Если бы не война

   
   Поезд медленно подходил к станции…
   А мысли, опережая поезд, уже уносили в то время, когда зацветали сады на Украине и было светло и грустно… и еще не было войны.
   - Готова? – спросила подошедшая проводница.
- Да вроде… Светланка вот спит. Будить не хочу… А чемодан тяжелый.
  Проводница кинула взгляд на подготовленный фанерный чемодан Анны.
Этот чемодан, по случаю, купил Емельян, муж сестры, зная, что Анна собралась на Родину. Пригодился.
  - Сейчас…- неопределённо буркнула проводница и быстро пошла вдоль вагона. Через минуту вернулась с недавно севшим в поезд пассажиром. Несмотря на глухую ночь тот не спал.   Легко подхватив чемодан,  он проводил Анну из вагона, надеясь занять её место.

   Хутор Михайловский. Та самая станция, до которой должна была поездом из Иркутска доехать Анна  с дочкой. Как добираться до своей деревни Анна пока не представляла. Светочке второй годик. Сама, ножками ходит не так давно, но все же! Потихонечку передвигаться можно. Мир не без добрых людей!
Перрон опустел быстро. Скудный свет от фонарей освещал одинокую фигурку Ани с ребенком на руках и большой чемодан. Поезд, погромыхивая на стыках,  удалялся от станции, унося временное прибежище и временное спокойствие…
Небольшой вокзал закрыт. Видно следующий поезд не скоро… утром.

   И вспомнилось… тиха украинская ночь… Действительно, тиха. Стройные тополя у вокзального здания. Скамеечки, еще с довоенных времён. Аня огляделась. Три часа ночи. Надо бы спросить, как найти дядю…но у кого? Как-то быстро люди разошлись, а она никого спросить не успела. Помнила, что дядя, старший брат матери, жил где-то недалека от вокзала, но адреса она не помнила. Была у него однажды, еще когда уезжала в Ленинград… Тогда и была та весна, воспоминание о которой нахлынули было на Анну, но помешала проводница… а сейчас август 1945. Теплый ветерок вдруг донес запах любимой Антоновки.
 
   Положив ребенка на скамеечку, Аня отдышалась.
   – Придется подождать до утра. А там спрошу.
И вдруг до неё дошло…. что она не помнит фамилию дяди…
   - Господи, как же так? Ведь знала же!
 Слишком много событий, слишком много бед, мозг не выдержал. Её мать, младшая в семье, росла уже сиротой. Родни было не много, в деревне чаще всего обходились без фамилий. Женщин называли по имени или фамилии  мужа, и часто просто, по  прозвищу. Жену Юранова называли Юраниха, соседа Голубчикова – Голубчиха, а всех вредных звали Рамзиными, по фамилии основателя вредности… в их деревне.
   - Да как же  фамилия у дяди Анисима? Хорошая такая фамилия… Благородная… Да что ж голова-то такая дырявая? Надо отвлечься… может потом вспомню.

   Светочка спала тихонечно, на свежем воздухе. Под неё  Анна подстелила свой жакет, и накрыла дочку её курточкой. Красивая американская курточка! Розовая, с капюшоном. Вещи, присланные  из Америки, люди стали образно называть – «второй фронт». Это была гуманитарная помощь, которую распределяли комиссионно, и Анне, как жене военнослужащего,  досталось несколько вещей: эта самая курточка, кофточка на девочку лет семи,  и шапочка, из цветных воздушных нитей, яркая, легкая, но тепленькая. Спасибо хоть за это… другого люди ждали от Америки…
  - Вроде светает.
   От здания вокзала отделилась фигура человека с метлой. Погасли фонари. Тополя,  от вида которых Анна отвыкла за годы странствий, вдруг уперлись в светлеющее небо, и она почувствовала их запах, горьковатый и до боли родной.  Сколько раз она видела их во сне? Сколько тревожных ночей пережила, думая  о матери, братьях, о войне, и о том, какая будет встреча с ними и когда?  Ведь все они остались «под немцами». Господи, сколько судеб сломано, сколько горя у людей… а может и у неё… то горе, о котором она пока не знает. Письма возвращались с пометкой «нет адреса» Что это значит… можно только догадываться.
Погруженная в свои мысли Анна следила за действиями человека с метлой, который уже закончил дела и, заметив Анну,  направлялся к ней.
И вдруг… вспомнила!   Гордиенко! Фамилия дяди Гордиенко. И он когда-то работал на станции.
   - Знаю. Кто ж его не знает! А живет вон там! Недалеко! В проулочке.  -  И он махнул рукой в сторону, куда вела тропинка от здания вокзала.
   - Только ведь рано еще. Ему на работу к шести…
   - Как всё просто – подумала Анна. - Раз к шести, значит уже встают, и не придется их будить.

   Когда они с дочкой подошли  к дому, в окошке чуть заметно, загорелся  свет.  Свеча!
   - Значит, дядя уже встал -  подумала Анна.  И сердце защемило невыносимо. Света обвилась вокруг коленей, протягивая ручонки! Она взяла её и открыла калитку.  Что ждет её там, за дверью? Какие известия, что стало с её родными за время войны? Что-то сейчас прояснится? Хоть бы не всё так страшно...
   - Господи, помоги!
   - Я,  Анна! – сказала Аня и, как-будто, сама не услышала своего голоса, на вопрос : - Кто? 
   - Откуда ты, Ганночка? - тетка Федосья уже вводила Аню в хату, хлопотала, пытаясь  взять на руки Светочку и подталкивая Анну к мужу!
Дядя Анисим обнял Анну, как-то так бережно, что Аня почувствовала, что он хочет хоть на миг отодвинуть то горе, которое сейчас на неё свалится…
  - На Московском, значит, приехала! Да ты садись, садись! Ух, какая гарная девушка стала! А это кто тут к бабке прилип? -  И он придвинул лицо к Светланке, пытаясь шекотнуть её, и насладиться детской улыбкой!
И Светка, ничего не понимающая в этом движении души, вдруг и впрямь заулыбалась!
   - Поди ж ты!  Поняла, что Родня! Большое дело!...А мы тут так и живет! Помню, как ты в Ленинград уезжала. За два года до войны…
   - Дядя Анисим! Что с нашими? Как мама? Ванечка? Коля? Остальные?
   - Ой, крепись, девка! Война – это такая мясорубка! Всех перемолола…
   - Письма возвращались, не доходили!
   - Да, а как же им дойти, нет больше вашей деревни! Сожгли её немцы. Одна хата с краю осталась и всё! Сначала еще печи стояли в поле, а потом их стали разбирать, те, кто возвращались… Был я там давесь…
   - А мама? Мама … жива?
   - Нет, Анечка! Нет моей сестры дорогой!  Померла она. От голода померла. В нашем роду все женщины помирают от голода…, да от горя… И наша мамка померла от голода …
   Анна, с застывшими глазами покачивалась, готова я упасть, но сильные руки дяди подхватили её и усадили на лавку. Тетка  Федосья подала воды:- «  Выпей-ка! Да отдохни с дороги, а я сейчас за огурчиками в огород…»
   Светку передавали из рук в руки, но она не хныкала, с интересом рассматривая незнакомую избу, нехитрое убранство и суетящихся вокруг неё стариков.
   Аня плакала. Анисим собирался на работу. Федосья в фартуке принесла огурцы и пахучую Антоновку! 
   - Ты поплачь, поплачь! Что же делать? Время такое! Вернулась, значит… - говорил дядька Анисим, натягивая видавшие виды сапоги.
   - Давай-ка мать на стол ставь чего…
Тетка Федосья поставила на стол соль, вытерла полотенцем яблоки и огурцы, нарезала хлеба! 
   -  Садитесь!-  И засуетилась…-  Светочку-то чем кормить будем? Кашку сварю… вот печурку растоплю…
   - А где мама похоронена, дядя Анисим?  Я  поеду!  Времени у меня очень мало… я ведь в отпуске… а добиралась долго.
- Значит… не на совсем… жаль! Дел всем хватит. Всё сызнова начинать надо…
Надевая безрукавку Анисим сунул краюшку хлеба в  карман и пару огурцов,  выбрал яблоко, похлопал себя по карманам : - Готов! Не успел ничего расспросить, но вечером погутарим!
   - Дядя Анисим, мне  бы поехать уже сегодня, не  то опоздаю…
   - Понял! Помогу. Ребёнчишка–то  оставь с бабкой Федосьей!  Пусть понянькается!  Своих-то никого не осталось…
И ком застрял в горле! И Анне стало горько и стыдно,  что она и не успела спросить, как они тут жили, под немцами? И где внуки, и дети где?
 
   Анисим ушел. Светланка заснула, не дождавшись каши, и за делами тетка Федосья всё рассказывала Анне  про жизнь, про то, что оба сына погибли еще в начале войны, один, будучи на фронте, другой - в партизанах.  Рассказала, как немцы издевались над женщинами, особенно молодыми работницами рафинадного завода, как согнали всех в помещение заводского клуба и заживо сожгли…  и детей, и матерей, и жен. Все допытывались, у кого мужики в партизанах. 
   - Да что пытать–то? Почти у всех мужики были в партизанах.  Поэтому молчали бабы…   А бои страшные были! Мы все ходили  рыть оборонительные рвы! И урожай второпях убирали, прямо из-под носа у немцев! А все те, кто не успел с нашими отступить, в партизаны ушли! И мои туда же!
   - А что, рафинадный завод не эвакуировали?
   - Не успели. Только оборудование частично вывезли…  Немцы специалистов заставляли работать, а те скрывали, что работали на заводе и были коммунистами… за это их тоже всех расстреляли и сожгли!
 - А партизаны как воевали?
 - А партизаны в феврале 42 года разгромили вражеский гарнизон, и овладели Хутором. Помню, как горел склад резиновых шин! Это ведь рядом. Такая жуть! Ужас!  Партизаны отбили у немцев несколько составов с хлебом, частично раздали его населению и для себя оставили, надо ведь кормить столько людей! Хлеб в Германию предназначался. А еще пути взорвали, чтобы детишек наших в Германию не угнали!  Но тут к ним подкрепление пришло, и партизанам пришлось опять в леса уйти… И несколько эшелонов детей отправили в Германию и в Литву из наших мест. Твоего брата Ивана – тоже! И жену Филиппа с детьми тоже угнали в Германию. Я их видела, когда их под конвоем проводили к станции. Кто идти не мог, расстреливали на месте. Такого мы насмотрелись… не приведи господь! Изверги несусветные!
Федосья помолчала,  и продолжала свой жуткий рассказ - И в вашей деревне всех в сарай согнали, и сожгли за связи с партизанами. А потом и деревню сожгли!  Кто смог убег в лес, а кто не смог - сгорел…!  Все твои браться тоже в партизанах были, потом ушли с Красной Армией, добивать фашистов. Благо, что мы рядом со станцией живем! Все забегают, кто могут. Нас все знают…
Тетка Федосья тяжело вздохнула, повесила рушник на гвоздь и продолжала:
   - А   Иван не так давно вернулся из Литвы.  Худюший… жуть.
   - Ему ведь еще только шестнадцать лет. Семнадцатый. Значит, в сорок первом ему было всего двенадцать.  А Коленьке - десять!
   - А Колька-то молодец! В отряде связным был. Шустрый такой! Увязался за солдатами, когда они Михайловский отбили у немцев, и ушел с ними.  Вообразил себя героем! А может и есть Герой!  Найдется! Люди потихоньку возвращаются!

   А Анна рассказала, что из Ленинграда была эвакуирована в Иркутск, к сестре Катерине, которая с семьей уже несколько лет там жила.  Емельян работал в милиции  на железной дороге. А жили в соцгородке, получили большую комнату в бараке. Катя тоже работает на станции, дежурит. Плохо, что дети одни, бог знает, чем занимаются…Три парня, один за другим, родила Катерина еще до войны.
   - Знаю, знаю! Приезжали мать попроведовать в тридцать девятом, однако…И Марусю забрали в няньки. Как только Ефросинья её отпустила?
   - У Маши всё хорошо.  С фронта пока еще не вернулась. Присылала фотографию. Она, красивая такая, с двумя подружками. Все в форме. Прически ленинградские! Служат в каких-то специальных войсках, документы собирают, архивы вывозят. Недавно с запада на восток их перебросили. Она перед войной семь классов в вечерней школе в Иркутске закончила, и на специальные курсы её направили, а потом на фронт. Но в боях она не участвовала, слава богу. Другая у них была задача.
   - Выучилась  значит… Ну, даст бог, вернётся скоро! А у твоего–то ребенка отец есть?
   Анна ждала этого вопроса давно, и сжалась в комочек, не зная, как поймут её положение? Все считают, что у Светы есть отец… а ведь его нет. И она кратко рассказала историю своего недолгого замужества и желания через день-два ехать к нему в Краснодар, … а там, как бог даст! Только бы успеть! 
Со станции прибежал мальчонка, сказать, что машина пойдет сейчас в деревню и дед Анисим велел  срочно бежать на станцию. Оказия есть!
   - Свету оставите на день - два? Я мигом!
   - Присмотрим! Не беспокойся. К соседке схожу, коза у неё. Молочка девчонке надо! Я соседке яблочек обещала, так рассчитаемся!
…
   Вот они, украинские черноземы! Поля, куда не кинь взгляд! Хлеба уже убраны! Пыльная дорога!  Аня, в жакетике,  светленьком платьице и парусиновых туфлях подставляет лицо родному ветру, стоя в кузове полуторки! Местами кресты и рвы…  и ничего не знающие про войну облака…
    Ехали с ветерком. Водитель, совсем молоденький, спешил, надо к вечеру вернуться в Хутор, привезти снопы конопельки. На пеньковый завод коноплю  будут отправлять!  А Анну подвезет почти до половины пути.   
   И на прощание, совсем по-взрослому, паренек сказал: - Ну, давай!   Ты красивая!  Как моя сестра! Только нет её уже! Немец, гад, расстрелял!
   И Анна  осталась одна в степи, на развилке дорог! До следующей деревни  километров десять-двенадцать. Вот она. Самая страшная часть путешествия! Идти одной по степной дороге, и знать, что ничего хорошего там, впереди, нет. И можно надышаться степным воздухом вволю и  поплакать, и пожалеть себя, и мать, и братьев.
   - Только бы волков не встретить,- подумала Анна -  говорят, они разрывают рвы и доедают останки солдат.  Господи, спаси и сохрани! 
Где-то далеко вроде облачко пыли… кто-то на телеге едет. Жаль, что в обратную сторону. Анна ускорила шаг, собралась… мало ли кто это?  А может кто из наших, деревенских?
   - Ганна, ты это, что ли?
   - Я!
На телеге, свесив на одну строну ноги, сидела баба, имя которой Аня пыталась вспомнить…
   - А я вот в Нефедовку еду. Знаешь, что брат–то твой там живет?
   - Иван?- обрадовалась Аня.
   - Иван! Да вы виделись ли?
   - Нет. Я вот ищу кого-нибудь…
   - Так садись, поехали! Свидитесь!
   - Опять повезло - подумала Анна! Вот что значит, родная земля!
   - Помнишь, как вы с председателем пришли, чтобы меня на колхозные работы отправить, а я в подпол спряталась, и курица со мной! Я хотела в Хутор её свезти, да продать…  детишкам обувь купить. А курица как раскудахчется… Пришлось вылезать… и смех и грех! Да греха-то побольше будет!
   - Помню, тетка Параска, помню.
   - Да колхоз - это что? Вот немцы… Ты знаешь, что нашу деревню немцы сожгли?
И она рассказала, как в  деревню ворвались немцы! Их уже видно было…
   - А бабы кинулись подушки в землю закапывать, живность в леса гнать,  хлеб прятать… ребятишек за юбки цеплять, да бегом в лесок, за балку…Заранее о немцах никто сказать не мог. Знали, что идут, а где? Мужики раньше ушли, партизанский отряд организовали. И дети, кто постарше, с ними. А мы, бабы с малышами, остались пока… да старики еще.
    Потом она рассказала, как горела деревня.
   - А мы сидим в леске, смотрим… Нас не видать… Вот один дом горит, вот второй… вот уже вся улица в огне… Сидим, как замороженные! И уже нечего не жаль… пусто на душе! Вот и мой дом горит…. А что поделаешь? Одна только хата и остался…. Последняя. Не хватил её пожар. А немцы-то убрались, раз управились… Но это уже было после того, как людей-то в сарае сожгли! Но никто не выдал, что твой брат Филипп у партизан командиром!  И что  Лида - жена его! Убежала она с детьми… но по дороге их схватили и в Германию отправили… что-то она соврала, что беженка, не из этих мест… А недавно, говорят, вернулась с ребятишками. Молодец какая! Сумела и детей сохранить, и сама вернулась. Только вот переехала куда-то, не знаю, куда…
   - А вы где?
   - А мы в той единственной хате, что уцелела, живем! На месте нашей деревни свинарник начали строить… Я работников кормлю… вот за провиантом еду! Надо поспеть к вечеру, приготовить еще!
Параска подтянула  вожжи, подстегивая лошадь.
   - А ты вот по этой тропке беги! Так быстрее будет. Иван у моей сестры квартирует… у Стеши.
Аня слезла с телеги, поправила платье…
   -  А обратно, когда?
   - Да скоро управлюсь… тороплюсь я! Если со мной поедешь, то здесь жди!  Заночуешь у нас.
   - Спасибо, поеду! Гостевать некогда!
   …
   - Как все складывается… пока удачно - думала Анна, проходя полем и небольшим леском, мимо сада с рядами старых неухоженных яблонь, мимо каких-то канав, исковерканной земли, и наконец, увидела хатку на отшибе, и … запахло дымком!
   - Хоть бы Иван был дома...
Приветливая девушка неопределенных лет встретила Анну во дворе, и на вопрос об Иване, покраснела, засуетилась и предложила сбегать «до него», на запруду, где коноплю мужики вымачивают…
   - А это далеко?  - Анна поняла, что спрашивает как городская, вроде и не знает ничего о деревенской жизни… Отвыкла…
   - Ниии, я мигом – тянуче проговорила Стеша, и, накинув на плечи платок, убежала.

   Аня огляделась… обычный двор, такой же, как был у них, просторный, предназначенный для жизни на воздухе, тут и печурка, и старая телега, и несколько вязанок хвороста, и крынки на плетне, и стол грубо сколоченный, и умывальник!
Лицо горело от волнения. Надо умыться. С удовольствием поплескалась у умывальника, подставила лицо свежему ветру.
  - Как хорошо… если бы не война!
   …

   По тропинке к дому бежал Иван! Поотстав, за ним бежала Стеша, отставая и тяжело дыша! Увидев Анну, Ваня остановился, подождал Стешу, взял её за руку, затем вдруг смутился, отпустил  и вприпрыжку, как мальчишка, кинулся в объятия к сестре. 
  - Он всё еще ребенок – отметила Анна, догадываясь, что всё не так просто…
   А потом они сидели с Иваном у старой груши, и он рассказывал, что  в Литве его и других ребят распределили к какому-то помещику, на работы в поле. И женщин из их вагона – тоже.
   - Кажется, этот помещик был врачом, потому, что к нему почти ежедневно приезжали немцы и брали у детей кровь. Это не больно, только голова потом сильно кружится. А помещик нас жалел, наверное, потому что потом нам давали поесть почти досыта, и до вечера разрешали не работать…Многие из ребят настолько ослабли, что их отправляли в «санаторий».  Приходил автобус и они уезжали. … Я так устал и ослаб, что ждал, что и меня отправят в «санаторий». Потом мы узнали, что их просто расстреливали у дороги, за усадьбой.  И привозили новых детей… чтобы  брать от них кровь…… А наша кровь отправлялась на фронт для раненных немцев.   Какие же они изверги!
   – Ваня, а ты поехал бы со мной… в Иркутск. Там Катя, и Маша скоро вернется… - предложила Анна, зная, что не сможет увезти Ваню, просто денег нет ни на дорогу, ни на жизнь там, кроме того, он настолько худой и слабый, что его сначала ещё откормить надо…
Иван подумал и, совсем как взрослый, сказал: – Нет, не могу, как тут без меня?   Итак, работать некому… а мясо нарастет… Стеша вон откормит.
Опять смущенно засуетилась Стеша, разливая борщ  и раскладывая деревянные ложки...
   - А я вот решила за тобой заехать, ты ведь сказала давеча, что спешишь шибко… А мужики – строители подождут чуток… Борщем холодным накормлю, да вот кислого молока везу…- сказала подъехавшая на своей телеге Параска, привязывая лошадь.
А Анна поняла, о чем саднит у Параски душа… - как бы Ивана не увезла Аня, не соблазнился бы на легкие хлеба в городе…  как ей казалось… !
   – Да вот крышу на  хате перекрывать надо, солома–то сопрела совсем, а как зиму  зимовать? – намекала Параска, что Иван здесь почти хозяин.
   …

   На всякий случай они попрощались… сердце подсказывало, что следующая встреча будет не скоро…
   - Что-то долго с фронта старшие братья не возвращаются - вздохнула Анна.
   - Да ты не журись про Ивана. Стеша – она девка хорошая, мужика из Ивана сделает!
   - А сколько лет Стеше? – не утерпела Анна, хоть и понимала, что это уже не имеет никакого значения.
   - Двадцать шесть - вздохнула Параска, и добавила -  зато хата у неё есть,  не будет Ваня бездомным скитаться.
   …

   Тихий вечер опускался над землей! Где-то далеко над горизонтом чуть заметно подсвечивалось небо. Анна вспомнила, как любила она в юности смотреть на это свечение и мечтать, что когда-нибудь, она уедет туда, в этот городок с красивым названием: Белые Березки!  Но сейчас она вдруг вспомнила, что в Иркутске, на пункте по распределению беженцев, одна девчонка сказала, что она из этого города, и Анна позвала её к себе переночевать,  так как распределение уже закончилось, а очередь не дошла. А рано утром девчонка сбежала, прихватив пару ленинградских платьев  и кое-что из белья…
  - Да, война обнажает самое мерзкое, что есть в человеке, вдруг начинается такая борьба за выживание, что и представить сложно…- подумала Анна.
И даже в её жизни, были случаи, подтверждающее это.
Емельян, муж Кати, сначала помог Анне устроиться на работу в пекарню.
  - При хлебушке будешь – сказал Емельян, намекая, что и на их долю чего-нибудь перепадет. 
Но не случилось. Девчонки - пекари разбаловались, и одна из них брызнула водой на лампочку. Нечаянно, конечно. Но лампа лопнула и осколки попали в тесто. Пришлось свалить всё на Анну, т.к. она была уборщицей, и, якобы, протирала лампочку.
  - Ты прости, выхода нет -  сказала та дивчина и сунула ей в карман краюху свежего хлеба.
 
   И еще был случай. Аня работала няней в ясельках. Опять Емельян помог. 
Дети в яслях были круглосуточно, ведь все взрослые работали по 12-14 часов.  К одной девочке пришел отец. Он лечился в госпитале. И его уже отправляли на фронт.  Вот он и зашел, чтобы с дочкой попрощаться… и в газетном кулечке принес немного конфет.  Дети тут-же обступили эту девочку, пытаясь отобрать конфеты, стали клянчить, просить. Девочка так горько заплакала, что воспитатель увела её в спальню, успокоить...
Когда будили детей, оказалось, что эта девочка мертва… подавилась круглой конфеткой, сосала, видно, засыпая… А воспитатель всё свалила на Анну. Прибежала заведующая, ругалась, а потом  в кабинете закрылись с воспитательницей и вызвали Анну:
  - Ты на допросе не говори, что она в постели умерла… так лучше будет. Просто подавилась, да и всё. Ребенка не вернуть, а  тебя и посадить могут…
  - Да это же не я! Я не знала, куда конфеты положили…
  - Всё. Не хочешь в тюрьму - говори, как мы тебе велим.

   Чужую вину на себя Анна брать больше не стала! Никогда!

   Пришлось опять увольняться! И устроиться на этот раз в госпиталь, нянечкой. А мечтала стать медсестрой! Не успела выучиться.
В деревне только четыре класса было в школе, а в пятый – надо было ходить в соседнее село. И жить на квартире. До Нового года только Аня и поучилась… Приехал отец и забрал её. Некому прясть,  младших ребятишек нянчить  и …вообще  девкам учеба ни к чему!  А  дел всегда вдоволь, и в поле, и в огороде, и на покосах,… а потом и в  колхозе работать, не до учебы…
 
   Поскрипывали колеса телеги… Параске не терпелось поговорить…
   - О себе-то расскажи что-нибудь, дорога дальняя! Помню, что председатель паспорт тебе выдал, и ты уехала в Ленинград.  В деревне-то говорили, что он к тебе относился по-особенному. А ведь тоже молодой был! Никого из колхоза не отпускали, а ты уехала…
  - Учиться я хотела…  я ведь всего только краткосрочные курсы закончила, хотя и пришлось заведующей детсадом работать.  Потом прислали специалистку… а меня - в няни…раз без образования!
 
  Аня тяжело вздохнула… и продолжала…
  - А с председателем, Степанычем, мы много говорили, все его заботы я знала.  Дом барский перестраивали под детский сад, я там допоздна, а он заезжал часто! Потом и меня подвозил. Только и всего… пока ехали до деревни, он мне всё и рассказывал, о том, что план надо выполнить, хоть умри, и про бабский саботаж, и про  воровство , и про  свои постоянные заботы … Тогда я и попросилась уехать в Ленинград. Не отказал.

   Опять поплыли воспоминания, как привел её дядя Михаил в вечернюю школу устраивать. Документов - никаких. Чтобы в вечернюю школу поступить, надо, чтобы работа была.  Поэтому, её, дальнюю родственницу, устроил к себе дядя Михаил, якобы домработницей. Ему можно было домработницу иметь.  В институте каком-то он работал, а сын его там учился… 
Директор школы строго посмотрел на Аню, и если бы не Михаил Петрович,  послали бы её в  пятый класс. А это совсем детство…
А директор, подумав, сказал -  «Ладно, в качестве исключения, единственно из уважения к вам, Михаил Петрович, отправлю-ка  я  Анну вашу  на контрольную по математике, как раз она сейчас у шестиклассников. Если  напишет, останется в шестом…»
Класс решал контрольную на  действия с дробями…Что-то помнилось Анне, а сосед по парте, видя, что Новенькая мучается, на листочке решил ей первый пример и подсунул. А остальные, по аналогии, Аня решила уже сама…А тема не из легких, перевод дробей из простых в десятичные и обратно. Перекрестилась Анна незаметно, пока до класса её директор вел.
   - Спаси и помоги!

   И эти два довоенных года были самыми счастливыми в её жизни.

   - А я думала, что у вас «шуры-муры» . Да и вся деревня так думала…- вернула Анну из воспоминаний  Параска.
   - Покажешь, где мама похоронена?
   - Нет, не знаю где. Не в деревне… в лесу где-то. Они с Колей шли, холодало, одежду теплую несли  в отряд, весь день не могли из травы высунуться. Немцы нас заставили вдоль дороги весь кустарник вырубить, и объявление повесили, что ходить в лес запрещено. Будут стрелять без предупреждения. И стреляли.  Очередями. До опушки леса далеконько, ты помнишь! И добраться сложно! Пришлось весь день прятаться. А как стемнело -  добрались! Там их твой брат Игнат ждал. Голодными были. И  Ефросинье  плохо стало. Легла на землю и померла вмиг.  Колька мне это рассказал… он часто в деревню приходил из отряда… пока деревня не сгорела…
   - А место не показал, где похоронили?
   - Да не до этого было. Сказал только, что под корягу положили, травы накидали, земли немного…
Плечи Анны вздрагивали в плаче, душа опять превратилась в комочек, и дыхание спёрло. Захотелось лечь на землю, и больше не вставать… никогда. Она сползла с телеги, уткнулась в придорожную пыль и … дала волю слезам. 
   -  Поплачь, поплачь! Утешить-то  нечем! - Параска  вытерла лицо Анны своим подолом! Как будто Анна была её ребёнком!
   -  Слез не хватит, если про всё рассказывать… продолжала Параска. -  Успокойся!

   Анна притихла, в душе поднимался протест, против немцев, против жизни, на которую обрекли они людей… Да кто же он такой - этот Гитлер?  Почему опять повторяется война? Кто в этом виноват? Кому это надо? Не по- божески это! 
   - Видишь, почти приехали?
   - Не вижу… нет ничего…
   - Так ведь и нет! Там, пониже, была наша деревня…   а это уже наши поля пошли! Убрано всё! До последнего колоска!
   - А что, колхоз-то опять организован?
   - А как же?   Один председатель на две деревни и одно село! Сельсовет – в селе!
   - Стой-ка! Вижу  дуб на горизонте? Уж не наш ли?
   - Ваш! Ваш! Только он и остался!
Анна следила, как в вечернем тумане, то вырисовывался,  то исчезал в дымке дуб, один на всю бывшую деревню. Зыбкое марево, как ребенка, покачивало его, и он, как предок всего, что выжило, крепко стоял и  шелестел листвой:- «Да живы мы! Живы!»
  …

  - Ты поезжай! Я побуду здесь чуток! - сказала Анна, сползая  с телеги!
Ничего не осталось от усадьбы отца. Даже трудно понять, где именно стояла хата. Все распахано.
  - Наверное, рожь сеять будут -  подумала Анна.-   А рядом – свинарник. Неужели нельзя по - другому? Опять план, опять вечная торопливость… опять и думать некогда… ведь люди жили…
  -  Здравствуй, дуб ты наш! Один меня встречаешь! Пообломан, обгоревший, но стоишь!
 
   И вспомнила, как отец, хозяин в доме, не разрешал дубовики из под дуба резать… никому. Даже матери! Сам, бывало, пойдет с корзинкой, любовно шляпки срежет, польет… а грибам того и надо! Опять нарастут…

  Слышала однажды, как мать шепталась с Федосьей, что надо было все в колхоз отдать, как Анисим!  Жив бы был!  Анисим и мельницу отдал…
Этот разговор Анна помнила, но  не на её глазах все произошло…  Что это было?

   Степаныч, председатель колхоза рассуждал так: вот получили люди землю… даже на твою долю отвод был… А дальше- то как? А ленивым, и гулящим, да пьяни всякой – и надел не нужен! А работящих, как  твой отец, не так уж и много! Вся семья у него в хозяйстве была. Работы сам распределял, кто в поле, кто индюков пасти. А вот переженилсь братья, у каждого из старших – своя семья, а земли–то больше нет. Вот Сталин и нашел выход – создать колхозы.  Всё не так просто!
Так это было, или нет, Анна не знала, но верила, что так и было… по крайней мере – так было понятно…

   Анна нагнулась и в густых сумерках потрогала землю под дубом…бугорки под листвой… неужели грибы? Так и есть! Спрятались, прикрылись… живы!
   -  Ганна, Гануля! – от избы, уцелевшей от пожара, бежала молодая женщина!
   - Мне Параска сказала, что тебя привезла!
   -  От нашего дома только дуб и остался…
   - А от нашего - вообще ничего…

   Они были подружками… в таком далеком детстве… а потом ходили на вечёрки… , где Емельян играл на гармошке… Не пускал отец Катю замуж за него, Ткач - трепач, но не послушалась Екатерина… и уехала с ним, сопровождать высланных…

   А Анне отец пригрозил… - смотри мне, не женихайся с  Андреем, узнаю, голову оторву!  И оторвал бы, если бы узнал, как сладко они целовались в стогу за деревней!
 
  У Андрея пять братьев, а девки – ни одной! Прясть некому! И засватали Оксану за Андрея!  Такая вот жизнь…
   Анна  рассматривала Оксану… взрослая женщина… красивая! В сумерках, когда тени оживают, так прекрасны женщины… так загадочны,  так подчеркнута красота…
 Обнялись…
  - Как вы тут? - и опять Анна почувствовала, что становится чужой в этой деревенской жизни…
  - Да ты-то как? - бойко,  вопросом на вопрос,  отвечала Оксана…
  - Как Андрей, как дети? Сколько их у вас?
  - А нет Андрея… и старшего недавно похоронила. Троих до войны родила, а четвертого … в войну уже… от немца… никому не говорю, тебе только. Знаю, что ты ненадолго… Никому не скажешь…
   - Что ты, что ты! Нет, конечно… дети, они ни чем… да как ты все это пережила?
   - Пришлось… Андрей, как узнал, что немец меня снасильничал, так пришел и расстрелял его! А потом Андрея схватили и повесили  в деревне, просто, как партизана…
   - А зачем ты ему сказала про это?
   - Да сам он почувствовал, что животик появился, а вроде не должен… худющая, а живот - то откуда?
Обнявшись, женщины медленно пошли на дымок, который клубился над полем, и где-то соединялся с опускающимся  туманом… Август!
   - А я завтра утром в Хутор еду, за первой партией поросят. Подводу председатель дает.  Вот, пришлось вечером сюда бежать, чтобы раньше уехать, а то не достанется добрых-то.
   - И я с тобой! Встать надо пораньше, хоть на могилку к отцу сходить…  Хорошо, что тебя встретила…

   У костерка  хлопотала Параска… готовила еду для рабочих, которые ушли ночевать в строящийся свинарник.
Так, почти в темноте,  при отблесках костра и просидели женщины почти до утра! 
   - Какой же длинный этот день!!!

   …
Спала ли Анна, непонятно… сон и явь сплелись  в один вздох, … вставать пора… светает!
Параска у печурки, как постовой. Да ложилась ли она?
   - Поешь маленько… Молоко кислое осталось и хлеба немного… Рабочие вот – вот встанут. Чай сейчас заварю… травкой.
   - На кладбище я, к отцу!
   - Возьми вот лепёшку, а то помянуть нечем. – пекла ночью, под утро уже! Да не пугайся, кладбище изменилось…  по ту строну, где наши,  деревенские, там советские солдаты похоронены, а,  напротив, за дорожкой – немцы. 
   Параска, подкинув  в печурку хворост, продолжала:
   - Когда трупы оттаивать начали, мы их таскали, да в ямы складывали… Председатель велел своих от немцев отличать… да не всегда получалось… Всё немецкое в мешки складывали и опись делали, и нельзя было что -нибудь утаить…под суд обещались отдать… да нам чужого и не надо…

   На могиле отца несколько лет никто не был. Крестик обветшал, почернел, могила заросла орешником. Не до кладбищ.
   - Скоро кладбище с землей сравняют -  сказала,  вздыхая, Параска, провожая Анну.
   - Как же так? И могил не останется? Не по-человечески это!
   …
   - Могилку то нашла? – У развилки уже поджидала Оксана. Конь тянулся к сухой траве, нетерпеливо переступая тонкими ногами. Не успел отдохнуть!  Загнаны и люди и кони!
   -  Отца нашла. Там рядом… три новых могилки, детских.
   - В одной из них,  в первой, мой Максим и похоронен.
 Оксана тихонько всхлипнула, прильнула к Анне…
   - Опять … если бы не война!

   Погромыхивали ящики для поросят на телеге, подгоняя коня… Вожжи бессильно опустились, Оксана не могла успокоиться…
  - Давай я!
Анна взяла вожжи и привычным движением подтянула их на себя!
  - Понимает! Меня понимает! И больно кольнуло сердце! Своя я здесь. Своя!

  Занималось утро!  Туман поднялся, рассеялся, унося грусть и возвращая уверенность… что все будет хорошо!
  - Как там Светочка?
И вспомнила, что покормила дочку грудью перед отъездом и молоко сцедила…
   - Сосет пока?
   - Да! Я не против, хотя и большенькая уже! Кормлю утром и вечером! Ей спокойнее и мне! Понимаем друг друга! Только и радости!
   - Зря ты погорячилась, Анна! Видишь, какая жизнь в деревне? А если он офицер, войну прошел, значит уважение ему,  и не зря его начальником  в районе поставили… кого же еще? А что безногий… так сегодня много таких…
   - Да знаю я, что зря  ему это письмо отправила… только горько было мне одной… с ребенком… ведь он обещал вернуться. Да если бы не это письмо от сестры, которая напоминала, что все Анну ждут… приезжай, а то  девок-то в районе  много, отобьют!
   - Да правильно она тебе написала… сама видишь…
   …

   Сергея, раненого в ногу, увозили все дальше и дальше от передовой! В первую очередь из вагонов выносили тяжелораненых, оставляя их в госпиталях на излечение, если повезет. Рана Сергея со временем тоже стала внушать опасение, но врач отправил его в госпиталь только в Иркутске. Ногу уже пришлось ампутировать…ниже щиколотки.
   - Ничего -  успокаивал его хирург -  жить будешь…
Сергей мечтал продолжить учебу после войны. Но нога как-то плохо заживала, пришлось еще раз её «подрезать» . И тут он приметил Анну.  Позже они подружились, оказалось еще, что они почти из одних мест. И оба хотели учиться после войны. Сергей пошел на поправку… Анна выводила его на улицу, в госпитальный сад, они сидели на лавочке и говорили…
Говорить с ним было легко и весело. Он так интересно шутил, и так с ним было хорошо, что Анна и не заметила, что как они стали строить совместные планы.
   - Меня выписывают завтра… - сказал Сергей, когда Аня подошла к нему, чтобы подать костыль.
   - Как, уже завтра? – испуганно спросила Анна, - а как же я?
   - Завтра пойдем и распишемся. Зови гостей! Отметим это!
Дальше все было, как в тумане. Сергей ждал её на лавочке, возле барака, где жила семья Катерины. А Анна наряжалась. Катя что-то хлопотала у печки, Емельян взял выходной, впервые за военные годы… Три подружки из госпиталя должны прийти …
   - Всё. Готова.
Катерина оглядела  сестренку… Анна взволнованная и серьёзная…
   - Ой, а паспорт где? Только что здесь лежал…
И тут все увидели, как сосредоточенно пятилетний Вовка, сопя,  что-то режет большими ножницами.
   - Я хотел денежек нарезать, конфет в магазине купить -  ревел Вовочка!… И вместо ЗАГСа пришлось идти в другое учреждение – с другим вопросом!  Хорошо еще, что обрезки удалось собрать…и что Емельян принял меры… как работник транспортной милиции…За утрату паспорта можно было получить срок.
А свадьба была. Не стали никому из гостей ничего рассказывать. Все поняли, что Анна грустная, т.к. Сергей уезжает, а Анна поняла, что видно не судьба ей быть замужем за Сергеем!
   - Ань, так ведь больше двух лет прошло,  что ж ты не уехала к нему?
   - Не знаю…  в феврале сорок третьего Краснодар освободили от немцев, а он уехал в июле. Сколько он добирался? Писем долго не было… А за дорогу опять у него нога воспалилась, опять госпиталь, только уже в Краснодаре.  И жилья у Сергея в районе  не было,  а потом его отправили куда-то учиться,  а потом… как-то всё не складывалось…

   Опять Емельян помог. Уволилась Анна из госпиталя, и устроилась весовщиком на железную дорогу. В коллективе подробностей с замужеством никто не знал… и получила Анна комнату на подселении, и Светочку в ясельки устроила. А старушка, с которой Анна  вместе жила, иногда оставалась с девочкой. И встреча с Сергеем всё откладывалась… а пути всё дальше расходились…
Не простил Сергей, что написала ему Анна, что он «вольный казак»,  паспорт без пометки, что женат, и дочери у него вроде и нет!  Не ответил!
И никто не ответил. Несбывшиеся надежды…
   - Да ты поедешь ли к нему?
   - Всё еще не знаю…
   - Стой! Вот то место, где мальчишки наши речушку переходили! Сейчас её и курица перейдет, а весной… Мой Максим в первый класс пошел. Жили они  при школе. В интернате. А весна ранняя была. Отпустили их пораньше на каникулы… ведь ребятишки обуты кое-как, но еще по– зимнему. И пошли они с дружком одни домой. А речушка разлилась, пришлось вброд переходить. Оказалось – по пояс! Пришли в деревню мокрые, закоченевшие. У соседского мальчика бабушка дома была, самогоном внука натерла, да на печке отогрела, а меня в этот день послали немецкие трупы собирать. Да и вместо дома -  землянка…  Когда я вернулась, он был как огонь.  К  утру помер… А в двух других могилках, что рядом - дружки его. Подорвались. Разбирали трофейный снаряд…

   - Если бы не война!...Будь она проклята!
    ...
   -  Куда вам билет компостировать? 
   - До Москвы -  твердо сказала Анна и взяла на руки Светочку!