Домик

ДОМИК
Когда-то на взгорье, рядом с железнодорожным полотном, по правую руку, стоял небольшой дом. Куцый, полуприсевший, с прогнившими зубами забора. Три мёртвых курицы, шатаясь, ходили по двору, в предчувствии невыносимой и неизбежной казни в кипятке. По вечерам, когда крики электрических поездов делались резче и реже, на запрокинутую лавочку у мшистой стены появлялась тень старой женщины. Она курила папиросу, сплёвывала через железные зубы и играла на аккордеоне. Что-то красивое, тоскливое и тихое. До ближайших домов было метров двести, там жили люди сочиняющие книги и создающие газеты. Только одна эта женщина ничего не сочиняла, ничего не писала и ни с кем не разговаривала. Не любила, может, а может, ей нечего было сказать, кто теперь знает? О ней и память-то стёрлась. Мы возвращались обычно из института поздно, шли по тропинке, потом сразу за домом спускались в овраг, пересекали его через шаткий мост и поднимались круто вверх, заворачивая вправо, и дальше третий дом, в проулке, был наш, точнее, мы его снимали у сумасшедшей хозяйки. Когда-то она была известной женой малоизвестного писателя. Потом писатель застрелился, и жена стала вдовой. Жила только на то, что сдавала дом, а сама ютилась в летней кухне, в конце запущенного сада с десятками сосен, грушей, раскоряченными яблонями да кустами смородины переплетённой с развратной малиной. Мы приходили, наскоро варили пельмени и покурив, моментально засыпали, что бы утром под истошный кашель будильника вскочить и вновь мчаться в Москву, в институт. И каждый надеялся стать великим актёром. Наивная молодость придаёт силы, а ощущение что ты живёшь в Переделкино, таком известном месте, стыдливо красило нас к причастности. Бывало в выходные, мы набирали дешёвого портвейна и пробирались вглубь посёлка, шатались меж дач и домов, заглядывали за заборы и фантазировали чужие жизни.
В один из таких выходных, я поссорился со своей приятельницей, с которой жил на даче, и разделив портвейн пополам решил идти туда, куда ноги несут. Они и принесли меня к домику на взгорье. Я сидел на лавочке, пил портвейн, курил. Была тёплая голая осень, слегка плевался дождь, и было так нежно внутри, как в детстве, когда в выходной отчего-то просыпаешься рано и потом можно валяться и не вставать до 10 часов утра. Женщина села рядом, молчаливая, землистая и пахло от неё шипром и корвалолом. Я поздоровался. Она повернулась ко мне, взяла из рук бутылку портвейна и залпом выпила половину. Покурили. Тучи начало тошнить, и Женщина кивнула головой в сторону открытой двери. Я вял сетку с тремя оставшимися бутылками, и мы зашли внутрь дома. Пахло травами и папиросами. На стол женщина выставила котелок с картошкой, миску с огурцами, помидорами, тарелку капусты квашенной, да две железные кружки. Молча пили, молча закусывали. Через час от портвейна было внутри ласково и слезливо. Я встал, поблагодарил и хотел было уйти, но женщина вдруг резко вскочила, метнулась за занавеску, и вернулась оттуда с бутылью большой, а внутри молочноватого цвета жидкость. «Самогон будешь?», - голос у женщины был тусклым, но отчётливым. Я кивнул головой и вернулся за стол.
- А я уж думала всё, не исповедуюсь. А тут ты, видимо Бог меня столько терпел на земле, что бы я тебя дождалась.
Выпили.
- Я дочь известного писателя. Он там, в глубине жил. Пока его не расстреляли. А меня, как дочь врага, в лагерь. Ну и началась ни жизнь, а мясорубка. Но я быстро смекнула, что уж лучше я, чем меня. В надзирательницы выбилась, ожила, отъелась, попривыкла. Так 20 лет и прожила в краях романтики и геологов.
Покурили.
- А потом возверталась, сюда, да и отыскала вот в этом доме того, кто донос настрочил на отца. Вот.
Выпили. Помолчали.
- Ну, и вышла за него замуж, он ничего не знал обо мне, но приятно. Как же, жена на 30 лет почти младше. А через два года отравила его, да в подполе тут и закопала. Ну вот и всё. А теперь ступай. Ступай с Богом.
На улице мокро и холодно, но жар внутри ещё тлел и его хватило на то, что бы добраться до своего дома, упасть и потом неделю я был в бреду, а моя подруга выхаживала меня от снов и яви перенося в полуреальность понимания происходящего. А потом, сидя у печки, попивая портвейн, она рассказала, что в туже ночь, что вернулся и заболел сгорел дом на взгорье.
21 апреля 2016 г.
П. Переделкино
Н. Антонов