Три патрона для

Три патрона для…


Я аккуратно сложил березовые чурки так, чтобы костер максимально быстро разгорелся. Предвкушающее улыбнувшись, осмотрел полянку. Все было готово к очередному сеансу удовольствия. Дровишки, топорик, казан, тренога, столик с шинкованными морковью, капустой, луком, помидорами и прочими овощами… Мясо, нарезанное кусочками, многообещающе розовело аппетитной горкой, специи благоухали…Все это разнообразие через пару часов должно было превратиться в ароматную дамламу.
Я люблю кашеварить на природе. Кажется, это редкий момент, когда я чувствую себя гармонично. Главное здесь не только пропорции в казане, но и возможность управления пламенем. Как-будто на плите готовишь и можешь манипулировать газовой горелкой. Я знаю, как добиться этого эффекта от костра…

В кармане требовательно завибрировал телефон. Это мама. Ей пошел девятый десяток, но она еще бодра. Раз в день мы обязательно созваниваемся. Обычно разговоры у нас односложны: «Как себя чувствуешь? Как давление? Не нужно ли чего?» Мама у меня не особенно разговорчива. Или я не умею поддерживать с ней диалог. Вот и сегодня общение складывалось, вроде бы, обычно.

 Но когда я, получив ответы на свои традиционные вопросы, собирался сказать: «Ну, пока, мамочка, утром позвоню…» вместо всегдашнего: «До завтра...» я услышал: «Подожди, я тут вспомнила одну историю. Это самая яркая картинка из моего детства…Я хочу рассказать её именно так как она у меня сегодня перед глазами встала… Мне, кажется, тебе это важно знать…»

«…Я помню горячую степь...Яркое солнце… мы с сестрой ковыряемся в песочнице возле дома... На подоконнике сидит мама, твоя бабушка. Она расчесывает свою косу и всматривается вдаль. Ждет папу. Он военный, командир. Обычно папа возвращался к обеду вместе с веселыми солдатами. Они горохом высыпались из грузовика и потом шумно обливались водой возле умывальника. Все смеются. Мама, улыбаясь, подает полотенце папе. Потом он нас целует, и мы с сестрой наперегонки бежим к обеденному столу…

Но сегодня все иначе... В той стороне, откуда обычно приезжал папа, что-то гремит и рокочет…

Мама тоже не такая, как всегда. Не улыбается. Напряженно всматривается в степь…

Но, вот и грузовик с папой и солдатами. Они очень сосредоточены. Некоторые запачканы чем-то красным и перевязаны бинтами. Никто не смеется как обычно. Папа весь черный.

Я подбегаю к нему, хватаю за руку и кричу: «Папа, пойдем кушать, мы тебя заждались…!» Папа поднимает меня на уровень своего лица, всматривается мне в глаза и говорит: «Не сейчас дорогая...У папы дела...немного позже, а пока идите с мамой и Аллочкой (сестра) в казарму и ждите меня там».

Помню, как сидели в казарме… Мы с сестрой катаем мячик, а мама сосредоточенно прислушивается к гулу и раскатам, похожим на грозу, которая гремит где-то в степи, но кажется, скоро дождь ливанет и по нашим крышам... Вот из общего гула начали выделяться отдельные звуки. Треск и буханье…

Сестра Алла заговорщицки наклоняется и шепчет мне на ухо: «А я знаю, что это там грохочет! Это выстрелы! Это, наверное, папа стреляет. Я однажды видела, как он это на стрельбище делает... не беспокойся, папа хорошо стреляет!»

Я завидую сестре, она меня старше, была с папой на стрельбище и теперь хвастается.
Я иду жаловаться маме, но тут неожиданно появляется весь всколоченный папа. Он обнимает маму и вкладывает ей в руку какую-то блестящую штучку. Я рядом, до меня доносится его возбужденный шепот: «Здесь три патрона… В случае чего…ты знаешь, что делать…мы с тобой это обсуждали!» Мама меняется лицом и каменеет…

Я тяну маму за руку и что-то канючу. Мама не реагирует. Я, обиженная на сестру и на маму, начинаю плакать. Мама смотрит на меня какими-то очень сухими глазами: «Идите с сестрой в прятки поиграйте… Вы прячьтесь, а я скоро пойду вас искать…Только тихо сидите, я не должна вас сразу найти...Иначе неинтересно будет…»

Как сейчас помню, что хорошо спряталась. Мама бы ни за что сразу не нашла. Забралась на второй ярус койки и накрылась одеялом. Но оставила себе маленькую щелочку. Чтобы все видеть и слышать. Алка, глупая, в шкаф полезла. Там бы её в два счета мама обнаружила…

А в это время стрельба уже вокруг казармы. Стены дрожат, штукатурка обваливается, вой непрерывный, крики какие-то: «Раааааааааааааа…Бааааанзаааай!!!» Потом снова: «Раааааааааа...!»

А я лежу себе под одеялом и мне так уютно и спокойно...Я же хорошо спряталась. Меня никто не найдет! Ну, может быть, только мама и то не сразу... А потом папа придет. Настреляется и придет. А может быть, папа, там, на улице, со своими солдатами тоже во что-то играет? Вот бы хотя бы одним глазком посмотреть……

Только вот мама нас, почему-то, не ищет. А все сидит с папиной блестящей штучкой в руке и неотрывно смотрит на дверь. А ведь обещала нам прятки …

Тут на улице неожиданно все стихло. В казарму влетел папа. Без фуражки, волосы опалены, весь забрызган красным: руки, гимнастерка, сапоги… Мама бросилась ему на шею… А я подумала, что наша игра началась, раз папа пришел…

Папа меня сразу нашел...Взял на руки…Поцеловал…от него пахло таким родным запахом и чем-то очень резким. А мама вытащила Алку из шкафа. Папа мне сказал: «Закрой глаза и не подсматривай!» И мы побежали…

Мне было очень неудобно. Папа закрывал мою голову ладонью, прижимая её к своей груди… У папы бешено колотилось сердце. Я почти оглохла от его стука и ничего не могла видеть.
Папа очень быстро бежал со мной на руках. И все время через что-то перепрыгивал… В один момент я немного освободила голову и открыла глаза…Увидела наш дом, открытые окна, шторы…и много-много людей, лежащих на земле как мешки. Там были папины солдаты и еще какие-то совсем мне неизвестные. Я их раньше не замечала, одетые не по-нашему и с желтыми лицами…Никто не шевелился. Как будто все услышали команду «замри». Один только ослушался. Когда мы пробегали мимо, желтолицый захотел ударить папу, но папа его опередил…

Потом мы ехали в трясучей машине. Папа рулил, а мама сидела, обняв нас с сестрой как курица цыплят, и плакала… Позади забухало, затряслась земля, а папа сказал: «Надо же...успели...Наши накрыли…Значит, будем жить...»

Моя мама, то есть твоя бабушка, не любила ворошить прошлое. Она очень удивилась, когда я, став уже барышней, рассказала ей о своих воспоминаниях. Что все поняла про блестящую штучку от папы и про три патрона, которыми мама должна знать, как распорядиться…Мне вообще сначала показалось, что это был вот такой цветной сон, который неожиданно выбрался из недр моего мозга.

Но мама отрезала: «Это не сон... это Халхин-Гол…» А потом, после небольшой паузы, добавила: «Надо же… А я думала, что у тебя совсем память отшибло. Нас же тогда шальным снарядом немного достало. Сразу после того, как Харис (мой дед, Кутлуев Харис Шаяхметович) сказал, что будем жить… Вас с Аллой контузило. У тебя была амнезия…»

- Мама, а ты бы тогда смогла выстрелить в нас с Аллой?

Мама посмотрела на меня такими же сухими глазами, как тогда в казарме, и ответила: «Я же офицерская жена… У нас была договоренность с твоим отцом. Если бы Харис не отстоял казарму и пришли японцы, то первая пуля была бы твоей… как младшенькой…»

…Телефон давно лежал в кармане брюк. Мама, наверное, уже спала... Костер затихал, подмигивая углями и истекая дымком. Дамлама почти поспела. Казан распространял вокруг себя флюиды любви и счастья. Периодически подходили друзья. Принюхивались, а потом радостно гремели тарелками и ложками. Потирали руки и булькали из морозной бутылки по стопочкам. Пятьдесят… еще по пятьдесят…Пришел даже, спавший весь день где-то под крышей, Барсик. Ему не наливали ….

 Я открыл крышку казана под аплодисменты заждавшейся компании.
Неожиданно в памяти возник образ бабушки. Какой я её запомнил в детстве. Волевые складки губ и сухой взгляд вглубь себя в минуты задумчивости. Я смотрел, как друзья за обе щеки уплетают дамламу и думал о японцах, и о том, что первая пуля, в общем-то, предназначалась мне. Бабушка бы не промахнулась…