Возмездье стратега или в когтях у ведьмы. 30 глава

30

     Как уже говорилось, Пифодор одновременно осаждал Орхамен и Мантинею. Это было возможно потому, что они отстояли относительно недалеко друг от друга и коринфское войско имело достаточную численность. Ставка же стратега находилась у Орхамена. В стадиях ста от него в дубовых рощах у болот водилось немало кабанов. Теперь, когда окрестности города из-за войны обезлюдели, эти животные осмелели и принялись обживать брошенные сельскохозяйственные угодья.
     Оказалось, что коринфский военачальник, ответственный за снабжение войска провиантом, предусмотрительно взял с собой в поход охотничьих псов ценной лаконской породы, – пока им не находилось обычного для них применения, в обозе они использовались в качестве сторожевых, – рогатины, тенета и другое охотничье снаряжение, нашел среди наемников хороших охотников и с их помощью заготавливал немало мяса. Узнав об этом, Пифодор подумал: «Так вот откуда на моем столе в последнее время так часто бывает свинина».
     Выехал на охоту стратег со своей свитой рано утром. Все были одеты и вооружены не по охотничьи, а по боевому, на случай встречи с каким-нибудь неприятельским отрядом. Впрочем, такая встреча в этих местах была маловероятной, но все же возможна.
      Несмотря на то, что в поиске добычи участвовали люди весьма искусные в этом и специально выученные псы, долго не удавалось выследить хотя бы одного кабана. Наконец вышли на след кабаньего стада. Когда его увидели, кони у всех уже заметно устали. Тем не менее, охотники воодушевленно бросились в погоню.
     И вот тогда наш герой приступил к исполнению своего замысла. Он чуть поотстал от остальных и затем помчался значительно правее. Вскоре обернулся и увидел, как пестрая группа всадников, предшествуемая лающей сворой собак, быстро удаляется совсем в другую сторону.
     Пифодор поскакал дальше, правда, чувствуя теперь, сомнение в возможности исполнить задуманное. Через некоторое время опять обернулся. Преследователи кабанов рассыпались веером. От них отстали и направились в сторону нашего героя  двое всадников.
     «Все-таки клюнули двое, – обрадовался стратег. – Но если хотя бы один не мой враг, то, значит, все зря. По крайней мере, в этот раз. Куда бы мне их заманить?» –  думал Пифодор, начиная поддаваться нарастающему сильному волнению, какое всегда приходило к нему при ожидании приближающейся смертельной опасности. Он уже давно научился владеть собой в таких случаях – внешне выглядеть спокойным, расчетливо принимать решения. Все же страх каждый раз по-прежнему овладевал им.
     Стратег приближался к какой-то речке, поблескивающей между холмами и группами деревьев, которые окутывали нежно-зеленые, пока еще прозрачные дымки мелкой молоденькой листвы. Оттененные ею ветви и стволы казались черными. Приметы быстро наступающей весны становились все более зримыми. Вокруг ярко зеленела заметно подросшая трава.
     Правда, нынешний день больше напоминал осенний: небо сплошь затянули облака, время от времени накрапывал мелкий дождь. Однако воздух был напоен приятными весенними запахами.
     На скаку ощущался холод, но когда Пифодор остановил коня, ему стало тепло.
     Теперь он находился на берегу неширокой, но полноводной реки. Место здесь идеально подходило для осуществления замысла Пифодора. Справа, слева, сзади – холмы, густо поросшие деревьями и кустарником. Происходящее здесь невозможно было видеть, приближаясь оттуда, куда ускакала основная группа охотников.
     Конь сразу подошел к воде и принялся жадно пить. Стратег соскочил на землю, стал его заботливо оглаживать, тревожно поглядывая в сторону левого края подножия холма, обогнув который, прискакал сюда.
     Вскоре из-за него появились два всадника. По их доспехам и масти лошадей Пифодор сразу понял, что это Писандр и Клеарх, оба из тех, кому он стремился отомстить.
     Писандр, несмотря на простое происхождение, являлся довольно известной личностью в Коринфе, в основном благодаря своим любовным похождениям. Даже сейчас, в сорок четыре года, он был настоящий красавец и выглядел удивительно молодо. Лучшие гетеры отдавались ему бесплатно. Ходили слухи, что он сближается даже с замужними женщинами. Сам он упорно отрицал это. И не удивительно – за прелюбодеяние полагалась смертная казнь. Не только женщины страстно влюблялись в Писандра, но и мужчины. Говорили, что он был любовником философа Тимагора, стратега Евкратиса, ритора Каллигита и других знаменитостей. В войске многие мужчины соперничали за право переночевать с ним под одним плащом.
     Писандр был не только красив, но и умен, и это признавали все. Впрочем, у иных вызывали снисходительную улыбку его попытки блеснуть знанием текстов выдающихся поэтов, что, как уже говорилось выше, считалось у эллинов чуть ли не главнейшим признаком высокой образованности: цитаты, которые Писандр вставлял в свои высказывания, больше свидетельствовали о том, что в школе он не очень утруждал себя учением. Его ум проявлялся в другом: например, в умении дать ценный совет, причем в разном деле. Иногда он и Пифодору подсказывал как лучше действовать, чтобы победить в бою. Наш герой находил его советы весьма полезными, но из ненависти к нему всегда отвергал их.
     Писандр был красиво атлетически сложен, да и силен очень. Правда, Пифодор никогда не встречал его ни в палестре, ни в гимнасии, но знал, что будучи еще эфебом и даже старшим подростком, он не раз побеждал в состязаниях по панкратиону, одолевая атлетов более зрелых и опытных. Слышал Пифодор также, что все панкратиасты опасались тогда убойного удара его правой руки. Однажды наш герой видел, как тот забавы и похвальбы ради с одного маху срубил мечом ствол дерева шириной в восемь-десять пальцев. Это была сила молотобойца, ремесло которого составляло основное занятие Писандра.
     Клеарх тоже был крепок телом. Как и Писандра, Пифодор ни разу не встречал его ни в палестре, ни в гимнасии, но знал, что до двадцати лет тот хорошо бегал и боролся. Впрочем, после службы эфебом вовсе оставил тренировки и долго отдавал время в основном пирам, гетерам, всевозможным увеселениям и безделью, ведя образ жизни менее характерный для греков своего сословия, чем те многие эллины-богачи, которые хоть и любили покутить, но не забывали о регулярных занятиях телесными упражнениями. Можно сказать, что он жил так, как жили тогда изнеженные богачи востока, которые еще не приобщились к греческой культуре. Однако, когда стратег зачислил его в личную охрану, он, необычайно польщенный оказанной ему высокой честью и стремясь соответствовать своему новому положению, серьезно занялся военной подготовкой. Об этом Пифодор знал из рассказов других телохранителей.
     Хотя Клеарх принадлежал к коринфской элите, он совершенно не воспринял изящных манер этого общества, своим поведением и даже внешностью был похож на мужлана.
     Говорили, что благодаря поразительно хорошей памяти он за время учебы в школе выучил наизусть большое количество длинных текстов великих авторов. Однако эти знания Клеарх почти не использовал для утверждения себя как высокообразованного человека. Если и цитировал какие-нибудь строки, то всегда перефразировал их так, чтобы придать им смешной смысл, потому что любил пошутить, посмеяться. Нельзя было не признать, что чувством юмора, находчивостью он обладал отменными. Пифодор даже сам порой не мог удержаться от того, чтобы не рассмеяться, услышав какую-нибудь его шутку, за что очень злился на себя.
     Узнав в приближающихся всадниках своих врагов, а не «настоящих» телохранителей, наш герой обрадовался что расчет его оправдался, что представляется возможность совершить месть именно таким образом, каким он более всего мечтал ее совершить, но вместе с тем при мысли, что уже сейчас надо решительно со смертельной опасностью для себя действовать, стал испытывать волнение во много раз большее, чем до этого. Пришлось даже прилагать усилия, чтобы выглядеть спокойным.
     Клеарх, подскакав, удивленно воскликнул:
      – Владыка, что это с тобою?! Эк тебя занесло куда!
      – Мне показалось, что здесь кабаны – гораздо ближе, чем те, за которыми все поскакали. Но ошибся – кусты за кабанов принял. Такое бывает на охоте. Всякое бывает, – ответил Пифодор.
     – Ну, хорошо, владыка, что ты стратег не такой, какой охотник. А то мы сейчас не в Аркадии, а где-нибудь в Скифии или в Бактрии были! – расхохотался Клеарх, вытаращив широкие круглые глаза, с мешками под ними, как обычно делал, когда смеялся.
     Писандр же, усмехнувшись, произнес:
     – Ну что, Пентакион, ты видишь сколько у тебя телохранителей на самом деле? Только двое – я и Клеарх. А остальные где? Они и думать о тебе забыли, как за кабанами помчались. Кабаны им дороже стратега.
      – Я не в обиде на них – на охоте чего только не случается: кто разминется, кто заплутает, да затеряется. Всякое бывает, – снисходительно-пренебрежительно махнул рукой Пифодор.
     – Ну ладно, владыка, это твое дело – можешь их наказывать, можешь – нет. Но теперь ты должен просить Совет удвоить нам жалованье, – с легким, изящным, кокетливым смешком произнес Писандр. – Или пир после охоты устроить и нас пригласить на него.
     «Ты еще надеешься до конца охоты дожить, подонок?» – хотел сказать Пифодор, но промолчал. Он понимал, что необходимо заставить противников спешиться и только тогда сразиться с ними, иначе кто-нибудь из них благодаря хорошему коню может уйти от возмездия и сообщить остальным коринфянам о нападении Пентакиона на телохранителей. Это повлекло бы судебное расследование: по законам  демократических древнегреческих государств стратег не освобождался от ответственности за совершенное преступление даже против рядового гражданина и в случае доказания его вины мог понести суровое наказание, вплоть до смертной казни. Конечно, сейчас, когда он ведет такую ответственную военную компанию, его вряд ли будут судить, предполагал стратег, но после войны – обязательно. А сможет ли он успешно воевать, нося на душе тягчайшее ожидание смертной казни?
     Понимая, что всадники вряд ли будут оставаться на конях и скорей всего последуют его примеру, Пифодор ничего не предпринимал и продолжал поить своего скакуна. Так и вышло: кони телохранителей начали пить из реки, а те соскочили с них, стали потягиваться, разминать затекшие ноги.
     Клеарх опять рассказывал что-то смешное, оба хохотали. От волнения Пифодор не улавливал смысла разговора. Он глядел на них и думал: «Как могут они смеяться, имея такой тяжкий грех на душе?! Как они могут спокойно спать, есть, пить, ходить по земле, видеть красоту окружающей природы, как они могут радоваться солнцу, наслаждаться жизнью, как они вообще могут жить после того, как совершили такое ужасное злодеяние? Подобные мысли всегда приходили в голову нашему герою, когда он видел, как веселятся порой те, кому стремился отомстить. Каждый раз его охватывала ярость. Но в настоящий момент никакой ярости он не испытывал: было лишь желание поскорее исполнить задуманное, сбросить с себя тягостный груз волнения, так мучительно давивший его сейчас.
     «Пока нельзя начинать. Надо что-то сделать, чтобы они подальше были от коней», – соображал стратег.
     Но вот Клеарх и Писандр кончили поить коней и отошли с ними от реки, но Пифодор по-прежнему медлил. Он вдруг почувствовал, что не в силах решиться произнести слова, после которых должны последовать смелые действия. Перебарываемый страх вырвался из-под усилия воли и подчинил его сейчас.
     Необходимо было, ничуть не теряя времени, начинать действовать: остальные телохранители, наверное, уже хватились стратега и бросились разыскивать его.
     Впрочем, и прославленный, испытанный воин может поддаться страху. Пифодор менее всего ожидал, что уступит малодушию именно тогда, когда представится возможность мести самым желаемым им способом.
     Шли драгоценные минуты, а он все медлил. Он не сомневался, что сумеет победить Клеарха и Писандра, одновременно сражаясь с ними обоими, но почему-то медлил. Правда, опасался, как уже говорилось выше, спасения бегством кого-нибудь из противников, что чревато было пагубными для него, Пифодора, последствиями. Тем не менее не может не удивлять, что проявлял постыдную нерешительность человек, неоднократно отважно водивший войско в атаку на грозную вражескую фалангу. Впрочем, в тех случаях он находился в совсем иных условиях, нежели сейчас. Тогда, хоть и ощущал тоже большой страх, но чувствовал поддержку сотен, тысяч своих воинов, защиту телохранителей. Придавало решимости и сознание своего особо значимого и чрезвычайно почетного положения, когда множество людей глядят на него с восхищением и надеждой, верят в его полководческий талант, ожидают его приказов, готовые исполнить их даже ценой собственной жизни. Заставляло забывать страх и ощущение необычайно большой ответственности – ответственности за исход сражения, исход войны, судьбу отечества. Увеличивало храбрость и понимание невозможности отказаться от выполнения боевой задачи, а также того, что нерешительность, промедление могут иметь тяжелые, даже катострофические последствия для коринфского войска. Теперь же он мог выбирать сражаться или нет. Это-то более всего и расслабляло твердость духа.
     «Все, уже поздно. Сейчас уже нельзя начинать. Сейчас уже здесь будут  остальные. Ну, ничего, зато теперь я знаю как мстить им. Мстить так, как я хочу. Это возможно. Я вижу, что возможно. Как мне сразу  это не пришло в голову. Эх, жаль, что сейчас не получилось. Ну, ничего. Можно считать сегодняшнюю попытку пробным камнем. А сейчас, конечно, уже нельзя, уже поздно», – мысленно говорил себе Пифодор, невольно стараясь найти оправдание своей нерешительности и в то же время успокоить совесть. Впрочем, он и в самом деле, почти не сомневался, что время совершить возмездие сейчас уже упущено. Чтобы удостовериться в этом, Пифодор, не выпуская из руки повода коня, сделал несколько шагов в сторону и вышел на такое место, откуда можно было увидеть приближающихся сюда. Из-за холма открылись взгляду гряда невысоких синеватых гор и равнина перед нею с десятками хуторов и земельных участков, брошенных, зеленеющих сорной травою. Владельцы их находились сейчас за стенами осажденного коринфянами города. На всем этом пространстве не было видно ни единого человека. «Вот это да! Никого нет. А я-то думал… Какой подходящий случай! Нет, надо действовать… Неужели я в самом деле трус?! Ведь я же потом не прощу себе, если упущу такой удобный случай!» – подумал Пифодор и вдруг решился. Он обернулся к Писандру и Клеарху.
     Те подходили к нему, держа каждый, как и он, за узду своего коня, готовые вскочить на них.
     – Ну что, поскачем владыка? – сказал Клеарх.
     – Нет, погодите. Давайте коней к этому вот дереву привяжем, – произнес Пифодор, удивляясь тому, как спокойно прозвучал его голос.
     – Зачем? – удивленно спросили оба телохранителя.
     – Хочу позавтракать, – ответил Пифодор.
     – Так мы уж позавтракали, – пробасил Клеарх, – перед охотой.
     – Ну, пообедать, – проговорил Пифодор.
     – Так рано? – удивился Клеарх, но сказал: – А, впрочем, я и сам уже проголодался.
     – Это совершенно не важно – проголодался ты или нет, – рассмеялся Писандр. – Наше дело выполнять все, что желает владыка, быть всегда рядом с ним. Клянусь Артемидой, я хоть и не проголодался, но с удовольствием поем с тобой, владыка. Это мое давнее желание. Ты почему-то всегда сторонишься меня. А ведь есть люди не менее славные, чем ты, которые за счастье почитают посотрапезничать со мною.
     Пифодор криво усмехнулся.
     Он и телохранители привязали коней к ветвям ближайшего дерева и достали каждый из переметной сумы по куску сыра. Клеарх и Писандр хотели начать есть.
     – Да не здесь! – раздраженно прикрикнул на них стратег. – Вон там как сядите, так и будете есть, понятно?! – указал он на два дерева на берегу, находящиеся отсюда в шагах семидесяти, одно из которых было повалено ветром и вполне могло служить сидением.
     – А, и правда, – сказал Клеарх и послушно пошел туда вместе с Писандром и стратегом.
     Теперь Пифодор не чувствовал страха, но испытывал очень сильное волнение, волнение готовности решительно действовать. Однако, когда они приблизились к поваленному дереву, страх снова овладел им, причем такой сильный, что Пифодор окончательно понял, что не сможет решиться осуществить задуманное.
     Но ему было ясно, что если он не сделает этого, то окажется сотрапезником самым ненавистным  ему людям, что ни разу еще не позволил себе и никак не мог допустить.
     Клеарх и Писандр уселись на ствол поваленного дерева и хотели уже начать есть, как Пифодор сам неожиданно для себя воскликнул:
     – Стойте! Не сметь есть!
     Телохранители в недоумении уставились на него. Рука каждого, держащая сыр, застыла на пол-пути ко рту.
     Пифодор растерялся, понимая, что вряд ли можно найти какое-нибудь вразумительное объяснение этому требованию. Попробовал придумать шутливое. Но голова словно одеревенела. В нее не приходили ни какие мысли, кроме: «Надо что-то сказать,.. придумать,.. придумать что-то надо. Но неужели я и вправду трус и не смогу сделать, что собирался?!»
     Телохранители смотрели на него все с большим недоумением:
     – Что с тобой?.. Что с тобой, владыка? Что с тобой сегодня?! Ты вроде как не в себе. Уж не болен ли? И сюда прискакал ни с того, ни с сего. В здравом уме такое бы не сделал, конечно. Клянусь Гермесом, хвороба у тебя какая-то на голову началась. Это я сразу понял, – прервал затянувшееся молчание Клеарх, проговорив приглушенным от тревоги голосом.
     И тут Пифодор неожиданно для себя самого произнес:
     – Тогда,.. несколько лет назад,.. уже, наверное, двадцать,.. даже больше,.. ну, когда мятеж этот был,.. когда аристократов убивали, я слышал,.. говорили, что вы, вроде, там были – в доме Аристея, стратега, что, вроде, его и семью его вы убили?
     – А, – широко заулыбался Клеарх и с гордым видом сказал: – Да, это верно, я там был, а он, – Клеарх кивнул на Писандра, – а он там не был.
     «Он там не был?! Значит, Посидипп ошибся! Писандр не виноват! А я хотел убить его. Вот это да! Выходит, сейчас драться не надо! Это хорошо! Значит, я перед родными чист – не буду мстить сейчас не потому, что боюсь, а просто потому, что не хочу убивать невиновного: не могу же я убить одного, а другого оставить в живых – он же все другим расскажет, – подумал Пифодор и испытал большое облегчение. – Но есть с ними все равно не буду. Скажу, что зуб заболел».
     – Ты что?! Как это я там не был?! – с возмущением пихнул Писандр Клеарха в бок. А кто же там самое главное дело сделал?! Я! Аристея убил не я – врать не буду. Не знаю кто – не видел. Но бабу его и дочек именно я и прикончил! Да! Ты-то, когда мы их насиловали, один из первых в очереди был. Нужду свою справил и побежал… дом обчищать. Поэтому не заметил меня. А я там главное дело сделал! Потому, что те другие, кто со мной был там, разомлели, разжалобились, как удовольствие получили. Или испугались. В общем, колебаться стали: резать – не резать их. Да нас там и мало уж осталось – большинство разбежались, как и ты дом побежали грабить. Остались только те, которые на казнь хотели посмотреть. А резать никто не берется. Вроде бы хотят да побаиваются. А чего бояться-то? Я взял нож и перерезал им глотки. А бабе Аристея еще и титьку перед этим отрезал. Чтоб помучилась. Потом бошку ей совсем отрезал. Взял за волосы и ходил, всем показывал. Так просто, куража ради. Из-за этого, правда, мало что успел прихватить себе из дома. Не то что ты, Клеарх. Ты, видать, и жируешь сейчас потому, что много успел нахапать тогда…
     Писандр хотел сказать еще что-то, но не успел – страшный удар отправил его в глубокий нокаут. От того, что он перед тем, как есть, снял шлем (нащечники его затрудняли свободно принимать в рот пищу), челюсть его оказалась незащищенной для кулака нашего героя. Такая ярость застлала сознание Пифодора, что он действовал, не помня себя, как в тумане. Ему показалось, что рука сама нанесла удар. Он даже не заметил как это произошло, только увидел торчащие над стволом ноги упавшего.
     В следующий миг Пифодор выхватил меч из ножен и приставил острием к шее уже начавшего было есть Клеарха.
     – Вставай, сволочь, защищайся! Вставай, подонок, быстро! Я – сын Аристея! Я вызываю тебя на бой! Я убью тебя, гад! Вставай же, быстро! Защищайся, гнида! – заорал Пифодор.
     Глаза Клеарха широко округлились, вытаращились, лицо мгновенно побледнело. Он в ужасе стал отодвигаться вдоль ствола со словами:
     – Ты что, ты что, владыка?! Погоди, погоди… Да ты охренел что ли? Ты же с ума сошел. Я сразу это понял, как только прискакал сюда. Что нашло на тебя?! Клянусь Гермесом, ты болен. У тебя горячка, должно быть. Погоди, погоди, успокойся.
     – Вставай же, вставай, сволочь! Защищайся, иначе я просто проткну те- бя! – опять закричал Пифодор и слегка ткнул того острием в подбородок.
     Клеарх вскочил как ужаленный, обнажил меч и вынужден был защищаться. При этом он вопил, обезумев от страха:
     – Сюда! Сюда! На помощь! Помогите!
     Нашему герою понадобилось всего несколько мгновений, чтобы победить противника. Меч вонзился Клеарху в горло. Пифодор выдернул клинок, и из раны далеко брызнула обильная струя крови. Стратегу пришлось даже отпрянуть, чтобы не испачкаться в ней. Клеарх вздохнул, как будто, что-то хотел сказать. Во рту у него заклокотало и засипело. Пузыри крови выступили на губах, и Клеарх рухнул спиной на землю.
     Пифодор повернулся к Писандру. К этому моменту тот начал выходить из нокаута и стал подниматься. Стратег удержался от искушения воспользоваться его беспомощным положением. Позволил ему встать на ноги и вполне оправиться от оглушенного состояния. Увидев перед собой с окровавленным мечом Пифодора и поодаль недвижимого окровавленного Клеарха, тот остолбенел и онемел. Видно было, что происшедшее потрясло Писандра до крайней степени. Глаза его с ужасом смотрели то на Клеарха, то на стратега.
     Пифодор не начинал пока действовать, ожидая, когда тот хотя бы немного придет в себя от испуга и начнет осознанно воспринимать его слова.
     – Ты что, ты что вытворяешь, Пентакион?! – наконец произнес Писандр. Лицо его перестало быть бледным и покраснело. – Да ты что делаешь, сука?! Ты кого ударил?! Меня?! – он выхватил из ножен меч. – Ты думаешь, я это тебе прощу, собака?! Правильно говорят некоторые, что ты тираном хочешь стать… Еще не стал, а ведешь себя уже как тиран – свободнорожденных, невиновных людей бьешь! Но даром тебе это не пройдет – у нас еще демократия, у коринфян.
     – Кто, вы не виновны?! Да вы так виновны, что вас убить просто мало. Узнай – я сын Аристея. Ты убил мою мать, моих сестер – сам только что говорил. Я вызываю тебя на бой, чтобы совершить праведный суд!
     Писандр расхохотался.
     – Кто сын Аристея?! Ты?! – сказал он и опять расхохотался. – У коринфян, которые сбросили тиранию аристократов, стратег, значит, никто иной, как сын главного аристократа?! Да, выдумки у тебя немноговато, Пентакион, иначе чего-нибудь получше придумал бы, чтоб найти предлог расправиться со мной. Но я-то знаю в чем дело! Все дело в том, что ты ненавидишь меня. Я это уже давно заметил. Все нос от меня воротишь. Никогда доброго слова не скажешь. Всегда на меня зло смотрел. Просто ты один из моих многочисленных завистников. Вас бесит, что меня все так любят – мужчины, женщины, что я счастливее вас, что меня любят боги. Вот ты и надумал отомстить мне за мою красоту! А Клеарха убил, потому что он свидетель. Но меня не одолеть тебе. Ты вызываешь меня на бой? Так давай же. Я с удовольствием. Умри же, жалкий завистник, умри как собака!
     Он сам набросился на Пифодора. Тот, отбив его первые удары, сказал:
     – Надень шлем. А то надует голову-то – не лето еще.
     Писандр удивленно, но все также гневно посмотрел на нашего героя, затем быстро поднял со ствола дерева, на котором только что силел, шлем, надел его и снова напал на Пифодора.
     Стратег быстро понял, что начавшийся бой легким не будет. Все удары Писандр наносил с большой мощью. Приходилось крепче сжимать рукоять меча, чтобы удержать в руке оружие. По своему опыту Пифодор знал, что боец, который вкладывает много энергии в каждый удар, быстро выдыхается и становится более уязвимым. Но с Писандром этого не происходило – он обладал завидной силовой выносливостью. Вдобавок имел отличную реакцию. Правда, заметно уступал нашему герою в знании специальных приемов. Однако слихвой компенсировал это разумно выбранной тактикой – все время держался на дальней дистанции, в полной мере используя преимущество длинных рук. Пифодор хорошо знал что нужно делать в таких случаях, но мастерство виртуозного фехтовальщика никак не могло помочь ему достать мечом цель. В то же время предпринимаемые действия были чрезвычайно рискованны для него самого: неоднократно клинок противника оказывался в опасной близости от лица и шеи стратега, а один раз скользнул по грудным выпуклостям его бронзовой кирасы.
     Оба сражались без щита: у каждого он остался на коне, притороченный к крупу. Это усложняло задачу нашему герою, так как бой без щитов дает односторонние преимущества обладателю более длинных рук.
     Поединок затягивался. Это не могло не беспокоить Пифодора, опасавшегося, что вот-вот появятся здесь другие участники охоты: «Ничего, скажу, что они напали на меня, Мол, подкупили аркадяне», – решил стратег. «Но только не торопиться. Только не торопиться – не стараться побыстрее закончить бой. Это обычно ни к чему хорошему не приводит – тогда и более слабому противнику можно на меч попасться», – мысленно предостерегал себя наш герой.
     Он побеждал и более высоких противников, чем Писандр, но ни с одним из них ему не приходилось сражаться так тяжело, как с этим хорошо владеющим мечом могучим молотобойцем. Пифодора обескураживало, что до сих пор тот не обнаруживал никаких видимых признаков утомления, тогда, как сам уже порядочно устал. Выручало пока то, что он, испытанный воин, отлично тренированный атлет, был очень вынослив. Поэтому, хотя меч, как ему казалось, с каждым движением становится тяжелее, продолжал орудовать им с прежней быстротой и ловкостью. Стремление Писандра все время наносить тяжелые удары, поначалу вызвавшее у нашего героя пренебрежительное удивление как свидетельство неискушенности в фехтовании, хоть и не причинило пока ему явного ущерба, но совершало свое разрушительное действие, обессиливая его руки.
     «А он силен, собака», – недоумевал Пифодор. И было чему удивляться: первый фехтовальщик Коринфа никак не мог одолеть ополченца, старше его на несколько лет, который отнюдь не славился воинским искусством. Пифодор не знал, что Писандр отличный боец, потому что никогда не сражался с ним в тренировочных поединках. Он часто бился в учебных боях со своими «настоящими» телохранителями, но никогда с теми, кого включил в отряд личной охраны ради мести. Последних не использовал в качестве партнеров, так как понимал, что вряд ли сумеет сдержать в себе ярость, вызванную сильнейшей ненавистью, и не убьет первого же из них, с кем станет упражняться в паре. Не было никакой уверенности, что при судебном разбирательстве удастся доказать непреднамеренность своих действий, – слишком очевиден будет для свидетелей его дикий необузданный гнев. Даже, если бы он смог избежать сурового наказания за такую расправу, то уж точно не смог бы избежать большого позора, каким считалось убийство партнера на учебных занятиях по фехтованию.
     Все оставшиеся в живых «ненастоящие» телохранители Пифодора были тоже довольно сильны физически, а имея на тренировках партнерами искусных воинов, значительно прибавили в мастерстве владения оружием и даже порой побеждали их, что, кстати, замечал к удивлению своему и Пифодор, но не придавал этому никакого значения, уверенный, что видел лишь случайные моменты. Можно только удивляться, что опытный стратег допустил столь грубую ошибку, как недооценка противника. Нечто схожее случалось и в его практике борца, когда он наталкивался на мощное сопротивление атлетов, в которых не ожидал встретить большую силу, зная о редких посещениях ими палестры и потому полагая, что они не могут обладать хорошей формой. Но то были, как правило, люди тяжелого физического труда, слишком изнурявшего их и не оставлявшего возможности для частых занятий спортом, зато развивавшего огромную силу, позволявшую компенсировать ею недостатки в борцовской технике.
     На красивом лице Писандра появилась радостная и удивленная ухмылка, говорившая о том, что он почувствовал свое превосходство, а также о том, что никак не ожидал, что окажется сильнее именитого бойца и атлета. В самом деле, только полнейшие безумцы или люди, не знающие с кем имеют дело, могли по своей воле вступить в смертный поединок с Пентакионом. Писандр тоже не осмелился бы на это, если б на какое-то время не потерял от ярости рассудок, слишком оскорбленный ударом, который нанес ему кулаком в лицо Пифодор. Конечно, Писандр вскоре очень пожалел, что не сдержался, но было уже поздно. Теперь же решил, что появился хороший  шанс исправить положение, что изнуренный явно более, чем он, противник охотно пойдет на примирение.
     – Стой, стой, Пентакион! Обожди маленько! Хватит махать! Обожди немножко! Сказать кое-что надо! – закричал Писандр.
     Удивленный и обрадованный Пифодор отступил на безопасное расстояние и опустил ставший неимоверно тяжелым меч.
     – Слушай, Пентакион, – продолжал Псандр. – Давай остановим это безумие! Клянусь Гераклом, что надо кончать. Ты выпустил из себя дурь, и я выпустил. Пора успокоиться и поумнеть. Надо быть благоразумнее. Я бы не стал предлагать это, ведь я же, сам видишь, побеждаю. Но мое положение все равно – хуже не придумаешь. Если я тебя убью, то кто поверит, что я убил стратега потому, что он напал на меня с Клеархом. Мне придется сразу, как только я тебя убью, спасаться и стать добровольным изгнанником. Я понимаю чего ты боишься – не знаешь как быть с Клеархом. Я понимаю. Но не беспокойся. Давай скажем, что его аркадяне подкупили убить тебя, и он напал на тебя. Ты просто защищался. Я подтвержу. Даже можно сказать, что я убил его, тебя защищая. Мне тогда награду дадут. Здорово я придумал, да?! Клянусь Гермесом, здорово! Ну что, мир, Пентакион?! Ну, давай мириться будем.
     Каким заманчивым не показалось предложение Пифодору, попавшему в весьма трудное положение, он не собирался прекращать бой и был намерен довести его до победного конца, но медлил с ответом, делая вид, что колеблется, готовый вот-вот согласиться. На самом же деле лишь старался продлить передышку, радуясь возможности отдохнуть хотя бы еще чуть-чуть. И тут Пифодор понял, что  появилась хорошая возможность обмануть врага. Тот, похоже, расслабился, потерял бдительность, явно поверив, что противник готов согласиться на примирение и тоже жалеет, что погорячился. Если сейчас резко атаковать, Писандр вряд ли сумеет отразить выпад. Как стратег, Пифодор никогда не упускал возможности обмануть врага, но теперь напряг всю волю, чтобы удержаться от этого соблазна, так как очень хотел, чтобы бой, в котором вершил правосудие, был до конца честным.
     – Ну что, мир, Пентакион? Давай мириться будем, – опять предложил Писандр.
     Пифодор усмехнулся и отрицательно покачал головой.
     – Нет, подонок, мира с тобой не будет, – произнес твердо и с ненавистью стратег. – Я же тебе сказал, что я сын Аристея. Я выполняю долг мести. Пусть нас рассудят боги! Я убью тебя, сволочь.
     Пифодор хотел сказать последние слова громко, угрожающе, но произнес даже тише, чем предыдущие, и они прозвучали неубедительно, даже как-то беспомощно: усталость была столь велика, что не хватало сил даже повысить голос. Пифодор понимал, что теперь нужно броситься на врага, но продолжал стоять, как прежде, тяжело дыша, не желая поднимать слишком тяжелый меч и наслаждаясь отдыхом.
     – Да ты, и вправду, рехнулся, Пентакион! Что ты такое говоришь?! Какой ты сын Аристея?! Я знал одного такого. Он всем говорил, что он не кто нибудь, а Одиссей. Все смеялись над ним, пока он не залез ночью в святилище и не принялся сталкивать кумира, чтобы стать на его место. Тогда его казнили, конечно. Тебя, коненно, за то, что ты возомнил себя сыном Аристея, не казнят, но вот за то, что ты убил Клеарха, вполне могут. Какой-то злой дух вселился и в него, того святотатца, и в тебя. Тому балбесу всего-то навсего надо было пройти обряд очищения. Тогда бы не случилось беды. Лекаря, правда, говорят, что это болезнь. Да, умолишенность – это тоже болезнь. Но ее тоже, говорят врачи, через обряд очищения лечить нужно. Пентакион, тебе просто надо пройти обряд очищения, и ты вернешь свой разум… Давай успокойся. Клади на землю меч. И я положу. Все уладится. Все будет хорошо. Успокойся, – говорил примирительно спокойным тихим голосом Писандр и начал осторожно приближаться к Пифодору. Тот сразу поднял меч, направил острием в него. Писандр остановился и сделал два шага назад.
     – Одумайся, Пентакион! Что ты делаешь?! Ты же видишь – я сильнее тебя. И неудивительно – я же на целую голову выше тебя. Мне стоит только надавить на тебя еще чуть-чуть и тебе конец! Ты понял, тебе конец! Клянусь Аресом, в твоих интересах послушать меня!
     – Заткнись, подонок! – прохрипел Пифодор и бросился на врага. Бой возобновился. Очень скоро соотношение сил между сражающимися стало такое же, какое было перед началом передышки: преимущество Писандра снова сделалось неоспоримым. Правда, усталость теперь и его заметно одолевала. Он уже не расточал неэкономно силы, не наносил много мощных ударов. Пифодор обрадовался, думая, что сражаться будет легче, но вскоре понял, что противник стал только опаснее: бил расчетливее, точнее и даже, когда нужно, сильнее, чем прежде.
     «Нет, я так долго не выдержу. Да неужели же он сильнее меня?! Но я не знал, что он так силен!.. Как же я не замечал этого раньше?! Все. Больше нет сил… Скоро я не выдержу… Неужели он убьет меня? Этот негодяй, тот, кого должен убить я! Убьет меня как убил мать, сестер моих… Кто из богов сыграл с нами такую злую шутку?! По чьей воле мы вынуждены принять смерть от одной и той же злодейской руки?!.. Как несправедливо, о боги!» – такие мысли мелькали и растворялись в страшной усталости, которая, словно невыносимая боль владела всем телом и особенно правым плечом Пифодора. Отчаяние начинало охватывать его. Он старался не поддаваться ему, хорошо зная, что если даст овладеть собою паническому страху, то лишится последних шансов остаться в живых.
     И в поединке Пифодор был стратегом: не смотря на крайне тяжелое свое положение и необходимость, непереставая, работать мечом, он все же сумел быстро проанализировать ход боя и понял, почему проигрывает менее искусному противнику. Причина была даже не в обладании Писандром замечательными для воина качествами – высоким ростом, отличной реакцией, поразительно большой силовой выносливостью, а в недостаточно правильных действиях его самого, Пифодора. Писандр неукоснительно следовал разумно выбранной с самого начала тактике, стараясь держаться от Пентакиона на дальней дистанции. Выше уже говорилось, что Пифодор активно предпринимал то, что нужно предпринимать, сражаясь с более высоким противником, то есть смело шел вперед, стремясь сократить расстояние между ними. Ему часто удавалось навязать врагу ближний бой. Но сближения всегда были кратковременны: Писандр умело отбивался и вновь удлинял дистанцию. Впрочем, Пифодор не менее часто сам отступал: увидев, что атакующие приемы не достигают цели, сразу уходил в оборону, чтобы выждать удобный момент для новой атаки. В общей сложности получалось, что большую часть боя он находился в очень невыгодной для себя позиции и особенно выгодной для Писандра. Тому удалось добиться этого тем, что в начале поединка он обрушил на Пентакиона много мощных ударов, чем сковал его боевой дух, заставил больше заботиться об обороне. По сути, Писандр переиграл его, в первую очередь, стратегически.
     Пифодор мгновенно вспомнил, как еще давно на тренировке учитель фехтования кричал ему, когда он упражнялся в паре с высоким партнером: «Не пяться, не пяться назад так часто, дурень! Только вперед, только вперед! Только там твое спасение! А контратаки – это его, а не твое спасение! Понял?!» При этом он пихал Пифодора в спину палкой, какую специалисты, обучающие воинов и спортсменов, использовали обычно в качестве указки или средства наказания.
     Понимая, что скоро сделается беспомощной мишенью для вражеского меча, наш герой снова начал теснить противника, но не отступал, даже оказавшись в слишком опасном для себя положении. Это было очень рискованно. И опять его выручали поразительно хорошая реакция и виртуозное владение оружием.
     Более правильная тактика быстро оправдала себя: острие клинка Пифодора вдруг с лязгом ткунулось в грудь Писандру. Правда, сил пробить бронзовый панцирь уже не хватало. Тем не менее, этот удар возвестил о переломном моменте в ходе боя. Пифодор воспрянул душою, ощутил прилив сил. Враг же, напротив, заметно испугался, пал духом. Он стал совершать нервные ненужные движения мечом, допускать грубые ошибки в обороне. Пифодор понял, что противник теперь находится в полной его власти, как пойманная мышка в лапах кота. Но играть с нею у него времени не было.
     Пифодор настолько чувствовал себя хозяином положения, что спокойно, не торопясь, выбирал место для поражающешго удара. Он мог бы вонзить меч в шею или лицо Писандру, не закрытые бронзой, но погрузил клинок ему в пах. Набедренник, представляющий собою, как говорилось выше, короткую юбку из свисающих с пояса кожаных ремней с нашитыми на них бронзовыми бляхами, пробить сил хватило. Писандр взревел от боли и отпрянул. Железное блестящее лезвие вышло из раны, и из нее хлынула кровь, как вино из пробитого пифоса. Ноги Писандра мгновенно стали красными. Он пятился, и за ним оставался на земле широкий кровавый след. Еще несколько мгновений назад красное разгоряченное боем лицо его сразу стало белым. Оно уже не было красивым, потому что сморщилось от боли и ужаса. Писандр опустил к ране левую руку, а потом приподнял ее, окровавленную, перед собой. Глаза его вытаращились на нее, сделавшись как у обезумевшего. Он продолжал пятиться, и ноги его все больше дрожали и подгибались. Меч выпал из руки, так как уже не было сил его удерживать.
     – За что,.. за что… ты меня? – проговорил Писандр, глядя на Пифодора все тем же безумно-испуганным взором, к которому теперь прибавился оттенок муки, отчаяния, беспомощности.
     – За то, что ты мне сделал, – произнес Пифодор.
     – Пощади, пощади,.. умоляю.
     – А ты их пощадил?! А ты их пощадил – мою мать, моих сестер?!
     – О, завистливое божество! – Писандр на мгновение обратил взор к небу.– Ты добилось своего! Не могло ты простить мне моего счастья!.. Лишило ума лучшего бойца и его руками убиваешь меня!
     Писандр пал на колени и в луже собственной крови, которую не успевала впитывать земля, продолжал молить о пощаде. Но и так стоять уже не мог и повалился на бок. Левой, дрожащей от слабости рукой он загораживался от Пифодора. Скоро, однако, она упала, ослабевшая. Правая рука, на которую облокотился, не могла его держать, и Писандр лег в изнеможении навзничь и лежал теперь, растянувшись на земле всем своим огромным широкоплечим телом, окровавленным и беспомощным, именно такой, каким Пифодор и хотел видеть того, кто погубил его мать, сестер.
     Глаза Писандра, ставшие, как показалось Пифодору, еще больше и красивее, глядели безумным взором, в котором был ужас ожидания смертельного удара. Наш герой действительно снова выбирал куда направить клинок. Едва он приподнял меч, как Писандр стал отодвигаться да так быстро, словно вообще не был ранен. Он даже вдруг приподнялся и чуть не встал, но снова рухнул, обессиленный, на землю. И тут неожиданно все существо Пифодора пронзила острая жалость к раненому, да такая сильная, что он не мог поднять меч для завершающего удара.
     – Пощади,.. пощади, умоляю, – прошептали бесцветные губы Писандра, бывшие обычно чувственно-красными, – заклинаю…тебя твоей…матерью.
     Если б не эти его последние слова, нашему герою было бы куда труднее довести до конца расправу над раненым. Но как только Пифодор их услышал, лютая ненависть и яростная жажда мести снова объяли его.
     – Кем ты заклинаешь меня?! Кем?! Подонок! – вскричал он. – Моей матерью, которой ты отрезал грудь и голову?! Да?!
     Пифодор даже хотел начать пытать его, но не смог, потому что был не из тех, кто способен на это, и ограничился только тем, что отсек ему голову.
     Затем он сразу с опаской оглянулся и к радости своей увидел, что никто из других участников охоты пока еще здесь не появился.
     Пифодор быстро вытер лезвие меча неокровавленной частью плаща поверженного врага. Потом внимательно оглядев себя, убедился, что на нем нет и капли крови. Искусство Пифодора, как воина, было столь велико, что в таком трудном поединке он не только не получил ни единой царапины, но даже ничуть не испачкался брызнувшей на него вражеской кровью.
     Наш герой быстро подбежал к привязанным коням. Отсюда он мог увидеть приближение разыскивающих его. Никого по-прежнему он не заметил.
     Пифодор разнуздал скакунов Писандра и Клеарха, снял с них уздечки, попоны, переметные сумки, шиты убитых седоков. Отвязал этих коней, поскольку не желал, чтобы они стали добычей волков, а разнуздал, снял снаряжение, потому что не хотел, чтобы их, оказавшихся на воле, стесняли, наверняка, надоевшие им придуманные людьми приспособления для езды, тяжелые бронзовые щиты и не такие уж легкие, пусть и на половину пустые, сумки. Наш герой поступил так из-за свойственной ему и вполне естественной жалости к животным. Затем он отвязал своего коня, сел на него и помчался прочь отсюда.