Глава 7. Катера и яхты

После Азовского и Черного моим третьим морем стало Аральское. Мы увидели его, когда ехали поездом на космодром Байконур, куда нас с Сашей Бондарем распределили по окончании военного училища.
   Позади непростой разговор с изумительной девушкой Валей, какой она предстала когда-то в городе у моря. Там, в Бердянске, наш короткий, но яркий роман развивался столь стремительно, что ни у кого из нас не было сомнений в искренности и взаимности наших чувств. Но волей рока мы вдруг бесследно пропали друг для друга, внезапно разъехавшись по своим неведомым адресам. И вот теперь, после трех лет полной безвестности, моя потерянная любовь неожиданно возникла в статусе молодой жены друга-однокурсника.
   Так что, нам было, о чем поговорить в полночь, в пустом коридоре купейного вагона, несущего нас в неизвестность. Что ж, мы узнали, наконец, кем и как было разрушено наше счастье. И что с того? Да ничего. Лишь бессонная ночь, перемежаемая кошмарами, и тоскливый день, когда никого не хочется видеть.
   Уже во второй половине дня добрались до Аральского моря. Поезд остановился на станции с таким же названием. А море заглядывало даже в окна вагонов, словно приглашая полюбоваться своей красотой. Вышел на платформу. Здесь с размахом шла торговля. Рыбы видимо-невидимо – и свежей, и вяленой. А главное, относительно дешевой. Вот только, зачем она мне, если ни к чему не лежит скорбящая душа.
   Лишь море не смогло оставить равнодушным. Казалось, до него можно добежать, броситься в его волны и плыть-плыть-плыть, пока хватит сил. Чёрт с ней, с ненавистной воинской службой. Но, нет же – отыщут, накажут, заставят служить дальше. Или не отыщут? Ласковое море скроет меня навсегда, а его обитатели помогут исчезнуть так, что ни за что не отыщут, даже косточек.
   – Толик, садись скорей, а то без тебя уедем! – вдруг крикнул с подножки человек, которого все пять лет учебы считал своим другом, а он оказался, как в песне, “и не друг, и не враг, а так”.
   В последний раз взглянул на море, даже не подозревая, что вижу его таким действительно в последний раз, что, проезжая эту станцию через два года, вместо морской глади обнаружу все те же приаральские Кара-Кумы, да остовы ржавых морских посудин, которым до воды уже не добраться никогда.

   Четыре года я прожил на отдаленной площадке знаменитого космодрома, расположенного не так уж далеко от Арала. Вот только оценить степень его деградации смог лишь, когда очередной самолет спецрейса “Москва-Крайний” шел на посадку.
   Удручающее зрелище.
   Так было и в тот раз, когда возвращался из отпуска. Взглянув в иллюминатор, обнаружил, что мы летим над останками Аральского моря. Значит, скоро посадка.
   И вот мы в зоне приводных маяков аэродрома, но интуитивно отметил, что самолет почему-то шел выше глиссады. Неожиданно, на приличной высоте прошли прямо над аэродромом, и пошли по большому кругу, разворачиваясь в сторону запретной зоны, где самолеты вообще никогда не летали. Под нами пошли знакомые объекты. Увидел наш гигантский МИК и обе башни обслуживания стартового комплекса. Макет ракеты-носителя был на месте – на левом старте. Значит, скучать не придется. Работы все еще продолжаются. Но что случилось? Почему не сели?
   Вскоре показалось Аральское море. Мы вновь были в исходной точке для захода на посадку, но вместо снижения, самолет явно набирал высоту. Несмотря на то, что все давным-давно пристегнуты ремнями безопасности, команду повторили, а стюард заново лично проверил каждого. Правда, пассажиры не обратили на это ни малейшего внимания и пока были в полном неведении о нештатной ситуации. По радио передали предупреждение о входе в зону турбулентности и просьбу оставаться на своих местах. Самолет резко пошел вниз. Снижение отметил лишь по своим ощущениям. Вскоре нас сильно придавило к креслам. В тот же момент почувствовал, что была сделана попытка выпустить шасси.
   Судя по звукам, она оказалась неудачной. Заволновались пассажиры. Самолет снова набирал высоту.
   Где-то вдали вновь увидел посадочную полосу, потом те же знакомые объекты. И вот мы снова над Аральским морем. Вторая попытка и опять неудача.
   Мы пошли на третий круг. В отличие от взволнованных пассажиров, меня вдруг охватило удивительное спокойствие.
   Третья попытка, похоже, удалась. Раздались характерные глухие удары выпускаемого шасси.
   Но мы снова пролетели прямо над посадочной полосой, и ушли на четвертый круг. “Похоже, самолет решили проконтролировать с земли. Вот если уйдем на пятый, значит, как и все, ничего не понимаю”, – размышлял я.
   Но с четвертого захода вышли на глиссаду. И вот уже катим по полосе. Отпуск позади. “Жаль, что не грохнулись”, – мелькнула шальная мысль. Но вместе с этой мыслью, вдруг с особой остротой осознал, насколько не хочется возвращаться к ставшей вдруг постылой, заурядной работе.

   А как хорошо все начиналось.
   Приближалась юбилейная дата – столетие со дня рождения В.И. Ленина. Страна готовилась встретить знаменательную дату с помпой. Заранее готовила подарки и наша часть. Был объявлен конкурс на лучшее оформление Ленинской комнаты подразделения, а также спецкласса для обучения специальности.
   Именно мне, молодому инженеру, поставили самую сложную задачу. Я должен был оборудовать спецкласс таким образом, чтобы занятия вел не преподаватель, а любой из сержантов, просто включив магнитофон. Магнитофон воспроизводил бы рассказ преподавателя по теме занятия, а также выдавал управляющие сигналы на аппаратуру, которая отображала все сказанное преподавателем на огромной – во всю стену – схеме систем и агрегатов ракеты.
   Кроме того, необходимо было сделать несколько тренажеров – копий пультов управления системами ракеты. Команды управления с пультов также должны были передаваться на схему ракеты и вызывать запуск процессов, как на реальном изделии.
   Несколько месяцев ежедневной, без выходных, работы – и замысел воплощен. Скольких же трудов это стоило!

   Я рисовал схемы и эскизы, и руководил работой бойцов, выделенных мне в качестве столяров, художников или электриков. Когда мы, наконец, создали нечто осязаемое – руководство группы пришло в восторг. Но, была выполнена только механическая часть работы. Всё это предстояло научить работать, причем, без всяких компьютеров – о них у нас еще никто не имел ни малейшего представления.
   И тут впервые столкнулся с нашим начальником штаба – майором Мирошником. Когда понадобился шаговый искатель, с помощью которого хотел организовать циклические процессы, мне порекомендовали обратиться к нему. Естественно, Мирошник сказал, что не располагает подобным прибором.
   Когда сказал это своим бойцам-электрикам, те просто рассмеялись. Меня провели в соседнюю комнату, куда еще ни разу не заходил, и познакомили с двумя сержантами. У тех никаких проблем не было. Мне тут же принесли десятка три искателей. Выбрал подходящий и хотел, было уходить, но то, что увидел на соседнем столике, показалось занятным.

   А на столе лежал раскрытый дипломат Мирошника. Его узнал сразу – в нашем подразделении ни у кого такого не было. И он был доверху заполнен транзисторами. Все транзисторы очищены от следов пайки и вообще от каких-либо следов их применения. На всех стояла отметка военной приемки.
   Я огляделся и увидел, что вся приличных размеров комната битком забита блоками аппаратуры. Потом обратил внимание, что пока мы общались с сержантом, другой сержант ловко потрошил те самые блоки, профессионально выпаивая наиболее ценные элементы электроники, которые складывал в подписанные ящички.
   А у самого окна увидел нечто грандиозное. На кульмане красовался чертеж великолепного каютного катера, а рядом стояла прислоненная к стене пачка гигантских листов десятимиллиметровой фанеры. И на первом листе был размечен шпангоут судна.
   – Что это?! – застыл, разглядывая детали. Все так напомнило мои занятия авиамоделизмом – столько похожего. Но то были модели, а здесь настоящее судно.
   – Да это Мирошник упражняется. Он же у нас морской офицер, – пояснил сержант.
   – Как морской?
   – Перевели к нам с девяносто пятой площадки. Там моряки свои ракеты испытывают. Он так и прибыл в морской форме. Недавно переоделся.
   Да-а-а. Теперь понятно, что за катер замыслил моряк Мирошник. А что! Это идея – самому сделать судно для морских путешествий. Но, конечно же не катер, а парусную яхту, способную одолевать моря и океаны. Впрочем, о чем это я – сухопутный обитатель приаральских Кара-Кумов? Единственное море, и то сбежало. А не сбежать ли мне следом, пока молод и все еще зовут морские просторы?

   Когда выходил из комнаты, в дверях столкнулся с Мирошником, который вдруг обнаружил в моих руках искатель. Сначала несколько стушевался, но тут же заявил, что сержанты не имели права мне ничего давать. Да и вообще посторонним вход запрещен.
   Я никак не отреагировал на заявления Мирошника и молча ушел со своей добычей.
   От бойцов узнал, что блоки аппаратуры вывезены с правого старта, взорванного упавшей ракетой. Ими были заполнены три класса. Первый класс уже освободили, и сейчас в нем разместился наш спецкласс, во втором классе мы только что были, а третий заперт и замаскирован.
   Когда поделился “открытиями” с моим командиром майором Липинским, убедился, что для него это совсем не новость. Он сказал, что та аппаратура списана, как погибшая при аварии ракеты. А потому никаких элементов электроники просто не существует. И если я не хочу нажить врага в лице Мирошника, лучше обо всем забыть. Поэтому, если понадобится какая-либо электроника для спецкласса, надо обращаться не к Мирошнику, а к нему.

   Но стремительно, как весна в пустыне, надвигался Ленинский юбилей. Мы работали, как одержимые, отлаживая автоматику управления.
   И вот, наконец, все готово. Мы с удовлетворением продемонстрировали нашу многомесячную работу. Естественно, стали победителями конкурса.
   Как победителя, меня представили к правительственной награде. То была юбилейная медаль “За воинскую доблесть. В ознаменование 100-летия со дня рождения В.И. Ленина”. Моя третья награда из серии юбилейных медалей.
   И вот однажды в мою смену попали бойцы, которые помогали при оборудовании спецкласса. Они принесли новость, которая шокировала. Оказалось, неделю назад все, что мы создавали в течение нескольких месяцев, было варварски уничтожено и зарыто в огромной яме, отрытой в нескольких километрах от площадки. Там же зарыли все, что хранилось в комнатах, контролируемых Мирошником. Все три комнаты срочно отремонтировали, и теперь они абсолютно пустые. Частично разорили и красный уголок, лишив его основной гордости Липинского – автоматических устройств.

   Сменившись утром, вместо отдыха отправился в казарму. Сначала поговорил с Липинским. Можно было бы и не говорить, ибо заранее знал все, что тот скажет. Так и оказалось.
   Потом решил поговорить с командиром части полковником Ширшовым. Благо оказался приемный день. Ширшов был председателем конкурсной комиссии. Он давал оценку нашей работе. И что же сделали с этой самой работой? Сколько творческих сил и энергии отдал я, как автор и руководитель проекта. Сколько труда затратили квалифицированные бойцы. Спецкласс был нужен всем. В таком классе было гораздо проще обучать бойцов специальности. Это была не игрушка к юбилею, а реальное нужное дело.
   Именно здесь впервые почувствовал вкус проектной работы. В училище мы тоже что-то проектировали, выполняя курсовые и дипломные работы, но все это так и оставалось на бумаге.
   Создавая класс-тренажер, я реально увидел результаты своей работы. Когда все, что зародилось в моих мыслях, постепенно оформилось в виде эскизов и чертежей, а затем вдруг стало явью – действующими системами, имитирующими такие же системы ракеты и пускового оборудования стартового комплекса. Это надо было видеть!
   Именно здесь я почувствовал себя главным конструктором. Фактически так оно и было, потому что по мере реализации проекта стал единственным человеком, принимавшим все решения. И мои решения были окончательными. Они, к тому же, оказались правильными, потому что все системы нашей схематической ракеты работали, как часы.

   Зато армия все чаще напоминала мне плохой колхоз, где тащили все, что плохо лежит. И даже если лежало хорошо, народ быстро соображал, как стащить и это. Возможно, мне просто не повезло, но хороших колхозов за свою жизнь в СССР так и не увидел.
   Больше меня нечем было удивить в нашем гнусном хозяйстве. Особенно после столкновения с майором Мирошником, неожиданно вызвавшим меня в штаб группы. Тот положил передо мной ворох каких-то документов и предложил подписать.
   – Что это? – поинтересовался я.
   – Акты списания горючего. Ты подписывай-подписывай. “Эмпэшками” ты сейчас командуешь? – спросил он.
   Действительно, я временно командовал подразделением, эксплуатирующим шесть автомашин МП-300. Машины пока стояли без дела в автопарке.
   – Какое горючее? Машины уже полгода безвылазно стоят в автопарке.
   – Знаю. А тебе, какая разница? Тебе только подписать. В актах все написано. Хочешь, читай, а лучше не читай – там полная липа.
   – А где горючее? – удивился я.
   – Ты дурак, или прикидываешься? – вспылил Мирошник, повышая голос, – Горючее я украл для своего личного катера. Катер без горючего не ходит. Тебе хоть это ясно? Что я его покупать должен? Да, я вор. Что еще тебе объяснить?
   – Тут действительно объяснять нечего. Вы в наглую объявили себя вором. Извинитесь, и тихо разойдемся, – внутренне негодуя, но ровным тоном предложил Мирошнику.
   – Ты что плетешь, лейтенант?! Как ты смеешь так говорить с майором?! – взорвался Мирошник.
   Но меня уже было не остановить. Во мне все кипело от одного вида этой сволочи. Взяв себя в руки, продолжил все в той же размеренной тональности:
   – Плетешь ты, майор, – даже не заметив, перешел на “ты” с человеком, которого давно не уважал, а после его наглой выходки просто презирал, – Ты, мелкая шушера, фраер дешевый, обозвался вором, а сам понятия не имеешь о воровских законах. Вор может себя выдать за майора, а вот майор за вора никогда! Думаешь, украл списанную электронику, зажал канистру спирта и бочку горючего, – и ты уже вор? Таких воров у нас вся страна. Дешевка ты, майор, а от дешевки мне даже извинения не нужны, – завершил я свое выступление, и громко хлопнув дверью, вышел из кабинета.
   Как ни странно, Мирошник оставил мое выступление без последствий. Похоже, понял, что знаю о его проделках с электроникой, и решил со мной не ссориться. Акты подписал Липинский.

   Примерно через полгода мне сообщили, что два бойца нашей команды ежедневно направляются не на службу, а на какие-то работы в распоряжение Мирошника. Удалось разговорить бойцов, и они поведали, что в каком-то ангаре на соседней площадке строят чудо-катер. Гражданская специальность у обоих бойцов была одной и той же – столяр-краснодеревщик.
   А месяца через три я получил поручение Липинского – доставить особый груз на станцию Тюра-Там. В последний момент, уже вручая документы, Липинский объявил, что они фальшивые, а груз незаконный – катер Мирошника. А затем дал полный инструктаж на случай обнаружения фальшивки и ареста груза службой режима.
   Это задание успешно выполнил. Катер был доставлен на станцию и погружен на железнодорожную платформу. Судно было настолько велико, что полностью заняло всю платформу. Там же увидел еще несколько платформ с подобными судами. Судя по всему, готовился большой поход сообщества негодяев, расхитителей государственной собственности.
   А на следующий день Липинский вручил пакет, в котором обнаружил четыре бутылки армянского коньяка. То была “благодарность” Мирошника за риск, которому подвергался, совершая незаконные действия.

   Но вот позади девять лет воинской службы и медкомиссия, признавшая меня к ней полностью непригодным. Старшим лейтенантом запаса я оказался в Москве, гордо объявленной портом пяти морей. Впрочем, где же мне еще жить, как ни в таком порту. Тем более, это родина жены и маленькой дочери.
   В столице я бывал довольно часто, но, в основном, проездом, задерживаясь на день-два, не больше. Обычно останавливались у моей тетушки – старшей сестры мамы. У нее были два сына, которых в детстве называл дядями. Они смеялись, но не возражали. Тогда еще была жива моя бабушка, и из Москвы мы сразу ехали в ней – в Рязанскую область. Так что в детских воспоминаниях остались только ужасная лестница, на которую надо было ловко попасть ногами, иначе упадешь, и мягкие кресла метро.
   И еще музей Ленина, где брат устроил скандал.
   – Хочу к дедушке Сталину! – кричал он во все горло, привлекая всеобщее внимание. Суетились родители, объясняя, что товарищ Сталин занят. Подошли озабоченные смотрители музея, подошли даже двое в штатском, проверившие документы отца, а брат не унимался.
   – Ведите в Кремль! К дедушке Сталину! – распоясался юный нарушитель священной музейной тишины. Любые объяснения и даже шлепки только распаляли его желание непременно встретиться с вождем. Нас вывели из музея, якобы к товарищу Сталину, но мы оказались на улице, где брату тут же досталось от души. Но он не успокоился.
   – Обманули! Где дедушка Сталин? Говорили к Сталину пойдем, а сами! – кричал брат на всю прилегающую к музею часть площади. А гулкое эхо многократно усиливало те крики, приводя в ужас родителей, беспокоя милицию и людей в штатском. Последние с грозным видом уже дважды подходили к отцу, настойчиво требуя урезонить непослушного сына. А я тогда был расстроен лишь тем, что так и не удалось досмотреть небольшой макет домика с тайным колодцем, через который можно войти в подпольную типографию.

   В юности в Москве был лишь однажды. Но в тот единственный раз столица потрясла. Мы побывали в Кремле. Тогда его только открыли для всеобщего посещения. Второе впечатление – американская выставка пятьдесят девятого года в Сокольниках. Это было окно в другой мир – вроде бы враждебный, но такой привлекательный своим разительным контрастом с нашей скромной жизнью.
   В годы учебы в институте, а потом в училище, я проезжал через Москву по два-три раза в год. Круг впечатлений постепенно расширялся. В центре города уже неплохо ориентировался. И кроме ГУМа, ЦУМа и Детского Мира, – традиционных объектов внимания приезжих, успел побывать во многих музеях и галереях столицы. Однажды даже побывал в отдаленном районе Москвы – на знаменитой ВДНХ, где увидел космические объекты, впервые выставленные в павильоне “Космос”.

   – Толик! Ты куда пропал? – радостно встретил меня двоюродный брат Борис.
   В оправдание рассказал ему о характере моей новой работы, когда приходится сидеть от звонка до звонка, надо и не надо.
   – Ну, и как работается? Доволен? – спросил Борис, припомнив наши с ним разговоры о профессии.
   – Как сказать, Боря. Работа в КБ – лотерея. Можешь быстро сделать конфетку, а можешь полжизни делать фантики для мусорной корзины.
   – А ты, что сейчас делаешь – конфетки или фантики? – рассмеялся Борис.
   – Пока не знаю. Что выйдет. Но начальство моей работой довольно. Уважает.
   – Уважает – это хорошо. А платит как?
   – Пока сто шестьдесят.
   – Да ты что? – удивился брат, – А по мне, пусть лучше не уважает, но платит хорошо. Не-е-ет… Я в КБ не хочу.
   Борис еще долго рассказывал о фотографии, показывал новые снимки, которые хотел отослать на конкурс, демонстрировал свою фотолабораторию. Я же словно отключился от внешнего мира, зациклившись на словах Бориса по поводу моей работы, и впервые попробовал критически оценить свое положение в КБ.
   Мне стало грустно. Пожалуй, Борис прав.
   Работаю в удовольствие, сил не жалею, а результаты? Результаты лишь в отдаленной перспективе. А моя убогая зарплата? “Пусть шьет, раз купить не в состоянии… Даже денег заработать не может”, – припомнил слова жены в ответ на похвалу Вали-Валентины.
   “Хорошо же я живу”, – мелькнула невеселая мысль.
   Дома вдруг захотелось напиться.

   – Афанасич, Мазо сказал, тебе поручили разработку отраслевого стандарта на огневые технологические испытания. Ты в курсе?
   – Как всегда, нет, – ответил Гурьеву, своему новому начальнику.
   Проект стандарта разработал неожиданно быстро. Собственно, основные соображения по огневым технологическим испытаниям блоков были изложены еще в нашем томе предложений Правительству. Оставалось лишь скомпоновать материал так, чтобы он приобрел качества нормативного документа. Кажется, это удалось. Не получив никаких замечаний руководства, разослал проект заинтересованным организациям и собрался в отпуск.
   Впервые мы с женой решили провести его на нейтральной территории. Ехать в Харьков не хотелось, да и негативный опыт домашнего “отдыха” уже имели. К тому же наш отпуск пришелся на сентябрь. Лето кончилось, а тепла так и не увидели. И захотелось продлить лето, оказавшись на морском побережье под нежарким ласковым солнышком. Даже не помню, как возникла бредовая идея поездки на юг “дикарями”, да еще с четырехлетним ребенком. Странным по прошествии времени кажется и наш выбор места отдыха – ни много, ни мало город-курорт Сочи.
   И вот мы приобрели билеты туда и обратно и вскоре двинулись в неизвестность, так и не ответив на многочисленные вопросы типа, где жить, как питаться, сколько надо денег и тому подобные. В Сочи, потолкавшись по агентствам, лишь убедились, что нас здесь не ждали. Самостоятельные поиски тоже ни к чему не привели. Нам демонстрировали жалкие каморки за бешеные деньги. Татьяна была в ужасе. Вернулись на вокзал, решив отъехать чуть подальше от этого слишком дорогого города. На вокзале увидели толпу людей, большая часть которых искала жилье, а меньшая – предлагала. Прислушавшись, поняли уровень цен. Он был ниже всего того, с чем сталкивались до сих пор, но все равно был для нас разорительным.
   Растерянные и уставшие, мы стояли в стороне от ажиотажа. Сказывались десять часов, проведенные на ногах – с четырех утра, когда мы вышли из вагона московского поезда на платформу сочинского вокзала и до момента, когда снова оказались там же – в исходной точке наших поисков.
   Ранним утром, сдав багаж в камеру хранения, полные радужных планов, отправились бродить по безлюдному городу. Было необычно тепло. Прямо на улицах росли пальмы, причем не в кадках, а в земле, как обычные деревья. Даже я, освоивший побережье Крымского полуострова, видел подобное лишь в ботаническом саду. Что же говорить о жене и дочери, ни разу не видавших южных морей. Светланка с удивлением разглядывала “меховые ноги” пальм и их роскошные “прически” в виде пучков узких и длинных зеленых листьев.
   – А где море? – спросила дочь.
   – Скорей всего там, – показал ей в сторону чернильной тьмы в полнеба, где кроме звезд не просматривалось ни огонька.
   – Пошли к морю, – нетерпеливо предложила она, и мы двинулись в выбранном направлении.
   К морю вышли на рассвете. Меня разочаровали сочинские пляжи, покрытые галькой и разделенные на секции нелепыми бетонными стенками. Жена и дочь еще не осознали подвоха и обе радовались от души. Им просто не с чем было сравнивать. Ну и хорошо.

   – Вы ни квартиру ищете? – вдруг обратилась к нам молодая женщина.
   – Квартиру. Вот только как ее найти? – равнодушно ответил ей.
   – Могу предложить. Мне кажется, вам должно подойти. Маленькая комната с койкой для вас и кроваткой для ребенка. Но все удобства на улице и далеко от центра, – сообщила она.
   Нас в нашем состоянии уже устраивало все, что только подходило по цене.
   И через полчаса неспешной поездки на автобусе мы добрались до наших коек, где уснули до утра.
   Утро встретило ярким солнышком и погожим днем. Наш приют, похоже, располагался в самой высокой точке города. Неподалеку виднелась телевышка. А весь город был, как на ладони. И, конечно же, во всей красе перед нами расстилалось море.
   Сентябрь в том году выдался на славу. По ночам гремели грозы. Мощные громовые раскаты, усиленные горным эхом, поначалу пугали, не давая уснуть. Но вскоре стали привычными, и мы, уставшие за пляжный день, уже ничего не замечали. Зато каждое утро было точно таким же, как и памятное первое.
   Лишь однажды пришли на пляж и не узнали знакомых мест. Море штормило, и пляж был пуст. А вся толпа, обычно равномерно по нему распределенная, сгрудилась у самой дороги. Огромные волны с шипением перекатывались через весь пляж. Купаться было нельзя, и отдыхающие в основном загорали и любовались картинами разбушевавшейся стихии.
   Постепенно море успокоилось и отступило, а покинутую его волнами территорию тут же освоили наиболее смелые. Вскоре море вернуло людям половину пляжа, и мы расположились у самой границы, куда добирались волны. Светланка с интересом наблюдала, как приходит и уходит вода, оставляя на границе пену и мелкий мусор. И чего только ни выносило море – дочь уже набрала себе гору всякой всячины.
   Неожиданно какая-то волна выбилась из общего ритма и стремительно ринулась за пенную границу. Мы с Таней мгновенно вскочили на ноги, чтобы нас не накрыло взбесившейся волной.
   – Вещи спасайте! Вещи! – крикнула Светланка, которую волна едва не сшибла с ног, пройдя на уровне ее пояса. Мы глянули и рассмеялись – свои вещи она уже держала, подняв над головой. Только они и остались сухими. Наши оказались в воде.
   – Вот тебе и ребенок, – смеялись люди, которые, как и мы, не уследили за морем. Многие даже не успели вскочить, – Такая маленькая, и такая хозяйственная. Вещи спасайте. Молодец, свои спасла. И о других побеспокоилась. Ну и ну, – удивлялись они.
   И вот мы уже едем в обратный путь вдоль морского берега. Мы видели его впервые, поскольку, направляясь в Сочи, ехали здесь ночью. С грустью прощались с морем, подарившим незабываемые впечатления и чудесный загар. Вот оно мелькнуло в последний раз и скрылось до следующей с ним встречи. Плавная езда сменилась крутыми виражами под пронзительный визг колес, жестоко фрезерующих рельсы. Мы втягивались в горы.
   Харьков проехали ранним утром. Я вышел на перрон родного города. После южного тепла здесь было заметно прохладней. Я никого и ничего не ждал. Было грустно. Когда еще попаду сюда? Или так и буду проезжать мимо, словно это маленькая станция Покатиловка?
   Москва встретила пронизывающим ледяным ветром, несущим заряды снега вперемешку с дождем. Кошмар. Погремели последней мелочью. Денег осталось лишь на метро и автобус. Фу-у-ух! Уложились.

   – Афанасич, тут тебя завалили замечаниями по стандарту, – вместо приветствия сходу озадачил Гурьев, – Плохо работаешь, – тут же дал оценку моей “стандартной” работе.
   Замечаний было действительно много, но лишь потому, что исходили от множества организаций. Реально их оказалось не больше полусотни. Половина из них отметалась с порога, с десяток были неплохими предложениями, а оставшиеся полтора десятка – просто спорными. Уже к концу рабочего дня доложил Бродскому результаты анализа замечаний.
   – Собирайся в командировку в Днепропетровск. Разработку стандарта передали им. А пока проведешь вместе с ними согласительное совещание по замечаниям организаций.
   Что называется, с места в карьер.
   – Куда ты поедешь? – узнав мою новость, недовольно спросила Таня, – Мы же только с дороги. Хоть бы отдохнуть дали.
   И вот снова еду мимо Харькова. “Ну, здравствуй”, – мысленно приветствую родной город, прогуливаясь по перрону его вокзала глухой ночью.
   В Днепропетровск попал впервые. От города не в восторге, а вот Днепр произвел впечатление. Пять дней показались пятнадцатью. В основном, из-за неприкаянных вечеров. Через день уже вполне ориентировался в городе. Ранняя осень не давала разгуляться. И я с нетерпением ждал пятницу, потому что давно купил билет на автобус до Харькова.
   Он довез меня почти до дома, высадив в самом начале улицы, на которой жили родители. Пятнадцать минут пешком, и я на месте. Радость встречи через полтора года разлуки. Вопросы, вопросы, вопросы.
   Прогуливаясь по городу, случайно встретил Игоря Марковского, с которым еще в школьные годы мечтал построить самодельный автомобиль. Слово за слово, оказалось, он до сих пор увлекался самоделками.
   – Представляешь, кузов легче всего сделать из стеклопластика. У меня есть журнал с подробным описанием технологии. Правда, там делают яхту, но какая разница, – рассказывал он.
   – Яхту?! Да это то, что нужно! – едва не подпрыгнул от восторга.
   Уже на следующий день копия статьи из журнала “Катера и яхты” была у меня. А через неделю мы с интересом изучали ее с Борисом.
   – Слушай, Толик, а это же действительно вещь, – согласился со мной брат.
   – Еще бы! Компактная, непотопляемая, транспортабельная, простая в изготовлении. Вот только, где достать материалы?
   – Это пустяки, Толик. Ну, и как мы ее назовем?
   – “Шаттл”, – невольно вырвалось у меня, вот уже два года работающего по теме создания советского аналога американскому космическому челноку.
   – Ну, и как это по-русски? – рассмеялся брат.
   – “Челнок”, – перевел ему.
   – Принято! – согласился он.
   И работа закипела. Конечно же, проектирование я взял на себя. Брат не возражал, ограничившись на первом этапе ролью снабженца. Разумеется, вскоре, кроме пачки морских карт, у нас появились и “Школа яхтенного капитана”, и “Школа яхтенного рулевого”. Мы читали их по очереди, не расставаясь с ними даже на работе.
   Увы, кто бы мог знать, что мой любимый старший брат обречен. Приступ, больница, установившая его приговор. Трехмесячная передышка, очередной приступ, бессмысленная операция, месяц в реанимации и смерть.

   – Зарецкий, а как получилось, что у тебя до сих пор нет никакой общественной нагрузки? – подошел ко мне однажды Мозговой, которого совсем недавно избрали профсоюзным лидером.
   – Очевидно, пока работал, не заметили. А что, без нагрузок нельзя?
   – Ну, ты же хочешь расти? А какой может быть рост, если не ведешь общественной работы. При рассмотрении кандидатов на должность в первую очередь смотрят именно на общественную активность.
   – А я думал на достижения в работе.
   – Это вторично.
   – Оригинально, – удивился я, – Во всем мире так, а у нас иначе?
   – Ты нас со всем миром не ровняй, Афанасич. Там загнивающий капитализм, а у нас, сам знаешь, что. Семинары ведешь. Не мне тебе пояснять.
   – Вот тебе, Олег, и общественная нагрузка, – обрадовался я.
   – Эта не считается. Тем более, ты там неофициально. А мы тут посоветовались кое с кем и решили двинуть тебя в профгруппорги сектора вместо Тарасова. А то он что-то засиделся на этом месте. Как ты на это смотришь?
   – Никак. Я не член профсоюза.
   – Да ты что?! – то ли удивился, то ли возмутился Мозговой, – Немедленно принять. Прокол в работе Тарасова. Вот видишь? Пора снимать, – обрадовался он.
   За неделю меня приняли в профсоюз и на ближайшем собрании избрали профгруппоргом. Так и не удалось, вопреки убеждениям, остаться в стороне от общественной жизни.

   Зашел к Коломацкой, чем-то там ведающей в масштабах отдела.
   – Поздравляю с избранием, Анатолий Афанасьевич. Вот ваши талоны на продуктовые наборы. Получать в нашем магазине. Даете талон, оплачиваете и получаете.
   – Так за это еще и платить надо?
   – А как же! Это же дефицит. В набор входит килограмм гречки, банка растворимого кофе, банка шпротов, банка сайры и коробка шоколадных конфет. Шикарный набор, – восторгалась она.
   – И все это одному счастливчику? – пошутил я.
   – Почему одному? Мы в своем секторе набор всегда разыгрываем. Отдельно гречку, отдельно кофе. И все довольны. Кстати, персонально для вас есть два билета в Большой театр на оперу “Хованщина”. Всего три рубля. Берете?
   – Беру, – обрадовался неожиданной возможности попасть с женой в Большой театр. Мечта, которую за много лет так и не удалось осуществить.
   – Но к ним нагрузка. Два билета в театр “Маяковского” даже не помню, на какой спектакль. Это еще два двадцать. Берете?
   – Беру, – решительно махнул рукой. Большой стоит того, чтобы заплатить и за “нагрузку”. Ходить ведь совсем не обязательно.
   Вернувшись в сектор, объявил, что нам выделили три продуктовых набора, и предложил их разыграть, как в секторе Лазуткина – по предметам. Меня поддержали и через пятнадцать минут почти все были счастливы, кроме Мазо, которому вместо набора досталась лишь банка сайры.
   – Ты почему мой набор разыграл?! – грозно спросил он, вызвав в коридор.
   – Потому что они выделены на сектор, а не вам персонально. Сектор решил, что будем разыгрывать, как у Лазуткина. Встречный вопрос. Почему ты не согласовал со мной премиальный список? Поставлю вопрос на собрании коллектива, – заявил ему и вернулся в комнату.
   В общем, не было печали, появилась общественная деятельность. Тут же возникли друзья и недруги. Жизнь забила ключом. Теперь хоть стало понятно назначение множества людишек, постоянно снующих по подразделениям. Они то и дело к кому-то подсаживаются, о чем-то договариваются, даже спорят. Вроде бы кипит работа.
   Только вот к работе все это не имеет никакого отношения. Это ведется общественная деятельность. Кто-то что-то втихую распределяет, другие готовят собрание коллектива, намечают “выступающих с инициативой” и их “подпевал”, обсуждают кандидатуры, которые непременно изберет коллектив, намечают каких-то делегатов на какие-то крупные собрания подобных общественников и все в том же духе. Счастливые минуты деятельного времяпровождения.

   – Анатолий Афанасьевич, есть возможность всей семьей отдохнуть в нашем пансионате в районе Туапсе, – предложила Коломацкая в начале апреля, – Правда, за жену надо уплатить тридцать процентов стоимости путевки. Кстати, эти деньги вы можете взять без отдачи в профсоюзной кассе. Но выезжать вам придется в праздники, потому что путевка с четвертого мая.
   Отпраздновав Первомай, вечером отправились на вокзал. Было прохладно, накрапывал дождик, а, проснувшись утром, оказались в Раю. Яркое солнце, глубокое синее небо, а вдоль дороги изумрудная молодая зелень бескрайних полей и островки пышно цветущих садов Украины. Благодать.
   Ранним утром следующего дня высадились на станции “Туапсе”. А часа через три шустрый автобус уже понес нас по горному серпантину в Новомихайловское, где располагался пансионат НПО “Энергия”.
   Как ни странно, семейный отдых предполагал раздельное проживание супругов. Жену с дочерью поселили в комнату двухэтажного корпуса, а меня повели устраиваться в другой, “мужской” корпус. В четырехместном номере уже были заняты три койки, валялись разбросанные вещи, пустые водочные и пивные бутылки. Пахло банальным общежитием.
   Расстроенные, пошли переговорить с администрацией. Бесполезно. Махнув на все рукой, направились к морю. Было тепло, но вода в море – ледяная. Побегав с дочерью по мелководью, все же решился и плюхнулся в набегавшую волну. Понравилось. Вскоре, к ужасу жены, и дочь последовала моему примеру.
   Вечером решили, что переночую с семьей. А утром к нам постучалась моя коллега Вера Аралова с дочерью и мужем. Ее с дочерью определили именно в этот номер. Они, как и мы были возмущены местными порядками. Вскоре всем коллективом снова оказались в администраторской. На этот раз наш поход завершился победой.
   Остальные дни прошли как непрерывный праздник. Наши девочки перекапывали песчаный пляж, строя замки или отрывая подземные ходы с секретами. Мы им помогали, беседуя меж тем обо всем и ни о чем.
   Это был наш первый отдых, который понравился семье настолько, что дни до его окончания мы подсчитывали с сожалением, ибо совсем скоро придется покинуть столь прекрасное место, ненадолго приютившее нас в тот весенний месяц май.
   Наступил сезон летних отпусков, а вместе с ним как-то незаметно спала рабочая активность сотрудников. Зато активизировались общественники. Чего только ни распределяли они в тот период на “тайных вечерях”. Я же, к ужасу руководства и профсоюзных боссов, делал тайное явным. Все, что выделяли сектору, отныне делили открыто решением коллектива, мгновенно собранного в одной из комнат сектора. Эти “летучки” просто выводили из себя Мазо.
   – Анатолий Афанасьевич, почему вы собираете людей на собрание в рабочее время? – пытался он хоть таким способом выразить свое недовольство.
   – Потому что от меня потребовали дать список счастливчиков через полчаса. А это тоже рабочее время.
   – Что там распределять? Все уже распределено на активе.
   – На активе распределено сектору, а не конкретным людям, – возражал ему.
   – И там конкретным. Только вы не хотите это признать. В демократию хотите поиграть, Анатолий Афанасьевич?
   – Странно это слышать от вас, Анатолий Семенович. К тому же, разве в демократию играют?
   – Это вы у нас демократ, Анатолий Афанасьевич. У меня другие взгляды, – прекращал Мазо этот бессмысленный спор в присутствии собравшихся подчиненных.

   Люди, почувствовав во мне задатки лидера, отстаивающего их интересы, естественно, во всем поддерживали меня.
   – Они дождутся, Афанасич, – сказал мне как-то Миша Бычков, как всегда, перехватив в коридоре, – Мы тебя вместо Мозгового выберем.
   – Меня нельзя, Миша. Я беспартийный, – возразил ему, – Кандидатуру на пост председателя профкома согласуют с парткомом. А они не утвердят беспартийного кандидата. Да и вообще к общественной деятельности призвание надо иметь и свободное время. А мне работать интересней.
   – Жаль, жаль. А то мы тут уже с ребятами обсуждали, кого двинуть вместо Мозгового, – расстроился Миша, все еще веривший в социалистическую демократию.
   В конце лета случилось то, чего и следовало ожидать. Меня досрочно выгнали из общественников. А произошло это буквально через три дня после моего выступления на активе, где я предложил ликвидировать все партийно-профсоюзные кассы как незаконные.
   – Что значит незаконные? – мгновенно отреагировал Бродский, – Вы говорите, да не заговаривайтесь, Зарецкий!
   – Незаконные означает только то, что нет ни одного правоустанавливающего документа, где они хотя бы упоминались. Нет ни одной инструкции, которая определяла, как формируются и расходуются денежные средства. А значит, вся суета вокруг этих касс незаконна. Ведь наполняются они отнюдь ни добровольными взносами коммунистов или членов профсоюза. Да и на каком основании деньги для парткома изымают у беспартийных? – спросил, обращаясь к Мозговому – председателю профкома.
   – Ну, ты даешь, Афанасич! Странные вопросы ты тут ставишь. Во-первых, все решает актив, во-вторых, народ и партия едины. Не вижу никаких проблем, – ответил он.
   – Ставлю вопрос иначе, – завелся я, – Кто наделил актив такими полномочиями? В каком протоколе профсоюзного собрания это записано? Правомерно ли премирование актива самим же активом, да еще за счет депремирования остальных сотрудников, выполнивших план? Жду ответа, Олег Васильевич.
   – Я не могу сходу ответить на столько каверзных вопросов, – стушевался он.
   – И не сходу тоже, – мгновенно атаковал потерявшегося оппонента, – А потому предлагаю провести такое собрание и там обсудить все эти вопросы, – предложил тогда активу.
   – Зря мы тебя приняли в профсоюз, да еще поторопились двинуть в профгруппорги, – шутил со мной Мозговой по дороге на электричку, – Толя, да что мы сами не понимаем? Что ты нас носом тыкаешь в это дерьмо? Оно тебе надо? – уговаривал он.
   На следующий день меня вызвал Бродский и без лишних слов отправил вместо себя на целых три дня на какую-то научно-техническую конференцию.
   – Сходи, развейся, Анатолий. А то ты слишком увлекся общественной деятельностью, – напутствовал он, вручая свой пригласительный билет…
   Вернувшись с конференции, узнал, что пока отсутствовал, состоялось собрание, на котором коллективу предложили, ссылаясь на рекомендацию парткома, срочно избрать профгруппоргом коммуниста Таранова. На расспросы коллег, почему партком не рассматривал мою кандидатуру, ответили, что рассматривал, но я сам отказался остаться на второй срок в связи с предстоящими длительными командировками на полигон.
   Коллектив отнесся к “моему решению” с разочарованием, но с пониманием.
   Я не стал возмущать коллектив. Зачем? Бороться с партхозактивом за сомнительное место профсоюзного лидера? Я уже понял, что не стану подпевалой в дружном хоре прикормленных “активистов”, а значит, от меня будут пытаться избавиться любым путем. Надо мне это? Думаю, нет.
   Достаточно того, что напугал “актив” настолько, что меня убрали досрочно, не дождавшись планового отчетно-выборного собрания…
   Отныне я перестал ходить на профсоюзные собрания, если они проводились после работы. И на следующий день меня никто никогда не спрашивал, почему ушел с собрания, хотя это считалось серьезным проступком. Для меня сделали приятное исключение.
   Но за все последующие четырнадцать лет работы на предприятии больше никогда не получал ничего из того, что так любил распределять профсоюз, работавший в полной гармонии с партхозактивом.

   Меня же захватила реальная работа. Многочисленные командировки и сроки-сроки-сроки, будь они неладны. Но едва выдавалась свободная минутка, открывал очередной номер журнала “Катера и яхты” и знакомился с новинками: четвертьтонники, полутонники, однотонники, – все они стали источниками вдохновенных планов. И только.
   Подрастала дочь, превращаясь из забавной девчушки в девушку-подростка, за которой “глаз да глаз”. И вот уже школа позади и даже институт. А я давным-давно осознал, что “никогда и ни за что” – моя молодость ушла навсегда.
   Но, дайте хоть помечтать, как однажды вдруг оттолкнусь от берега и устремлюсь в бескрайний океан.