Сучка

СУЧКА

Вязкая, словно рвота дорога, взворачивала нутро своё к дальней, тупиковой деревне. Три заколоченных дома с выбитыми стёклами, оборванные провода электрическога света и ленточная тропинка, от крайнего дома к прудкам, на полусгнивших досках, когда-то, там, моя мама стирала бельё, а рядом сидел отец на тележке, покуривал, а потом, нагрузившись отречённым бельём, на такой же тележке но с баком, соскальзывая «отлупнями», поднимался к дому, матерясь, но приближаясь. В эти моменты мама замирала и плакала, я видел её горбоватую спину под залатанной кофтой и этот тихий скулёж, и тихую рябь по телу. Тогда ещё, дворов было 10-12, вросших, широких, с покрытиями и скотником, с банями на бережку, с детворой мелочной, чудом выжившими , только благодаря старухам и матерям. Мы с приятелями уносились в безбрежность, в выцветших трусах отцовских, не вернувшихся с войны, в ту потемневшую влагу леса, где всё таинственно, где вяло воевали партизаны, грабя нас, как и немцы. Делая тоже самое, но чуть щадя, даже оставляя шоколадки.
Земля рожала картоху, маркву, полузадохленной репы и редьки. Пчеловодили тайно на полянах километра за два, ближе к неведомой границе, и исчезали, кто подорвавшись на вытопке тротила, кто опрянув в болото, а кто и просто так раз и сгинул.
Но было как-то весело, задорно, и на похоронки, женщины уже не плакали, каменели, а потом на той продавленной грязью дороге, что вела к центральной усадьбе, лопались камни от стонов и криков. А мы, мальчишки таскали разорванные камни в бани, игрались с ними, делали странные сооружения, а из земли снова и снова, каждый год по весне лезли новые валуны.
Как же это было давно, как давно, мелькнуло перед глазами босоногим счастьем и исчезло, затянутое трясиною, завязанное лесом, заплетённое травами и памятью.
Ева приехала неведомо откуда и как, просто раз и в нашем небольшом доме заселили девочку с нездешним именем и выговором не здешним. Мать лишь кивнула «Жить будет у нас. Не обижать. С тебя, Колька, спрос особый. Забалуешь, али обидишь, вожжами отхожу». А потом ночью она заплакала в подушку, а Евка спала на самом моём месте, на палатях. Сучка. Так и повелось. Всё лучшее с тех пор этой белобрысой лилипутке, которая даже драться не умеет и носит гребёнку в кудрях своих, как взрослая женщина.
И мои друзья словно сошли с ума, они старались, юлили перед ней, пачкали носы грязью и гримасничали, что бы рассмешить это полубеззубое чудовище. Ослепли они что ли, или поморок на них напал, или белену переедали? Как знать. А я её всячески избегал. И смирился что нам, пятерым первый кусок ей, и место на палатях ей, и в бане первый жар ей…Сучка. А там вернулось пару взрослых мужиков, и наш колхоз очищал лес для хлеба, который мы и так ели, и хватало, и лебеда стала исчезать и картошка стала крупнее, а вот уже и радио появилось, а потом, принесла тётя Нюра повестку и я уехал на станцию, к военкомату, отслужил, писал письма и всё меньше вспоминал о своей деревне, о маме, о Евке…. Телеграмма о смерти мамы, меня застигла далеко-далеко, и пока я неделю добирался, проползал вездеходами, поездами и председательским газиком, маму уже погостили.
В деревне было тихо 3-4 двора, пару бреховных собак, дом осевший, как папа на лево, но подпёртый, удивительный огород и дикая для этих мест клумба.  В доме всё так же пахло прошлым, незабываемой голодной радостью жизни, на мостках обвалились пристаньки, исчезли спуски, речка стала уже, или я стал взрослее, но вода была чистой и вкусной, как тогда… На могиле стоял крест, маленькая фотографическая карточка и рядом сидела необычное существо. Такой красоты я не видел даже в Ленинграде. Красота обернулась на меня, нелепого в сапогах и городских штанах с подтяжках, поверх рубашки с галстуком.
- Здравствуй, Николенька.
- И вам, здоровья.
- Ты меня не признаёшь, что ли?
- Не припоминаю, извините.
- Ева.
- А… Сучка…
И вскоре я ушёл, быстро напился, купался голым, плакал и пытался утопится. Но не получалось, жёг костёр и комары откусывали от меня куски мяса и тут же падали рядом, не в силах унести плоть и когда я упал на спину, я раздавил своею плотью куски своей плоти. Боли я не чувствовал, только огромную жидкую яму в том месте, где было моё сердце. Потом я дополз до дома, потом кто-то гладил меня и шептал глупости, во сне, я кого-то целовал, плакал и крошил зубы, стирая их и кусая губы. Утром я рано встал, собрался и ушёл. Жизнь с каждым шагом наваливалась, всё становилось легче, а уже в поезде я и не помнил, что было.
А вот давеча, что-то тяжкое, тёмное как вишнёвое варенье вовлекло меня, я на машине проехал почти тысячу километров и теперь смотрю на дом в котором я родился, два взрослых мужика, кого-то мне напоминающих, близнецы белобрысые идут на встречу, и меж ними как анЕгел счастья.. она.. Сучка.
- А вот и ваш папа….
21 апреля 2016 г.
П. Переделкино
Н. Антонов