Едем мы вчера из деревни Гадюкино во Владивосток. Вдруг, на длинном перегоне, где километров тридцать - ни лучика света, видим голосующего мужика. Мужик расхристан, без шапки, в драной "аляске", в кроссовках. Видно, что ему очень и очень холодно.
Степаныч приглашает - садись.
В машине мужик отогревается и начинает рассказывать. Бывший сварщик с Дальзавода. Зовут Сергей. На Дальзаводе работали родители и брат. Работы не было, довольно долго, родители умерли от старости. Брат женился, привёл в квартиру жену, родились дети. Мужик начал попивать, его выкинули из дома. Сейчас возвращается "с вахты".
- А что за вахта такая? - спрашивает Степаныч, бывший милиционер.
- Да я на зиму за город уезжаю. Пока тепло. Здесь жилья много брошенного, занимай что хочешь, живи. С топливом тоже нормально, бывает, живёшь в одной комнате, топишься полом из другой комнаты. Одеваться - ну, на дачах там, или в сторожках, много всего ненужного - там ватник позаимствуешь, здесь башмаки. Жрать что? Ну так же - в одном домике сахару найдёшь, в другом - сухари. Ещё собак есть можно...
- Что-то по посёлкам не видно результатов вашей деятельности, - говорит Степаныч, имея в виду десяти бездомных псов, шляющихся по деревням.
Сергей обижается. Что он, быдло какое, бездомных собак жрать? Нет, есть надо собак домашних, и даже не тех, что на цепи сидят, а тех, кого горожане с собой привозят из города на дачи. Их любят, холят, мясо самое сладкое. Вот, одного портвейнера (то есть, ротвейлера) они с корефаном три дня караулили чтоп расслабился. С кошками то же самое - жрать кошку надо домашнюю, у неё мясо как сахаром присыпано.
А корефан у него был лучший, Димка, так тот помер три года назад. От чего - неизвестно, поболел и помер. Серёга его под полом какой-то дачи закопал, похоронил, значит. С того времени по загороду один и живёт, не получается у него долго дружит с кем-нибудь. Сейчас вот мы его в город отвезём, он там зиманёт, потом к лету снова сюда переберётся...
Степаныч наклоняется ко мне и тихо-тихо так говорит: - Арсенич, а может мы его тово... Пристукнем за поворотом, в канаву свалим, в трубу водосточную? Мы его подвозим, а летом он нас же или ограбит, или спалит? Одним меньше - воздух чище...
Не успевает договорить - сзади хлопает дверь. Серёга на полном ходу выскакивает из машины. В мороз. Ночь. Наверное, не первый раз такое слышит. Потому и живой ещё...
Попутчик. Судьба человека
© Copyright: Михаил Кречмар, 2016
Свидетельство о публикации №216042001773
Свидетельство о публикации №216042001773
Рецензии
http://www.youtube.com/watch?v=GiyMaq5jp6w
Задумав перейти границу, грек
достал вместительный мешок и после
в кварталах возле рынка изловил
двенадцать кошек (почерней) и с этим
скребущимся, мяукающим грузом
он прибыл ночью в пограничный лес.
Луна светила, как она всегда
в июле светит. Псы сторожевые,
конечно, заливали все ущелье
тоскливым лаем: кошки перестали
в мешке скандалить и почти притихли.
И грек промолвил тихо: "В добрый час.
Афина, не оставь меня. Ступай
передо мной", -- а про себя добавил:
"На эту часть границы я кладу
всего шесть кошек. Ни одною больше".
Собака не взберется на сосну.
Что до солдат -- солдаты суеверны.
Все вышло лучшим образом. Луна,
собаки, кошки, суеверье, сосны --
весь механизм сработал. Он взобрался
на перевал. Но в миг, когда уже
одной ногой стоял в другой державе,
он обнаружил то, что упустил:
оборотившись, он увидел море.
Оно лежало далеко внизу.
В отличье от животных, человек
уйти способен от того, что любит
(чтоб только отличиться от животных!)
Но, как слюна собачья, выдают
его животную природу слезы:
"О, Талласса!.."
Но в этом скверном мире
нельзя торчать так долго на виду,
на перевале, в лунном свете, если
не хочешь стать мишенью. Вскинув ношу,
он осторожно стал спускаться вниз,
в глубь континента; и вставал навстречу
еловый гребень вместо горизонта.
И.Бродский
*
Сухая послепраздничная ночь.
Флаг в подворотне, схожий с конской мордой,
жует губами воздух. Лабиринт
пустынных улиц залит лунным светом:
чудовище, должно быть, крепко спит.
Чем дальше от дворца, тем меньше статуй
и луж. С фасадов исчезает лепка.
И если дверь выходит на балкон,
она закрыта. Видимо, и здесь
ночной покой спасают только стены.
Звук собственных шагов вполне зловещ
и в то же время беззащитен; воздух
уже пронизан рыбою: дома
кончаются.
Но лунная дорога
струится дальше. Черная фелукка
ее пересекает, словно кошка,
и растворяется во тьме, дав знак,
что дальше, собственно, идти не стоит.
И.Бродский
Светильник гаснет, и фитиль чадит
уже в потемках. Тоненькая струйка
всплывает к потолку, чья белизна
в кромешном мраке в первую минуту
согласна на любую форму света.
Пусть даже копоть.
За окном всю ночь
в неполотом саду шумит тяжелый
азийский ливень. Но рассудок -- сух.
Настолько сух, что, будучи охвачен
холодным бледным пламенем объятья,
воспламеняешься быстрей, чем лист
бумаги или старый хворост.
Но потолок не видит этой вспышки.
Ни копоти, ни пепла по себе
не оставляя, человек выходит
в сырую темень и бредет к калитке.
Но серебристый голос козодоя
велит ему вернуться.
Под дождем
он, повинуясь, снова входит в кухню
и, снявши пояс, высыпает на
железный стол оставшиеся драхмы.
Затем выходит.
Птица не кричит.
И.Бродский
Любовь Ляплиева 26.04.2016 22:50 • Заявить о нарушении
Задумав перейти границу, грек
достал вместительный мешок и после
в кварталах возле рынка изловил
двенадцать кошек (почерней) и с этим
скребущимся, мяукающим грузом
он прибыл ночью в пограничный лес.
Луна светила, как она всегда
в июле светит. Псы сторожевые,
конечно, заливали все ущелье
тоскливым лаем: кошки перестали
в мешке скандалить и почти притихли.
И грек промолвил тихо: "В добрый час.
Афина, не оставь меня. Ступай
передо мной", -- а про себя добавил:
"На эту часть границы я кладу
всего шесть кошек. Ни одною больше".
Собака не взберется на сосну.
Что до солдат -- солдаты суеверны.
Все вышло лучшим образом. Луна,
собаки, кошки, суеверье, сосны --
весь механизм сработал. Он взобрался
на перевал. Но в миг, когда уже
одной ногой стоял в другой державе,
он обнаружил то, что упустил:
оборотившись, он увидел море.
Оно лежало далеко внизу.
В отличье от животных, человек
уйти способен от того, что любит
(чтоб только отличиться от животных!)
Но, как слюна собачья, выдают
его животную природу слезы:
"О, Талласса!.."
Но в этом скверном мире
нельзя торчать так долго на виду,
на перевале, в лунном свете, если
не хочешь стать мишенью. Вскинув ношу,
он осторожно стал спускаться вниз,
в глубь континента; и вставал навстречу
еловый гребень вместо горизонта.
И.Бродский
*
Сухая послепраздничная ночь.
Флаг в подворотне, схожий с конской мордой,
жует губами воздух. Лабиринт
пустынных улиц залит лунным светом:
чудовище, должно быть, крепко спит.
Чем дальше от дворца, тем меньше статуй
и луж. С фасадов исчезает лепка.
И если дверь выходит на балкон,
она закрыта. Видимо, и здесь
ночной покой спасают только стены.
Звук собственных шагов вполне зловещ
и в то же время беззащитен; воздух
уже пронизан рыбою: дома
кончаются.
Но лунная дорога
струится дальше. Черная фелукка
ее пересекает, словно кошка,
и растворяется во тьме, дав знак,
что дальше, собственно, идти не стоит.
И.Бродский
Светильник гаснет, и фитиль чадит
уже в потемках. Тоненькая струйка
всплывает к потолку, чья белизна
в кромешном мраке в первую минуту
согласна на любую форму света.
Пусть даже копоть.
За окном всю ночь
в неполотом саду шумит тяжелый
азийский ливень. Но рассудок -- сух.
Настолько сух, что, будучи охвачен
холодным бледным пламенем объятья,
воспламеняешься быстрей, чем лист
бумаги или старый хворост.
Но потолок не видит этой вспышки.
Ни копоти, ни пепла по себе
не оставляя, человек выходит
в сырую темень и бредет к калитке.
Но серебристый голос козодоя
велит ему вернуться.
Под дождем
он, повинуясь, снова входит в кухню
и, снявши пояс, высыпает на
железный стол оставшиеся драхмы.
Затем выходит.
Птица не кричит.
И.Бродский
Любовь Ляплиева 26.04.2016 22:50 • Заявить о нарушении
На это произведение написаны 2 рецензии, здесь отображается последняя, остальные - в полном списке.