Вкус земляники

               

                I

       «Лето, ах лето…»  В то время ещё не было этой песни, и певица, спевшая её в своё время, сама была слишком юной, чтобы быть известной.
Но, лето от этого, не было менее прекрасным, и романтичным. Обыкновенно, летние каникулы я проводил в Крыму или в Маринино, и никогда не считал, что провести лето в деревне у бабушки в Весьегонском районе, хуже, чем отдохнуть в Крыму.
        Да, родился я в Крыму, мама моя, уроженка Крыма не в первом поколении. Но мой отец, тверских корней. Палящее солнце юга порой утомляет, а мягкий климат Тверской области даёт ощущение покоя, размеренности в делах и мыслях. На юге думаешь, как бы укрыться от солнца, в тверской, ловишь мягкие, солнечные лучи и не испытываешь пресыщения.
        Справедливости ради, следует сказать, что в юные годы я не проводил таких философских анализов. Но эти ощущения приходили подспудно. Поэтому в деревне Маринино я отдыхал с удовольствием. Там бы-ли мои друзья с малых лет, простой и понятный быт крестьян, бесхитростные отношения. Одним словом, меня там принимали за своего, и это от-ношение, местных пацанов, получали не все, так называемые, городские.
        Если читатель думает, что отдых в деревне это добрая бабушка, парное молоко и речка, то для меня это был не весь перечень.
        Добрая бабушка, да, молоко и речка, непременно. Но деревенские дети всегда помогали родителям не только по личному хозяйству, но и в колхозной работе, причём получали за это трудодни, то есть деньги по итогам работы. Я всегда был рядом со своими друзьями и помогал им как мог, причём деньги за это не получал, мне было просто в удовольствие. При этом успевал выполнять необходимые работы по хозяйству в доме бабушки. Нужно было и дров принести в избу, или нарубить, ограду подправить, луг в усадьбе выкосить. Да много ещё чего. Почему я, а не взрослые. Всё просто. Бабушка жила одна. Две её дочери жили в Питере. Одна дочь в Юрьевском, в деревне не далеко от Маринино. Дядя Володя служил, как и мой отец, и приезжали в отпуск не часто.
        Я же, с восьмого класса, ездил в деревню из Тамбова самостоятельно. Родители покупали билет на поезд до Весьегонска, давали немного денег на покупку гостинцев в Москве, для бабушки. Чемоданчик в руки и вперёд.
        Отсутствие рядом родителей давало некоторую свободу, но в пределах ответственности предоставляемой данной свободой. Как мы про-водили свободное время. Я думаю интересно. Интересно, хотя бы потому, что оно не проходило бездарно, бесполезно, впустую. Работа, работой, но отдых и развлечения кто не любит. Отдыхать можно и на речке, а вот раз-влечения, это в селе Баскаки. Там был клуб.  Жизнь естественна и потому разнообразна. Бывало всякое, включая даже драки, но они не носили криминального образа. Молодым парням было свойственно проявлять буйство характера при определённых обстоятельствах, обычно при выяснении личного, не всегда принципиального. Все стычки заканчивались примирением на следующий день. Чаще всего, конфликт разгорался по причине нетерпения обиды. Это заложено в генах нашего народа. Прощать незаслуженную обиду, в нашем народе, считалось постыдным. Но таить злобу, считалось ещё более неприемлемым.
        Сейчас, возможно, некоторым покажется чуть не ханжеством отношение парней к девушкам, ну и конечно девушек к парням, в описываемое мной время.  Я не пытаюсь идеализировать эти отношения, но речь идёт о русской деревне, а не о городах. Разницу города и деревни я наблюдал в своё время.
        Если парень начинал ухаживать за девушкой, то слово, ухажёр, не являлось насмешкой. Если девушка не отвергала ухаживания, то  никто не имел права претендовать на неё. Не принимавшие этого закона, нарывались на серьёзные проблемы, можно почитать русскую классику. Тем более, обмануть девушку, добившись её доверия, в русской деревне считалось преступлением. Можно было нарваться на оглоблю, вывернутую из телеги братьями девушки или её близкими родственниками.
        Но не страх к расплате, а некоторые остатки духовности, способствовали чистым отношениям. Это так и было. Всё это, я написал ради того, чтобы попытаться ясно и просто описать некоторое событие, оста-вившее глубокий след в моей памяти.

                II

        Деревенский день, полный до краёв крестьянского труда, заканчивался. Солнце клонилось к закату, и, даря природе, последние часы светлого времени, зацепилось за макушки елей стеной стоящих на вершине горбана.
        Взрослые, завершив нескончаемые дела по личному хозяйству, готовились ко сну. Но для молодёжи отдых только начинался. Молодость и фонтанирующая энергия не нуждалась в длительном сне, четыре - пять часов отдыха, и усталости как не бывало. Да и как уляжешься спать, когда в Баскаковском клубе будет кино и танцы.
        Киноустановку клуба запитывал генератор, который пыхтя и дребезжа, вырабатывал электроэнергию. Если бы его не было, то Баскаки могли погрузиться во мглу. Питающей электричеством подстанции не хватало на все лампочки села и киноустановку клуба.
        Беда, если бензогенератор глохнул. Показ фильма прекращался, взволнованные зрители вываливали на улицу. Мужское сообщество, как специалисты в силовых установках, кучковались возле будки с агрегатом. Механизаторы и шофёры, как самые грамотные специалисты, наперебой вкладывали свой опыт и знания в общее дело, реанимацию тарохтелки, несущей в массы самое важное из искусств, кино.
И вот, с помощью общих усилий, киноустановка оживает, теперь можно смотреть фильм, по частям, до конца. Спустя определённое время, фильм заканчивался. Семейное население расходилось по избам, а молодёжь, оставалась.
        Сказачно-былинно начинало течь ночное  время. Никакого гама, тем более диких воплей и рёва. Тихо, спокойно. Ненавязчиво играет проигрыватель с пластинками эстрадных песен. Да и как можно устраивать безудержный гам рядом с церковью Успенья Пресвятой Богородицы, покровительницы Руси и Тверского края.   
        Деревянное строение клуба примыкало к церкви, за церковью погост, где лежали предки мальчишек и девчонок пришедших отдохнуть в клубе, там же лежат и мои прадеды тверские. И не их беда, что клуб у стен церкви, наступит время и народ русский, преодолев очередную смуту, вернётся к своим святыням не по призывам, а по зову души.
         Церковь была разорена в хрущёвское правление. Хрущёв обещал показать советским людям «последнего попа». Я помню, будучи совсем мальчонкой, зашли с сестрой в распахнутые двери церкви, превращённой в склад. Ощущение гнетущего ужаса навалилось на детские души от увиденного. По полу валялись остатки церковной утвари, библии, старых, дореволюционных изданий, в прекрасных переплётах. Сестра, старше меня на четыре года, промолвила: варвары.
        Откуда у нас, у детей воспитанных в традициях октябрят и пионеров, возникло представление варварства от увиденного разорения. Я до сих пор не могу этого понять, как и то, что вопреки всему, советские граждане крестили своих детей. Последнее время я больше склоняюсь к мысли, что советская идеология, направленная на воспитание детей и молодёжи, не ставила целью воспитания низменных качеств в юных душах. Поэтому у нас и сохранились, понятия доброго, и плохого. На пропаганде низменного, государство населённое народом, у которого в генах заложено стремление жить по правде, не построишь.    Большевики пытались воспитывать молодёжь в духе заповедей Божиих, но без Бога, заменив Его на своих кумиров. 
       Мы подобрали с пола несколько книг, но тут зашёл какой-то злой дядька и стал   нас ругать, правда, он разрешил нам взять одну книгу для бабушки. Потом бабушка читала нам эту Ветхозаветную Библию и как могла, объясняла библейские сцены в ней. Библия была с линогравюрами, на церковном языке.
       Девчонки, принаряженные, по причине похода в клуб, рассаживаются по лавочкам. Мальчишки, как-то особняком, у крыльца, которые постарше, покуривают. Могут начаться народные игрища, несущие некоторый, почти языческий характер. Приглашать на танец девчонок мальчишки явно стесняются. А вот вывести из круга, согласно сценария игрища, девушку, и удалиться с ней, недалеко, чтобы поговорить наедине, можно. Это положено было по ритуалу игры. Для того чтобы девушка и парень могли задать друг другу вопросы, без посторонних ушей и глаз. Но, ненадолго, и сразу в круг, иначе можно посеять вопросы и домыслы. А этого допускать нельзя. Отношения должны были проявляться публично, природно, и без пошлости.  Это не осуждалось.
        Ночь, тихая и мягкая. Она накатывалась на тверские сёла и деревни легким бархатным покрывалом, обволакивая поднебесное. Парни и девушки определялись с симпатиями. Доверяясь, девчонки позволяли провожать себя домой. Провести их домой, это не в соседний квартал на такси.
        Сёла лежащие окрест, разбросанные на километры. Овраги, перелески, горбаны. Ну и что, если идти к её деревне полночи, утром всё равно будешь в своей.
Витька и я, провожаем двух двоюродных сестрёнок. Таня, старшая, приехала погостить в деревню к бабушке. Плотная, темноволосая девочка она приглянулась Витьке и он ей, похоже, тоже. Её сестрёнку провожаю я.
        Валентинка, худенькая, голубоглазая, с пшеничными локонами до плеч, девочка четырнадцати лет. Она попала на танцы благодаря своей старшей сестре. Разве от-пустили бы её одну, в село за пять километров, да ещё ночью. Нет, конечно. Хотя и бояться было нечего, маньяки тогда ещё не развелись, а волки на людей не нападали.
        Две юные пары бредут по тропинкам. Тихо так, что кажется, слышна песня звёзд июльского неба. Овраги наполняются туманом, как парным молоком. Наверно, созерцая берега Мологи, что протекает мимо Весьегонска, и впадает в Волгу, у наших предков появилось понятие молочных рек и кисельных, красной смородины, берегах. В одном из оврагов ручей, пьём холодную воду, набирая её в пригоршни. Выходим на тропинку вьющуюся по склону горбана, впереди выкошенный луг.
       Копны сена, запах трав. Над лугом сумерки, совсем темно в это время не бывает. Солнце уходит за горизонт, но восход не заставит себя долго ждать. Валентинке явно холодно, хрупкая девочка в лёгкой кофточке, вынула руки из рукавов, скрестила их на груди. Я застегнул кофточку, так ей будет теплее. Она не жаловалась на холод, только нахохлилась как воробушек и прижималась ко мне плечиком.
        Возле одной из копен решили передохнуть. Болтали о том, о сём, ни о чём. Валентинке захотелось влезть на копну, помогая друг другу, забрались наверх. Сено кололось через рубашку, но мы вскоре угомонились, улегшись рядом на спины.
        Огромный купол безоблачного, ночного неба усыпан звёздами Млечного пути. Звёзды подмигивали нам и иногда падали вниз, оставляя короткие чёрточки – следы, исчезали. Загадочный, непонятный космос пугал и притягивал своей бесконечностью. Всеохватывающая тишина все-ленной висела над нами, над лугом, где стояли копны сена, над всем Тверским краем. Природа дремала, отдыхая от праведных дневных дел, и эта дрёма, прикасаясь к  нашим телам, наполняла их сладкой истомой. 
        Валентинка лежала рядышком, бок о бок, с закрытыми глазами. Её личико трудно описать словами. Это дитя природы было совершенно, красота её была ещё в развитии, но черты лица были уже безупречны. Девочка, конечно, не осознавала, как она прекрасна. Не было интерне-та и социальных сетей, сонма завистливых подруг, расточающих комплименты, ничего не стоящие. Обычно, рядом с красотой, пристраиваются персоны невидные, они как прилипалы, прилипнут и не отпустят, пока не решат свои, корыстные задачи. Валентинка, в свои иные годы, была ограждена от подобных искушений. Глушь, удалённость от городов, хранила души деревенских девочек.
        Внизу, под копной, Витька и Татьяна перешёптывались, иногда слышалось чмоканье, они целовались. Я посмотрел на Валентинку. Этот солнечный лучик посапывал, задремала, пригревшись рядом со мной. Её головка лежала на моей руке лицом ко мне, я залюбовался этим чудным созданием. Не шевелился, боясь прервать сон девочки. Умиротворённость Валентинки передалась мне, и я сам не заметил, как заснул рядом с ней.
        Эй, голубки, просыпайтесь! Витька и Татьяна стояли под копной и хихикали над нами. Да, угораздило. Валентинка улыбнулась спросонок, но глаза не открывала. Я не сдержался и поцеловал её в губы. Губы были вкуса земляники. Девочка вздрогнула и открыла глаза, ничего не сказала, только посмотрела на меня, серьёзно и настороженно. Я улыбнулся, понял, что она ещё ни с кем не целовалась.
        Спрыгнул вниз, Валентинка съехала следом, и я её подхватил. Витька с Татьяной стали над нами подтрунивать, утверждая, что мы сопели так, что совы шарахались от луга.
        Пусть смеются, а я так сладко давно не спал. Я обнял Валентинку за плечи, и она доверительно ко мне прижалась. Ей было тоже приятно. На востоке заалел горизонт, девчонкам пора домой, хорошо, что околица рядом.
        Возле крайней избы стали прощаться, уходить не хотелось, но пора и честь знать. Неожиданно дверь на крыльце приоткрылась, вышла бабка девчонок, увидела нас. А, родимец вас бери, шлёндраете до утра! А ну марш спать! Наши подружки побежали в избу, а мы с Витькой в Маринино.
        По дороге болтали и делились впечатлениями вечера. На мой вопрос, ну как тебе Татьяна, Витька расплылся в улыбке: она такая, мяконькоя, по тверскому окая, ответил Витька. Пока дошли, солнце вышло над макушками леса, в деревне выгоняли коров на пастбище.
        Тихонько прокрался в избу, на кухонном столе стояла кружка молока накрытая опекишем. С удовольствием всё съел и тихонько в горницу. Нужно выспаться немного,  обещал бабушке, что сегодня подремонтирую крышу дранкой, протекать стала. Работа не простая, нужно отдохнуть. Всё, спать…. спать.
        Так в совместных походах в Баскаковский клуб незаметно пролетело время. Витькиной подружке пришла пора уезжать. Валентинку бабка в Баскаки одну не пускала, но я ездил в её деревеньку на велосипеде. Там мы могли повидаться, поболтать о чём-то своём, полудетском. Но пришло время и мне ехать в Тамбов, в девятый класс собираться.

                III

        Год учёбы пролетел, наступили каникулы, и я опять поехал в Маринино.  Как обычно, сдав чемоданчик в камеру хранения на Савёловском вокзале, пошёл по магазинам, покупать бабушке гостинцы. Долго в Москве торчать, на Павелецкий вокзал поезд из Тамбова приходил рано утром, а с Савёловского на Весьегонск отправлялся вечером. Вот я и ходил по окрестностям вокзала, убивал время. Бабушке я всегда покупал московские сухарики, и сушки к чаю. Сухарики были в картонных упаковках с приятным запахом ванили и очень вкусные. Сушки тоже ей нравились, маленькие такие, красивые и хрустящие.
        Кроме сухариков, сушек и конфет, покупал несколько баночек сельди. Баночки были металлические, среднего размера, так чтобы хватало поесть на несколько раз. С картошкой, стушенной в печи, это было что-то нечто!
Так, изрядно нагрузившись, возвращался на вокзал, сдавал продукты в камеру хранения и слонялся по вокзалу до посадки в поезд. Скука зелёная в этой Москве, скорей бы до Маринино добраться.
        Наконец наступал вечер и паровоз, именно паровоз, весело пых-тел в голове поезда на Весьегонск. Теперь оставалось забраться на верх-нюю полку и проспать до утра. Утром, на подъезде к пункту назначения, стою в тамбуре, всматриваясь в окно. Вот проехали Лукино, Баскаки, Збрындино. Поезд останавливается на полустанке села Иваново, или как его называли местные, по старинке, Иван-Погост. Теперь в обратную сторону, к Баскам, вдоль путей, километра три-четыре.
        Вдоль железной дороги тропинка, растут стройные ряды елей, солнышко светит. Трава зелёная, не пыльная, чистый воздух настоянный ароматом лугов, красота. Время летит незаметно, вот и Баскаки. Что за старушка стоит на взгорке, это бабушка, Антонина Фёдоровна, внука встречает. Поезд проходит в одно и то же время, поэтому бабуля знала, когда следует выйти из Маринино, чтобы пройти пару километров до Баскак, и встретить там меня. Бабушка обнимает меня, целует, по дороге в Маринино расспрашивает о родителях, моей старшей сестре, о последних семейных новостях.
        Проходим мимо церкви, она закрыта властями, а вот погост возле неё действует, погост не закроешь. На этом погосте лежат мои предки, только деда там никогда не будет, мужа бабушки, Мартьянова Михаила Ивановича. Погиб дед в октябре сорок первого, под Брянском и осталась Антонина Фёдоровна одна и пятеро детей, шестой, самый маленький умер от болезни.
        Ну, вот и Маринино, за оврагом, на горбане пристроило свои два десятка рубленных, потемневших от времени изб. Считай, добрались.
В деревне пусто, народ на работе в поле, кто на скотном дворе. Только пара старушек встретилась, поздоровались, поздравили Антонину Фёдоровну с приездом внука. Эво, внук то твой парубок уже, вырос, как там Алексей Михайлович поживает, а невестка что не приехала. Да работают, недосуг им, хорошо, что внучка то отпустили. Ну, бывайте, пойдём внучок, пообедаешь, да с дороги отдохнёшь.
        Хорошо в бабушкиной избе, прохладно, щами пахнет, иконы в красном углу, часы – кукушка, тикают, как и в моём малолетстве.
Пока обедали, расспрашивал о своих друзьях. Санька Модин в город уехал, учиться, а Витька на месте. Ванька Грошев и Толька тоже никуда пока не уехали. Толька Грошев и Толька Петухов курсы шофёров закончили, в колхозе работают. Да вечером увидишь, все пока на работе.
        Передохнув, пошёл пройтись по деревне, поздороваться с людьми, с теми, кто уже вернулся с полей. Вот и Витька, мой погодок и друг. Распрягает Орлика, телега останется в подворье, а Орлик после ухода, будет препровождён в колхозную конюшню. Хотя можно оставить его и на подворье, если завтра ни свет, ни заря на работу.
        Здороваюсь с Витькой, его отцом, дядей Гришей и матерью тётей Олей. Немного поболтали, новости за зиму выяснил, спросил, где Ванька и остальные парни. Выходные, в деревне носят условный характер, поэтому не стал спрашивать о посещении Баскак, танцах и кино. Уговорились на следующий день встретиться и обговорить все дела. Витька сказал, что утром ехать сено возить, и Ванька туда занаряжен, а я решил ехать с ними, это дело мне знакомо, не впервой.
       Днём, когда сено высохло от росы, стали возить его в копны. Сено возили на телегах оборудованных высокими деревянными решётками. Решётки крепились к специальным проушинам в переднем и заднем торце телеги. Сено загружается вилами, равномерно по площади телеги, и малышня, как для забавы, притаптывала, уплотняла сено, чтобы больше уместилось на воз.  Мальчишки постарше, нашего возраста, свозили сено в сенные сараи и в копны. Возить сено в деревню было интересней, чем в стога укладывать. А всё потому, что на обратном пути, на порожних телегах, можно было устроить гонки, кто кого обгонит. И вот мчат кони по укатанной, глинисто-песчаной дороге, только ветер свистит в ушах. Мы стоим на телегах слегка придерживаясь за решётки, а возничий, стоит чуть согнув в коленях ноги, держится только за подтянутые вожжи. Так наверно, носились наши далёкие предки по степям юга России, на своих колесницах. Страсть к быстрой езде у русского человека в крови, в генах, сохранённых в тысячелетиях.
        После работы, телеги поставлены по дворам, а коней гоним на речку. Не большая речка Кесьма, но чистая и быстрая на перекатах. Там коней помыть, и самим искупаться, пыль смыть, в удовольствие.
        Я расспросил Витьку о Валентинке. Оказалось, что она, закончив восемь классов, уехала к сестре в город, поступать в ПТУ. Этот город был далеко, дальше Весьегонска и где она там проживает, неизвестно. Её сестра боль-ше не приезжала, и Витька не знал их адреса. Лето пошло своим чередом. Мы занимались деревенскими делами, ходили в лес, на речку, в кино в Баскаки.
        Как то парни, которые знали, что я дружил с Валентинкой, спросили, нашёл ли я её. Нет, ответил я, и замолчал. Парни заметили, плохо, что я её не увидел, не застал до её отъезда. Эх, видел бы ты, какой краса-вицей стала. Красивей во всей округе не сыскать. За год, лучик превратился в солнышко, творение удивительной природы Тверского края. Но мне так и не было суждено её увидеть, знать не судьба. Дай Бог ей тихого и большого женского счастья.
        Последний раз я был в тех краях через четыре года, будучи курсантом третьего курса военного училища. Мы с отцом ездили в отпуск в Юрьевское, проведать Зою Михайловну, знакомых, да поохотиться. В Маринино бабушка уже не жила, а переехала в Ленинград к дочерям. Я пытался выяснить что-нибудь о Валентинке, но никто ничего не знал.
        Так и закончилась эта история ничем, оставив в моей памяти светлые воспоминания о девочке с губами вкуса земляники.


Маринино - Тамбов.