Предание символов на страницах, повествующих о про

     Между мерцающих искрами дорог богов, направления которых некогда знавали люди, перемещаясь и развевая дары памяти, истлевающие под влиянием неумолимой коррозии времени, я мимикрирую, меняя облик и содержание. Ловируя между чужих взглядов и слов, своих собственных и посторонних воспоминаний, я умираю, каждый раз перерождаясь вновь кем-то новым, оставляющим заботы о похоронах предыдущего воплощения тем, кто не желает учиться забывать, избавляясь от тяжкого бремени памяти, заставляющего с трудом волочить ноги по каменистым тропам бытия. Заметая следы можно потерять лицо, собственное эго, - скажут иные. Но, если собственное содержание – суть часть Вселенной, как можно утратить Вселенную? Эго тленно, бренно и костно. Оно, словно тело, подвержено разложению. Фокусировка на нём, страх его утраты итогом явит трепет над гнилым мясом, источающим миазмы, взамен полёту навстречу безграничной свободе в воссоединении со Вселенной.

                *    *    *

     Пламя пожирало страницы прошлого, а ветер уносил пепел, роняя его чёрными лоскутами на белый снег. Беспокоен сон вавилонского царя, несмотря на призыв в его имени к богу Набу охранить его границы. Лишь любимцу великого Баала дано разгадать его сон.   


    Трижды по тетраксису, три декады, трижды обернув Колесо Фортуны я шла витиеватыми тропами между мёртвых ветвей деревьев заснеженного леса, не видя направления, путаясь в замерзших мхах, указующих неверный путь к сторонам света. День сменяла ночь, преображая белизну снега и серость ветвей в картину из черных трещин на синеве в мертвенном лунном свете, временами обращаемую в непроглядную тьму наползающим свинцом снеговых туч. Ледяной ветер порой дул мне в спину, подгоняя, порой вставал на пути незримой стеной; хлестал по лицу тонкими плетями метели, пронизывая холодом до костей. А порой стихал, предоставляя определять направление пути лишь следуя наитию и найденным волчьим тропам. Мой путь скрупулёзно наносился стройными рядами букв и символов на страницы книги моей памяти на пыльном чердаке сознания, олицетворяющей путеводный журнал. Временами мне казалось, что я нашла верное направление, попадая на широкую гладкую дорогу, и позёмка, гонимая легким ветерком, взывала идти вслед за ней, но дорога не приводила никуда, то упираясь в бурелом и овраг, но в девственно гладкую заснеженную поляну, окружаемую древесными исполинами. А временами метель заметала все тропы и пути, окружая глубокими сугробами, покрытыми блестящим и острым как стекло настом и перекрывая обзор наползающей тяжелой мягкой периной густого тумана. Ветви спрятанного в недрах глубоких сугробов кустарника цеплялись за ноги, пытаясь уронить и мешая идти. Но, как нередко бывает, смирившись со своей долей взором маячивший в дали прогал в сплошной стене растений, пребывающих в зимнем анабиозе. Подойдя к концу лесной дороги, я ощутила тяжесть исписанной книги, обросшей множеством страниц за время долгого и непростого пути.

     Передо мной возвышался холм, перейдя через который по скользкой тропе, я выйду на новый путь, но книга слишком тяжела, чтобы нести её с собой, она будет тянуть своим весом обратно вниз, в чащу. Слишком тяжела сия ноша, чтобы брать её с собой в новый виток странствий по дороге жизни. Мне не хотелось оставлять её в целости, давая возможность случайному путнику заглянуть на её страницы и узреть историю моих скитаний. Возможно он осудит меня за непоследовательность и дурные навыки ориентирования в дикой местности, а возможно он явится эмпатом, и прочтённое сожмёт его сердце спазмом и застелит ясный взор пеленой влажной соли, ударив слабостью в колени и воспрепятствует дальнейшему пути, одарив тяжким грузом отчаяния. Как бы то ни было, нужно бесследно уничтожить её, лишив кого бы то ни было возможности стать свидетелем моей тернистой истории, и себя страха прочесть и пережить вновь этот назначенный для предания забвению странный и запутанный путь, полный преград ошибок и обмана. Лучшим способом избежать всего вышеназванного являлось принесение в жертву очищающему и всепоглощающему пламени страниц сего произведения.

     На стыке двух путей, я села над страницами прожитого, и, мельком просмотрев их, дабы избавиться от теней сожаления и иллюзии ощущения утраты чего-то нелегким трудом пройденного и достигнутого, подожгла страницы от пламени чёрной свечи. Отдавая последние почести, я возложила книгу на ветви одинокого дерева, встречающего путников, подобных мне, закончивших один отрезок пути, и готовящихся вступить на новый. Вдыхая горький дым прощания с былым и наблюдая за пляской алых языков на черном пепле, превращающих белое, пожелтевшее от времени, отливающую синевой смоль, пожирающих буквы. Я ощущала, как груз, носимый мною так долго, и становившийся всё тяжелей с каждой новой вклеенной страницей, становится легче, отпуская тупую боль, образуемую тяжестью, давящей на плечи и даруя ясность сознанию. Пламя поглотило страницы, оставив лишь букет из чёрных лепестков пепла на обгоревшем картоне обложки. Из-за холма подул ветер, порывом своим подхватил и понёс пепел чёрными перьями неведомой ночной птицы в лес, что был оставлен мною позади, рассыпая его по слепящему белизной снегу. Что за холмом – мне не ведомо, но известно одно: пора начинать новый путеводный журнал, испещряя его пока еще не пожелтевшие страницы замысловатыми чернильными символами, повествующим о новом поиске пути.


Рецензии