Возмездье стратега или в когтях у ведьмы. 31 глава

31

     Пифодор довольно скоро встретил остальных, с кем охотился. Завидев его издали, те с радостным гиканьем помчались к нему.
     «Эх, совсем немного и они могли бы быть уже там, где мы дрались, – по3думал Пифодор. – Да, повезло мне! Еще как повезло! Как удачно все сложилось. Хвала эрриниям! Не зря  я их умилостивляю так часто. Как вернусь в лагерь, первым делом совершу возлияние им».
     Глядя на приближающихся всадников, он понял как обрадовались они тому, что нашли его и как, должно быть, испугались, обнаружив исчезновение главнокомандующего. Еще не подскакав к нему, начальник охраны стратега Стратон закричал :
     – Да где же ты был?! Где ты был, владыка?!
     Приблизившись, он воскликнул с радостью, но и с возмущением:
     – Ох, нашелся! Нашелся-таки! Да, ну и ну! Да разве ж так можно, владыка?! Ну и шуточки у тебя! Ох, и напугал ты нас всех! Ох, и напугал! Зачем ты спрятался от нас?! Где ж ты был?! Мы уж давно тебя ищем!
     – Так уж и давно? – усмехнулся Пифодор, но подумал: «Может, времени прошло больше, чем мне показалось».   
     – Вообще-то, по правде сказать, не так уж давно, но нам хватило, чтобы чуть с ума не сойти. Как только кабанов взяли, глядь, а тебя нет. Тут мы всполошилсь все. Ох и напугались!
     – Кабанов, гворишь взяли? Сколько?
     – Двух. Секачей здоровенных. Со слугами в лагерь отправили и тебя сразу же бросились искать. Ох, как я рад, как я рад, что ты нашелся!
     Стратон поднял руки и лицо к небу и громко произнес:
     – О, Гермес, владыка! Благодарю тебя за то, что помог его найти! Спасибо за то, что услышал мои просьбы! Как только приеду в лагерь, порадую тебя хорошей жертвой, как и обещал, когда просил помочь найти стратега живым и невредимым!
     – Да где же ты был?! Зачем спрятался от нас, владыка? – спросил он опять Пифодора и тут же, не дожидаясь ответа, сказал тоном человека, испытавшего огромное душевное облегчение: – Ох, как я рад! Как я рад! Уж думал все – конец мне: разве коринфяне простили бы мне, если б с тобой что случилось?
     – И вам бы не простили тоже, ротозеи! – обратился он к другим телохранителям. – Как вернемся, велю всем по десять горячих всыпать! Поняли?! Назначил бы вам, конечно, больше, да боюсь, с обязанностями своими справляться как следует не сможете!
     Радостные лица телохранителей сразу помрачнели.
     – Десять мало. Я назначаю сорок, нет – сто! – воскликнул Пифодор, которого осенила новая идея.
     Глаза воинов расширились от удивления и испуга, но тут же в них появилась недоверчивая задорная хитринка: кто же поверит, что несклонный обычно слишком сурово карать своих провинившихся подчиненных стратег, с веселым видом назначающий сейчас наказание, да к тому же на охотничьей забаве, не шутит, а действительно собирается исполнить угрозу. Некоторые даже рассмеялись. Его стали справшивать, не шутит ли он?
     Пифодор понял почему ему не верят и, постаравшись выглядеть как можно разгнваннее, воскликнул:
     – Какие шутки?! Какие шутки, когда,.. когда у меня такая безолаберная охрана?!
     – Пощади нас, пощади, владыка! 
     – Будь милостив к нам! Ведь мы за тебя – горой!
     – Сколько раз мы тебя закрывали, вспомни!
     – Ну, провинились сейчас, это да, но не вели сразу наказывать нас так сурово!
      – Прости на первый раз! Если еще такое случится, тогда высеки нас!            
      – Сами попросим! – взмолились телохранители.
     Стратон вскричал, пораженный:
     – Сто?! Сто?! Да ты в своем ли уме, Пентакион?! Да какие же они тебе телохранители будут после этого?! Да ты вообще охраны лишишься на несколько дней! Или ты не знаешь, что раны от розог быстро не заживают?!
     – А я сделаю вот как: разделю ваш отряд на три-четыре части, вначале высеку одну, потом, когда она поправится, – другую и так далее, – сказал стратег, намереваясь включить в первую группу своих врагов, а после их порки освободить от наказания остальных, сделав вид, что сменил гнев на милость. Заметив, однако, сколь удручены предстоящей экзекуцией телохранители, большинство которых считал своими друзьями, он поспешил успокоить их:
     – Впрочем, ладно, так и быть, ограничусь тем, что накажу лишь первую группу. В нее включу самых худших из вас.
     Многие облегченно вздохнули.
     – Вообще никого не надо наказывать, владыка, – услышал Пифодор за спиной чей-то глухой голос. Сказавшего это поддержали остальные телохранители:
     – Как не надо?! Как не надо?! Еще как надо, клянусь Ахиллесом! Всем в назидание! – Пифодор опять изобразил на лице сердитую гримасу. – А вы что думали, я вас на охоту только развлечься позвал? Вы хотите знать зачем я спрятался от вас?! Так узнайте же – затем и спрятался, чтобы вашу бдительность проверить! Да я всю эту охоту придумал только для этого!
     Губы воинов удивленно-огорченно скривились. Пифодор услышал вокруг себя басовитый гул мужских голосов, выражающий досаду и изумление.
     – Ладно, будем считать охоту удачной, – произнес стратег с довольной улыбкой. – Никто из нас не остался без своей добычи… Все, теперь возвращаемся!
     Он повернул коня, и за ним поскакали остальные.
     Большую часть пути до лагеря наш герой был в превосходнейшем настроении. Он необычайно радовался тому, что удалось-таки исполнить задуманное да еще куда более удачно, чем предполагал, – в честных поединках, как ему и хотелось, убил двух злодеев, надругавшихся над его матерью и сестрами, один из которых оказался даже непосредственным убийцей их. О таком удачном возмездии он как раз и мечтал. Теперь его больше не будет угнетать мысль о том, что он плохой сын и брат. А как довольны сейчас эрринии! Наверняка довольны.
     Все же не надолго душевное состояние омрачилось, когда он подумал: «Но имею ли я право радоваться?! Да, я убил убийцу матери, сестер. Многие насильники их тоже уже убиты. Остальные скоро, я думаю, тоже погибнут. Но мой отец! Он еще ничуть не отомщен! И я никогда не смогу отомстить за него. Потому, что не знаю кто убил отца. Не смог узнать как ни старался». Впрочем, следующие мысли успокоили его: «О, да как же я забыл?! Как я забыл?! Ведь он же теперь божество! Он герой и властвует теперь над нами, как и боги! Он сам может отомстить за себя. И наверняка уже отомстил. О, я не завидую тем, кто его убил… А если бы он хотел отомстить за себя тоже моими руками, то, конечно же, дал уже мне возможность узнать кто убил его, как дал возможность узнать кто убил мать и сестер».
     Когда оставалось до лагеря стадиев десять, Пифодор услышал как кто-то сзади крикнул:
     – Писандр! Писандр, ты здесь?!.. Писандра нет! Стойте, Писандр потерялся! Может, отстал!
     Скакавший рядом со стратегом Стратон воскликнул:
     – Владыка, Писандр отстал! Вели остановиться!
     Наш герой вздрогнул и почувствовал как по спине пробежал неприятный холодок. Он понимал, что никто не может знать о его расправе над Писандром и Клеархом, что обнаружение их трупов вряд ли будет для него опасно, но ему вдруг стало не по себе от сознания того, что с точки зрения гражданского правосудия он совершил тяжкое преступление, а особенно из-за боязни, что гибель пропавших могут связать с его странной отлучкой во время охоты. Он продолжал скакать словно не слышал ни слов Стратона, ни тревожных возгласов за спиной. Стратону пришлось два раза повторить просьбу разрешить всадникам остановиться. Только тогда стратег осадил скакуна. Остальные все тоже сразу остановились. Пифодор повернул к находящимся сзади коня и обратился к ним:
     – Чего это вы так испугались?! Ну, отстали немного. Ну и что! На охоте чего только не бывает. Может кто-то замешкаться где-нибудь, задержаться, потеряться, заплутать. Но здесь невозможно заплутать – акрополь Орхамена далеко отсюда виден: скачи к нему и обязательно к нашим приедешь. Так что они спокойно сами доберутся до лагеря. Просто глупо их ждать сейчас, а тем более отправляться искать. Вернемся в лагерь, подождем немного, если не появятся, я пошлю людей на их поиски. А сейчас пока вряд ли стоит беспокоиться, а тем более искать их. Разве вы не проголодались? Пора уж обедать, наверно.
     Замолчав, Пифодор тут же пожалел о сказанном: ему показалось, что голос прозвучал слишком наигранно-весело и ободряюще, а некоторые фразы произнесены как-то виновато и испуганно, так, что нельзя не заподозрить некоторое отношение его, Пентакиона, к исчезновению Писандра и Клеарха. В еще большее внутреннее смятение он пришел, чувствуя, как густо покраснел, чем изобличал себя окончательно. 
     Но к радости нашего героя все в тот момент отвернулись от него, чтобы посмотреть не скачет ли сзади отставший Писандр. Это несколько успокоило Пифодора.
     Его совет не беспокоиться за отсутствующих, не ждать и пока не искать их нашел одобрение лишь у одного телохранителя Аристогора. Тот, однако, хоть и имел авторитет среди товарищей как воин, был в то же время хорошо известен не только своими боевыми заслугами, но и большой склонностью подхалимничать начальникам.
     – Постой-постой, – опять обратился Стратон к Пифодору, – ты сказал: «Они сами доберутся», но разве еще кого-то нет?
     «Эх, да как же я опять проговорился?! Они же еще не заметили, что и Клеарха нет! Надо что-то сказать скорее, чтоб выкрутиться! Но что?!» – подумал с испугом и досадой Пифодор, вновь чувствуя, что краснеет, и, видя, что Стратон смотрит на него все с большим удивлением. Не успел стратег ответить, как сразу несколько голосов воскликнули:
     – Кого же еще нет?!
     – Клеарха нет!
     – И правда ведь, Клеарха еще нет!
     – Как мы сразу не заметили?!
     – Да, ну и денек сегодня выдался – то один пропадает, то другой!
     – Может, они тоже проверяют нашу бдительность? – пошутил кто-то, не видный Пифодору за другими всадниками.   
     – А, ну тогда все понятно! – протянул Астиомах, долговязый, не по-эллински очень смуглый воин. – То-то я заметил, что они с утра все поближе, поближе друг к другу.
     – Ну, тогда действительно глупо их ждать и искать.
     – Зачем мешать хорошим друзьям? Эрот не любит, когда отвлекают от его занятий, – усмехаясь, сказали понимающе два воина.
    – И в самом деле, сами  легко доберутся до лагеря.
    – Когда насытятся друг другом.
    – Зачем мешать влюбленным?! Дорогу, и правда, найти легко – акрополь Орхамена отовсюду виден! – воскликнули со смехом другие.
     Стратег повернул к лагерю коня и поскакал дальше. Остальные – за ним.
     Оставшуюся часть пути он психологически настраивался, готовя себя к тому, когда снова заговорят о Писандре и Клеархе: «Что это со мною?! Что это нашло на меня… сейчас, когда Писандра хватились?! Страх какой-то.  Словно я, и правда, преступник и вот-вот меня разобачат. Но разве я преступник? Какой же я преступник? Я убил подонков, злодеев, которых давно мечтал убить, которых давно надо было убить! Почему же у меня такое ощущение, словно я совершил преступление?! Да потому, что они сограждане, а за убийство гражданина Коринфа полагается смертная казнь. И я боюсь разоблачения, – рассуждал Пифодор. – Но неужели меня могут казнить?! Такого прославленного стратега! Конечно, еще как могут! Простой люд хлебом не корми – дай только засудить кого-нибудь, кто выше его. Особенно тех, кому обычно все завидуют, чье положение наиболее значительно. И так везде, где государственное устройство демократическое. Уже скольким таким людям за последние лет пятнадцать в Коринфе вынесли жестокие приговоры! Кого изгнали, конфисковав его имущество, кого казнили, кого заточили в тюрьму надолго. За что казнили стратега Алкмеонида?! За то, что он после какой-то стычки с мегарянами не потребовал выдачи тел четырех убитых коринфян – тогда ему с войском, как я слышал, приходилось очень торопиться. Правда, я его не знал: это произошло еще до того, как я поселился в Коринфе. Но я хорошо знаю, что его тоже очень все любили, тоже все восхищались им. Потому что стратег он был, как я слышал, очень хороший. Куда лучше Аполлодора, который был главный его соперник на выборах. Говорят, что, может быть, его все-таки и не казнили бы. Но уж очень этого добивался Евкратис. А он тогда был второй человек в городе после Аполлодора. О, этот Евкратис, кажется, очень опасный человек! И он так богат, так силен еще в Коринфе, хоть уже давно не стратег!  У него столько сторонников. Он так хорошо умеет говорить перед народом. Правда, на мужланском языке. Но это всем нравится. О, народ его по-прежнему очень любит. Сейчас главный его соперник – я. Я вижу, как он меня ненавидит. О, он не упустит возможность занять мое место! Он все делает, чтоб хоть как-то навредить мне, ухудшить обо мне мнение сограждан. Если только Евкратис узнает в чем меня подозревают, он обязательно добьется серьезного расследования. Все ради того, чтобы устранить меня, отомстить за то, что я оказался лучше его и вновь стать стратегом. Неужели он все надеется что коринфяне снова могут его избрать после того, как увидели насколько я лучше.? А почему нет? Это невозможно было года два назад, но сейчас коринфяне вполне могут променять меня на него. Многие считают, что он нужнее Коринфу, чем я, потому что помнят, что долго жили в мире, пока он был стратегом. Продолжения же войны хотят сейчас в основном наемники да те из коринфян, которые не успели еще захватить себе достаточно военной добычи. Многие уже тяготятся войной. Значит, надеяться, что коринфяне простят мне убийство двух своих сограждан не приходится. Они не простят уже хотя бы потому, что очень опасаются произвола сильного человека. Одно лишь прощение, пусть и любимому стратегу, может побудить и других совершать произвол. А это уже не демократия. Да и до переворота так недалеко: может захватить власть в городе кто-нибудь желающий стать тираном. А у Евкратиса это любимая песенка – он всех стращает тем, что я дескоть мечу в тираны. Да и как стратегом мною сейчас уже не очень дорожат. Незаменимым уже не считают. Все из-за этого Адронодора. Да, он теперь новый любимец коринфян. Они с ним связывают большие надежды. Иные говорят, что он способнее меня и достойнее стать стратегом. Вот уж не думал, когда назначал его командующим кавалерией, что обретаю такого сильного соперника. Я только думал о его доблести, очень хороших стратегических способностях, о том, какую пользу он может принести нам, если будет командующим конницей. Но о нежелательных последствиях для себя совсем не подумал. Не подумал, потому что был слишком уверен, что со мной никто из коринфян не сравнится. Так что теперь коринфяне меня легко могут отдать под суд – заменить есть кем. И все же, думаю, дознание скоро не начнется. Скорей всего мне дадут завершить завоевание хотя бы Аркадии, а уж потом займутся мною. А пока телохранители мои будут не только защищать меня, но и сторожить как арестанта... Смогу ли я успешно командовать тогда, если на душе такой груз будет?.. Но что это я все запугиваю себя, хотя наоборот должен успокаивать, чтоб не краснеть и так глупо не волноваться, когда говорят о Писандре и Клеархе. Ведь это может меня с головой выдать! Но что же, что же я долен делать, чтоб не допускать больше такого. Да просто помнить, что мою вину доказать невозможно. Ведь свидетелей тех поединков не было… Да и какая это вина?! Я убил мерзавцев, которых нельзя было не убить. О, как я рад, как я рад, что нашел наконец и убил убийцу матери и сестер! Вот это действительно радость! Больше они, наверное, не гневаются на меня, сестры и мать. Вот о чем я должен думать, когда мне кажется, что я совершил преступление. И о том, что эрринии теперь тоже не гневаются на меня. О, я представляю как благосклонно они взирают сейчас на меня! Даже самыми обильными жертвами невозможно так угодить этим богиням, как успешно совершенным возмездием. Они и дальше мне будут помогать. Вот о чем я должен вспоминать, чтоб не допускать больше то странное волнение, которое может погубить меня»,
     С такими мыслями Пифодор въезжал в стан коринфского войска.
     На улицах и переулках лагеря было еще совеем малолюдно: много воинов продолжало отсыпаться в палатках после несения ночной караульной службы (сейчас полесады, возведенные вокруг осажденного города, охраняла дневная смена) и лишь некоторые уже проснулись и вышли на свежий воздух прогуляться, поговорить друг с другом. Они были в солдатских хламидах, некоторые в туниках, редко кто с оружием – коротким мечом у пояса. В специально отведенных местах у куч хвороста хлопотали повора, разжигая костры, чтобы приготовить ячменную кашу.
     Все, едва увидев стратега, кричали ему приветствия.
     Пифодор подъехал к своей палатке, стоящей перед большой площадкой для проведения войсковых сходок, соскочил с коня и отдал поводья слуге. Затем он велел подать ему чашу с вином и венок. Слуги поспешили исполнить приказ. Пифодор снял шлем и отдал щитоносцу, как называли греки оруженосцев. Затем надел на голову венок и с чашей в руке подошел к походному алтарю, находящемуся поблизости от палатки стратега. Молча помолившись эрриниям, совершил им возлияние.
     Он повернулся, чтобы отойти отсюда, и увидел приближающихся Стратона, еще не снявшего из доспехов ничего, кроме шлема, жреца в белом долгополом хитоне и его слугу, ведущего крупного козла, с надетым на рога красивым венком из весенних цветов. Такие же венки были и на головах приближающихся людей.
     – Вот веду жертву Гермесу… Раз обещал. Богов обманывать нельзя, – как-то виновато и с досадой прогворил Стратон. – Зная, что ты все придерживаешься обета пить только воду, я уж не приглашаю тебя на пир, владыка, – ты все равно откажешься. Но самый лучший кусок жертвенного мяса обязательно пришлю тебе. И на жертвоприношении приглашаю тебя побыть.
     Боясь прогневить Гермеса, Пифодор согласился присутствовать при обряде заклания, хотя и не любил видеть смерть животных.
     Когда жертвоприношение закончилось, он пошел к своей палатке. Не дойдя до нее, опять услышал голос Стратона. Тот догнал его и сказал:
     – Постой, владыка! Обожди малость.
     Пифодор остановился и повернулся к нему.
     – Писандра-то с Клеархом все нету. Надо бы уж послать искать их. Прикажи, владыка! Так на душе у меня неспокойно за них. Чую – беда какая-то.
      – Да что ты, Стратон?! Мы же только вернулись. Рано еще. Что ты, не беспокойся, – ответил Пифодор и вдруг почувствовал как неприятное предательское тепло появилось на лице и расползается до ушей. Он понял, что снова краснеет, а поняв это, испугался и ощутил, что краснеет еще сильнее. Ему показалось, что голос его прозвучал опять виновато, испуганно, неуверенно. И вновь на Пифодора удивленно смотрели глаза Стратона, причем теперь как-то любопытно-хитровато. То был уже почти подозрительный взгляд. Под этим взором Пифодор так растерялся, что неожиданно для себя самого отвернулся. И тут же понял, что совершил непростительную ошибку. «Что я делаю?! Это же совсем глупо! Ну все, я пропал!» – мелькнуло в голове.
     Будучи хорошим стратегом, он мог мгновенно принимать правильные решения в военной обстановке. Но в других случаях не всегда умел находчиво, легко выйти из затруднительного положения. Тем не менее сейчас ему удалось моментально придумать как поступить: он решил показать, что покраснел и отвернулся только под влиянием гнева.
     – Да ты что, Стратон?! Ты что совсем потерял голову от своей похоти?! Ты думаешь, что я не понимаю, что ты с ума сходишь от ревности и так торопишь меня просто потому, что хочешь поскорее помешать любовникам! Но если ты еще раз подойдешь ко мне с таким вопросом, то учти, – я включу тогда тебя в число тех, кого собираюсь выпороть!
     Угроза эта подействовала на Стратона так, что он поспешно отошел от стратега и напомнил ему в следующий раз о Писандре и Клеархе только тогда, когда уже имелл достаточно оснований обвинить его в их убийстве.
     Войдя в свою палатку, Пифодор снял с себя доспехи и, возлегши на ложе, с аппетитом съел поданную ему рабом пищу, – сыр, пшеничный хлеб. Выпил много воды.
     – Должно быть, нелегкой была охота, владыка? – спросил слуга. – Вид у тебя такой усталый, как после хорошего боя, или, как будто ты из палестры вернулся.
     Пифодор ничего не ответил и только посметрел на держащую кубок с водою свою правую руку: она дрожала. Он знал, что такое бывает после продолжительных тяжелых физических усилий.
     Внутри палатки было сумеречно. Неожиданно парусиновые потолок и бока палатки посветлели и внутри нее тоже сразу стало светлее. Ярко и весело засверкал узкий промежуток между завесами, закрывавшими вход. Пифодор понял, что из-за облаков появилось солнце. А здесь еще сохранялся ночной и утренний холод, отчего было неуютно.
     Поев, наш герой поскорее вышел наружу, чтобы погреться в солнечных лучах. Следом за ним вышел слуга, неся складной деревянный стул, который поставил туда, куда указал стратег.
     Пифодор сидел, наслаждаясь теплом. Но солнце так стало припекать, что пришлось пересесть в тень, по другую сторону палатки. Из-за нее послышались голоса. Пифодор отчетливо различал только один из них, говоривший:
     – Да он только что тут был… Вон там сидел – на солнышке грелся… Не знаем… Он нам не сказал, куда пошел… Может, по лагерю пошел прогуляться… Он это любит.
     Из-за угла палатки выглянул один из стражников, охранявших вход в нее, и воскликнул:
     – Да вот же он где! Здесь сидит! Пересел сюда.
     Вслед за тем к Пифодору подошли чуть ли не все его телохранители.
      – Владыка, да что ж ты нас так пугаешь сегодня?!
      – Мы уж думали, ты опять спрятался!
      – Нашу бдительность опять проверяешь! – говорили воины.
     «Вот ведь как я их запугал, – подумал Пифодор. – Каждый хочет показать, что очень старается охранять меня, боится как бы я его для экзекуции не выбрал».
     – Ну что вы все ко мне пришли? Что мы в бой что ли идем? Двое останьтесь, вот ты и ты, а остальные идите – отдыхайте. Потом смените их, как обычно, когда я велю, – сказал он.
     Стратег оставил подле себя Мосхиона и Теагена, к которым испытывал особые симпатии за их боевые заслуги и веселый добрый нрав. Они чаще и дольше остальных телохранителей находились при нем.
     Пифодор отправился с ними прогуляться по лагерю, чтобы побеседовать с воинами. Он любил это делать, зная, что такое непосредственное дружеское общение стратега с солдатами больше раполагает их к нему и позволяет выяснить настроения в войске.
     Среди палаток теперь везде было людно: большинство воинов поднялись после сна и собирались обедать. Все приветствовали Пентакиона, интересовались как прошла охота. Наш герой удивлялся, что многие уже знают, что он охотился. Сопровождающие его телохранители говорили всем, что Писандр и Клеарх потерялись на охоте: казалось, они радуются возможности первыми сообщить эту новость. Она повсюду производила сенсацию. Это наполняло душу Пифодора тревогой. Писандр имел слишком много друзей и любовников в войске. Поэтому известие вызывало везде оживленные расспросы.
     Пифодора злило, что Мосхион и Теаген извещают всех об исчезновении Писандра и Клеарха. Но запретить им это делать он не мог, поскольку опасался вызвать подозрения. Возможно, такое опасение было излишним. Но не мало встревоженный, опасающийся разоблачения Пифодор полагал, что и излишняя осторожность сейчас не помешает. Наконец он не выдержал и повернул обратно.
     Выйдя на площадь для проведения войсковых сходок, увидел шестерых своих телохранителей, которые, едва завидев его, сразу направились к нему. Когда они приблизились, один из них, Аристид, рослый красавец, с необычайно большими голубыми глазами и длинными светлыми локонами (он был без шлема) сказал:
     – Владыка, Писандра-то все нет… и Клеарха – тоже. Прикажи поиски начать.
     – Пошли нас, – поддержал Аристида другой воин, Андокид, лицо которого было бы миловидным, как у девушки, если б не шрам на щеке, делавшим его менее привлекательным, но зато мужественным. Хотя Пифодор в недавних разговорах с солдатами отметил про себя, что уже не волнуется очень при упоминании о Писандре и Клеархе, хотя он не переставал думать об этих убитых им людях, продолжая самоубеждением отгонять чувство преступной вины и, помня, что скоро придется посылать на их поиски, обращение сейчас к нему с такой просьбой телохранителей совершенно застигло его врасплох. Он почему-то растерялся и к ужасу своему почувствовал, что опять сильно покраснел. Но стратег прибегнул к той же уловке, какая выручила его в схожей ситуации, когда с поисками Писандра и Клеарха торопил Стратон. Пифодор притворился сильно разгневанным, стал обвинять подошедших воинов в постыдной похоти, упрекать в том, что на самом деле не беспокойство за задерживающихся на охоте товарищей понуждает их торопить с поисками, а лишь ревность к Клеарху, стремление помешать ему принадлежать Писандру. Закончил брань предупреждением, что если они еще приблизятся к нему с подобной просьбой, то у него не останется сомнений кого из телохранителей подвергнуть обещанному телесному наказанию. Угроза эта подействовала на них не меньше, чем на Стратона.
     Наш герой поспешил послать посыльного к начальнику отряда, несшего караульную службу вокруг лагеря, с приказом никого не выпускать из него без разрешения стратега.
     Но напрасно Пифодор полагал, что оградил себя хотя бы на некоторое время от приводивших его в подозрительное замешательство упоминаний об убитых им соотечественниках. Молва о том, что не вернулся с охоты Писандр, весьма известный, как уже говорилось, среди солдат, быстро разошлась по лагерю. Совсем скоро к Пифодору подошли человек двадцать обеспокоенных воинов и стали просить поскорее отправить их на поиски Писандра и Клеарха. С самого начала разговора с ними наш герой покраснел и испытал такое же волнение, как и незадолго перед этим, услышав такую же просьбу от телохранителей.
     Конечно, он незамедлительно опять использовал испытанное средство, позволявшее ему скрывать истинную причину своего волнения и отгонять от себя просящих начать поиски людей, одно упоминание имен которых теперь уже наводило на Пифодора страх. Но на сей раз этот надежный способ не дал желаемого результата, поскольку брань не была подкреплена угрозой применить экзекуцию. И в самом деле, стратег не имел никаких оснований угрожать ею стоящим сейчас перед ним воинам, тем более, что шестеро из них были сотниками, а один – хилиархом, которых подвергать телесным наказаниям допускалось лишь в крайних случаях. (Примечание: хилиарх – тысячник).
     – Да что ты, владыка, что ты?! Да у нас и в мыслях не было ревновать Писандра!
    – Мы просто все его любим. Но не ревнуем.
    – Мы вообще никого не ревнуем друг к другу. Это наше правило. Можешь сам в этом убедиться, если хочешь – становись нашим братцем.
    – Мы очень рады будем. Не пожалеешь, владыка.
    – Ты назвал нашу любовь похотью. Но разве плохо то, что угодно Эроту? Уж не считаешь ли ты себя выше бога?! – сказали ему они. Пифодор почти не улавливал смысла того, что они говорили – настолько был растерян, озабочен тем, сильно ли заметно покраснение его лица. Нашему герою хотелось, как говорится, провалиться сквозь землю. Ему уже казалось, что все начинают его подозревать. В состоянии крайнего замешательства он ничего лучшего не придумал, как повернуться и, не сказав больше ни слова, уйти в свою палатку.
     Войдя в нее, он сразу пожалел о таком поступке, но понимал, что если вернется, то это будет выглядеть еще более странным.
     «Да, ну и ну,.. какую глупость я опять выкинул! Еще хуже, чем когда со Стратоном говорил, – думал с испугом и возмущением на себя Пифодор. – Вот уж они удивились! Представляю как! Конечно, они теперь меня подозревать будут!»
     Из-за пурпурных завес, прикрывавших вход в палатку, послышались слова:
     – Говорят, он тоже завистник Писандра.
     «О, это хорошо! Это очень хорошо, если они так считают! – обрадовался Пифодор. – Уж лучше пусть считают меня его завистником, чем его убийцей. Но вдруг,.. но вдруг так только один из них считает, тот, кто сказал это, а остальные начали меня подозревать. Нет, надо поскорей, поскорей что-то придумать!»
     – Эй, Подикар, – сказал он рабу-нумидийцу, – выйди к ним, скажи, что у меня сильно зубы разболелись. Так, что я говорить даже не могу. Скажи, что я поэтому и ушел от них. Но как только боль чуть отпустит, сразу выйду к ним.
     Слуга выполнил его поручение.
     «Да что же это происходит со мной такое?!.. Не пойму… Ведь я же убеждал себя, убеждал! И что толку?! Опять это волнение, когда не нужно… Краснею, как дурак!.. Но разве я виновен?! Разве я преступник?!.. Ну, пусть виновен, пусть преступник! Но кто докажет?! Свидетелей нет. Доказать невозможно, – опять углубился в размышления Пифодор. – Я боюсь вызвать подозрения, но я все делаю, чтобы вызвать их! Ну ладно, пусть волнуюсь, ну, пусть краснею,.. но куда хуже то, что я препятствую поискам! Как я сразу не подумал об этом?! Да я должен показать, что больше всех беспокоюсь о пропавших, что прилагаю старания их разыскать! А я что делаю?! А я все наоборот делаю! Как я мог так глупо поступать?! Но почему, почему же я препятствую начать поиски? Что, неужели я и вправду боюсь опять увидеть их, Писандра и Клеарха, их трупы? Разве я боялся когда-нибудь увидеть мертвых врагов? Да никогда. А на этих убитых гадов, подонков, которые надругались над моей семьей, я смотрел только с радостью – и сегодня утром, и тогда еще, когда мы взяли первую крепость аркадян. Тогда их большинство погибло. Как радовался я! Жаль, что до сегодняшнего дня, пока я не убил этих двух подонков, никто из них больше не погиб. Как-будто их заговорил кто-то. Наверное, какое-то божество им помогает. А может, просто самые сильные остались. Но я сейчас не об этом,.. а о том, что не должен бояться тех, кого убил сегодня. Что, они поднимутся что ли и укажут на меня пальцем? Чего их бояться-то? Но разве я боюсь? Да, конечно, нет. Смешно даже. Но почему же тогда я не разрешаю начать их поиски? Даже сам не знаю… Просто почему-то не хочется их видеть. Наверное, и правда боюсь. Но не их, а неизвестности: вдруг сделаю что-нибудь не так, отчего все сразу поймут, что это я их убил. Разве мог я ожидать, что поступлю так глупо, как сейчас поступил – отвернулся и ушел?! Впрочем, разве я не убедил себя, что мне нечего бояться? Свидетелей нет. Кто докажет?! Все, надо идти поскорее исправлять ошибку. Пойду, скажу им, что сейчас же прикажу начать поиски».
     Приложив руку к щеке, со страдальческой миной и с мыслью: «Идея сослаться на зубы, кажется, совсем не плохая», он вышел из палатки.
     Друзья Писандра и не думали расходиться, в нетерпении ожидали стратега и очень обрадовались, снова его увидев.
     – О,.. эх, владыка как тебя прихватило-то!
     – Вот так поохотился. Продуло, видать.      
     – Аж покраснел: как болят-то – сочувственно заговорили они.
     – Ну, понятно теперь почему ему безразлично, что двое не вернулись с охоты.
     – Ему сейчас не до них, конечно.
     – Да, если зубы разболятся, то, бывает, света белого не взвидишь.
     – Вы правы, друзья – боль моя невыносима, – ответил Пифодор. – Но даже она не может заставить меня забыть о моих воинах. Однако я по прежнему считаю, что опасения ваши совершенно напрасны. Я же говорил уже, что они просто задержались. Такое бывает с охотниками. К тому же вы знаете, что они любовники, а влюбленные часто вообще времени не замечают. Я же их хорошо понимаю. Поэтому и не тороплюсь нарушать их уединение. Если вы не ревнуете, как говорите, то тоже должны их понять. Не старайтесь им помешать. Еще немного подождем и, если…
     – Подождем?! Да ты что, владыка?!
     – Куда ждать-то?! Нельзя больше ждать!
     – Мы боимся как бы беды какой не было! –  недовольно зашумели воины.
     – Да какая беда?! Что вы?! Враги-то все вон где! Вон там, за городскими стенами от нас спрятались! Кто на них, на Писандра с Клеархом, мог напасть?! Еще немного подождем, а если и тогда они не появятся, то, обещаю вам, я сразу распоряжусь начать самые тщательные поиски. Все, подождем еще немного, совсем немного! – последние слова стратег произнес тоном приказа и ушел в палатку. Уходя, он услышал за спиной:
     – Да что вы его слушаете?! Пойдемте! Надо начинать искать скорее.
     – Ты думаешь, так просто из лагеря выйти? Кто тебя пустит? А без разрешения могут за перебежчиков или дезертиров принять. Тогда вообще не поздоровится. Они ведь, стражники, долго разбираться не будут.
     «Потяну еще. Как можно, дольше. Сколько удастся», – подумал Пифодор.
     Но скоро ему сообщили, что вернулся конь Клеарха, но без хозяина и даже без сбруи и попоны.
     Всем сразу стало ясно, что Клеарх и, возможно, Писандр попали в беду. Пифодору пришлось незамедлмительно послать их разыскивать отряд всадников. С наступлением сумерек поиски завершились, не принеся никакого результата. Утром возобновились и ближе к середине дня в лагерь были привезены тела Писандра и Клеарха.
     Все решили, что те стали жертвой нападения аркадян, которые, скрытно находясь в тылу противника, стремятся истреблять небольшие группы вражеских воинов, рыскающих на захваченной территории с целью грабежа.
     Проститься с Писандром и Клеархом и оплакать их (существовал непременный обряд оплакивания усопших) пришли сотни воинов.
     Как ни опасался Пифодор выдать себя своим поведением, когда снова придется увидеть убитых им соотечественников, этого не произошло: он глядел на них также спокойно, как давно привык глядеть на трупы воинов, и удивлялся, что мог поддаваться непонятному страху в ожидании вновь увидеть мертвых Писандра и Клеарха.
     Когда же огонь и дым охватили на погребальном костре их обезображенные смертью тела, к нему, как во время возвращения с охоты, пришло торжественное, радостное чувство с легкой приятной задумчивостью, от сознания, что удалось-таки найти и уничтожить непосредственного убийцу сестер и матери, что основная часть возмездия уже осуществлена, и не будет больше так сильно мучить чувство вины за невыполненный долг.
     После окончания кремации, когда многие друзья Писандра и Клеарха стали совершать возлияния над их прахом, стратег тоже велел подать ему чашу с вином, причем непременно только с фалернским. Вылив ее содержимое на пепел, он проговорил:
     – Ну что ж, Писандр, ты просил угостить тебя фалернским? Видишь, я уважил твою просьбу, пусть и с небольшим опозданием.
     –Что,.. что ты сказал, владыка? – спросил стоящий рядом Теаген. – Ах да, он, в самом деле, любил фалернское. Это верно. Еще как любил.
     На следующий день, как и собирался, Пифодор велел высечь восьмерых оставшихся в живых участников расправы над его семьей. Он получал удовольствие, глядя на мучения своих ненавистных врагов и даже завидовал экзекутору, сожалея, что высокое положение стратега не позволяет заменить того на его рабочем месте. Видя как вздрагивают наказуемые при каждом ударе хлыста, он мысленно приговоаривал: «А им было еще тяжелее» и вспоминал ужасную сцену насилования матери и сестер, невольным свидетелем которой стал в детстве.