Возмездье стратега или в когтях у ведьмы. 22 глава

  22

     Как ни готовил себя Пифодор к возможной войне, когда она началась, весть о ней поразила его как гром среди ясного неба и привела в уныние и смятение. Ему не только очень не хотелось расставаться с беззаботной счастливой жизнью, которую вот уже три года вел в Коринфе, но особенно Пифодора страшила мысль, что его непременно убьют на этой войне. Нашего героя уже не радовало то, что он попал в отборный отряд, охраняющий главнокомандующего: Пифодор знал, что к стратегу во время боя рвутся очень многие сильные воины противника.
     Конечно, наш герой старался скрывать свой страх, внешне казаться бодрым, веселым, но ему это плохо удавалось. Впрочем, он заметил, что и другие ополченцы далеко не все выглядят бравыми.
     Почти все древнегреческие полисы имели относительно небольшие территории. Неожиданно вторгшийся в любую из таких областей враг, если не встречал серьезного сопротивления и не слишком увлекался грабежом местного населения, мог быстро приблизиться к городу. Самое значительное сопротивление вражеской армии способно было оказать, как правило, только народное ополчение. Вполне естественно, что формировалось оно в этих случаях с чрезвычайной поспешностью.
     Ныне Коринфика подверглась нападению могущественного сикионского тирана Фотия, который вел свое мощное наемное войско. (Примечание: тиранами греки называли людей, насильственным или обманным путем захвативших власть в государстве и единолично правивших в нем, как правило, опираясь на наемную дружину). Легко взяв пограничную крепостцу, оно быстро приближалось к городу. Здешнее ополчение было собрано и выступило с такой торопливостью, что воины не успели посетить храмы, чтобы выполнить обычные перед отправлением на войну обряды. Правда, они вознесли короткую молитву Аресу, а стратег с жрецами совершил наскоро небольшое жертвоприношение ему – без этого никто выступить в военный поход не решился бы.
     То, что не успели сделать мужчины, взяли на себя оставшиеся женщины, старики и дети. Они разделились на группы, каждая из которых ублажала кого-то именно из богов, иначе было бы просто невозможно в короткое время обратиться с молитвой о спасении города ко всем кумирам, находящимся в Коринфе.
     Войско вел никто иной как Евкратис, тот самый Евкратис, с которым мы познакомились, когда он в отчаянии собирался умертвить свою семью и себя, и расстались, когда он вместе с другими повстанцами чинил кровавую расправу в доме Стромбихида. С той поры в жизни этого некогда бедного, несчастного крестьянина многое изменилось. Оказавшись в числе тех, кто начал успешный государственный переворот и захватил власть в городе, он получил возможность принять участие в дележе самых дорогих кусков добычи. Ему достались крупное поместье, много рабов, мастерских, кораблей. Довольно скоро Евкратис сделался одним из наиболее могущественных и влиятельных граждан государства, а после смерти Аполлодора самым популярным народным вожаком Коринфа. Такого значительного положения ему удалось достичь преимущественно благодаря обладанию огромным богатством, славой одного из людей, сыгравших главную роль в свержении тирании знати и установлении демократического правления в государстве, умению путем ловких интриг устранять противников как во внутренней политике полиса, так и в коммерческой сфере. Немалую выгоду он извлекал и из того, что нравился толпе своей кажущейся близостью к ней, являясь выходцем из низов, тогда как другие ведущие политические деятели города отличались непопулярными в то время в Коринфе изящными манерами, свойственными греческой элите.
     Через шесть лет после демократического переворота погиб его главный организатор – Аполлодор. Наемные убийцы подстерегли его на темной безлюдной улице, когда он в сопровождении двух телохранителей и слуги возвращался поздно вечером с пира. Напавшие закололи их всех мечами.
     Скорбящие о своем любимом вожде и потрясенные этим преступлением коринфяне не сомневались, что оно – дело рук аристократической эмиграции, которая, конечно, ненавидела первого виновника своих бед и вполне могла устроить на него покушение. Никому и в голову не пришло, что убийц направил никто иной как другой любимец и вожак народа – Евкратис, стремившийся избавиться от непобедимого конкурента на выборах в стратеги. Об этих двух мужах известно было, что они – закадычные друзья. Невозможно было подумать, что кто-то из них имеет злой умысел против другого.
     Преступников не удалось разыскать потому, что следствие сразу пошло по неверному пути. Ошибочно были выбраны и цели для нанесения ударов возмездия. Подосланные к лидерам эмигрантов люди с заданием их убить не смогли успешно осуществить ни одного покушения, поскольку те привыкли быть постоянно на чеку и хорошо охранялись телохранителями. Сами же мстители многие были убиты в момент покушения или, оказавшись разоблаченными, погибли, защищаясь от разъяренных бывших олигархов. Иные, попав в плен, были замучены пытками.
     Аполлодора чаще чем, других избирали в стратеги. После его смерти по единогласному решению граждан Коринфа стратегом стал Евкратис. Популярность этого мужа среди народа была столь велика, что в дальнейшем он избирался главнокомандующим несколько лет подряд.
     Как поководцу, ему прославиться не удалось в силу нехватки способностей. Но с главной задачей стратега – защитой отечества, он справлялся вполне успешно. Евкратис добивался желаемого преимущественно не военным, а иным путем, используя мощное оружие – тайную дипломатию. Во вражеских городах и тех, которые могли стать таковыми, он держал своих агентов, умеющих подкупить важных государственных лиц, и разными другими способами влиять на тамошнюю внешнюю и внутреннюю политику. Евкратис поддерживал в этих полисах оппозицию, причем не только демократическую, порой способствовал ей осуществить государственный переворот, посылая не только деньги, но и небольшие отряды из отборных воинов (Пифодору удалось не попасть в эти отряды, потому что в них набирали добровольцев), которые тайно ночью проникали на чужую территорию и скрытно подбирались к стене города, где их ожидали готовые начать мятеж заговорщики. Появившиеся в результате этих переворотов правительства проводили лояльную по отношению к Коринфу политику. При помощи своих тайных агентов Евкратис умел вызвать раздоры во вражеских городах, спровоцировать конфликты между ними и их соседями. Иногда он даже подготавливал успешные покушения на политических деятелей, особенно враждебно относящихся к Коринфу.
     Уже говорилось выше, что коринфяне очень страдали от частых войн. Не только богатства крупного портового города влекли сюда завоевателей, но особенно его акрополь, имевший название Акрокоринф, неприступная, мощная крепость, стратегически настолько выгодно расположенная, что, овладев ею, можно было держать в своих руках все сухопутное сообщение между Пеллопонесом и материковой Грецией, о чем тоже упоминалось выше. С утверждением в Коринфе демократического государственного устройства врагов у него стало еще больше, так как эмигранты-аристократы усиленно подстрекали к войне против изгнавшего их отечества тиранические и олигархические правительства других городов, и без того обеспокоенные появлением народного самоуправления в одном из лучших городов Греции. Именно благодаря искусной тайной дипломатии Евкратиса многострадальным коринфянам удалось наконец пожить несколько лет спокойной мирной жизнью. Далеко не все догадывались каким образом она поддерживается. Отсутствие войны относительно продолжительное время многие связывали со счастливой судьбой Евкратиса, благосклонностью к нему богов, и это способствовало еще большему росту его авторитета и популярности.
     Фотий делал ставку на внезапность. Потому велел солдатам не отвлекаться на грабежи и идти скорым маршем. Этот расчет вполне оправдал себя. Неожиданное быстрое приближение врага (о его движении сообщали дозорные) привело к тому что коринфское ополчение выступило в растерянном и подавленном состоянии духа и с меньшей численностью воинов, чем могло бы: в него не успели влиться те мужчины, которые находились не в близких от города усадьбах, а таких было не мало.
     Недолгим оказался путь коринфского войска навстречу неприятелю. Уже скоро вернулся высланный вперед кавалерийский разъезд и сообщил, что враги на расстоянии стадиев тридцати отсюда и были бы видны, если б не холмы, и что числом вряд ли превосходят коринфян.
     Евкратис хотел отдать приказ воинам становиться в фалангу, но его друг и советник Диодот указал ему на малую пригодность для такого построения здешней местности, имеющей холмы, овраги, много сельскохозяйственных построек. Главнокомандующий велел продолжить движение далее по дороге.
     Пройдя еще стадиев пять, войско вышло на достаточно ровное пространство, без каких-либо строений.
     Советник Диодот и старшие военачальники, находившиеся пока подле них, стали спорить о том, где лучше занять позицию. Евкратис считал, что нужно развернуть фалангу вдоль противоположного края поля, за которым снова начинались холмы, чтобы не дать неприятелю построить правильно свою фалангу, без чего он не сможет обрести полной боеспособности, но опытные командиры утверждали, что, атакуя оттуда, коринфяне сами окажутся на неудобной местности, поломают свои ряды и никакого преимущества не приобретут. Военачальники предлагали занять позицию прямо здесь, вначале поля долины, по верху пологого склона, спускающегося навстречу неприятелю. Отсюда, говорили они, удобнее будет разить противников метательными снарядами и у гоплитов появится возможность произвести первый натиск особенно мощный, что очень важно при столкновении фаланг.
     Евкратис согласился с вескими доводами и передал через глашатаев приказ по войску строиться в боевой порядок. Воины выполнили это достаточно быстро и правильно с приобретенным на частых учениях умением.
     Еще не было закончено построение, как вдали на холмах появились наемники Фотия. Поблескивая бронзовыми доспехами и железными наконечниками копий, которые пока держали вверх, они шли уже фалангой, обтекая дома и хозяйственные постройки усадеб, просачиваясь сквозь небольшие сады.
     Увидев противников, все коринфяне весьма приуныли, поняв, что конные разведчики сильно ошиблись не только в определении расстояния до вражеского войска, но и его численности: оно было по крайней мере вдвое больше. Местному ополчению противостояли более четырех тысяч хорошо вооруженных воинов, имеющих, как большинство наемников, не малый боевой опыт. Фотий располагал ресурсами обширного богатого города и потому смог набрать такую большую, по представлениям жителей греческих полисов, армию.
     Пришлось спешно перестраиваться – расширять фронт за счет сокращения рядов, что ослабляло прочность фаланги. Края ее, как это делалось обычно, Евкратис укрепил кавалерией, которую разделил на две части по сто сорок человек. Сам занял место во главе правого отряда конницы.
     Старшие начальники отправились к подчиненным им воинам и теперь подле главнокомандующего остались лишь друзья-советники, один кавалерийский сотник и отряд личной охраны стратега. В этом отряде был и наш герой.
     Он снова находился в состоянии панического ужаса: приобретенный успешный боевой опыт ни чуть не сделал его смелее. Ничего не желал Пифодор сейчас так, как скорее спасаться бегством, но в то же время понимал, что не может себе этого позволить, а, значит, обречен вместе со всеми находящимися здесь вступить в страшную кровавую  рубку, из которой совершенно не надеялся выйти живым..
     Все же он научился не показывать вида, что боится, – внешне держался спокойно. Пифодор поглядывал на товарищей по отряду, завидуя их смелости, мужественности, силе, забыв, что сильнее любого из них, что любого превосходит в умении сражаться. В красивых бронзовых доспехах они богатырски восседали на конях. Иные переговаривались, даже шутили. «Как можно смеяться, сейчас, перед лицом смертельной угрозы?!» – поражался Пифодор. Ему было невдомек, что они тоже страшатся предстоящей битвы и за нарочито спокойным разговором и шутками скрывают свою неменьшую, чем у него боязнь. Если б состояние, в котором Пифодор сейчас находился, позволяло ему быть более внимательным, то он заметил бы, что лица у многих очень бледные, а глаза смотрят с напряженным тревожным ожиданием.
     Выйдя в долину, вражеская фаланга выровняла свои поломанные ряды и, казалось, сейчас двинется в атаку, но остановилась: сикионский прорицатель приступил к жертвоприношению Аресу. Тем же занялся и коринфский походный чревогадатель.
     Заклание происходило поблизости от стратега и поэтому Пифодор тоже его видел. Мы знаем, что мноного раз за свою жизнь наш герой становился зрителем этого жестокого ритуала, с детства был приучен не жалеть приносимых в жертву животных и если иногда и чувствовал жалость к какому-нибудь нежному ягненку или козленку, то легко успокаивал себя мыслью, что невозможно обойтись без закланий, поскольку они особенно угодны богам, от которых сильно зависит участь людей, в том числе его участь, – будет ли он благоденствовать, или страдать от несчастий, посылаемых небожителями, или вовсе преждевременно сойдет в царство Аида. Теперь же убийство животного поразило Пифодора до глубины души дикой бесмысленной жестокостью. Ему стало не по себе, словно он сделался свидетелем казни человека. Увидев брызнувшую кровь, Пифодор вдруг подумал, что совсем скоро и его кровь брызнет также обильно и страшно, и он тоже будет принесен в жертву ненасытному беспощадному богу войны.
     Еще больше Пифодор испугался, когда раздался пронзительный рев трубы, игравшей атаку. Но к огромной его радости бой пока начался только для легковооруженных. Со стороны сикионян их было более четырехсот, со стороны коринфян – около трехсот.
     Два отряда воинов, в туниках, хитонах, хламидах, без каких-либо доспехов, держа наготове луки, пращи, дротики, двинулись врассыпную навстречу друг другу. При этом торжественно и воодушевленно запели пеан (примечание: в данном случае гимн Аресу). Как только расстояние между сходившимися сократилось до полета стрелы, они перестали петь и перешли на бег. Некоторые лучники пустили в ход свое оружие. Когда отряды еще более сблизились, с обеих сторон полетели во множестве стрелы, дротики, свинцовые ядра, камни.
     Находясь в первом ряду конницы, Пифодор хорошо видел бой легковооруженных, происходивший несколько левее.
     Сближение атакующих линий продолжалось. Казалось, воины сейчас сойдутся врукопашную. Но в этот момент легковооруженные Фотия обратились в бегство. Коринфские стрелки и метатели устремились за ними.
     К удивлению Пифодора, несмотря на большое количество выпущенных стрел, брошенных камней, дротиков, ядер, на поле, очистившемся от убегающих и преследователей, осталось лишь несколько убитых и раненых. Он не знал, что легковооруженные умеют ловко уворачиваться от метательных снарядов. Наемников Фотия гораздо больше пало во время бегства, когда они не видели, как в спины им летит смертоносное оружие, и когда коринфяне настигли и добили отставших раненых. С их стороны тоже было человек двадцать, получивших ранения. Опираясь на дротики или, поддерживая друг друга, они ковыляли обратно к коринфской фаланге.
     Видя быстрый успех соотечественников, Пифодор даже чуть приободрился духом.
     – Ну, наши! Вот молодцы! А?! – сказал он соседу по шеренге Сфодрию, рослому широкоплечему красавцу, в иллирийском шлеме, подергивающему поводья, чтобы сдержать своего могучего фессалийского скакуна, который нетерпеливо перебирал ногами и бил копытами о землю.
     – Что толку? Сейчас ты увидишь как сикионяне погонят наших. Эти легковооруженные всегда так – бегают туда-сюда, – усмехнулся и  пренебрежительно махнул рукой Сфодрий.   
     И в самом деле, перед своей фалангой отступающие остановились и, вдруг повернувшись, начали метко разить набегающих преследователей. Те из них, что оказались близко, представляли собой хорошую мишень и многие были убиты или ранены.
    Коринфяне прекратили наступление. Между ними и легковооруженными Фотия снова началась перестрелка. При этом стрелы, камни, ядра и дротики летели теперь и в стоявших в сикионской фаланге гоплитов. Обмен метательными снарядами продолжался недолго. Коринфяне стали пятиться, а затем бросились бежать.
     Все повторилось с точностью наоборот. Приблизившись к своей фаланге, они развернулись и снова погнали сикионян. Так продолжалось еще раз и еще. При этом гоплиты с обеих сторон азартно кричали, улюлюкали, каждый поддерживая своих, словно на спортивных соревнованиях.
     И этот веселый шум, так живо напомнивший о состязаниях, и действительно чем-то похожее на них происходящее здесь, способствовало тому, что Пифодор почувствовал себя несколько спокойнее. Убитые и раненые находились не близко и не выглядели такими уж страшными. Предстоящий бой уже не казался ему чрезвычайно ужасным, угрожающим ему непременной гибелью. Наш герой даже заставил себя рассмеяться вместе с другими и выкрикнуть пару подбадривающих фраз.
     Бой легковооруженных скоро закончился. Израсходовав весь запас стрел, дротиков, камней и ядер, понеся относительно небольшие потери и не выполнив главной своей задачи – внести смятение в правильные боевые порядки неприятеля, они вошли в специально образованные в своей фаланге проходы и заняли места в заднем ее ряду, после чего она сразу сомкнулась.
     Начинался второй, самый главный этап битвы. Над грозными рядами сикионских латников было поднято длинное копье с висящим на нем красным
плащем, что означало начало всеобщего наступления. Снова оттуда донесся звук трубы. Кавалерия Фотия с топотом и  боевым кличем устремилась в атаку. Фаланга, сомкнув щиты и выставив вперед копья, двинулась на коринфян. На левом фланге сикионская конница не могла начать наступление, так как на ее пути оказался густой кустарник.
     Как только Пифодор увидел красный плащ на копье, он испытал такое чувство, словно увидел самою смерть свою. Крупицы едва-едва обретенной надежды выжить мгновенно покинули его. Дикий непреодолимый ужас вновь овладел им.
     Коринфская кавалерия на левом фланге ответила на наступление противника контратакой, фаланга же и другая часть конницы, как и было замышлено военноначальниками, оставалась пока на месте.
     Готовясь отразить врага, коринфяне тоже запели пеан. Когда Пифодор услышал как рядом громогласно запело множество мужских голосов, он сразу почувствовал какая огромная сила стоит на его стороне. Это подействовало несколько успокаивающе, даже стало вселять мужество в молодого воина. «Как нас много здесь! Как много здесь наших сильных, храбрых мужей. Их невозможно победить! Ну что ж, сикионяне, попробуйте сразиться с нами. Посмотрим, чья возьмет!» – невольно подумалось ему. Громко и, на сколько мог, мелодично и впопад, выкрикивая слова гимна и чувствуя свой голос в этом могучем строе суровых и хрипловатых басов, он преисполнялся все большей уверенностью в себе, решимостью. Звучал хорошо знакомый ему еще со школьной скамьи гимн Гомера:
    
    Арес, сверхмощный боец, колесниц тягота, златошлемный
    Смелый оплот городов, щитоносный, медянооружный,
    Сильный рукой и копьем, неустанный, защита Олимпа,
    Многосчастливой Победы родитель, помощник Фемиды,
    Грозный тиран для врагов, предводитель мужей справедливых,
    Мужества царь скиптроносный, скользящий стезей огнезарной!
    Слух преклони, наш помощник, дарующий смелую юность,
    Жизнь освещающий нам с высоты озарением кротким,
    Нисполсылающий доблесть Аресову. Если бы мог я
    Горькое зло отогнать от моей головы, незаметно
    Разумом натиск обманный души укротить и упрочить
    Сызнова острую силу в груди, чтоб меня побуждала
    В бой леденящий вступить. Ниспошли же, блаженный мне смелость…
(Перевод В. В. Вересаева).
   
    Никогда еще Пифодор не пел эти слова с таким подъемом, с таким чувством. Ему казалось, что именно сейчас, когда они все, коринфские воины, поют так дружно, громко, бог войны не может не ответить им благосклонностью и не помочь в битве.
     То, что произошло вскоре, конечно, никак не зависело от несуществующего языческого божества, но наш герой и другие не сомневались, что случившееся можно приписать только Аресу.
     Правый фланг пехоты Фотия, стараясь догнать уже вступившую в бой кавалерию, двигался быстрее, чем левый. В результате воины в середине строя шли уже не так плотно, как вначале атаки и промежутки между ними все более увеличивались, разрежая ряды и делая фалангу слабее в самой главной ее части.
     Пифодор это сразу заметил и недоумевал, почему Евкратис не торопится нанести туда удар бездействующей конницей. Нашего героя настолько беспокоило то, что будет упущен благоприятный случай, что он даже совершенно забыл о своем страхе. Наконец он не выдержал, и неожиданно для себя самого выехал из строя и предстал перед главнокомандующим и его свитой.
     – Вон там, вон,.. в середине у них!.. Разве не видишь, строй у них там разрежается?! Надо бить в то место скорее! Прикажи атаковать! Веди нас!
     – Что?! Где?! – удивился Евкратис и стал непонимающе глядеть Пифодору через плечо. – Так ты мне что, подсказку что ли делаешь?!
     – Да. Только надо скорее, скорее! А то ведь они тоже не дураки! Сейчас увидят свою оплошность, сомкнутся. И мы такой случай упустим!
     Глаза стратега начали выпучиваться от возмущения.
     – Так ты,.. так ты меня учить что ли вздумал?! Ты меня взялся учить воевать?! Щегол желторотый! Учить кого, меня – опытного стратега?! – недовольно расхохотался он. Его друзья-советники, командир отряда телохранителей Сокл и кавалерийский сотник Кондат расхохотались также.
     – Да ты, да ты знаешь, что тебе положено за то что ты строй оставил?! – воскликнул Кондат.
     – После боя я велю ему всыпать сорок горячих! – сказал Сокл.
     – Нет, восемьдесят! Сто! – бледнея от злости, проговорил Евкратис. Так что один у тебя выход, глупец, щегол желторотый – в бою погибнуть. Иначе, как змея, пестрым будешь.
     – Да я же,.. я же хотел как лучше. Чтоб мы победили, – опешил Пифодор и тут же прибавл: – Клянусь Гераклом, никого я не собирался учить!
     – Ну ладно, ладно, может, я и не буду тебя наказывать, если в бою себя молодцом покажешь, – сказал главнокомандующий так, как говорит тот, кто согласен оказать снисхождение, лишь бы поскорее избавиться от раздражающего его собеседника. – Покажи всем сегодня свою доблесть – это спасет тебя от порки! 
     – Какой же ты стратег?! Еще опытный, говоришь. Настоящий стратег любой совет выслушает. А ты даже в такой момент не можешь со своей спесью расстаться! – воскликнул, вдруг вспылив, наш герой. Несмотря на то, что Пифодору никогда не приходилось слышать ничего плохого о Евкратисе, он, тем не менее оказался не так уж далек от истины: как и многие другие быстро разбогатевшие люди, тот зазнался и любил держаться с высокомерием, что, однако, не мешало ему стать популярным народным вожаком, багодаря обладанию преимуществами, о которых говорилось выше.
     Последние слова окончательно вывели из себя стратега. «Ах ты!» – схватился тот за плетку, предназначенную для того, чтобы горячить лошадь. Он явно намеревался отстегать дерзкого молодого воина. Сокл поторопился опередить Евкратиса. В этом едином порыве они столкнулись крупами своих лошадей, помешав друг другу. Потерянный ими момент спас нашего героя от унижения. Обида, возмущение, ярость затмили сознание Пифодора. Он с силой рванул поводья, круто разворачивая коня, и выехал на видное место перед строем всадников.
     – Воины, коринфяне! Глядите, вон там, – закричал Пифодор что есть мочи, потрясая над головой копьем и указывая им в середину вражеской фаланги, – там они растягиваются, видите?! Это же нам Арес помогает! Где тонко, там и рвется! Ударим же туда! Вперед, за мной! С нами Арес!
     Он с места пустил коня в галоп. Через несколько мгновений наш герой пришел в себя  от приступа запальчивости, осознал какую недопустимую и губительную для себя дерзость совершает. Он захотел вернуться на свое место в строй, но услышал сзади громкий нарастающий топот множества конских копыт, ржание. Бросив быстрый взгляд через плечо, Пифодор увидел, что весь конный отряд у него за спиной пришел в движение. Раздался боевой клич. Ничего уже исправить было невозможно. Нашему герою оставалось лишь скакать дальше. Вести соотечественников в бой.
     О, сколько раз в своих детских и юношеских грезах он видел себя ведущим в атаку кавалерию. Теперь мечты стали явью. Но в реальности ощущения были совсем не те, что в фантазиях. Никакого горделивого восторга, никакого упоения битвой, ничего, кроме страха он сейчас не испытывал, страха, который, однако, в этот момент все-таки в значительной степени преодолел, действительно почувствовав настоящую решимость вступить в смертельный бой.
     Вражеский строй быстро приближался, блестевший бронзой, ощетинившийся копьями. Пифодор вспомнил, что бывалые воины говорили, что при столкновении кавалерии с фалангой гибнет много всадников, находящихся в первых рядах. Он всем нутром почувствовал, как его пронзят сейчас эти страшные, сверкающие железными наконечниками копья, которые он видит перед собой.
     Его сознание поразила мысль: «Все, конец!» Тут же возникла другая: «Да, смерть, но я умру как герой. Все потом скажут: он умер прекрасной смертью. Мне будут воздавать почести, какие воздают героям». Эта мысль явилась как утешающая, но ему ничуть не стало менее страшно. Только крайним напряжением всей своей воли Пифодор сумел вернуть оставившую его было решимость встретиться со смертельной опасностью.
     Он закрылся щитом и весь сжался, ожидая ужасных ударов.
     И тут произошло то, что ему показалось чудом. Вначале один, потом другой вражеский воин выбежали назад из фаланги  и бросились в бегство. Их примеру последовали еще несколько, а затем и все, что находились в рядах поблизости от них. Беглецы были бывалые воины-наемники, хорошо знавшие, что при атаке вражеской кавалерии у солдата больше возможности выжить, если он находится в плотном строю. Но именно потому, что имели достаточный опыт, они понимали, что цель у всадников прорвать фалангу, чтобы зайти ей в тыл, а, значит, те пока не будут их преследовать и есть шанс спастись.
     В центре сикионского войска образовалась значительная брешь. В нее устремилась ведомая Пифодором кавалерия. Она зашла в тыл врагу на правом его фланге, который оказался теперь зажат двумя отрядами коринфской конницы.
     Всадники Фотия, узнав о прорыве фаланги, и что в тылу  у них находится противник, дрогнули и стали уходить вправо, оставив без своего прикрытия ряды гоплитов. Пехотинцы, полагая, что атакованы с разных сторон гораздо более многочисленной кавалерией, чем было на самом деле, поддались панике, потеряли строй и стали легкой добычей всадников. Началась резня. В ней пали более девятисот солдат Фотия. Многие попали в плен.
     Видя несомненный успех атаки Пифодора, Евкратис был вынужден отдать приказ фаланге двинуться вперед.
     Левый еще не побежденный фланг вражеской армии, хорошо видя в какое катострофическое положение попал правый, как только началось наступление всей коринфской пехоты, не задумыаясь обратился в бегство.
     Разгром вторгшегося войска был полнейшим. Сам Фотий еле спасся благодаря хорошему коню и преданным телохранителям. Но потеряв свою наемную армию, он потерял и власть в Сикионе. Здесь воцарился другой   тиран – Ификл.
     После сражения Евкратис поспешил присвоить себе главную заслугу в достижении успеха. Он стал утверждать, что сам приказал Пентакиону возглавить атаку, которая принесла победу. Эти лживые утверждения возмутили телохранителей стратега и других воинов, также ставших свидетелями ссоры главнокомандующего и нашего героя. Они сочли своим долгом говорить всем правду. Им легко верили, поскольку выглядело слишком сомнительным то, что Евкратис мог поручить такое ответственное дело, как атаку кавалерии, молодому ни разу не бывавшему в сражении воину. Даже друзья не поддержали стратега. Так много нашлось опровержителей лжи Евкратиса потому, что у древних греков было принято действовать, как говорили они, «по справедливости», чтобы не прогневить богов, особенно богиню Правды. Всадники принадлежали к весьма влиятельным кругам в обществе, и, чтобы не вступать с ними в конфликт и примириться, стратег был вынужден признать свою неправоту и даже назначил Пифодора на должность кавалерийского сотника, вместо того, который пал в бою.
     Среди воинов, а потом и остальных коринфян распространилось мнение, что тогда, когда наш герой совершил свой подвиг, в него вселилось некое божество. В подтверждение этого предположения ссылались на то, что тогда, когда он призывал за собой в наступление, голос его прозвучал необычайно громко, как не мог прозвучать голос человека. Этот слух способствовал росту авторитета даже больше, чем успешная атака.