Графиня и барон

     ...В тусклом лунном свете, еле прорывавшемся сквозь серую мглу тумана, графиня осторожно пробиралась по ночному кладбищу на костылях, аккуратно выставив вперед переломанную в нескольких местах и полностью закованную в тяжеленный гипс левую ногу...

     На дворе была поздняя осень, практически непрерывно шел дождь. Листва стремительно осыпалась на землю, обнажая ветви деревьев и устилая землю, смешиваясь с пластиковыми баклажками, пачками из-под сигарет и другими следами человеческой жизнедеятельности. То и дело ветер поднимал с земли и уносил вдоль дороги целлофановые кульки, нарушая звонкую тишину пустынных улиц их шорохом.

                Глава I

     - Ах, как жаль. Нам не суждено быть вместе,- думал барон, наливая себе самогон в мутноватый граненый, объятый изящной филигранью подстаканника, бережно вынесенного из поезда "Магадан-Москва".

     А она, графиня Клавдия, тем временем, тихо грустила, опершись на костыли над безымянной могилой. Лишь пара ворон, терзающих тухлое яйцо, нарушали ее уединение.
    
     Она долго стояла молча, угрюмо понурив голову, взирая расфокусированным взглядом на неровно сколоченный деревянный крест, венчающий небольшой песчаный бугорок. Ни цветов, ни венков, ни даже таблички с именем не было. Графиня потеряла счет времени и еще долго могла бы так простоять, но порывы осеннего ветра, несущие капли ледяного дождя, вернули ее к реальности.
Накинув на голову побитую молью шаль, она неспешно побрела, разбивая тишину цоканьем одного каблука по растрескавшемуся асфальту и гордо выставив вперед негнущуюся загипсованную ногу, обтянутую черным кружевным чулком и аккуратно обмотанную старым дырявым шерстяным платком, нещадно изъеденным все той же вечно голодной молью. Боль невосполнимой утраты свербела в груди, как запущенный туберкулез. Клавдия полагала, что любовь всей ее жизни, барон, почил в той самой безымянной могиле.

     Старые металлические костыли с деревянными рукоятками и частично облупившейся краской разъезжались в стороны на мокрой опавшей листве, обнажая плоть черной кладбищенской грязи. Несмотря на то, что графиня с трудом удерживала свое изможденное тело в равновесии, она упорно продолжала пробираться к старинным кладбищенским воротам. Почему всё так сложилось? Почему она, одинокая искалеченная аристократка, пытается собрать в нечто цельное разбитую вдребезги жизнь? В памяти поплыли события того рокового дня, когда она в один миг потеряла любимого, и сама оказалась прикована на долгое время к больничной койке и костылям.

     Несмотря на уже немолодые годы, Клавдия весьма неплохо сохранилась, пусть даже немного неухоженная, она , дама бальзаковского возраста, сберегла худощавую фигуру, статную осанку; длинные русые волосы были затянуты в аккуратный пучок, на лице был еле заметный макияж. Серо-голубые глаза и строгие черты лица выдавали прибалтийские корни.

     Тем временем барон тоскливо взирал сквозь мутное стекло на слякотный осенний пейзаж."Опять посыпались проклятые листья ",- недовольно сквозь зубы процедил он. Петр, некогда представитель высшего общества, носитель голубых кровей, ныне работал дворником.

     Тяжким грузом на сердце лежали воспоминания о Ней - единственной его любви, его прекрасной даме сердца. Ее аристократическое происхождение было не скрыть даже в тот момент, когда она мыла подъезд, элегантно взмахивая шваброй. Их роман вспыхнул, словно факел в ночи, но столь же скоропостижно потух, и от его пламени остались лишь обуглившаяся ветошь. Он утратил ее навсегда...

     Петр верил, надеялся, что когда-нибудь, когда он будет, по своему обыкновению, совершать вечерний моцион после тяжелого трудового дня, собирая бутылки за гаражами, дабы, сдав их в пункт приема стеклотары, порадовать себя баночкой кильки в томате на полученные деньги, внезапно увидит Ее. Она будет идти своей легкой походкой, элегантно прихрамывая на левую ногу по причине неудачного падения с лошади, как она говорила, навстречу ему, с поблескивающей на солнце бутылкой "Флотской" в руках и сияющей улыбкой на лице.

     Зачем же он, несчастный романтик, позвал ее в тот вечер на крышу старого сарая любоваться звездами? Он даже купил пачку импортного "Бонда" и шоколадку." Ах, старый дурак", - проронил барон, и слеза покатилась по его щеке, покрытой густой щетиной с проседью. На самом деле он вовсе не был стар: шла вторая половина четвертого десятка его жизни. Морщины изрезали сухощавое лицо Петра, но это вовсе его не портило. Волосы он стриг очень коротко, стесняясь залысин и проступающей проседи. Несмотря на то, что жизнь возложила на его плечи слишком много тяжких испытаний, что ссутулило его спину, барон был широкоплеч и довольно неплохо развит физически, что подчеркивала его любимая тельняшка. Кроме этого он сохранил ясный взгляд, который подчеркивался светлым цветом его глаз.

     Но кто же мог предполагать, что этим дивным пятничным вечером жена Саньки-Угара, развозившего колбасу с завода по магазинам, наконец-то выгонит его из дома.
     Угар, по своему обыкновению, решил отыскать утешения на дне литровой бутыли с мутноватым самогоном, которым он не раз угощал в свое время нашего барона. Петр, не смотря на воспитание, довольно снисходительно относился к открытому и бесхитростному простолюдину-Саньку и всегда не прочь был составить ему компанию. Ах, если бы он знал тогда, что этот самый работяга с широкой душой, буквально в считанные секунды, снесет всю его жизнь на своем "Камазе"... Он въехал на нем, на всех парах, прямо в тот самый сарай, служивший местом романтических свиданий у многих неприкаянных влюбленных пар в округе.

     Наш несчастный романтик провалился в яму под полом, а сверху его накрыло рухнувшей крышей. Не один день он пролежал там во тьме и одиночестве, а весь двор, тем временем, поминал его безвременную кончину.

     Возлюбленной барона повезло немного меньше, хотя не нам судить об этом: она спрыгнула с крыши перед самым ударом металлического монстра в сарай, упав на груду строительного мусора, состоящую из обломков железобетонных блоков, битых кирпичей и подобного. При приземлении правая нога графини, обутая в изящные сапожки на высокой шпильке угодила на мягкий песок, а вот левая, соскользнув с большого куска вывороченного асфальта, угодила в дыру в бетонной плите. Клавдию при приземлении бросило назад, и все бы ничего, но попавшая в дыру нога осталась на своем месте. Послышался звонкий и страшный хруст ломающихся костей. Графиня приподнялась на руках, не сразу осознав, что случилось: «Эх, жаль каблук сломался!» - пожалела Графиня о практически новых сапожках, отнесенных предыдущей небережливой хозяйкой на соседнюю мусорку, где Клавдия их с честью отвоевала вчерашним утром у соседки тёти Глафиры, скаредной и злобной соискательницы до любого добра, попадающегося на глаза, даже не нужного ей. Но когда ее взор упал на левую ногу, на которой ровно посредине голени сквозь разошедшуюся молнию и зияющую дыру в стареньких заштопанных колготках торчал окровавленный острый осколок берцовой кости, ее сознание отказалось воспринимать ужасающую реальность и потухло, как окурок Беломора в руках Барона, и вернулось к ней лишь в обшарпанных стенах больничной палаты. Клавдия, открыв глаза, увидела перед собой свою левую ногу с облупившимся на пальцах черным лаком, пригвожденную к растяжке с подвешенной ржавой гирей.

     Графиня перевела взор на мрачные провалившиеся глаза врача, обрамленные белой тканью маски и хирургического колпака.

     Он окинул ее суровым взглядом, что-то буркнул под нос и ушел. Медсестра, пожилая женщина, совсем небольшого роста, но весьма грузная, все это время неслышно стоявшая у врача за спиной, засеменила ему вслед. В палате Клавдия была одна. "Вот и конец, - подумала графиня, - даже небольшой поблажки не дала мне судьба: умереть дома, в своей постели." На глаза навернулись слезы. Домом она называла маленький девятиметровый кильдимчик, щедро предоставленный ей управдомом как уборщице подъездов. Окна его выходили на единственный в округе сиреневый куст, который даже цвел на ее памяти, стены покрывали зеленоватые обои, бывшие некогда синими, но выцветая и впитывая желтоватый никотин на протяжении многих лет, изменили цвет до неузнаваемости. Из мебели в помещении были лишь топчан; довольно странный предмет мебели, сколоченный из досок разной формы и консистенции, служивший столом; тумбочка, служившая для хранения пары смятых и покрытых густой накипью кастрюль, погнутых алюминиевых вилок, ложек и другой кухонной утвари; и, гордость хозяйки – раритетный платяной шкаф, покрытый помутневшим от времени лаком. На шкафу в несколько рядов, до самого потолка стояли книги, бережно собираемые Клавдией со всех окрестных помоек.
Но рано графиня смирилась с быстрой кончиной, она еще не знала, что ее долгий тернистый путь только начинается.

                Глава II

     Прошло около трех недель пребывания в травматологическом отделении районной больницы и в один из дней, ее отвезли на каталке в мрачный кабинет с облупившейся краской на стенах, где мужиковатая пожилая медсестра принялась гипсовать ногу графини, сказав в конце: «Эх деточка, при таких переломах тебе операция нужна и пластины вставлять, но у тебя ж денег нет даже на анестезию. Останешься колченогой».- Да меня и так в балет уже не возьмут – иронично промолвила Клавдия, осматривая новые скульптурные очертания загипсованной ноги. На следующий день Клавдию выписали. На самом деле было еще рановато, ей бы еще столько же времени полагалось провести на больничной койке, но медикаментов дефицит, персонала тоже. Потому угрюмый доктор, во время вечернего обхода, постоял у ее кровати, постучал ручкой по белому монолиту гипса, простирающемуся от кончиков пальцев до самого верха бедра Клавдии, что-то долго бурчал себе под нос и вдруг отдал команду медсестре: "Готовь на выписку!".

     Прикостыляв в свое законное жилище, чудом не отданное за это время кому-то еще, графиня едва успела перевести дух, как молва тут же донесла до нее печальную весть о кончине ее возлюбленного. До самого утра прорыдала она в этот день, и долго еще прятала слезы от соседей, ведь не пристало благородной даме демонстрировать подноготную своих душевных терзаний.

     Петру же с жильем повезло меньше. Когда он, все же, покинул дощатый плен, и своим ходом дополз до больницы, уже на тот момент его скромные пожитки были упакованы и отнесены на выброс, а не менее скоромные квадратные метры были отданы его приемнику. Ведь должен же кто-то подметать окрестные дворы и тротуары. Потому, собрав остатки своего имущества, с ближайшей помойки, точнее то из него, что не успели растащить, и, конечно же, прихватив заодно и то, что ранее ему не принадлежало, но могло оказаться полезным, барон побрел искать новое пристанище. Лишившись крова и средств к существованию он утратил и надежду увидеть свою прекрасную нимфу. Теперь не сидеть им как раньше за узким фанерным столиком, застеленным пожившей клеенкой, вытертой добела от времени и заклеенной скотчем в местах разрывов, под задушевный шансон, исполняемый за стеной соседом под гитару, с праздничной бутылочкой портвейна. Долго Петру пришлось скитаться по подвалам и теплотрассам, прежде чем он снова нашел работу дворника с прилагающейся скромной жилплощадью, еще менее габаритной, чем в прошлый раз. Он пытался отыскать графиню, но сведений о ее местонахождении найти не удалось, комната ее была наглухо закрыта и дверная ручка покрывалась все более толстым слоем пыли. Проще всего было предположить, что Клавдия погибла в ту злосчастную ночь, и ныне ее прах покоился за забором кладбища в одной из многочисленных безымянных могил, куда отправлялись все, у кого не было родственников или были, но не располагали средствами для оплаты похорон.

     И вот теперь барон сидел и, глядя из окна полуподвального помещения на ноги редких прохожих, колеса проезжающих машин и круги, оставляемые каплями дождя в лужах, тяжело вздыхал, под тяжким грузом воспоминаний. В этой комнате не помещался даже стол, его заменял широкий подоконник, по которому периодически пробегали довольно изможденного вида тараканы. Стены покрывали тусклые обои, с пожелтевшими от времени, а может от махорки краями, отстающими от стены и еле различимыми остатками узора, испещренные ржавыми дырами, оставшимися от гвоздей. Дверь располагалась прямо напротив окна, справа от нее стояла кровать с провалившейся панцирной сеткой, а слева тумбочка с покосившейся дверцей и несколько крюков для одежды, прибитых к стене возле нее. На тумбе стояла электрическая плитка с двумя конфорками, пара некогда эмалированных емкостей, напоминающих кастрюли и чайник, густо покрытый гарью.

     Спустя долгие семь месяцев, с графини сняли оковы гипса, и она потихоньку начала ходить, опираясь на палочку, любезно подаренную бабушкой Зиной, добродушной ее соседкой, с которой много часов они провели на общей кухне, оставленной ей в наследство от скоропостижно скончавшегося мужа- алкоголика.
И вот прошел долгий год после рокового случая. По своему обыкновению, закончив работу и сложив инвентарь в подсобку, Клавдия отправилась на поиски полезных обновок по близлежащим мусорным контейнерам. Вечером, когда на заводах прозвенит звонок, извещающий о конце рабочего дня, и люди расходятся по домам, чтобы отужинать и заняться домашними делами, много полезного оказывается выброшенным небережливыми гражданами. В прежние времена ее друг сердца иной раз дежурил там, чтобы другие страждущие не перехватили раньше что-то, что могло оказаться полезным ей, бережно сохранял найденное, а затем, субботним вечером, за ужином, вручал, уже отмытое и починенное, если что-то было сломано. Как же ей не хватало этих чудесных мелочей!

     Узрев, как увеличилось количество ног, мелькающих за окном, барона посетили те же воспоминания, что и его подругу. Вдруг ему нестерпимо захотелось покинуть его тесную коморку, выйти наружу, расправить плечи и вдохнуть прохладный осенний воздух с легкими нотками гниения. Но сегодня Петру совсем не хотелось попадаться на глаза прохожим, потому он терпеливо ждал, пока улица станет безлюдной. И вот, когда наконец стих стук каблуков и чваканье ботинок по лужам, барон решился выглянуть на свежий воздух. Он давно тешил в себе желание найти старенький велосипед, выброшенный кем-нибудь за ненадобностью, но все там напоминало ему о невосполнимой утрате. Воспоминания о том, как он искал возле мусорных баков все, что могло порадовать графиню, а потом вручал ей это, наслаждаясь искоркой счастья в ее глазах, как защищал ее от злобной и драчливой скареды Глафиры, как возлюбленная тупила глаза и рделась, говоря ему слова благодарности сильно бередили его и без того израненную душу. Но сегодня был тот самый день, когда ему захотелось с головой окунуться в воспоминания, даже если это будет мучительно больно, и он отправился в путь.

     Петр шел все дальше и дальше вперед, немного ссутулившись и глядя себе под ноги. Такая походка была весьма полезна: кто-то выронил из кармана пачку сигарет, а вот смятый червонец – так и вечер прошел не зря. И вот барон приблизился к ближайшим контейнерам. Сегодня судьба явно благоволила ему: у самого ограждения, состоящего из массивных бетонных блоков, заслоняющего от глаз прохожих неприглядность отходов их же жизнедеятельности, стоял велосипед. Правда, колеса у него были спущены и немного погнуты, ну так это же дело поправимое! Почуяв благоволение неких высших сил, если, конечно же, брать в расчет их существование, барон решил не пренебрегать свалившейся столь внезапно на него благодатью и продолжить свой путь. Взяв вновь приобретенное средство передвижения под мышку, наш путник побрел дальше, и тут его будто бы понесло к тому самому двору, где совсем недавно проходили самые счастливые часы его жизни. Привыкший никуда не спешить, он все ускорял шаг, будто бы боясь не успеть, пропустить что-то важное. Что именно, в тот момент он не задумывался, просто шел, гонимый ветром, не замечая жестяных банок, попадающих под ноги и со звоном отскакивающих в сторону.
В последнее время Клавдии было необходимо скрасить свое одиночество, потому она частенько останавливалась возле заведения под названием «Сиреневый туман». Там был неплохой выбор спиртных напитков на розлив, и вокруг высоких столиков, прожженных сигаретами, всегда собирались тесные компании по интересам. Воздух был пропитан сизым дымом сигарет, кисловатым запахом плохо протертых столов, стойкого запаха рыбы и липкого от пролитого пива пола. За прилавком стояла полная угрюмая женщина в некогда белом халате. Графиня убирала подъезды нескольких домах в округе, так что знакомых у нее было достаточно, и, в свою очередь, многие из них проводили вечера в этом местечке. Здесь всегда ждало угощение в виде ста грамм и пары сигарет, а так же приятная, ни к чему не обязывающая беседа. Многие из присутствующих здесь тоже были знатного происхождения, или, как минимум, принадлежали к интеллигенции: преподаватели, музыканты из «Дома культуры», писатели, научные сотрудники, пусть даже бывшие, ведь воспитание и интеллект не уничтожить недостатком материальных благ и стесненными жилищными условиями. Но даже с этими приятными людьми графиня не задерживалась, даже здесь она, отвлекшись совсем ненадолго, снова погружалась в глубину своих мыслей и предпочитала распрощаться до следующей встречи, дабы остаться наедине с собой. Так она поступила и сегодня. Ей нестерпимо захотелось выйти на улицу и посмотреть, как загораются звезды на небе.

                Глава III
 
     Был вечер пятницы, потому Клавдия ушла из «Сиреневого тумана» не с пустыми руками, а прихватив чекушку «Флотской» - уж очень ей захотелось устроить себе, пусть и совсем небольшой и безгранично одинокий, но праздник. Она всегда ходила гордо подняв голову, сохраняя балетную осанку, привитую ей еще в раннем детстве. Благодаря этому она не видела мусора под ногами, а смотрела всегда вперед и немного ввысь, где начинались кроны деревьев, на фоне которых даже стены домов с облупившейся побелкой и потемневшими деревянными рамами в окнах приобретали некий шарм.

     Барон, совершенно не задумываясь, быстрым шагом направлялся к тому самому двору, где совсем недавно он был счастлив. И, вдруг, будто бы воплощение его грез проникло в реальность: он увидел Ее. Именно так, как представлял множество раз накануне, словно материализовался тот самый образ непревзойденной богини, идущей легкой походкой, только заметно сильнее, но все также элегантно прихрамывающей на левую ногу, с тем же развивающимся шарфом, и непременной чекушкой «Флотской» в руке и сияющей улыбкой на лице…