По ту сторону сумерек

Ночной ветер играл среди ветвей деревьев, то взмывая к звенящим в вышине звездам, то ныряя в густую темно-синюю траву. Больше всего в этом мире он любил ночь, тишину дремлющего леса и звезды — мир, каким он был до прихода в него Детей...
Но среди привычного покоя сейчас он заметил что-то странное, даже не поняв сперва, что изменилось. Там, вдалеке, среди сомкнутых ветвей, танцевал живой огонь. Путники здесь были редкостью, и подавишь порыву любопытства, ветер решил все же взглянуть, кто потревожил его одиночество.

У ночного костра сидели двое Старших. Волосы первой были уложены в косу, а глаза цветом были схожи сейчас шелком ее котты: темно-багряным, как запекшаяся кровь, и сумрачно-серым, как потемневшая в сражениях сталь мечей, что принесли с собой пришедшие из-за Моря, и сложно было сказать, что стало тому причиной — блики огня или горечь мыслей.

— Я не могу понять атани. Как можно жить так — давая слово, принимая решение, говоря что-то, вести себя после, словно и не было ничего, ровно обратно сказанному...
Ты ведь прожила с ними дольше, расскажи, может тебе удалось понять.

Вторая из путниц вздрогнула, когда ветер отвел от лица черные, неровно срезанные пряди, силясь понять отчего кажутся ему смутно-знакомыми ее черты. Янтарно-зеленые глаза потемнели, до краев наполняясь эхом памяти.

— Атани... Они совсем иные, мой друг. Иная природа, память, сознание. Так определено от начала времен. Наши феа — суть от сути Арды, они живут, властвуя над хроа, способные силой своей изчелить раны, или слабостью своей нанести их еще невредимому телу. Так вышло хэри Мириэль: усталое, печальное ее феа не смогло, не пожелало более быть обличенным в хроа. Это скорбный, но милосердный дар — право собственной волей покинуть мир, когда бремя его стало слишком тяжким. Мы живем иначе, для нас раны феа страшнее ран хроа.

С течение веков власть феа над хроа в нас лишь растет, "сжигая" тела. Отчего так? Младшим даны удивительные, санные для эльдар дары. Один из них — забвение. Так в их памяти любое событие, будь оно полно горя или невыразимо-пьянящего счастья, со временем тускнеет, как пергамент книг — желтеют страницы, выцветают руны, и вот ты едва можешь различить слова, остался лишь смутный отголосок...

Беспечные, они вольны своей прихотью записать поверх утраченного иные знаки, подменить память о прошлом другой, более подходящей их нынешнему порыву души, поверив, что всегда были целостными...
Мы помним иначе. Те события, что затронули феа, входят в нее, навсегда становясь ее частью, мы помним их словно они случились — случаются — здесь и сейчас...

Ветер настороженно прислушался, заметив, как пеленой подернулись глаза говорившей, как заплясало на их дне живое воспоминание, иная картина — словно растаял, отступив, ночной лес, став на миг не более, чем сном. Или это просто игра огненных бликов и звездного света?..

Я вижу его и сейчас: густой предрассветный сумрак разлит в воздухе залы, рука сжимает темное полотно на груди, черными лучами расходятся складки ткани, очерчивая контур сердца, звенит выпавшее из раскрытой ладони испещрено вязью символов золотое кольцо, гулко падают слова "Я знаю, это Рок..."

"Не опускай лица, не прячь глаза, прошу. Судьбе в глаза нужно смотреть прямо..."

Мне до погребально костра нести в себе его лицо, его голос, бледное холодное золото волос...
Мы живем, спетые еще в Начале времен, наша судьба уже определена. Атани порой завидую дару прозрения, что свойственен нам, но тогда, видя, как тают контуры мира, слыша, как горчит в произносимых словах немилостиво проступающая правда, я всерьез жалела, что не могу ослепнуть. Лорду хватило смелости смотреть в глаза волчьему оскалу будущего, мне — нет...

Над поляной повисло долгое молчание, лишь потрескивали ветви в костре, и шептал где-то вдалеке родник. Обе путницы потянулись к хворосту. На миг их руки встретились над вспыхнувшим с новой силой огнем.

«Зачем ты говоришь мне все это? Зачем я расспрашиваю тебя? Владычица Вайра уже спряла нить, я вижу, куда она ведет нас обеих… Но видишь ли ее ты?»

«Конечно … Для этого не нужно обладать способностью провидеть, и без того очевиден исход. Дориат впереди, ты можешь не говорить, но я знаю, для чего туда направляешься ты. И что ждет там меня. Нас обеих. Он был прав – это Рок нашего народа, все ушедших. Но впереди несколько дней пути, и я рада разделить их с тем, кого еще могу называть другом…»

— Переписать память… Каково, правда! Выходит, ложь в них заложена от природы, они сами не видят ее?

— Боюсь, мне сложно будет объяснить, но я попытаюсь… Это не ложь. Это – искренность.
Мы живем в этом мире: его часть, почти единые с ним. Мы движемся по тому отголоску Песни, что нам отведем. Отступая, оступаясь, идя против замысла, мы продолжаем видеть ту единственную правду, которой полон мир, нам не укрыться от нее. Возможно, порой мы способны обмануть других. Но не себя.
Мы пали тогда, вслед за ним, обнажив оружие, пойдя против Замысла. Но даже в нашем падении мы остались собой: ни один эльда не сможет стать под его знамена, принести ему присягу. И дело не в нашей силе – мы созданы такими.

Я не смогла тогда остаться в Нарготоронде: слишком тяжело было видеть отпечаток Тени на лицах сородичей, слишком тяжело оказалось ожидание беды. Город был обречен на гибель: не в тот момент, когда воздвигли мост, в тот, когда венец коснулся каменных плит. Мне доводилось слышать слова о том, что Турин погубил Нарготронд, из гордыни пожелав выступить открыто.
Мне кажется, человек его спас… Гибель стояла за плечом каждого, кто был в тот день в тронном зале, но поступив неразумно, вопреки тактике, они спаслись. Ибо мы бережем не хроа, не окружающую нас материю, не творения своих рук, мы ответственны за тот путь, что уготован нашим феа.

Атани… Они свободны от Кругов Мира, они не предпеты. В любой миг своей судьбы они вольны быть кем угодно. По их меркам я провела среди них немало времени и, смешно сказать, порой понимаю их, как себя. Мне доводилось видеть их повседневную жизнь: радость и горе, встречи и расставания, расцвет и угасание…
Не скованные извне, они пытаются сами себе создать границы. Они так легко дают обеты… Они придумывают законы, кодексы, постулаты, словно плотину выстаивая их на пути собственной природы. И как бурлящий поток в половодье так же легко сметают их, когда приходит срок.
Они живут и меняются каждый миг, один их день может быть подобен столетию для нас. И все же и они тянутся к постоянству, покою. Но не способные на него от природы, они чаще не взращивают, а придумывают его.

Мне доводилось видеть, как они дают обеты, которые – это очевидно было тогда – им не дано будет сдержать. Эльда просто не сказал бы подобного, или же, сказав, обрек бы себя… Данное слово мы обязаны держать, несмотря на любые повороты судьбы. Порой мне кажется, что нам просто не дано его нарушить – сплетение нитей все равно приедет нас к исполнению долга. Или к гибели.

Они же… Судьба делает поворот, и они отрекаются от обетов, столь же искренне веря себе, как в тот миг, когда давали их. Они видят мир в единый миг своего бытия в нем: и в тот миг, когда они дают слово, и в тот, когда нарушают его, они видят единственный путь. Они живут так, словно их хроа делят между собой несколько феа. И каждый раз они верят, что в этот раз сделали верный и честный выбор, а те, что ранее не соответствовали ему, были мороком, неискренностью перед собой. Почти ни для кого из них не существует правды, только эта удивительная свобода быть собой в каждый миг, не замечая, как противоречат они сами себе, не видя, как в темных омутах обмана тонут за их спинами те, кто принял искренность за истинность…

Словно бы сумрак сгустился в ночном лесу, звезды замерцали холоднее и строже, вскрикнула где-то одинокая птица, испугавшись чего-то во мраке. Ветер взметнулся, разжигая с новой силой огонь, поднимая вверх сноп золотых искр, словно силясь согреть потемневшее небо, растворить в пляске пламени эту странную горечь мерно падавших в темноту слов…