Свидание гл. 1 Санька

Свидание
гл.1 Санька.

Санька стоял на коленях на большом, сколоченном из досок добротном табурете,
крашенном половой краской под «Орех» и дышал в замороженное оконное стекло. Стекло было покрыто густой, узорчатой белой периной, несмотря на проложенную между рамами вату, обсыпанную на Новый год конфети. Узоры на стекле переливались и играли перламутром в лучах полуденного солнца, от них тянуло уличным холодком и свежестью.
Санька с настойчивостью пытался проскоблить в снежной перине отверстие, про таять и про дышать матовые узоры насквозь, чтобы выглянуть во двор. Во двор надо было выглянуть для того, что бы увидеть как идут на обед мать и бабушка. Заводской гудок прогудел уже как десять минут назад и надо было торопиться. Но Санька отвлекался. Во- первых у него замерзал палец; во вторых он пытался рисовать на замёрзшем стекле, писать Санька ещё не умел, но кое какие буквы знал. Например: букву «О» - она была похожа на обруч, и ещё букву «А»- похожую на крышу домика.
Саньке было скучно.  Днём в коммунальной квартире всё пустело и замирало, почти все уходили на работу. А те, кто оставался были заняты своими делами и заботами и не проявляли к Саньке ни какого интереса.
Бывший танкист дядя Коля, был контужен на войне и плохо слышал. Говорили что он даже горел в танке. Основной его задачей было смотреть телевизор, что он и делал когда не уходил на дежурство. Телевизор в его комнате всегда работал на полную громкость мешая соседям и раздражая родственников, но ругаться с главой семейства никто не хотел и все жаловались в основном его жене, женщине маленькой и покладистой. Только она могла уговорить мужа сделать громкость телевизора потише, только её он слышал и понимал, только она знала, как и в какое ухо надо кричать. Позже выход был найден. От куда-то был принесён самодельный наушник с длинным проводом, собранный местным радиолюбителем и в комнате дяди Коли стало тихо.
Ещё была соседка тётя Шура. Она проживала одна в комнате справа от входной двери. Комнатка у неё была самая маленькая и как там всё помещалось навсегда останется загадкой. На общую кухню тётя Шура почти не выходила, готовить тоже предпочитала в комнате на электроплитке. Родственников и родных у неё не осталось, все сгинули на войне и что бы как -то скрасить одиночество, послал ей господь чайку с перебитым крылом, которую тётя Шура и приютила у себя. Так и жили они в одной комнате вдвоём и чайка была главным объектом заботы.
В окно как назло ничего не было видно. До обеда Санька обычно сидел запертым на ключ в своей комнате. Ключ, на всякий случай, хранился в кармане передника у тёти Вали. Перед обедом, как только раздавался заводской гудок, в замке поворачивался ключ и невольник выпускался наружу. Жизненное пространство сразу сильно увеличивалось на целый коридор и кухню, к тому же можно было заглянуть к соседям и даже посмотреть телевизор.
Такое ограничение окружающего мира, было вызвано частыми Санькиными болезнями. Родился он хилым и абсолютно не пышущим здоровьем. Весу в аккурат два кило семьсот граммов, деревенская курица больше весит; а вот ростом богатырь -55см.  Дети войны взращённые в тяготах и лишениях начинали воспроизводить болезное население.
В начале ни кто не надеялся, что малютка с такими претензиями на жизнь долго протянет в тяжёлых условиях советской действительности. Но малыш рос судорожно цепляясь за жизнь, высасывая из материнской груди последние соки. Дело дошло до того что зубы у молодой матери от недостатка кальция начали качаться и выпадать, да так, что даже пришлось ставить мост.
Что такое мост Санька не знал. Он вообще мало чего знал за пределами комнаты. Сколько он себя помнил, его ещё очень короткая жизнь протекала в постоянной борьбе с болезнью. А собрал он их не мало. К нему приставало всё, что попадалось на пути и имелось в природе. Что говорить о скарлатине, свинке, ангине, воспалении лёгких, малокровии, чесотке, вшах и прочей заразе, которая прямо таки объявила охоту на бедного ребёнка. Но плоскостопие то подцепить нельзя, а оно было... и от чего неизвестно. Ко всему ещё в трёх летнем возрасте, полез Санька на лавку, на кухне, а та возьми да опрокинься... и улетел Санька своим маленьким носом в аккурат в угол печи, да так, что чуть не захлебнулся своей же кровью, которая хлынула обильным потоком. Что дальше было он не помнил, но что было, напоминал слегка искривлённый нос. Впрочем если не присматриваться, то почти не заметно.
Была и ещё одна напасть. Санька был левшой. «Левшой» не в смысле таланта, а в смысле использования конечностей. В те давние времена всё и всех пытались привести к единому стандарту, не только в помыслах и устремлениях, но и в использовании собственного организма. Потому как душа и тело твое должно служить если не на благо «Партии», то уж на благо народа точно. Сколько сил было потрачено на переучивание, но слава богу управились — переучили держать ложку в правой руке, а мяч пинать? Хрен с ним, пусть пинает левой. Зато всё стандартно. Заявления пишем правой рукой, анонимки — левой.
В подъезде хлопнула дверь и заскрипела деревянная лестница. Санька спрыгнул с табурета и побежал встречать бабушку и мать.
Они вошли с мороза румяные, слегка припорошенные мелким снегом. Валенки- катанки носили следы от подъездного голика, которым обметали снег.
  Санька соскучился и бросился к матери, но та отстранилась:
Холодная я. Подожди разденусь да обогреюсь. А то опять подцепишь чего...
В садик бы его,- сказала соседка тётя Валя, помешивая в кастрюле щи на плите — а то жалко пацана, сидит взаперти , как уголовник какой.
Да водили уже..Хватит!- сказала бабушка.- Его только на неделю хватает, а потом бегаешь с ним по амбуллаториям.
Санька помнил, что его как-то водили в сад. Кто-то сердобольный выхлопотал место, правда в другом районе, как говориться по «блату». Но Санька больше недели там не задержался. Он даже толком ни с кем не познакомился и не подружился и ничего не запомнил. Все его воспоминания о той поре были смутными и не четкими.
Очень, очень рано его вытаскивали из тёплой, уютной кровати и полусонного начинали одевать и укутывать. Особо бесила вязанная шерстяная шапочка и шерстяной платок которые «кусались» и от которых всё чесалось. Намотав на Саньку кучу одежды, так что он с трудом мог пошевелить руками и ногами в довершение процедуры одевания, поверх всего водружалась  большая шерстяная шаль, концы которой завязывались где-то в районе спины.
После  готовое к транспортировке тело, водружалось на крепкую бабушкину шею, а иначе «на закукорки», и начинало движение в сторону дошкольного учреждения. В непроглядной темени нужно было перейти железную дорогу, потом двигаться по узкоколейке
вдоль длинного глухого забора «Вагоноремонтного завода», по тропинке протоптанной между рельсами. Дальше шли одноэтажные частные дома с сараюшками и лающими цепными собаками; большая красивая школа с садом , спортивной площадкой и палисадником; магазин с названием «Железка», где продавали керосин, свечи, скобяные изделия, керосинки и керогазы. Здание военкомата с большим желтым бетонным забором предвещало конец пути, ибо по окончании забора, начинался забор вожделенного детского сада с игровыми площадками и беседками, предоставляющий возможность взрослым спокойно трудиться на благо общества, не переживая за своих малолетних чад.
Санька спал, обхватив ручонками в варежках на резинке голову бабушки. Его трясло , мотало и укачивало. Рот был замотан шарфом с носовым платком для слюней. Понятно, что такое путешествие не доставляло удовольствие ни тому кто вёз, ни тому кто едет, тем более повторялась данная процедура два раза в день, туда и обратно. По этой самой причине, через два дня мытарств, откуда-то появились плетёные санки.
Санки были хороши - глубоки и просторны. Сплетены местным кустарём с любовью и умением, добротно и качественно. Как для себя... Ехать в таком транспортном средстве было комфортно и удобно, да и везти это лучше чем нести. Но даже такая хитрость не помогла. Через две недели Санька за температурил, закашлял, был облеплен горчичниками и банками, натёрт мазями и уложен в постель под два одеяла. Жизнь вернулась в привычное русло. Обе стороны вздохнули с облегчением.
Тем временем бабушка сняла с печи дымящийся чугунок с варёной картошкой.
Ну, болезный, иди подыши над картошкой, а то опять засопливился.
Санька шмыгнул носом и попытался сделать вид что не слышит. Вообще все эти лечебные процедуры, как-то : банки, полоскание горла, горчичники, прогревание ног в тазике с горчицей, ему крайне не нравились. Но к великому сожалению, ниспосланная кара , с завидной неизбежностью настигала его.
Мать неожиданно  подхватила лёгкое тельце, Санька дрыгнул ногами, так что улетели валенки, пискнул невнятно и оказался накрытым верблюжьим одеялом, зажатым на коленях. Санька подёргался, попытался захныкать, да куда там. Схема лечения отработанная веками и поколениями не давала сбоя.
Горячий пар идущий от картофеля в мундире, обжигал лицо, нос чесался из носа капало, мать заботливо вытирала сырость платком. Было жарко и Санька вспотел как в бане. Казалось прошла целая вечность , прежде чем одеяло откинулось и свежий воздух охладил раскрасневшееся лицо...
Вторая часть процедуры была намного приятнее первой. Картофель разрезался на дольки, как апельсин, посыпался крупной солью и сдабривался кусочками сливочного масла, которое плавилось и желтой слезой стекало в тарелку. К картошке подавались огурцы, в изобилии солившиеся на зиму в бочке, запаренной можжухой, а по научному можжевельником («можжухой», можжевельник называла бабушка) и сельдь со странным названием «Иваси». Мать выбирала из сельди косточки и подавала Саньке маленькими кусочками, что бы он не подавился. Ради этого удовольствия приходилось терпеть первую часть, потому как без первой не будет и второй, поэтому Санька сильно и не сопротивлялся, а подёргался так для порядку.
- Когда поедешь? - спросила тётя Валя, адресуя вопрос к матери, помешивая на плите половником что-то в кастрюле.
Да вот, в субботу дают свидание. Саньку хочу взять, а то он его только в коляске видел.
Куда мальца тащить в даль такую? Мало с ним мороки?. Езжала бы одна. - проворчала бабушка.
Да уж больно просил, а то что это такое? Ни сын отца, ни отец сына не видят? Возьму! - В голосе матери прозвучала уверенность -  Мы же не автобусом, мы самолётом полетим. Час — и на месте.
  Санька сидел и стриг ушами, катая во рту горячий картофель. Он понимал, что его ждёт впереди, что-то очень интересное, что-то такое чего с ним в его короткой жизни ещё не происходило. Но пока не определился хорошо это для него или плохо, радоваться или подождать более объективной информации. В свои пять лет, кроме как на автобусе, скорой помощи и инвалидной коляске брата отца Алика, Санька ни на чём не катался. Со скорой тоже вышла не увязка, обещали прокатить, а привезли в больницу и там оставили, правда через две недели забрали назад. Трёхколёсный велосипед и санки транспортным средством не считаются по причине отсутствия мотора. А то так и бабушку можно посчитать за транспорт когда она тебя в тачке везёт на огород. Это скорей аттракцион типа качели или карусели которые Санька видел один раз в детском городке на бульваре. Качели были в виде лодочек, а карусель кружилась по кругу с прикреплёнными лошадками, оленями и другими скаковыми и не скаковыми животными.  Саньку тоже тогда хотели покатать, но он почему-то испугался и упёрся, даже всплакнул, за что был назван «трусишкой».
Прозвучавшие слова «Самолёт» и «Полетим» были подозрительно заманчивы своей несбыточностью чтобы оказаться правдой, поэтому особых восторгов пока не вызывали но настораживали. Санька вообще с трудом верил, что может куда-то полететь, тем более на самолёте, тем более в другой город. Его во двор то без сопровождения боялись выпускать, потому как неприятности липли к Саньке как репей к хвосту собаки. Да и свеж ещё в памяти последний полёт не состоявшегося лётчика.
А дело было так.
Стоял во дворе тополь, большой такой, солидный. Ну стоял себе и стоял, никому не мешал. Не известно в какие времена и по какой надобности намотали вокруг тополя толстую стальную проволоку в несколько рядов, да так и оставили. А если есть во дворе, что-то ни кому не нужное и без присмотра, то этому обязательно найдётся хозяин, пусть даже малолетний и сопливый. Вот он и нашёлся в лице дворовой ребятни, которая решила размотать проволоку и возможно найти ей другое применение или просто освободить несчастное дерево из цепких лап прогресса. Навалились всей малолетней толпой в количестве трёх человек. И по началу всё шло вполне хорошо и даже легко, но на втором витке усилие стало возрастать прямо пропорционально законам физики, которую во дворе ещё не изучали. Но упёртость русского человека всосана с молоком матери, поэтому процесс разматывания продолжался не смотря на возникающие трудности. Сталь из которой когда-то выплавили проволоку явно была не Череповецкого металлургического комбината и сопротивлялась как шведы под Полтавой, возможно сама была заграничная или трофейная, а может даже пружинная, поэтому видно её и бросили не размотав. Не хай себе ржавеет.
Витки на стволе уменьшались, усилие возрастало, ножки в сандальках изо всех сил упирались в землю. Пока из окна не раздался зов на обед. Позвали не всех и не одновременно. Один отпустил, второй отскочил, а Санька превратился в спутник, вращающийся вокруг ствола тополя, как Гагарин вокруг земли. Правда Гагарин летал выше и дольше и стал героем. Санька героем не стал, а благодаря силе всемирного тяготения и по окончании завода пружины, благодаря инерции полетел дальше и благополучно приземлился на кучу строительного мусора, валявшегося под соседним деревом. Благополучность приземления была относительной выставленные вперёд руки, как шасси у самолёта, были ободраны пусть не до костей, но до крови, зато фюзеляж совсем не пострадал, так коленки слегка... и штаны не порвал и рубашка цела.
Руки кровоточили, сердобольные друзья принесли из дома большой клок ваты. Санька прятался во дворе, боясь получить взбучку, зализывал раны. Но сдаваться всё равно пришлось, ремня не получил, но гулять неделю не пускали, сидел дома.
На память о первом полёте на руке остался глубокий шрам, а шрамы, как ему сказала на перевязке медсестра, мужчин украшают.