Аннушка. 100-летию бабушки моего мужа посвящается

* * *
Изможденная войной Российская Империя встречала лето 1916 года, опасаясь нового мятежа. Стратегические планы Антанты трещали по швам под натиском агрессора. Армия была деморализована.  Страну окутали голод, пьянство, мародёрство. Казалось, все притаились в ожидании знамения, мечтали о грядущих переменах, ниспосланных свыше. Потому что уже не осталось ни сил, ни тщеславия, ни патриотизма. Не взирая на политический и моральный раздрай в некогда мощном государстве, очередная экспедиция археологов собралась в то лето вновь обследовать неприступные склоны Арарата.  Никогда прежде, да и ни разу после величественная гора не открывалась людям в такой обнаженной красоте. Ледник отступил на самую макушку, то ли от несносной жары, то ли от волшебного желания показать миру самую великую тайну. 
12 июля 1916 года императрица Мария Фёдоровна прибыла в Ставку верховного главнокомандующего, дислоцированную неподалеку от Могилёва. Визит царицы к августейшему супругу удачно совпал со свежими донесениями с фронта: Брусиловский прорыв нарисовал жирную точку на кровавом полотне Первой мировой, позволив русской армии одержать временную победу, доселе не виданную. Победное ликование генералитета, перемешанное с возрастающей ежедневно монархической антипатией, было столь яростным и громогласным, что никто в тот день не узнал, что высоко в горах смелые русские авиаторы нашли самый что ни на есть Ноев ковчег. В целости и сохранности. В полноте исторической красоты.
Небольшая деревушка Венеевского района Тульской губернии, как и все среднерусские поселения того сложного времени, не утруждала себя пониманием военно-исторического момента. И поисками библейского артефакта не увлекалась. В тот день было особенно жарко. Скотина изнывала от голода и засухи. Игнатий Чикин отрешенно прикидывал, как назвать девчушку, народившуюся к полудню на Божий свет. А главное, чем кормить. Ведь осталось деток у него шестеро, включая Ваньку-приёмыша. Остальные померли от хворей и недоедания. Ближе к вечеру пошел дождь. Назвали Анной.
* * *
Аннушка исправно закончила 4 класса церковно-приходской школы, после чего собрала ей мать Акулина Матвеевна узелок с пожитками и отправила с благословенья отца к сестрице в столицу. Кто, как мог, устраивался в послереволюционной жизни. Старшая Анькина сестра Нина давно переехала в Москву вслед за мужем. Поселилась в тесной комнатке на Никитской напротив Консерватории и вскорости родила сына, которого окрестили Юрием.
Поначалу девятилетняя Аннушка была «подай-принеси-присмотри» в доме сестры своей Нины. Приглядывала за племянником и держала скудное хозяйство в чистоте и порядке. В свободные от домашних забот часы любила гулять по разбитой революцией Москве. А когда подросла, оформилась работать таксисткой, поскольку обожала механизмы, понимала в них не хуже любого мужика. Имелся у неё против других таксистов даже неоспоримый козырь: Аня была красивой и непьющей, седоки охотно выбирали её кабриолет среди остальных возниц. Катая пассажиров по первопрестольной, Аннушка любовалась городом, изучала хитросплетение улиц, затейливость архитектуры. Мечтала о чем-то своём, девичьем. Так, словно в грёзах старинного вальса, произошёл у неё красивый роман со статным чекистом Николаем. Аннушка влюбилась с первого взгляда, да и Николай души не чаял в Аньке-пацанке. Сыграли свадьбу. Коля-Николай купил у застройщика полуподвальную дворницкую в Козихинском переулке, аж целых 9 метров площадью. Там и зажили. ;
* * *
Война разбила хрупкое счастье Аннушки, да и многие другие судьбы поломала. Нинкин муж, важный для страны инженер дядя Ника погрузил на товарную платформу станки и приборы, и сам отправился вслед за заводом на Урал, в эвакуацию. Аннушкин супруг Николай тоже отправился в военкомат, хотя и имел специальную бронь, позволяющую остаться в Москве и служить Отечеству на невидимом фронте разведки и безопасности. Однако Николай оказался одним из тех сынов своей Родины, которые не смогли усидеть в тылу, а вырвались на передовую, за что и получили свинцовую награду, оборвавшую навсегда молодую жизнь. Аннушка ещё не знала, что муж погиб смертью храбрых где-то в лесах Белоруссии, поэтому выводила на бумаге красивым почерком весточку Николаю о том, что на исходе января 1942 года родила она долгожданного сыночка и нарекла его Коленькой. В честь отца и любимого мужа. Отправив письмо на фронт, Аннушка не долго наслаждалась робким счастьем материнства, скрытым от окружающей её войны. Коленька захворал и вскорости помер. Врачи разводили руками: «Диспепсия, голубушка, что ж вы хотели, война…» Аннушка перекрестилась, шепча молитву за новопреставленного младенца, вдруг припомнила, что третьего дня вытирала руки в гараже тряпицей, да и уронила колечко обручальное. Подумала, что истощала сильно. А теперь, прощаясь с сыном, заподозрила совсем худое. Так и вышло: вернувшись на Козиху из больницы, нашла под дверью «похоронку».
Однако горевать было некогда. Аня крутила баранку круглые сутки, привозя в кузове грузовика провизию из отдаленных подмосковных колхозов. Она была и швец, и жнец. И водила, и грузчик, и кладовщик. И добытчица для сестер своих, и для детей ихних. Нежданно, как знак Божий, явился на пороге комнаты, что уцелела на Никитской, Нинкин муж дядя Ника. Тощий, изможденный, одни глаза признаки жизни подавали. Завод на Урале исправно выдавал продукцию, помогающую фронту гнать фашистов с земли русской. Дядя Ника потратил остатки здоровья на организацию конвейера. Отправило начальство дядю Нику с эшелоном в Москву. Помирать. Аню этот факт не сильно устраивал. Какой-никакой, а мужик в бабьем царстве появился. Живой пока-что.
В те дни зима ещё не отступала. Грузовик приходилось топить дровами. Аня делала по нескольку ходок в день, доставляя Москве муку или скудный хлеб. Пока сама грузила мешки с мукой в фанерный кузов, отсыпала чуток мучички за голенище. Так к концу дня приносила на Никитскую в сапогах горсти две муки, из которых Нинка пекла лепешки. Этими «ворованными» хлебами спасла Аня дядю Нику. Тот отлежался, окреп. Прям с того света возвернулся. Помер Ника весной 1958-го, тихонько состарившись после яркой и интересной жизни.
* * *
Особенно тревожно было зимой, когда Москва отметила наступление 1943-го. Аня отправлялась в рейсы ежедневно, то за картошкой, то за брюквой. Не до жиру было. Голодала столица неимоверно. За каждую съедобную крошку велась борьба не на жизнь, а на смерть. Одних шоферов в рейсы теперь не пускали, поскольку участились случаи мародёрства. К Ане был прикреплен особист-экспедитор, сопровождающий ценный продуктовый груз. Как-то ближе к Крещенью везла Аня картошку из-под Рязани. Дорога плохая. Болота сплошные. Тут подморозило, а тут развезло. Машин в парке мало осталось, водителей и того меньше. Мужики на фронт ещё летом отбыли. Ане доверили к грузовику ещё и прицеп добавить. Чтобы побольше картошки разом привезти. Перед резким поворотом остановилась, проверить ситуацию. Подумала, мол, не пройдет караван, плохо дело. Особист как завизжит: «Я тебя под трибунал отдам! Москве провиант нужен, а ты тут забастовки устраиваешь!» Аня прикинула траекторию, из кабины высунулась наполовину, чтоб баланс держать. И аккуратно направила свой транспорт по колее, стараясь преодолеть крутой изгиб. Особист в самый ответственный момент как сиганет прочь из кабины. Машина заколыхалась. Аня чуть выправила курс, однако прицеп накренило. И машина уверенно стала сваливаться в болото. Особист прыгал возле тонущего груза, выдирая на лысине последние волосёнки. Аня плакала. И машину жалко, и картошку. И не миновать ей кары партийной. По всем законам военного времени. Незамедлительно вызвали милицию и следователя по особо важным делам. Остальной караван по следам Аньки не пустили, велели возвращаться в Рязань и ждать, пока мороз окрепнет. Аня сидела у дороги, сверля взглядом полынью стального цвета, в которой покоился теперь её грузовик. Следователь произнес: «Расстрел!» Аня вздрогнула, но биться в истерике не стала. Видать такова судьба её горемычная. Только заплакала чуть, жалея, что не узнает, победили ли наши фашистов окончательно и бесповоротно. Пока следователь заполнял гневные бумаги, выслушивая причитанье особиста, приехали эксперты из автоколонны. Долго ходили, приглядывались, считали что-то, спорили. А потом вынесли приговор: невозможно было тут проехать! Аня ни в чем не виновата. Что попыталась – молодец! Всем бы мужикам такой храбрости, да побольше. Следователь недовольно бумаги убрал. Ане выдали сухой ватник, чаем горячим напоили и домой с попуткой отправили. А на завтра опять в рейс. Так всю войну Аня баранку из рук не выпускала.
* * *
Победному ликованию в мае 1945-го не было конца. Казалось воздух в Москве был пропитан смехом, музыкой, ароматом цветущих яблонь и надеждой на вечный мир. Аннушке успокаиваться рано было. Её война продолжалась: сестра Лена, перебравшаяся из деревни, мучительно болела. Туберкулез костей. Аня не хотела мириться с несправедливостью. Нет больше фашистского ига, почто тогда помирать? Лене нужно было прочное питание, только тогда врачи давали надежду, что протянет до ноябрьских. Аня навела ревизию в Козихинской комнатушке, поскольку военные дни бывала там нечасто, все больше в гараже, да у сестер. Нашла свое приданое – 12 шелковых комбинашек, которые покойный супруг Николай справил Аннушке сразу после свадьбы. Белье в то время было редкостью. И многие столичные барышни готовы были хорошо поторговаться за возможность носить изящное исподнее. Аня стала продавать комбинашки по одной. И покупать еду. Одна рубашка - одна курица. Для сестры Лены. Так и она выжила.
* * *
Аня частенько проводила время на Никитской. В одной из двадцати комнат бывшего купеческого дома проживала сестра её Нина с семьей. А в другом конце коридора – родня Аниного будущего мужа, орденоносца-фронтовика Александра Егорова. Собственно, в этом коридоре они и познакомились. Александр жил с бабкой Марфой в Богоявленском переулке, на чердаке дома, что напротив Исторического музея. Бабка Марфа одобрила Аньку, даже позволила ей играться со своим любимцем – патлатым рыжим котом. Но когда речь пошла за скорую свадьбу, Аня отказалась переселяться, потому как имела свою жилплощадь. Без котов и чужих глаз. И вот опять Аня-невеста в комнатке на Козихе. И женскому счастью не было предела. В 1947 родила она дочь Татьяну, в 1949-м - Наталью, а 12 апреля 1952-го - Марину, младшенькую. Радости материнства Аня совмещала с непосильной работой. Снова вернулась в такси. А временами подрабатывала грузчиком на автобазе. И все-то её любили и ценили. Покалеченные войной мужики снимали почтительно замызганные кепки, приветствуя Анну Игнатьевну в автоколонне. Муж ревновал. Сильно ревновал. Оттого ли, что сам так и не сумел устроиться после войны. Не приняла его мирная жизнь. Не дала возможности насладиться тишиной. Все мерещились ему артобстрелы, да бомбёжки. Начал он пить. Пить, да бить. Как это нередко случается во многих семьях. В 1954-м его посадили. Больше никогда Аня не видела красавца Александра, хотя полагала, что где-то в конце 80-х угадала в нищем вагонном попрошайке отца своих дочерей, когда ехала электричкой в Кратово. Погостить у племянницы Веры, дочки той самой Лены, которую фарцованной курицей от смерти спасла. 
* * *
Анна Игнатьевна была персоной в послевоенной Москве знаменитой. Не так, конечно, как Клавдия Шульженко или Марина Гризодубова. Была у неё большая популярность среди воровских авторитетов. А всё потому, что как-то ночью услыхала Аня стук в форточку.  Даже не стук, а так, пошкрябыванье. Обычно на Козихе ночами муху было слыхать, как тихо. Аня платок на плечи накинула и пошла любопытствовать, кого там нелёгкая принесла. В форточку наполовину пролез воришка: «Тёть Ань, дай три рубля?» Дело совсем после войны было, денег-то особо ни у кого не было. Аня тогда одна куковала, поскребла по сусекам, да и отдала «трёшку». Послезавтра, возвращаясь домой по переулку, увидала она пацана, который в форточку ломился. Тот с благодарностью вручил ей ссуженную денежку, а ещё и полкренделя в гостинец присовокупил. История с форточным «займом» повторилась несколько раз. Это Аня ещё во вдовах ходила. Потом парнишка загремел на нары. Но воровская молва разнесла историю про Анькину доброту. И водрузили над ней негласное шефство. Поговаривали, что легендарная банда «Чёрная кошка» обходила стороной в своих набегах и Анькин квартал, и сестры её владения, и автопарк. Недолго, правда, до полного их, злодеев, разгрома.
* * *
Заслуженный исправительный срок в места отдаленные Александр Егоров получил неожиданно. В припадках пьянства замечалась за ним тяга к рукоприкладству. Особенно в дни Аннушкиной получки, или по праздникам, когда вся автоколонна задаривала Анну Игнатьевну барбарисками или другими сладостями, радующими ейных малолетних девок.  Материнское чутье улавливало увертюру домашнего скандала с точностью до секунды. Она хватала девочек и выбегала прочь из дворницкой. Обычно пережидала стихию, схоронившись под лестницей. Но в тот день всё пошло неизвестным сценарием. Вернее, не в день, а в ночь. В тот час, когда Москва крепко спала. Когда слышно было шуршание листьев, заметаемых ветром по Козихинскому переулку. Вознамерившись в очередной раз уберечь детей от тятиных агрессий, Аня подняла дочек с кровати, в чем и почивали, в тоненьких сорочках, босиком. И ну – тикать из дома. Наташка – средняя которая – спросонья дорогу перепутала, вместо спасительной ниши под лестницей, выбежала на улицу. Вот такую, зарёванную, полуголую девчушку в тусклом свете дворового фонаря увидал проходящий мимо военный. Форма на нём была ладная, офицерская. Погоны блестели фонарным отливом. Схватил военный Наташу на руки, приголубил и допрос по-существу учинил, мол, почему плачешь, почему одна и голая? Та всё и поведала первому встречному, что батя пьяный бузит, мамку с сёстрами бьет, так они из дому сбежали, ждут, пока угомонится и заснёт. А с утра он обычно добрый бывает. Офицер нахмурился и упросился девочку домой проводить.
Осознав, что Наташка подевалась куда-то, Анна Игнатьевна не на шутку разволновалась, даже попыталась дать отпор взбесившемуся супругу, призывая его отправиться на поиски дочки. А тут как раз и Наташа с офицером на пороге оказались. Для пьяного папаши офицер этот, как тряпка красная для быка, раззадорился ещё пуще. Ты, мол, дочуру мою ненаглядную своровать хотел, паскуда этакая! И как навалится на товарища военного, как дёрнет у него погон с плеча… Всё! Это был приговор. Его могли бы оправдать за тунеядство. За рукоприкладство и алкоголизм. Ещё и вылечить за государственный счет, откормив казёнными харчами в вытрезвителе. Но стоило ему только прикоснуться к офицерским погонам с пакостными намерениями – пощады не было и не будет! Увезли, окаянного, на веки вечные. Аня поплакала, а потом вздохнула свободно. Был муж, да сплыл. Зато теперь не страшно за дочек.
* * *
Тем временем Танюшка, которая самая старшая и расторопная, уже и в школу пошла. Аня много времени девкам уделяла, не взирая на постоянную занятость на работе. Однажды в тесном дворике на Козихе появился красавчик ЗИМ. Аня тогда уже персональным водителем начальника стройтреста работала. Вот он и предложил ей, давай девчонок своих покатай, пока я на совещании буду. Это было самое невероятное приключение! Девчонки припали к окнам, разглядывая Москву за окнами автомобиля. А Аня интересно рассказывала про Кузнецкий мост, про улицу Горького, про библиотеку Ленина.
Дом на Козихе приговорили к сносу. Аня паковала пожитки, готовясь к переезду. В 1958-м увезла она свой девичий батальон в 20-ти метровую комнату с большим окном, выходящим на самый красивый проспект Москвы, Ленинский. Таня и Наташа в 120-ю школу перешли, недалеко от дома. Марина в садик последний год дохаживала. С соседкой Наташей Лаушкиной и мужем её Иваном барышни Егоровы сдружились сильно. А после того, как соседи получили отдельную квартиру в новостройке, Ане ещё одну комнату прибавили. Да без казуса не обошлось. Получилось так, что к тому времени Таня, что уже давно в невестах ходила, привела домой жениха Володьку. «Вот, мама, теперь муж мой Владимир с нами жить будет!» - и бумагу из ЗАГСа протягивает. Порадовалась мать. А как же! Володя – парень видный. Давно у них в доме, словно свой. И по хозяйству помогает. И девочкам младшим авторитет. Да и Танюшка, по всему видать, влюблена в него, что есть мочи. До самых, как говорится, кончиков пальцев. Облагородили для молодых соседскую комнату. Зажили степенно, спокойно, счастливо. В 1969-м Татьяна родила дочку, назвали Юленькой. У бабушки Анны хлопот прибавилось. Да разве ей в тягость? Лишь бы смех девчачий в доме звенел, да радость жизнь приносила ежедневно. Начальник Лебедев, что руководил СМУ-5, в котором Аня уже не шоферила, а была на контролирующих должностях, выбил ей квартиру однокомнатную на Варшавке. «Да как же! А наши комнаты на Ленинском кому?» - запричитала было Анна Игнатьевна. «Аннушка, кто про то знает? А ты и помалкивай, себе дороже станет.» - развеял сомнения Лебедев. А поскольку уже замаячил на горизонте Наташкин ухажер Юрка Максаев, в доме явно слышались отголоски очередных свадебных колокольчиков. Наступила Аня на горло партийной совести, да вступила в права поселения в отдельной квартире на Чонгарском бульваре. Так и разъехались: Таня с Володей, да Наташа с Юрой остались на Ленинском проспекте проживать, а Аня наконец-то обрела жилье с одной ей принадлежащей кухней и постоянно свободным сортиром. Марина с мамой поехала, потому что мала ещё была, школу не окончила.
* * *
Дочки Аню постоянно радовали своими успехами. Таня окончила строительный техникум, после чего поступила на службу в Министерство тяжелого машиностроения. Проработала там много лет, даже замещала одно время должность начальника отдела, потому что была умна, расторопна и сотрудниками почитаема, несмотря на то, что в институт в свое время не пошла и высшее образование не получила. Дочка Юленька в ту же школу, в 120-ю учиться пошла. Особые успехи в знаниях показывала. Но ближе к окончанию школы тяга к учебе растворилась, насчет института Юля даже не задумалась. Пошла работать, что по тем временам было и престижно, и семье помощь. Устроилась продавщицей в универмаг «Москва», а вскорости удачно вышла замуж. Муж Константин в ней души не чаял, увез из столицы в свою вотчину, в Марфино. Там они породили дочь Маняшу, в ладу и почитании друг друга и родителей Костиных прожили долгие годы.
Наталья после школы училась в библиотечном институте, а потом ещё одно высшее образование получила со сложным названием «патентоведение». Реализовала она полученные знания, трудившись в засекреченном «ящике» где-то на Варшавке, ровно до тех времен, когда государство наше не тряхнула волна перестройки, и стратегические институты стали потихоньку закрываться. Библиотечные навыки не позволили Наталье пропасть почём зря, работа хоть и пыльная, да малооплачиваемая, но всегда востребована.
* * *
Старшие сёстры кроме школы никаких талантов не проявляли. От того, наверное, Аннушка была несказанно счастлива, что Марина сызмальства увлеклась фигурным катанием. Когда младшенькая поступила во второй класс в школе, всё той же 120-й, в которой почитай выучилась вся их семья, записала её мать в секцию. Девочка радовала успехами. Тренер хвалил за усердие и талант. Так до девятого класса и занималась она «коньками»: поначалу в ледовой школе на Ленинских горах, потом перешла во дворец спорта «Кристалл». В известном по тем временам ансамбле балета на льду «Ледяные узоры» - их ещё называли «Танцующие коньки» - Марина была примой-балериной. Красивая, статная, очень артистичная. В девятом классе поехали они на гастроли в Тбилиси. На целый месяц. Выступали каждый день, давали по два-три представления. Уставали неимоверно! По окончании гастролей девочки-фигуристки сильно обиделись, что им не заплатили гонорар за выступления, как полагалось взрослым артистам. И многие побросали фигурное катание. Марина в том числе. Хотя её уже пригласили во взрослый ансамбль «Калинка» и рассчитывали на её участие в заграничном турне. Но чувство несправедливости взяло верх над тщеславием. Марина убрала коньки на антресоли и стала готовиться ко вступительным экзаменам в «керосинку». Будучи студенткой МИНХиГП им.Губкина она не только приобрела профессию «технолог-конструктор по механической обработке металлов резолием», но и повстречалась со своим будущим мужем.
* * *
Лучшая подруга Люська Попова, с которой Марина дружила ещё со школы, охотно принимала ухаживания Валерия. Тот жил в общаге, поскольку приехал в Москву из предместья Свердловска получать нужную на Урале профессию. Валерка родился 28 марта 1952-го в Киргизии, на Тянь-Шане, куда его мать Анастасию и отца Георгия сослали из-под Тамбова. В деревне Вешняковской отец Георгия Алексей работал комбайнером-стахановцем. Мать Ольга держала дом. Был у Алексея кровный брат Константин - рыж, аки пламя преисподней. Настасья сама родилась на татарской земле, в деревне Берлибаши. На Тамбовщине в войну оказалась. Там с мужем и сошлась. В смутное послевоенное время за мизерную провинность перед Советским государством пришлось Насте и Георгию переселиться в Джумгальский район. Ссыльное жилье в селе Чаек было негодным, землянка она и есть землянка. Сестрица Настькина Клавдия проживала в то время в уральском посёлке Верхние Серьги. И сильно уговаривала сестру перебраться к ним на постой. Так и порешили. На Урале всё было раздольно: получили двухкомнатную квартиру в двухэтажном доме, модном на весь окрест. Настя крановщицей устроилась, Георгий на заводе трудился. Валерка рос крепким мальчиком, во всем матери с отцом послушным. Беда и эту семью не обошла стороной: Георгий погиб на лесоповале. Настя на сносях осталась вдовой. Когда в январе 1958-го рожала дочку Галю, в больнице познакомилась с Колей Чучиным. Они долго ещё женихались, но Коля был, хоть и «сидевший», но добрый и в большой степени надежный. В марте 1966-го родились у Насти и Коли двойняшки. Поговаривают, что новорожденных запеленали, как положено, да положили на подоконник, ожидая пока медсестра не подвезет каталку, чтобы их в детское отделение везти. Мальчика сильно продуло на сквозняке, через месяц он помер, так и не справившись с воспалением лёгких. Девочка выжила, нарекли Еленой Николаевной, но все кличут Алёнкой и по сей день.
Коля Чучин оказался в Уральском посёлке не по своей воле. Проживал он вообще-то в Москве. Совместно со своим братом-близнецом Толей был грозой Московских подворотен. После отбывания заслуженного срока за очередной вооруженный разбой сослали братьев на Урал. Толя после тюрьмы хорошо женился, на работу устроился. Его даже возили по колониям, как показательный пример трудового перевоспитания. Коля устроился на завод. Показал себя работящим парнем, полностью переосмыслившим своё неладное прошлое. Потом и с Настей познакомился. Детей Настасьиных, как родных, приветил. Они другого отца и не знали. Помер дед Коля в 2004-м. Незадолго до смерти привозила его Алёнка в Москву, к Валерке на полувековой юбилей. Сидел во главе стола, пиджак парадный, галстук на жилистой шее. «Как жизнь, дед?» - спрашивала многочисленная родня. «До Ельцина было хорошо…» - отвечал Коля и смаковал рюмочку «Столичной».
* * *
В институте замышлялась вечеринка. Люська Попова упросила Маринку пойти туда вместе. Хоть Валерка и нравился ей шибко, оставаться с парнем наедине она побаивалась. А как пришли девушки на званый вечер, так Люська и закружилась в танцах-шманцах. Марина на лавочке сидела, возле стенки. Валера подсел к ней, разговорились. Потом ещё как-то он её провожать с лекции вызвался. Марина не противилась, парень он был хороший, из приличных. Вскоре и свадьбу сыграли. Банкет в кафе «Марина» оплатили. Всё, как полагается. Люська, конечно, обозлилась, но ненадолго, поскольку у неё был богатый выбор ухажеров.
После свадьбы решено было перебраться к теще на Чонгарский бульвар. Так Аннушка зятя в примаки приняла. В 1973 под Новый год родился у Марины сын Вадик. Учебу она не бросила, отпусков академических не брала. Баба Аня с мальчиком сильно помогала. А когда институт оба кончили, на работу поступили. Марина инженером в МНИРТИ, а Валера на завод им.Калинина. Вадика в садик определили, а тут новость: завод дом построил для рабочих. Как раз по этому поводу освободились две комнаты в коммуналке. Девятиэтажка на Озерковской набережной. С балкона Кремль видно. Туда и переехали. Аня к молодым каждый день наведывалась, с мальчонкой помогать, да по хозяйству. Прожили так они недолго. Когда Вадику шесть лет исполнилось, развелись. Марина считает, что в осложнениях их семейной жизни сестра Галька виновата. Она ведь тоже приехала в Москву поступать. Даже жила у них какое-то время, пока общежитие не дали. Когда в институте освоилась, стала брата приглашать на всякие мероприятия. Там Валера с Галей Балашовой и познакомился. Она была младше его на 6 лет, веселушка-хохотушка. Жила с родителями на улице Дмитрия Ульянова. Отец – шофер, мать – лаборанткой на кафедре химии в МГУ работала. Ещё была сестричка Маша, маленькая совсем. После развода с Мариной, Валера с Галей поженились. Он с завода уволился, поступил на должность ведущего инженера на Московский завод Электроизмерительных приборов. Там до пенсии и проработал. Галя после института, а училась она тоже в «керосинке», стремительную карьеру научную сделала. Работала в МГУ, в каком-то важном химическом подразделении. И в семье была опорой и крепким фундаментом. Двоих сыновей родила. Женьку в 1980-м, и Гошу-Георгия в 1991-м. Комнату в коммуналке, причитавшуюся после развода, Валера обменял. Тесть помог сориентироваться. Поселились в новом районе Москвы, в Солнцево. И жили душа в душу долгие годы, пока жарким августом 2006-го Галя вдруг не захворала гриппом. А через неделю, 1 сентября утром скончалась в больнице от почечного фурункула. Никто не мог поверить, что такая жизнелюбивая женщина, уйдет во цвете сил. Да и подумаешь – температура с ознобом! Галя, как чувствовала, что ей не выкарабкаться, всё сетовала, что годовалого внука Мишку в первый класс не проводит, хотя и радовалась, что успела на свадьбе сына Евгения погулять и рождение внука дождаться.
После похорон Валера каждый день на кладбище стал после работы ездить. Сядет на лавочку, плачет, рассказывает про боль свою усопшей супруге. Так до первых заморозков дело продолжалось. Однажды он прилег на скамейку и слово себе дал: остаюсь тут навсегда. Мол, нет мне жизни одному в этом сложном мире. А соседней кладбищенской тропкой женщина мимо проходила. Она Валеру от лавки заиндевевшей отскребла, по щекам похлестала и к автостанции поволокла. Уже в машине он отогрелся, да и понял, что знаком с женщиной-то. Она в его подъезде проживает. Познакомились подробнее. Её тоже Галя зовут. Она младше Валеры аж на 12 лет, а уже овдовела. Муж от инфаркта не оправился. Осталась одна с двумя малолетними близняшками. Так мал по малу стали общаться, друг другу про горе свое высказывать. А ближе к весне понял Валера, что это Галя его ненаглядная послала ему судьбу прямо в замерзшие руки. Потому что ему уходить не время. Жить должен. И радоваться жизни. Как годины вдовьи справили, сошлись они с Галюшкой. Та оказалась работящей, по бухгалтерии очень расторопная. На нескольких работах прирабатывала. Расправил Валера плечи. Появилась у него забота новая: путешествуют они много по красивым европейским местам.  Одна печаль – сыновья его родные не признают новую спутницу. Оно и понятно, мать никто не заменит, но ведь выросли, разлетелись по своим гнёздам, а отцу каково одному куковать? Ну, да ладно. Время всё лечит. И всё по местам расставляет.
Но с сынами Валера дружбу держит крепкую. И с семьями ихними. Вадик двоих дочек родил, Софью в 2000-м и Евгению в 2003-м. У Евгения сын Михаил родился в 2005-м, а дочь Анна в 2012-м. У Гоши сын Ромка, осенью 2012-го родился. В семье этой много совпадений. Вадик и Женя женились на Мариях. Те теперь тёзки между собой, потому что мужнину фамилию избрали. И дни рождения Миши и Евгении в один день, хоть и в разные годы. Связи братья между собой не теряют. Что ни праздник – весь «колхоз» вместе собирается. А если летом, то уезжают на вольные хлеба в Тульскую деревню Фустово, где у Балашовых отчий дом до сих пор сохранился. Там теперь Маша, младшая Галькина сестра, хозяйничает. Бог не дал ей ни семьи, ни детей. Только работа, да огромная собака Люкасик. Племянников Маша обожает. Собирается скоро не пенсию. Ей положена досрочная, потому что всю жизнь посвятила проблеме радиоактивных отходов. Дом в Фустово принадлежал Галиной и Машиной бабке Марии. Она там родилась и выросла. Потом в Москву перебралась замуж. Но тяга к земле никогда её не отпускала. Померла она в 2002-м, прям сразу после Нового года. Не дотянула до 100-летнего юбилея чуть-чуть. Рассказывают, когда зимовать её каждый год в Москву привозили, силы прям струйкой из неё вытекали. Лежала всё на перине и помирать готовилась. Но ближе к апрелю, когда дочь её Любовь Николаевна с зятем Евгением Николаевичем начинали перебирать садовый инвентарь, лязгать граблями, да рассаду в картонных коробках высевать, бабка Маня причесывала кудри, выпрямляла спину и требовала отвезти её в деревню. И до ноябрьских можно было наблюдать её тощий зад в огороде, когда она, согнувшись в три погибели, то огурцы полола, то колорадского жука собирала, то клубнику на зимовку укрывала. Вот и правда, земля держала её на себе до последнего.
* * *
Валеркина сестра Галина поехала в Москву учиться, хотя в поселке давно дожидались её сваты. Славный парень Толя Зотов мечтал о скорой свадьбе. Но учеба – это святое! Пусть сначала выучится, а уж потом наверстаем любовь-морковь. Так и случилось. Галя институт закончила, всю ту же «керосинку», Толя по строительной специальности подрос. Поженились. Поначалу мыкались по съемным углам, а потом пришвартовались в Ясенево. Получил Толя большую и удобную «трёшку». А там и дети пошли: Лёнька и Танечка. Теперь уж все взрослые. У Леонида, кроме государственных заслуг, дочурка Софья расчудесная подрастает. А Танюша - многодетная мама. Старший её сын Данила невероятно умён оказался, большие успехи в шахматах делает. Его пригласили в Российскую сборную, чтобы проявлял свой талант на благо Родины. Средний - Клим – скоро в школу пойдет. Ну, а двойняшки Диана и Милана совсем ещё малявки. Но уверена, что в такой семье их ждет жизнь красивая, интересная и счастливая. А живут Зотовы по-прежнему вместе. Хоть и есть жилье дополнительное, посвободнее и попрестижнее, отчий дом окончательно покидать никто из детей-внуков не хочет, потому что добра и уюта там гораздо больше, чем квадратных метров.
* * *
Алёна Николаевна последней выпорхнула из уральского гнезда. В МГУ училась на «хорошо» и «отлично». Ухаживания однокурсника Арсена Джанояна принимала с достоинством. Тот, как полагается, посватал Алёнку у родителей. После свадьбы поехали жить к Арсену на родину, в Армению. Там родилась у них дочка Рузанна. Да тут страна политически треснула. Начались всякие междоусобные конфликты. Война за войной. Кровопролитие в Карабахе заставило свежую семью Джаноянов бежать с Кавказа куда глаза глядят. Вспомнили, что отец Коля слал весточки с Урала, всегда приглашая погостить. Туда и направились, не сетуя, что пришлось оставить на разгром добротный дом и пожитки. Радовались, что живыми выбрались, что дочку сберегли. Всю дорогу в поезде не утихала паническая дрожь. И только тогда, когда сели за столом в родимом Алёнкином доме, поняли, что спаслись. И стали думать, как дальше жить. Дед Коля покряхтел про себя что-то стариковское, слазил в погреб за холодным пивом, молча поглазел на угол, где образа должны бы висеть, да после кончины свет-Настасьюшки вера куда-то из дома испарилась. И молвил: «Оставайтесь!» Ночь раздумий длилась бесконечно. Решили остаться. Мал по малу на ноги встали. Арсен в поселке хорошую торговлю развил. Магазин его большой популярностью пользовался. На радостях ещё одного ребенка родили. Альбертом назвали. Аликом. Алёна с Арсеном стали почитаемыми людьми в Свердловской области, да и в самом Екатеринбурге. Хотели было перебраться в Москву, к сёстрам-братьям поближе. Даже квартиру в Бутово купили. Огромную. Район новый, благоустроенный. Детские площадки, что с картинки волшебной книжки сошли. Магазины, кино-домино. Но земля уральская не отпустила. Погостят, бывалочи, в Москве, и домой вечерним поездом. А в квартире той Рузанна жила, когда в институте училась. Теперь уж она сама – мама двоих детей. Замужем за Артуром Еремяном. Так что глобально армяне в этой семье победили. Из Алёнки не только знатная бабушка вышла, но и бизнес-вумен расцвела во всей красе. Создала она туристическую фирму. Людей путешествовать отправляет, дальние страны посмотреть, на красоту мировую полюбоваться.
   * * *
Когда Галя Балашова умерла, ещё один человек осиротел. Для Риммы Владимировны Галочка была не только лучшей университетской ученицей, но и дочерью названной. Римма в Москве родилась в 1935-м. Когда война началась, они в Малаховке на даче были. Римма вспоминает, что как шли с озера, так и узнали про бомбежки. В эвакуацию не уезжали, в Москве пересидели. Теперь уже верится с трудом, но когда она рассказывает про то, как доводилось варить отодранные обои, чтоб хоть чем-то горячим пропитаться, дрожь по спине бежит. И понимаешь всю паскудность современного мира. Отец Риммы был ученым знаменитым. Она тоже – доктор наук! -  в университете химию долго преподавала. Муж Риммы в Союзе художников состоял. Детей им Бог не дал. Да и разлучил слишком рано. Художник скончался от экстренной болезни, оставив Римму одну-одинёшеньку. Квартиру на Шаболовке, обставленную со вкусом гамбсовской мебелью, Римма в ренту отдала. Только на эти богатства одинокая старушка, пережившая войну и взрастившая не одно поколение советских химиком, смогла позволить себе спокойное существование. Живет она в лесу, в отцовском доме, который собиралась Галочке оставить по завещанию. Да видно в небесной канцелярии свои планы. Дорога в поселке отвратительная. По весне и жидкой осени ни одно такси не поедет по вызову. Так что если в магазин, то Римма потерпит пару-тройку дней. Запасы всегда небольшие имеются. А вот если в больницу приспичит, почки забарахлят, то собирает она узелок, шляпу обязательно надевает сезонную и волочится до станции. А там всего час на электричке до Москвы. От гостей, конечно, отбоя нет. То Маша Балашова приедет навестить, то Валерка подремонтирует по мелочи, то Вадик с дочками на прополку нагрянут. Но всё равно одиноко. И страшно. Потому что все старики в округе уже прибрались. На местах давешних теремков выстроились царские хоромы с заборами, солнечный свет закрывающими. К Римме было повадились риэлторы: продай нам, бабка, свой дом на дрова, а мы тебе хорошую денежку дадим. Но нашлись люди добрые, заступились за старушку. Так что век свой Римма на своей земле коротает, слушая как скрипят еловые половицы, да урчит приблудный жирный кот.
* * *
Пока суть да дело, Маринка тяжело развод переживала. Но характером она всегда боевая была. Руки не опускала и на «авось» не надеялась. Посидела-поревела, да и принялась новую жизнь строить. Первым делом про жилищный вопрос задумалась. В одной комнате в коммуналке тесновато было. И воспоминания печальные душу заполняли гневом и безысходностью. Подала она в местком заявление. Так, мол, и так, сын растёт, а перспектив никаких. Тут как раз указ правительственный вышел, про то, что разнополые родственники должны в отдельных комнатах проживать. И Марину на законную очередь поставили. Соседка-еврейка тоже об увеличении жилплощади мечтала. Местком предложил им промеж собой поменяться. Марина с Вадиком в еврейскую «двушку» бы подались, а соседский «шолом алейхам» в Маринкину «трёшку». Валерка-то комнату свою после суда сдал на завод, а жильцам из третьей комнаты давали ключи от новостройки. Вадик в то время в школу через Обводной канал ходил. В этой школе ещё кино «Карнавал» с Ириной Муравьевой в главной роли снимали. Хотя Вадик говорит, что только уличные эпизоды. А когда героиня Муравьевой раскладушку в классе пристраивает, это уже где-то в другом месте сочиняли. Уже к седьмому классу Вадя начал активно математикой интересоваться. Хоть в учебе не слишком успевал, но терпением и желанием выучиться обладал невероятным. И самостоятельный был не по годам. Сам подал заявление в математическую школу, 401-ю, что на Курской. Мать отговаривала, ездить далеко. Но мальчик был непреклонен. Экзамены вступительные сдал не очень крепко, но тамошний профессор заметил, что нет ошибок в его математических выкладках, а просто он слишком быстро соображает и не успевает все записать подробно. Отсюда и нестыковка. Увидел ученый муж в Вадике большой потенциал и не прогадал. В седьмой класс он на Курскую стал ездить. Приходилось пораньше вставать, потом на трамвай. Пока доедет, вздремнуть ещё можно. А в 1988-м добилась Марина решения жилищного вопроса. И повезли они свои пожитки на край Москвы, а вернее за её тогдашний край. В новый перспективный район Новокосино, где стоял посреди поля единственный огромный дом. С одной стороны – лес, с другой Москва. Одна радость – квартира своя и большая, ни одним гвоздём не напоминающая про развод. Две комнаты раздельные. Марина потихоньку обстановку приобрела. Чтобы не совершать лишних покупок, сначала на листочке миллиметровом все расчертит, замерит углы, расстояния, чтобы шкаф вольготно открывался, переставит что или подвинет. Только когда считала план составленным идеально, принималась искать недостающие гарнитуры. И дома всегда у неё уютно было. И вид из окна красивый, к умиротворению располагающий. Рядом школа открылась. Но Вадик продолжил ездить на Курскую. Хоть и пришлось ещё раньше вставать, автобусы из этого района ходили редко. А Марине уволиться пришлось. На площадь Ногина ездить далеко было. Уставала она сильно, да и кашель стал одолевать адский. Поначалу перешла инженером на завод «Салют», но лихие времена и её подмяли под каток сокращений. Год всего отработала. Она загодя поняла, что не миновать увольнения. Покуда Марина всегда острым умом отличалась и умела ситуацию просчитывать наперёд, то подыскала себе место «на всякий случай». Когда этот момент наступил, пошла работать в булочную на Профсоюзной. А в 1995-м году свалилась с жутким приступом удушья и отправилась на инвалидность по астме. Как ни уговаривал Вадик мать полечить мучительный кашель, она всё отнекивалась и продолжала тянуть на себе и дом, и работу, и заботу за сына несовершеннолетнего. Потом, правда, обмолвилась как-то, что нарочно на инвалидность просилась. Очень уж боялась, что сына в армию заберут. А в армии в те годы плохо было. Только Афган отгремел, началось Приднестровье, Таджикистан, Чечня. Материнское сердце не знало успокоения и ежеминутно волновалось о судьбе и жизни сына. Матерью Марина была заботливой. И дочерью почтительной. Бабу Аню к себе перевезла, чтоб уход был тщательней. В безвремённые годы расцвета кооперации и спекуляции, Марина собирала все талоны, причитавшиеся их бабской семье, отоваривала их в магазине на Ленинском. А потом торговала излишками возле метро. Баба Аня тогда уже на инвалидности по общим заболеваниям числилась. Ей много чего от государства полагалось. Мыло, тюль, сапоги – что не шло в хозяйство, обменивалось на другое, нужное. Кушетку Вадику справила. Пальто матери достала. А вот сигареты и водка, как валюта, дома держались. За 10 пачек болгарских папирос нанимала Марина массажистку для бабы Ани, а то ноги совсем ходить отказывались и спина ломила страшно. С одеждой тоже было туго. Но Марина рукастая была, в смысле рукодельная. Да и талант конструкторский имела. Едет, к примеру, в метро. Видит, что стоит моднявый парень в куртке заграничной и штанах с карманами. И все-то на него пялятся в восхищении. Марина блокнотик из редикюля достанет, аккуратно фасон зарисует, а потом из этого выкройку смастерит. И пошьет сыну такой «прикид», что вся Москва завидовать станет. А когда Вадик на каникулы к деду Коле на Урал отправлялся, местная молодежь прям помирала: «Столичный франт приехал!» и дружить настаивала ещё крепче.
* * *
Сестрица Татьяна повадилась часто мать навещать. Приедет в Новокосино, пока Марина по делам мотается, вроде как по матери соскучилась. Давай, мам, присядем, за жизнь потолкуем. А какой разговор без горячительного? Доставала баба Аня припасённую бутылочку водки, Татьяна её быстренько «уговаривала» и домой собиралась. А в конце недели опять являлась с визитом. А может и на другой день. По-разному случалось.
Таня с Наташкой поначалу жили припеваючи, соседствуя в комнатах на Ленинском. Танькин супруг Володька Филлимонов был полковничьим сыном. И несколько лет своей юной жизни провел в Германии, где батя его командовал военной частью. За годы закардонной службы товарищ полковник перевез в московскую квартиру на Соколе невероятные богатства. Без преувеличений, был доставлен по адресу вагон посуды мейсоновского фарфора, несчитанное количество рулонов модной ткани, несколько чемоданов кварцевых часов. Володька был мажором, нигде, кроме школы, не учился, на работу никогда не ходил. А средства для шикарной жизни получал, потихоньку сдавая в ломбард папашино барахло.  Всегда у него водились хрустящие червонцы. Он был завсегдатаем престижных ресторанов и душой любой компании. Таня от щедрот мужниных тоже получала красоту всякую. Родители Володькины состарились быстро, никак не могли взять в толк, от чего сын таким лоботрясом вырос. Незаметно втянулся Володька в плохую компанию. Деньги все спустил на ветер. Какое-то время поработал в ресторане грузчиком, надорвался сильно. И ушел бомжевать. Вот так просто однажды встал утром, похмелился, оделся и ушел навсегда. Таня панику устраивать не стала, выждала несколько дней. Такое и раньше за Володькой водилось. Потом в милицию заявление отнесла. А бомжей в Москве тогда, что грязи было. Не стали они сразу искать. А через год стало известно, что бездомная дорога привела Володьку на дачу к своему школьному корешу. Тот являлся сыном известного профессора, который на даче держал большую и важную библиотеку. Володька там зимовал в качестве прислуги, по привычке подворовывая дорогие книги и сбывая их за бутылку водки. Друг тот Володьку жалел. Одежду ему справлял, кормил досыта. Всё верил, что пройдут временные трудности и забрезжит свет в конце тоннеля. Свет зардел однажды рано утром, когда стало понятно, что полыхает профессорский дом, как сухостой на торфяном болоте. Володька пьяный заснул с папиросой, так и угорел. Его по зубам определили, и вдове сообщили номер места на общественном кладбище. Таня облегченно вздохнула, потому что, хоть Володьку и признали официально «пропавшим без вести», прописку его без свидетельства о смерти отменять не собирались. Платить квартплату было накладно. Других забот хватало.
* * *
Сестра Наталья жила с семьей в соседней комнате. Сын её Димка, на месяц старше Марининого Вадика, ходил всё в ту же 120-ю школу. 9 классов закончил и в кулинарный техникум поступил. Руки у него золотые были! Повар от Бога! Муж Натальин Юрка Максаев на заводе столяром работал. А в качестве творческого увлечения чеканки выбивал. Красивые. А ещё доски вырезал. Для пользы и украшения. Многие просили сделать что-то на заказ. После художественных высказываний крепко выпивал. Часто на выпивку денег не хватало. Будучи в гостях, пока стоял пьяный угар, Володька спёр ашхабадский ковер и обменял его на бутылку. Дружок его, собутыльник, краем глаза видел, как Володька ковёр паковал. И с похмелья настучал, куда следует. Володьку посадили. За воровство дали приличный срок. Но выйти на свободу с чистой совестью он не успел. Умер в тюрьме от туберкулеза в 1982-м.
Оставшись соломенными вдовами, сёстры Наталья и Татьяна стали пакостничать друг против друга. Постоянные скандалы на пустом месте. До драки дело доходило. И чуть что – жаловаться матери бежали по одиночке. Когда в очередной потасовке пьяная Татьяна полоснула Димку кухонным ножиком, Наталья подалась проситься жить к матери. Аннушка дочь пожалела, приголубила. Оставила её с сыном малолетним в квартире на Чонгарском бульваре, а сама к Таньке на Ленинский подалась. Протрезвев, Таня осознала весь ужас произошедшего, умоляла простить и вернуть всё назад. Мать и её приласкала, пожурив немного. Угрызения совести у Таньки не долго бодрствовали, притуплялись очередной попойкой. Аннушка прибирала дочкину комнату после очередного загула, а на другой день дружки Танькины опять всё загаживали. Как-то раз, спускаясь на улицу мусор выкинуть, Аня спотыкнулась и равновесие потеряла. Ушиблась, падая, сильно, аж встать не смогла. Соседка «Скорую» вызвала. В травмпункте диагностировала перелом шейки бедра. Прописали таблеток обезболивающих и настаивали на полном покое в домашних условиях. Таньке пришлось уйти в завязку на несколько дней. Но вскоре организм затребовал недостающих микроэлементов. Мать сильно мешала своей немощностью. Таня пошла мириться с Натальей, упрашивая её забрать Аннушку к себе. Наташка воспротивилась. Она только ремонт в «однушке» осуществила, мать ей была ни к чему. Только Танька хитрее оказалась. Просто посадила мать с чемоданчиком в такси и назвала водителю точный адрес. Анна Игнатьевна сиротливо существовала на кухне, всем своим материнским существом понимая, как мешает она дочери свои присутствием. Марина, узнав про злодеяния сестёр, не мешкая собралась за матерью. И привезла её в Новокосино, благо и места в новой квартире было, хоть отбавляй, и заработком Марина могла похвастаться по тому времени. Пока Аннушка в ванной отмокала, Марина ей мяса отварила, а на бульоне суп густой заправила. Вечером Вадик из школы приехал. Пили чай на кухне с халвой. Смотрели в окно, как над Балашихинским лесопарком весна пар поднимает. Аннушке диван удобный поставили. Спустя очень короткий срок Анна Игнатьевна совсем на ноги встала, на улицу, правда, одна не выходила. Но по дому колготилась. За Вадиком приглядывала, чтоб кушал хорошо, чтоб рубашка чистая к утру была, чтобы после сделанных уроков ещё погулять время оставалось. Манная каша, какао и морковный сок с капелькой сливок – никто и никогда не готовил так вкусно, как баба Аня.
В то время завелся у них пёс по имени Кузя. Из дворовых. Но мелковат. Так и тут догляд нужен: покормить, погулять, чтоб нужду справил. Кузя прожил 19 лет. Марина с Вадиком похоронили его в лесу через дорогу, упаковав верного друга в коробку из-под финских сапог. Последние свои дни Кузя чаще лежал, дремал. Изредка выползал попить. Накануне последнего дня в жизни Кузи, Вадик приехал мать навестить, как знал. Кузя только звонок в дверь услыхал, вскочил, загавкал звонко и вприпрыжку бросился Вадика в щёку облизывать. Потом лёг и уже не встал. Вот она, собачья любовь и преданность. Без Кузи стало как-то тихо.
Анна Игнатьевна опять к Наталье переехала. А всё Танька-зараза, как не приедет водочкой подзаправиться, так и начинает подзуживать: «А что-то мама фруктов не кушает? Только мясо…» Марина руками разводила: где ж эти фрукты зимой достанешь? Маринка со злости весь запас водки продала возле метро. Танька, осознав, что ловить в этом доме больше нечего, уговорила Аню переехать.
Умерла Анна Игнатьевна 24 декабря 1995 года, от старости, усталости и истощения. Последние дни кидали её Наташка и Танька между своими домами, как теннисный мячик. Наташка жёсткая стала. Да и понятно: сынуля Димочка пить начал, прям как его отец, в тюрьме сгинувший. А ведь повар был первоклассный! Так и повелось: устроится в шикарный ресторан, поработает месяца два-три, а потом в запой на полгода уходит. Однажды допился до белой горячки, профессор из Кащенко всё руками разводил в ответ на Наташкин вопрос: «Когда Димулечка из комы выйдет?» Ожиданий было два: либо растением очнется, либо готовьте погребальный наряд. Дима восстал в полном рассудке. Где-то через полгода Наталья радостно рассказывала: «Сынуля пить бросил! Водку совсем не пьет. Только вино и портвейн...»
Брезгуя Димкиным алкоголизмом, Наташка старалась чаще из дома уходить. Закроет мать на два замка и на работу, а оттуда к подружке или ещё куда. И так до поздней ночи. Когда голод приклеивал желудок к позвоночнику, Аня звонила Маринке, молила покормить. Та всё бросала, мчалась на другой конец Москвы выручать мать провизией. А дверь-то заперта! Вот и кричит ей в замочную скважину: «Мама, посмотри там в шкафах, может, крупа какая есть?»
Таньке не до матери вообще было. Вернулась из мужниного дома её дочь Юлия, оставив свекрови на попечение дочь свою Машеньку. Опять пошла в универмаг «Москва» продавщицей, благо рукой подать. Можно в тапочках дорогу переходить. Таня с дочкой крепко выпили за воссоединение, а на утро решили сдавать одну комнату. За хорошие деньги поселился там какой-то грузин. Жить стали безбедно, на выпивку всегда хватало с лихвой. Стало скучно. Начались у них драки по пьяни. С мордобоем и увечьями. После одной такой драки Марина к сестре наведалась. Да как увидала, что та без волос сидит, все повыдраны! Сразу в милицию позвонила. Попросила участкового проследить за юлькиным поведением. Когда через неделю Татьяна поступила в Первую Градскую больницу с переломом черепа, Юлю арестовали. Был суд. Дали срок условный. И трех месяцев не прошло, как избила пьяная Юля свою не менее пьяную мать до смерти. В милицейском протоколе причиной смерти фигурировало отравление этанолом. Марина и Наталья сгруппировались из-за смерти сестры. Марина очень настаивала, чтобы Юльку призвали к ответственности. Даже пытались дело уголовное завести. Только зря похороны откладывали.  Решили оформить Татьяну за счет государства. Получили квоту на захоронение. Рано утром 10 мая 2010 года сели сёстры в автобус на станции Планерная и отправились провожать сестру в последний путь на Перепечинское кладбище. Хоронить решили было, обернув в простыню. Муниципалитет обещал вернуть деньги за фанерный гроб. Аж 15 тысяч современных рублей! Вадик отругал мать и тётку за крохоборство, пристыдил и пообещал, мол, если они не опомнятся, он их вообще хоронить не будет. На кладбище их было четверо: Марина с Наташей, Вадик и Вера, племянница Аннушкина. Юлька сидела в тот день в КПЗ. Ей даже не сказали, где мать похоронена.
Из ментовки Юльку быстро отпустили. Она вернулась к себе в комнату и продолжила пьянствовать. Устроила притон из некогда уютной квартиры. Сдавала проституткам для профессиональных услуг. В августе 2014-го она вдруг пропала. Сгинула. Её даже не искали толком. Ближе к Новому году приехала её дочь Мария. Выгнала жильцов. Перевезла в исторический район Москвы из глубокого Подмосковья свою семью. Мужа Александра и сына Дмитрия. Когда потребовалось документы оформлять в собственность, встал вопрос о поисках ответственного квартиросъемщика. Юльки, то есть. Вот Маша в розыск и подала. Взяли у неё образцы на ДНК и сказали: «Ждите». Искали долго. Целый год. А потом выяснилось, что Юльку сбил мотоцикл, когда она тем августовским утром перебегала дорогу, направляясь в ближайший пивной ларёк. От столкновения с двухколёсным транспортным средством Юльке размозжило бошку и оторвало ногу. Мотоциклист умчался в неизвестном направлении. Сердобольные прохожие вызвали полицейских. То, что осталось от Юльки, ожидало опознания со стороны родственников месяца полтора. Поскольку документов или других отличий, кроме окровавленной пижамы, на Юльке обнаружено не было, с маркировкой «неопознанный труп», закопали её в братской могиле всё на том же Перепечинском кладбище. Рядом с матушкой.
Маша могилу беспутной матери для приличия посетила. И вычеркнула алкогольную историю из своей жизни. Живет, не бедствует. Ремонт красивый справила. Сына воспитывает в уважении ко взрослым.
* * *
Марина, как на инвалидность вышла, чудить начала. Постоянно сыну инкриминировала грехи виртуальные. То заголосит, что Вадик виноват в её разводе с мужем. То про здоровье, на воспитание мальчика потраченное, заикнется. И всё в деньги всегда упиралось. Оно и понятно. Ведь всю жизнь, как лошадь ломовая, под стать матери своей Анне Игнатьевне, вкалывала. Для достижения светлого будущего. Для лучшей и красивой жизни. А жизнь эта ускользала с очередным скачком на валютной бирже, с новой пенсионной реформой и прочими капиталистическими новшествами. Вадик в институте отучился. Военную кафедру отслужил, чин младшего лейтенанта получил. Всё советовал: «Мам, давай в институт вернешься, всё с людьми общаться будешь». Та ни в какую! Мотивирует, мол, государство мне должно! И всё про армию, в которую сына могут забрать, переживает. Вадик ушел из дома в начале 1999-го. Случилось так, что он ногу повредил. В больнице провалялся с гипсом. А потом его домой выписали, постельный режим строго-настрого назначили. К матери не вернулся, а отвёз его отец Валерий Георгиевич на стареньких "жигулях" прямиков в подмосковный Жуковский, где проживала его невеста Маруся. Она его на ноги быстро поставила. Поженились зимой. Потом дети пошли. Когда старшая дочь родилась, Вадик собрался её по своей прописке оформлять. Марина воевать вознамерилась: «Всякая деревня в Москву прёт!» Невестка было обиделась на свекровь. Как же можно про внучку-кровинушку такое говорить? А потом услыхала из первых уст эту длинную историю непростой и трагической жизни. И простила Марине Александровне все слова её грубые. Дружить домами они не дружат. Бабушка Марина редко интересуется успехами единственных внучек. Только звонит регулярно Вадику и напоминает, что он ей денег должен перевести.
Пожалеть бы её как следует. Да только Марина совершенно счастлива в своем одиночестве. Пару лет назад разругалась с Натальей, за несколько минут до боя новогодних курантов. Наташка выскочила из новокосинской квартиры, осыпая проклятьями длинный коридор. Больше сёстры не общаются друг другом. Вообще.
Бывают минуты, когда Марина с нежностью вспоминает про свою молодость. На юбилей Вадик свозил мать в ресторан. Сидели на втором этаже в «Ударнике», кушали яства заморские и смотрели на Москву. Маринка, улыбаясь, вспоминала, как пробирались они с сестрой Наташкой, обе кругло беременные, по переулкам к библиотеке им.Ленина. Как стояли в очереди на выставку в Пушкинский музей. Как толкались в Центральном детском мире за ползунками новорожденным сыновьям. В какой-то миг её воспоминаний на лицо набегала хмурая пелена. Это Маринка спотыкалась о свой давишний развод. Констатировала: «Это были худшие годы моей жизни!» До сих пор не отпустит обиду эту. Хотя, если судить по справедливости, оба они в распаде семьи виноваты. Кто-то не дослушал. Кто-то пренебрег. Кто-то пожадничал или отказал в поддержке. Что теперь судить?
Осенью 2000-го приехала Марина в Люберецкий роддом навестить невестку. Привезла оладьев пышных и компот самоваренный в бутылке. Долго расспрашивала про самочувствие, уточняла, когда ожидаются роды и не надо ли чего привезти? Невестка была удивлена сильно явлению свекрови, понимала, что Марина хочет ей что-то рассказать. И правда: Марина поведала, что появился в её жизни кавалер. Сашка-электрик с 17-го этажа. Он пришел по путевке из ЖЭКа холодильник наладить. Приглянулась ему Марина. А он ей в душу запал. Стали общаться. Он моложе её лет на семнадцать. Худой такой, нескладный. Вадик союз этот благословил. За мать искренне порадовался. Счастье длилось почти тринадцать с половиной лет. Саша ремонт Маринке сделал добротный. Кровать с шишечками купил, чтобы тревожный сон её усладить. Шубу до пят справил. Она такой красоткой зафикстулила! Возил её по санаториям, здоровье поправлять и с астмой бороться. Только и слышно было: «Мариночка, солнышко!» Из ЖЭКа Саша уволился, перешёл электриком в ЦУМ. Зарабатывать стал прилично. Марина сияла, как начищенный пятак, от счастья и женского благополучия. Саша с работы домой торопился. Там ему обед из трёх блюд, как положено. Марина вернулась к швейному увлечению. Занавески пошила красочные, покрывало в тон. Возродила желание рисовать. Вадик ей мольберт подарил. Она как за кисть бралась, так назавтра пейзаж нежный на стене красовался.
Развалилась идиллия на майские, когда Саша вернулся из магазина со словами: «Мне тут анекдот рассказали, смешной, прям умрёшь!» Сделав вывод, что суженый мечтает о скорейшей её смерти, Марина выставила его за дверь. Запланированный на тот день поход в зоопарк отложился насовсем. Марина признавалась, что давно уже между ними наметился разлад. Саша изредка задерживался с друзьями после работы, приходил домой пьяненький и веселенький. Марина, наглядевшаяся за свою жизнь на ужасы алкоголизма, решила не доводить до трагического финала. Ещё одного алкоголика в ближнем круге она бы не пережила.
Очередной день рожденья справили весело. Внучки стихи читали, смеялись громко. Вадик с работы пораньше пришел, подарки принес. Марина стол накрыла щедрый. Стали вспоминать, кого из гостей не хватает. Школьная подруга Галя Ивашко не позвонила, как обычно, с утра. Марина предположила, что та обиделась на неё из-за Люськи Поповой, про которую Марина сказала, мол, растолстела сильно. Но ближе к вечеру запиликал телефон, Галя извинялась, что запоздала с поздравлениями, потому что хворает сильно. Вера ногами мается. Наталья с Мариной в контрах. Вот и всё. Больше никого не осталось.
Вадик бабушке Аннушке справил гранитную плитку на могилку. С фотографией, как на паспорте. Маринка просит сына, когда придёт время, прихоронить её к матери на Котляковском кладбище. Будет у них там время за жизнь и смерть поговорить. Может, покаяться в чём. А может и поругаться крепко, чтоб земля задрожала, осознавая, что ни одна история не обрывается на полуслове…