Сны об Абхазии. Простите меня

Случай этот  произошел на войне, но предыстория уходит в мирное время, хотя тогда оно мне не показалось мирным. Но по порядку. Я работала в русском отделе абхазского издательства, и мне дали в работу рукопись стихов одного  абхазского поэта. Перевод  был очень слабым, печатать это было нельзя.
-  Моя переводчица переводила Гейне!  (или Гете - не помню уже), - возмущался поэт.
-  Это очень хороший поэт, у него замечательные стихи на абхазском, - убеждала меня начальница.

Я была не против поэта, наверно, он хорошо писал на абхазском (я, к сожалению,абхазского не знала), но перевод был плохим. Вообще перевод, особенно поэзии, с одного языка на другой - дело очень трудное. Я иногда просила приносить мне просто подстрочники. И, на мой вкус, они были намного интереснее переводов. В абхазском языке многие предметы, явления не называются, а описываются - с помощью метафор, сравнений. Это делает текст очень образным, колоритным,самобытным. Я даже предлагала иногда печатать не рифмованные переводы, которые эту самобытность не передавали, а хорошие подстрочники, которые звучали как белый стих. Но на такой эксперимент никто не решился.

Я написала отрицательное заключение и уехала в отпуск. А когда вернулась - текст  был уже набран в типографии, в выходных данных  красовалась моя фамилия (почему-то), остановить процесс не удалось. Все, что я могла сделать, - это удалять из верстки наиболее вопиющие, на мой взгляд, опусы. Таких набралось немало. В итоге я нанесла поэту как материальный (каждая строчка стихотворения в то время прилично оплачивалась), так и моральный (на его субъективный взгляд) ущерб.

И вот в один из прекрасных, а вернее, ужасных дней  дверь в комнату редакции распахнулась, поэт вошел, встал у стены напротив моего стола, и я поняла, что меня сейчас будут убивать. Я окаменела на своем стуле, сознание то включалось, то выключалось. Судя по артикуляции, поэт произносил в мой адрес много нелестных слов, а потом стал расстегивать рубашку. В комнате сидели четыре сотрудницы. Двоих смело сразу же - они как-то незаметно просто испарились, а третья сделала попытку встать из-за стола. Но поэт закрывал собой проход к двери, и, запертая в пространстве своего стола, она с головой ушла в читку. Можно сказать, она в ней фактически растворилась. Поэт приспустил рукав рубашки,обнажив забинтованную где-то в локте руку.

- Вот что вы со мной сделали, - уловило мое сознание и опять потухло, потому что мне показалось, что поэт не в себе и явно ошибся адресом.

-Мне приходится вызывать «Скорую», мне делают уколы из-за вас!

Значит, все-таки не ошибся. Это было, несомненно, адресовано мне.

Не помню завершения эпизода, но все остались живы. Правда после этого, сталкиваясь на улицах Сухума, мы смотрели в разные стороны.

Уже во время войны, я, увидев его в центре Гудауты, привычно отвернула голову. И тут случилось что-то невероятное. Он остановил меня и сказал:

- Простите меня, пожалуйста. Я знаю, что был неправ. Это все моя болезнь, мои нервы. Пожалуйста, здоровайтесь со мной .

Трудно мне описать свои чувства: и удивление, и неловкость, и уважение.

Я не знаю, здравствует ли он ныне. Если да - то желаю ему здоровья, успехов в творчестве и хороших переводов.

На фото: пансионат "Черноморец". Во время грузино-абхазской войны здесь жили беженцы из Сухума