Эх, дороги... 7 Незадавшийся рейс

                НЕЗАДАВШИЙСЯ РЕЙС




     Лесопромышленный комбинат размещался в городе, кругляк вывозили на переработку лесовозами по зимнику, т.е. по бездорожью. От города по трассе 60 км, затем столько же проселком до Сохондо, где было отделение ЛПК, и километров 30 до участка. Иногда эти 30 км составляли по времени половину пути. До верхнего склада на буксире за трактором еще километров пять. Таким образом, на погрузку одного лесовоза уходило час - полтора. Грузилось несколько машин. На погрузку всех машин уходило от шести до десяти часов. Да еще обратная дорога часа четыре. На участке было законом, самый молодой последним грузится и последним выезжает. Это смахивало на дедовщину в армии, но традиция есть традиция. Объяснить это можно было чисто житейскими обстоятельствами: у зрелых семьи и домашние заботы, молодежи проще, танцульки не убегут. Я грузился последним. Выходило, что рабочий день у меня начинался в семь утра и заканчивался часов в восемь, а то и десять вечера. Не до танцев! Загрузившиеся первыми, попадали под разгрузку часа в два дня, многие успевали сделать второй рейс. Работа сдельная, время ожидания не оплачивалось. Получалось, что одинаковая плата была и за семь и за четырнадцать часов работы. Так и ковались стахановские кадры орденоносцев. Но тогда я не заморачивался, все казалось в порядке вещей. Теоретически можно было выехать пораньше, чтобы приехать первым, но этого сделать не позволяла организация труда на предприятии. Запрещалось появляться на участке одному, требовалось не менее трех автомобилей и покидать участок следовало в составе не менее трех, одного бросать было нельзя. Дело в особом контингенте, который подбирался на лесозаготовительном участке. Местного населения было мало, хватало лишь на младший состав ИТР и учетчиков.

        Непосредственно валкой леса занимались сезонные рабочие, невесть откуда набиравшиеся, прибившиеся и приблудившиеся. В двадцать четыре года, я имел за плечами около 10 лет трудового стажа, включая армию, но такую публику увидел впервые. Организация труда и отношения между собой на предприятии были специфичными. Коллективом это было назвать нельзя, здесь уживались два, совершенно антагонистических, мира. Они умудрялись, находясь на одном объекте, не пересекаться друг с другом. Первые, это постоянные штатные работники, обычные люди с обычным укладом жизни. Вторые, сезонники, люди совсем необычные, прежде всего бросающиеся в глаза асоциальностью. Это бродяги, позже их стали звать БИЧами (бывший интеллигентный человек), сейчас таких зовут БОМЖами. Откуда они брались в тайге непонятно, но по первому зову начальника участка создавались бригады этих искателей приключений. Приходили со своей иерархией, привычками и запросами. Впрочем, запросы невелики: поесть, выпить и поспать. Продукты завозились, бараки отапливались, инструмент выдавался. С выпивкой сложнее. Несанкционированные загулы были исключены, в тайге водкой торговать некому. С другой стороны, ради нее эти люди и работали. Как их оформляли на предприятии, я не знаю, ясно лишь, что в обход всех законов. Хотя бы потому, что документов у них не было, и отзывались они, в большинстве своем, на клички. Сложился такой цикл: набирали по списку человек тридцать, расселяли, завозили продукты, давали задание. Больше их никто не считал до выдачи зарплаты. Зарплата выдавалась условно. Приезжал начальник участка, привозил расчеты. Вычиталась плата за питание, проживание, спецодежду, поврежденный инструмент. Завозилась новая партия продуктов из расчета месячного пропитания. Затем остатки зарплаты выдавались натурой, т.е. водкой. Все чохом. Начальство уезжало, и на неделю участок закрывался без права его посещения. Через неделю приезжал начальник участка, переписывал личный состав, давал задание, и все повторялось. Личного состава могло оказаться меньше или больше. Откуда взялись лишние люди, и куда подевались исчезнувшие, никого не интересовало. Персонального учета не было. Исчезали чаще всего самые забитые, их место занимали подобные. Естественный отбор.
    
      Руководство учитывало эти особенности коллектива и старалось при организации работ свести неприятности до минимума. Вплоть до того, что в каждом звене лесовозных машин должен был присутствовать хотя бы один водитель, умеющий разговаривать с лесными людьми. В этом большой проблемы не было, в гараже предприятия, среди работяг, отсидевших по десять и больше лет, тоже хватало. Многословие не поощрялось, даже наоборот.
     Помню, как я первый раз появился на участке. Прошел инструктаж о правилах поведения с «коллегами», послушал старших товарищей. До этого приходилось работать на стройках, служить в армии, общаться с бывшими заключенными, даже делить с ними кров и стол. В общем, считал себя достаточно подготовленным. Приехали мы втроем, Пашка Макаров был нашим «специалистом по работе со спецконтингентом», где-то сорока пяти - пятидесяти лет крепкий мужик, лет пять назад вернувшийся на родное предприятие после очередной отсидки. А попадали туда, в основном, за пьяные подвиги.
        Первым под погрузку встал Павел Реутов, затем Макаров и за ним я, если никто не подъедет из ветеранов. Морозец небольшой, градусов двадцать, тайга чистая заснеженная, метрах в тридцати кусты голубики с опавшей листвой и ярко синевшими на фоне снега ягодами. Пошел собирать. Трудно представить большего лакомства, но через пятнадцать минут язык и щеки изнутри онемели, вкус перестал ощущаться. Решил подойти к костру, возле которого стали собираться рабочие, погреться и покурить. Расселись они на чурбаках, протягивая к огню руки и переговариваясь между собой. Мой ЗИЛ-157 стоял недалеко. Один из них спросил: «Твой?», - «Мой», ответил я. Он встал, подошел к машине, открыл дверцу, достал сумку с продуктами и стал делить их между товарищами. Я не знал как себя вести. Если бы хамство проявилось в какой-то явной форме, это одно дело. А здесь еда, не вырывать же из глотки. Да и все правила общежития, привитые мне еще с детства в интернате, гласили, что куском надо делиться. В то же время я понимал, что со мной поступают бесцеремонно и унизительно. Пока я соображал как быть, подошел Пашка Макаров, увидел мою сумку в руках лесоруба и ни слова не говоря, врезал ему между глаз так, что тот опрокинулся вместе с чуркой в костер, все брызнули по своим рабочим местам, некоторые с хохотом.
- «Вот так надо, иначе они тебя и в кусты затащат и штаны снимут, понял?», -«Понял», - ответил я.

    Дело было в пятницу, во второй рейс никого не ожидали, оставалось загрузиться мне и трогаться в путь. На этот раз замыкающей была та же тройка, два Павла и я. Обычно вместе выезжали с участка, затем проезжали станцию Яблоново. После станции начинался Яблоновский хребет, который на нашем пути состоял из трех перевалов: Большого, Среднего и Малого последовательно. Наверное, у них есть официальные названия, но мы называли их так. На первом из них мы останавливались, перекусывали и отправлялись до конца маршрута, не страхуя друг друга, считалось, что опасности позади. После спуска с первого перевала был небольшой карман, позволяющий  при необходимости съехать с дороги остановиться, и не мешать движению. Дальше до самой трассы такой роскоши не было. Когда засыпало снегом, то дорога становилась одноколейной и встречные машины разъезжались не по правилам ПДД, а по соображениям целесообразности, учитывая категорию машины, характер груза, направление движения и т. д., все для того, чтоб правильно оценить преимущество и разойтись без потерь.
Часто это нужно было сделать на ходу одновременно и безошибочно. Например, если при встрече двух равноценных автомобилей, один идет сверху, а второй снизу, идущий снизу должен на всем ходу врезаться в занесенную обочину, чтобы освободить дорогу встречному. Затем сдавал назад и если застревал, то тогда проехавший мимо него останавливался, брал на буксир и легко вытягивал на дорогу. Если бы по обычным правилам дорогу уступил спускавшийся, то встречный не смог бы его вытянуть на дорогу, т.к. нужно тянуть наверх. А это по снегу невозможно.
Но сейчас дорога была накатанной, только по обочинам высились копившиеся годами штабеля бревен с лесовозов, которые ломались в пути, т.к. погрузить назад в машину здесь их было нечем. Так и догнивало это народное имущество по всем лесовозным дорогам Сибири, благо в тайге лишних глаз нет.
  Поднялись на первый перевал, расположились перекусить. Мужики достали бутылку водки, разлили. Я не пил, им пришлось распить на двоих. Это было обычным делом, с такого пустяка они не пьянели, а ГАИ останавливать лесовоз не отваживалось. Лес мы возили на прицепах-роспусках хлыстами, поезд получался длиной метров 30-35, весом более двадцати тонн и остановить эту махину значило парализовать  все движение. К тому же, не подозревали, что на столь серьезной работе водители позволяют себе расслабиться.
Выстроились в прежний порядок и тронулись. Неписаные правила уже не обязывали двигаться колонной и мои спутники быстро оторвались от меня. Причин было две: их машины ЗИЛ-131 были мощнее и маневреннее моего ЗИЛ-157 и вторая- грузчик челюстника перестарался и загрузил мне,  как и им восемнадцать кубометров, хотя для ЗИЛ -157 больше пятнадцати не рекомендуется. Уговорили меня не снимать лишнее, мол, запас мощности у двигателя всегда есть. Я повелся, о чем вскоре пожалел.
 Обычно на третий, самый невысокий подъем, я поднимался на третьей, иногда на второй передаче. Так же попытался сделать и сейчас. Лишь на середине подъема понял, что машина не тянет, переключился на первую, но уже утратившая инерцию машина останавливалась. Нужно было встать, спокойно включить пониженную передачу и, возможно, оставшиеся сто метров до конца подъема, я бы одолел без приключений. Но ситуация была нестандартная, опыта маловато и я допустил промах. Попытался на ходу включить пониженную передачу, в результате порвал раздаточную коробку. Все! Теперь мой автомобиль не вездеход, а обычная колымага без шансов выбраться на подъем с таким грузом. Утешало одно – возможность на буксире выбраться наверх, дальше перевалов не будет, можно доехать самому.

    Через час ожидания я понял, что помощи может и не быть. Пятница, люди закончили работу, уже стемнело, и только случайный водитель мог оказаться на этой безжизненной дороге. К тому же он должен быть на мощной машине не меньше моей весом. Я стоял на правой обочине со стороны склона. Если грунт чуть под весом груза просядет, то лесовоз потащит вниз, а там метров двести крутизны. Нужно было прижиматься к горе на встречную полосу. Это легко можно было сделать, если бы я мог двигаться вперед. А вот скатываться назад, с плохо управляемым прицепом, нужна была немалая сноровка. Спасли навыки двигаться задом, приобретенные на прежней работе водителем самосвала. Там, на стройках и заводах ЖБИ ездить приходится больше задом, чем передом, да еще и на эстакады разной высоты и ширины. Кое-как прижался к горе. Но теперь я на чужой полосе и каждый спускающийся сверху и зазевавшийся транспорт неминуемо в меня влетит. А освещать дорогу я могу только при работающем двигателе, иначе сядут аккумуляторы. Неприятность в том, что бензина хватает только на дорогу, неизвестно насколько его хватит при прогреве двигателя. Греть же придется, антифриз в те времена был только в армии. Сливать воду нельзя, снега нет, чтоб натопить, а мороз ночью под тридцать. В ЗИЛе продуваемая и без утепления кабина, в ней можно выдержать в теплой одежде при работающей печке. Приехали. Но опускать руки последнее дело. Вышел, при свете фар набрал сухих веток, разложил перед машиной костерок для ориентира. Глушить двигатель при таком морозе можно часа на два, не больше. Прогревать полчаса. Этим определялся режим моего отдыха и бодрствования. Примерно через час на дороге загудел мотор, появился свет фар. Подошел УРАЛ- 375, машина мощная, вездеход. Забрезжила надежда. Но водитель сразу заявил, что порожний и дела не будет. Все же уговорил, но полчаса возни ни к чему не привели. Дал мне пару ведер бензина и уехал. Решил вздремнуть, доев остатки продовольствия перед этим. Не тут то было! Через полчаса начал мерзнуть, зуб на зуб не попадал. Одежда была так себе, больше для форсу, вдруг девчата увидят в двух селениях на всем пути. Запустил двигатель, он прогрелся, но тепло выдувало сразу, как только заглушишь. Часа через два борьбы со сном и холодом в полудреме услышал дикий крик, затем мат явно нетрезвого человека. Остатки моего костра были разметаны мотоциклом «ИЖ-Планета» с деревянным коробом вместо коляски. Это ехали какие то таежники домой на станцию Яблоново. Света у них не было, у меня тоже и они чуть не врезались в машину. После того как разобрались, какого я черта  оказался на встречке и почему они ночью ездят без света, проснулся пассажир в коробе, закутанный в тулуп и стал настойчиво предлагать продолжение банкета. Я отказался, нашел им лампочку, отрегулировал свет, они уехали, посоветовав на прощанье быть осторожнее, не дай Бог шатун набредет. Энтузиазма это мне совсем не прибавило. Разжег заново костер, примерился на каком дереве и как спасаться в случае такого визита. Опасения не были надуманными. Год или два назад на таком же перевале сломалась машина, водитель с кем-то уехал за запчастями, а когда приехал, то увидел, что ремонтировать нечего. Железо кабины было все изодрано на полосы, резина порвана, груз разметан. Все, что можно сломать и покорежить, сломано, покорежено и залито кровью. Счастье водителя, что его не было в машине. Специалисты предполагают, что медведь-шатун в поисках пищи набрел на машину. Страх они в это время теряют. Увидел свое отражение в стекле, ударил и порезался. Тогда, разъяренный, начал машину драть. Кто видел когти медведя, поймет, что кабина автомобиля для него не препятствие. Если предположить, что первое же порванное колесо взорвалось, то можно понять, что зверем овладело бешенство.               

    Вспомнил      еще парочку подобных случаев, и сон как рукой сняло, хотя было уже часа три ночи. Но к утру, при очередном прогреве двигателя опять уснул и проспал около часу, усталость одолела. Проснулся от холода, медведи почему то уже не страшили. Похолодало, проголодался, до рассвета еще часа два. Проверил сумку, еды не было, пить нечего, спать холодно. Вспомнил, как в интернате сбегали осенью или весной от воспитателей жить на чердак. Грелись там самым простым способом, заворачивали голову в плотную материю, и от недостатка воздуха прошибал пот. Нашел под сиденьем большой полиэтиленовый мешок из-под пластиковых деталей, надел его на голову до пояса и сразу согрелся и уснул. Проснулся задыхаясь. Понял, что средство опасное, надо вовремя снимать мешок. Светало, в лесу тишина, мороз усиливался. Побегал по дороге, сделал физзарядку, набрал сучьев для костра. Если кто и появится, то не раньше, чем часа через три, суббота выходной день. Спустился в овражек, где намело немного снега, набрал ведро, решил натопить для питья и вскипятить. Получилось с литр  воды с хвоинками и прочими травяными соринками. Отцедить нечем, пришлось пить так. Стал донимать голод, докурил последнюю сигарету, помогло мало. Часов в девять, совсем в стороне от дороги услышал рокот трактора. Это было бы спасением, но я не мог понять куда он движется. Потом стало ясно, что никуда. Стоит на одном месте или перемещается по какой то площадке. Может быть трелевщик или погрузчик? Тогда появятся и машины, дорога одна, если их грузят, то меня не минуют. Со стороны станции появился ЗИЛ-130 с тентом. Оказалось, вахта везет рабочих на строительство ЛЭП-500 в пяти километрах отсюда, а рокочет бульдозер, который ровняет площадки для опор. Он подальше километра на три. На просьбу прислать его на помощь, посмеялись. Сказали, что это не колхоз и просто так, за здорово живешь, тракторист, рискуя потерять работу, с задания не сорвется,. Шофер дал мне сигарет, канистру воды, два ведра бензина, сказал, что на обратном пути еще отольет. Попросить еды я постеснялся, люди едут на работу. До вечера никого не было, прогревал двигатель очень экономно, с тоской думал о предстоящей ночи. Часа в четыре проехал «Беларусь», пьяный тракторист предложил помощь в разгрузке машины прямо на обочину. Чего стесняться, вся дорога лесом завалена. Это означало неприятности на работе, материальный ущерб, неизвестно какого размера. Да и заявиться на предприятие с позором (машину сломал, груз не довез) не хотелось. Я отверг этот легкий путь, тракторист назвал меня дураком, дал сигарет, больше у него ничего не было, и уехал. Часов в семь стемнело, вернулась вахта ЛЭПовцев. Как только машина остановилась, из кузова раздались недовольные голоса замерзших, усталых и голодных людей, недовольных задержкой. Когда увидели, что я еще не уехал, сразу прониклись сочувствием, стали предлагать «бросить все к чертовой матери, слить воду, и ехать к ним на ночлег». К тому времени я уже созрел, не ел сутки и, если бы машина не стояла на встречной полосе и не являлась смертельной опасностью для встречного транспорта, согласился бы. Они поругали меня за то, что утром не попросил у них еды, а сейчас, все что осталось, они отдали бульдозеристу, работавшему без выходных. Водитель слил мне весь бензин, оставив себе только на остаток пути. Снабдили сигаретами, пожеланиями, советами и уехали. Одна тетка расплакалась, у нее несколько лет назад погиб муж. Опрокинулся грузовик, он выскочил из кабины. Потом  попытался достать что-то из-под машины, та качнулась, придавила ему ногу. Так и не дождавшись помощи, замерз. Воодушевленный этим повествованием, я перешел на вторые сутки своей внеплановой вахты. Бензина было в достатке, добавил еще водитель приблудившегося ГАЗ-51. Холод не страшен, но голод донимал исключительно генеральскими мыслями по Салтыкову-Щедрину. Интересное ощущение, к нему нельзя привыкнуть и нельзя от него отмахнуться. В голову лезли воспоминания из собственной жизни.

    Как-то лет семи, утром вскочил и по дороге на улицу, еще в трусах зацепился взглядом за любимую книжку сказок. Тетка старшеклассница научила читать и, с тех пор, это стало главным пристрастием. Задержавшись на секундочку, зачитался, не обращая внимания на призывы старших к завтраку. Прибежали они через час на грохот от моего падения в голодный обморок. Но физически голода я тогда не ощущал.
   Следующий случай был лет в десять – одиннадцать. Но и тогда страдания пришлось претерпеть больше моральные. Группой, человек десять мы отправились за ягодой без разрешения взрослых. Спрашивать было не очень то и принято, если экспедиция предстояла однодневная. Родители на работе, откуда им знать, сколько времени отсутствовало их чадо. Но в этот раз мы заблудились и засветло не попали домой. Ушли ранним утром, о провизии не позаботились, сначала пробавлялись мангыром, полевыми луком и чесноком, щавелем, потом к вечеру есть захотелось по-настоящему. Набрали по пол-литровой банке земляники. За время скитания все ее съели, кроме меня. Я на это не имел права, т.к. дома обещанную ягоду ждали три младшие сестренки. Нашли нас часов в одиннадцать вечера, домой доставили часа через два и все это время я боролся с собственным голодом и соратниками, которые за эту землянику обещали мне златые горы по возвращении. Я доставил груз по назначению, невзирая на эпитеты, из которых такие как «жадина» и «уродина» были самыми мягкими. И это, кстати, смягчило наказание за то, что бросил детей на целый день голодными и без присмотра, старшей сестренке, было лет пять.
    Потом, уже в интернате, меня наказали лишением обеда. В знак протеста я объявил полную голодовку, которая закончилась на третий день обмороком на уроке. Шум был большой с оргвыводами для воспитателей и запретом порочных методов. Но и тогда голод, почему-то не приносил страданий как теперь.
    Однажды в армии на учениях отстал от части с пустяковой поломкой тягача, застрял на трое суток без провианта, вынужден был, потом на отарах у бурят подрабатывать перевозкой сена (благо, техника мощная) за пропитание. Тоже трагедией не казалось. Или забылось.
   Зато сейчас я отследил все этапы нарастающего чувства. Сначала сосало под ложечкой, потом появились спазмы в желудке, к утру появилась резь, временами невыносимая. Говорят, чувство голода притупляется, но я или не дошел до этой стадии или у меня натура оказалась чересчур впечатлительной. Не притуплялось. Наутро ждать мне было нечего, вахта не придет, в воскресенье у них выходной. Начал по примеру литературных героев искать материалы, которые можно превратить в съедобные. И тут мне повезло, да так, что я и глазам своим не поверил. В инструментальном ящике под сиденьем лежала булка хлеба! Радости моей не было предела. Я совсем про нее забыл, хотя она валялась там с полгода и попадалась на глаза только в случае ремонта, когда нужно было достать инструмент. Но как-то так получалось, что в поле не ломался, а в гараже хлеб в мусорную урну выбрасывать рука не поднималась, да еще на глазах у людей. Обычно мерзлый хлеб на морозе ножом не режется, но этот, заляпанный мазутом и закатанными за долгую жизнь краями , высох еще летом. Поддался только под ударами молотка, превратившись в мелкое крошево. Вкус у этого хлеба оказался необыкновенный. Раньше я думал, что выдержка придает особую пикантность только коньяку и сыру. Проглотил я этот хлеб за один присест, запил холодной водой и понял, что и от невыдержанного еще бы не отказался. Жить стало легче, но не намного.
 

   Представил перспективы. Выходило, что завтра к  обеду подъедут наши, поделятся своим пайком и бензином, а выбраться отсюда я смогу только вечером, когда они погрузятся и вытянут меня на обратном пути. Значит, обречен я на голодное существование еще на сутки, а на  холодное и того больше. Это, если повезет обойтись без непредвиденных происшествий и приключений. Часов в одиннадцать понял, что так жить нельзя. Решил идти к трактористу и уговорить его. В крайнем случае разжиться у него провизией. По дороге идти, со слов ЛЭПовцев километров восемь, а напрямик по звуку казалось рядом. Правда в гору, но это пустяк. Прогрел двигатель, заглушил и отправился в путь, рассчитывая через два часа вернуться с трактором или без, большего времени у меня просто не было. Шел вслепую, на звук. Через полчаса тайга стала пореже, обозначилась вершина горы и на ней крошечный трактор. А звук по-прежнему был рядом. Понять расстояние было трудно, решил идти час и возвращаться, если не успею. Через час я эту гору одолел и предстал перед изумленным бульдозеристом небритый, оборванный и запыхавшийся. Он на всякий случай схватился за ружье. После объяснений, сказал, что вахтовики про меня говорили, но ехать он не может. Дал мне кусок хлеба и сала. Я отказался и стал взывать к его совести, объяснять, что он заблуждается в своих узковедомственных интересах, тогда как речь сейчас об общем социалистическом имуществе, которое надо спасать. Пафос и патетика нарастали по мере осознания того, что еще одна ночь в тайге неминуема. Добил я его тем, что пригрозил поставить в известность о таком его отношении не только руководство, но и общественность. И тогда ему во всем таежном братстве никто руки не подаст. Парень оказался приезжим с еще не слетевшим романтическим флером. Поверил в мои россказни и сдался. Я сел в кабину, грохот двигателя разговаривать не давал, что позволило мне без помех расправиться с его салом и хлебом. Через полчаса спустились, я прогрел двигатель и через двадцать минут был на вершине перевала. Тракторист от объятий уклонился, не оценив степени моей благодарности и не поняв радости, обуявшей меня. К пяти часам дня я был на предприятии. Работало оно круглосуточно, разгрузился, поставил машину на стоянку, слил воду. Так закончился этот незадавшийся рейс.