Борисыч

Юрий Борисович Донцов сидел на четырёх метрах кухни своей малогабаритной однокомнатной квартиры, невидяще смотрел в мутное от газовой копоти окно, и курил.

Мысли его были тягучие и такие же неприятные на вкус, как дым дешёвой сигареты, зажатой меж пожелтевших от никотина пальцев.

« Тридцать лет. Тридцать лет службы здесь, в Заполярье. Да считай всю жизнь здесь, кроме  лет проведённых в училище. Тут и век свой доживать придётся, - Юрий Борисович затушил окурок  в переполненной пепельнице, и выбрав из разномастного рядка сигарет, лежащих на столе, другую, с фильтром, потянулся к плите, к голубоватым газовым лепесткам конфорки, - хоть бы спичек кто догадался принести!».

Донцов, глубоко затянувшись, закашлялся: «Сдохнешь  так, от этого разнотравья!».

Юрий Борисович родился в блокадном Ленинграде. Его отец, офицер краснофлотец, всеми правдами и неправдами, сумел-таки переправить жену с грудным сыном на большую землю. Так его мать, ещё совсем девчонка, оказалась в Мурманске. Мужа она  больше никогда не видела, он погиб через год после их отъезда.
 
Из своего раннего детства Донцов помнил только комнату, где они жили с матерью, и длинный коридор, по которому он катался на трёхколёсном велосипеде, одиночество и непреходящее желание чего-нибудь съесть. Мать с утра до позднего вечера работала тальманом в порту, а его оставляла под присмотром соседок, которые, вечно занятые склоками на кухне, внимания на него почти не обращали. Потом школа. Здесь воспоминания становились более осмысленными, отчётливыми. В тот год была введена единая школьная форма. Донцов как сейчас помнил запах нового школьного портфеля, гимнастёрку полувоенного образца, ремень с пряжкой и фуражку с гербом. С того дня он из формы, что называется, и не вылезал. После школы  Высшее военно-морское училище радиоэлектроники имени А. С. Попова  в Ленинграде, а дальше служба. Юра сам попросился сюда, на Север, здесь и отслужил положенный срок с «горочкой».
Служил честно, за чинами не гнался, перед начальством не лебезил, последние годы службы был на должности старшего инженера боевой части управления (БЧ-7) большого противолодочного корабля. В отставку вышел капитаном второго ранга, подбросили звездочку к пенсии.

Всё бы ничего, но его не оставляло ощущение, что он предательски сбежал с тонущего вместе с командой корабля, наблюдая с безопасного берега за его гибелью, а нет-нет, да всплывающая, словно мусор на месте крушения, подлая мыслишка: «Теперь это уже не его дело», отравляла и без того, как оказалось, пустую и бессмысленную без службы жизнь. Ему было больно смотреть на растерянность и разочарование молодых, недавно окончивших училища офицеров, готовых нести нелёгкую службу в условиях Заполярья, но службу! А не влачить жалкое полуголодное существование, когда гражданские смотрят на них не как на своих защитников, а как на никчёмных нахлебников.

Никогда флот не был в таком бедственном состоянии. Бездумно шло списание как устаревших, так и совершенно новых боевых кораблей, сокращались офицерские кадры, части боевого и материально-технического обеспечения. Не было средств, топлива. Корабли ржавели у пирсов, не выходя в море. Денег не хватало даже на зарплату офицерам.

Моральное состояние флотских было сродни шоку после цусимской катастрофы в русско-японскую войну. «Нас предали и продали!», таким был лейтмотив настроений, преобладающих в то время в офицерской среде. Люди пачками подавали рапорта об увольнении.

И всё это на фоне подготовки к 300-летию Российского флота. От пафосного вранья о «сохранении и преумножении боевой славы военно-морского флота России» у Донцова сводило скулы и сжимались кулаки в бессильной ярости: «Су… проср… флот! Страну прос…!». И раньше-то, не будучи дураком выпить, за те три года, что был на пенсии, он превратился в горького пьяницу. Можно было попытаться оправдать это безысходностью, неумением приспособиться к гражданской жизни, личной неустроенностью, но он этого не делал: "К чему, и перед кем?".
 
Его молодая жена, которую он привёз сюда из Ленинграда, в ужасе сбежала от него после первой же полярной ночи. Больше Донцов о создании семьи не задумывался, сведя общение с женщинами к мимолётным встречам, с исключительно определённым интересом.

За два года до отставки он получил вот эту квартиру. Из её окон был виден краешек залива. Донцов первое время часто подолгу смотрел на его воду, вспоминая слова Харуки Мураками: «Когда долго смотришь на море, начинаешь скучать по людям, а когда долго смотришь на людей – по морю», потом перестал, ограничившись наблюдением за дорогой, ведущей к его дому, в надежде заранее увидеть затарившихся спиртным знакомцев, спешащих в «Клуб живых утопленников», как прозвал его жилище один из постоянных его собутыльников, капитан 3-го ранга Гриша Бобров.

Устройством уютного «гнёздышка» Донцов так и не озадачился. Единственными украшениями его квартиры были мастерски изготовленное чучело головы северного оленя и картина, на которой один из матросов, попавший на флот после окончания художественного училища, изобразил большой противолодочный корабль.
Двухстворчатый, без изысков, шкаф, обеденный стол с четырьмя стульями, телевизор на тумбе и раз и навсегда разложенный диван, на котором частенько ночевали хватившие лишку моряки.
 
Юрия Борисовича, или как его называли, Борисыча, ничуть не тяготили часто «зависавшие» у него компании. Правил, которые должны были неукоснительно исполнять приходящие, было только два: гости должны быть флотскими и никаких женщин.

За столом обычно говорили о наболевшем. О флоте, о продажном «окупационном» правительстве, об очередной пьяной выходке «правителя всея Руси», об измученной повальным воровством и коррупцией стране, на всех парах несущейся к неизбежной пропасти. Когда выматывающие душу разговоры, пропорционально выпитому, сходили на нет, один из моряков брал в руки забытую кем-то гитару, и вся компания старательно, на голоса, выводила:   

Прощайте, скалистые горы,
На подвиг Отчизна зовёт!
Мы вышли в открытое море,
В суровый и дальний поход.

А волны и стонут, и плачут,
И бьются о борт корабля...
Растаял в далёком тумане Рыбачий,
Родимая наша земля...

У Донцова слёзы наворачивались на глаза. Он стирал их злым движением руки, наливал в стопку пахнущую какой-то химией водку, и выпивал, далеко запрокинув голову.

С годами такие посиделки стали для него смыслом жизни.

Юрий Борисович, по стариковски заохал, поднимаясь с колченогой табуретки, поставил на горящую конфорку чайник.

За стеной, в комнате, дружно давали храпака незнакомый старший мичман и капитан- лейтенант подводник.

Донцов прикурил из-под чайника очередную сигарету, и подошёл к окну.

Наступило солнечное утро 12 августа 2000 года.