Павел Петрович. Судьба

                Часть 1. Любушка

Не вспомнит он уже и не поймёт - когда, в какой день опостыла ему жизнь, сделалась бессмысленной, ненужной, какой-то глупой выдумкой невесть кого и когда. То ли прошлое придавило светлыми воспоминаниями о том, чему больше не бывать никогда, то ли нынешняя беспросветная безнадёга наползла, налезла паутиной, налетела стаей навязчивых комаров…Хочет понять он да не может, хоть и умом Бог не обделил и способностью ко всякому анализу и философии.
А дело всё в нём самом, конечно. Уж он-то знает, но сделать ничего не в силах с собою, нет «энергии», как он сам определил своё состояние.

Павел Петрович смолоду хотел многого: добиваться исполнения желаний, строить большие планы и претворять их непременно на практике. Хотел и добивался. Институт, армия, спорт, музыка, живопись, семья и дети, а нынче и внуки – жил полной грудью и радовался всякому новому достижению, как личному, так и семейному. И карьера сложилась, и женат был по любви, – а с Любой у них был полный лад и согласие – вот уже больше тридцати лет…Но пришла пора выходить на пенсию. Проводили с почётом – больше четверти века отдал человек предприятию. Послужной список – лучше не бывает. Понимал Павел Петрович, что его место для сына директора освобождают, а сделать ничего не мог. Не он первый и не он последний в таких ситуациях: сцепил зубы, когда трудовую в отделе кадров вручали, не дал слезам скатиться из красных от бессонницы и обиды глаз, не стал унижаться просьбами о переводе на «нижестоящую» – всегда был гордецом. Значит, и в этот раз не даст слабину!

Делать нечего, надо дальше жить. Сил полно ещё, а к испытаниям привык. Не стал долго наслаждаться покоем, да и пенсия не больно располагала к отдыху: пошёл работать – в такси мотался, на стройке разнорабочим, в цехе «по стеклу», на бетонном потрудился мастером (да и сам поребрики и бордюры отливал бывало, – не привыкать к физическому труду), в агентстве недвижимости пробовал, а после опять за «баранку» сел – взяли водителем главного инженера на одну известную стройку. Пошёл с удовольствием, поскольку новый начальник ему сразу сказал: «Опыт твой мне пригодится. Будешь много поручений выполнять и мне как бы помощником. Не обижу.» Правда, не обижал. То денег подбросит (кроме скромной зарплаты), то продуктами (а на пенсии всему будешь рад!)…

Но быстро пролетели три года. Объект сдали. Сдали с помпой, громко. Даже не царапнуло по сердцу, когда на «разрезание ленточки» не позвали, хоть и знало руководство, что водитель этот всю стройку «от колышка» прошёл, что не было такого болта или шуруповёрта, который бы Павел Петрович самолично не привёз и не передал бригаде: как инженер-снабженец весь срок оттрубил, даже и не прося ни должности, ни повышения зарплаты. Просто не мог сторонним наблюдателем находиться, не приучен был «филонить»! Да ладно – водителя! Они и самого-то главного инженера на мероприятие не пригласили: потому как вечно в масле, в мазуте, с какими-то ящиками-коробками, грязный и потный – «непрезентабельный». А там же все в костюмах и галстуках! Опять же, губернатор и кто-то из столичного правительства…Ну, да ладно. Заработал завод. Это – главное.

Однако после пуска и «ленточек» вызывают Павла Петровича к руководству. По-хорошему напрягся Павел Петрович: а вдруг должность предложат? Ведь верой и правдой три года отпахал, без нареканий, и машину в отличном состоянии содержал, и аварий не допустил, да ещё и вторую работу делал «не за страх», а с удовольствием. Опять же – опыт «на руководящей»…
– Ты где сегодня был от девяти утра до одиннадцати? – с наскоку спрашивает начальник Павла Петровича.
– Так ведь запчасти на трактор получал в транспортной компании, а после в военкомате карточки смотрел – мы с главным инженером кандидатуру специалиста по котлам подбираем, а нужен туда какой-нибудь военный отставник, желательно с корабля.
– А я лично тебе это задание давал? – нагло смотрит поверх очков «босс».
– Я по поручению главного всё делаю, всегда ж так и было.
– А я тебе кто?! Что ты мне главным своим всё тычешь?! Я вот уволю тебя на хрен вместе с твоим главным! Умники!
– Воля ваша. Клянчить не собираюсь.
– Ключи положи и свободен! – орёт начальник. – Зинаида Григорьевна! Зайди ко мне с документами на этого водителя! Какого водителя? Ну, этого умника! Начальника отставного, – с издёвкой позвал хам свою «кадровичку».
– Что, самый умный тут? Вот и пиши заявление по-собственному. А не хочешь – так я тебе понапишу выговоров и по 33-й выгоню! Будешь потом по прокурорам бегать!
Ничего ему не ответил Павел Петрович. Достал из кармана ключи от машины, «бензиновую» карточку и пропуск в гараж. Положил на стол. Дальше всё, как в тумане: кадровичка непонимающе глядит на заявление, бухгалтерша отводит взгляд, многие из сотрудников стыдливо прячут лица…Все понимают, что выживший из ума руководитель совершает безрассудную расправу над хорошим человеком. Понимают, а ничего сделать не могут. Да и не хотят. Страх – вот что движет большинством людей в таких случаях. Страх и трусость.

…Вышел «дядя Паша», как его привыкли называть молодые сотрудники, на улицу. До того уже привык по жизни к испытаниям, унижениям и подлости человеческой, что даже не было слёз или удивления, или возмущения…Ничего. Как будто и не было ни этих трёх лет напряжённой работы, ни привычного режима жизни, ни полюбившихся дальних и близких маршрутов, ни новых эмоций от свершения важного дела, ни добрых новых знакомых – почти друзей…Ничего. Зашёл на прощанье в гараж. Подошёл к своей (?) машине. Последний раз позаглядывал в окна. Порядок. Осмотрел со всех сторон. Сглотнул подступивший к горлу комок. Если бы курил Павел Петрович, то наверное было бы самое время затянуться в задумчивости, постоять рядом с почти родным автомобилем, с которым связано столько всего было за это время…Но «дядя Паша» не страдал от этой привычки, чем особенно нравился женской части коллектива: в машине никогда не было запаха табака. Не терпел курильщиков Павел Петрович.

…Однако весь рассказ немножко не о том. А о том, что жена Павла Петровича очень любила своего супруга. За него пошла, не задумываясь. Поехала за ним на Крайний Север. Шла по жизни, как за ледоколом. Делила горести, радости, родила ему двоих сыновей…Он старался изо всех сил быть достойным её любви: заботился обо всех неистово. Ко времени своего выхода на пенсию обоих сыновей выучил в институтах, купил им квартиры в южном городе, себе с женой построил небольшой уютный домик и собирался спокойно встретить старость. Но неуёмный характер не давал покоя. Сил было вдосталь, сидеть на лавочке не хотелось! И вот начал он мучать и изводить Любашу своими переживаниями. Менял род деятельности каждые три месяца, загонял себя в депрессии невостребованностью, и от всей этой кутерьмы начал выпивать. Не ново. Бросал, приводил себя в норму, снова начинал, снова бросал. Как говорится, «узелок завяжется – узелок развяжется…» А потом вот – эта стройка. Казалось, нащупал почву под ногами. Ан-нет, не судьба.
 
И вот в какой-то момент осточертело всё Павлу Петровичу. Вот как отрезало и всё тут: не хочется ни есть, ни пить, ни жить вообще. Такое бывает. А Люба переживает, хочет помочь своему Паше, потому что любит и жалеет. И он Любашу свою любит, за неё жизнь отдать готов, не то что там…Но тоска какая-то, неустроенность, ненужность, непонимание кругом давят сверх всякой меры! А Любу жаль, сил нет! Уйти, не мучать их всех? Куда? Покончить с собой? Взять верёвку и…? Так грех ведь какой на потомков ляжет!...Нельзя! И придумал для себя Павел Петрович: так всё подвести, чтобы возненавидели его ближние, и Люба в первую очередь. Чтобы если случись чего, так не жалели бы и не страдали! Это как с врагом, когда в порыве гнева – смерти ему желать! Ведь когда ненавидишь – всё хорошее забывается сразу, так? Уже и не вспомнить ничего светлого и счастливого, одним цветом становится выкрашено прошлое. КАК БУДТО И НЕ БЫЛО НИЧЕГО ХОРОШЕГО В ЖИЗНИ!
Но сказано: когда часто заглядываешь в бездну – бездна начинает смотреть на тебя. И стало Павлу Петровичу сперва интересно, ново – каково это: жить и не бояться смерти? А позже, когда привык к такой мысли, вовсе стало странным просыпаться всякий новый день. Тогда-то и придумал Павел Петрович повернуть таким образом, чтобы «глаза их на него не глядели». Стал пить пуще прежнего: нет, не буянил, не творил чертовщины, а просто напьётся и ляжет, а то станет смотреть куда-то вдаль, при том не причитая и не воя, а так тихо-тихо, но до того горестно…Мало помалу, Люба начала ворчать, после – плакать, тихо ругаться, призывать Пашу к порядку, стыдить, угрожать разводом…Павел Петрович понимал, что терпение её небезгранично, но тем лучше – быстрее разлюбит. И больно было смотреть на любимого человека, что мучается так – это же ЕЁ ПАША! Её любимый человек пропадает, а она сделать ничего не может! И в ней уже борьба шла: а зачем ей страдать? Жизнь-то одна!
 
– Не хочешь жить нормально – собирай вещи, забирай машину, деньги возьми все с книжки и езжай на все четыре стороны, а я себе ещё жизнь устрою!
А куда «езжай»? Не было у Павла Петровича ни любовницы, ни друзей никаких – ну, никого, всё для семьи жил, а нынче вот не хочется ни для семьи, ни для себя – это что, преступление? Пенсию свою исправно отдавал любимой Любочке, выпивал на старые запасы, ещё с прежней работы заначенные «на чёрный день». Ну, вот пришли такие дни – тратит… Эх, горемыка!
Так или иначе, но добился своего. В какой-то день Люба, в очередной раз устроив «молчанку» на целый день, вдруг сказала мужу:
– Знаешь, и правда, не хочешь жить – иди в лес, вешайся там или что хочешь с собой сделай. Плевать. Надоел ты мне, Паша.
– Что, и впрямь не жалко? – дурными от «вчерашнего» глазами, что мутными дырками выглядели на сером испитом лице, еле ворочая языком, вопрошал Павел Петрович.
– Плевать. – И в этих словах впервые усталый пожилой человек услышал долгожданный холодный металл равнодушия. «Выжатый лимон.» – почему-то застучало в висках у Павла Петровича. – «Выжатый лимон… А, вчера водка была с лимоном…Выжатый…Зря я квасом запивал…Дурно мне…Выжатый лимон…Ну, Любаша родная, вот и сработало.» Дурными пьяными глазами он смотрел на Любу, моющую посуду. Она была прекрасна и любима, как всегда. Только мешки под глазами – это он виноват… «Бездна начинает смотреть на тебя» – повторял про себя Павел Петрович.
– Ну, и слава богу. Значит, сработало…
– Чего?
– Да ничего. – как можно более грубо отрезал муж. Если решил вот так её вылечить от любви, то надо идти до конца. «Дурак я, дурак. Что я делаю?» – встал из-за стола, побросав тарелки, чего за ним сроду не водилось…
Шатаясь, добрёл до сарая, взял верёвку, на которой выгуливал собаку, сунул за пазуху бутылку водки (для смелости!) и показался в таком виде Любе, мол, видала? Иду в лес вешаться, так что прощайте.
– Ты куда?
– В лес.
– Ну, и пошёл к чёрту, скот.

До лесопосадки было метров триста. Пока шёл, пару раз пригубил из бутылки. В лесочке нашёл поваленное дерево, накинул верёвку на сухой сук, соорудил петлю, нацепил на шею. Помолился, правда. Не без этого. Стал моститься для последнего движения, но вдруг сообразил, что ещё полбутылки остаётся в кармане. Не пропадать же добру! Да и страшновато сделалось почему-то. Настроение не то. Не плачется, не жалко почему-то себя…Выпил залпом всё сразу и с размаху, всем весом присел на колени, чтобы петля затянулась. Петля затянулась, как по маслу… Но сук не выдержал, и Павел Петрович мешком рухнул наземь, а от выпитого без закуски и от переживаний ушёл в забытье…Ему самому казалось, что он умер. Впрочем, со стороны так оно и выглядело.
Очнулся поздней ночью. Никто не искал, никому не было дела до бедолаги, валяющегося среди сухостоя в посадке. Лишь одинокая плешивая собака подошла поближе, обнюхала воняющее водкой существо, справила нужду прямо на его грязные ботинки и побрела восвояси…
Павел Петрович вернулся домой. Содрав с себя вонючую одежду и обувь, наспех переодевшись в сарае во что придётся, зашёл в дом. Любы не было. Прошёл в гостиную, увидел снятые со стен их свадебные фотографии, на кухне в мусорном ведре – порезанные свитера, носки и шарфы, те, что Люба вязала ему в разное время…Пустые кастрюли, вымытая посуда. Никаких записок и сообщений… «Вот оно как, – сделалось грустно несостоявшемуся самоубийце, – видела же, куда шёл. И что? Вообще ушла куда-то? К детям? А меня почему не ищет? И эти свитера, и фотографии…»

И завыл тогда Павел Петрович подобно старой больной собаке, что хозяевами за ненадобностью была выгнана прочь. И было ему страшно от содеянного, а ещё более страшно, что никому не было дела до него: не звонил телефон, никто не стучал в калитку, никто не искал отца, мужа, деда…Горькие удушливые слёзы лились по давно небритым щекам. «Выжатый лимон…Выжатый лимон…» – навязчиво больно стучало в висках. Как же так? Я же им всё отдал! Я ж на них жизнь положил! Ой-ой-ой…Горе мне, горе…Искал себе оправдания – и находил их. Обвинял близких в бездушии – и видел их вину. Говорил себе, что они не стоили его любви и его жертв – и верил себе, да, не стоили…Но что-то будто с плеч свалилось – тяжёлое, как чугунный огромный шар, что давил к земле, не давая дышать. Великое облегчение пришло, такое, что аж выдохнул глубоко и протяжно, когда взглянул на себя в зеркало, в свои умытые слезами глаза, красные от соли, от водки и лопнувших кровеносных сосудов. Но увидел он в собственном отражении себя, другого…

Павел Петрович прошёл в ванную, разделся и встал под душ. Струя долго была холодная, пока не прогрелся котёл, затем чуть тёплая, а потом всё более горячая и горячая, обжигающая кожу. Водой, как молитвой, смывало с заблудшей души грехи и непонимание, любовь и ненависть, злость и страдания, всё, что нагромоздилось за жизнь…Было тихо и прозрачно в ночном безлюдном доме, и только измученный худой человек под струями живительной очищающей влаги слышал Голос: «Не унывай. Начни всё сначала. Ты сильный и у тебя получится. Обязательно получится. Нужно лишь очень этого захотеть.»
– Получится. – уверенно ответил Павел Петрович самому себе.


Часть 2. Одиночество
 
    Прошли два года с того тяжёлого дня, когда Павлу Петровичу волею судьбы был отменён его досрочный («по собственному желанию») уход в мир иной. Где-то в лесу сгнила злополучная верёвка, что оборвалась, не взяв грех на свою «пеньковую» душу и отпустив хозяина сего «инструмента для сведения счётов с жизнью» на все четыре стороны. Зато нашла покой душа Любушки, супруги Павла Петровича. Не смогла Люба пережить разрыва со своим «дедом», а её гордыня вкупе с одобрением со стороны детей (мол, пусть отец помучается, пока совесть не проснётся) не позволила вернуться к наказанному за пьянство мужу…
Итак, стал Павел Петрович, брошенный всеми на произвол судьбы, искать себе какое-то занятие, потому что не мог, да и не хотел лежать и ждать очередного одинокого вечера, чтобы вновь забыться в проклятом алкоголе, что безжалостно перевернул его нормальную жизнь с ног на голову. Сколько уже раз он говорил про себя: «Да запретили бы эту водку вообще! Не то что продавать, а даже делать её запретили к чёртовой матери! Дьяволы…»
 Бродил по городу, смотрел, как какие-то люди бездушно-уныло кладут ненавистную им тротуарную плитку: «Чушь! Бессмыслица…Прожигание дней…» …Пошёл дальше: клумбы разбивают, деревья сажают, цветы высевают – ерунда, на один день, может, месяц, а дальше?...  Дальше – мужик бордюр укладывает меж двух ямок, похожих на клумбы, – такая же рутина и бестолковщина… Но вот поинтересней, к тому же – любимое в прошлом занятие Павла Петровича «по хозяйству»: цокольный этаж в частном доме, неподалёку от его, Павла Петровича жилища, какой-то парень лет тридцати обкладывает камнями - и «каменюшки»-то хорошие, называются в просторечии «рыбкой» (такие, с сиреневым оттенком, красивые даже без дождевого смыва!). Но плохо ж кладёт, ужас! И режет криво, и зазоры страшные делает, и замазывает грязно! И рисунка нету никакого, так – «ж…-а к ж…-е» называется – бездарно!!!! При том, что и «воздуху оставляет» между швов, просто жуть, а как и чем их потом заполнять? Если замазками дешёвыми, так оно – глупость и некрасиво! А если раствором – грязно выйдет всё равно, потому что слишком плотно кладёт!!! По всему видно, начинающий.
 Ой, плохо…Это ж кому-то на долгие годы, а то и навсегда такую ерунду положит, а им с такой халтурой дальше жить! ...
 – Земляк! – обращается Павел Петрович, – слушай, ты чего безобразие такое гонишь? Может, помочь тебе, хоть советом? Кривые же руки у тебя, не дай Бог…
«Земляк» обернулся, глянул по сторонам злобно, чтоб свидетелей не было, и без размаха ударил не шибко трезвого «специалиста» прямо в лицо, так, что у того из носу кровь потекла ручьём. Утёрся Павел Петрович, поднялся с земли, говорит тому «мастеру»:
– Ну, и дальше что? Будешь свой брак мордобоями оправдывать? А то и хозяев бить станешь? Совести у тебя нету.
…Пошёл Павел Петрович дальше, судьбу свою заблудшую искать. Много ходил и в тот, и в другие дни, бедствовал, промышлял дневными малыми заработками, раствор месил, камни резал, щебёнку подносил, огороды копал, свиньям загоны чистил, траву в чужих садах косил, пока не встретил Людмилу, которая не то чтобы «едва не изменила» его жизнь, но точно – попыталась это сделать…
…Люда недолго размышляла над страданиями немолодого «подсобника», когда впервые увидала его на своём участке. Павел Петрович помогал своему много младшему наглому начальнику (по совпадению, тоже Павлу. И вот уж, нарочно не придумаешь, встретились они на этой «шабашке», созвонившись по объявлению – каждый своему, а оказался наглый Паша тем самым «мастером», которого Павел Петрович неудачно пристыдил недавно), так вот, помогал ему подсобником: «принеси, подай, поторопись, подай мастерок, старый лодырь…» Правда, всё же из уважения к возрасту величал своего «подмастерья» Петровичем. О недавнем инциденте не вспоминали: Павел Петрович по известной причине не узнал обидчика, а тот и не напоминал. Людмила, – сама в прошлом «не последний человек» на своём предприятии (до пенсии), женщина образованная и культурная –, быстро сообразила, что в лице Петровича перед нею не алкаш «из конченых», а вполне приличный интеллигентный мужчина, оказавшийся в силу обстоятельств близко «ко дну». Заметила, понаблюдала с неделю и…неожиданно для себя, полюбила. Как? Да легко! В свои почти шестьдесят – уже не «туманно» и мутно, но напротив, анализируя «за и против», можно сказать даже «мудрствуя лукаво»… Увидела, как Паша-старший легко справляется со своей работой, пива не пьёт (как его «начальник»), говорит мало и толково, а уж моется под садовым краном так красиво и даже эротично, будто специально показывает своё крепкое загорелое тело, без лишнего жира и свойственных возрасту морщин, что кровь взыграла в «сложившихся» было крыльях Люды, какая-то спящая сила вдруг встрепенулась в теле, которое, казалось, забыло уже такие порывы и эмоции…А ещё эта странная полоса на его шее: то ли шрам, то ли ожог…? Не знала Людмила, а именно – не просто пожизненный кровавый подтёк на коже (след от той верёвки, что едва не оборвала жизнь, зачем-то дав человеку ещё один шанс), а ожог от прежней жизни! От беды и нелюбви,НЕПОНИМАНИЯ и НЕВОСТРЕБОВАННОСТИ, что прожгли навсегда не только шею, но и сердце Павла Петровича, хорошего доброго человека – отца и деда, жизнь положившего на счастье родных людей. На всякое счастье – да только не на своё собственное.
– Павел Петрович, – уважительно обратилась Людмила к «подсобнику» после очередного рабочего дня, когда дело шло к помывке и сборам, – может, в ванную пройдёте? Там удобнее будет.
– Да нет, спасибо вам. Я как-то здесь, по скромному, да и в шланге вода тёплая, – «отнекивался» Павел Петрович, смущаясь и давно отвыкнув от такого к себе отношения. – Спасибо вам, Любушка.
– Я не Люба. Меня Люда зовут, Павел Петрович. Можете просто – Люся.
– Хорошо, Люба. Извините.
– Люда.
– Ага. Хорошо. Спасибо…
– …Люда.
– … Люда. Людмила.
– Люся.
– Да, я понял. Люда.
– Да. Хорошо.

…Тяжело после почти сорока лет супружеской жизни с Любой, которая умерла не так давно, называть женщину каким-то другим именем…Все имена – чужие, некрасивые. Кроме Любушки. Умерла его Люба, бросив-таки когда-то любимого ею Пашу после долгой безуспешной борьбы с его алкоголизмом и, в конце концов, уйдя от него на старость в «никуда»…Знал бы кто, а надо ли было это делать? Так ли уж «страшен был чёрт»? Не дрался, не бранился, выпивал втихую, да и ладно. Кому теперь лучше? Всякий день и час думал он об одном и том же. Ну, да то совсем другая история…
 … А нынче, от такого смелого подхода к своей персоне, Павел Петрович изрядно оробел. Не привык, чтобы к нему «клинья подбивали». Сам – это другое дело. Забытое чувство, совсем не возбуждение (как, бывало, в холостые годы перед новым адюльтером), а самый настоящий страх перед неизвестным, перед непонятным ИСПЫТАНИЕМ вдруг встал в полный рост. Что это? МНЕ это зачем? Что я буду делать с этим? Чего ОНА хочет от меня? Будет ИЗДЕВАТЬСЯ надо мной? ИСПОЛЬЗОВАТЬ меня? Любить-то уже ПОЗДНО! Мне – зачем???
Однако, Людмила знала точно – зачем. И решила действовать.
Подойдёт и смотрит, как мужики работают. Нет-нет, да спросит у старшего Паши что-нибудь:
– Скажите, Павел Петрович, а вот Вы в раствор клей доливаете, это зачем?
– А как без клея? Это ж и в жизни: можно как? вот просто взял, да и женился в какой-то день. Без цветов, ухаживаний, стихов при луне, слёз да заботы, и красоты… А можно и по-другому: чтобы, во-первых, было что вспомнить, а во-вторых, как по мне, то оно и крепче будет! С раствором та же песня – без клея будет слабо. – Ответит Павел Петрович, перемешивая цемент с песком и добавляя по стакану ПВА на ведро раствора. А «начальник» его, начинающий «шабашник», на ус мотает. – К тому же, где помягче сделать смесь – шероховатости скрыть, щербинки заделать, а где и пожёстче – чтобы не плыл камушек, а сразу встал, где положено, и держался крепко, без сомнений. Всё, как в жизни. А другой раз и сам не поймёшь, чего он от тебя хочет, раствор этот? Опять же, вода. Без воды, как говорится, «никуды», а много воды – так вся работа до… "ерунды", – едва было не ляпнул пошлятину Петрович. – Как у некоторых: станет говорить чего-нибудь, так одна «вода» у него! Вылил её тебе на голову, высохло, и будто не было ничего. Так и здесь. Мера нужна.
Станет Людмила приглашать к обеду – младший Паша бегом к столу, а Павел Петрович – нет: «Спасибо вам, я со своими харчами. Уж не обессудьте. Привычка.» А сам-то видит – там и борщ ароматный, и салат, и картошка с котлетами, и ещё компот вишнёвый. Всё, как бывало у них с Любой…Когда Люба…Когда они с Любой… Вспомнит Любушку свою, помрачнеет, лицом изменится, проглотит ком в горле, а вместе с комом и слюну от запахов домашней еды, запретит глазам слезиться. Не приучен есть с чужих рук. Достанет свою баночку, сядет поодаль, чтобы не смущать хозяйку и напарника, и ест – только чтобы жить, а не для радости.
Не знает Людмила, как ей подойти, какой путь выбрать: хороший человек этот Павел Петрович, но закрытый, как железный банковский сейф. Не пускает ближе, чем сам посчитает.
– Ну, а ещё какие хитрости есть в вашей работе? – присаживается она на скамеечку, поближе к работающим. Молодой Паша и не пытается встревать: мало того, что мало смыслит в этом деле, так и вообще, лучше «старым не мешать».
– Да какие хитрости? Тут всё одна сплошная хитрость. Как жизнь складывается из лет и воспоминаний, как мозаика, так и здесь: камешек к камешку, смотришь, картина получается. – Павел Петрович говорил так, что казалось, будто мечтал он вслух о чём-то далёком и несбывшемся, о самом сокровенном и лучшем в своей жизни, то ли прошлом, а то ли вовсе невозможном. Людмила слушала его, не отрываясь, и словно начинала понимать сущность его «каменных метафор и аллегорий», а Паша-напарник, впитывая слова опытного человека, поневоле стал делать свою работу как-то иначе, лучше. Уж начал даже подумывать извиниться перед «дедом» за тот случай…
– К примеру, подобрал ты каменюшку. По рисунку, размеру, где и по цвету. Подходит. Раствор хороший, настроение у тебя весёлое, правильное, ну, всё вроде бы к тому, что – удачное решение. Набросал раствору на камень, прижал его, где наметил. И вот тут начинается: «кияночкой» пристукнул – слабо. Ещё раз – маловато. Уровнем прикинул, надо бы ещё маленько поджать. Берёшь молоточек – стук! А камешек, возьми, да и расколись. Перебор. Надо аккуратно – чтобы не трескались! Плохая примета: расколотый камень лепить. Или хотя бы раздвинь половинки, чтобы шов был побольше. Так даже красиво бывает. А то станешь иной раз укладывать камень – то в одном углу притулишь, то в другом, третьем…Не находит он себе места, не приживается, и всё тут! Как бывало, мы с Лю…– Осёкся Павел Петрович. Замолчал. Вспомнил, как его Люба другой раз деревце или цветок пересаживала по пять раз: не хочет приниматься, хоть тресни, или цветёт плохо, или вянет, – то солнца мало, то много, то влажности не хватает, то ветром гнобит. Пока найдёт ему место – умается. И таки найдёт, и «усадит» растение!
– И что, Петрович? Ты чего замолчал? Темнишь, хитрый ты чёрт? Секреты скрываешь? – оживился напарник. Людмила промолчала, поняв причину внезапной перемены настроения Петровича.
– Да какой там секрет? Всё, как в любви: хорошо, если сразу на место станет. С первого же раза. Наметил, обдумал, приложился, подготовил его как следует, и – раз его! Сходу и навсегда! Вечная память! Как жениться – один раз и на всю жизнь. Так и с камнем этим. Как только начнёшь его тягать с места на место, обязательно когда-то отвалится! Там же и раствор подсохнет, и по рисунку станешь глядеть дольше, и руки устанут держать его – вот и он тебе тем же ответит. Отвалится первым, если уж суждено будет какому-то из них отпасть. Факт!
– Но бывает же, что и люди по два-три раза женятся или замуж выходят, и ничего, находят как-то своё счастье. – Слабо возражала Людмила, уловив аналогии и начиная постигать «каменную» философию наёмного работника.
– Находят. – Соглашался Павел Петрович, который уже давно на равных с Пашей клал камни, не умея сидеть без дела, да ещё и в пустых разговорах. Но тут он остановился и обернулся на Людмилу. – Да только не про то разговор. Можно, к примеру, Кремль построить дивной красоты и истории, а можно – сарай для свиней. Разница есть. Хотя, кому – и сарай, что Кремль…– И стал настраивать «болгарку»: нужно нарезать несколько полосатых жёлто-коричневых «тигровых глаз» для окантовки складывающегося рисунка на цоколе.
После такого поворота разговора Людмила и Паша-молодой переглянулись, думая каждый о своём. Павел Петрович стал резать камни. Людмила, чтобы не дышать пылью, поднялась со своего места и отошла в сторонку.
– Петрович, – воспользовавшись временным отсутствием назойливой хозяйки, Паша обратился к своему уже «наставнику». – На кой ты с этими швами долбишься, как проклятый? Мы отсюда так с тобой в жизнь не уйдём! Давай уже будет заканчивать сегодня, заказ есть следующий!
– Слушай про швы и трещины, Паша.
– Фу-у-у. – Выдохнул молодой.
– Смотри, какая тут басня. Плохо заполненные швы и наличие не замазанных трещин – это прямой путь к разрушению нашей с тобой красоты. Попадёт вода в одну трещинку, другую, третью, натопчет себе дорожку и когда-то отвалится из-за этого какой-нибудь камешек. За ним – другой, и всё прахом пойдёт…Так что надо хорошо всё делать.
«Так и я со своей пьянкой, – подумалось Павлу Петровичу, – день за днём, год за годом, вот и отвалился мой камушек драгоценный.»
– Угу. – Глядя исподлобья, Паша согласился, и для подтверждения своего согласия демонстративно глубоко кивнул.
– …Или вовсе не начинать. – Заключил вошедший в роль учителя Петрович. Хорошо ему было. Здесь и сейчас, за работой и вот такими разговорами…
Людмила в тот день больше не подходила к ним. Попрощавшись «до завтра», предложила им по стакану компота. Паша выпил, а Павел Петрович сказал «спасибо» и отказался. Почему? Он и сам не знает. Кто-то за него это сделал. И ему, Павлу Петровичу, вовсе себя не жаль…
На следующий день двое Паш заканчивали работу, заполняя швы из монтажных пистолетов особым герметиком, подчищая шероховатости, и вообще, «наводя марафет». Людмила больше не предлагала им обед. Да и компот тоже. Молча, холодно приняла работу. Рассчиталась с Пашей (он как «начальник» выступал в «шабашке», и он-то Людмиле и рассказал за своего вдового напарника по телефону ещё тогда, когда она звонила по объявлению насчёт цоколя. Дело в том, что Паша, нанимая подсобника, всегда долго расспрашивал «кандидата» о его личной жизни, и выгадывал, чтобы это был бедовый человек, а, стало быть, и заплатить ему можно было меньше).
 Вчера что-то в ней сломалось внезапно после той фразы Павла Петровича «про Кремль и сарай». Что? Она уже и сама поняла, что именно. Что не сможет она заменить вдовцу его любимой жены, как бы ни старалась: есть всё же «однолюбы» (вот уж, ирония названия – однолюбы, в смысле «одна Люба»! Одна на всю жизнь.) И никакими борщами ты их не затащишь в чужую судьбу. И, хотя и пыталась прогнать эту мысль, но она крепко въелась ей в душу: вроде хотела и для себя какого-то счастья, и для одинокого, казалось бы, мужчины, но нечестно что ли, и неправильно это всё.
Можно одинокого голубя заманить в клетку, поймать его и даже обрезать крылья, чтобы и не думал улететь. Но без своей голубки, хоть и не любившей или не умевшей любить так, как он, ему всё одно не жить. Так пусть уж лучше летает один, пока Богу это зачем-то нужно.

В.Дегтярский