Обратный отсчёт

В ГОСТЯХ У НЕМЦЕВ.
Переписка трёх не очень благодарных стипендиатов одного очень демократического фонда ФРГ.

Глава 5.




Бонн
17.11.90
Дорогой Филипп!

Вроде как виделись неделю назад, а дай-ка, думаю, напишу. Вот и паспорт твой готов, принимай, пожалуйста.
Прежде всего, позволь еще раз извиниться за то, что все получилось не так, как с самого начала планировалось и как я тебе обещал. В Амстердам Р. не поехал потому, что его партийные переговоры по каким-то причинам перенесли на более поздний срок. Одновременно он получил приглашение на международный симпозиум в Бремене, в котором я по протекции Р., не имея приглашения, принял участие. Сообщаю, как ты просил, его полное название: «Aufbruch und Neuordnung Europas: Ideen, Perspektiven, Vorschlaege. Internationales Ost-West-Symposium in Bremen vom 09. bis 11. November 1990, veranstaltet von der Landeszentrale f;r politische Bildung». (Прорыв и новый порядок Европы: идеи, перспективы, предложения. Международный симпозиум Восток-Запад. Бремен, 9-11 ноября 1990 г. Организатор: Земельный центр политического образования.)
Симпозиум получился интересный, хотя напряженный и несколько скандальный. В основном – из-за поляков. Они считают, что обновление Восточной Европы началось 10 лет назад с их «Солидарности», что немцы должны быть им за это благодарны, а вместо этого канцлер Коль вдруг поднимает вопрос о границе по Одеру и Нейсе, о мнимых претензиях поляков на репарации и т. п. Однако участники из югославских республик – хорваты, боснийцы, косовские албанцы – также внесли свою лепту в создание нервозной атмосферы.
В симпозиуме, кстати, принимал участие Г. В своем докладе он выдвинул оригинальный «принцип матрешки». Коммунистический лагерь устроен, как матрешка: самая большая «внешняя» матрешка – это сам лагерь, внутри нее надежно хранятся матрешки поменьше: страны социалистического содружества в Европе, или «народной демократии», потом сам Советский Союз, потом – союзные республики, потом – РСФСР, потом – федеративные республики, потом – автономные республики и автономные области, края, области и т. д. Смысл концепции в том, что она своеобразно объясняет геополитические процессы, происходящие сейчас в мире и Европе. Разрушение большой «внешней» матрешки ведет к закономерному разрушению каждой последующей матрешки. А закономерность состоит в том, что внутренние матрёшки всегда более мягкие. Чем дальше вовнутрь, тем они мягче. Их границы никогда не были внешним панцирем, поэтому хуже защищены. Быть открытыми миру и в то же время сохранять устойчивую форму они не готовы. Как только внутренние матрёшки оказываются внешними, происходит их саморазрушение. Так, по идее, распасться может не только СССР, но и РСФСР. И, по мнению Г., «процесс пошел»! По сути, его теория тотально обосновывает тотальное разрушение тоталитарной системы.
И все же она фантастическая. Я, конечно, двумя руками за разрушение тоталитарной системы, за освобождение от нее стран «народной демократии». Я за национально-освободительные движения в Прибалтике, за отделение Латвии, Эстонии, Литвы от СССР. Я и в распаде Союза ССР не вижу ничего ужасного. Если украинцы или белорусы захотят от нас отделиться – пусть отделяются. Если у нас вместе ничего путного не вышло, и все считают, что всем вместе плохо, что русские их якобы оккупируют или обкрадывают, – да ради бога, пусть живут самостоятельно! Может быть, у них по отдельности лучше получится. Ведь тогда никто обирать их больше не будет. А малые компактные территории более управляемы и жизнеспособны. За примерами далеко ходить не надо: Бельгия, Люксембург, Швейцария, Голландия, Дания… И все же я не представляю себе, как распадется РСФСР, как, например, Московия станет независимым государством. И потом, разве процесс такого глубокого распада может быть мирным? А если это приведет к гражданской войне, что в этом хорошего? Между тем многие участники симпозиума приняли доклад Г. на «ура».
Я не хотел выступать, но после доклада Р. все-таки решился. Радикализм его политических амбиций просто не имеет границ. Моя критика была сдержанной, почти кроткой. Однако он все равно обиделся: дескать, я тебя пригласил, а ты ещё посмел перечить? Предательски вонзил мне нож в спину?!
Кроме меня, его критиковали еще двое. Особенно окрысился на него какой-то ученый дядя из югославской Хорватии. Дело дошло до того, что он пристыдил здоровяка Р., как нашкодившего мальчонку. «Вот Вы, господин Р., с такой прекрасной фамилией и такой очаровательной внешностью, Вы – дитя многих народов, судя по всему, не только латышского, но и еврейского, и русского. Как же Вы можете исповедовать такой вульгарный, такой взрывоопасный этнический национализм!» – укорял дядя, а Р. только багровел и набычивался. – «Неужто Вы, господин Р., не понимаете, что Ваши якобы национал-демократические требования могут привести к тому, что вы построите у себя в стране по сути нацистское государство, что оно прибегнет к таким же этническим чисткам, как в гитлеровской Германии?! Что потом, в конце концов, они могут дойти и лично до Вас, господин Р.!» и т. п. Надо было слышать, как дико орал на него потом разгневанный Р.. Меня мало удивило, что за него заступился один поляк (фамилию я не запомнил, кажется, Адамчик). Но мне показалось странным, что в защиту Р. выступили немецкие участники. Не знаю, может быть, их задело сравнение с нацистской Германией? Во всяком случае, напряжение было такое, что иногда проскакивали искры.
Никого от наших, кто защищал бы тоталитарные скрепы Центральной и Восточной Европы, подобно Петьке Акчурину или «историку», о котором я писал тебе раньше, на бременском симпозиуме не нашлось. А если бы кто и выскочил, то его бы заклевали и затоптали. Это точно! Особенно агрессивен был поляк, который заступился за Р. Судя по тому, как вокруг него суетились другие поляки и даже немцы, он – птица непростая и ходит в большом авторитете.
По его мнению, есть национализм плохой и хороший. Последний – это, собственно говоря, не национализм, а то, что им просто называют – по ошибке либо злонамеренно. Так, стремление к восстановлению своей истории или ее единства, защита народом своей культурной идентичности, его борьба за государственную независимость – все это, по его мнению, нельзя квалифицировать как национализм. «Потому что национализм – это не борьба за свои национальные права, а пренебрежение к чужому праву на национальное и человеческое достоинство». Вот так. Получается, что меньший и слабейший всегда прав. Да. Установка-то гуманная, но в действительности все намного сложнее. Есть тут какой-то перекос. Надо признать, поляк выступал очень убедительно. На прекрасном немецком. Оратор он превосходный. Все даже притихли, многие записывали. Кое-что и я записал. Не ручаюсь за дословную точность передачи, но общий смысл сохранён верно. Привожу в своем переводе.
«Национализм – это дегенерированная форма естественной человеческой потребности обладать национальным достоинством и жить в независимом национальном государстве. Национализм – это нетерпимость. Он позволяет отвергнуть другого человека на основании его инаковости. Национализм – последнее слово коммунизма, последняя попытка идеологов, потерпевших крах, найти социальную базу для своей диктатуры. Примерами могут служить Ким-Ир-Сен, Фидель Кастро, а также Милошевич, предводитель сербских коммунистов. Но вместе с тем национализм – это выражение противоречия коммунизму. Коммунизм попирает национальное достоинство народа, подрывает национальные традиции, нарушает национальный суверенитет. В этом случае национализм становится деформированной формой справедливой национальной самозащиты, и деформированность эта тем больше, чем сильнее угнетение.
Понятно, что между этими двумя разновидностями национализма существуют различия. Ленин был прав, различая национализм угнетенного народа и национализм народа-оккупанта. Национализм колонизаторов наиболее отвратителен и неприемлем. Так, в своей полемике против великорусского национализма украинские и литовские, эстонские и грузинские авторы часто писали об «имперской психологии» великороссов. Но так просто от русского национализма не отмахнешься. Русский националист скажет вам, что ни один народ не претерпел таких жестоких страданий, как русский народ. Он сошлется на уничтоженную культуру и беспощадные преследования религии, на истребление интеллектуальной элиты, разрушение городов и деревень, на порабощение людей и их отчаяние. Русский националист преподнесет вам историю русского народа как историю жертвы. Нельзя, скажет он, говорить об ответственности русских за большевизм, ибо марксистское учение – это изобретение Запада. Сама Октябрьская революция делалась руками иностранцев – евреев, поляков, латышей. Коммунизм, скажет русский националист, – это не наша вина, это наша беда. Причем не такой уж это и абсурдный ответ. Однако он снимает с народа историческую ответственность за все плохое, оставляя ему только память о хорошем».
Вот еще один фрагмент.
«Русский национализм может принимать форму империалистической аннексии, а может – и форму изоляционизма. Такого, который объявляет, что Россия только для русских. Русский националист хочет чистой России – без литовцев, евреев, армян и узбеков, но также и без космополитов и без масонов. Он, правда, не знает точно, кто такие масоны, но уверен, что они как-то связаны с Европой и евреями. В них он видит главного врага. Часто утверждают, будто сейчас в России вновь разгорелся старый спор между западниками и славянофилами. Я так не думаю. Я вижу в первую очередь спор между демократией, духовным отцом которой был умерший правозащитник Андрей Сахаров, и отрядами черной сотни, некогда боровшейся с революционерами. В сущности, спор этот банален: одна сторона отвергает коммунизм, потому что он нарушает элементарные права человека, другая отвергает его, потому что он немецкий, еврейский, масонский, космополитический. В каждой посткоммунистической стране есть своя черная сотня, картина мира которой столь же проста и незамысловата, как эта».
Сильно сказано. Ясно, четко. Казалось бы, совершенно правильно. И добавить-то нечего. Наверное, каждый демократ, каждый либерал подпишется под такими словами. И все же у меня (интересно будет узнать твое мнение) после его выступления остался неприятный осадок. Как будто меня птичка обкакала. Кру-у-у-пная такая птичка. Думаю, осадок остался от того, что о русских в целом говорилось нехорошо – как о народе-оккупанте и народе-колонизаторе, а я – русский. При этом я – кто угодно, но только не русский националист. Я как раз интернационалист, я за «общеевропейский дом». Получается, что эту идею Горбачева на словах-то как бы все поддерживают, а в действительности не очень-то нас, русских, и жалуют. Не любят – и всё тут.
Понимаю, что, если тебя не любят, обижаться глупо. Тем более, поляк не имел в виду ни лично меня, ни таких, как я. А всё равно почему-то обидно. Вообще, мне показалось (это уже по большей части мои впечатления из кулуаров), что к русским хуже всех относятся как раз народы Центральной Европы и прежде всего поляки. Немцы-то к нам, как ни странно, относятся лучше всех. Для поляков не важно – националист ты или интернационалист. Никого это не интересует. Для поляков, венгров, румын, чехов, болгар (я уже не говорю о латышах, литовцах и эстонцах.) – ты русский, следовательно, империалист. А стало быть – погоди, не спеши в «общеевропейский дом». Не торопись. Мы – первые, мы больше страдали и больше заслуживаем, ибо вы, русские, давили нас и угнетали, жить свободно не давали. Сначала, мол, покайтесь за преступления коммунистов, устройте себе второй Нюрнбергский процесс, сформируйте у себя, как немцы, комплекс национальной вины, а потом мы еще посмотрим, достаточно ли вы хороши для нашего европейского дома.
Есть в этом какая-то досадная, если не сказать подлая, несправедливость. Коммунисты – не нацисты. Ещё вчера я был коммунистом – и что плохого я сделал? За что я должен теперь каяться? Что я – бывший палач, эсэсовец, надзиратель Освенцима? Нельзя ставить на одну доску Гитлера и Сталина, как сейчас делают на Западе. Неправильно это. Несправедливо по отношению к нам. Ведь мы и так Западу во всем готовы идти навстречу, во всем уступаем. По-моему, это историческая ошибка. А ведь такие, как Р., не просто выражают надежду на второй Нюрнбергский процесс – они угрожают, что устроят его нам. Ну, ладно, завершаю свои реминисценции о нервном бременском симпозиуме.
Мои отношения с Р. сейчас таковы, что впору заказывать для них гроб и похоронный оркестр. Очень уж он самовлюбленный, болезненно-честолюбивый тип. Никакой критики не принимает. В принципе её не терпит. Он уже на полном серьёзе мнит себя министром иностранных дел независимой (от СССР) Латвии или, по меньшей мере, латвийским послом в Германии. Пыжится, надувается, того гляди лопнет. Прямо по басне Крылова. А жаль. Могли бы еще поездить с ним, попутешествовать. Ну, что поделаешь! Хорошо ещё, что до Бремена на машине доехали и тебя подвезли. Всё-таки билет от Бремена до Гамбурга стоит меньше, чем от Билефельда до Гамбурга. А на бензин ты заплатил фактически гроши. Надеюсь, что до Гамбурга ты добрался благополучно и старушку свою сразу нашел. Жду от тебя свежих впечатлений, так сказать, по гамбургскому счету.
Да, вот ещё что. Перед выездом из Бонна я успел созвониться с Э. Б., и договорился, что выступлю с докладом в её институте при Бременском университете (предварительно мы договорились еще весной). Она любезно предоставила мне ночлег на три дня, так что мне, слава богу, не пришлось тратиться на гостиницу. Докладывал про «перестройку». Но это был уже новый доклад – новый по сравнению с тем, который я делал в Касселе. Кстати, на моём выступлении присутствовал Г. и даже задал мне вопрос. Вполне благожелательный. После доклада мы поговорили, вспомнили недавний симпозиум. Такие вот дела. Кстати, мой берлинский доклад немцы собираются публиковать в каком-то журнале, обещают небольшой гонорар.
Обратно в Бонн возвращался через Mitfahrerzentrale (центр, оказывающий посреднические услуги автовладельцам и тем, кто желает как попутчик доехать из одного пункта в другой, оплатив соответствующие расходы на бензин). Я оказался не единственным пассажиром. Скромно одетый лысоватый человек лет сорока представился Х. Н. Он показался мне странным, этот Н. Мягкие кошачьи повадки, бегающий неуверенный взгляд, заиканье… Судя по всему, господин Н. заметил, что я не очень-то обрадовался нашему знакомству. Первую половину пути он мрачно молчал. И промолчал бы до конца, наверно, если бы не узнал, что я из СССР. А узнал он потому, что я разговорился с водителем, молодым парнем из Кобленца. Когда Н. услышал, что я – русский, у него пробудился живой интерес к моей персоне. Мы разговорились. Оказалось, он безработный, живет на пособие и – тут начинается самое интересное – изучает русский язык. Самостоятельно. Как он ни старался, ни тужился, но связать двух слов по-русски ему не удалось. И все же меня тронул его интерес, не скрою. Чего греха таить – на фоне неудачника Н. я почувствовал себя большим человеком. Слишком уж резким был контраст с недавним прошлым.
Но самое любопытное случилось потом. На подъезде к Бонну, когда Н. уже объяснял водителю, как лучше проехать к дому, он вдруг нагнулся к моему уху и зашептал, что-де собирается вступать в коммунистическую партию и давно хочет посетить страну победившего социализма. Я начал говорить, что СССР – это страна, побежденная социализмом, что мы проиграли «холодную войну», а капитализм – единственная социально-экономическая система, которая соответствует человеческой природе… но запнулся, увидев, как Н. резко изменился в лице. Он вытаращил на меня глаза, словно я – вервольф, и из моей пасти уже лезут страшные клыки: «Так Вы н-н-н-не марксист?» – с трудом выдавил он из себя. – «Ну, как Вам сказать…». Закончить я не успел, потому что Н. уже надо было выходить. Судя по всему, он был потрясен. Мы даже не попрощались. Машина тронулась. Я оглянулся назад. До сих пор не могу забыть его одинокую фигуру в старомодной шляпе и стареньком плаще, постепенно исчезающую в холодных струях ноябрьского дождя. «Ein Gespenst geht um in Europa, ein Gespenst des Kommunismus…» (начальные слова «Коммунистического манифеста» К. Маркса «Призрак бродит по Европе, призрак коммунизма»).
Да, пару слов о Дюссельдорфе. В общем, все прошло нормально. Но мне не повезло, я простудился. Недомогание, сопли, головокружение. В таком состоянии я не мог удивить студентов (которых Г. согнал на мой доклад). И не удивил. Ну, получил свои 200 ДМ и пошел к Б. Он очень торопился. Разговор у нас вышел короткий. Я передал ему письмо и сказал, что мы готовы к сотрудничеству. Можно сказать, контакт поддержал, но отношения не углубил.
Под конец я приберег информацию, которая будет для тебя сюрпризом. Возможно, в начале декабря я снова приеду в Билефельд. Дело в том, что с 1-го по 4-е декабря в университете состоится международная конференция.
Напиши, как поживаешь. Купил уже усилитель?
А я, наконец, приобрёл себе новые ботинки. Те, что давно хотел, – голландские Bauerschuhe (крестьянские ботинки) из толстой свиной кожи. Похвастался покупкой перед Бинднерами – они удивились: зачем в Москве Bauerschuhe? Я им говорю: как раз для наших условий. «У вас нет асфальта?». Ну, как им объяснить. Они, к примеру, считают, что снимать с гостей обувь на входе в квартиру – это древний русский обычай, который унижает современного человека. Посмотрел бы я, во что превратился бы их дом, если бы они не снимали с гостей обувь в Москве.
Как быстро побежало время! До Нового года осталось всего ничего. А там, глядишь, через два месяца – обратно в Москву. Уже навсегда. Подумаешь об этом, и какие-то двойственные чувства возникают: и здесь бы задержался, и домой хочется. Получил письмо от А. – пишет, что ждёт меня. Это греет. И я жду.
Всего наилучшего,
Томилин.

Билефельд
20-21.11.90
Дорогой Саша!

Ты даже не представляешь себе, сколько радости мне приносят твои письма! Я здесь тихо зверею, а твои послания напоминают мне о существовании человечества. Мне тоже есть что рассказать, но начну с неприятного, чтобы потом перейти к приятному.
Сегодня я встретил в университете твоего Г.. Он тоже огорчился, увидев меня. Но мы превозмогли взаимное отвращение, сказали друг другу все, что полагается в таких случаях. Я сказал ему, что получил от тебя письмо, что знаю о его докладе насчёт «принципа матрешки». Сказал я это с невинным видом, нейтрально, без комментариев. Он как-то криво посмотрел на меня и сказал, что он тоже тебя видел и твой доклад слышал. Какой-то он запаршивевший, хотя объяснить свое впечатление я не могу. Подозреваю, что ему просто ужасно не хочется в Москву. Мне, в общем, тоже. Но я смирился, так сказать, осознал необходимость, а он, судя по всему, нет. Мы обменялись адресами и телефонами.
Еще из неприятного. Со немецкой подругой я порвал. Сам, хотя и не без повода с ее стороны. Просто я как-то очень ясно понял, что наши отношения не имеют будущего, и лучше сразу положить им конец. Обставил я все это таким образом, что, полагаю, никаких неожиданностей больше не будет. Несмотря на то, что я сам хотел этого, мне все равно сейчас грустно.
А вот полунеприятность, которая может опрокинуться в любую сторону – как в хорошую, так и плохую. Я еду в Мюнхен к D. Пока еще не знаю, когда. Планирую на декабрь, но не уверен, что успею. Если не получится в этом году, поеду в январе или феврале. Я написал D. письмо. Он ответил. Обещает мне за выступление на его семинаре мзду. Тиль обещает билеты. Все отлично. Кроме одного: нет жилья.
Сначала я отнесся к этому легко. Я рассчитал, что предложенная D. стандартная сумма в 200 ДМ будет достаточна для оплаты жилья. Потом советская жадность взяла свое. Я принялся за поиски. Хозяева дали мне путеводитель по Мюнхену 1981 года издания. Их дочка присовокупила другой, молодежный. В обоих я нашел телефоны «Югендхерберге» (молодежная туристская база). Поскольку ночевка в «огромных спальных залах» 8 ДМ за ночь меня не прельстила, я набрал номер «Хаус интернациональ», один и тот же в обеих книжках. Ответил мне автомат, сообщивший, что номер сменился. Я набрал новый. Оказалось, что сменился не только номер. Старый путеводитель обещал ночевку за 21 ДМ. Новый (дочкин) ничего не обещал, но предназначал этот «Хаус…» все-таки для молодежи. И оказалось, что 59 ДМ (!) – самый дешевый вариант.
Позвонил я в другой молодежный закуток. А они закрылись. Третий, как сообщал путеводитель, открыт лишь по [зачеркнуто] октябрь. Четвертый расположен в отдаленном замке. Пятый, как уже сказано, предлагает огромный зал. Я рискнул позвонить в привокзальный отель: 150 ДМ за ночь! Я подумал, что это многовато. Путеводитель предлагал также посреднические услуги какого-то бюро в Мюнхене. Причем туда надо писать. По телефону квартиры не резервируют. И тут же даны два телефона. Я позвонил. По первому телефону жизнерадостный автомат рассказал мне, какой замечательный город Мюнхен. По второму еще более жизнерадостный автомат сообщил, что экскурсии проводятся там-то и такие-то. Письмо я бросил в почтовый ящик. Ответа нет. Хозяева обещали помочь. Пока молчат. Хреновато!
Но тут выясняется кое-что еще. К нам едет профессор Дронов! Не к нам, конечно, – в Германию. В Эрланген к L. Я в гробу видел L.! Но он (Дронов) хочет меня видеть у L. А тут как раз R. предложил сделать Дронову тур по Германии. И вот я начал названивать сначала в Москву, чтобы меня в случае чего смогли найти в Мюнхене у D. и чтобы дать Дронову номера телефонов R., а потом – и самому R. … В результате выяснилось, что R. как раз сейчас ничего особенного организовать не может, а Дронов как раз сейчас (в противоположность своим недавним утверждениям!) ничего не хочет. Только потерял впустую кучу денег на телефонные разговоры. [Следующее предложение полностью замазано; по замазанному от руки написано другое.] Собрался я Дронову уже скверное слово сказать, да промолчал по привычке. Вернее, пожелал счастливого пути. Хрен я ему поеду в Эрланген!
Ну, а теперь о Гамбурге. Ох, не везет мне! Как приеду в красивый город, так – туман. Прожил я там три дня, уехал в понедельник вечером. Ты не поверишь: оказалось, что моя старушка, несмотря на свои 70 лет, еще работает. Она руководит отделом какой-то крупной производственной фирмы. Можешь себе такое представить?! Я свалился на неё, очевидно, некстати. Она была вся в работе. Я подумал, что лучше отбыть в воскресенье. Она удивилась и сказала: это же очень мало. Тогда я заявил, что уеду в понедельник, и она приняла это с явным облегчением. Правда, я как бы и не жил у нее, лишь завтракал и ночевал. Остальное время – на ногах, они все еще побаливают.
Как я страдал от одиночества! Конечно, в таком большом городе лучше быть как минимум вдвоем. Но мои впечатления от твоих во многом отличаются. Я ничего беспокойного в Гамбурге не ощутил. Был я и на вокзале, и в Сан-Паули, и в порту, и в Альтоне, и всюду чувствовал себя одинаково спокойно и безопасно, как и всюду в Германии. Может быть, это осень? Шпана попряталась? На Реепербан был дважды, утром и вечером в воскресенье. И на Гербертштрассе тоже.
Ну, что тебе сказать… Не видел я секс-шопа, что ли? Да, их там много. Ну да, предлагают «пип-шоу» (щёлку в щёлку разглядывать). Ну и что? Я и вшивой марки на это тратить не стал! Пошел на Гербертштрассе. Ну и что? Можно подумать, ты никогда раньше не видел женщин в кружевном дезабилье или что там у них ещё? Утром было совсем скучно. Во второй раз пошел вечером.
Вечером, конечно, и Реепербан веселее смотрится, и кому-то даже морду в кровь разбили при мне, и вблизи Гербертштрассе чувствуется некоторое напряжение. Но на самой этой штрассе слышится преимущественно русский мат. В то время как наши мужики, шедшие рядом, сломались после первого же прохода, я хладнокровно повернулся и пошел обратно. И тут же услышал призывное пощелкивание по стеклу. Настроение у меня поднялось. Я взбодрился. Я понял, что западной одеждой и циничной повадкой вполне могу сойти за приличного покупателя. Я повернулся к витрине, улыбнулся красотке, покачал головой (мол, извини, в следующий раз) и пошел прочь. У ближайшего магазина с электронным барахлом я снова услышал русский мат. Если сравнивать, то от памятника Бисмарку у меня ощущения намного сильнее (конечно, если сравнивать не с матом, а с Реепербаном).
Но вот уходя с этой развратной улицы, я наткнулся на нечто очень впечатляющее. Называется это нечто «ДОМ». Смысла этого слова я не знаю, потому что на собор это не похоже, а похоже скорее на рынок, ярмарку. Грубо говоря, это место невинных увеселений. Карусели, американские горки, пещеры чудовищ, цирковые аттракционы, ларьки, палатки, павильоны со всевозможным [замазано]. К примеру, пещера чудес сама по себе воображения не потрясает. Это делает стоящий рядом с ней великан размером с двухэтажный дом. Мерзейшее чудище издает душераздирающие вопли, укоряя подлых трусов за то, что они обходят пещеру стороной. Американская горка сама по себе также не ошеломляет, хотя аттракциона таких больших размеров я не видал. В общем, по отдельности вроде бы ничего особенного, но всё вместе производит впечатление. Тут же пекутся какие-то умопомрачительные вкусности, которых я от немцев не ожидал. Уходя с Реепербана, так сказать, без нового опыта, я хвалил себя за то, что сэкономил денежку. Черта лысого я сэкономил! Все и даже больше я оставил в этом ДОМе.
Началось с малого – пирога с вишнями. Потом я съел что-то еще. Потом невыносимо захотелось пива. После пива святое дело – жареная сосиска, после оной – снова пиво. Единственное, от чего я себя удержал – это от какого-то особого альтбира (старое тёмное пиво) с ягодами земляники. Конечно, это было не единственное вообще, а единственное из того, чего мне ужасно хотелось. Вместо него я купил другое, более дешевое пиво. Я был обречен на покупки. Тут без вариантов. Толпа идет в одном направлении. Идет плотно, так что против течения идти невозможно. И если ты хочешь к выходу, то неминуемо делаешь большой круг. Причем людской поток все время отшвыривает тебя на прилавки со съестным. В общем, мне даже страшно представить, сколько денег оставляют здесь благополучные бундесбюргеры, приехавшие сюда на три-четыре часика с семьей.
Не очень повезло мне и с визитом в порт. Как я уже говорил, на него в это время опустился туман. В первый-то день его не было, но в первый день я не пошел в порт. Второй день был одновременно туманным и дождливым, и хотя я был в порту, всё же не захотел за 12 ДМ мокнуть на баркасе, осматривая туман. В последний день туман был высокий. Казалось, я кое-что увижу. Вместе с несколькими храбрецами, я взгромоздился на этот баркас и действительно кое-что увидел. Например – советское судно. Пока оно ремонтируется, его команда закупает «сами видите, что», сказал сопровождавший нас гид. Это «сами видите, что» оказалось подержанными автомобилями. Конечно, я увидел еще кое-что, в частности, знаменитый гамбургский «Шпайхерштадт» (район старых портовых складов), по узким каналам которого можно пройти лишь на таких баркасах. Но настоящей панорамы порта я так и не увидел. Туман, как назло, снова опустился. Вот я и не знаю: видел я порт или нет?
Вообще, Гамбург – город красивый, веселый. И поневоле думаешь: надо же мне было попасть в этот затхлый Билефельд! Но, с другой стороны, ни одного известного учёного в Гамбурге вроде и не было, и нет. А в Билефельде всё же Л. под боком.
Вчера Л. как-то сломался и даже предложил подвезти меня к дому. Чувствуется, что через год-другой мы бы наладили с ним отношения. Я ведь человек, в общем, беззлобный. Вся моя агрессивность исчерпывается деловой сферой и ничего личного не имеет. Но понять это сразу сложно. Вот и Л. не сразу постиг. Выход своей агрессивности я дал на прошлом семинаре.
Некий болгарин, защищавшийся, кстати, в Москве, у Богомолова, по В., установил глубокое родство идей В. и Л. Но вместо того, чтобы говорить об этом, он зачем-то взялся рассказывать о политических переменах в Восточном блоке. И нес страшную околесицу. Я его съел. А все, что не доел я, аккуратно подобрал и прожевал Л. Даже студенты, которые обычно почтительно помалкивают, тоже начали неодобрительно квакать, когда этот болгарский орел заявил, что вот, мол, по В., человек – это существо, создающее образы («картины», как он выразился). Ну, и поскольку проклятый коммунизм этому не очень-то содействует, то как только вымерли те, кто эту свою способность развил при старом режиме, так коммунизм и рухнул. Потому и срок ему – 70 лет. То есть, это примерно то же самое, что ты так метко описал в своем рассказе о семинаре во Фройденберге и о героическом «историке».
Я иногда вспоминаю твои заметки по поводу этого семинара и летних выступлений в Берлине и Касселе. Многое, о чем ты пишешь, на самом деле очень интересно, хотя я с тобой не во всем согласен. То, что немцы собираются публиковать твой берлинский доклад, просто замечательно. В сущности, для нас внимание специалистов дороже денег. А когда одно с другим сочетается, что может быть лучше? Это я уже о твоих выступлениях в Дюссельдорфе и Бремене. Я вот из Гамбурга уехал за полную стоимость. Старушка не особенно вдохновилась моей идеей искать Mitfahrt, это задержало бы мой отъезд. И я уехал на поезде.
Тебя интересует, что я думаю о выступлении поляка, которого ты так обильно цитируешь. Но для начала поделюсь предположением, которое кажется мне правдоподобным. Поляк, о котором ты пишешь, это скорей всего Адам Мичник – фигура известная. По радио «Свобода» или «Свободная Европа» я не раз слышал о нем и – его. Если я не путаю, то в 1980-е годы он был правозащитником, а сейчас – главный редактор какой-то либеральной варшавской газеты. Во всяком случае, я буду называть твоего поляка Мичником.
Стремление к культурной идентичности, восстановлению единства истории, борьба за государственную независимость – все это и есть самый настоящий национализм, точнее говоря, разные его направления и формы. Пренебрежение к чужому праву на национальное и человеческое достоинство – это отсутствие толерантности, национальная нетерпимость. Она, конечно, может носить националистический характер, но может быть и проявлением обычной ксенофобии, следствием плохого воспитания. Что касается русского национализма, то я, честно говоря, не вижу необходимой связи между ним и космополитическим коммунизмом. К тому же пока я наблюдаю не столько русский национализм, сколько латышский, эстонский, литовский, украинский, грузинский, польский и другие. Описан же русский национализм, может быть, и верно, но очень общо. Часть оправдательных аргументов «от русского национализма» мог бы привести всякий, кто знает историю России и СССР. И был бы прав. Вот так. Это мое мнение.
Думаю, что перекос в выступлении Мичника, действительно, есть. По-моему, он выглядит так. Все что, способствует подрыву Варшавского договора, СЭВа и самого Советского Союза, – это у Мичника «хороший национализм», т. е. вообще не национализм, а борьба за элементарные национальные права человека (поэтому меньший и слабейший прав всегда, а больший и сильнейший – никогда). И наоборот, всё, что этому подрыву не способствует, – это «плохой национализм», или собственно национализм, «последнее слово коммунизма». Согласен: установка-то у Мичника гуманная, но гуманизм получается какой-то однобокий. На мой взгляд, сомнительный. Где гарантии, что завтра, когда такой гуманизм победит, не появится очередной «меньший и слабейший» и не отнимет власть у Мичника с помощью такой же аргументации? И чем он тогда будет обосновывать свое право на власть – тем же гуманизмом или необходимостью соблюдать порядок и дисциплину? Тут, конечно, не все так однозначно, как представляет Мичник. И я вполне тебя понимаю, когда ты пишешь об осадке. Все мы выросли из советской шинели. Но я тоже не считаю себя колонизатором и оккупантом и каяться мне не в чем. Да и перед кем?
История с попутчиком не только забавна, но и символична.
Что касается твоих сложных отношений с Р., то это, конечно, неприятно. Но мне кажется, что, когда ему снова понадобится спутник, готовый платить за бензин, он начнёт к тебе подлизываться.
Если ты приедешь в Билефельд в начале декабря, то моя радость не будет иметь границ. Но… Обещать тебе постель я не могу. По той причине, что хозяйка почему-то перестала менять мне белье, и я стираю его сам. При этом отношения у нас распрекрасные. Но попросить еще одну смену белья я не решаюсь. Другое дело – сама крыша над головой. Иметь её важно и – всегда пожалуйста! Кроме того, попотчую тебя глинтвейном.
Усилитель пока не купил.
Вот и все. Сегодня праздник, так что письмо придет на день позже.
С дружеским приветом,
Филипп.
[Подпись]

Бонн
09.12.90
Дорогой Филипп!

Спасибо тебе за письмо, за интересный, я бы даже сказал, весьма поучительный рассказ о Гамбурге.
Насчет поляка ты прав: его, действительно, звали Адам Мичник. Я вспомнил. Твое мнение о том, что он говорил, во многом совпадает с моим.
Сегодня воскресенье. Слава богу, не надо было никуда идти. Вчера, чтобы снять усталость, я выпил слишком много вина. Спал долго. Но долго – не значит хорошо. Мне приснился кошмарный сон.
Ты будешь смеяться: мне приснился «историк»! Он холодно смотрел на меня своими серо-голубыми немигающими глазами и спрашивал: «Ну, что? Ты доволен? Добился своего? И что нам теперь делать?». Появились Бинднеры. Я так и не понял, зачем они пришли? То ли они хотели за меня заступиться, то ли, наоборот, пожаловаться на то, что я хотел их отравить? Во любом случае, лучше бы они не приходили. Фрау Бинднер тыкала пальцем в миску, где плескалась темно-красная жижа и, срываясь на визг, орала: «Ist das Bortsch!? Soll das denn Bortsch hei;en!? Das ist Blut, russisches Volksblut!» («Это борщ!? И это называется борщ!? Это кровь, кровь русского народа!»). «Историк» ее оборвал: «Прекратите, госпожа Бинднер! Вам никто слова не давал».
Откуда ни возьмись появился Акчурин. Пьяный, он с трудом держался на ногах, но, заметив старика Бинднера, сразу протрезвел, набросился на него и стал нещадно колотить, приговаривая: «Вот тебе, проклятый Spie;b;rger (филистер)! Отвечай, отвечай, сука, куда ты спрятал «Mein Kampf»?!».
Старик Бинднер молчал. Слышны были только удары – глуховатые по животу, гулкие по грудной клетке, сухие по голове. Вдруг Акчурин повернулся ко мне и заорал страшным голосом: «А-а-а! И ты здесь, продажная шкура! Traduttore traditore (переводчик – предатель)! Сейчас ты за всё получишь!». И начал дубасить меня тяжелыми кулаками по голове...
Спас меня «историк». Он оказался рядом в белом халате со шприцем наготове. Оттолкнув Акчурина, он склонился надо мной, осмотрел голову и сказал: «Да, господин Томилин совсем плохой. Вам он нужен живой?» Петька задумался. Воцарилось тишина. Тогда «историк» попросил меня высунуть язык и быстро всадил в него иглу. Язык отнялся, губы потеряли чувствительность, голова закружилась. «Чего они от меня хотят?» – подумал я. И вдруг понял! В этот момент я и проснулся – с криком, застрявшим в глотке, весь в холодном поту…
Немецкие подушки чересчур мягкие. Голова в них утопает, перегревается, а уши мнутся. Одеяло слишком легкое. Я его не чувствую, все время спадает. Матрас не в меру мягкий. Я в него проваливаюсь, как в могилу (ставшую мне буквально пухом). А утром просыпаюсь весь согнутый, как вопросительный знак. Не удивительно, что мне приснился такой сон.
Ты, наверное, спросишь, почему я не приехал на международную конференцию в Билефельд. Причин три. Во-первых, я решил подзаработать немного денег. Надо было срочно сделать письменный перевод. Кстати, я узнал, откуда у Акчурина всегда были деньги, – и на подарки жене, и на выпивку себе, и на штрафы полиции. Оказывается, Фехнер все время подкармливал его заказами на переводы по немецким расценкам! Так что Петька, в отличие от нас, тут совсем не плохо зарабатывал. Молча.
Во-вторых, я собирался поехать в Мюнхен, однако поездка сорвалась. Еще в апреле (!) написал письмо Александру Зиновьеву. Он долго не отвечал. В сентябре, наконец, ответил. Попросил написать ему в начале ноября. И вот после моего вторичного ноябрьского послания (с просьбой дать ночлег на пару-тройку деньков) получаю от него письмо примерно такого содержания: дескать, позавчера я прилетел из Парижа с презентации моей последней книги, послезавтра улетаю в Чили, потому что в Сантьяго открывается выставка моих картин, а в таком коротком промежутке времени, я, к сожалению, ничем Вам помочь не успеваю, а то бы, конечно, помог…
Ну, ты понимаешь, это вежливый отказ. Мол, не надо, парень, по пустякам меня беспокоить, тут и без тебя хлопот полон рот. Ну, так и напиши правду! Не могу, мол, и все. И не надо ко мне лезть. И нужен ты мне как собаке – пятая нога. Знаешь, Филипп, что меня больше всего возмутило? Чистосердечное вранье. Письмо лживое, а придраться не к чему – всё правда. Очень грамотно. Надо было еще выбрать за полгода такой «подходящий» момент, чтобы эдакое письмо написать! Не удержался и послал ему письмо примерно следующего содержания: дескать, позавчера я приехал из Бремена, где выступал с докладом, послезавтра уезжаю в Билефельд, где открывается международная конференция, а в такой короткий промежуток времени, к сожалению, не могу к Вам приехать, а то бы, конечно, посетил…
В-третьих, все это мне, честно говоря, надоело. В принципе, я мог бы, наверное, изловчиться и успеть приехать в Билефельд. Мог бы. Не хватило желания. Не знаю, то ли меня обуяла лень, то ли я просто устал от Германии? Поймал себя утром на мысли, что считаю дни, оставшиеся до отъезда в Москву. Наверное, это главная причина и есть.
Купил себе еще ботинки, пару джинсов и кожаную куртку, причем не самую дешевую. Как и ты, не удержался и купил шесть компакт-дисков. В Москве таких нет.
Надеюсь, ты уже приобрел усилитель и второй видеомагнитофон? Напиши подробно, если купил, что именно и почем.
С дружеским приветом,
Томилин.

Билефельд
12.12.90
Дорогой Саша!

Спасибо за письмо. Твой сон – это крик души! Подавленный. Тебя замучила совесть, дружище. Я – не психоаналитик, но, по-моему, это очевидно.
Ты, конечно, прав: постель здесь не та, к какой мы привыкли. Но ничего не поделаешь! Лучше не пей лишнего.
Письмо от Зиновьева – памятник его себялюбию. Он ведь в своих «Зияющих высотах», как Незнайка в Солнечном городе, про всех всё написал. Уж не знаю, кого он там прославил, а кого ославил. Только он один умный – а все кругом дураки. А как плодовит! Сколько книг и живописных полотен! Картины [зачеркнуто] я комментировать не буду. В «современном искусстве» и не такое бывает. Книги его читать можно – понять нельзя. Он логический маньяк. Его на самом деле ничего не интересует, кроме парадоксов и апорий. А вообще, я удивляюсь, как ты на него рассчитывал? Ходят слухи, будто он переругался чуть ли не со всей русской общиной Германии. Ему же надо всегда идти против течения. Хоть и ветеран войны, а прирожденный диссидент. Типа Руссо. Только Жан-Жака тянуло к морализаторству, а Зиновьева – к логизаторству.
Да, Петька – молодец. Надо отдать ему должное. Какая пронырливость! Нюх у него, как у собаки, а глаз, как у орла. Ну, а если честно, то это называется «деловыми качествами». Да, видно, их нет у меня. Я вот, ты знаешь, три месяца уже пытаюсь продать мамонтовую кость. Взял на свою шею. Бьюсь-бьюсь – ничего не получается. Кругом стена. Надеялся на тебя, но если ты ничего не пишешь, значит и у тебя никто не покупает эту злосчастную кость. Так что мне, в отличие от тебя и Петьки, не удается подзаработать на чем-то еще, кроме научных докладов. А их лимит, кажется, вышел. Ну, ничего, спокойно проживу и на стипендию. В общем, мне её хватает.
Думаю, ты не откажешься прочесть описание моих покупательских мытарств. В конце концов, покупки – важная, если не важнейшая часть нашей тутошней жизни. И они как-то друг на друга замыкаются.
Вот, к примеру, известная тебе Н. села на мои очки. И в тот же день я сам сел на другие мои очки. Но если первые очки я как-то починил, то вторые лежали и ждали своего часа. Надо было менять оправу. Наконец, пошел я в тот магазинчик-оптику, где я их и заказывал, там самые дешевые цены. Когда я узнал, что замена оправы стоит всего 20 ДМ, я осмелел и решил заменить оправу и на других очках, для дали. Во всяком случае, это на какое-то время снимает вопрос об очках совсем новых и очень хороших. Я сделал это, заплатив еще 40 ДМ. Для сравнения: в привокзальной «Оптике» мне предлагали самую дешевую замену за 72 ДМ. Но это только присказка, а сказка впереди.
Дело в том, что этот день я хотел посвятить многим покупкам сразу, включая усилитель и, возможно, колонки. Кстати говоря, я еще раз заглянул в «Хортен», где покупал маме пальто, и обнаружил, во-первых, что его уценили в два раза: изначально такие пальто стоили 235 ДМ, прежде чем скатиться через полупочётные 155 ДМ к позорным 95 ДМ. А во-вторых, я обнаружил, что их расхватали! Установил я этот факт благодаря последнему оставшемуся в продаже экземпляру неходового 18-го размера.
Ты, наверное, уже заметил: в преддверии Рождества немцы совершенно озверели и расхватывают все. Вот, пошел я в «С&А» и обнаружил, что те пиджаки, которые мне нравились, уценены – и раскуплены. Так что и я взял уцененный. Когда-то я хотел такой купить, но передумал. Сомнительная покупка, потому что цвет у него диковатый. В принципе, его носить можно, но он как-то не смотрится вместе с моими штанами, купленными в дорогих бутиках. То есть, снизу я получаюсь благородный, а сверху не очень-то. Но это только присказка, а сказка впереди.
К этому времени у меня еще и кончились дома продукты. Не все, но некоторые, к коим я привык, например, минеральная вода. Поэтому я зашел в магазин и купил их. Набрал, в общем, полную сумку. И только после этого пошел осматривать усилитель.
Было у меня две мечты. Купить «Техникс» за 400 марок [от руки вписана: цифра «2»], если окажется дороговат «Харман/Кардон» [от руки вписана: цифра «1»]. Ибо их так много, и все разные. На предварительном осмотре я увидел, что ценники указывают нечто для меня недоступное. Но один прибор был без ценника, и это вселяло надежды. Итак, думал я, если он стоит не больше 500 ДМ, я его куплю. Тем более, что я уже присмотрел колонки «Кантон» по 170 ДМ каждая. Получалось очень мило. Дорого, но мило, ибо я, между прочим, решил пока второй видеомагнитофон не покупать (ответ на твой вопрос). Так что общий расход оказывался тем же. Итак, захожу я в гешефт, осматриваю товары. Нахожу множество колонок, включая указанный «Кантон», и «усилители» в большом числе. Пошел я к «Харману и Кордону», то бишь, усилителю. Какое-то гнетущее чувство охватило меня, когда я его узрел. «Какой же ты большой, какой огромный», – тоскливо подумал я. И в этот момент обнаружил ценник, ранее мной не замеченный. Это была вполне приличная цена: 495 ДМ. Надо было решаться. Если бы в этот момент ко мне подошел продавец, все было бы решено. Но он подошел не ко мне. И я стал кружить около усилителя. Осматривал его со всех сторон.
Так вот не зря я морочил тебе голову рассказом об очках и других обстоятельствах. Очки на мне были. Но – среднесильные. Нагнулся я, чтобы усилитель-то получше разглядеть. А за спиной – громадная сумка. И я, конечно, этой сумкой задел какой-то прибор. Какой-то музыкальный центр. При своей жизни он был, кажется, фирмы «Шнайдер». Прибор упал и разбился. Конечно, если бы он разбился на мелкие кусочки, мне было бы нехорошо. Но от него откололись только некоторые части. Тут продавец, наконец, отвлекся от своей беседы с покупателями и подошел ко мне, хотя я уже и не рад был его приходу. Он пробурчал, что все это можно склеить и что совершенно незачем с такой громадной сумкой ходить по магазинам. Конечно, он был прав. Но я не стал с ним разговаривать. Я просто молча ушел. От греха подальше. Пока не выяснилось, что, может быть, «Шнайдер» не так просто склеить.
Но как быть? Ни в одном другом магазине Билефельда этой маркой не торгуют. Тогда я стал думать: а зачем мне это? Все равно мне такой мощи, как тебе, не нужно, ибо рок я почти не слушаю. И вообще это дорого. И потом, он очень большой, и мне с ним еще лезть в поезд. И кроме того, у меня в кармане проспект «Техникс», где есть усилитель за 400 ДМ и с тестом в «Стереоплэй» – 4-е место в «высшем классее». Или «высшем классе» в IV разряде? Я что-то запутался. Но ясно, что мне этого по уши хватит.
И вот я иду в «Карштадт», заваленный этими «Техниксами». Но, разумеется, ничего дешевле 1157 ДМ я там не нахожу. Нехорошее предчувствие посетило меня. Я рванул в «Хортен» – ни хрена. В «Квелле» продаётся «Филипс» с указанием, что он победил в тесте «Стереоплэй» в 1989 г. И стоит он 400 ДМ. Но мне уже крепко засело в башку: надо купить «Техникс». И тут я пошел в маленький гешефт, где мы с тобой были в твой первый приезд в Билефельд. Я тогда уверял тебя, что это нечто особенное, а ты был разочарован. Там я нашел все. И совсем маленькие колоночки, и «Техникс». Долго я ждал своей очереди, пока продавец уговаривал какую-то девку взять музыкальный центр за 2000 ДМ с чем-то, а она колебалась и говорила, что дорого. «Зато звук какой!» – не отставал продавец. – «Дорого…», – задумчиво повторяла она. Так и ушла ни с чем.
А я дождался своего часа. Задал продавцу парочку дурацких вопросов об усилителе «Техникс», чтобы показать себя знатоком, а потом перешел к колонкам. «Эти колонки, – сказал продавец, – не имеют никакой ценности без «сабвуфера» с басами». – «Для меня, – неосторожно сказал я, – цена не главное. Главное – как это уволочь». – «О! – загорелся продавец. – Это не проблема. Я Вам все упакую в одну коробку, и стоить это будет всего 1100 ДМ». – «А нет ли у вас «Кантона», – тоскливо спросил я. – «Есть. Но я не хочу Вас обманывать. Там Вы ничего из низов не услышите». – «Ну, ладно, – говорю ему я. – Оставим пока что колонки. Давайте усилитель».
И вдруг выясняется, что он последний! Его снимают с полки. Я живо вспомнил твой опыт с магнитолой «Айва» – и ретировался. «Сейчас так повсюду в Германии! – кричал мне вдогонку продавец. – Сейчас все покупают к Рождеству подарки – себе или друзьям в Россию!».
Ну, с чего он взял, что у всех немцев есть друзья в России, я не знаю. А вот лично у меня положение вырисовывалось отчаянное: либо возвращаться на место преступления за неподъемным и дорогим «Харманом / Кордоном», либо покупать сомнительный «Филипс» в сомнительном «Квелле», либо вообще ничего не покупать и упустить редкую возможность увезти все это через пару недель домой.
Всё, о чем я написал выше, было позавчера. А сегодня свершилось!
Я пошел покупать «Хармана…» Но путь мой лежал мимо «Юпита», где я когда-то купил свой видик. Я зашел туда и обнаружил маленький скромный «Денон» за 400 ДМ. И «Луксман» за 500 ДМ. Тоже маленький. Воззвав к продавцу, я запросил данные. Он сунул мне какие-то бумажки. И тут я выяснил, что в том же тесте, где так отличился «Техникс», этот «Денон» поставлен на порядок выше, т. е. не то на 3-м месте, не то в 3-м разряде. А про «Луксмана» ничего такого написано не было. И я сломался. Причем радикально. Ибо выяснилось, что «Денон» тоже последний – все разошлись. И к тому же у него царапины на верхней крышке. Но я уже был готовенький. Я согласился на небольшую уценку (около 10 марок). Мы замазали это место чем-то черным, так что теперь я уже и сам с трудом нахожу, где и что там было. Гарантия – 2 года. Как у «Техникса» и у «Хармана». (Кстати, у «Луксмана» - 3 года). Выходная мощность на 4 ома – по 53 ватта, на 8 ом – 37, с частотами 20-20000. Больше мне заведомо не нужно. (А между тем, у «Техникса» - по 75 ватт за те же деньги!). От колонок я после вчерашнего разговора решил пока отказаться. Зато взял вместо них за 100 ДМ наушники фирмы «Кварт» с гарантией на 5 лет. Впрочем, там же мне обещали за 500 ДМ хорошие небольшие колонки. Посмотрим.
Но кое-что сильно омрачило мое торжество. Дело в том, что я не обнаружил там входа для обычного проигрывателя. Или я чего-то не понял? Правда, я установил, что вход от CD-плейера заменяется другими входами, например, входом для тюнера. Да и в руководстве туманно говорится о «других приборах», которые можно подключить туда же. Если учесть, что кроме видео, тюнера, деки и CD ничего, кроме проигрывателя, звуков не выдает (впрочем, нет – еще микрофон), то, может быть, я еще не такую сильную ошибку совершил.
А маленький он до того, что прямо в упаковочной коробке влезает в мой чемодан. Правда, от коробки я, может быть, откажусь, дабы выиграть место. Засуну его просто в чемодан, укутаю, как младенца, в тряпки – и все. Насколько я мог судить по наушникам, работает он (и они) нормально. Единственное, что регуляция верхних и нижних тонов особенно ощутима, только начиная с середины громкости. А середину этой громкости в наушниках я лично уже не выношу.
На радостях я купил еще один компакт-диск (за десятку!) с избранными местами из Дон-Жуана Моцарта. Надел наушники, поставил громкость примерно на одну четверть. И чуть не получил разрыв сердца от первых тактов увертюры!
Не могу утверждать, что я совершил правильный выбор. Но я уже где-то читал, что «Денон» сильно прогрессировал в последнее время. Хотелось бы верить, что этот прогресс распространяется на надежность.
Вот такая история. Как видишь, ничего возвышенного. Но я хочу верить, что ты не скучал, читая ее.
Не забудь, что я уезжаю 22-го декабря. Ты хотел прислать мне письма для своих.
Всего доброго,
Филипп.

Бонн
16.12.90
Дорогой Филипп!

Спасибо за ответ. Поздравляю с покупками!
Перейду прямиком к делу. А дело в том, что вчера и сегодня произошли два события, которые меня глубоко потрясли. Начну по порядку, со вчерашнего.
Уж не знаю, что на меня нашло, но три дня назад я выбрал подходящий момент и спросил Бинднера, не завалялась ли у него случайно где-нибудь книга Адольфа Гитлера «Mein Kampf». «А зачем Вам?» – спросил он. – «Да просто посмотреть. Я её никогда не видел. Может быть, почитаю местами. Ненадолго». Бинднер внимательно посмотрел на меня поверх золотой оправы очков и тихо сказал: «Надо поискать. Где-то была».
И вот вчера он сам поднялся в мансарду и преподнес мне книгу со словами «Только для Вас, господин Томилин, только для Вас. Первое издание. Читайте. Но прошу быть аккуратным и обязательно вернуть. Не забудьте». Я заметил, как у старика дрожали руки. Он ушёл, а я еще долго стоял в задумчивости.
«А что, собственно, произошло? – думал я. – Разве наши старики не хранят у себя сочинения Сталина? Тем более, первые издания. Ведь они имеют историческую ценность. Почему я должен подозревать гостеприимных Бинднеров в приверженности национал-социализму? Нет, это полный бред! Я же знаю – они милые, добрые люди».
И все же мои чувства перепутались так, что я не мог в них разобраться.
«Ладно, – решил я. – Надо знать врага, чтобы с ним бороться».
И открыл «Майн Кампф».
Текст был набран готическим шрифтом. В школе я его учил. К нему надо было просто привыкнуть.
Первое (что меня удивило) – это язык. Книга написана хорошим литературным языком. От молодого «бесноватого» фюрера я такого не ожидал. Сочинение Гитлера редактировалось?
Второе (уже по первым страницам): у меня создалось впечатление, что автор – далеко не тупой болван и уж совсем не тот истеричный идиот, каким его представляют в советских фильмах. Автор был человеком образованным, интеллектуально развитым, умным, рассудительным.
Третье (впечатление после первых трех глав): книга плоская, прямолинейная, оттого скучноватая. Отчасти это объясняется нежеланием или неумением автора использовать сложные композиционные приемы, отчасти –патологическим антисемитизмом, граничащим с паранойей. Как только речь заходит о евреях, автору изменяет не только чувство стиля – он теряет здравый смысл и чувство реальности.
Четвёртое, что я должен был констатировать (к собственному ужасу): не такое уж это безумие – национал-социализм. Или, во всяком случае, – безумие не многим большее, чем марксизм-ленинизм с его учениями о классовой борьбе и мировой революции. (Вспомним пресловутую присказку Маркса о том, что «насилие – повивальная бабка истории».) Национал-социализм – рафинированная психологически заразная идеология. Она очень заразна, потому что ее сердцевина – бытовая ксенофобия, она есть во всех уголках мира. Закваска у нее инстинктивно-иррациональная, мифологическая. Но оформление имеет вполне рациональное, даже научное.
Мне, как ты знаешь, тоже ведь приходили в голову мысли об улучшении качества человеческого материала народонаселения путём генетически обоснованного искусственного отбора (евгеники). Не вижу в этих мыслях ничего крамольного. И Гитлер не был первооткрывателем этой темы. Думали об этом другие до него (в Англии) и одновременно с ним. Взять, к примеру, нашего Константина Эдуардовича Циолоковского.
Может быть, это преступные мысли? Или всё-такие безумие? Нет. Нет. И еще раз нет. Люди постоянно будут к этому возвращаться и, в конце концов, найдут приемлемые методы. Генетика сейчас стремительно прогрессирует. Все дело в мотивах. А осознать мотивы мне как раз и помогла эта книга. Я скажу абсолютно честно: с ее автором меня объединяет не любовь к «прекрасному далёко» – мы с ним видим его по-разному, – а ненависть «к безобразному близкому». Для Гитлера все мировое зло сосредоточилось в евреях, для меня – в косном «совковом» менталитете моих дорогих соотечественников, в «совке» («советском человеке») как его живом носителе. Мое отношение к советскому народу примерно такое же, как у фюрера Третьего Рейха – к евреям. Ну, может быть, оно чуть более рассудочное, не такое болезненно-маниакальное.
Таким образом, разница – лишь в объекте, к которому применяется научно-обоснованная демографическая политика, а не в сути и даже не в методах самой политики. Да-да, я допускаю, что методы могут быть насильственными, а насилие всегда жестоко. История ХХ века это продемонстрировала. Ленин и Троцкий, Сталин и Гитлер, Муссолини и Франко, Мао-Цзе-Дун и Пол-Пот, Ким-Ир-Сен и Пиночет… Вот самые великие убийцы, но сколько их было рангом поменьше. Нельзя ведь просто так взять и отказаться от ненависти, вдруг взять и полюбить ненавистное. Это невозможно. Да и не нужно. В современном мире это ведет к гибели. И какие у них были методы? Отвечаю. Можно сбросить атомные бомбы на Хиросиму и Нагасаки, загубить сотни тысяч невинных людей – и стать героем США! А потом можно убедить японцев, что атомные бомбы сбросили ради их же блага, что США – лучший друг Японии, а японцам лучше публично не говорить, президент какого государства приказал бомбить Хиросиму и Нагасаки. И японцы будут считать янки своими лучшими друзьями! Можно получить от Сталина орден Суворова первой степени – и прославиться потом в роли экономического спасителя Старого Света! Это я уже о Дж. К. Маршалле и его знаменитом плане, с которого, говорят, и началась «холодная война».
У человека есть природа, и её не переломишь. Пока у человека в печени желчь, он будет ненавидеть. Если политическое начинается, по Карлу Шмитту, с «врага», то политика начинается с ненависти. Если Ницше прав и «бог умер», тогда всю полноту ответственности за мироздание должен взять на себя Человек! Методологический (научный) атеизм как ненависть к богу, его тотальное отрицание с милой оговоркой «ничего личного» – таков, хотим мы того или нет, фундамент современного гуманизма и всей человеческой цивилизации.
Сталин и Гитлер, осуществляя идею Троцкого о трудовых армиях, слишком торопились – устраивали концентрационные лагеря, ГУЛАГ. Они рвались к завоеванию всего мира. Но торопиться не надо. Весь мир не завоюешь. А если и завоюешь, то все равно не удержишь в подчинении. Искусственный отбор путём чрезмерного насилия порождает мощную ответную волну народного сопротивления. Необходима гуманная квазиестественная селекция, которая может быть рационально организована, научно обоснована и не вызовет ответную волну народного сопротивления.
Гуманно ли стерилизовать бездомных собак? Да. А усыплять бешеных? Да. Но еще более гуманно усыплять бешеных людей, страдающих неизлечимыми патологиями тела и психики. Потому что бешеные люди куда опасней бешеных собак. Этой цели можно добиться, например, путем либеральной политики планирования семьи. Захватывать территории и порабощать народы – это практики прошлой исторической эпохи. Нужна стратегия и тактика мирного завоевания под флагом свободы и демократии. Тогда народы-объекты (нежелательные слои общества), отдав народу-субъекту (элите) самое дорогое, что у них есть, потихоньку вымрут. Как раз благодаря демократии и свободе они сами себя уничтожат – гражданской войной, плохим питанием, суррогатным алкоголем, сильными наркотиками, неограниченным развратом и т.п. Над этим еще надо хорошенько подумать. Рациональная гуманная политика в области народонаселения не обязательно должна сочетаться с тоталитарным политическим режимом. И даже – с авторитарным. Она вполне совместима с демократией и принципами либерализма. Вполне!
Я считаю, что в нашей стране – при сохранении демократических свобод – необходимо действовать намного жестче, чем это делает Горби. Нужны по сути радикальные, революционные меры – но обязательно упакованные в привлекательную для народных масс обёртку, в демократическую и либеральную фразеологию. Удар должен быть мягким, но очень сильным – настолько, чтобы стать смертельным для тех слоев населения, которые тормозят наше движение вперед. Пусть вымрут все старпёры-сталинисты! Всем будет только лучше. Кому они нужны? Какая от них польза? От них только вред. Пусть подохнет всё это спившееся деревенское быдло! Оно давно потеряло человеческий облик, а между тем, от его имени рассуждают об особом историческом пути матушки-Руси! Пришло время поставить точку на этих пустых разговорах. Иначе нам Запад никогда не догнать и ничего нового не построить.
Нашу страну ожидают не просто большие перемены – её ждут неслыханные тектонические сдвиги. Возможно, и революция. Да-да, революция! Я это предчувствую. И нам теперь нельзя стесняться в средствах. Жалость погубит нас в очередной раз. Нельзя допустить, чтобы кто-то умственно отсталый цеплялся за старое и мешал новому пробиться к жизни. Надо разрушить красный тоталитаризм, выкорчевать его православные коллективистские корни! Надо сделать все, чтобы демократия победила окончательно и бесповоротно! 1990-е годы должны стать эпохой великого перелома, окончательного разрыва с посконной Русью и совковой Россией с ее общинно-коммуналочной психологией. Это наш последний шанс. Иного не дано. Если мы его упустим, потомки нам этого не простят…
[Зачёркнут целый абзац]
_________________________

Филипп, ты уж меня извини. Писал вчера ночью, махнул мозельского и впал в патетическую эйфорию. На этом «революционную» тему закрываю.
Сообщаю теперь о невероятном событии, из-за которого я и мозельского махнул, и в эйфорию впал.
Устал, поэтому буду краток.
Вчера утром мне вдруг звонит А. (я еще не ложился спать) и говорит, что ждет меня – «но не только меня». «А кого еще?», – тупо спрашиваю я. – «Ну, подумай. Вспомни конец августа. Прошло уже почти четыре месяца».
И тут, наконец, до меня дошло! Она звонила из дома и не хотела говорить открыто.
Филипп, она ждет от меня ребенка!
В мае следующего года я стану отцом!
У меня будет ребёнок!
В общем, я могу долго восклицать, но это ничего не выражает. Чувства, которые я в тот момент испытал, невозможно передать словами. Наверное, это и называется «счастьем».
Я заканчиваю. Чертовски вымотался.
Да. Насчет костей твоего друга. Предложений с улицы здесь никто всерьез не воспринимает. Отмахиваются. Только в одном месте мне вправили мозги – объяснили почему же так происходит: «Кость мамонта – это, конечно, super! Но, извините, у нас легальный бизнес. У нас есть договоры с поставщиками. Мы не имеем права приобретать товар со стороны. Возьмем у вас кости, получим сегодня большую прибыль, а завтра поставщики расторгнут с нами договоры, и мы лишимся бизнеса. Вы бы стали так рисковать? Пусть лучше Ваш друг напишет письмо в правление фирмы и там его рассмотрят». Сам понимаешь, такой поворот дела никого не устраивает – ни меня, ни тебя, ни, полагаю, твоего друга. Что делать с костью? Пытаться предлагать дальше?
С дружеским приветом,
Томилин.


[Клочок бумаги размером в 1/4 листа писчей бумаги;
написано от руки]


Дорогой Саша!

Твое последнее письмо меня просто ошеломило...
Все порывался написать тебе ответ, а получилось вот что.
Я сваливаю. Тяжело заболела мать. Сохраняй в секрете. Я не смогу вернуть фонду деньги после того, что уже напокупал. Если Тиль про меня спросит, скажи: вроде собирался по Германии путешествовать. Надеюсь, не спросит.
Кости никому больше не предлагай. Ничего из этой затеи не вышло.
До встречи в Москве.
Желаю тебе счастья.
Твой Ф. Радецкий
22.12.90