Там Лин

Равнодушная трава резала руки, оставляя на ладонях тонкие алые росчерки, словно чертя новые линии судьбы. От реки поднимался холодный молочно-белый туман, пахнущий мятой и белой полынью. Драгоценная ночь весеннего полнолуния сияла над спящим миром, в ее серебристом свете окружающее теряло знакомые очертания, и невозможно было понять, что существует на самом деле, а что — лишь плод ее колдовства.

Он брел уже несколько часов; едва от горизонта поднялась луна, он поднялся с ложа, набросил на плечи плащ и, бросив последний взгляд на спящую, неслышной тенью скользнул за дверь. Дом, за долгое время привыкший к своему хозяину, не выдал его и сейчас — не скрипнула половица под мягким сапогом, не охнула протяжно кованая петля двери, он сам сковал ее когда-то. Дом чувствовал, что его покидают навсегда, но ничем не препятствовал этому.

Вдохнув холодный, пряный от разнотравья воздух майской ночи, Там Лин в последний раз огляделся вокруг, иным, ставшим уже чужим и отстраненным, взглядом осматривая привычный пейзаж. Мягко мерцали в свете луны кроны яблонь, белые цветы их казались созданными причудой ювелира-чародея драгоценными украшениями. Лепестки их светились, словно впитав лунный свет. Тихо пел струившийся между корней родник, нежным звоном вторили ему серебряные колокольчики, украшавшие раскидистые ветви. Он вспомнил, как своими руками творила она их, как украшала ими сад, и счастливый ее смех сливался с их голосами.
Белая дева озера, светлая госпожа, чей дар принес ему столько удач и бед. Недаром говорили людские легенды, что дары ее народа всегда обоюдо остры, и мало кому из смертных могут принести счастье. Рыцарь набросил на голову капюшон, поправил перевязь с мечом и шагнул прочь от порога.

Та же ночь летела над миром, когда он, потеряв всякую надежду, не ведая пути и цели, спустился к водам зачарованного озера. Она вняла его безмолвным мольбам, явив ценнейший из даров — меч, созданный искусным мастером ее народа. Светоносный клинок не знал поражения, возведя своего хозяина на вершину славы. Мальчишка, могли он тогда желать большего? Звенели трубы герольдов, ликовала восторженная толпа, а он, преклонив колено, стоял перед прекраснейшей из всех смертных дев, ощущая, как дрожат ее руки, держащие золотой венец, уготованный победителю.

Дженнет, светлая Дженнет... Водопад каштановых волос, тяжелыми волнами спадавших на хрупкие плечи, тонкое и гибкое как лоза тело, кожа, соперничавшая с королевскими шелками, глаза, разящие неотвратимее стали его клинка. Он помнил ее улыбку, когда она держала на руках их первенца, и воспоминание это жгло его сны, обращая их в кошмары...

Та же ночь сияла, до краев полная магией, как самым драгоценным из вин, пьяня и кружа голову. Ее колдовской хмель вливался в кровь, ласковый и неотвратимый, словно яд. На исходе пятнадцатого года, он шагнул в колдовской круг танцующих, принеся с собой драгоценный дар и собственное сердце, лишенное покоя. Ему казалось, сама ночь, что старше мира, смотрела на него глазами Озерной леди. И он сам не заметил, как колдовство ее взгляда захватило его, увлекло за собой, опутало грезой о нездешней жизни. Рука об руку покинули они то место, направившись вслед за взошедшим солнцем.

Новый дом обрели они. Золотым медом сияло дерево стен, и лучи заходящего солнца рисовали в его витражах узоры сказочных снов. Ветер полнился ароматом цветущих яблонь и звоном камыша. Она первой шагнула через порог, нежно касаясь рукой теплого дерева, словно приветствуя старого друга, а рыцарь вдруг увидел перед собой живую женщину из плоти и крови, давно уже перешагнувшую порог юности. Толстая коса спускалась на спину, светлые глаза с тонкими лучиками морщин светились теплом и заботой, и словно бы какой-то беспомощностью.

— Ты желал обрести дом. Таким было твое видение. Достойна ли его реальность?

Тогда он не смог понять этого, но к светлому покою, теплой волной окатившему его сердце, впервые примешался страх. Отступившее волшебство вдруг напугало его, словно неясный призрак коснулся груди, холодной чешуей кожи прильнув на мгновение к сердцу и замерев до времени в тишине. Она стала земной женщиной...

Ото дня ко дню, от луны к луне тревога росла в нем, словно болотная змея, все туже свивая кольца у сердца. Все тусклее становились его дни и холоднее ночи. Она стала чудесной хозяйкой, заботливой и нежной, ему оставалось только диву даваться, откуда ей были известны все нехитрые премудрости повседневной жизни. Зрели алые яблоки в их саду, тянулись, впитывая в себя свет солнца, золотые колосья пшеницы. Она сама собирала их, сама молола драгоценные зерна и месила хлеб, чесала жесткие льняные стебли, и ткала тонкое нежное полотно. В этой повседневности она стала кроткой и тихой, словно и не была никогда иной, словно не стучала в ее сердце кровь тех, кто видел первую зарю этого мира.

Лишь в ночи близкие к полнолунию видел он ее другой: тайком она покидала дом, думая, что он не знает о том, и уходила в сад, до зари сидя среди деревьев и слушая песню воды, камышей и колокольцев. Там она становилась прежней: словно укрытые звездной пылью падали на плечи темные волосы, бездонные глаза сияли, вобрав в себя лунный свет, полный такой нездешней тоски, что сердце холодело от ее прикосновения. И однажды он решился...

Луна прошла через небо и скользнула к горизонту, когда, наконец, он остановился, чтобы оглядеться. Лес остался по правую руку: величественные вековые деревья венчали высокий склон как исполинские стражи, тихий ночной ветер говорил с ними о чем-то своем, и вторил его речам прибрежный тростник. Воспоминания нахлынули ледяной отрезвляющей волной: вот Солнечный король ведет его сквозь расступившийся круг к увенчанной звездным светом высокой фигуре, вот он, склоняясь, протягивает ей волшебный клинок, не смея поднять глаз. Тепло ее ладоней, когда она вложила их в его руки, прозрачный бисер ее слез... Застонав, рыцарь упал на влажную от росы траву, с силой сжимая в руках острые стебли.


— Там... ты ли? — то ли оклик, то ли тихое дыхание ветра в звонких ломких стеблях.

Он поднял глаза, и новая боль жгучей волной окатила его сердце. Она стояла перед ним: растерянная, почти испуганная, и еще более прекрасная, чем в тот день, когда он принял из ее рук драгоценный венец. Он зажмурился, силясь прогнать видение, но напрасно -- она не исчезла. Взлетели крыльями шелковые рукава, она метнулась к нему, опустилась рядом на траву, сжала пылающее лицо в тонких холодных ладонях, еще не веря, что видит его наяву.


— Дженнет... — прошептал он и словно в нежные объятья, упал в забытье.

Очнулся он, когда солнце уже взошло над холмами. Мир полнился его золотым светом и победным звоном птичьих голосов. Он лежал на ее коленях, а Дженнет нежно перебирала в пальцах спутанные пряди его волос, и улыбка ее была нежнее солнечных лучей

— Если ты все же сон, то позволь мне не просыпаться.

— Ты слишком долго был погружен в колдовское забытье, но теперь очнулся, — улыбнулась девушка, — Я больше не отдам тебя ни чарам чужих снов, ни самой Смерти. Пойдем, твой дом ждет своего господина, и праздничные полотна штандартов уже плещутся на ветру.

Рыцарь поднялся и взглянул на меч, что висел на его поясе, словно впервые увидев его. Он извлек клинок из ножен, и, расстегнув пряжку, отбросил в сторону ставшую ненужной перевязь с ножнами.

— Мне остался последний долг, — прошептал он и шагнул к кромке воды. Размахнувшись, он бросил меч в воду, и клинок без всплеска погрузился в матово мерцающую в солнечном свете гладь.

— Я пришел сюда вернуть долг, что лежал на моем сердце все эти годы. Прими его ныне, госпожа. Я исполнил все, к чему стремился, и ныне желаю лишь одного — свободы.

Зашумели встревоженные налетевшим ветром камыши, словно чей-то голос окликнул издалека. Но двое уже не внимали поющему у озера тростника. Рука об руку покинули они поляну, и блестел драгоценный зеленый ковер, ложась им под ноги.

... Двое смотрели в след удалявшимся — юноша с глазами цвета полыни и высокая темноволосая дева. Когда силуэты скрылись в густой тени леса, он нарушил молчанье.

— Зачем ты отпустила его? Ты ведь могла помешать? Что смертной против тебя, — в голосе его звучала досада.

— Помешать? Это я устелила ей путь мягким лесным мхом, это я отводила ветви, указывая верную дорогу, это моими силами пришла она сюда сегодня.

— Зачем?

— Людское сердце непостоянно, я ведь говорила ему. Наступит день и, пробудившись, он обнаружит, что вновь обретенная свобода стала оковами...

— Но ведь не будет благодарности, они ничего так и не поймут... Однажды они станут легендой. Я сейчас предвижу ее: о хрупкой деве из рода людей, о рыцаре, похищенном жестокой королевой эльфов, и о самоотверженной любви, что сильнее любых чар. Об испытание, выпавших на их долю, и о великом их торжестве.

— Да. Так и будет. Но чудо это построит тот хрупкий мост, что вновь соединит их. Оплаченный такой ценой, это союз станет для каждого из них дороже. Они ничего не поймут, но, возможно, все же будут счастливы.

— Ты все знала... Для чего же ты тогда ушла с ним?

— Мы живем века, мы — могучие потоки горных рек, скованные суровыми каменными берегами. Предпетые, мы уравновешиваем свою силу слабостью единственного пути. Я хотела постичь, что значит быть человеком, половодным потоком, вольным покинуть берега. Я желала вкусить их свободы. К тому же, я действительно любила его...