Крылья родины крылья родины

                КРЫЛЬЯ  РОДИНЫ
                Я погиб, наверно, первым
                Утром, летом, в сорок первом …                …Только память нам цена      
    - Это Павло летит. Вынесите меня на улицу, на воздух. Хочу видеть сына в небе, - властно потребовал дед Андрей от жены и сыновей, что были в хате,- выносите, прямо с кроватью выносите. Ира! Хлопцы быстрее…
И, пытаясь приподняться на локтях, словно и вовсе встать, он весь напрягся, высоко поднял голову так что вены наше и лбу напряглись и с улыбкой посмотрел на домочадцев.
В воздухе над деревней нарастал гул самолёта, не гул, а рокот, совершенно новый звук поселившийся в природе в последние годы. Никита и Иван кинулись было к двери, чтобы бежать смотреть, но дед Андрей грозно прикрикнул:
       - Куда? Несите кровать и меня, - и сыновья, взрослые уже мужики, послушно вернулись подхватили кровать со « шкурой и арматурой», что осталась от их отца и понесли к выходу из хаты. Мать суетилась вокруг и вовремя раскрыла двери. Свежий утренний прохладный воздух ворвался в хату вместе с нарастающим рокотом самолётного мотора с неба. За многие годы в этот дом впервые ворвалась радость, радость, счастье и гордость.
-«А вдруг и правда Павлик летит?» - подумала уже вся седая, но ещё фигуристая м и симпатичная мать, Ирина Павловна, помогая, вернее придерживая руку мужа, когда кровать проносили аккуратно через сени сыновья.
Кровать с отцом поставили посередине двора, помогли ему полулечь на подушки и спинку и все четыре стали вглядываться в небо: синее синее, яркое, чистое, бездонное, бесконечное и вечное. А рокот всё нарастал, но в ярком утреннем солнце ничего не было видно кроме синевы и бесконечности небесного простора. И вдруг над горой, с северной стороны показалась маленькая черная точка. Все увеличиваясь и увеличиваясь она вот уже превратилась в четкие контуры самолёта и стремительно понеслась прямо ко двору Маркуцы-кузнеца. Он пронёсся так низко над крышей, что все увидели красные звёзды на крыльях и пилота в передней кабине, который махал им рукой . Ещё миг и самолёт скрылся за хатой. Уже народ со всех хат вывалил на единственную улицу и бежал кто куда. Самолёт развернулся, сделал ещё круг над всем теперь хутором и пошел не посадку в сторону парующего в этот год Никулина поля.
- Вернулся, вернулся, - Шептал сквозь стиснутые от боли зубы дед Андрей.
Народ бежал к Никулину полю. Самолёт коснулся колёсами травы, промчался и стал, но мотор не глушил, развернулся и, взревев мотором, покатил навстречу бегущей толпе и метрах в двадцати от народа замер и умолк .
Пока люди подбежали к замершей в стремительной позе огромной «птице», летчик уже отстегнул парашюты и выбрался из кабины на крыло. Народ обступил самолёт со всех сторон, гомонел, трогал невиданное чудо руками. Никита и Иван приблизились к лётчику, вглядывались в лицо под лётным шлемом, а тот, нагнувшись к задней кабине достал вещь-мешок, браво накинул его на плечо и быстро повернулся к толпе. И теперь все сразу узнали – Маркуца Паша, сам, собственной персоной, наш деревенский. А пилот надел офицерскую фуражку и спрыгнул с крыла на землю.
- Ваня! Никита! Братья! Вот так встреча! - он обнял братьев запросто за плечи будто расстались только вчера, громко смеясь и показывая белые зубы, что блестели на смуглом от загара  лице. Непослущные  волосы его, ещё смятые летным шлемом, ёжиком торчали из-под фуражки. А глаза, взгляд, улыбка – у всех троих были одинаковые. Одно слово – братья Маркуцы кровь. Только двое были одеты в крестьянские лохмотья, а третий – в новой гимнастёрке, с тремя ромбами и крылышками в петлицах, на груди орден Боевого Красного Знамени, галифе, сапоги начищены, блестят так, что смотреться в них можно, но осанка, походка, манеры – точно Маркуцы кузнеца в молодости.
- Привет, сельчане! Узнаёте? – он приветливо помахал всем рукой и стал жать протягиваемые к нему мозолистые, грубые ладони мужиков, радостно похлопывал. Узнавая знакомых по плечу, обнимался просто как будто и сам был крестьянин, а не Красный командир.
- А нука, вот Вы двое идите сюда, - он подозвал к себе двух мальчишек лет десяти двенадцати, - заступаете на охрану объекта, -  он указал на самолет и четко отдал команду, официально и строго. Мальчишки вытянулись по стойке смирно, а один живо ответил:
- Есть , товарищ командир!
Братья, счастливые и довольные, с уважением  поглядывали на Пашу и с нескрываемой гордостью на сельчан:
- Во как! Вот так! Во каков! Знай наших…- срывались с губ у них отдельные слова, голоса вздрагивали каждый раз, скупые слёзы радости блестели на щеках.
Народ шумел , обступал со всех сторон, трогали Пашу руками, будто узнать хотели настоящий ли?
-Паша, а что это за птица такая, будто как фанерная? Аль из материи какой? – поправляя на лысой голове зимнюю шапку, шипелявя  спросил беззубый дед Федор, несмотря на июльское утро, он был в валенках и зипуне и попыхивал уже самокруткой.
- Это, дядь Федя, самолёт, а не птица, Р-5 называется, состоит на вооружении в РККА, как настоящий солдат службу несёт. Боевая машина. Вот.
- А почему крыла два?
- А колёса, что не убираются?
- А сколько сил движок?
- А скорость, высота? – со всех сторон посыпались вопросы от мужиков-.
- Вы даете, инженеры прямь все! Не два крыла, а полутороплан, Это колёса, а это рулёжный костыль. Мотор -500 лощадей, до Миллерова за шесть минут долетит, скорость до двухсот километров в час, а высота  - ну это кто сколько сможет, - он был весел, приветлив, явно рад всему здесь, но вдруг резко повернулся через левое плечо, оправил гимнастерку под портупеей, перекинул вещь-мешок на другое плечо  и  обратился к братьям:
- Пойдемте скорее к отцу, - обнял их за плечи и все трое строевым шагом пошли в хутор. Народ семенил следом. А у самолёта остался строгий караул…
- Павло, точно Павло, - всё ещё доносилось следом, - Офицер, орденоносец, пилот. А на спине у орденоносца на гимнастёрке расползлось  пятно от пота как у простого крестьянина.
- Пятьсот лошадей, а у нас во всём хуторе – десять.
- Скорость – двести, до города за шесть минут? Надо же, - рассуждал молодой парень, босиком шагая по прогретой уже земле, - вот оно чудо техники.
Старый саманный дом  семьи Маркуцы, обитый обрезной доской доживал четвёртый десяток лет, но был всё ещё крепким, теплым и надёжным. Его купил в 906 году молодые ещё Ирина и Андрей, перебравшись на Дон из Бердянской губернии, спасаясь от голода. Плетёный забор встретил Павла открытой настежь калиткой. Богатства на подворье не было , но где-то в глубине двора за домом на базу мычала корова. Несмотря на бедность на « поместье» был порядок: под крепким навесом аккуратно сложены были заготовленные уже на зиму дрова, поленница к поленнице, просыхали под летним солнцем, там же блистала белизной летняя печь, а из трубы над навесом шел белый дымок и пахло вкусно, на деревянных полках тут же в ряд, словно артелерийский арсенал, выстроились кастрюлю, кастрюльки,  миски и кружки, в одной их которых словно штыки торчали ножи и ложки. Двор весь был метен, ещё со свежими следами метлы. Зелёная травка  кое-где уже погорела под жарким летним солнцем и желтыми пятнами, словно орнамент, на зелёном ковре, устилала двор.
Посредине двора, на крашенной в белый цвет, большой двуспальной кровати полулежал на подушках дед Андрей, весь напряженный и, сжимая до белизны в пальцах простыни и одеяло, будто пытаясь встать, тянулся всем своим худым телом навстречу вошедшему в калитку сыну. Вены на шее и лбу бились в напряжении, горевшие сухие глаза вмиг стали мокрыми от скупой мужской слезы при виде Павла:
- Сынок ! Паша! Какой ты стал…- шептал он пересохшими губами, разглядывая утянутую ремнем и портупеями  стройную фигуру быстро шедшего к нему Павла.
Но тут из дверей самого «замка» выбежала уже седая, но ещё стройная женщина в длинных юбках и с платком в руке и, утирая слёзы счастья, бросилась на шею сына.
- Здравствуй Ма, - Паша , склонившись над маленькой стройной фигуркой, нежно обнял её и целовал в щеки. волосы, лоб. Загорелое лицо его озарила улыбка и зубы блеснули сквозь яркие губы. Глаза тоже наполнились влагой.
- Мама, мамочка моя, - он прижал её к груди и замер.
А она прижалась к крепкому плечу сына и вдыхала всей грудью его запах, запах своего ребёнка и слушала стук его сердца сквозь новую гимнастёрку и плакала и радовалась и была счастлива.
- Ну, мать, хватит, - зашумел дед Андрей, - А то я не доживу до встречи. Пусти его ко мне.
Павел высвободился из объятий матери и подошел к отцу. Тот оторвал правую руку от простыней и подал жилистую шершавую ладонь сыну и они взглянули друг другу в глаза и вся жизнь их с того самого момента как  Андрей взял на руки только что родившегося младенца и скитания по Сибири и тяжелая работа в кузнеце до самого отъезда Павла в город, пронеслась вмиг в голове у старого смертельно раненного деда Андрея и Гордость, чувство достоинства, удовлетворение в прожитой жизни наполнили душу и сердце старого кузнеца. Паша смотрел на иссохшего теперь, худого и маленького Отца и тоже слышал стук молота, ощущал жар от горна и видел потоки пота под бьющейся от напряжения вены на его лбу. Вся его жизнь прошла в напряжении, тяжелом труде, мучениях и лишениях.
 Сын склонился к отцу, обнял его за худые плечи и поцеловал в щетинистую щеку:
-Ну как ты , батя, чего утворил? Как же это?
Только вчера вечером пришла в часть телеграмма на его имя: « Отец умирает тчк сможешь явись тчк брат Никита тчк».
Пошел к командиру. Тот прочел, посмотрел на молодого лейтенанта, на боевой орден на груди и коротко сказал:
- Завтра вылетай в 6.00 на РБ – 5 борт  №4, в 20.00 быть в расположении.
Вот так, отсутствуя одиннадцать лет, вернулся  Павел домой.
Всё ещё держа ладонь отца, он присел на край кровати, хромовые блестящие сапоги хрустнули под ним. Паша изменился за эти годы: окреп, худое когда-то тело покрылось мышцами, детское лицо приняло взрослые серьезные черты, короткий ёжик русых и жестких волос, большой лоб, открытые и добрые глаза отделенные друг от друга крупным мясистым носом, всматривались с любовью в  отца и тонкие губы краснеющие на загорелом лице, изогнулись в улыбке:
- Здравствуй папа, здравствуй родной! – он опять склонился и коснулся колючего лица своей гладко выбритой щекой.
Дед Андрей силясь, пожал руку сына и смотрел на него во все глаза, веря и не веря своему счастью.
- Вот, Паша, и пришел мой конец, помру на днях. Заканчивается жизнь. Спасибо, что проститься пришел, вернее прилетел. Больно очень, Паша, и в животе и на душе. На кишки свои смотреть страшно, они извиваются там в ране как змеи,- он указал пальцем на одеяло над животом, Больно и глупо. И чего он взбесился этот бык?
…Случилось всё два дня назад. Как обычно людское  стадо пригнали на окраину села в загон, на обеденную дойку. К этому времени из деревни к загону потянулись женщины с мужьями. Тогда, до Войны мужчины или сыновья ходили с женщинами  на дойку, как носильщики ценного груза – молока, от загона домой. Как обычно женщины уселись на маленькие табуреточки каждая возле своей коровы, вернее у налитого за день молоком вымени и начали доить, Только звон струй молока о ведра раздавался со всех сторон. Мужики слонялись вокруг, дед Андрей уселся на перекладину загона и закурил, задумался. Стадный бык, владелец коровьего «гарема»,  красавец и великан стоял в стороне и пощипывал жидкую травку на вытоптанной земле загона. Но вдруг вздрогнул и начал метаться по загону, словно испугался чего-то, толкая женщин. Разлил несколько ведер с молоком. И пошел в атаку на Ирину, Андрееву жену, грозно мыча, опустил голову, направляя на неё свои рога. Дед Андрей сорвался с перекладину и кинулся к быку, схвати его за один рог и стал оттягивать его в сторону. Перепуганная Ирина подскочила со своего стульчика и замерла в ожидании.
- Беги, - закричал ей дед Андрей, но она не двигалась.
Со всех сторон уже бежали мужики и хлыст пастуха резнул по спине бугая, но в этот момент на глазах у всех и испуганной Ирины Павловны один рог быка с резким движением головы  вошел в живот деда Андрея и словно куклу швырнул его вверх, так что он подлетел на пару метров, перевернулся в воздухе и щлепнулся на землю уже без сознания. Из огромной раны в животе текла кровь и медлено вываливались на землю кишки. Истошный вопль Ирины Павловны резанул воздух вслед за вторым ударом хлыста о спину зверя, бык взревел и кинулся прочь, снеся стенку загона, помчался в поле. Люди обступили деда Андрея, он лежал неподвижно, только кишки извивались как змеи, а земля пропитывалась кровью.
- Мертв, - сказал кто-то, - преставился, - и, словно услышав эти страшные слова, дед Андрей застонал и перевернулся с боку на спину.
- Жив, - сказал ещё кто-то, - жив, чертяка.
А Ирина Павловна наклонилась над мужем и стала собирать скользкие кишки и заправлять их опять в живот, а другая женщина обмывала их от земли молоком.
Вот так участник уже трех войн, орденоносец и офицер, военный летчик Павел Маркуца вернулся спустя одиннадцать лет в родной дом и стоял посреди двора у кровати умирающего  от боли отца, обнимал свою постаревшую маму и смотрел на хату обитую старыми досками, внутри которой тридцать три года назад он и явился в этот жестокий мир.
Старшие братья его, Иван и Никита, уже суетились под навесом у печи и стола, расставляя тарелки. Сюда же перенесли следом и кровать деда Андрея, в тень, поближе ко всем. Расселись, Павел достал из вещь-мешка консервы, хлеб, сахар, масло, достал и бутылку запечатанную сургучом с надписью «Московская». Братья хоть и были старше Павла, посматривали на него с опаской и доброй завистью: уж очень красивый м знаменитый был их младший брат.
- А что ж Аня и Катя? – спросил Павел протягивая Никите бутылку, - открывай.
- Живут, живут себе и неплохо живут. Аня в Миллерово на фабрике работает, муж тоже из фабричных. А Катя? Катя в Мальчевском хуторе, замужем. Доярка. У обеих детки. Мы ж писали тебе, - управляясь у печи с чугунками не без гордости говорила мама, - внуков-то у нас уже восемь душ, только эти вот, - она кивнула на старших, - никак по второму не родят, - а твои-то что? Ты сам Орёл, гордость наша, - поставив чугунок посреди стола и отложив полотенце, она опять обняла Павла и поцеловала в волосы и отвернувшись утёрла с глаз слезу.
- Да мы, мама, сейчас тоже живём хорошо, квартира в доме красных командиров, на третьем этаже. Вовка учится, закончил четвёртый класс, пионер, сейчас в лагере на Дону. Томочка с мамой, пока дома.
Павел с интересом рассматривал братьев, изменились за годы разлуки, другими стали, уже мужики, волосы с проседью, руки темные жилистые с крупными пальцами, кожа на загорелых лицах уже в морщинах, даже с виду твёрдая и прочная, похожи друг на друга и манерами и речью. Ваня чуть ниже будет и худее, одет в рабочий комбинезон и сапоги и пахнет от него соляркой и маслом, молчун, слова из него не выдавишь, а в работе –зверь, ударник, новатор. Жесткие густые волосы в породу Маркуц у всех троих братье и лежащего в тени навеса больного отца, отличаются только количеством седины: от почти белых у отца до ещё не тронутых сединой у Павла. Выпили по рюмке, закусили, выпили по второй, Павел – половину, а дед попросил и третью, а есть не стал.
- После водке мне легче стало, и боль утихла и на душе спокойней. Вы же знаете я не пьяница , я всего лишь любитель, - даже улыбнулся старик. Руки его отпустили одеяла, он расслабился, уложив правую рук под голову:
- А помните как в Сибири жили, как там всё красиво, сколько снега, черёмуха как цветёт, какой запах. Правда, голодно. И ещё тяжело. Но все же я молод был и мать была ещё красивее чем сейчас, да Вас куча. Хорошо было! – дед улыбнулся, глаза его смотрели в небо задумчиво, блестели, а мысли были там, в далёкой юности.
- Сверни покурить, - сказал он Ивану, наконец вернувшись в сегодня, - А что, Паша, война будет? Что там Гитлер затевает?
- Не посмеет, должно быть, но силы огромные собирает, уже почти всю Европу подмял, и самолёты у них сильные мощные, но и наши не хуже будут. Не дадим, не позволим. «Кто с мечом к нам придёт, тот от меча и погибнет» - это про них и сказано.
- Это твоя-то этажерка, что за хутором стоит? – усмехнулся Никита.
- И эта тоже, она бомб сколько берет, знаешь? Летает и тихо и низко или быстро и высоко. Хороший самолёт! Не смейся Никита. У нас есть чем Родину защищать.
А мама всё крутилась вокруг стола, поглаживая по головам своих сыновей, но больше всего и чаще всего обнимала и целовала Павла, а тот как в детстве прижимался к ней головой и, чувствуя материнский запах, может ещё и запах её молока, что наливал его когда-то жизнью, пребывал в блаженстве и полном благополучии. Здесь, под навесом он был счастлив.
Чуть погодя прибежали внучки, девчушки лет пятнадцати, почти девушки посмотреть на дядю лётчика и невестки пришли и пошел хуторской поздороваться, спросить о чем-то, будет ли война, видел ли он, Паша, Сталина? Сталина он не видел, а вот Клима Ворошилова и Всесоюзного старосту Калинина видел, когда орден получал. Про войну воевавший летчик знал много, но не рассказывал особо, только старался убедить, что Армия у нас сильная и  ни один супостат не посмеет ступить на Землю нашу. Так и прошло время, когда шум в «поместье  Маркуцы» утих и Паша расстегнул ворот гимнастёрки и расслабил ремни, мама предложила:
- Ты, сынок, приляг с дороги, отдохни, пойдём в дом.
- Да, мама пойдём, но уже не с дороги, а перед дорогой, мне лёту до части два с половиной часа.
Мать опять прижала ладони ко рту, глаза её повлажнели и с жалостью, нежностью и любовью взглянула на сына. Ведь не знала ещё она тогда, что это последняя их встреча. Вошли в хату. Всё здесь было знакомым и родным, от запаха до окон с облупившейся краской. Вот в этом углу и стояла когда-то его детская кроватка, на стене висел коврик с рисованными медведями и маленький Павлик ноготком отковыривал кусочки краски от коврика этого, желая узнать, что там за мишками спрятано.Он сел, расстегнул партупею, снял сапоги.
- Да ты, Паша, ложись сюда вот, на кровать,- мама уже расстилала большую постель с белым бельем и взвивала умело подушки, - А знаешь, сыночек, вот на этой кровати я и родила тебя в седьмом году. Да здесь, на этом же месте. Так что ложись, вздремни часок, это твой угол, тут тебе мир открылся.
Удивляясь этому открытию, Паша широко открыл глаза, ведь он всегда знал, что родился в этой хате, но что в этом углу, на этой кровати… Это было откровением, словно тайна большая и очень важная раскрылась вдруг и всё объяснила. Он улёгся на мягкой перине, вытянулся и блажено закрыл глаза. Картины  давнего детства поплыли в голове,  то он видел себя со стороны, в той детской кроватке у ковра, то босоногим сорванцом, что ловил рыбу в речушке, чтоб накормить маму, то подпаском в далёкой Сибири, в Петропавловской губернии, и заснул, задышал мерно и глубоко, и со сне видел он Испанию с высоты полёта своего  боевого «Яка», видел в прицел лицо немецкого лётчика, когда доли секунды решали кому жить, кому камнем упасть на Землю и погибнуть. И вот «немец» загорелся и с воем помчался к Земле, рассекая  горячий испанский воздух.  Паша проснулся от такого видения. « А что он , тот немец, ведь у него тоже должна была быть кроватка и коврик на стене и он, наверное, ковырял ногтем краску?…»
Ровно в 17.00 Р-5 взревел винтом и, пробежав по Никулину полю, поднялся в воздух, облетел хутор по кругу, спустился к «поместью», где лёжа в кровати посредине двора, ему махал рукой отец, братья взяли « под козырёк» и мама размахивала своим красным платком  одной рукой, а другой прикрывала губы изогнушиеся в рыдании. Затем  самолёт развернулся и лег курсом на Юг, там за хутором , за пригорком к огороженному загону приближалось стадо коров, а в стороне от загона, привязанный на цепи, пасся отстранённый от «гарема»  красавец и великан черный бык…
Было это 22 июля 1040 года. Ровно через год Павел Маркуца станет Героем Советского Союза, а ещё через четыре месяца и пять дней погибнет смертью храбрых, спасая  Родину и Свою Ивановку от лютого зверя!
Но это ещё будет. А сейчас «этажерка», разрезая воздух мощным винтом и оглашая округу рокотом мотора со скоростью 200км в час, летела на Юг, чтобы успеть вернуться в «расположение» к  20.00. Там Павла ждала жена и двое детей, там ждало его счастье, простое и такое сложное счастье Человека!

Герой Советского Союза.
Прошел почти год после полёта Павла в родительский дом. Отец умер вскоре, но на похороны Павел попасть не смог: служба забросил его далеко от  «расположения», зима прошла в тренировках и учебных полётах, редких, но радостных вечерах в кругу своей семьи, на новом месте службы в Старой Руссе. Красные командиры в те годы жили в значительно лучших условиях, чем нынешние. Почти каждый город страны имел свой район «домов Красных командиров». Это двух- и трехэтажные дома постройки тридцатых годов прошлого века, специально для РККА с ещё деревянными лестницами, большими окнами и комнатами. В те далёкие годы в квартирах не было «удобств»: приносная вода, туалет во дворе, керосинка в кухне… , но это было жильё, отдельное жильё для каждой семьи. Это сейчас эти домики обставлены всех сторон дорогими машинами, украшены сайтингом и спутниковыми антеннами и смотрят на мир пластиковыми окнами, а тогда, накануне Войны, редкий желтый фонарь освещал двор, в окнах горели тусклые лампочки из коллекции «лампочек Ильича», и люди в  военной форме со стройными и сильными телами входили в эти подъезды. Но сам воздух тех лет был наполнен звуками стремления всей страны к великим целям и свершениям. Молодой социализм во всей своей силе и красе уверенно шагал по русской земле, заявляя на весь мир о преимуществах  коллективной собственности и коллектива вообще. Вот и РККА – Рабоче-Крестьянская Красная Армия была сплоченным, дружным м сильным коллективом. Каждое утро из репродукторов во всех квартирах лились патриотические песни: От Москвы до самых до окраин,
                С южных гор до северных морей,
                Человек проходит как хозяин, 
                Необъятной Родины своей.
И новая жизнь в новом дне начиналась. Целеустремлённые люди, пионеры и комсомольцы, рабочие и военные, стремились в новый день и в новую жизнь.
- Аня, я сегодня буду поздно. Полёты, а потом учеба и политзанятия, - допивая чай , говорил жене уже одетый в форму Павел. Аня, Аннушка, котёнок, девочка моя, в модном по тем временам халатике хлопотала на кухне над керогазом или попросту керосинкой, подкачивая воздух в бачок и регулируя мощность пламени в горелке, доготавливала завтрак для ещё спящих сына и дочери.
- Только, Паша, я прошу тебя будь поаккуратнее в небе. Я очень переживаю, когда воют моторы и гудят самолёты в штопоре и на виражах. У нас двое детей. Береги себя.
А Паша уже поправлял портупею и надевал фуражку готовый к выходу. В коридоре, у двери поцеловал жену в губы, а из спальни тем временем вышел заспанный Вовка и словно не замечая нежности родителей по утрам, поплёлся в кухню умываться. Павел ушел. Маленькая Томочка ещё спала, посапывая своим носиком в постельке и обнимая плюшевого мишку. Через неплотно закрытые шторы  в уголке в комнату пробивался луч солнечного света, медленно перебираясь к кроватке девочки по белёной стене. За окнами бушевал май, цвели яблони и вишни. Только закончились первомайские праздники, по улицам неслись ещё неубранные первомайские листовки, сброшенные с самолётов. Природа прогревалась в весеннем солнце, оживала и стремилась жить, набирая силы зеленью деревьев и обилием  цветов. Была сегодня пятница 9 мая 1941 года. Ещё никто  в Мире не знал, что будет значить этот день в жизни Советской Страны и всей Планеты. Обычный день: рабочий, учебный, трудовой..
Проводив мужа, Аня принялась собирать сына в школу. Ещё сонный мальчик ел плохо, но выпив чаю, ободрился и стал одеваться под звуки песни из репродуктора, умело и быстро повязал красный галстук, надел школьную пилотку, схватил ранец и уже побежал к двери, как его остановила мать:
- А завтрак? Ты опять? – и она открыла ранец и засунула туда свёрток с бутербродами.
- Ну, ма, как же я буду есть, когда никто из ребят не ест. Мы едим только в столовой, ты же знаешь. Ну оставь дома, я съем, когда вернусь.
- Нет, съешь после второго урока, ты плохо позавтракал, - и она застегнула крышку ранца на спине у мальчика.
И хотя она прекрасно знала, что бутерброд он или принесёт домой или отдаст кому-нибудь из голодных ребят, каждое утро ложила его в ранец. Уже с детства волевой характер сына указывал на его умение ставить и достигать свои цели. Тогда тоже никто не знал, что он будет сыном полка, в котором воевал и погиб его отец, и что он станет ученым, деканом факультета по работе с иностранными студентами Ростовского Государственного Университета. А задатки той будущей жизни закладываются именно сейчас и именно в отношении этого бутерброда с маслом…
Вовка ушел, а керосинка на кухне уже нагрела воду для стирки. Аня заглянула в спальню, где спала безмятежно дочка и отправилась стирать. Обычный день уже начался с его заботами, радостями и надеждами.
Муж уже давно подал рапорт на учебу в Военно-Воздушной академии и с нетерпением ждал с дня на день подтверждения или отказа. Нет, только подтверждения. Ведь, вручая ему Орден Боевого Красного знамени, сам Калинин спросил : « Что думаешь делать дальше, сынок, учиться или летать?» « Буду учиться, чтобы лучше летать» - ответил тогда Павел. Как же могли ему отказать, ему участнику трех воин! Вот и жена каждый день ждала мужа со службы с  известием о подтверждении…
 День прошел в домашних заботах. Маленькая Тома была очень живой девочкой и за ней нужен был глаз да глаз: И косички заплести и чтобы обязательно с белым бантиком, и следить чтоб не учудила чего, и стирку сделать  и воду принести из колонки и вынести и посуду помыть иобед приготовить и погладить одежду… Поэтому у мамы было правило: приучать дочку к труду игрой: играя Тома мыла тарелки в чашке, а мама проверяла и перемывала, играя мела пол,  а мама переметала, играя пыталась стирать, а мама перестирывала. А вечером девочка играла с папой и засыпала у него на коленях. Счастливая Советская семья. И счастье это не давало покоя Гитлеру в Германии и он готовился, тайно готовился это счастье разрушить. И кое в чем преуспел.
22 июня 1941 года
И вот подтверждение всё таки пришло. Старший лейтенант Маркуца Павел Андреевич допущен был ко вступительным экзаменам в Военно-Воздушную Академию СССР.
Получив вызов к командиру полка, Павел сердцем понял зачем. Николай Иванович Дмитриев, гвардии майор, улыбаясь вышел из-за стола навстречу:
- Что допрыгался, долетался? – улыбка исчезла с лица майора.
Павел в удивлении замер, сомнение кольнуло в сердце. Майор обошел вокруг онемевшего подчинённого и опять подошел к своему столу, взял со стола документ и громко прочел его:
- Первый экзамен 22 июня. Готовься, - он опять подошел к Маркуце и обнял его, - вот допрыгался с парашютом и долетался на трех войнах. Это Москва, Паша, а не Старая Русса, столица! Учись и будь достоин.
- Служу Советскому Союзу! – приняв стойку «Смирно», ответил радостный старлей. Всё в нём ликовало: сердце билось в груди так, что окна дрожали, силы появились такие, что бегом бы добежал от Старой Руссы дл Москвы, глаза блестели, щеки горели, в  мозгу звучал Гимн Советского Союза. В руке он держал приказ, как был уверен – главный приказ в своей жизни.
- А знаешь, Аня? – он оборвал себя на полуслове и стал медленно раззуваться в коридоре у дверей,- Знаешь, Аня!  Что нас ждёт? - после паузы, изменив лицо как майор Дмитриев, и посмотрев сурово на жену, продолжил он, поднимая указательный палец вверх.
Аня побледнела и застыла на месте, прижав руку к губам и испуганно взглянула на мужа.
- Нас  ждёт, - глубоко вздохнув, произнёс Павел с надрывом, и вдруг радостно продолжил, почти крича, - нас ждёт переезд В Москву, - и подхватив жену на руки , уткнулся лицом ей в грудь. Сладостный и родной запах ворвался внутрь самой сущности Павла, запах жены, её одежды, волос, - запах любви, счастья, исполнения желаний.
Из спальни выбежали дети, Тома стала прыгать и хлопать в ладоши, а Вовка с серьёзным видом подошел к отцу:
- Поздравляю, товарищ старший лейтенант! -  и пожал ему руку совсем как взрослый, так как  жал её час назад майор Дмитриев, - я, пожалуй, тоже поеду с Вами.
Все засмеялись…
Ночь перед первым экзаменом Паша спал сладко и крепко. Привыкший к постоянной опасности, к смерти, что часто гуляла рядом, он не нервничал инее переживал, программу знал хорошо и был готов … И только, в Академии, на построении, суровое лицо Начальника сразу породило страх  в душе Павла и слова его:
- Сегодня в 4:00, без объявления войны фашистская Германия…. Экзамены отменяются… всем срочно вернуться в дислокацию частей… Летчики, помните, у нас в петлицах Крылья - Это Крылья Родины!

Первый боевой вылет
Война, Событие ожидаемое всеми, случилось нежданно. Началась многолетняя, самая кровавая битва в истории Рода Человеческого. Битва безжалостная и жестокая, свирепая и лютая, неравная и справедливая, долгая и мучительная. Началась!
Старая Русса не была готова к войне, но в первые дни город избежал бомбардировок. И начал подготовку к обороне, эвакуации,  наступлению и отпору. Напряжение и страх, причем страх смерти витали в воздухе. Люди покидали город и на Восток потянулись колоны беженцев.
27 июля, на пятый день войны, Павла вызвали в штаб. Он только вчера вечером добрался до своей части  и побывал уже дома. Начальник штаба сухо поздоровался, пожал руку, указал на стул у стола, где уже сидели офицеры. Во главе стола сидел новый командир полка подполковник Кочеванов, а сам начштаба подошел к карте на стене.
- Начинайте, товарищ майор, - подполковник поправил волосы на голове всей ладонью и осмотрел собравшихся.
- За первые пять дней войны, мы потеряли уже пять машин. Три неисправные. Сейчас в строю 41 самолёт: 32 СБ и 19 Р-5. Техсостояние хорошее. В целом полк готов к боевым действиям и воюет с успехом. Бомбовые удары наносит точно вовремя и эффективно. На сегодня задача – вылететь на разведку в глубокий тыл к врагу. По последним данным немцы уже захватили большую часть Белоруссии, Украины и Прибалтики, рвутся к Ленинграду.  Задача – сделать снимки вот этих, этих и этих территорий, - он указал карандашом на карте, -  Летит экипаж Маркуцы, вылет завтра утром в 3:00, к шести будете в заданном районе, уже будет светло. Командованию нужны снимки, только снимки, и целые машины и живые летчики. Второй экипаж капитана Вропаева вылетает в 3:30 с тем же заданием.
- Товарищи офицеры! – встал подполковник Кочеванов и вместе с ним все присутствующие, - мы потеряли пять машин, они не вернулись на аэродром, связь со всеми прервалась во время боя, самолётов нет, а вот люди может и живы, это пятнадцать человек личного состава, достоверных данных о их судьбе мы не имеем. Поэтому я прошу, старший лейтенант Маркуца, берегите себя и людей, убивайте врагов и помните у нас в петлицах крылья – это крылья нашей Родины!
 С совещания Павел вышел подавленный. Это будет первый боевой вылет в этой войне, но уже тридцать второй боевой в жизни. Не это угнетало его. Завтра должны уезжать Аня с детьми. Поезд в11:00, он явно не успеет. Сегодня у них последний день. Что ждёт завтра неизвестно…
Осмотрел самолёт, поговорил с механиками, с товарищами: штурман Долгополов Олег, он же фотограф,  стрелок-радист Саша Орлов, - экипаж машины боевой. Для ребят это первый боевой вылет вообще. Они полны энтузиазма, возбуждены, шутят, глаза блестят, но в них виден страх, первый раз идут на встречу со смертью, что летает где-то там на Западе во всем Русском небе, бродит по Русской Земле. Страх и ярость, стремление уничтожить эту смерть. Они верят, что ещё неделя другая и врага выкинут из страны…
Домой пришел, когда солнце красным шаром висело у горизонта. Жена собирала вещи, Вовка помогал, дочка играла в уголочке с куклой, укладывала её спать. Он стал у двери в спальню, где возилась Аня, оперся о косяк и смотрел на её фигурку,  на её руки, их движения были плавными, мягкими, они аккуратно укладывали одежду в чемодан. Её каштановые волосы блестели в лучах красного солнца, рвущегося в комнату через окна, переливались при движениях, как тогда, в 28 году, когда увидел он её в первый раз: каштановые волосы и зелёные глаза, что рассматривали его удивлённо и испуганно, открытые и большие, как и её большая и открытая душа, и ушки, что выглядывали меж волос, почти прозрачные, розовые. Вот и сейчас, когда красное солнце касалось их, они были почти прозрачные, просвечивались насквозь. Аня не сразу заметила мужа, а когда увидела поняла всё сразу, застыла стоя на коленях у чемодана:
- Ты не сможешь нас проводить. Да? Нет.
- Не смогу, в три ночи боевой вылет, - выдавил из себя Павел.
Она подошла к нему близко, взяла его за руку, пальцами за его пальцы как это принято было между ними, это был их символ, символ их любви, связи – пальцы за пальцы переплетены, положила голову ему на грудь. Запах её волос, запах любви опять ворвался в душу к  Павлу. Он заметил Вовку, что из дальнего угла смотрел восторженно на нежность родителей, закрыл глаза и зарылся лицом в волосы своей женщины. Так и стояли они молча и долго. Рядом с друг другом и внутри друг друга, душа в душе…
Дети уснули поздно. Всё не хотела вставать с папиных колен Томочка, все сидел рядом прижавшись  к отцовой руки Вовка.
А потом, когда дом утих и только кузнечики с улицы через открытые окна пели песню о недоступном счастье, губы их нашли друг друга и мир, этот мир, где люди живут своей смертной жизнью, исчез, а мир любви, вечный и никогда не меняющийся погрузил их в себя и унёс на «необитаемые острова с белыми, белыми облаками», где они были вдвоем… До 2:00. Аня осталась у подъезда, а Паша пошел в сторону части и, поворачивая за угол, обернулся и помахал рукой. Он улыбался…
В машину садились молча, одели парашюты и каждый занял свое, теперь боевое место, только взглядами встретились на миг. Разбег, взлёт, Маркуца лёг на курс и через 25 минут перелетел линию фронта, в темноте внизу ничего не было видно, шел по компасу, иногда смотрел на звёзды вверху. Они мерцали себе спокойно, как будто им не было никакого дела до людской возни , войны, смертей и ужасов, здесь на этой земле, ведь они, звёзды, вечные и так далеки от наших людских проблем. К четырём начало светать, прямо по курсу обозначился горизонт со светлеющей полосой неба, а внизу появилась первая колона машин, что освещали себе путь фарами. Немцы прут на Восток даже ночью, колона длинная, машин сто будет. Вот бы бомбы бросить. Да бомб нет, только Олег с фотоаппаратом в задней кабине лежит в ногах у Сашки и смотрит в окошко на землю внизу. Вот и ландшафт прорисовываться стал: квадранты и прямоугольники созревающих полей, разделительные лесополосы, проявлялись дороги и колоны техники, военной техники, фашистской, уже без фар, нагло прущих по Русской Земле. Олег сделал первый снимок. В 6:30 вышли в заданный район, Павел опустил машину до ста метров, Олег снимал всё что было внизу, Сашка стоял у пулемёта. Рассвело совсем и солнце показало своё горячее тело из-под земли, вальяжно выбираясь на небеса. Облёт «зоны интереса» проходил спокойно, их не замечали. В шуме моторов танков и автомобилей не слышно было немцам рокот Р-5. Вот чуть выше и параллельным курсом, обгоняя Р-5, пронеслись «Мессеры» шесть штук. «Почему на Запад, - подумал Павел, - На завтрак в Берлин?». Пронеслись и чёрт с ними. Главное, что не заметили. А через десять минут лупанули зенитки, заметили значит, лупанули, но в «молоко», а через время ещё и ещё. Три раза обстреляли, но не попали. Вот из заднее кабины поступил сигнал « съемку закончил». Павел пошел на разворот. Домой. Лег на курс и поднялся выше, чтоб зенитки не достали. Солнце светило теперь в спину. Внизу Русская, Советская земля нагло топталась врагами. Основное направление колон на «колыбель Революции», на Ленинград.
Павел увлёкся рассматриванием боевой техники внизу, но вдруг его внимание привлекли черные пятна в небе, справа на 120  градусах, -«Мессеры» - прошептал он, -« Мессеры» - закричал он  и не задумываясь повернул вправо на курс 120 градусов и пошел сам в атаку, бесстрашно и смело, даже нагло. «Этажерка» против «Мессершмидтов» - телега против танков. Но ведь главное инициатива! Сразу заговорили и Павлов и Сашкин пулемёты, пули резанули по первому «Мессеру» и тот как заяц свернул в сторону с дырками от пуль в левом борту. М-109, громада, а от телеги бежит. Ещё и ещё очередь и уже дым пошел из тела летающего монстра и рев падающего «танка» озвучил последним аккордом стрельбу пулемётов . Но вот  искорки сверкнули у центрального «Шмидта» из под фонаря пилота. Пашин Р-5 вздрогнул, так что хрустнули все шпангоуты и только как ребёнок вскрикнул сзади Олег. Самолёт затрясло, двигатель захрипел, застучал и умолк. Тишина вдруг повисла вокруг. Перед лицом Павла торчала из под носа самолёта обрубленная в куски лопасть деревянного винта и не шевелилась. Доля секунды и  Р-5 кивнул носом и тоже запел песню гибнущего самолёта, из последних сил разрезая воздух.
- Прыгай, - приказал Павел Сашке, - Я следом.
Сашка вскрикнул и подхваченный потоком воздуха полетел назад, вскоре раскрылся парашют. Тот « Мессер», что подбил Павла,  уже заходил сзади в хвост и сразу расстрелял Сашку. Павел увидел только красные пятна на груди  и лбу друга и упавшую на плечо голову.
- Убит, тоже убит, - бормотал сам себе Павел, направляя самолёт к лесу.
«Мессер» чуя смерть «Этажерки», отошел в сторону и пошел параллельным курсом, ожидая прыжка пилотов. В этот момент раздался взрыв «заваленного» Павлом М-109го, что отвлекло фрица от падающего Р-5 и Павел вывалился за борт. Но остервенелый фашист заметил выпрыгнувшего лётчика и только ждал раскрытия парашюта, и Павел чувствовал взгляд фашиста и направленный в его сторону пулемёт. Но падал он быстро,- не попасть, но фашист летел ещё быстрее, дёрни Павел кольцо, и попадёт прямо в прицел. Секунды остановились, секунды бежали и « Мессер» прошел над падающим Павлом, только кресты мелькнули на брюхе, и ушел вперёд, оставив русского пилота в покое, не стал заходить на второй круг   
- Подумал, что я убит, - решил Павел, а скорость падения росла, земля летела навстречу и он дернул кольцо. Сильный удар по ногам и спине и он повис на стропах, до деревьев оставалось не более пятидесяти метров. Деревья сильно хлестали по лицу колючими ветками, словно в радости перестарались, встречая выжившего лётчика. Парашют застрял в стволах и Павел мягко, почти мягко опустился на землю, быстро отстегнул стропы от ремней и вытянулся на мягкой земле.
- Живой, жив, - шептал он, я опять победил!
А в небо вдали за лесом поднимались два столба  дыма. Один от сбитого гада, а другой от его, Пашиного друга, верного и стойкого  бойца РККА самолёта Р-5…
Утро ещё не полностью овладело небом и землей. В голубой дали бесконечного простора ещё не растворилась свежесть ночи, а матушка земля ешё не успела раскалиться от поднимающего всё выше и выше огненного шара. Паша лежал на хвойном «матрасе» и  смотрел сквозь шумевшие верхушки в голубое небо. Всего лишь минут пять-семь длился бой и вот уже нет в живых двух его боевых товарищей, а он жив здоров лежит на земле в далеке от своих в хвойном лесу без самолёта, без боевых товарищей, без фотографий и без выполненного задания. Дай Бог экипажу Кожемякина благополучно вернуться со снимками. Но лежит-то он на своей русской земле! Да, нет, Паша, теперь это оккупированная территория и до линии фронта далеко, километров 270 -300 и их нужно ещё пройти. Маркуца встал, разогнулся: руки, ноги целы, снял ремни от парашюта. Летный комбинезон решил пока не снимать. Достал из планшета карту и компас. Сориентировался и пошел на Восток. Время8:30, начало пути. Сначала шел тихо, прислушиваясь к шумам и звукам вокруг, через несколько километров сосны сменились берёзами, дубами, акацией, ветви которых весело шелестели, приветствуя человека. К полудню уже сказывалась усталость, прошел добрый десяток километров, строго по курсу, через овраги и пригорки, через поляны. Хотя и шел он в тени деревьев, но полудённая июльская жара парила под кронами. Комбинезон расстегнул, но не снимал. Хотелось пить, подступал голод, но он шел и шел, пытаясь шагать строевым шагом, пел потихоньку строевые песни. И вот ручеек. Словно специально для голодного и утомленного жаждой Павла, зажурчала в прогалине вода: из под земли бил ключ с холодной почти ледяной водой и бежал дальше уже ручеек между высокой травой, изгибаясь и извиваясь и питая сухую землю и исчезая среди кустарников и деревьев вдали. Паша стал на колени, сначала смочил ладони, потом опустил в холодную воду лицо и стал жадно пить, пить и пить впрок, затем, глотнув воздуха, опустил под воду всю голову, обильно намочив волосы шею и грудь, поднялся с колен и замер. Прямо ему в лицо уставил своё дуло «Дегтярев», а за ним  виднелась потрёпанная  и вылинявшая солдатская гимнастёрка перетянутая солдатским ремнём со звездой на бляхе. Он улыбнулся от радости, показав белые, здоровые зубы:
- Я старший лейтенант Маркуца Павел Андреевич, лётчик. Был сбит «Мессером» сегодня утром, - проговорил он, разглядывая дуло.
- Видели, - ответила бляха на ремне.
Павел поднял голову, теперь на него смотрело худое и небритое лицо и петлицы рядового. Сзади подходили ещё два солдата, держа своих «Дегтяревых» наготове.
- Видели этот бой, вон оттуда , с горки наблюдали. Видели как завалил летающий танк, как раскрылись два парашюта тоже видели. А где же второй?
- И второй и третий погибли. Это Вы видели парашюты борт стрелка и мой. Сашку сразу расстреляли, сволочи, а я падал без парашюта, пока фриц не прошел надо мной, если бы не ветки деревьев может и разбился бы. А Вы кто и откуда?
- Войсковая часть 77883, рядовые, сражались с немцами, но отступили, вернее, по правде сказать, бежали после разгрома в лес. Вот тут уже трое суток бродим. Дорог нет, по солнцу ориентируемся и движемся на Восток. Меня зовут Петя, рядовой Пётр  Ковалёв, а это, - он указал на всё ещё стоящих поодаль бойцов, - Сашка и Мишка, мои друзья. Вот и идём втроем. Мы – это всё, что осталось от нашей роты, из почти, что ста человек, - он махнул рукой, подзывая друзей. Патронов, - у нас уже нет, но были. Лично я сам убил шесть немцев и они, - он указал на приближающихся солдат,  - тоже, мои друзья в долгу не остались. Вернее, конечно, остались, бить, бить, убивать, рвать на куски будем гадов.
Павел смотрел на молодого парнишку в грязном х/б и стоптанных за первую неделю войны сапогах, слушал его речь и радовался, что теперь он не один и страшно ему было, что силы у них малые, а лютый враг, наверняка, только за эти полдня ушел на Восток больше чем  километров на десять. И он обнял вдруг Петра, прижал к груди, укололся о щетину. Едкий запах мужского пота резанул по носу. Сашка и Мишка тоже были помотаны голодом и пахли не лучше, но заросшие лица солдат улыбались, глаза блестели.
- Как старший по званию принимаю командование на себя, - подтянув свой ремень и партупею, сказал Павлел.
Солдаты тоже подтянули ремни и встали по стойке смирно, ожидая указаний.
- У меня есть компас и карта. Выйдем к своим. Обязательно выйдем. А сейчас, пока мы у ручья, попейте, помойтесь и постирайтесь. До условной линии фронта километров семьдесят, путь будет нелёгкий и неблизкий, - он умолк, -  И  обнял вдруг Петю, прижал его к груди, укололся о его щетину. Резкий запах мужского пота резанул по носу. Сашка и Мишка тоже были помотаны голодом и жаждой и пахли не лучше, их заросшие лица улыбались, глаза блестели. Все трое тоже были рады, что теперь с ними командир.
Солдаты всё ещё стояли не шевелясь.
- Выполнять команду! – громко проговорил Павел. Бойцы быстро стали раздеваться, затем как дети плескались в ручье, стирали свою амуницию. Павел тоже разделся. Теперь свою офицерскую форму снял и аккуратно сложил под деревом и засыпал её хвоей и листьями. Портянки и лётный комбинезон постирал и развесил сушиться на солнышке. Пересмотрел свои документы. Петлицы, снятые с гимнастёрки, прикрепил к  комбинезону, Орден Боевого Красного Знамени прикрутил на грудь.
- Жалко форму, но в такую жару она мешать будет.
Он ещё раз посмотрел на одежду солдат: у Петра форма и гимнастёрка и галифе не новые, но  целые, А у Мишки рукав почти оторван у гимнастёрки, на груди дыра, у Сашки наоборот, галифе разорваны на обоих коленях и в крови, не отстиравшейся и в ручье. Голые солдаты сидели в тени, отгоняя гнус веточками, ждали пока одежда высохнет. Паша подошел к дереву окопал свою форму:
- Сашка и мишка ко мне, - улыбаясь скомандовал он. Голые бойцы, прикрывая стыдные местами, подошли.
- Вот это тебе, а это тебе,- раздал им одежду, - одевайтесь, в мокром будет легче идти.
Через минуту вновь созданное подразделение Красной Армии, двинулось на Восток в колону по одному. Спустя час ходу, Павел заметил среди  берез лошадь и, подняв руку вверх, он дал команду отряду  и все залегли на землю и стали вглядываться в сторону лошади.  Он приготовил свой ТТ к бою.
- Вон там ещё, - прошептал рядом Петька, указывая вправо. Действительно там тоже среди деревьев стояла лошадь и щипала траву, сверху на неё сидел солдат, в форме РККА, а в глубине леса ещё и ещё. Павел поднялся и направился к ним:
- Кто такие и откуда здесь? – строго спросил он. Хотя было ясно итак, кто такие и откуда.
Навстречу ему, спрыгнув с лошади, уже бежал боец  с петлицами старшины.
- Остатки в/ч 13343, кавалерийского полка, двадцать человек с лошадями и без, Скрываемся или отступаем. Я старшина Волков,- он вытянулся по стойке смирно перед старшим по званию,- Мы уже третьи сутки в лесу, дороги не знаем, идём куда ведут лошади, Они – то знают  лучше людей дорогу домой. Только где он теперь дом?
Старшина стоял перед Павлом,  у него был изможденный вид: худое осунувшееся лицо, небритые щеки, запавшие глаза, пересохшие и потрескавшиеся губы. Но на лице его появилась улыбка – перед ним был офицер, хотя и лётном комбинезоне, но стремя ромбами в теплицах и крылышками.  И ещё выправка, и вполне сытого вида. А эти двое сзади с «Дегтярёвыми», один в офицерском галифе, другой в гимнастёрке с плеча командира тоже были оголодавшие, Но ведь это свои, советские, русские, родные, близкие. Вот это радость!
 Павел рукавом комбинезона вытер пот со лба, спрятал свой ТТ в кабуру, подошел к лошади, потрепал гриву. Лошадка, чуя человеческое добро, замотала головой, показала зубы, стала бить ногой о землю. Тоже русская лошадка родная.
- Вот теперь нас уже двадцать три человека . А сколько всего лошадей? – Спросил Павел у старшины.
- Пятнадцать голов, товарищ старший лейтенант.
- Собирай бойцов и лошадей в строй, вот там на полянке, он указал в сторону откуда пришел с бойцами. Вы тоже в строй становитесь, обратился он к своим.
 Старшина скрылся среди берез. И, словно в сказке богатыри, из леса, из-за деревьев стали появляться лошади и люди и быстро строиться в ширенгу, правда полукругом по форме полянки. Вид у всех был «бравый»: в оборванной одежде, грязные, все небритые, худые и бледные, в газах у всех – застывший страх.
- Равняйсь, смирнаа.._ скомандовал старшина и строевым шагом подошел к Павлу, отрапортовал  и повернувшись к строю, обратился к первому в строю бойцу, что держал под узды лошадь.
- Достать знамя!
Боец повернулся к седлу и быстро вытащил из под него красное полотнище, уложенное аккуратным квадратом и развернул его, а другой боец, что стоял рядом и держал в руках красное древко вместо ружья, ловко одел на него знамя и, подувший, словно специально прорвавшися  сквозь заросли леса на полянку, свежий ветер развернул знамя и затрепал им над  строем.
- Ура! Ура! Ура! – трижды прокатилось звучно по поляне, отдаваясь эхом всё дальше и дальше.
Павел достал из-за пояса лётный шлем, надел его и поднёс руку к голове, взяв «смирно» на знамя.
- Принимаю командование на себя! Ставлю задачу.- выйти в расположение Советских войск. Сегодня утром в 6:00 до линии  фронта отсюда было восемьдесят километров, у меня есть компас и карта, - он указал пальцем на свой планшет и на правую руку, где уже был надет компас, - Курсом 70, в колону по одному становись
Вновь сформированное подразделение РККА, во главе со старшим лейтенантом Павлом Маркуцей, двинулось на Восток. День перевалил за 14 часов, самая жара, на пути опять попался ручей. Напились и люди  и лошади. Передохнули. Привал 20 минут. И двинулись дальше, сквозь заросли кустарника и стройные ряды сосен, через овраги и полянки, строго курсом 70, почти на Восток , тем же курсом, что и возвращался домой Пашин Р-5. Кода стало темнеть, Маркуца отдал команду остановиться, позвал старшину Волкова:
- Вас как звать, старшина?
- Василий.
- А по батюшке?
- Иванович.
- Как Чапаев. Вот только без усов, но уже начали расти. Вот что, Василий Иванович, нужно зарезать лошадь, развести костёр, приготовить мясо хоть на штыках прожарить, накормить людей и готовиться спать. Выставить посты по периметру лагеря, метрах в ста, наблюдать.  Надеюсь немцев в близи нет, но пять человек в наряд на посты.
Стемнело после 22:00, стояли самые длинные дни и самые короткие ночи. Заканчивалась первая неделя войны. Лето в разгаре. Над страной нависла смертельная опасность, но насытившиеся первый раз за всю войну солдаты, спали крепким сном. Храп стоял в лесу, заглушая мерное дыхание бойцов. Это потом, ещё не скоро напишут слова : « Соловьи, соловьи не будите солдат», это потом, ещё не скоро, проведя в лесах, степях, снегах, четыре года, вот такие же солдаты возьмут Берлин! А сейчас в лесу слышен храп – русские богатыри силы набираются.
Утром Маркуца достал планшет с картой, определил свою позицию с помощью компаса и отметил на карте:
- Вот мы здесь, - сказал он Волкову, указывая на точку на карте,-  Псковская область, до деревни Рудняха – 15 км. Вчера утром Псков был ещё наш, линия фронта была вот здесь. Это 80 километров отсюда. За вчерашний день пройдено 25 километров. Надо идти на Рудняху. Что там и кто там неизвестно, но там должна быть еда и  может быть оружие. Вот здесь – дорога на Новоржев, но выходить на неё опасно, там могут быть немцы, пойдём лесом вдоль дороги, а там видно будет. Здесь, правда, болота, много болот. Значит есть вода и мелкие речки быть должны, но идти надо аккуратно. Выдвигаемся через десять минут.
 И опять меж сосен и берез, через овраги и пригорки потянулась колона солдат и лошадей. Но к 9 утра, вдали у дороги на Новоржев послышался шум и стрельба.
- Раз стреляют, значит там «Наши». Или они нам помогут или мы им, - сказал Паша шедшему рядом Волкову .
Отряд повернул и пошел на шум и стрельбу. И вдруг среди стволов деревьев открылась дорога, по которой ехала машина с солдатами, на прицепе она тащила пушку, солдаты подпрыгивали на сиденьях на ухабах, но скорости машина не снижала. Впереди где-то шел бой и эти фрицы явно спешили на помощь своим.
Маркуца вспрыгнул на лошадь:
- За мной в атаку, наперерез, и понесся в сторону приближающейся машины и прямо перед ней выскочил на дорогу и выстрелил из своего ТТ  в лобовое блестящее  на солнце стекло, туда где должен был сидеть водитель. Пев мотора вдруг стих, на кочке колесо свернулось в сторону и машина юзом пошла влево и съехав в кювет завалилась набок. Солдаты рассыпались по дороге, пушка перевернулась.  Но из леса уже, воодушевлённые командиром, летели как на крыльях безоружные русские солдаты и смело, активно и решительно, с огромной ненавистью и яростью накинулись на немцев. В рукопашный бой. Пыль, крик, русский мат, немецкая речь, драка. А через десять минут вдруг – тишина. Только иногда русские восклицания: « А как ты его», « Вот это Да!», «Всех побили». Теперь почти у каждого был свой «Шмайсер», пистолеты и гранаты. Машину поставили опять на четыре колеса и Мишка  уже сидел в кабине, газовал и сдавал задом опять на дорогу, остальные оттаскивали пущку.
Паша стоял на пригорке и наблюдал за происходящим. А вдали, на Север по дороге, продолжалась стрельба и раздавались взрывы. А через пять минут всё тот же немецкий грузовик тянул всё туже пушку, только у него не было лобового стекла и в кузове сидели русские солдаты. И не безоружные и разрозненные, а хорошо вооруженные и организованные. Через километр перед ними  открылась таже картина: Драка, рукопашный бой между русским и немцами, стрельба, пыль и кровь. Мишка лихо тормознул, развернув с ходу и машину и пушку прямо к полю боя и бойцы с криками « Ура» вломились в схватку. Стрелять  из автоматов было неудобно и опасно: можно попасть в своих, поэтому дрались на кулаках, прикладах «Дегтярёвых» и « Шмайсеров», редко слышались пистолетные выстрелы. Стоял  русский Мат и немецкий, наверное, тоже. Павел сражался кА лев, за Догополова, за Орлова, за свой погибший Р-5, крушил упакованных солдат  Вермахта, как при князе Александре Невском русские крушили упакованных тифтонцев. Через минут сорок второй бой вновь сформированного подразделения РККА был полностью и безоговорочно выигран. На дороге остались трупы человек трехсот немцев. Десять человек русских ребят сложили головы в этом бою, а живые забрав трофеи, удалились в лес. Отдохнуть и обдумать как быть дальше.
Тишина, тишина такая вдруг навалилась над лесом. Мёртвая! Убитая! Погибшая смертью храбрых!
Из шести машин, что везли немцев на Новоржев «живых» тоже не осталось ни одной: пробитые радиаторы, колёса, поврежденные пулями двигатели. Не на ходу. А вот солдат в подразделении РККА прибавилось. Теперь их было уже пятьдесят шесть бойцов. Обстрелянных, отлупленных холёными немецкими кулаками, в синяках и кровеподтёках, ссадинах и ранах.  А немцы-то все валялись дохлые на дороге и обочинах.
- Слушай мою команду! – Павел нарушил убитую тишину, - По семь человек в караул вдоль дороги с обеих сторон, вперёд и назад – наблюдать, остальные на поле боя, собрать оружие и патроны и, если есть, продукты, даже у трупов всё поотбирать. Вынести всех погибших Красноармейцев вот сюда, - он указал на поляну. Похороним в братской могиле. Волков собери жетоны и документы. Еще раз осмотреть автомобили и пушки, повредить так, чтобы никто из врагов не мог ими воспользоваться уже никогда, собрать лошадей и телеги, чтобы до темна уйти вглубь леса. Выполнять!
…Если прошлой ночью жгли костёр и готовили на нем мясо на свой страх и риск, то  сегодня вдоволь поели немецких мясных консервов, хлеба и колбасы. Каждый из пятидесяти шести человек личного состава подразделения РККА, которым командовал старший лейтенант Павел Андреевич Маркуца, был хорошо вооружен и обмундирован, правда в смешанную Советско-немецкую форму, без знаков отличия, но удобную одежду и обувь с мёртвой ноги немецкого фрица. И главное все были сыты, а три десятка лошадей спокойно паслись по округе, нисколько не рискуя быть съеденными.
На Новгородские леса опускалась июньская ночь. Жара отступала понемногу, иногда легкий ветерок холодил лица уставших солдат. Где-то в лесу запел кузнечик. Тишина окруженная сотнями деревьев лишь изредка нарушалась шелестом листвы где-то в верхушках, сквозь которые уже замерцали первые звёзды и над невидимым горизонтом взошла луна, освещая своим желтым светом всю западную сторону леса. Ещё немного и всё погрузится во мрак. Сквозь тишину прорывался теперь лишь иногда зычный храп утомлённых солдат.
Павел сидел опёршись на ствол сосны, недалеко полулежал Волков. Оба курили немецкие сигареты, говорили о бывшей мирной жизни, которая ещё неделю назад была кругом и мысль о Войне казалась абсурдной. Паша думал о своих Анне, Вовке, Томочке. Они ждут его вторые сутки. Они в Старой Руссе и он обязательно доберётся до них.
- А ты женат, - спросил он Волкова.
- Конечно, женат, - ответил старшина, - у меня очень хорошая жена, Настя, и дети два сына: Олег и Игорь, ещё ребятишки совсем. А Настя очень красивая, самая красивая из всех женщин. Они сейчас в Ленинграде, наш кавалерийский полк из Ленинграда. Мы здесь 22 числа на учениях были. Да так и остались.
Самого Василия Ивановича в навалившейся темноте видно не было. Но его голос и огонёк сигареты делали его полностью видимым: с грязным подворотничком и петлицами старшины. Сидевший рядом Паша хорошо представлял себе его небритые щеки и сухие потрескавшиеся губы, а когда огонёк сигареты при затяжке загорался ярче, видна становилась  крупная морщинка на щеке, что  простиралась от глаз к шее. В засыпающем мозгу Павла возникло видение Насти. «Самая красивая из всех женщин» почему-то оказалась с длинной русой косой, что обвивалась вокруг шеи и опускалась вниз по роскошной груди, волосы на её голове были разделены большим пробором, а большие голубые глаза смотрели на мир удивлённо, в руках у неё был синий платочек… « Действительно красивая»,- успел подумать Павел и погрузился в сон.
Кузнечики трещали вокруг. Звёзды заглядывали сквозь верхушки на спящих солдат и луна поднималась всё выше и выше и сияла в прозрачном  воздухе, укрывая землю спокойствием и умиротворением. Ночь тихо ползла над лесом, усыпляя всё живое своим тёплым дыханием, убаюкивая, давая отдохнуть уставшим за день, но оставшимся живыми людям. Но время тоже ползло и  ночь уходила, растворяясь за свежими росами и раннее утро этих июньских дней уже торопило своими мягкими ладонями природу, призывая в жизнь десятый день войны. Легкий туман заметен стал между деревьев и звёзды начали таять в небе и уходить куда-то не прощаясь, как ушли из жизни вчера убитые солдаты. А луна, словно обиженный ребёнок, повернулась  к миру боком и смущенно смотрела с небес на пробуждающуюся землю.
Умыться было негде, побриться тоже нечем. Паша вспомнил чайник, что пыхтел у них на кухне каждое утро на кирогазе  и вкус чая и запах волос Анны, тот запах любви, и мягкую щечку спящей дочки. Где это всё? И кода вернётся к нему? Он быстро встал, подтянул ремень, отряхнул еловые иголки, растер руками лицо:
- Выходи на построение, - подал он первую сегодня команду.


- Жаль ,что машины все повреждены, можно было бы дальше двигаться и на машинах, - Мишка с обидой посмотрел в сторону поврежденных и поверженных немецких грузовиков,- и потопав по земле почти новыми немецкими сапогами, подтянул ремень, оправил гимнастёрку Маркуцы с петлицами старлея, шутливым движением губ поздувал с них пыль.
- Ты бы петлицы-то посрезал, - пробубнил, глядя на него Сашка, - тебе до старлея ещё топать и топать.
_ А не чем,- хитро ответил Мишка, - Пал Андреич крепко пришил, штыком не отпорешь, так что побуду старлеем. А тебе офицерские галифе не жмут? Не жарко?
Сашка засмеялся в ответ. Оба повесили на грудь крест на крест по два «шмайсера» и по подсумку с патронами. Своих «Дегтярёвых» пришлось оставить под елью, патронов к ним не было.
Все пятьдесят шесть человек построились в колону по четыре, лошадей погнали впереди, некоторые были с подводами, нагруженными трофеями и двинулись по дороге на Новоржев. За день к ним присоединилось ещё четырнадцать оборванных и голодных солдат по два три человека скрывавшихся в лесу. Отряд рос в составе, двигался строевым шагом, но без песен. Теперь отряд был способен принимать любой бой с врагом, но врага пока не было. Где-то в небе слышался гул самолётов, но над дорогой они не появлялись. Павел дал команду в колону, в случае появления немецких самолётов всем рассредоточиться в лесу. До 12:00 прошли километров пятнадцать, судя по карте, до города оставалось ещё столько же. Солнце нещадно палило, спины бойцов пропитывались потом, на гимнастёрках появлялись новые солевые разводы. За колонной оставались странные следы от копыт и сапог то с кругло головкой гвоздя - русской, то с квадратной – немецкой.
- Нужно было бы переобуться всем в немецкую форму с трупов, - сказал Паше, шедший рядом Волков, - с воздуха меньше угрозы было бы.
- Нет. Мы бойцы РККА и не можем снимать свою форму, мы на своей земле. Это они пусть боятся нашего гнева.
- Так-то так. Только вот налетят «Мессеры» и покосят всех нас в момент.
- Ну это ещё суметь нужно, это им просто не удастся, Давай симитируем налёт, передай по колонне: «слушать мою команду»
От ряда к раду пошел к замыкающим приказ. Павел отошел на обочину, поднялся на пригорок, осмотрел строй и громко крикнул. Подняв правую руку вверх:
- Воздух! Рассредоточиться.
Бойца вмиг рассыпались по сторонам, скрылись в лесных зарослях, на дороге остались только ничего не понимавшие лошади. Некоторые из них громким ржанием высказывали удивления по поводу странного поведения людей.
Младший сержант Осипов, что прибился к отряду сегодня утром, отбежал в лес метров на двадцать и пытался окопаться, как учили, руками. Сначала ему показалось, что он наткнулся на длинный  тонкий корень и попытался его разорвать, но корень оказался очень прочным и не порвался. Приглядевшись Осипов понял, что это провод и он тянется между деревьев, огибая стволы и пеньки. Осипов поднялся и побежал к стоявшем на своем пригорке Павлу и наблюдавшем за происходящим.
- Товарищ командир! – Осипов принял стойку смирно и отдал честь, - Я там, - он махнул головой в сторону леса, нашел провод, скорее всего кабель связи.
Павел быстро сообразил в чем тут дело.
- Веди, - сказал он спускаясь с пригорка.
- Да, это кабель связи, - проговорил, осмотрев провод, - причем не «наш».
Он достал нож и перерезал кабель, оголил концы и сомкнул их вновь. Сверкнула слабая искра. Затем сплёл вместе вновь.
- Пусть послушают шум треск в трубке.
 Да и аппарат сам быстро сгорит, если они не поймут, что случилось, - он бросил провод на землю, - Осипов, пройди вон туда, метров сто вдоль провода и тоже перережь, а этот кусок, - он показал на промежуток между разрезами кабеля, - смотай и забери с собой и выбрось где-то через километр.  Пусть попробуют восстановить. 
Отряд продолжил движение на северо-восток по дороге. Лес, казалось, только густел кругом. Хвойные деревья закончились. Дубы вперемешку с берёзами и тополями обступали кругом, нависая размашистыми кронами над дорогой, словно укрывая солдат от опасности.
Начало июля, летит тополиный пух, стоит неимоверная жара, печет раскаленное солнце… Лето в России и Война. Страшная. По мере продвижения по дороге запах листвы перебивался вдруг вонью гниющих трупов. То тут, то там прямо на дороге и в  обочинах попадались тупы и русских и немцев, вздутые в натянутых, словно на барабан, гимнастёрках. Множество мух кружило вокруг. Изуродованные трупы, без рук и ног или вообще куски тел, постепенно становились привычными для солдат. Уже редко того тошнило от страшного вида и  запаха смерти. Смерть сама входила в жизнь людей вместе с войной. Перед Новоржевом устроили привал. И отправили на разведку пять человек во главе с Сашкой. Пока люди отдыхали, ели и пили разведка вернулась и с плохими новостями. Уже в первых хатах на краю города слышна немецкая речь, крики и плач людей. Город взят врагом. С наступлением сумерек двинулись в обход города с востока – всё таки к своим ближе. Ночь опять выдалась лунной и видимость была неплохая. Шли до утра, до рассвета, в полном молчании, соблюдая тишину, а на рассвете углубились в лес и до полудня отдыхали. В 15:00 2 июля сзади на дороге послышался гул машин. Отряд быстро рассредоточился в лесу по краям дороги и стал ждать. Вот из-за поворота выполз первый грузовик с брезентовым кузовом, за ним второй третий. Далее около десяти мотоциклов с коляской и пулемётами. Павел заметил, что у одного немца в коляске каска сползла на нос и он неуклюже мотает головой на ухабах.
- Спит, - понял он, прицелился и выстрелил. Немец вскинул голову от удара пули о каску, но так и не проснулся. Следом как по команде со всех сторон по колонне открылся огонь, яростный, плотный, только брезент рвался на кузовах да шипели пробитые скаты. И крики немецкой речи обрывались на полуслове. Все пулемётчики в колясках были убиты в первые секунды, так и не сделав ни одного выстрела и только спустя секунд сорок послышались одинокие хлопки из кабин и кузовов машин, но и они были быстро подавлены. Среди наших потерь не было, а фашистов положили больше двухсот. Не ожидали гады, что здесь, на их уже территории, их встретят русские солдаты.
 На следующий день к востоку от дороги, на поляне обнаружили человек двадцать расстрелянных русских солдат, без поясов, без петлиц, без оружия. Они лежали все на спине, словно и не стояли, а лежали строем с отвратительными отверстиями в груди, животах, головах с открытыми сухими, пустыми глазами.. Пришлось задержаться, похоронить солдат России, в одной неглубокой могиле, вырытой наспех солдатами  подразделения РККА. Собирая жетоны и документы, у всех обнаружили партбилеты в левом нагрудном кармане, некоторые с пулевыми отверстиями и в крови. Светлая память павшим героям! Может это и была первая братская могила той Войны…
Молча, с тяжелыми сердцами продолжали путь. Душа каждого жаждала мести, пылала от лютой ненависти и благородной ярости. За следующие четыре дня было ещё четыре стычки с врагом. Падали убитые немцы, горели танки и автомобили, щедро поливалась земля русская кровью непрошенных гостей, кровью нелюдей, зверей в человеческом обличьи.
 И вот утром 9 июля, когда только начали  движение, за опушкой вдруг появился отряд  солдат в форме РККА,  идущий в северном направлении. Маркуца сам побежал навстречу ,наперерез движению отряда, и  обратился к старшему – капитану по званию.
- Товарищ капитан! – взволнованно обратился к командиру Павел, вытянувшись по стойке смирно и приложив руку к лётному шлему, - я командир отряда РККА, старший лейтенант Маркуца. Совершаем выход из вражеской территории. В моем подчинении 208 солдат. Две недели прорываемся с боями к своим.
Капитан поднял вверх правую руку, дав тем самым команду своему отряду остановиться и удивлённый уставился на Павла. Грязный, порванный во многих местах летный комбинезон, небритое, даже уже с бородою лицо, черные круги под глазами, стоптанные сапоги, и вообще изможденные черты  и особенно блеск в глазах  и радостная улыбка привлекли его внимание, сказанное вызвало восторг.
- Вы, товарищ старший лейтенант, уже километров тридцать как на нашей территории. Хотя и там, - он махнул рукой на Запад, - там где сейчас бесчинствует враг, там тоже наша территория, - капитан подошел к Павлу и обнял его крепко, - Ну и запах от тебя браток, вообще-то наш, мужицкий запах, как ты оказался там, - он опять махнул рукой на запад.
- Был сбит в бою , два товарища и самолёт погибли. Задание мы выполнили, но сведения домой не доставили. Вот так и шел пешком из-под деревни Рудняха, что недалеко от Новоржева. Там, в лесу встретил разрозненные группы красноармейцев, организовал отряд и с боями продвигались на Восток по компасу. Всего километров четыреста отмахали.  Побили много гадов. Воевали как могли и даже как и не могли, а все равно воевали. Знамя кавалерийского полка вынесли, подводы с оружием, лошади. А запах. Так мылись три дня назад в реке и стирались. Но ведь война. Кровь, грязь, пот.
- Да запах-то самый военный. Солдатский. Вот что, мы двигаемся в сторону линии фронта. Строй своих ко мне в колонну, за замыкающими и пойдём дальше. А там, у Шимска – дорога на Великий Новгород, нам туда. А Вам в Шимск .В нём и командование есть. Решат куда Вам дальше. Километров пятнадцать ходу.
- Есть, - только и ответил Павел,- разрешите идти, -  и, не дождавшись ответа, развернулся через левое плечо и побежал к своим, за пригорок, к лесу, где ждали его с нетерпением и радостным томлением товарищи – солдаты. 
К вечеру вошли в Шимск. Капитан со своим отрядом двинулся дальше на Новгородскую дорогу, а Павел со своим в сторону штаба. Отряд оборванных, уставших, даже измождённых солдат строем шел по улицам  города. У штаба Паша дал команду « Разойдись» и вошел в здание один. В наступивших уже сумерках стояла канонада идущих севернее города боев. Казалось, что при каждом эхе взрывов и появившиеся на небе звёзды содрогались, стёкла звенели и дребезжали в окнах домов.
В штабе Маркуца доложил часовому у входа, предъявил документы дежурному офицеру, обрисовал ему ситуацию, затем его проводили в «Особый отдел», где он сначала был опрошен, а потом письменно изложил на бумаге весь свой путь от взлёта на Р-5 с аэродрома  в Старой Руссе  до встречи с отрядом капитана Цветаева через  четырнадцать дней  и был отпущен на ночлег в расположение своего отряда до утра. А утром ему приказано было лично явиться к начальнику штаба для дальнейщих разъяснений и указаний.
Когда он вернулся на улицу, где оставил свой отряд, то все уже спали, лёжа на тротуарах и газонах, даже постов не выставили, вся улица была «усыпана» спящими солдатами. Когда ещё напишут «Соловьи, соловьи не будите солдат», А Павел уже сейчас не стал никого будить, лишь улёгся рядом с крайним спящим бойцом и, положив под щёку свой лётный шлем, заснул быстро и глубоко, сладко и крепко…
А утром весь отряд был расформирован и придан по несколько человек другим частям Красной Армии. Павлу было предписано вернуться в свой 44 Краснознамённый полк скоростных бомбардировщиков, который ещё дислоцировался в Старой Руссе.
«Раз полк там, значит и Аня и дети тоже там», - стучало в груди истосковавшееся сердце, било в виски, кричало ногам, чтоб сами несли в Старую Руссу. Взволнованный, радостный, воодушевлённый вышел он из штаба, застёгивая карман новой гимнастёрки, куда положил документы. Неподалёку прохаживался старшина Волков, тоже уже получивший новую форму, выбритый, чистый, совсем другой человек. Только вот запавшие щёки с морщинкой и глаза изменить нельзя. Это был старшина Волков, Василий Иванович, теперь однополчанин Павла Маркуцы.
- Куда Вы теперь, - приняв стойку смирно, спросил Волков.
- В свой полк. Бомбить гадов. А ты?
- Я тоже, в кавалерийский полк, правда, уже в другой. Мой полк погиб. Его больше нет в списках полков РККА. Со мной ещё двадцать человек и все лошади.
- Знаешь, а я тоже службу начинал в кавалерии… Удачи, - и уже было шагнул было дальше, туда в Старую Руссу к жене и детям, но вот взгляд Волкова остановил его. Та ночь, проведенная под одной сосной, огонёк сигареты, что освещал впалые и небритые щёки старшины, и эти вот глаза, что готовы были пустить слезу… сроднили их и сделали братьями. Паша обнял «Чапаева», прижал его к груди, крепко, и ощутил мокрую слезинку у себя на щеке.
- Берегите себя, товарищ старший лейтенант, - отстраняясь и отворачиваясь, словно стесняясь своих слёз, сказал Волков. Пожал руку Павлу, крепко пожал, и пошел своей дорогой, не оборачиваясь.
Больше они не виделись. Волков погибнет через три года, в 44, освобождая Польшу, погибнет смертью храбрых, сражаясь в рукопашном бою с пятью немцами.

Дорога от Шимска до Старой Руссы, как принято, было называть в те годы, не дорога, а направление. И «направление» это было во многих местах повреждено бомбёжкой и бомбовые ячейки мешали передвижению транспорта. Извиваясь как змея между воронками, петляя м виляя из стороны в сторону, «направление» всё же вело, вело Павла к Старой Руссе, к полку скоростных бомбардировщиков, к семье, к Аннушке и детям. И трясло Павла в кузовах попутных машин, трусило и кидало на ухабах, а на душе у него было тепло и приятно, легко и волнительно одновременно. Приближалась долгожданная встреча. Всё дальше т дальше оставался Холмск, переход через леса, бои с немцами, то воздушный бой с «Мессершмидтами», кресты на крыльях фашиста и линия фронта, которую они так и не заметили. Да и не было ещё в те дни ни линии ни фронта. Фашисты пёрли на всех парах на Питер, на Москву. Жестоко подавляя отчаянное сопротивление Красной Армии, зверствуя на всей захваченной территории. Но там, на «временно захваченной» остались валяться дохлые немцы, десятки, а может и сотни, которых он, Павел Маркуца, лишил жизни за злодеяния на нашей Земле. В его взволнованном мозгу, то ли от тряски, то ли от осознания, наконец, всего пережитого вставали картины воздушного боя и рукопашных схваток, он вновь чувствовал гашетку пулемёта на своём Р-5 и хруст сломанной шеи у фашиста и ощущал вновь как легко режет нож живого человека, пусть и фашиста, но всё же человека, и ещё живого. Он видел удивлённый и восторженный взгляд сына, когда они целовались с женой у дверей, прощаясь всего лишь на несколько часов…, ощущал вкус её губ, слышал запах волос… И всё это он скоро увидит своими глазами.
Машина остановилась в полукилометре от ворот части.
- Нам туда, - открыв дверь кабины и став на подножку, указал рукой офицер, что был старшим машины, - А тебе туда, - и он махнул рукой в сторону построек части.
- Да знаю я, - Паша уже перепрыгнул через борт кузова и, поправляя ремень, зашагал в сторону КПП, - Пока, спасибо.
Попутная машина уехала «туда», пыля колёсами по пересохшей земле, а Павел Маркуца пошел «туда», в свой полк, где ждала его страшная война.
На КПП дежурный офицер, открыв рот от удивления, только глотал воздух, а сказать ничего не мог, не получалось и хлопал широко раскрытыми глазами.
- Да, это я, я, вот документы, - он достал из кармана новой гимнастёрки удостоверение личности офицера и протянул его дежурному. Тот, словно все же не веря глазам, прочел и, наконец, вымолвил:
- Паша! Чертяка! Живой! Живой как есть. Весь живой! – и стал обнимать его и смеяться и плакать одновременно, - А Долгополов,  а Орлов?
- Погибли, в бою погибли, нет их больше, нет и самолёта. Я один остался. А где командир.
- Командир в воздухе, на задании, на аэродроме несколько подбитых машин в ремонте, остальные воюют. Иди в штаб, там разберутся.
И разобрались. Быстро. На расспросы ушло минут пять, не больше.
- Тебя бы в бой сразу, прямо сейчас нужно. Бомбить дороги на Ленинград. Там фрицы прут толпой, там «Мессеры», там «Фокеры», там бойня идёт, Паша! Но все машины в воздухе, - дежурный умолк задумавшись на мгновение, - вот, что у 437 левое крыло повреждено и двигатель, у него сейчас весь техсостав крутится. А пилота нет. Погиб пилот. Умер. Даже за КПП не вывезли. Сел, раненный в голову. Машину привел на аэродром и умер. Вот и принимай 437, будет закреплён за тобой. Давай на поле, на стоянку № 8, он там.
- Подожди, Лёша, - Павел склонил голову на грудь, глаза упёр в пол., - Лёша, что с моими, с женой , с детьми?
- Да они дома, в городке, наверное. Мы готовим эвакуацию семей, но пока не на чем. А они, что не знают, что ты вернулся?
- Нет, не знают. Я же сюда сразу, - лицо Паши уже сияло от счастья, широкие зрачки блестели радостью, - так где этот 437 говоришь?
- Стой. Даю тебе час, нет два, даю как старший по полку сейчас. Два час отдыха, езжай домой быстрее. Обрадуй своих. Знаешь, Паша, люди гибнут каждый день, просто не возвращаются с задания. И всё! Скоро будет пополнение и людьми и самолётами. Так что вдов и сирот в городке много. Никто не считает сколько. Извини, что сразу не сообразил, что к чему. Для нас ведь - Родина самое главное. Так, что не теряй времени. Два часа! – и, развернувшись через левое плечо, Алексей пошел по коридору, продолжать служить Родине…
А Павел уже бежал назад к КПП, домой, к Аннушке, к Вовке, к Томочке.
Попутных машин не было и он тридцать минут бежал к городку. Как марафонец, бежал изо всех сил, быстрее, скорее, к ним, к свои, к любимым, единственным.
Аня вскрикнула и уронила кастрюлю. Замерла. Страх и удивление сначала отразились на её лице и в позе, ладонью прикрыла рот. Потом глаза заблестели, щеки зарумянились и по ним покатились слёзы, слёзы счастья. Она медленно, словно боясь проснуться, подошла к двери кухни, где, тяжело дыша, мокрый от пота и волнения, стоял её муж, Паша. Лицо его светилось, сияло и блестело от  слёз, пота и радости. Громкое глубокое дыхание сотрясало воздух и её душу. Момент. Момент истины! Вот он уже прижал её, маленькую и худенькую, к груди, зарылся лицом в её волосы. Прикосновение, единение, слияние двух половинок. Наивысшее проявление человеческого сознания – Всесильная Любовь, явилась Миру вновь в кухне квартиры Маркуцы. И только всё понимающий Вовка опять смотрел из дверей спальни на   великое проявление человеческих чувств. А через восемь часов Павел вылетел на задание с полной бомбовой загрузкой на дорогу Шимск – Великий Новгород.
Положение на фронте ухудшалось. Ситуация менялась очень быстро, почти ежедневно, ежечасно, сводка о дислокации наших и немецких войск пересматривалась и появлялась новая редакция. И не в нашу пользу. Фашисты двигались к Москве и Ленинграду. Захватывали города и деревни быстро и, поначалу, не встречая особого сопротивления. Но с каждым днём горячего лета 41 года возрастала сила духа русского народа. Земля вспыхнула огнём «ярости благородной» под сапогами врага. На зверства врага был достойный ответ : сотни, тысячи  смердящих трупов нелюдей валялись повсюду. И уже к концу июля продвижение врага вглубь страны затормозилось. По 4-5-6 вылетов в день. Полная боевая загрузка. Колонны врага разлетались в клочья от точных бомбометаний 44 полка. Этажерки сновали низко и скрытно, незаметно для авиации сопровождения врага. Но и потери были большими. Сопротивляться  «Мессершмидтам» и Фоке- вульфам» было трудно, но возможно. И не один фашистский Асс нашел свою могилу в земле русской от умелых действий «этажерок» и их экипажей.
Маркуца много летал и удачно бомбил. С семьей практически не виделся. Часть покидал только тогда, когда силы покидали его тело, и то на несколько часов.
А фронт подступал всё ближе и ближе, вернее немцы наступали, приближаясь к Старой Руссе. Уже несколько раз немецкие самолёты заходили на аэродром Пашиной части. Бомбили, стреляли, разрушали.
23 июля экипаж Маркуцы вернулся на аэродром на рассвете. Летали далеко, к реке Луга, бомбить переправы и вражеские колонны. И сразу получили следующее здание – вылет на бомбардировку вражеских аэродромов в Крестах и Калитино. 44 полк действовал в интересах правого крыла Северо-Западного фронта. Пока самолёт заправляли и пополняли бомбовый боекомплект, экипаж, все трое, лежали на траве прямо на взлетном поле, недалеко от самолёта, отдыхали. Земля раскаленная вчерашним солнцем и бушующей войной была ещё теплая. Травы пахли летом, где-то там, среди стебельков этих травинок стрекотал кузнечик. Своя, особенная жизнь была здесь: жучки, бабочки, божьи коровки сновали по своим делам по стеблям и колоскам, цепко хватаясь своими лапками за тоненькие травинки, карабкались вверх. Эта жизнь издавала свою музыку, звуки которой плыли между стебельков и ласкали слух лётчиков, утомлённых за ночь  безумной музыкой войны. Паша задремал, погрузился в забытье, сладко растянув уставшее тело на траве: где-то там, в сонной дали, мама готовила ужин на дровяной печи, а он с братьями и сестрами в томлении ожидал, голодный, но счастливый; было тепло и уютно…
- Товарищ старший лейтенант! – сильная рука посыльного трусила Пашино плечо, он открыл глаза,- товарищ старший лейтенант, Вас срочно вызывает к себе командир полка. Срочно! – Паша поднялся, отряхнул лётный комбинезон и пошел за посыльным следом.
- Через пятнадцать минут машина будет готова к вылету, доложил техник, когда они проходили мимо.
- Хорошо, но меня к Кочеванову вызывают.
Невдалеке стояла штабная машина, Паша влез в кабину, а посыльной в кузов. Поехали к штабу.
- Вот Паша и здравствуй, - подполковник Кочеванов Василий Иванович, командир 44 полка, боевой летчик, встал из-за стола, вышел навстречу Павлу и поздоровался за руку, - слушай сюда, старший лейтенант Маркуца,- он вернулся к столу, взял с него лист бумаги, поправил воротник на гимнастёрке, принял стойку смирно и стал читать.
- Указ президиума Верховного Совета Союза Советских Социалистический республик от 22 июля 1941 года, пункт три: за образцовое выполнение боевых заданий командования на фронте борьбы с немецко-фашистскими захватчиками и проявленные при этом мужество и героизм старшему лейтенанту Маркуца  Павлу Андреевичу присвоить звание Герой Советского Союза с вручением Ордена Ленина и Медали «Золотая Звезда»!
Командир повернулся к столу, положил приказ и взял две коробочки.
- Вот! Так! Медаль «Золотая Звезда» № 545. Он посмотрел пристально на медаль и на номер в удостоверении. Сравнил, правильно ли? Подошел к Павлу и прикрепил медаль на грудь, чуть выше сердца. Коробочку с орденом Ленина вложил в руку замершего и бледного Павла.
- Вот. Так. Старший лейтенант.
- Служу Советскому Союзу! – четко проговорил Павел.
Подполковник обнял его, прижал к себе.
- Ты, главное, живой оставайся, Паша. А сейчас свободен до 18:00. Даю тебе увольнение. Иди домой, Празднуй с семьей.
Это был шок. Удар током. Холодный и горячий душ!
Маркуца шел по коридору пустого ещё штаба и чувствовал как Звезда на груди колышется при каждом шаге и бьет по груди и, отзываясь ей, внутри бьется сердце, так что и на аэродроме, наверное, слышно его удары. А в руке коробочка с орденом Ленина…
Тихо открыв дверь квартиры, Павел вошел внутрь. Утро, ещё нет и семи, дети спят. Коридор был заставлен узлами и чемоданами, готовыми к эвакуации. Повернувшись в угол, он наклонился, снимая сапоги. И тут в первый раз увидел её, свою Звезду: она наклонилась и повисла на колечке у красной колодки и тихо покачивалась и ещё блестела даже в тени коридора. За спиной послышался шум, Аня вышла встречать. Паша выпрямился  и повернулся к жене, Звезда блеснула на весь коридор, на всю прожитую и непрожитую жизнь, озарив своим блеском всё, что было и что будет.
- Вот видишь награда, - он кивнул на свою грудь и на коробочку в руке, - Награды и увольнение до 18:00.
Анна подошла к мужу, посмотрела сначала ему в глаза, обняла за шею, прижалась к его щеке своей щечкой, мягкой и бархатной, покололась немного о его суточную щетину и только потом взглянула на награду. На вздымающейся от волнения груди, над самым сердцем, блестела звёздочка под красной колодкой. Анна погладила звёздочку пальчиком, потом опять посмотрела  в глаза мужу, сначала в один, потом в другой, затем взгляд её скользнул  на губы, приоткрытые в счастливой улыбке,  и опять на глаза и опять на губы и прижалась щекой к Звезде Героя и замерла. Так и стояли они молча в тишине квартиры. Но вот скрипнула половица и в коридоре появился Вовка, опять став свидетелем нежности родителей. И ещё он увидел её « Золотую Звезду Героя»
Решили идти гулять по городу. А сейчас отец снял гимнастёрку, отвернул  гаечку с прокладкой на другой стороне и положил оба золотых кусочка на кухонный стол. Мама повела его умываться и стирать гимнастёрку. А Вовка взял Звезду в руки. Перевернул её. Сзади на ней было написано Герой СССР и сверху стоял номер 545, колодка была отделана красного, цвета крови, материалом. Тяжелая на вес.  Он открыл вторую коробочку, Орден Ленина тоже сразу узнал по профилю Вождя. Надпись Ленин, серп и молот и красная звёздочка сбоку от портрета Вождя, мягкая красная ткань колодки! Мальчик широко раскрытыми глазами рассматривал награды. Гордость, особая любовь, восхищение, восторг овладели им и слеза радости покатилась по щеке.
А  когда гимнастёрка высохла и мама выгладила её, уже часов десять, все оделись тоже красиво и пошли гулять по городу. Мама в голубом платье с зелёным пояском и в зелёных туфельках на каблучке, правда уже не новых, но очень симпатичных, её каштановые волосы рассыпались по плечам, бархатные щечки горели огнем,  ямочки посередине появлялись каждый раз, когда она улыбалась, а её зелёные глаза с восторгом смотрели на мужа, За руку она держала сына, одетого в пионерскую форму с красным галстуком, несмотря на то, что было время каникул и шла война, Вовка каждый день носил форму с галстуком. На руках отец нес маленькую дочь. Так среди зениток и баррикад из мешков с песком, среди редких прохожих, по городу готовому к обороне, шла семья Героя Советского Союза. Дважды к ним приближался патруль, но заметив Золотую Звезду на груди  у Павла, все трое отдавали ему честь, вытянувшись по стойке «смирно», провожая их поворотом высоко поднятой головы. А на углу улиц Ленина и Коминтерна оказалась работающая фотография, где на двери было написано «Фото для документов».
- Давай сфотографируемся на память! – сказала Аня, опять восторженно взглянув на мужа.
- Давай, - ответил Павел и открыл дверь фотографии.
- Извините, но сделать фото всей семьи не смогу, не имею права, очень мало пластинок и бумаги. Приказ коменданта города, снимать только военных и только на документы. Строгий учет, извините товарищ Герой Советского Союза, - фотограф смущенно развел руками.
Павел уже  развернулся к выходу, а удивленные Аня и дети в нерешительности замерли, как фотограф продолжил:
- А на документах Вы со Звездой?
- Нет ещё,- ответил Павел.
        - Но ведь, для документов нужно, теперь Вы должны сфотографироваться со Звездой. Прошу Вас сюда, к камере.
Вот так и появилась фотография Павла : жесткий ёжик, причесанный на пробор, простое русское лицо, немного усталый и смущенный взгляд любопытных глаз,  слегка нахмуренные брови,  скрытая улыбка на губах, слегка изогнутый, мясистый нос, властно разделяет лицо пополам,  твёрдый подбородок, белая полоска подворотничка, который только что пришила Аня и петлицы с тремя ромбами и Крыльями Родины! А на груди Звезда Героя, Орден Ленина и Боевого Красного знамени.
 Уже целых три часа он носит Звание Героя, и всего лишь три месяца жизни впереди у старшего лейтенанта Маркуцы и долгая, вечная и бесконечная  память потомков.
А в 18:00 он опять поднялся в воздух с полным боекомплектом и направился на Север, туда где армада фашистов двигалась на Ленинград. Пощады им не будет.  Под лётным комбинезоном пилота горит Звезда Героя. Гореть теперь будет и земля под ногами фашистов от бомб Павла Маркуцы.
За ночь экипаж совершил два вылета, на рассвете машина была атакована истребителями и поврежденная вернулась на аэродром, бортстрелок был ранен в бедро, но весь боекомплект был точно уложен в колонну немецких танков. Утром Павла опять вызвали в штаб:
- Обстановка ухудшается…,- говорил сурово и с горечью  в голосе офицерам подполковник Кочеванов, - хоть немцы и рвутся к Ленинграду, но Великий и нашу Руссу атакуют и пытаются захватить, на западном краю города бои уже идут в пригороде, район Курорта уже захвачен, деревни Кочеренёво и Соболево  - тоже. Объявлена Эвакуация. Мы остаемся здесь. А вот семьи мы отправим в ближайшее время, уже формируется эшелон, но отпустить никого из Вас я пока не могу. Команда в городок уже дана. Товарищи офицеры! Всем оставаться на своих боевых местах. Это приказ. Можете написать женам и детям, но не более, - он умолк, глаза у твердого и сурового подполковника увлажнились. Кадык на шее у него двигался то вверх, то вниз по щекам на скулах забегали жевлаки, ведь у самого жена и трое детей в городке, - руководить  и организовывать отправку будет служба тыла полка. Но в письмах прошу просить, нет, требую приказать родным быстро и организованно покинуть город. Это вопрос их жизни. Фашисты не щадят никого, - он опять умолк, посмотрел пристально на каждого летчика, - Ничего у них не выйдет. Мы всё равно победим. Письма пишите сейчас. В 13:00 отправлю в городок с нарочным. Эшелон должен быть на станции в 20:00. Всё. Исполнять!
Павел сел на ступеньки штаба, достал из планшета блокнот пилота и карандаш, вырвал листок.
« Аня! Девочка моя!» – начал писать он, и отчетливо вспомнил как встретил её первый раз. Тогда, в 28 году он работал кузнецом на заводе в Миллерово. Жил в заводском общежитии. В тот вечер в городском клубе  показывали  новый фильм « Сын рыбака» и  он вместе со своими друзьями подходил к клубу. Уже тогда,  в 21 год, он искал свою женщину, которая станет женой, соратницей, матерью детей. Не мечтал о такой, а искал. И вот Она стоит на ступеньках клуба:  красные туфельки на каблуках, одна ножка отставлена в сторону и носок кокетливо приподнят вверх на шпильку, одна ручка упёрта в бок и на ней часики с красным браслетом, в другой сумочка  тоже красного цвета, каштановые волосы увязаны в плотный узел на затылке, рот приоткрыт в улыбке и оттуда видны два ряда белых зубиков,  которые, словно часовые, охраняют свою хозяйку от  любой опасности , красное платье с белым пояском. Но во взгляде  зелёных глаз– уверенность, сила, характер. Это сразу и понял Павел.  Она ждала подруг, а искала, как и Павел своего мужчину: мужа, соратника, отца детей. Их взгляды встретились, но словно обожглись друг о друга, отвернулись в стороны, и сразу прилипли   вновь, опять отвернулись, опять слились, обожглись, породив огонь в груди.  И уже, проходя мимо неё, он смотрел ей в глаза, не отворачиваясь и огонь разгорался все сильнее и она смотрела ему в глаза, поняв, что это Он, её мужчина. Подойдя к двери, он обернулся, она смотрела на него и оба улыбнулись. И оба только и ждали конца кинофильма, и дождались…
Через час Павел уже просто подошел к ней и спросил:
- Можно я вас провожу?
Подружки оценили его всего сразу, засмеялись и пошли дальше, Она осталась.
- Можно, если не боитесь.
- Кого?
- Чемберлена! – она засмеялась и, наклонив головку на бок, опять прилипла к нему взглядом, улыбнулась и на щеках появились две ямочки и носик вздёрнулся вверх, а  на лбу легла еле заметная складка.
- Нет, Чемберлена не боюсь!
- Тогда пойдёмте.
И они пошли. От порога того клуба  в 28 году до ступенек штаба  полка в 41, где сидел сейчас Павел и писал уже жене Ане тяжелое письмо.
« Тебе и детям необходимо сегодня уехать, в эвакуацию. Это приказ. Приказ тебе и детям! - он опять отвлекся, вспоминая как рожала Аннушка сына Вовку, в родительском доме, в том углу, на той же кровати, где родила его мама и на которой он лежал прошлым летом, когда навещал больного отца. Вспомнил как стонала его Анюта и как закричал родившийся Вовка, Владимир, как Ленин, что был на ордене у него на груди, - Война не продлится долго, скоро мы разгромим гадов и опять все будем вместе. Проводить не смогу, уверен, ты справишься, ведь ты сильная, самая сильная и самая смелая из всех женщин, самая лучшая мама. Я буду дубасить беспощадно гадов за тебя и за наших детей. Я люблю тебя! Постарайся добраться в Ивановку к моим, туда  врага мы не допустим и я  туда буду писать. Память моя бережно хранит все минуты и секунды нашей жизни от первого взгляда на ступеньках клуба, до последней прогулки в Руссе, 26 числа. И сколько я буду жить, а жить я буду долго, я не забуду ни одного слова, ни одного жеста, ни одного взгляда твоего. Это любовь и я счастлив, что она есть у меня. Твой Павел.».
Он свернул листок в треугольник, подписал: Маркуце  Анне Демьяновне, и отнес в штаб к посыльному.
Утро расстилалось над аэродромом. Воздух наполнялся запахами трав,  поднимавшимися над землей с высыхающей росой. Свежий воздух, ещё прохладный и мягкий, наполнял легкие, а сердце щемило, ведь оно понимало, что больше может не встретиться с сердечком Анны. А душа горела яростью и местью и мозг четко работал готовый сражаться и защитить и Аннушку и её сердечко, Вовку и Томочку и всех людей, что жили в этой стране. Павел шел к самолёту заделывать дыры от пуль, грузить бомбы и лететь бомбить, лупить, дубасить истреблять и продолжать любить.
- Товарищ старший лейтенант! Машина к вылету готова, прострелы ликвидированы, бомбокомплект – полный, - доложил техник.
- Товарищ старший лейтенант, Я сержант Усов, назначен к Вам в экипаж стрелком-радистом, - пред ним вытянулся парень лет двадцати, худой и высокий, в застиранной гимнастёрке с короткими не по росту рукавами и в большой пилотке на лысой голове.
- Сколько боевых вылетов? – спросил Паша.
- Двадцать два и четыре сбитых немца! – гордо ответил Усов, - я из экипажа капитана Симонова, машина сильно повреждена и к полётам не пригодна, при вчерашней посадке командир погиб. Я остался один, - он вздохнул глубоко и вытянулся ещё сильнее.
- Хорошо, ждём боевое задание, - Павел указал Усову на траву невдалеке от самолёта и сам с наслаждением растянулся на траве.
Ещё серое утреннее небо простилалось вверху, ни облачка, ни дымки. Оно молчало и тоже смотрело на Пашу своими невидимыми глазами, смотрело внимательно, наблюдало. И было готово взреветь мотором взлетающего самолёта, завыть пикирующим бомбардировщиком, затрещать пулемётной очередью, оглушить землю взрывами упавших бомб. А пока молчало. Ждало. Ждало своего часа. Ждал самолёт, ждал экипаж, ждали и бомбы, что словно огромные рыбины, висели под брюхом и крыльями. Это предполётная тишина, эта утренняя благодать земли, это «смотрящее» небо были словами Максима Горького : «Буря, скоро грянет буря!»…
И вот оно… В динамике самолётной рации раздался голос дежурного офицера по полку: « Экипаж К-261 взлёт, лечь на курс 56, задание получите в воздухе, связь после выхода на курс.»
 Все трое, ещё секунду назад спавших летчика, подскочили с травы и бегом побежали к самолёту. Механики уже держали готовые парашюты. «Этот парашют я уложил сам, лейтенант Авдеев», - прочел Павел записку на ремне парашюта, быстро надел и основной и запасной, застегнул ремни и вскочил в кабину.
- На взлёт.
Туго крутнулись пропеллеры. Сначала правый взревел, оглушая небо приближающейся бурей, затем левый вскричал: «Скоро грянет буря», и вальяжно вырулив на бетон взлётной полосы, самолёт замер, затем вздрогнул, одёрнулся, словно танцор перед вальсом, напрягся и побежал по полосе.
- Скорость 350, точка невозврата, - доложил в шлемофоне штурман.
Павел взял штурвал на себя и СБ оторвался от полосы. Треск и вибрация прекратились, самолёт погрузился в небо. Глядя на компас, Маркуца положил штурвал лево наборт и стал выходить на курс 56.
А в примятой экипажем траве, божья коровка, с красной спинкой и черными точками на ней, карабкалась вверх по стебельку зеленой травинки к солнышку, погреться…
 - Первый, первый, Я  К-261, вышел на курс 56, готов получить задание, - спокойно сказал Павел в микрофон.
После нескольких секунд треска в шлемофоне тот же голос дежурного произнес:
- В точке с координатами  58 22 37 северной широты и 32 15 16 восточной долготы расположен аэродром РККА №13-421, захваченный немцами  20 июля. Ваша задача вспахать взлётную полосу как огород, чтобы до самой победы ни один самолёт немцев, ни один халуй Фюрера не взлетел. Сейчас на аэродроме мало машин. Все «рыцари» на дороге в Ленинград. У Вас на всё про всё минут сорок, не больше. Взрыть бетон и сразу назад, тихо незаметно. Удачи.
И опять тишина в микрофонах.  «Лететь бомбить аэродром, где базируются  и истребители, - рисковое дело, но если внезапно пройти над взлётной полосой, и разрушить её, ни один истребитель не взлетит. Успех будет наш. Только остается вернуться назад», - думал Павел в воздухе. Штурман дал новый курс на точку интереса, Павел скорректировал курс, взял  немного влево, вышел на курс 49.
- Время долёта до точки -17 минут, - опять штурман, передал информацию Маркуце
- « 17 + 17 =34 минуты и минут 8-10 на работу над аэродромом» - опять рассуждал про себя Павел. И опустился на один эшелон ниже, хотя скорость у СБ до 400 км в час, но всё же в прицел  «Мессера» лучше не попадать, над «зелёнкой» леса самолёт меньше заметен. Опять взглянул на компас, курс 51, скорректировал. Повернул голову влево и вверх, вправо и вверх. Стервятников не видно. Ровный рокот двигателей успокаивал, даже усыплял. Через 40 секунд Павел опять посмотрел влево и вверх, затем вправо и вверх. В следующие сорок секунд он видел  небо вверху и небо внизу и Анну впереди. В голубом платье, белых туфельках и белых носочках она сбегала вниз по Потемкинской лестнице в Одессе навстречу поднимавшемуся Павлу. Весело размахивала белой перчаткой и что-то кричала. Годы учебы. На нем белая гимнастёрка, белая фуражка, блестят сапоги. В руке три белых розы. Вся красота любви и романтика жизни была у них в руках. Они были счастливы! А сейчас Аня собирается в дорогу. Романтики нет. Красоты у такой жизни тоже нет. Но есть любовь. И она сейчас тоже думает о нём! Это так хорошо, когда люди думают друг о друге.
- Командир, полоса аэродрома – пять влево, вижу хорошо, - Усов доложил бодро и как-то особенно радостно, - Я к стрельбе готов!
Паша тут же увидел полосу, взял пять влево, лег точно на полосу и пошел на посадку. Ещё секунд пятнадцать снижался и выровнял машину метрах в тридцати от земли.
- Приготовиться к бомбометанию, как только пойдём над полосой. Начали!
Но тут слух резанула очередь из пулемёта Усова. Павел повернул голову влево и вверх – чисто, вправо и вверх – и тут он увидел три черных точки, что как камень падали на них и вспыхивали красными огоньками пулемётов. В этот момент под брюхом пошла полоса  аэродрома.
- Бомбы пошли, - крикнул в микрофон Павел, и тут же СБ подпрыгнул вверх, облегчившись от первой бомбы. Сзади через секунду-две раздался первый взрыв, такой  мощный, что СБ кинуло влево, но Павел вернул его на полосу. И тут опять прыжок вверх, взрыв и очередь из пулемёта Усова и шлепки по правому борту.
- Попал гад, Усов прибей его.  Костя – бомбу, - Павел кричал штурману и стрелку.
Сзади раздалась очередь из пулемёта и опять прыжок и следом два взрыва. Полоса кончалась.
- Сбросили все бомбы? Костя, все? – прокричал Маркуца и самолёт опять  швырнуло вверх ещё сильнее и тут же под ногами у Паши кончилась бетонка и побежала полевая трава. Ещё три взрыва сзади.
Теперь Паша смог взглянуть вправо и вверх. Черных точек не было. А три огромных черных «Мессера» ложились на параллельный курс и стреляли в СБ все три. Опять шлепки по крыльям и борту, опять ответ Усова и один, средней «Мессер» кивнул носом и из мотора пошел дым, машина рухнула вниз,  завала в предсмертной агонии. Фашист сбросил фонарь, но прыгать было поздно, слишком низко шел СБ и «рыцари» увлеклись погоней и опустились ниже дозволенного. Павел четко рассмотрел как корпус «Мессершмидта»  носом вошел в землю, сломался как бумажный и лишь долю секунды спустя раздался взрыв. А первый уже заходил слева и поливал СБ из пушек, но Маркуца отдал штурвал от себя и нырнул ещё ниже, почти к самой земле. Метров десять высоты. Опять шлепки по крыльям и фонарю. Резкая боль в затылке. Но  в сознании:
« Видно всё хорошо, значит жив,- пронеслось в мозгу, - Наверное, осколок стекла.»
Павел резко взял штурвал на себя, отдав ручку газа вперёд. Моторы взвыли и СБ рванул ввысь. Сзади опять заговорил Усов, видно лупанул гада по борту, так что он шарахнулся влево. В это время третий лёг на хвост СБ. Теперь Усов и стервятник Геринга стояли лицом к лицу как на дуэли и начали «сходиться», но не держа оружие наготове, а поливая друг друга свинцовым огнём, что есть сил. Вдруг пулемёт Усова умолк, как -будто его заклинило, как человек замолк на полуслове. А гад тявкнул ещё два раза и тоже потух, стих и мотор у «стервятника». Паша этого не видел, только вой умирающего самолёта раздался сзади и чуть погодя между ног он увидел как третий «Мессер» попёр пахать русскую землю. А второй «рыцарь» показал хвост и ушел влево, наверное, искать другой аэродром для посадки.
СБ пошел на циркуляцию через левый борт и ,отойдя в сторону километра на два от полосы лег на обратный курс – 70. Любопытство взяло верх и, поднявшись выше, Паша хорошо разглядел полосу: восемь огромных воронок по всей длине. Аэродром уничтожен
- Словно машинкой «Зингер» прошил, молодец, Костя! А ты Усов умеешь стрелять: два «Мессера» за один вылет. Это пятёрка, пятёрка с плюсом.
Усов не ответил, потому что он не слышал похвалу командира, он вообще ничего не слышал, а его широко раскрытые глаза большими  зрачками смотрели в небо через фонарь, но ничего не видели, потому что Усов был мёртв. Три маленькие дырочки на его груди смачивали синий лётный комбинезон красным цветом.
Павел решил сначала, что гады повредили проводку внутри самолёта, но связь со штурманом была, а Усов молчал.  И тут у него началась тревога за длинного сержанта, это ведь их первый боевой вылет.
И вот, он Усов, спустя час опять лежит на той же траве и божья коровка всё ещё карабкается вверх по тонкому стебельку к солнышку, только он уже мёртвый с тремя дырочками в груди. Павел снял шлем. Его разбирала дрожь. Комок застрял в горле, будто это он виноват в смерти Усова. А тот всё ещё смотрел в небо своим зрачками. Костя присел рядом с убитым и ладонью закрыл ему глаза…

А в это время Аня с детьми, узлами и сумками забиралась в кузов грузовика, что проезжал от подъезда к подъезду и собирал людей и вещи,  чтобы отвезти всех на вокзал к стоящему эшелону для отправки вглубь страны. Томочка держала в одной руке плюшевого мишку а другой крепко держалась за руку мамы. Вовка подавал узлы с вещами в кузов мальчику такого же возраста. Аня потом взяла Томочку на руки поднесла её к борту кузова. Соседка Свиридовна приняла девочку. Вовка быстро наступив на боковой скат машины впрыгну в кузов и поддержал маму, которая следуя его примеру  таким же образом забралась в кузов. Все размещались и усаживались на своих узлах. Всего  в кузове разместилось человек пятнадцать женщин и детей и только один мужчина – старик Дроздов из первого подъезда 5 дома. Ему было уже лет восемьдесят, он дышал тяжело, маленький, худой, килограмм пятьдесят весу не больше, с заострённым носом и синими губами. Он тоже помогал грузиться соседям, принимал вещи детей, часто дышал, словно рыба хватал воздух, но работать не переставал. Только когда кузов был заполнен и все люди расселись, только тогда и дед Дроздов примостился на чей-то узел рядом с невесткой Натальей Дроздовой, вдовой капитана Дроздова сбитого неделю назад над оккупированной территорией. Он бомбил колонну немецких танков. Находился на небольшой высоте, когда из пулемёта был разбит пропеллер и мотор, пули изрешетили весь левый борт. Никто не прыгал: во-первых низко, а во-вторых внизу враг, пощады не жди, а в- третьих после такого попадания может и ранены смертельно или убиты были и стрелок и штурман, но  пилот-то капитан Дроздов был точно ещё жив, потому что из ведомой машины видели как самолёт качнувшись из стороны в сторону от удара пуль, кивнул носом и начал падать на лес, а потом, словно человек собрав все свои силы, повернул влево и пошел прямо на колонну танков, только сквозь дым видны были обрубки правого винта, застывшие как елочная верхушка пред правым двигателем. Нет, Дроздов был жив и с силой  ложил штурвал влево прямо на колонну. И взрыв оставшихся на борту бомб погубил несколько танков и самого Дроздова. Вечная ему память. И вот теперь жена, отец и две дочки покидали часть и Старую Руссу, даже не похоронив отца. Уезжали неизвестно куда и зачем, старик хотел остаться и отмстить немцам за смерть сына. Но невестке с двумя детьми нужна была помощь, да и больного старика сразу бы расстреляли без разговоров. О зверствах фашистов на захваченных землях ходили ужасные слухи и люди бежали, боясь прежде всего лютой смерти. Грузовик катил по утренней Руссе, день выдался хороший, солнце ярко сияло, отражаясь в уцелевших окнах и переливаясь на листве зелёных деревьев, что были в самом соку в конце июля. По краям дорог лежали кучки тополиного пуха, как –будто снег прошёл ранним утром среди лета. Но люди в грузовике не радовались лету. Молчали. На лицах застыла гримаса безысходности, отчаяния и  нечеловеческой муки. На вокзале машины подпускали прямо к вагонам-теплушкам, в которых ещё была солома перемешанная с навозом после перевозки скота. Пассажиры этого необычного поезда обживали вагоны, очищали пал и укладывали свой скарб. Погрузка шла полным ходом. Куда они поедут было неизвестно. Вглубь страны. Только это и знали все. Уже подали паровоз и он гудел время от времени, испуская струи пара из трубы.
- По вагонам, - раздалась, наконец, команда дежурного и люди кто ещё не сел стали быстро забираться в теплушки и ставить заградительные перекладины на дверные проемы, оставляя двери открытыми. Лето всё-таки. Жарко. Эвакопоезда были особой мишенью для фашистских «стервятников», ведь их, лишенных способности сопротивляться, было легко атаковать и безнаказанно расстреливать женщин, детей и стариков. Они не выстрелят и не собьют. Так что поезда мчались поначалу на полных парах подальше от линии фронта на Восток. Но многие из них, безоружные и беззащитные были атакованы и уничтожены и поезда и люди. И час расплаты для убийц был ещё далёк. Но, наверное, первый миллион человеческих жертв, убитых советских людей, из двадцати шести был уже положен на алтарь  Второй Мировой Войны.
Аня с детьми расположились недалеко от раскрытых дверей и когда поезд  дернулся, Томочка не устояла на ногах и упала на узел  с бельём и засмеялась. Все люди в вагоне стали усаживаться, готовясь к тряске во время езды. Из головы состава послышались потужные вздохи паровоза, тянувшего весь эшелон, скорость постепенно нарастала и скоро стук колёс о стыки рельсов стал успокаивать пассажиров. Аня, прижав к себе детей , полулежала, полусидела на своем добре. Томочка уснула, да и Вовка мерно дышал, положив голову на плечо маме. А Аня не могла заснуть. Ведь они не попрощались с Пашей. Когда он был последний раз дома, два дня назад, днём, когда Тома спала, а Вовка бегал во дворе, они последний раз были вместе. Воспоминания той встречи живо выплывали в сознании и образами тех минут и звуками слов и кожа её вновь чувствовала его прикосновения, даже волосы ощущали, вспоминали его жаркое дыхание.  Они опять были душа в душе.  И не знали ещё тогда, что это последний раз, что следующая встреча их душ произойдёт через сорок восемь лет, в 1989 году, когда душа Анны после земных мучений вознесётся на небеса и там, на берегу Вечной реки, её будет ждать навсегда молодой Павел. А где он теперь? Что жив, она уверена. Ведь не верила она в те две недели, когда он был на территории врага, что он погиб, хотя в части уже записали весь экипаж в погибшие. А он вернулся. Живой. Вот и сейчас, Анна чувствовала всем сердцем, что её Паша жив, что бомбит гадов и обязательно вернётся назад. Он предлагал ей ехать на Юг, в Ивановку, но там по последним сводкам, тоже идут бои, немцы захватывают города и села. И от куда их столько набралось, ведь Германии-то той -  кот наплакал по сравнению с Россией. Гитлеровский клич : «Умри, но убей» уже известен по всей стране. И фашисты убивают жестоко и  безжалостно. Мучают, пытают, калечат. А потом убивают. Не матери их рожали, а гиены, звери. Конечно, лучше было бы добраться до  Ивановки к  матери Павла, но в поезде до сих пор было неизвестно, куда они едут. И главное сейчас  уберечь детей, увезти их подальше от страшной войны. Мерный стук колёс, полудённая жара всё же погрузили её в полузабытье сна, она то проваливалась в сладостную истому, то возвращалась в вагон: вот Павел поднимается бегом по Потемкинской лестнице ей навстречу, в руке букет из белых роз и она счастливая бежит тое к нему. Лето 39 года. Отпуск после командировки в Испанию, перед учебой в Одессе. Он влюблен и счастлив. Это она видит и слышит и чувствует. И она счастлива, потому что любима и любит. И вот видение исчезает опять стучат колеса,  из дверей дует горячий воздух, не освежает, а возвращает к реальности. Кругом Война, смерть, насилие. Дети спят, Тома вертится во сне…
В этот день экипаж Маркуцы ещё трижды вылетал на задание – бомбить вражеские эшелоны, колонны, аэродромы. За эти три вылета дважды менялись члены экипажа. Стрелок-радист, сменивший Усова, сержант Иволгин, был ранен в правое плечо, окропил своей кровью кабину стрелка, добавив её к крови Усова, расстрелял трех немецких стрелков  и живой, сам себе сделал перевязку, сам выбрался из самолёта и, тяжело дыша, придерживая раненную руку здоровой пошел в сан. часть. Его сменил младший сержант Коновалов, не молодой уже, но опытный стрелок. Он уверенно, умело, целенаправленно вел стрельбу, не спеша и ранил двух пилотов немецких самолётов и те качаясь с крыла на крыло и петляя в воздухе как пьяные повернули прочь от русского СБ и покатились во свояси не сола нахлебавши.  Живи ли, добрались ли к своему фюреру? Но и сам Коновалов был ранен в живот, а это ведь такая боль, от такой бои и умереть можно, но коновалов продолжал бой, отгоняя истребителей от бомбардировщиков. Назад возвращались без связи: Коновалов молчал. Павел не верил, что он убит и действительно на аэродроме его живого и всего в крови вытащили из кабины стрелка без сознания и сразу повезли в сан. часть.
А Павел был словно заговорённый от пуль. Фонарь пробит в десяти местах, приборы разбиты, в обшивке – дыры от пуль. А пилот Маркуца цел и невредим.
Чувствуя мощь и бесстрашие Красной Армии, немцы стали передвигаться большими колоннами людей и техники в ночное время. Но это маневр был быстро вычислен. Тем более, что с начала августа, СБ уже летали под прикрытием истребителей, что значительно повысило успешность бомбометания.  «Яки», словно пчелы, метались вокруг тяжелых трутней СБ и отгоняли ос – «Мессеров» от бомбардировщиков и их опасного груза. Потери людей снизились. Эффективность боевых действий возросла.

- Я очень люблю женщин, да и они меня тоже любят. Люблю разных и толстых и худых, добродушных и сварливых, капризных и весёлых, лишь была аппетитной. Таких люблю по которым сразу видно, что ей мужика надо, а не мужа, что для неё главное поцелуи и объятья, страсть и азарт. И каждый пошел своей дорогой дальше.
Всё там же, на травке, только чуть дальше в тени трех берёзок, что одиноко стояли на краю берёзовой рощи у северного края аэродрома и шумели листвой, недовольные палящим солнцем и войной расположился Пашин экипаж. И, прибывший вновь, стрелок- радист   Витька Морозов, сладострастно вслух вспоминал довоенную жизнь и свой успех у женского пола. Разговор про женщин он завёл сам, потому что думал о них и днём и ночью, даже когда спал. И любая тема разговора, будь-то разбор полётов или политзанятия, плавно переходил у него на них, на женщин. По его убеждению, так и немцы пёрлись в Россию, только из-за красоты русских баб и, надо сказать, эта версия была не лишена смысла. До нюансов его активной деятельности в женской среде не доходило, но вот жестами и многозначительными гримасами он часто пытался передать всю остроту своих похождений.
- И где ты находишь таких девушек? – спросил Костя, - я вот в глазах каждой вижу желание найти одного единственного мужчину, да и сам хочу чтобы у меня была одна, только одна женщина. Единственная!
- Это, потому что не было у тебя еще ни одной, а как побудешь первый раз с первой, а потом второй со второй, так и с третьей захочешь. На то она молодость и дана.
- Почему это не было.  У меня есть девушка, даже невеста. Правда этим мы ещё не занимались, но мы друг у друга есть и это главное. Потому что у нас есть любовь. Понял ты, Казанова.
- Какой там ещё Казанова, что это такое? – Обиженно спросил Витька  и отвернулся набок от Кости, вырвал травинку и стал ею отгонять мошкару.
- Кто такой Казанова, - наконец в разговор вмешался Паша,- Джакомо Казанова, - совратил за свою жизнь 132 женщины, чем и написал книгу. Это была плотская любовь, то что называют просто блуд. Вот. что я вам скажу, братцы, я знал, знаю и буду знать в жизни только одну женщину – свою жену. Женщину можно покорить своей красотой, завоевать своей силой, можно заслужить своим умом. А вот заставить полюбить нельзя. Это может сделать только она сама. Сама. И если она полюбит, то навсегда. А полюбит она того, от которого захочет родить ребёнка. Мне только такая женщина нужна. И она у меня есть. Вот и Кости тоже, по-моему, есть. А у тебя, Витька, есть только воспоминания. И всё. Ничего, значит нет.
Время подходило к обеду. Солнце стояло высоко в чистом и ясном небе. Над аэродромом была гнетущая тишина. Где-то в дымке дня, там на взлётной полосе велись ремонтные работы, трактор разравнивал грунт и, иногда сквозь эту тишину, слышен был шум его мотора. Над землёй стояло марево от поднимающегося горячего воздуха и видимость снижалась. Экипаж Маркуцы лежал в тени берёз и полудремал. После обеда положен был отдых до тёмного времени суток в казарме, но сейчас казарму заменяла большая палатка прямо на аэродроме, у берёзовой рощи, на северной стороне. А в самой берёзовой роще располагалась кухня в тени деревьев стояли деревянные столы и лавки. Уже давно виден был дым из полевых кухонь м доносился запах свежесваренного обеда. Правда, после еды, никто не шел отдыхать в казарму, там было жарко. Все свободные от полётов удалялись в рощу и там, в тени деревьев, сладко спали до ночи, до боевых вылетов.
Беседа о моральных нормах поведения человека и взаимоотношениях полов разделило экипаж на два лагеря: командира и штурмана с одной стороны сторонников любви идеальной и стрелка-радиста с другой, любителя «клубнички». Но сейчас каждый, высказавшись, думал о своём. И все молчали.
Прошло уже семь суток после отъезда эвакуированных из полка. Сведений о том где они и что с ними пока не было. Даже куда пошел эвакопоезд никто не знал. Эвакуация продолжалась. Вся её тяжесть ложилась на железные плечи железной дороги и там тоже шел бой и день и ночь и вмешаться , чтобы что-то выяснить было бесполезно. Паша сидел под берёзой опёршись на её ствол, жевал стебелёк травинки  и вспоминал, вспоминал, вспоминал, Неужели и у него ничего уже нет? Как и Витьки? Да нет! Есть! Обязательно есть! Есть и Аня и Вовка и Томочка. И они сейчас в безопасности, в тылу. И обязательно дадут о себе знать. Ведь есть же полевая почта. И как доеду, а, наверное, уже доехали, так сразу и напишут. И уже, наверняка, написали. Дней 5-7 письмо будет идти назад. И всё. Всё опять будет! И есть! Семья есть!
В полку всё чаще говорили о передислокации под Ленинград. Но постоянные потери личного состава, погибла уже почти половина экипажей, Самолёты горели. Аэродром бомбили. Часы затишья, как сегодня, были редкими. Смерть ходила рядом. Убитых уже не хоронили на кладбище, а прямо здесь, на аэродроме, рыли траншею на краю полосы и хоронили тех, кто прилетал мёртвым или умирал после посадке не добравшись до госпиталя. Пилоты гибли вместе с самолётами там, на территории противника. Кругом были могилы лётчиков без могил. Там где лежали обломки самолётов, там среди искорёженного металла находили своё последнее прибежище и обгоревшие трупы членов экипажей. Заколдованный, завороженный Маркуца был невредим. Ни одной царапины. Дрался жестоко, смело и бесстрашно. Сочинял стихи и песни. Весь полк пел их в небе  и в казарме и в берёзовой роще на отдыхе.
     Следующий месяц после отъезда семьи, Павел провел в полку, ни разу не съездил в городок на свою квартиру в доме Красных Командиров. Боевые вылеты сменялись учебой, вернее переучиванием на новые машины Пе-2, но продолжали воевать на своих обстрелянных, простреленных, израненных СБ. Весь сентябрь был тяжелым.  Где семья? и что с женой и детьми? Павел не знал, куда увёз их поезд было неизвестно. Это очень удручало и Павла и всех лётчиков. И злило. И бились они отчаянно и бесстрашно. За эти два месяца войны, Павел, уже видавший виду в прошлых сражениях в Финляндии, Испании и на Дальнем Востоке, но никак не привыкший к смерти, что каждый день косила его друзей, постепенно огрубел. И, когда из вернувшихся с задания самолётов, вынимали трупы стрелков и штурманов уже был спокоен. Если убивали в бою лётчика, то самолёт не возвращался совсем и весь экипаж был обречён. Вид разорванных в клочья человеческих тел, которые ещё недавно были живыми людьми, товарищами, терзал душу и терзал сердце, теперь только больше злил его и взывал к мести. И он мстил, мстил так же жестоко и смело. Его СБ, словно Чёрный Коршун, падал с высоты, резко снижаясь почти до самой земли, проходил быстро зону досягаемости зениток, и точно метал бомбы, едва успевал сам уходить от их взрывов. Ночью словно кот видел в темноте и безошибочно выходил на мосты, переправы и эшелоны и уничтожал врага.
Спали и ели днем в тени берёзовой рощи с северной стороны аэродрома. А ночью, ночью бомбили. Гибли самолёты, не возвращались с задания. Гибли люди. Город всё чаще и чаще подвергался артобстрелам и налётам фашистских истребителей.  Бомбардировщики не пропускали наши «Яки». Они же зорко, ценой больших потерь, охраняли аэродром. Повторить манёвр Маркуцы и ворваться на взлётную полосу не получалось у «рыцарей». Смелости им не хватало. Да и аэродром теперь охраняли пять зенитных установок. И всё же фронт приближался. Город готовили к сдаче. 44 полк скоростных бомбардировщиков должен  был передислоцироваться на Ленинградский фронт. А разрушенная  Старя Русса вынуждена была остаться под фашистским сапогом. В конце августа Павел поехал на свою квартиру в доме Красных командиров: стёкол не было ни в одном окне, трехэтажный дом сиял огромными дырами в нескольких местах вместо стен и комнаты превратились в открытые балконы, где вперемешку с кирпичом валялись остатки мебели, детские игрушки и посуда – всё что осталось от прежней мирной жизни. Лестница на верхние этажи наклонилась над перебитой опорой, но Павел поднялся всё же к себе в квартиру. Дверь была сорвана с петель и валялась в коридоре, вынесенная взрывной волной, из-под её края выглядывала головка куклы Кати, дочкиной игрушки. Паша приподнял дверь и достал куклу. Тряпочная девочка грязная и с оторванной рукой, тоже была ранена в этой войне, и пахла Томочкой, к её переднику прикрепился Томочкин светлый волосок. Павел присел на обломок стула и стал рассматривать куклу Катю. И ожило воспоминание: парк, карусели, первомай и они все четверо гуляют по аллеям, едят мороженное, катаются на качелях и карусели…
- Вот кукла, смотри, папа. Какая хорошая добрая, на Золушку похожа, смотри же, папа,- Томочка поднялась на носочки и тянула крохотный свой пальчик через прилавок к кукле, указывая на полку всю уставленную игрушками.
Паша купил куклу и она стал Катей и жила у них дома как член семьи и спала с дочкой в одной постельке. А вот теперь, оставшись здесь, она как член семьи, как верный и преданный друг, ждёт когда вернётся её хозяйка. Паша забрал с собой куклу Катю. С тех пор она летала с ним, прикрученная кусочком проволоки к давно отломанному кронштейну для вентилятора, прямо перед лицом пилота…

А поезд всё ехал и ехал, уже больше суток без остановки. Сначала стук колёс успокаивал и укачивал. Люди в вагонах укладывались прямо на полу, лежали и отдыхали, спали. Затем этот стук начал раздражать: люди вставали, пытались ходить по вагону, сталкивались друг с другом при качке, раздраженно разговаривали, а к концу этих суток этот перестук стал просто невыносим. Угол вагона, где был отгорожен «туалет» - просто дыра в полу вагона, загороженная фанерой, был постоянно занят. Грустная Тома просто лежала на своих узлах и тихо плакала. Вовка подолгу стоял у перекладины, у раскрытых настежь дверей и смотрел на пробегающий мимо пейзаж.
О чем же думал уже не маленький Вовка, а ему было  больше двенадцати лет, когда из раскрытых дверей теплушки на него дул раскалённый воздух? Он думал об отце. Особенно ярко он ощущал присутствие  и значимость отца  в своей жизни в те две недели, что его не было дома и его считали погибшим. И ещё блеск Золотой Звезды и  двух Орденов  на его груди,  там в «фотографии», в Старой Руссе, в день получения награды.  И тот поцелуй с мамой  в коридоре, и её руки, крепко обнимавшие его за шею. Он был образец, эталон для подражания и гордости.
Вовка много читал и уже много знал для своих лет. Произведения Гайдара были не только любимыми книгами, но и главными учителями, идеологами его становления как человека, как личности. И отец был самым главным героем. И сейчас, здесь, у дверей теплушки, под потоком горячего воздуха, он размышлял под стук колёс, по- взрослому оценивал ситуацию и больше всего жалел, что едет в противоположную от фронта сторону. Всё его существо тянуло туда, где полыхала война, где сражался его отец. И он дал себе клятву, что как только устроит мать и сестру там, в «эвакуации», то непременно вернётся к отцу в Старую Руссу и будет сражаться рядом с ним.
А мимо проносились города, городки и деревни и маленькие станции. Как у Гайдара в «Дальних странах», только там мальчики мечтали сесть в поезд, что стучал колёсами вдоль станции и уехать в дальние страны, в новую жизнь, а он, Вовка  Маркуца, ехал неизвестно куда и ему очень хотелось вернуться домой, на войну и не быть убитым, а жить долго- долго.
- Вова, Вова, сынок, иди сюда, - пересиливая стук колёс позвала его мама, - обедать будем.
Томочка или просто Томка, как звал её Вовка,  уже сидела сверху на узле и грызла своими зубками корочку хлеба. Серьёзная была, надутая какая-то. Вовке мама тоже дала  бутерброд из хлеба с салом. Запили всё прохладным компотом из стеклянной банки. И Вовка опять вернулся к перекладине и к своим мыслям, которые постепенно превращались в мечты, а уже из мечты вырастала цель, первая цель в его жизни – вернуться на фронт и воевать вместе с отцом. Вовка ещё и понятия не имел о том чем цель отличается от желания, но уже четко изложил в своем мозгу все признаки своей цели, а значит она обязательно воплотится в его жизни. И его цель воплотилась. Как сумел он реализовывать  и свои цели в будущем: узнав о гибели отца он уйдёт пешком из Казани, доберётся до Ленинградского фронта, отыщет 44 полк скоростных бомбардировщиков, станет сыном полка, будет служить Родине и выполнять порою сложные и опасные для жизни задания, будет отважным разведчиком, будет контужен во время Курской битвы, своими глазами увидит все ужасы и кошмары этой войны, а потом свяжет свою жизнь с наукой, закончит Ростовский Университет, станет проректором по работе с иностранными студентами, а на его лекции по филологии будут съезжаться видные ученые со всей страны, чтобы послушать профессора Маркуцу… Все это будет в жизни мальчика Вовки, и сейчас, стоя под потоками горячего воздуха в августе 41 года, в дверном проеме теплушки, он четко настраивал себя на эту жизненную программу, следуя завещанию отца: «Помни, сынок, лучше умереть стоя, чем жить на коленях». И проживет он свою жизнь стоя, проживёт жизнь достойную своего отца, Героя Советского Союза!
А поезд всё катил и катил без остановок, стучал колёсами, дул горячим воздухом, а Вовка стоял облокотившись на перекладину и смотрел на убегающую назад страну. Яркий диск большого красного солнца молча следил за поездом сквозь деревья, словно подглядывал за Вовкой и его мыслями. Наконец-то в двери вагона подул прохладный воздух. Лето перекатилось в август, вечера и ночи стали прохладнее, а по утрам так и вовсе было холодно, даже двери вагона закрывали. Вот и сейчас, наблюдая за  посадкой небесного светила за горизонт, через бегущие вдоль вагона стволы берёз, Вовка подставлял с удовольствием своё лицо потоку прохладного воздуха дующего навстречу мчавшемуся поезду. Но вот стук колёс стал реже и даже тише, поезд потихоньку тормозил. Солнце тоже замедлило свой «наблюдательный» бег за деревьями и уже наполовину опустилось за горизонт, завершая посадку, только полукруг его, словно желток яйца в «глазунью», выглядывал из-за земли  и строго, строго следил за порядком на Земле, а порядка не было.  Полтора месяца шла Война.
Наконец-то поезд добрался в эвакуацию. Казань. Храм Нерукотворного Образа Христа Спасителя встречал поезд на Кировской Дамбе. Вдали на небольшом острове Вовка увидел церковь похожую на Египетскую пирамиду. Может и не церковь вовсе, а так что-то заброшенное и полуразрушенное. Но это было Великое место, о чем Вовка и знать не знал, где сам Иван Грозный, перед взятием города, ставил свой флаг, что здесь находится кладбище Казанского гарнизона. И что это остатки поминального храма, который пришел к нам из глубины веков как символ русского оружия, символ того русского духа, что и сейчас  тянет Вовку назад  на фронт бить врага, душить гадов, давить, сражаться за честь Родины. Но в углу вагона на мешках с тряпьем спит Томочка, а рядом с Вовкой стоит  мама и тоже смотрит на эту необычную церковь. И Вовка заметил впервые, что у мамы в волосах появились белые ниточки седины, а глаза, грустные и потухшие, окружены бороздками морщин. Вовка опять вспомнил её в объятиях отца, как её руки крепко обнимали его шею и её губы слились с его губами  в последнем поцелуе. Он не мог их бросить. Но твёрдо решил, что как только устроит их сразу убежит на фронт.

Никто не знает своего будущего, что будет через год или через два, даже того, что будет через несколько минут.
Вот так, через двадцать семь лет, двадцать седьмого марта 1968 года Юрий Гагарин весенним радостным утром выйдет из подъезда своего дома и, поправляя на ходу шарфик и застёгивая на все пуговицы шинель, быстро пойдёт к ждущему его автобусу, где  уже собрались лётчики, у которых запланированы на сегодня полёты. И автобус поедет дальше по городку собирать всех пилотов. В салоне шумно, весело. Все шутят, радуются первым признакам весны. Сверкает Гагаринская улыбка среди радостных лиц…Ещё никто не знает, что это его последний день, последние часы…
Утро двадцать  второго  ноября 1941 года. Ленинградский фронт. Раннее утро. Экипаж Маркуцы, только что вернулся с ночного задания: бомбили колонны вражеской техники, движущейся на Ленинград. Экипаж отправился на отдых в казарму – палатку, где в два яруса стояли койки для отдыха летчиков. Полк передислоцировался сюда в чистое поле под Ленинградом, где выбрали ровную площадку для взлётной полосы и, с наступлением морозов она стала идеальным аэродромом, а уж потом сюда перевезли и казарму-палатку и полевые кухни и ремонтную базу, что теперь тоже располагалась под открытым небом, но ни на минуту полк не прекращал выполнять свою боевую задачу – уничтожать врага. Время 4:30 утра, ещё темно. В палатке уже спят вернувшиеся  живыми  с задания летчики. Тихо, чтобы никого не разбудить, Паша  пробрался к своей  второй койке в четвёртом ряду на нижнем «этаже», снял лётную куртку и сапоги и быстро забрался под одеяло. Конец ноября, уже холодно, печка в казарме-палатке греет, но плохо, поэтому лучше спать одетому: и теплее и по тревоге собираться быстрее.  Ему стало спокойнее на душе  сердце его радовалось опять  после, того как получил он сразу два письма: от жены и от сына,  что семья его в полном составе и порядке находится в Казани и бессонные ночи, проводимые в тревоге и переживаниях за семью, пошли и уснул почти мгновенно. И… увидел Землю с большой высоты, гораздо большей, чем когда- либо поднимался сам. Так высоко, что белые облака плыли небольшими «пачками хлопка», где-то  далеко внизу, то тут, то там; а ниже Земля – голубая,  бесконечная, изогнутая дугой у горизонта, разделённая на неправильные квадраты засеянных полей, реки, леса, озера, само Балтийское море вдали…  И колонны немецкой техники,  словно черные змеи, ползут по земле к Ленинграду. А над головой  - черное и бездонное небо, как новогодними лампочками, усеянное немерцающими звёздами. Радость, гармония, ликование, единение с миром.  И тут он увидел себя со стороны, как бежит он по Потемкинской лестнице верх, а навстречу ему  - Анна в белом платье и белых туфельках, с белым платочком в руке.  Вот, вот он уже  почти обнимет её, уже слышен запах её волос, видны блестящие зелёные глаза…
 - Товарищ, старший лейтенант, подъем! – Павел открыл глаза, за плечо его тряс дневальный, - У Вас боевой вылет. Срочно к командиру!
          - Старший лейтенант Маркуца, вашему экипажу поручается срочное задание. Уничтожить колонну немецких танков, следующих на Ленинград. Вот здесь. В этом месте – промерзшее на метр поле непаханое в этом году. Здесь легко и быстро идут танки. До города сорок километров, по ровному полю. Им час – полтора  хода. Вылетаете тремя экипажами: твой, Федорова и Малинина. Больше машин сейчас нет. Взлёт по очереди, через пять минут друг за другом. Долёт до точки – двадцать пять минут. Паша, там много танков, очень много 100-120 штук. Понимаешь, что будет, если они прорвутся в город? На их пути, правда, есть противотанковые рвы и надолбы, вот здесь и здесь, - Кочеванов указывал карандашом на карте, где были эти надолбы, - Но немцы скорее всего об этом знают и пойдут в обход вот сюда, - он опять указал на карте проход между заграждениями, - отметь у себя.
Павел открыл свой планшет и красным карандашом внёс изменения, внимательно сравнил с картой на стене. В это время вошли Фёдоров и Малинин.
- Всё, Маркуца, - на вылет! Паша, прошу вернись живой! – Василий Иванович натянуто улыбнулся и пожал рук Павлу, - Капитаны прошу Вас к карте…
Павел уже бежал к своему самолёту.  СБ стоял задрав вверх двигатели с застывшими винтами. Он был готов к вылету. Всегда готов. Верный и самый надёжный помощник лётчика в небе. Боевой друг!
       Уже в небе Павел вспомнил свой сон и посмотрел вверх – небо голубое и в облаках. Это ночью оно черное, сейчас даже синее, тяжелые тучи переполненные снегом, словно «пачки хлопка» проплывали то тут, то там вдали.  Внизу – земля, местами укрыта снегом, местами  - черные пятна промёрзших необработанных полей. Обернулся вверх и вправо, вверх и влево – истребителей нет. Двигатели ровно рычали, неся смертоносный груз в утробе самолёта. И опять Анна бежала навстречу и  он слышал запах её волос.
- Сколько до  зоны интереса? – Спросил он у штурмана.
-Двадцать одна минута.
Видимость хорошая, высота небольшая. На фоне земли его трудно заметить с больших высот. Та последняя прогулка по Руссе, когда он впервые надел Звезду Героя… Пальцы сильнее сжали штурвал.  … Аня в голубом платье, зелёный поясок обвивает стройную фигурку вокруг талии, полные бедра и по-детски  крупные икры, белые носочки  и зелёные туфельки на каблучке,  радостная  улыбка на губах, в её зелёных глазах – блеск счастья, её волосы переливаются на солнце и вьются по плечам. Она уверенно опирается на его руку. Да, вот тогда и была гармония и единение с Аней, детьми и всем миром. А сейчас нет, нет этого единения. Есть только тяжелая и грязная работа, ведь его бомбы поубивают через несколько минут много людей, - фашистов, зверей в человеческом образе, но всё же людей. А зачем они пришли сюда?  Нет, надо гвоздить, крушить, дубасить гадов без жалости. Павел опять сжал пальцы на штурвале. Внизу  земля проплывала медленно назад, вверху облачность усиливалась, закрывая самолёт от немецких глаз. Вот она и колонна, тянется почти до горизонта. Павел зашел в «хвост», снизился да пятнадцати метров, дал полный газ, двигатели взвыли, Павла прижало к креслу  с бронированной спинкой. СБ словно коршун бросился на колонну, не долетая метров сто, сбросили первую бомбу, уже точно зная по опыту, что «ляжет»  она точно на конец колонны, и, кода уже прошли над колонной метров сто, раздался первый взрыв. Пошла вторая, третья бомба.
- Прямо во второй от  хвоста танк, разлетелся на куски, ещё штук пять перевернуто, горят, - кричал стрелок.
Раздался второй, третий взрыв, танки стали, немцы выпрыгивали из машин и отбегали в сторону. По левому борту резанули пули автомата. «Всё таки низко летим» - подумал Павел. Ручка газа была выведена вперед до упора, двигатели выли и тянули машину вперёд, бомбы ложились точно в колонну, после каждого отделения бомбы, самолёт облегченно вздрагивал и  облегчённо прыгал вверх. Павел опять наклонял его вниз. Ближе к танкам. Сбросив весь боекомплект, положил штурвал на левый борт и пошел на разворот.
Слева теперь видны были перевёрнутые взрывом танки, трупы в черных танкистских комбинезонах на белом снегу, оторванные башни. Все шесть       бомб достигли цели, а на встречу уже мчался следующий СБ, а дальше, Павел опытным глазом заметил и точку третьего.
- Паша, слева «Мессеры», четыре штуки, справа – два, взволнованный голос штурмана вернул Павла в бой, навстречу шел не СБ, это был «Мессершмидт-109», летающий танк, всё ближе и ближе, почти в лобовую атаку, пилот с гримасой зверя, покачивал пулемётом. Павел вспомнил вдруг как под Новоржевом выстрелил в лобовое стекло грузовика из пистолета, убив водителя. В долю секунды всё тот же ТТ плюнул через стекло обтекателя в лицо фашистскому ассу кусочек свинца, тот, как по команде, запрокинул голову и Паша увидел вмиг брызги крови и мозгов, покрывшие фонарь  сзади  пилота и резко потянул штурвал на себя. СБ взмыл над мёртвым «Мессером», а тот теперь неживой, виляя из стороны в сторону, терял обороты и начал падение на русскую землю.
Но тут по левому борту резанула пушка другого стервятника. Послышался хруст  лонжеронов по краю консоли у центроплана. Крыло нелепо поднялось вверх, а фюзеляж накренился набок влево, началась вибрация. И тут заговорил пулемёт стрелка-радиста и из брюха 109-го вырвалось пламя. Он, как зверюга, вздрогнул, подпрыгнул в воздухе и винт его стал. Только ужас в глазах «рыцаря» мелькнул перед Павлом и второй 109-й  ушел, дымя всем телом, навстречу с русской землёй.   
-Один лонжерон поврежден, - в один голос сказали и штурман и стрелок, -   Дотянем или будем прыгать? – Машина вибрировала и тряслась, но оба двигателя ревели и тащили раненный самолёт  курсом на свой аэродром.
- Прыгать опасно, слишком низко, руля слушается плохо, боюсь оторвать крыло. Мы идём курсом на  нашу полосу. Снижаю скорость, - Павел еле удерживал штурвал. От вибрации кости в руках загорелись огнём. Убрать одну руку со штурвала и сбросить газ не получалось, но всё же он в долю секунды, перехватил правой рукой рукоятку газа и снизил обороты двигателей. Через минуту, когда скорость снизилась и вибрация уменьшилась, спросил:
- Сколько до полосы?
- Восемнадцать минут, примерно, - ответил штурман.
Никто из троих не знал, что пошел последний отсчет времени в их жизни. Последние 18 минут. СБ, словно богатырь, набрался сил, перестал трястись и, слегка наклонившись корпусом на правое крыло, опёршись на него аккуратно и, словно нежно поддерживая его, глубоко дышал обоими моторами и летел к своему аэродрому… Аня в голубом платье и белых носочках, держала на одной руке Тому, а другой махал ему платочком из глубины недавнего прошлого… А он, сдерживая вибрацию штурвала, вел раненного боевого друга домой. Вот он увидел уже отчетливо полосу, протоптанную колёсами бомбардировщиков на мёрзлом грунте, рассмотрел и самолёты по бокам от неё, что стояли, словно бойцы в карауле по стойке смирно, и приветствовали возвращающийся экипаж. Нужно садиться, снижаться и,только он отдал штурвал от себя, смертельный хруст лонжерона перевернул землю на небо, а небо на землю и ещё и ещё и последнее, что увидел Павел – отлетевшее в сторону и вверх крыло, туда в черное, черное небо с немерцающими звёздами, туда, где покой и тишина. Только Аня всё ещё махала ему платочком…
 
Кочеванов из командного пункта наблюдал за возвращением аварийного СБ.  Он слышал все переговоры экипажа в воздухе и был доволен и тем, что сбиты два 109-х и бомбометанием. Но и о повреждении лонжерона левого крыла в области консоли он тоже слышал и знал насколько это опасно. Он знал, что лонжерон остался один и уже согнулся, знал, что соединение лонжерона с центропланом может не выдержать усилившуюся нагрузку. И наблюдал в бинокль, как СБ Маркуцы с креном на левой борт и погнутым крылом, снижается к полосе. Словно, сам был там, в кабине пилота, и чувствовал своими руками ту вибрацию, что сейчас идёт от штурвала. Замер весь в напряжении и не дыша наблюдал посадку. И тут…
Произошло то, что произошло: крыло оторвалось и кувыркаясь полетело вверх, а СБ закрутился в бешенном вальсе смерти и кубырем рухнул на полосу и покатился переворачиваясь с крыла на центроплан.  Отлетел хвост с кабиной стрелка, ударился о мёрзлый грунт, подпрыгнул, вновь врезался в полосу и, влекомый силой инерции, сполз в сторону и замер. А центроплан с  правым крылом, все ещё взрезая  мёрзлый грунт, словно юла, вертелся с боку на крыло и мчался прямо на КП. Но вот и правое крыло оторвалось от жуткой силы удара, подлетело вверх и плашмя шлёпнулось о землю. И  центроплан, ударяясь разбитой кабиной штурмана о землю, кувыркался по полосе и, упав на кабину пилота, прополз ещё метров десять и, наконец, остановился. Тишина навалилась на аэродром. Только снежная пыль кружилась в воздухе и опускалась на останки Пашиного СБ.
Выжить в этой круговерти смерти и металла было невозможно. Через пять минут должен вернуться второй СБ, а за ним и третий. Кочеванов не в состоянии был давать команду несколько секунд, но хозвзвод уже завёл свою полуторку и она, зацепив тросом центроплан, пробуксовывая колёсами по мёрзлой земле, что есть силы тянула его в сторону от полосы. Солдаты на руках уже относили в сторону правое крыло.
- Полоса повреждена, полоса повреждена, Пройди над ней осмотрись и заходи на второй круг, садись аккуратно, правее от борозды поврежденного грунта, - Василий Иванович, оценив обстановку наводил на посадку второй СБ. В конце неба появилась уже точка третьего СБ. Оба экипажа сели без проблем. И только теперь, когда моторы этих бойцов успокоились, подполковник пошел на полосу к центроплану. Штурман измолот был словно в мясорубке. Месиво из летной куртки, мяса, крови. Куски сапог, правая рука, по плечо оторванная от туловища, застряла между согнутыми «Шкасами». Стекло от фонаря перемешано было с телом и сапогами. Жуткая картина. Весь ужас смерти. А Маркуца словно спал в перевёрнутой кабине, упёршись головой в летном шлеме в броневую защиту сиденья, Только глаза открыты и широкие зрачки всё ещё видят белый платочек в руках у Анны…
Когда вынимали тело из кабины, оно было мягким как у тряпочной куклы, но без единого повреждения, без крови и ран. «Заговорённый» Павел и погиб «заговорённым».
Стрелок-радист был разорван на две части в пояснице и только петли кишечника соединяли  словно канат обе половины его тела.
А души погибших солдат медленно взмывали над аэродромом вверх, туда к черному небу, где среди немерцающих звёзд ангелы провожали их в Рай.
Тело Павла, целое, но не живое, с лицом прикрытым лётным шлемом, лежало посередине, а рядом справа и слева – всё, что осталось от его боевых друзей, две кучки человеческого мяса. Мороз быстро ковал останки своей мёртвой хваткой. Вокруг молча стояли, поснимав лётные шлемы и обнажив головы, вернувшиеся живыми лётчики. Весь полк собрался на полосе проститься с экипажем Маркуцы.
Кочеванов Василий Иванович, дымя очередной папиросой, серого цвета, сидел на КП, упёршись лбом в реку и прятал  от друзей небритое лицо из глаз которого на стол капали слёзы. Он плакал, боевой офицер, подполковник, командир полка, взрослый мужик, плакал как мальчик, всхлипывая и вздрагивая всем телом. Война, даже самая страшная и жестокая, не может приучить человека к смерти, к потере друзей, к утратам невосполнимым, но неизбежным в любой войне. Сам он, Кочеванов, отправил лично этих троих парней на погибель, на смерть. Никто не может отобрать жизнь у человека кроме того кто её ему дал. Кроме Бога! Вот подполковник Кочеванов и был Богом войны. Был. Ещё четыре месяца был. Пока Бог настоящий не призвал его к себе. В марте 1942 года, 12 числа. В бою с четырьмя немецкими истребителями. Теперь они там у Бога все вместе, среди 29 миллионов русских населяющих  Рай.
Немного успокоившись, подполковник вызвал к себе зам. по тылу:
-Послушай , Саша, конечно, сейчас война и смерть дело обычное. От  Кости Сорокина ничего не осталось, от  Морозова тоже. Нужно отнести останки в ров для мёртвых. А Маркуца – Герой Советского Союза и Лисицын, что погиб вчера тоже Герой Советского Союза. Найди два гроба, где хочешь найди. И, знаешь, тут километрах в десяти, на окраине Ленинграда, есть кладбище, Шуваловское называется, там где-то рядом жил сановник граф Шувалов. Это за колхозом Кирова. Вот и организуй похороны, там на кладбище. Считай это приказ.
Майор Лиманов, Саша, как его называл по дружески командир полка, вытянулся смирно и отдал честь:
- Исполню, товарищ подполковник, всё как есть исполню!
На следующий день, после обеда, полковая полуторка, та, что оттащила с полосы центроплан Пашиного СБ, со стоном в покошенных бортах и плачем в потрёпанном моторе, покатила в сторону Ленинграда искать Шуваловское кладбище. В кузове у неё был, ещё не названный тогда, груз 200, два гроба с погибшими лётчиками Маркуцей Павлом Андреевичем и Лисицыным Сергеем Михайловичем. 1907 года рождения оба. По 33 года каждому как Иисусу Христу. А через час, на подъезде к Шуваловскому кладбищу, пошел дождь из тяжелых темных туч, что сгустились над Шуваловской стороной города и над всей страной. Потемнело, мёрзлая земля, быстро покрывалась наледью. Лиманов, скользя сапогами по свежему льду, отыскивал место для могилы и нашел свободную площадку недалеко от тропинки идущей через кладбище, от входа куда –то вглубь в сторону города.
- Здесь будем рыть, - сказал он солдатам из хозвзвода и нанёс первый удар лопатой в мёрзлый грунт.
Уже промёрзло сантиметров тридцать земли русской, в преддверии зимы 1941-42 года. Все копавшие согрелись и взмокли от тяжелой работы, но пройдя мёрзлый грунт, стали быстро углубляться. Начинало темнеть, дождь стеной поливал землю, словно и природа плакала по погибшим.  А они оба, два Героя Советского Союза, один целый, так и одетый в лётный комбинезон, а второй  сложенный из двух половинок и поэтому прикрытый одеялом со своей койки, молча и неподвижно лежали в своих «деревянных костюмах», подставляя на прощанье свои лица струям земного дождя, готовые к путешествию в вечность. Выбравшись из могилы, весь испачканный грязью, майор Лиманов закурил и наблюдал со скорбью как из большой могилы другой солдат выбрасывает комья земли к двум гробам, что стояли  поодаль. Вдруг  на дорожке, что вилась меж могил рядом он заметил женщину аккуратно ступающую по скользкой земле. Она тоже заметила людей, похороны и подошла к Лиманову, вопросительно взглянула на него:
- Добрый день, правда, он не добрый для Вас.
- Да, как видите, - майор запнулся, не зная о чем говорить с незнакомкой, но тут же спросил:
- А Вы недалеко живёте?
- Да, вон там, - она кивнула в сторону ворот,- с той стороны, за воротами кладбища, а тут мы часто ходим по этой тропинке, так к трамвайной остановке ближе. Правда теперь и трамвай не ходит.
- Подождите, мы хороним двух лётчиков, наших боевых друзей. Они вчера погибли в бою. Оба Герои Советского Союза. Вот табличка,- он показал её фанерную табличку, на которой были написаны имена и даты рождения и гибели, - Маркуца Паша и Лисицын Серёжа. Краска, конечно, облезет быстро. Пожалуйста, сохраните эти имена, сохраните могилу, майор промокнул мокрое от слёз и дождя лицо, - мы ведь тоже можем погибнуть в этой в этой войне. И могила останется безвестной. Сможете? Как Вас зовут?
- Вера, - Лиманов только теперь заметил, что женщина ещё молода, что кожа её лица бледная и бархатистая, а ладони, без варешек , посинели и она прячет их в рукава своего старенького пальто, а молодые глаза её уже наполнились слезами и одна покатилась по бледной щечке вниз.  Эта женщина, словно, сама Родина-мать проявилась вдруг из дождя чтобы сохранить память и место, где упокоятся два её бесстрашных сына.
Лиманов смутился своих мыслей и сравнений и спросил:
- А по батюшке?
- Вера Ивановна, Вера Ивановна Филипова.  Я…Я, конечно, сохраню, сохраню память о Героях и могилу, - она со страхом взглянула на развергнувшуюся землю, куда вот, вот зароют Героев.
- Да, Героев, - сказал майор, - Стоп, ребята, а Вы награды сняли с погибших.
- Нет, никто не снимал, - ответил солдат, только что выбравшийся из готовой могилы и  отбивавший комки грязи с лопаты.
Лиманов подошел к гробам наклонился над Маркуцей, прикоснулся к его груди. Она была холодная и твёрдая как камень. Расстегнул пуговицы на лётном комбинезоне, отвернул половину над замолчавшим сердцем. Во мраке вечера и дождя опять сверкнула Золотая Звезда, показались два ордена: Ленина и Боевого Красного Знамени. Чтобы открутить награды, майору пришлось залезть рукой под гимнастёрку и коснуться кистью  каменной и ледяной кожи Героя. Холод смерти сковал на миг пальцы. Ещё вчера утром он разговаривал с Павлом у дверей КП, перед тем как он ушел на своё последнее задание.
Солдаты хоз.взвода выстроились в ширенгу перед гробами. Майор произнес:
- Прощайте боевые друзья, Родина никогда не забудет Ваш подвиг. А мы клянемся отомстить врагу за Вас, за все злодеяния на нашей земле. Смерть фашистам. Налево, - скомандовал он строю и все повернулись и по очереди подошли к погибшим и прикоснулись левой рукой к груди над сердцем у мертвых.
 Подошла и Вера, посмотрела в лица убитых и разрыдалась.
Словно «колокол на башне вечевой» застучал молоток по гвоздям на крышках навсегда закрыв свет Божий от погибших. Гробы под салют из автоматов опустили в могилу.
Женщина, Вера Ивановна Филипова, плакала и крестилась.
- Не надо, не надо креститься, Вера, погибшие были коммунисты и не верили в Бога. Они в партию верили, Родине верили. За неё и погибли.
Никто из хоронивших, так же как и воевавших в те дни в 44 полку скоростных бомбардировщиков не дожил до Победы. Могилы их разбросаны по Росси  и Европе. Кто-то спит под деревянной Звездой без имени, кто-то с именем.
А Вера, Вера Ивановна Филипова, выполнила своё обещание. Сохранила могилу. Власть, Советская Власть поставила памятник. И только в начале шестидесятых годов, через двадцать лет, рассказала Вовке, тому самому мальчику, сыну Маркуцы, уже  Владимиру Павловичу, о том дождливом вечере 23 ноября 1941 года, когда она получила от майора Лиманова самое главное задание в своей жизни.
Добрунов С.Д.




       
;

;