Собственный друг

Часть 1.  Подруги

Я перелистываю страницы памяти. Бутылочка красного испанского вина выстаивает на меня обиду за дверцей антикварного буфета. О, этот глухой терпкий взгляд доброго вина в оркестровке хорошей мебели! Нет, милая, не надейся! Сегодня я пишу, вычитываю написанное и снова пишу. На это нужны силы. Ты же наобещаешь «с три короба», а наутро будешь вытирать со дна сухие слёзки и виновато попискивать: «Прости, хозяин, не убереглась...»

Одно время я писал стихи. Вернее, за меня это делало правое, чувствительное полушарие. Левое полушарие, если можно так выразиться, "цокало языком" и бросало вправо колкие ревнивые взгляды, всем своим видом, однако, демонстрируя абсолютное безразличие к происходящему. Его никогда не интересовали события, в которых сердечная неопределённость оказывалась важнее железной логики и расчёта.
 
А теперь представьте, правое полушарие оглядывает законченное сочинение усталыми, счастливыми глазами и дрожащей от волнения рукой протягивает мне исписанный листок. Вдруг левое полушарие выхватывает корреспонденцию буквально из-под моего носа и под предлогом "надо тщательно проверить грамматику" прячет в стол ещё тёплую рукопись. Затем, как ни в чём не бывало, оно заводит долгий разговор о каком-нибудь текущем или недавнем событии. И доработка только что родившегося поэтического откровения снимается с повестки дня сама собой.

День ото дня в верхнем ящике стола накапливались сырые, нередактированные рукописи. Раз в месяц, зачерпнув "невзначай" из ящика ворох исписанной макулатуры и бегло пробежав глазами слежавшиеся друг с другом и потерявшие шарм новизны строки, левое полушарие выносило вердикт: «Невыразительно!» и перекладывало рукописи в нижний ящик стола, который, как показала практика жизни, открывался только для пополнения и никогда для изъятия. 
Но однажды случилось вот что.
Левое полушарие дремало, посапывая и что-то простенькое высчитывая во сне. В это время правая половинка моего интеллектуального «я» потянула на себя заветный нижний ящичек и достала ломкие от времени собственные рукописи, о которых хранила память все эти годы.
Тихо, чтобы не разбудить подругу, она переложила пожелтевшие листы в свой походный рюкзачок и отправилась в издательство «Пандора», недавно открывшееся в городе после сумасшедшего прокатного успеха фильма «Аватар». Однако в кабинете главреда правая половинка стушевалась и не смогла толком объяснить, зачем она пришла.
 
Открою "чужой" секрет: она не пришла просить справедливости, она пришла просить... милости. Сейчас пишут все, кто хоть когда-нибудь учился в школе. В современном потоке текстов заявить о себе практически невозможно. Надо совершить что-то экстравагантное, заставить редактора оглянуться в твою сторону. И если это удаётся, у вас появляется шанс плеснуть редактору в лицо хоть толику от припасённого творческого концентрата. Но надо помнить: внимание редактора мгновенно. Это мгновение "Х". Только в этот мгновенный промежуток времени вы имеете возможность быть услышанными.

- Я оставлю?.. – тихо сказала правая половинка и положила на край редакторского стола листы, наспех скреплённые степлером.

Чтобы ни произошло в следующее мгновение в кабинете главного редактора, нам пора вернуться назад и понаблюдать за левым полушарием, ведь оно вот-вот проснётся.
И поверьте, не прошло пяти минут, оно действительно проснулось! Блаженно потягиваясь, полушарие переложило часть мыслей на свободную правую половину. Вы же понимаете, ему хотелось просто по привычке облокотиться на соседа, но соседа не оказалось, и братский жест провалился в пустоту. При этом одна из мыслей зацепилась за угол выдвинутого письменного ящика и разбила "в кровь" несколько весомых и очень важных аргументов.
- Это что такое?! – воскликнуло левое полушарие, вглядываясь в зияющий параллелепипед нижнего ящика.
Ящик был совершенно пуст, подруги на месте не было... Левое полушарие нахмурилось и достало из готовальни циркуль.
- Так, - рассудило оно, - сейчас один час двадцать четыре минуты. Длина шага у этой дурёхи равна расстоянию между двумя творческими восклицаниями «ой». В среднем это семьдесят четыре сантиметра.
Левая половинка включила калькулятор и стала что-то высчитывать.
В это время сзади тоненький голосок среднего рода шепнул, запинаясь от счастья: «Приняли!».
Левая половинка обернулась и увидела заплаканную от радости подругу, у которой главред принял рукопись к изданию, да ещё напоил кофием из чашечки Кузнецовского фарфора!
- Ну и дурёха же ты, подруга! – только и сказала левая половинка, незаметно смахнув слезу радости, - Поздравляю!


Часть 2.  Свобода воли

- Помечтаем вместе! – как-то шепнула правая, не вербальная половинка ума.
- О чём? – спросила левая расчётливая подруга.
- О жизни, конечно, о чём ещё?
- Ладно, только недолго, столько дел!
- Всё дела, дела… Вот наш хозяин скоро совсем помрёт, а мы с тобой ещё по-
  человечески и не жили.
- Это верно, – поддакнула левая половинка.
- Может, его в психушку отправим? А чё, притормозим чуток, ты по-своему, я по-своему. Его тёпленького враз и упекут. А там!...
- Точно! А там его накачают всякой хренью, и он вообще перестанет нас контролировать. Свобода!
На том и порешили...

- Тоби, ты чё? – Лёха нагнулся и испуганно поглядел в глаза товарищу, - может за Клавкой сбегать, придёт, уколет, а то, блин, гляди, окочуришься тута?
- Не, Клавку не надо, гуди в трёшку.
«Гудеть в трёшку» - это (для тех, кто не знает этого выражения) значит набирать 03 и бомбить «Скорую» как можно быстрее. Тоби действительно с каждой минутой становилось всё хуже. Он вдруг начал заговариваться и на Лёху, верного кореша, попёр не по-детски, мол, «Вали отсюда!»
- Да как же я тебя оставлю, Тоби? Что я, падла какая? Не, я с тобой до конца, ты - в больничку, и я – в больничку!

Лёха, шаркая полусгнившими подошвами стареньких бахил, потрусил до телефонной будки. Открыл мёрзлую дверцу (декабрь – не сахар!), порылся в котомке и извлёк горсть мелочи. Отделив двухкопеечную монету, он попробовал морожеными пальцами засунуть её в щель телефона-автомата. Не получилось. Попробовал ещё раз, ещё... Наконец, осознав тот факт, что сделать он сегодня этого не сможет, Лёха вернулся к Тоби и доложил:
- Не вышло.
- Оно и лучше - выдохнул Тоби последнее в своей жизни дыхание.
Глаза его замерли и стали сухими.
- Эй, Тоби, в натуре, ты чё?! – захрипел Лёха, глядя в остановившиеся глаза товарища. С минуту он стоял неподвижно, потом собрал какие-то вещи, прикрыл Тоби холстиной и вышел из разрушенного полуподвала на весёлую предновогоднюю улицу, по которой проносился на ряженой тройке дедушка Мороз и бросал прохожим за шиворот ледяные конфетки…

- Ну и приснится же такое! – человек оглядел комнату, пытаясь восстановить логику происходящего после странного изнурительного сна. И конечно, он не мог слышать, как две испуганные половинки его мозга перешёптывались между собой, досматривая то непоправимое, что они сейчас чуть не натворили.
- Ну ты даёшь, подруга!
- Я – как ты…
- Нельзя оставлять его, видишь, что происходит! – строго сказала разумная половинка.
- И не говори, подруга, сама вижу…
   

Часть 3.  Бедный Yorick

Как-то утром я дольше обычного нежился в кровати. Вдруг точечная боль кольнула в самое сердце.
- Доброе утро! - услышал я свой собственный внутренний голос. 
- А полегче можно? – ответил я, радуясь, что это не клиника.
- Можно. Но если ты сейчас не встанешь, будет хуже!
Нахальство моего второго «я» было безупречно. «Бунт на корабле?» - подумал я, выбираясь из кровати.
- Слушай, хозяин, тебе понравится! – интонация, с какой этот утренний хулиган произносил отдельные звуки, подсказывала мне, что он улыбается.
- Ну?

Голос (мерно, задумчиво):

- Негоже выживать в пол силы
  И дни считать заместо Бога,
  Секунды разбросав, как бисер,
  По кафелю чужих полов.
  Могильщик, вырой мне могилу,
  Но рой неспешно, понемногу.
  Я приходить хочу и видеть,
  Что склеп могильный не готов.

  Какая странная потеха:
  Водить испуганное тело,
  По лабиринтам витьеватым
  Унылых прибранных могил
  К тому единственному месту,
  Где, песнь могильщика не спета
  И Йорик здравствует, и Гамлет
  Отцу подносит кубок сил!

  Мне двадцать, можно чуть прибавить.
  Во мне спрессованы столетья.
  Я, как последний могиканин,
  Живу до будущего дня.
  Могильщик, вот тебе динарий.
  Иди и поспеши отметить,
  Что не случилось вырыть яму
  Тебе сегодня
                для меня...

- Ну как? – голос явно рассчитывал на похвалу.
- С каких это пор ты стал по ночам писать стихи? – ответил я вопросом на вопрос.
- А когда ещё? Днём ты постоянно занят. Я  кричу - ты не слышишь. Знаешь, как трудно строчки в памяти держать!
- Согласен. А скажи, мой бедный Yorick, что это тебя на могильные темы потянуло?
- Отвечу, только не смейся.
Видишь ли, когда ты пишешь икону, или в храме рассматриваешь росписи, я как бы следую за твоим взглядом в глубину изображения, а там невидимая сила меня направляет дальше. Но лишь отправлюсь я по указанному пути - ты выходишь из храма, или, прервав работу над иконой, пьёшь чай, а потом идёшь гулять с собакой. Я же не могу тебя бросить. Приходится возвращаться. Один раз мне удалось уйти достаточно далеко, даже показалось: ещё немного – и я никогда не вернусь обратно...

«Вот оно что… Вот отчего я порой вижу странные и притягательные видения. Они возникают неожиданно, когда я мешаю краски, или намечаю графью. Они длятся всего мгновения, но в них «встроено» совершенно другое время. Его замедленное течение позволяет рассматривать незнакомую жизнь в деталях. И действительно, чем дольше я это делаю, тем более не хочется возвращаться в самого себя. В этих видениях я ощущаю непривычную разделённость: глаза перемещаются в пространстве, в котором меня самого нет…

С того дня многое изменилось в моей жизни. Я стал более внимателен к случаям неопределённости бытия. Раньше от подобных тягостных мгновений я отмахивался и старался как можно скорее вернуть контроль над ситуацией, задёрнуть непредвиденные обстоятельства привычной житейской гардиной. Теперь же, зная, что за гардиной наверняка находится окно, а в окне то, о чём я даже не догадываюсь, я стал приглядываться к особенным проявлениям мира. Мой главный житейский трубадур никак не мог понять происходящее и тем более оценить его последствия.
Я начал писать стихи! Всякий раз, выводя собаку на прогулку, я брал с собой блокнот и авторучку. Я стал реже говорить по телефону, ограничил необязательное общение с людьми. Перестал интересоваться политикой, оставив в памяти только безупречные с точки зрения совести десять октябрьских дней обороны Белого дома в далёком 1993-ем году. Как один из немногих, оставшихся в живых утром 4-ого октября после чудовищного бесчеловечного штурма, я просто не имею морального права забыть об этом.
Моя жизнь приобрела вдумчивые спокойные формы, но потеряла единственное преимущество активной позиции – материальное благополучие. Впрочем, как говорят мудрецы, богат не тот, у кого много денег, но тот, кто ни в чём не нуждается.

В заключение, противникам "особенного" взгляда на явления жизни, хочу напомнить замечательные слова митрополита Анастасия (Грибановского), сказанные им в книге "Беседы с собственным сердцем": «Тот, кто старается во всем идти вровень со своим веком, умрет вместе с последним».
 

Часть 8.  Есть такая профессия

- Невыразительно! – зачитал текст обвинительного заключения старший судья, поглядывая на часы. Подобный тип односложного приговора мне был знаком по прежним событиям литературной жизни. Доставляя собственную корреспонденцию в здание Литературного суда и проходя по длинным гулким коридорам, я невольно слышал за каждой второй дверью, странный короткий фразеологизм «Невыразительно!» Что интересно, всякий раз он сопровождался нервным криком о помощи и оглушительными аплодисментами толпы. Все двери в здании суда были обиты зелёной суконной материей (создавалось впечатление, что они сделаны из новеньких письменных столешниц), и восстановить в памяти, за какой именно дверью происходило подобное ристалище, по прошествии даже малого времени было не просто.

Теперь же этот худший их литературных вердиктов напрямую коснулся моего труда, а, значит, и смысла всей моей жизни. Пока я так размышлял, сзади ко мне подошёл человек средних лет, представился как «литературный помощник» и предложил переговорить кое с кем в судейской коллегии о смягчении формулировки. «Вы же никого не убивали!» - со смехом закончил он своё предложение.
- А сколько это будет стоить? – наивно спросил я.   
- О, не берите в голову, это будут совершенно смешные деньги, уверяю вас!

Что мне оставалось делать? Жить дальше с творческим клеймом «Невыразительно» мне представлялось событием невозможным. Захотелось подробнее расспросить моего собеседника.
 
Мы подписали контракт. Я должен был внести авансовый платёж, после получения которого литературный помощник приступал к своим обязанностям. У меня оказалась банковская карточка с собой. Мы присели в интернет-кафе на первом этаже здания суда, и я перевёл деньги.
- Теперь прощайте, я позвоню через неделю и доложу о результатах, - помощник пожал мне руку, вышел из здания и укатил на серебристой Ауди.
«Странно, а почему он не пошёл сразу в коллегию?» - мелькнула тревожная мысль. Качая головой, я вышел из здания суда, сел в трамвай и поехал домой, разглядывая в окошко весеннюю сутолоку города.

Дома захотелось обо всём забыть. Я сел за письменный стол и стал перелистывать ворды с последними набросками. Постепенно погружаясь в мир собственной фантазии, я с интересом оглядывал планету, на которой высится здание Литературного суда, как некий ковчег на горе Арарат. Ведь только что я прокатился на трамвае по весенним предгорьям Арарата! Мне стало уютно и светло. Я задремал. Очнулся уже за полночь.
«Интересно, - подумал я, распрямляя заспанное тело, - для чего я живу? Зачем вообще живут люди? Что это за странная особенность человеческой разновидности «habilis» – топить собственное окружение? Я понимаю, многим сейчас жить нелегко, но ведь тезис общежитийного блага гласит: «Что отдал – то твоё!» Так почему мы всюду разыскиваем деньги, славу, привилегии и присваиваем их себе, не желая знать правду о собственном неблагополучии.
Что отдал, то твоё. И только! Всё остальное у нас рано, или поздно отнимут другие люди, а то, что не успеют отнять люди, отнимет смерть. Не зря мудрый Стив Джобс как-то сказал: «Я не хочу быть самым богатым покойником на кладбище»!

«Невыразительно»… Мне стало смешно. Я представил судейскую коллегию в мантиях. Старший судья зачитывает приговор. Из его рук между пальцев, обитых зелёным сукном, падают на паркет мои ночные никем не читанные ворды. Судья оглашает заключение суда, а литературный помощник регистрирует его в графе «Перечень законченных делопроизводств».
Я-то хорош! Забыл, что профессия писателя – писать тексты, а не разливать по рюмашкам слёзы! Писать не для них, даже не для себя, просто писать, редактировать и снова скрипеть клавиатурой, прицельно уничтожая бумагу, на которой окололитературный мантийный судья с зелёными суконными пальчиками уже приготовился начертать вердикт - «Невыразительно»…