И вот я посылаем в цех

И вот я посылаем в цех…

Кто не знает, в 70-80-е годы прошлого века молодых (и не только) инженеров из конструкторских бюро раз в год отправляли отбывать месячную трудовую повинность в цеха для оказания помощи своему производству. Вот и Героя нашего очерка молодого инженера-конструктора из КБ на Кировском заводе направили в тракторо-сдаточный цех…


1. Шкафчик


И вот я посылаем в цех - как только ни изощрялись в подходах С***, К***, Д*** (отдельческое начальство), т.е. не они изощрялись, а насколько разнообразны были свойственные им подходы - только, имея в перспективе малосодержательную, но живую и конкретную деятельность, я радуюсь, оставляя мёртвую и канцелярскую.

В цех пришёл к самому началу смены, когда мне следовало приехать много раньше, чтобы получить комбинзон и проч. - долго гонялся по городу в поисках замка к шкафчику для одежды. Старшая мастер выслушала мои беглые извинения и с кривой мимикой взглянула на часы, смысл какового жеста я понял после: ушло время, когда можно было бы получить комбинзон. Она отыскала мне какой-то, запорошенный серебрянкой. Стала отряхивать - я беспечно и непритязательно отмахнулся, приняв серебряную пыль за мел, а после запачкал рукав костюма и очень обременился, отстраняя от себя свёрнутый рулон комбинзона.

Потом завхоз нашла мне шкафчик, как будто обитаемый, в предбаннике душевой. Весело отзываясь на реплики ребят, при этом чуть подзадержавшись и выслав меня вперёд, она затем появилась, вытащила из шкафчика чьи-то старые пожитки и, ответив на мою осторожную реплику, что "если ей всякий раз думать...", исчезла, оставив меня в затруднении, как приладить замок.
Смена началась...
"Жатва струилась, ожидая серпа" - у Пушкина

Смена началась, а я был привязан к шкафчику, не находя способа привесить замок, который не лез в слишком узкие ушки, державшиеся к тому же каждая на одном скрюченном гвоздике. Оставил так и отправился в цех. Не сразу нашёл мастера - которая в синем халате - она подвела меня к короткой толстой женщине с неподвижным лицом: "Вот - вам". "Молодец", - почему-то ответила та. Я стал объяснять, сделав несколько движений вслед за ней, предупредительно всякий раз пригибаясь к ней из-за шума, и по её отмашке ушёл, наскоро объяснив свою заботу с замком напарнику из КБ, присутствие которого меня с самого начала приободрило.

Мне надо было рассверлить ушки под скобу замка. Всё бегом - я нашёл участок станков: на фрезерном в сетчатых загородках работала женщина в защитных очках, далее сверлил детали крупный мужчина с непроницаемо флегматичным лицом. Я обратился к нему за сверлом - он односложно ответил, что "нет", почти не повернув головы. Но женщина приняла во мне большее участие - я сновал по участку - она взяла мои причиндалы, стала мерить микрометром, что преисполнило меня благоговением. Отыскала в шкафчике сверло, приладила оправку, направилась к девочкам по другую сторону от прохода, очень недурным внешне, которых я не приметил, попросила их поставить своё сверло - "А то он ходит…", - но мои пластинки было не удержать под сверлом, и я отправился восвояси, тотчас позабыв об участии. "Сверло-то моё отдай!" – послышалось мне вослед.

Вдруг осенило обратиться к электросварщику, которого попросил прожечь. Он со своим напарником заговорщически переглянулись, как мне показалось, оживились ("А что?!"). Вышло непритязательно - на грубовато-добродушные упрёки товарища сварщик отшутился - но я зачистил на наждаке и был удовлетворён, рад и заспешил на свой уже участок. Там показал короткой толстухе скобы, объясняя, что нужно поставить на свой шкафчик, и неожиданно услышал: "Так ты всю смену проходишь - поставишь на обеденном перерыве".


2. “Бабуся”.

“Неумная женщина,” – кипятился я: “Ей же со мной работать! - она и не подозревает о богатейшей палитре приёмов, при помощи которых я, при всём своём приятии и предупредительности, могу широчайше варьировать свои реакции по отношению к ней”. После я степенно ходил, не сразу откликался, культивируя неспешную обстоятельность. А главное, всячески старался рационализировать своё труд, чтобы облегчить себе выполнение очередной операции - например, усевшись на ящик, подлаживал под себя положения крюков конвейера и нацепляемых на них деталей. Конвейер нёс детали в окрасочную камеру, где в оранжевом аду трудились девушки-малярши.
Все эти мои прилады внесли некоторую остроту, дополнительный интерес в мою конвейерно-трудовую рутину.

Особенно, когда заметил, что тётушка (“Бабуся”) раздражается на моё демонстративное стремление “не перегибаться”. При этом я, не очень считаясь с её чувствами, излагал сентенции, подкрепляемые расхожими пропагандистскими фразами. Она выслушивала, замкнувшись, а чаще ожесточённо отмахивалась. Того, конечно, не понимала, что я ведь и производительность повышаю и вообще - не за чужой счёт ищу облегчений, а главное - ненавижу эту нашу логику "чтоб служба мёдом не казалась". Неграмотная, рутинёрская формулировка! Я всё распалялся и распалялся... Трудиться следует не не для того, чтобы трудиться, не “любить” надо трудиться, а “уничтожать” труд, где только это возможно; целью не труд должен быть, но продукт труда. А у нас чаще не хватает развития, чтобы уследить эту разницу, - что же взять с “Бабуcи”, копошащейся, как крот. Впрочем, испытывал к ней и чувства потеплее... - об этом, быть может, попозже.

Всё-таки тогда я вырвался и поставил замок на шкафчик, удалившись под предлогом принести крючки. На окраске, куда сунулся после за крючками, столкнулся с мастером, неуклюжей девицей с прямыми чёрными волосами и большим неровным ртом: "Что-то вы много бегаете". Кажется, ответил про замок. После смотрел сквозь неё, при ней являя неспешную чинность и, когда был заставаем сидящим, принуждал себя без нужды не вскакивать.
Впрочем, сидеть мне много не приходилось. За этим следила “Бабуся”, я же щеголял непринуждённостью: "Дайте же с девушками поболтать" (на участке оказались две крупные и нескладные девушки-студентки, которые отбывали здесь стройотрядческую повинность); "Общение - это самое главное"; "Я только что кончил - две минуты" и проч. Зато и не суетился попусту.

Особенно азартный интерес испытал на следующий день, когда заметил, как “Бабуся”, раздражённая моей комфортностью, которую я отыскивал в операциях, постаралась избавить меня от оной. Каково же было её разочарование, когда я и в предложенной ею операции нашёл способ устроиться на ящике, подведя непосредственно к себе снизку крючков и крючок для деталей, и тем избавившись от необходимости каждый раз нагибаться за деталью. Она подскочила с шипением: "Постыдился бы, молодой мужчина... Вот все сядем". Я настойчиво объяснил ей, закончив, - "Упрекнуть меня не в чём", и невозмутимо работал сидя. Замечу, что после того, как я пристроился сидеть, сидели и все остальные. Но потом уж студентки не решались, вероятно, когда “Бабуся” нашла это непорядком и выговорила.

Перед тем у нас случилась лёгкая вспышка на этот же предмет: я пристроился на ящике против тележки, полной угольников. "Вот привыкли там сидеть - так и тянет", - произнесла “Бабуся” почти беззлобно. Объяснил, что я конструктор и чаще стою, и выговорил ей, и в счёт мастера, за отношение к инженерам, - "Вот, приди вы к нам работать - принял бы я Вас так?" - "А как это я приняла?". Стал объяснять, что нас никто не заставляет идти к ним. Они-то уверены в обратном. "А вот их?" - она указала на студенток. - "Нет, то студенты." - "А вы – служащие." - "Нет, нет - никто меня не может послать: я же инженер, мы просто идём навстречу, нас даже и не оформляют приказом; а работаем мы лучше рабочих - во всяком случае, на нас можно надеяться: мы никогда не напьёмся и не прогуляем".

Говорил, что инженер делает ту же машину - чертёж как её составную часть. И что наша работа труднее - я могу судить, и не первый год работаю в цехах тракторного производства. А первая моя заявка была - когда я начал рассматривать детали, ища предполагаемую мною зеркальность, и встретил насмешливый взгляд студенток. На их "некогда думать" обозвал их "будущими инженерами", которые думать должны. "А даже и грамотному рабочему нужно думать - иначе легко в автомат превратиться".

В конце смены вышел в цеховой проход к автомату газированной воды. Ко мне подошла девушка со слегка косящими глазами: "У тыбя спычка эсть?" Не сразу понял ("Что, списки?") - "Ты што, ушки нэ моешь?" Сослался на шум


3. Уже не жалкий парий среди рабочих


Встал пол-шестого (в первую смену) довольно легко - легче, чем обыкновенно на работу и, хотя испытывал минутами сонную оторопь, вспомнил и проделал многое, навешенное на утро.
Был туман, сквозь который пробивали солнечные лучи - стояла приятная свежесть.

На участке сидела моя тётушка (сменный мастер). У неё оплывшее бледное лицо с одинаково насупленным выражением. Я прошёл, принудив себя поздороваться приветливо-безразлично. "Заявил" о себе, принеся термос газированной воды и заткнув уши ватой. Сегодня я - единственный мужчина, обслуживал подвеску. В минутные, если не менее, паузы со злобно-мстительным чувством откровенно усаживался отдыхать. Тётушка поднесла стопку деталей, чтоб я нанизывал их, когда освобождаюсь от подвески. “Взорвалось внутри”, - но ведь если кое-чего нет внутри, так не поймёт.

После так устроилось, что я оказался "не их" и делал свою работу, вполне приличную, мужскую, которой гордился, если угодно. Подходили наши студентки с озорными ребяческими репликами. Я отзывался о “Бабусе”: "Неграмотная женщина, но вы-то, инженеры, должны современнее относиться к труду" и услышал, - "Работать надо". Что с них возьмёшь, - “засуетился”, оправдывая себя.

Итак, меня отозвали на другой участок - совершенно автономная работа, был рад, а после увлечён ею: переносил тельфером кабины, устанавливал их на окрасочный конвейер. Передо мной стояли какие-то задачи, даже оказалось несколько критических ситуаций, из которых вышел...

Я был не жалким парием среди рабочих, понукаемым и неловким, но совсем - вроде не я, а некто - с неспешной сноровистостью переносящий кабины через проход, привычными точными движениями устанавливающий их на конвейер, и ко мне, как ни в чём не бывало, обращались, совсем не подозревая меня в каких-то особенных ощущениях и новом несвойственном мне состоянии, - обращались даже не ко мне, а к тому “другому”, выполняющему, привычному выполнять дело. Это было внеличное общение, но оно почему-то мне льстило: общение немногословное, но очень весомое, не чтобы поговорить, но при деловой необходимости, и странным казалось так мало слов при таких веских последствиях этих слов, - и льстило, что ожидая от меня этих веских, далеко идущих последствий, мне говорят так мало слов, бросая пару полуфраз, не прибегая к убеждающему многословию и всяким дидактическим ухищрениям, даже не подозревающие усомниться во мне.

На этом подъёме очень легко у меня сказалось старшему мастеру, что не хотел бы "работать с женщинами", потому что для той тётушки убеждение - что работает "лишь тот, кто постоянно скрючен в три погибели". Поскольку вертикальный конвейер в этот день оказался укомплектованным новыми силами, мастер легко согласилась, предложив мне основной, мною привычный, конвейер, - правда, на подвеске во вторую смену. Рад был, что получил целый выходной - полдня после смены и завтра с утра.

***
На следующий день работал куда предпочтительнее - на подвеске большого конвейера со своим ровесником из КБ и высоким пожилым рабочим с тихой улыбкой на продолговатом морщинистом лице. Я опасался до начала, как бы сменный мастер не направила меня туда, откуда я сбежал. Опасения были не напрасны. Подошедшую женщину, сменного мастера, я встретил настороженно по своим прошлым о ней воспоминаниям двухлетней давности. "А почему сюда: вы что здесь вчетвером будете работать?" - возразила она на моё заявление, что послан именно сюда старшим мастером, - "Я вас направлю туда на подвеску, мне там нужны люди". Но выяснилось, что третий временно был переведен к ним именно с той вертикальной подвески, откуда я сбежал, и мы договорилась отправить его назад. Появился и этот третий - пожилой коротыш в очках, суетливо-добродушный. При нём был том Лескова. Он легко воспринял своё разжалование, хотя "там не почитаешь". Впрочем, его затем поставили даже на более предпочтительный участок работы, на съёме с нашего конвейера. Сегодня многие не вышли из-за зарплаты.

Этот конвейер был так устроен, что можно было создавать задел минут на 20, которые заполнял разговорами и чтением ("Достоевский. По вехам имён" проф. Альтмана). Под конец работы глубоко продавил себе руку на запястье, с удивлением не сразу это обнаружив - выглядело угрожающе - напарники испуганно посоветовали "бежать прижечь".

Проходя пить воду из фонтанчика и в туалет, с ревнивым чувством наблюдал на работающего с кабинами, который заставил меня усомниться в том, что я так уж вписывался в “среду”. Это был товарищ из КБ - за версту было видно - под 40, неловкий, со съехавшим на затылок беретом, с белым пухлым лицом, сине-выбритым подбородком и лягушачьим ртом с напущенной верхней губой.

Забавно, что у напарника оказались романы Тынянова, которого статьи 20-х годов я до сего дня читал, и в моей нынешней книге - ссылки на Тынянова как на авторитетного исследователя, впервые поставившего ряд вопросов, и вдруг - упоминание о романе "Визир-Мухтар", при сём читаемого напарником.

Странно, насколько из разнородных случайных элементов варил Достоевский свои романы - героев строил не по логике необходимости, а часто из того, что оказывалось под рукой, по каким-нибудь вдруг возникшим ассоциациям, по случайному сходству лиц, имён - увлекательная игра, приведение в порядок того сумбура, что во мне – “всякого лыка в строку”. Насколько это комфортное ощущение, когда эти обрывки ощущений, прошлого, мелькающих лиц, личин материализуются в моей повествовательной ткани, переставая оказывать неопределённое тревожаще-щекочущее влияние, без толку занимая мозг.


4. Где мой друг?


Мой напарник, рабочий, Толя, лет под 50, молчун, как-то смущённо сутулящийся, действительно с очень хорошей тихой улыбкой, вдруг сразу меняющей угрюмое выражение его крупно вырубленного лица с нависшими чёрными бровями и глубокими продольными морщинами. Мы ходим с ним в диетстоловую за час до обеда, чтобы избежать очереди и сыграть ему с приятелями в домино. Правда, вчера он в обед куда-то исчез, и двое приятелей - пожилые рабочие - играли одни. Кстати, он оказался рядом, когда я вышел встречать Лёшу (товарища из КБ, принесшего мою получку), и подошли другие ребята из моего отдела. Мне про себя было лестно, что он стал свидетелем приязни ко мне стольких людей. Лёша поздоровался с ним за руку и, на мой вопрос, ответил, что работал здесь, и что я "в лучшую бригаду попал".

Но вернусь к его приятелям. На нашем участке стоит блок откидных стульев даже с какой-то "кожаной" обивкой, скамья и стол. И у нас собираются несколько человек. Двое очень пожилых, оба невысокие, очень характерные и разные. Один почти старик с высоким ершистым затылком, белёсыми будто пьяными глазами и разъехавшимся во все стороны ртом; ходит он будто на шарнирах и с палочкой. У другого маленькая продолговатая высоко посаженная лысая голова с застывшим выражением удивления широко открытых глаз с густыми рыжими бровями и удобно устроившимся в обрамлении продольных складок большим рельефным ртом. Третий приходит только в обеденный перерыв, молча усаживается, но в игре не участвует. В нём какая-то робость во всём облике или выражении мало примечательного лица, и он мне симпатичен.

Позавчера старик с ершистым затылком делился опасениями, что его искала жена. Мой напарник с КБ Виктор опрометчиво сообщил женщине о нём, что приходит играть в домино в обед. перерыв. Почему-то это безобидное сообщение оказалось чревато последствиями. "Жена - то же начальство", - он непритворно сокрушался, выслушивая сочувственные резоны друзей: "Ты на работе, туда пошлют, сюда..."

И на этот раз он подошёл в непременной оранжевой каске: "Где мой друг?" - наступило время обеденного перерыва – он, как подкошенный, не сел - упал на стул рядом со мной, стал тянуть из кармана прикурить, задевая локтями. После работы он стоял умытый и неожиданно маленький в чёрной глубоко надвинутой кепке и длиннополом пиджаке, кого-то искал белёсыми глазами, поводя распущенным ртом.

Здесь в цехе я могу встретить знакомых по прошлым моим ходкам сюда. Одна такая - светло-русая, лупатая и с рыжинками, с некоторой томностью в походке. В свою прошлую бытность здесь раскрутил с нею несколько женских тем - я тогда, как и обыкновенно, говорил много и почти декларативно, впрочем, мало отдавая отчёт своим словам - она-то, конечно, приняла за чистую монету как точку зрения второй половины - чего доброго, станет по моим словам судить - тогда она увлеклась настолько, что высказала несколько несмелых собственных суждений. Наверное, меня запомнила - несколько раз проходила с неподвижным взглядом, на третий раз поздоровался - тотчас ответила.

А мой напарник с КБ Виктор, хотя и поуже и понеавантажнее, но вылитый Вячеслав Тихонов, с той же строгостью во взгляде и складках губ и нескорой улыбкой. Вчера Штирлицу хотелось спать, поскольку его второй двухмесячный ребёнок разбудил его в 3 ночи, не дав заснуть.
И сегодня Штирлиц был рассеян... Ещё раздеваясь у своего шкафчика, он вдруг застыл с потерянным видом: "А опустил ли я пропуск?" Я посоветовал проверить. Насколько же своевременным явился этот "оригинальный" совет!

На участок я пришёл первый, появился и он. Сел: "Слушай, а опустил ли я пропуск?" Я невозмутимо заметил, что насчёт пропуска не знаю, но фразу эту от него уже слышал. Он искренне удивился и счёл нужным объяснить свою рассеянность: у него в мешке разлился пакет кефира, свитер замочил... Однако же, ситуацию с пропуском это не проясняло - он отправился справиться в табельную: пропуск оказался сданным.

Книга Тынянова, что он читает, - очень замызганная. Я протянул руку: "А ты не хочешь её обложить?" - книга оказалась библиотечной. Я засмеялся: "Вот если б она была твоей". Он объяснил, что держит в газете. Но "обложить" - вот это словцо! А я, взяв в дорогу и в цех, где хватает времени для чтения, крохотную книжку "Повестей Белкина", почти всё прочёл дважды.

Мы обыкновенно, устраивая задел, заканчивали на полчаса раньше. Я принимаю душ и иду в каптёрку участка за пропуском, который выдают в половине двенадцатого. Наш рабочий день оказывается при этом - в 7 ч 15 м. Сегодня моего пропуска на привычном месте не было. Оказывается, я не расписался за технику безопасности; мастер вынула пропуск из цеховой книги, куда заложила, чтоб о сём не забыть: "Как это Надя (старший мастер) забыла" - я небрежно подмахнул, сказав с претензией на сарказм: "А вы опасались, как бы со мною чего не случилось?"

И чувствуя себя особенно свежим и элегантным в своём цивильном платье после замасленного комбинзона, я "запружинил" по цеху на свежий ночной воздух.


5. Что тебе - десятка нужна?

20 авг 79 пн
В ночь выхожу в цех - с воскресения.
Виктора-Штирлица не было, он опрометчиво отказался в четверг от ночной смены, после передумал в пятницу, но место его уже заступил знакомый мне рабочий лет за 40, невысокий, плотный, с движениями враз и наскоком, с лицом значительным, светловолосый с блёклыми глазами в обрамлении складок-морщин. Чаще всего выражение лица его - "трын-трава", и чаще лицо смятое и после возлияний.

Он узнал меня: "Что, усатый, опять за провинность какую послали" - "Скорее, как поощрение", - я разоткровенничался о деградации конструкторов по моей нынешней idea-fix; вдруг выяснилось его очень пристрастное, ревнивое отношение к рационализаторам.

Мы вешали рамы, и он со злобным неодобрением упоминал рационализаторов: "Ходят тут двое, напридумывают всякое - и эти рамы... Тут мужики гнутся (о нас с ним), а как женщинам поднимать. Я ему говорю: сам поднимай, а он с м е ё т с я ". Я заинтересовался - рамы были с вертикального конвейера и мы их вешали по необходимости, поскольку тот ночью стоит - предложение-то было дельным, но рамы действительно тяжёлые. "Или у нас очень металла много. Всё у нас такое громоздкое. Вот..." Я увязал вопрос с общей деградацией конструкторских кадров, когда недостаток квалификации компенсируется перестраховкой.

Он мне рассказал и показал - повёл - ещё ряд предложений тех двоих, которые каждое утро приходят "высматривают", чтобы такое ещё "нагадить" - предложений, действительно недодуманных в какой-нибудь существенной мелочи и опрометчиво принятых. Он это всё видел, ему казалось очевидным, например, что нововведение по окрасочной камере следовало проверить только на одной из четырёх камер - и он был ожесточён.

Когда-то он - был молодым - тоже занимался рацпредложениями. Он мне рассказал несколько технических ситуаций и при этом случаи бессовестного с ним обхождения, воровства идей ("Что тебе - десятка нужна была, я бы тебе с получки принёс..." Покраснел весь, уткнулся, вокруг девушки, он один среди них был. Потом щебёнка стала вдруг сама собой высыпаться. Приходит: "Ребята, вы же здесь, вам виднее, поищите". "Нет", - говорю, - "Х-я тебе!")

У него осталось ощущение горечи, очень спокойное, осознанное чувство: "Я неграмотный. Приходит рабочий, - его же задевает, что не он додумался. Нарисуй чертёж, - а без чертежа что на пальцах объяснишь? Ещё говорит, мы вот это уже сделали, есть чертежи. Потом приходишь, действительно так или чуть-чуть не так". Я запротестовал, заговорил о приоритете, рассказал о нашем тракторном рацпредложении. Между прочим, высказал мысль о травлении крючков транспортного конвейера без съёма, тут же им поддержанную, - он думал над этим по примеру на одном из заводов, где раньше работал. В первую смену взять бланк и написать, - впрочем, сначала надо продумать.

22 авг 79 ср
Вчера проработали с "Толей" вдвоём - "Женю" забрали на съём, где оставался лишь коротыш, которому год до здешней пенсии в 55 лет, с детски безмятежным взглядом круглых глаз под рыжими густыми бровями, осенёнными голым холмиком лба. Мы всегда с удовольствием, чрезвычайно по-приятельски, здороваемся друг с другом, хотя на сём наши приятельские отношения обрываются. Позавчера у него также не было партнёра, но оказалась свободная малярша - довольно молодая девушка - которая и помогала ему, не переламываясь. Её назначение к нему было встречено традиционными шутками и понимающе-привычными ухмылками.

Итак, вчера он работал с Женей, и судя как Женя у нас постоянно спал на импровизированной им постели из измазанного поролона, они справлялись легко. У меня ночь прошла очень нетрудно, но промежутки были, естественно, покороче.
Сегодня также начали вдвоём. Засветилась надежда отгула как компенсации за нашу переработку, когда уже после часа мастер привела нам битюга с горевшей огнём физиономией, - "Вот изволил проснуться". Был общий разговор, который вёл Женя...

Начали с частного случая административно-профсоюзной махинации из разряда "рука руку моет" и через жалобы на ожидающую их малую пенсию при больших заработках перешли к общим декларациям своего недовольства. Я позащищал конструкторов профилактически - на них никто не нападал - и когда вынес приговор нашей экономике, вдруг наш битюг с неожиданной горечью, не сразу высказавшись и тут же замолкший, встрянул с одобрением моих слов, с одобрением тем более неожиданным, что ничего особенного я не сказал. После на предложенные ему "Толе" брезентовые рукавицы, он, одев их и привстав, тронул того обеими руками за запястье, прочувственно произнеся "Спасибо". Я покосился на него.

Работал Валера из рук вон плохо - ему было "тяжело" работать. Поэтому, скажем, сносил детали, предоставляя нам лестную инициативу тянуться с ними к крючкам. Меня это раздражало и я пару раз сказал ему, стараясь не изменить общему тону доброжелательства, - очень свойственному, кстати, Толе. В этой его незлобивости, готовности всё сделать самому видел этику его поколения, трепетно-порядочное и даже религиозное отношение к людям. В моём случае он пожинал соответствующую жатву, но с Валерой я понял, как трудно вот так ровно и доброжелательно относиться ко всем. Относиться так к сачку. Я бы не смог, хотя не достиг бы никакого результата понуканиями. Необходима мудрая примирённость с людьми, отсутствие всяких следов злобы и мелочности.
В заключение Валера ушёл в начале шестого провожать брата на самолёт. С той же прилипчивой горячностью попрощался с нами.

Дня 3-4 в цехе говорили об авиационной катастрофе с Пахтакором. На второй день, зная от Вити о подробностях и поймав разговор, я невозмутимо стал подавать их, обратив на себя общее внимание. Но, назвав “Пахтакор” “Кайратом”, я, конечно, в глазах слушателей себя уничтожил и поспешно ретировался за бесшабашно-небрежным "сам-то я не читал".

В промежутках хожу наблюдать постепенный рассвет. И вот в проёме цеховых ворот показывается бледно-фиолетовый мир с фосфорисцирующей полоской травы…


6. Сачок Валера

23 авг 79 чт
Я уже оделся по рабочему, когда навстречу прошёл Валера в сером костюме со скользящей улыбкой на розоватом жирном лице. Спустя некоторое время он явился на участке, неспешный, в комбинзоне, охватывающем объёмистый зад, в берете, надвинутым на матовые глаза, отчего ещё крупнее оказалась жирная торба подбородка с узкой планкой рта. И - кончилось моё душевное спокойствие, - вот когда я был отомщён за свои фокусы с хлопотуньей-бабусей (часть 2-я).

Валера, может быть, и не мог где-то сработать достаточно сноровисто, но кажется он оказался действительно сачком. Самое малое - он засыпал в промежутках так, что его надо было будить или даже расталкивать. Это-то ещё было извинимо или объяснимо... Он неспешно шёл и “не переламывался”, с безмятежным неведением ребёнка приемля нашу бойкую возню вдоль транспортёра, покуда ни заполнялся задел, и можно было припустить конвейер до следующего броска. Нет, он помогал, конечно, - будто бы его и не в чём было упрекнуть - но как-то по дурному: сносил детали в одно место, когда каждый из нас сразу же вешал приносимые свои детали. А конвейер двигался, и снесённые им детали оказывались где-то составленными под плывущей вереницей, а он всё таскал и таскал, предупредительно оставляя нам завидную перспективу тянуться с каким-нибудь подкрылком в напружиненной руке, тщась нацепить его отверстием на высоко-подвешенный болтающийся крючок, весь в ссохшейся краске. Или во время навески тяжёлых дверей он вдруг вспоминал о деталях-фитюльках, после навешиваемых на крючках за дверные петли. И вот уж он разносит эти фитюльки по две, по одной, не мешая нам снимать с кары двери и, проталкиваясь с ними через движущуюся вереницу уже подвешенных дверей, застывать с дверью в позе взявшего вес удачливого тяжелоатлета, ухитряясь словить крючок наверху.

А Толя, кажется, этого не замечал, сохраняя доброжелательную невозмутимость. Даже и приметив, он, быть может, сматерился бы раз и тут же забыл. А я тихо ненавидел.

25.8.79 сб
Сегодня вышел в ночь на "халтуру" - т.е. работа в выходные за оплату. В раздевалке поймал приветствие переоблачившегося в рабочее Валеры, чей шкафик оказался наискось от моего также в предбаннике душевой. Моя неприязнь к нему уже перегорела, и я очень искренне заговорил и совершенно искренне “поколупал” его за нервы, приняв манеру бесцеремонной прямоты ("Ну и подвёл же ты нас"). Он ждал меня, робея перед объяснением с мастером ("Скажи ей об этом" - "Зачем, ты сам скажи"), держался за мной. Свой прогул... О, да я ведь упустил самое главное: в пятницу я оказался один: Толя взял отгул за переработку, а Валера не вышел. Мастер сосватала мне грузчика из ПДБ - временного из нашего КБ, рабочего из лаборатории, но и студента IV курса СЗПИ, высокого парня, как будто чуть под еврея...

26.8.79 вс
Вчера, начав о постигшем Валеру возмездии, я неосознанно упустил сам его проступок. Получилось, будто возмездие - за его сачкование - и отмщение за потерянный мною душевный покой - но так, к сожалению, не бывает. И валял бы Валера дурака не один день, когда б хватило у него ума держаться на этой грани. Но в пятницу он не пришёл. Заговорил о затерянном в тот вечер пропуске - детский лепет - но я, сочувствуя ему (не ради него, а за постигшее его несчастье - прогул, - как на Руси сочувствовали каторжникам), поспешил к мастеру первый и бросил несколько слов о пропуске.

Мне тут же пришлось начать грузить двери на кару. А он, коротко объяснившись с мастером, оставался потерянно стоять в стороне. Я понял, что его отставили от сегодняшней халтуры, подошёл к нему - не стал притворно сочувствовать: мастер, не рассчитывая на его приход сегодня после прогула в пятницу, набрала людей - ему следовало известить, известить в тот же вечер - можно было поймать кого-нибудь из нас у проходной, позвонить - удивлялся ему...

Да, а в пятницу работали с тем парнем: высоким, будто слегка презрительным, в очках. Мне повезло с партнёром: порядочный, не иждевенец, смотревший на дело, как на своё. Он привык в ПДБ в ночь уходить к трём часам, и в этом смысле его здорово накололи, переведя ко мне. Эту мысль, что работать придётся до остановки конвейера с вычетом времени задела, ему очень трудно было вместить. Хотя я и растолковывал поначалу, он всё надеялся на урок, на сдельную работу. Однако, и поняв размеры постигшего его "несчастья", не капризничал и не откликался на моё сдержанное сочувствие.

Горжусь, что отважился попросить мастера об отгуле за переработку во вт и пт, когда работали вдвоём; она очень просто согласилась. Не хорошо, что в понедельник она уходит в отпуск, и мне с отгулом придётся заявлять старшему мастеру. Гарантированным этот отгул не считаю, тем более что на следующий день - в ночь с пятницы на субботу - всё тянул напомнить мастеру, а когда забегал - было поздно: сначала нашёл её спящей за столом, а после замотались с баками, и её уже не застал. Жаль: если она передумала с моим отгулом и не включила в какой-то оставляемый ею список - я бы уговорил её, смиренно начав с необходимости оставаться с Оксаной в среду - детский сад не будет работать несколько последних дней августа.

Я заслужил отгул, если сравнить, как мне далась пятница, против ни в какое сравнение не идущей ночи в субботу: со мною работали двое постоянных - вышел "Толя" и второй, знакомый мне крепыш с каким-то шутовским лицом или ужимками, с маленькими глазками и низкой линией волос над широкой полоской лба. Его-то я, не задумываясь, называл "Женя", тогда как "Толю" избегал называть по имени. Они играли в домино, я читал "Юлию". Прекрасная ночь: я играл на этот раз вторую скрипку.

По времени мы переработали: конвейер останавливался пол-шестого, но мы-то выяснили это в последние минуты на броске к предполагаемому окончанию в 6 утра. Тем-то "ребятам" всё равно пришлось бы ждать первой электрички метро, идущей в 6 - моя же идёт в город в 5.30. Шли мы вместе - я болтал на темы, которые могли быть им интересны, искоса поглядывая на отсутствующее лицо "Толи" - сыронизировал про себя, что и кстати переработали полчаса: им всё равно, а принесли пользу.


7. Толя

27.8.79 пн
В метро заплетая ногами почти вплотную ко мне подошёл выпивший негр и, кивая одуванчиком чёрной шевелюры, моргая бусинками глаз и шлёпая красновато-коричневым ртом, спросил: "Как проехать на площадь Муъства?" Не понял, поспешно сели в мою электричку. Он всё твердил "Площадь Муъства", я просил сказать по-английски, но и по-английски выходило "The square Муъства". Взглянув на схему, легко догадался - Площадь Мужества! Вышли вместе, отправившись к эскалатору перехода на Пл. Восстания.

Мучился с утра об отгуле, пока по примеру Стендалевского Сореля не решился - новый мастер неподвижно выслушала мою экспозицию “о закрытом детсаде” и “оставленном дома ребёнке” и просто отнеслась к отгулу, не думая оспаривать.
.
По пути на свой участок увидел увальня Валеру, который так меня изводил своим “непереламыванием” (часть 6). У нас вдруг оказались самые приятельские отношения. Он не пришёл к нам, вернувшись на вертикальный конвейер к тётушкам, от которых я сбежал, и я потом нередко видел там его обтекаемую фигуру, исполненную меланхолического ожидания перед навесом “фитюлек” на очередную штангу.

Интересовался травлением крючков в связи с мыслимым рацпредложением (часть 5). Кажется, не выгорит.

29.8.79 ср
По дороге в столовую зашёл за молоком, причитающемся мне за работу в тракторо-сдаточном цехе.
От женщины, выдающей профилактическое молоко, услышал её ходовое "Смотрите, не обоссытесь", на этот раз обращённое к столпившимся женщинам в телогрейках. Те оживились, запереминались, заискивающе-добродушно откликнулись. Я замешкался. "Держи, сынок", - она протягивала мне мои четыре пакета на оставшиеся от скопившихся к концу недели талонов.

В столовой без очереди протиснулась группа рабочих, наверное, грузчики. Буфетчица, накладывая им еду, в ответ на протесты женщин за мной отреагировала "Нет, сначала мужчинам, а потом вам... зажигалки".
Один из грузчиков подошёл к столику, где я уже успел устроиться. Его пошатывало, даже через стол я учуял “букет”. Подошла старший мастер, довольно привлекательная. Он что-то с возмущением, нагнув голову, стал ей говорить - та слушала с непроницаемым лицом.

4.9.79 вт
В ночь на понедельник работал - это моя последняя неделя в цехе. Поставили на съём деталей - это моя работа, на которую стремился с самого начала с памятью об апреле 1978 г - но вышла не та лафа: мало того, что съёмщиков теперь только двое, но мой напарник... Снова - Толя, кадровый рабочий, косолапящее существо с близорукими глазами и большим ярким ртом. Он - средних лет, у него 3-е дочерей, из которых 2-е взрослые, закончили ПТУ, но с ним в отличие от другого "Толи" обращение на "ты" - самое естественное.

Непроизвольно разговор зашёл о пьяницах - ему в течение всей недели первые часы смен приходилось начинать без напарника, пока ему не находили кого-нибудь. Стал говорить о себе, как его "отравили", и он ещё два дня не являлся, пока ни напомнили по телефону, что он "работает на Кировском заводе" ("Так-то я парень ничего!"). Его разбирали, всё припомнили, лишив 13-й получки ("Мы можем тебя уволить, отправить на лечение, уволить по *** статье..." - вроде как "выбирай"). Напомнили и как он работал с забинтованной головой. Я не сразу понял проступка: "Так здесь, вроде, героизм?" - "Она меня могла на больничный отправить, и я бы ничего не получил" - "А почему нельзя было работать?". Выяснилось, - 8 швов на голове - "тяжело было работать", и что освидетельствовали его в больнице 25л Октября, а выпили они "2 бутылки на шестерых", но он успел во-время дать 15 руб - а там, если успеешь дать, бумагу не посылают. Здесь осмотрели его, - "Хороша царапина!". Говорил, что - сотрясение мозга, и обо всём - с прищуренным улыбчиво-неспешным выражением.

О сотрясении-то мозга я вспоминал не раз. У него оказалась мания к порядку. И теперь стремление к порядку без осознания разумных границ этого порядка я воспринимаю как признак умопомешательства. Он выравнивал по одной линии кромки выставляемых нами дверей; тщательно, задерживаясь и приноравливаясь, укладывал эжектор, когда я, короткими движениями уложив одни, нёс уже два других; он издалека нёс оказавшийся на дороге один единственный крючок. По-видимому, он испытывал постоянное нервное беспокойство, что-то перекладывая, перенося и постоянно срываясь к конвейеру, когда можно было бы спокойно переждать, перепустив дальше ленту транспортёра.

Он совершенно беззлобный, и я, досадуя про себя, испытывал всё же благожелательность к нему. И когда сорвался, забывшись, быстро принял ровный тон ("Да брось ты выравнивать, не могу смотреть", - он поправлял мною поставленные двери, приглядываясь и выставляя). Наверное, на меня даже более подействовало его отчаянное: "Нужно ставить ровно!"

Он не против бы и один работать - я ему стал говорить, что он своей манерой и меня всё время дёргает... Ещё до моего появления - а сам он за час приезжает - он начал вставлять резиновые заклёпки в детали-урночки. Это довольно мытарное дело: тянешь плоскозубцами, тщась ухватить за крохотный кончик, резина рвётся. Надо, конечно, приноравливаться.

Нужно было сделать 30 штук; я и сделал 15 штук к его 15-ти. А он, стоя над грудой этих урночек - "я не могу сидя работать" - близоруко склоняясь к ним с плоскогубцами и каждый раз неспешно заплетая ногами, относя по одной, сделал к тому ещё 30. Я после вспомнил Вани Афеева, своего ротного, - "Вот это солдат!", обращённое в адрес одного бессловесного, рябого, с тусклыми глазами, очень исполнительного бойца. Ваня тогда не мог сдержать восхищения, в забывчивости обратившись ко мне, скептику и “не своему”. Я был зампотехом роты, офицером-двухгодичником. Впрочем, я разделил его восхищение и после был рад, когда он отметил парня отпуском. Таких обыкновенно не замечают - серых и нетребовательных, но Афеев мерил мир и людей по другому - сам из детского дома; не брезгливому в средствах, но не лишённому совести, ему тяжело было сделать карьеру; между нами была какая-то теплота, и поначалу он верил в меня, но я был, конечно, слишком “не свой”.

Но вернёмся к Толе. Я хорошо запомнил его с прошлого года: тогда при его неуклюжем нерабочем облике я принял его за нашего из КБ. Он мне разоткровенничал тогда о своих женщинах-хищницах. Сегодня я не "полез" в него, спросив лишь "замужем ли дочери". Нет. Живут ли с ним? Старшая живёт у парня. Стал говорить путано и многословно, что собирался к ним сегодня.

Также путано, брызгая слюной, топтался вокруг какой-то книги, пытаясь вспомнить автора, накручивая косвенные сведения о нём: "Он помнит Рафаэля... Пикассо, и в музыке разбирается". Упомянул читанный им роман "Мопра". Я заговорил о Жорж Санд, он заинтересованно поддерживал разговор.

Очень озабочен, как и все, переходом с 1 сентября на сдельную оплату, озабочен самой неопределённостью этой оплаты: "Говорят, что первая смена заработала 10 руб, вторая - меньше, а третья - ещё меньше? А если получится 200 - всё равно ведь не допустят". Он прав - это новая возможность мухлевать администрации - и прав в неоправданности, нелогичности сдельной оплаты, когда следовало просто поднять повремённую. Но конвейер на вторую ночь был загружен поплотнее... Особенно мы не переламывались, но не выходило и сидеть.

Толя озабочен ещё, думаю, почему: новая неопределённость с оплатой, пускай и в лучшую сторону, вносит новый диссонанс в его мир, тяготеющий к покою и симмертии. Впрочем, не слишком ли я строг к нему, не раз замечая в себе самом внутреннюю робость перед непредвиденным, ничем особенно не грозящим (Как я сейчас робею, ожидая мастера из телеателье).

Прошёл к выходу из цеха, подышать ночным воздухом. У аппарата газированной воды стояли молодые рабочие - парень и девушка. Он значительно повыше, светловолосый и неловкий, поощряемый ею в своих понятных только им и значимых только для них брызганьях и отниманиях стакана, она - оживлённая и стреляющая наверх глазами.


8. Новая встреча

5.9.79
Интересное ощущение, когда выходишь в ночную смену из дому. Настороженная тишина, безлюдье, свежий ночной воздух сами по себе создают чувство некоторой нереальности. И вот я вижу трёх одинакового роста коротковатых людей: двух женщин и мужчину. У женщин причёски как у болонки, а у мужчины предупредительная осанистость. Они навеселе. Разговаривают жестами и беззвучно смеются, запрокидывая головы. Это - немые.

Ещё два цеховых типа. Один - характерный. Цыган с широким пористым лицом, украшенным мысом шишковатого носа и обрамлённым гривой пружинистых чёрных волос и бородищей по самые глаза. Его большая голова устроена на узких плечах упругого маленького тела. Короткие кривые ноги ступают с неспешной независимостью. Он электрик, и из кармана, как рукоять кинжала, торчит обмотанная синей изолентой ручка плоскозубцев. Мне он очень нравится, и его играющая независимая походка, и я провожаю его взглядом.

Другого я очень выделил. Он в приятельских отношениях со всеми рабочими, даже и до потрёпываний по спине. Но отличается от других правильным недеформированным лицом, светлым заинтересованным выражением глаз, горьковатой линией рта.

6.9.79
Тот последний мой цеховой тип очень худ, так что выделяется рельеф черепа, обтянутого чистой загоревшей кожей. Лоб открытый, правильной формы. Редковатые, но не поседевшие русые волосы, почти одного тона с цветом лица. Руки очень тонкие в запястьях, и это настолько нехарактерно для рабочих, что невольно заинтересовался им, вообразив “судьбу”, - скажем, бывшего интеллегинта, изверившегося в чём-то там, или низвергнутого обстоятельствами. Притом его высокий, невразумительный голос и какое-то искательство, что ли, в мою сторону при завуалированной или воображаемой мною мелочной претензии, создало у меня чувство, что утраченное беспокоит его, как зубная боль. Всё это я, конечно подсознательно связал с моею нынешней неудовлетворённостью своей служебной деятельностью и воспринял “предостережением”. Отсюда, наверное, и интерес мой к нему; увидел что-то моё, фамильное во внешности. Да, у него сутулость, сочетающаяся с запрокинутым лицом, при этом он как-то так “несёт” свои руки.

Мы заговорили друг с другом, - кажется, даже он начал. Голос высокий у него, плохо артикулированный, и я плохо его понимал. Как будто он работал технологом, и перед ним, более осведомлённом в чертёжном хозяйстве сравнительно с моими собеседниками-рабочими, я воспользовался также облегчиться.
Впрочем, при сём я был малоискренен, более рассчитывая моею нынешней неудовлетворённостью принизить воображаемую мною, по-видимому, завидность в его глазах моего инженерного жребия и тем нивелировать наши положения. С "Толей" мне, похоже, удалось это: он говорил как раз тому, указывая на меня, что здесь я чувствую себя лучше, и что “там” у меня много “бумажной возни”.

Мой новый знакомый как-то так уклончиво постарался сразу подать себя - отграничить от прочей публики. Он, наверное, заметил мой интерес. И что технологом был и не раз замещал мастера. Разговор у нас вышел отнюдь не из вежливости, но заинтересовал меня. В частности, о шаблонном подходе к людям. К нему озабоченно обращается пом по кадрам Соловьёв... В его передаче, личность ленивая и без образования, что неплохо соответствует его простоватой розовой физиономии, впрочем, воспринятой мною в благоприятную для того сторону как проявление внутреннего демократизма, необходимого в его положении. Здесь, как это обыкновенно случается, должность оберегла носителя её от очевидной оценки, и самые недостатки обернулись достоинствами. Должность, впрочем, небольшая. Итак, Соловьёв был озабочен характеристикой на одного из рабочих...

Так... о характеристике, которая пишется у нас шаблонно, по принятому трафарету. А на того рабочего шаблон не накладывался. "И общественной работы у него никакой..." (растерянный Соловьёв). И тогда мой собеседник напомнил, как рабочий пошёл на трудный, тогда неважно оплачиваемый участок, когда это стало необходимо. И хотя я не верю в бескорыстие, но порядочности и долга обычно больше, чем принято считать, и поскольку то обстоятельство было моим знакомым замечено, вероятнее всего, оно и имело место.
Я оживился: человек слишком многообразен и неожиданен и в своих лучших проявлениях, чтобы мерить его набором анкетных красок.

И вот мы уже говорим о литературе... Сошлись в неодобрительной оценке Пикуля, в восторженной Распутина. Я “хранил” осведомлённость, откликаясь на его, вероятно, аргументированные мысли, мало, впрочем, мною понимаемые из-за шума и его дикции, своими придумываемыми мною суждениями. Суждение ведь одно и то же можно приклеить к чему угодно.

Он стал говорить об Олесе Гончаре, как по случаю купил в Ленинграде 3 тома на укр. языке. Я напомнил о какой-то истории с политической окраской насчёт О.Гончара, но он не знал и не интересовался. Говорил об эпизоде, как дипломат осматривает по необходимости жертву аварии, которой он участник и виновник. Он читал эпизод или слушал в передаче автора, а в украинском подлиннике это звучит, "как музыка". Он усматривал здесь коллизию: дипломат, что вершит судьбами людей, равнодушен, быть может невольно, по необходимости, к отдельному человеку. Я вспомнил Достоевского, как трудно, любя человчество, возлюбить человека.

На следующий день была суббота, я “халтурил”, он пришёл, если на следующую смену, то очень рано. Был в цивильном ещё платье. Мы без уклончивости уже подошли друг к другу. Вчера мы были каждый сам по себе и, откликаясь на реплики, спешили обыграть равнодушную невозмутимость.
Он заговорил о переплетении сборников прозы из толстых журналов, я советовал журналы сохранять. Тем более, что он мог бы хранить, как оказалось, на даче.

Ещё один тип, - его я, пожалуй, не "ущипну", хотя характерный. У него меланхоличное лицо, колючие глаза и рот... не знаю, что вернее, толи "корытом" толи "губатый", обнажающий металлические зубы спереди. У него маленькая голова с жёстким волосом, сочетающаяся с относительно широким плечевым поясом и коротковатыми ногами. Я проработал с ним всего одну смену в субботу, и мы засимпатизировали друг другу, сразу оценив деловые качества каждого, хотя каждый сохранял почти презрительную сдержанность, я - в тон ему.

А мне жаль за свой снисходительно-презрительный тон в адрес Толи (часть 7). Он очень порядочный, чистый по-детски, чуть-чуть юродивый. Внешность у него, чтобы определить, - вылитый Сергей Прокофьев. Он носит берет, как арестанты. Глаза-то у него действительно ненормальные: вечно смеющиеся и куда-то “упрятанные”.

Он будет весь обеденный перерыв таскать детали и после останется не в претензии, как в эту ночь, что я заснул. Но, кажется, он благодарен мне за непривычное, видимо, ему непрезрительное заинтересованное отношение. Многословно делился своими домашними заботами, не подозревая, что я могу быть равнодушен к тому, как поступила и что сказала Надька и проч; с трогательным простодушием говорил, сколько "досталось" его голове. Уж не извиняется ли он, подумал, рассчитывая на снисхождение? Досталось действительно изрядно, помимо тех 8 швов... Скажем, падает суппорт сверлильного станка, когда он где-то там склонившись: "У меня круги пошли красные, зелёные, чёрные; голову не разбило, но шишка - как шапка у пожарника... с гребнем, - долго держалась". Или летит шлифовальный круг в тот момент, когда является он: он изгибается, осколки свистят где-то у него под рукой, а тот рабочий бледнеет, думая, что - в животе. "Ведь убило бы" - "Кишки бы навернуло"

Вдруг оказалось, что сдельную оплату сделают лишь с 15-го. По-видимому, ещё поглядят, чтоб много не дать. И я, который, не зная ещё об этом и рассчитывая хорошо получить, "нехотя" предложил мастеру "остаться ещё на недельку, - но не больше!", с нескончаемо многословными мотивировками отказался: "И я могу вас подвести, не спросившись у себя" и "не совсем деликатно к своему начальству, поскольку собираюсь у себя уходить" и проч. Она молча кивала, а я всё шёл за нею, объясняя.

А ещё есть Денис - Дениска - коротыш средних лет, с юркими глазками, короткими руками и весёлой непосредственностью ребёнка. При уникальной работоспособности - он и две смены подряд работает и в одиночку на конвейере - он не разу ещё не получал 13-й. Запивает, прогуливал. Семьи у него нет.

Да, вот ещё, что показалось трогательным у Толи. Я, сначала сказав, что остаюсь на неделю, после сообщил о перемене решения. И у него вырвалось, как мне показалось, робкое полусожаление: "Нет, я тебя не уговариваю... Мы с тобой работаем уже. Кого мне дадут..." Называет меня редко по имени, и непривычно было услыхать от него в метро "Серёга". Ещё штрихи к портрету: пьют с женой, на последние 1.65 берут стакан в розливе вина, который разливают на двоих - это после выпитых 2-х за 2.42.

После смены принял душ... Прекрасное чувство, когда кончаешь смену - это естественно. Особенно ярким оказался зелёный шкафик напротив и жёлто-голубой за ним. Рядом раздевался рабочий, он был настроен очень благожелательно: "С хорошим днём вас, ребята!" Я воспринял иронию: "Что, дождь?" - "Нет, солнце, ветра нет - сегодня день будет хороший... Ты - с ночной?" -- "Вот, сразу можешь ехать за грибами". Заговорил о тараканах в своём шкафу: "У тебя нет тараканов?" У меня тараканов не оказалось...