Сказы деда Савватея. Сор из избы

СОР ИЗ ИЗБЫ

   А вот совсем недавно дед Савватей вспомнил, да рассказал один случай и вовремя, мы чуть было не скисли от однообразия жизни, от серости бытия. Просто хоть плач, как тоскливо да уныло. А начал он свой сказ так.

   Было это ранней весной, в конце шестидесятых годов двадцатого бурного века. А нам-то чего с того, что где-то бурлила жизнь, у нас в деревне всё тихо, повседневно, благодать божья. Ну, иногда слушок какой пройдёт по дворам, слегка взбудоражит на пару минут и опять затишье. Сор из избы не выносили в общем-то, помалкивали о том, что у кого. Всё шито-крыто. Ску-ко-та!
И вот однажды, всколыхнуло слегка, порадовало новизною, да-а-а!

   Зинаида Тихоновна Журина, утерев пот с раскрасневшегося полного лица своего концами платочка ситцевого, передвинула по загнетке к краю, в уголок, пшённую, уже упревшую кашу, да сняла с тагана небольшой чугунок щец. Оглядев печь подумала:
 - Надоть-ба подбелить к Пасхе-та, завес простярнуть. Да вота маклавица старая, таперя в базарнай день дойду, куплю. Поболе влить снятого молочка надоть в побелку, а то бярётся печь, Митрофановна надысь прислонилася, да обмелилася. Не можна тах-та, порядок должён быть!
   Рогачом на длинной ручке ловко поддела большой чугун и, вытянув ближе к краю, крякнув при этом, подняла Зинаида Тихоновна его в воздух и, описав дугу, опустила на прибитый возле печки лист железа. Поворошив, размельчив кочергою, оттеснила вглубь потемневшие, еле тлеющие угольки, закрыла устье заслонкою. Протянув руку вверх, слегка толкнула задвижку трубы, оставив всё же небольшое отверстьице, для порядку, чтобы не угореть ненароком. Затем, наклонившись, гусиным крылом смела на совок мусор в ведёрко и уж совсем было хотела распрямится, как неожиданный, резкий звук, будто пригвоздил, оставил хозяйку в такой неудобной позе.
   Что-то с грохотом и треском упало, рухнуло, зазвенело!
   Медленно разогнувшись, Зинаида Тихоновна с минуту стояла в раздумье, затем хлопнув себя по бокам пухлыми ладошами, будто поняв, что к чему, ринулась в сени и, распахнув дверь в чулан, встала как вкопанная.
 -Ну, так и есть! Точно ведь угадала!
   На стене, свисая на бок, на одном гвозде скособочилась полка. Вокруг всё бело от крупной соли и усыпано множеством черепков от разбившейся миски, в которой держали ту соль, для засолки сала. Разлетелись вдребезги две махотки и глиняная кружка со стеариновой белой толстой свечой, стоявшая там на всякий случай. Вот незадача!
   Горестно вздохнув, хозяйка поплелась в кухню толочь картошку, готовить жратву для прасука, подсвинка и дворовой живности. Достав толкушку на длинной ручке из-за скамьи со стоящими на ней, закрытыми деревянными кружками вёдрами с водою, она сдвинула отымалкою крышку-сковородку с чугуна. Белыми клубами поднялся горячий, влажный пар:
 - Рановато толочь, как ба не обварится,- подумала хозяйка и, опершись на толкушку, призадумалась.
   Для всех в селе они образцовая семья. Приветливые всегда, о их жизни никто ничего не знал точно. А догадки - это, пожалуйста. Так было и у родителей Зинаиды Тихоновны, теперь вот у неё самой. Никого не должно касаться то, что в семье происходит. А происходит разное. Пришедшие мысли не утешили её, а только раззадорили.
 - Вот жа гадина какой!- думала она о муже,- лодырюга  паганый! Сколь годов с безруким мучаюся! О-о-о! Таперя дрыхнить, гляди. Поисть с утря и в люлю, в обед поисть опеть жа - в люлю, а повячеряить, так на ляжанку! Одна заботушка с мужуками лалакать, портки протирать! Просила, молила прибить лист жалеза. Хлопаить, долбить кажну ночь как ветренно делаиться, не поспишь. И бух, и бух, и бух, и бух - силов нету! А яму хоть ба хны! Спить, храпить, ротам пузыри пущаить!- тяжко вздохнула женщина,- а уж про полку ту, сколь разов твярдила, до бряхни доходила дела - как об стенку горох! Кажный день пошти што лаимси. Силов иде набраться? Не-е-е-т! Тярпеть боле нету мочи! Пойду, настучу счас яму по кумпалу.
   И навалилась тут такая на Зинаиду Тихоновну злость да досада, что схватив на перевес толкушку, она ринулась в горницу, а из неё откинув в стороны цветную занавеску - в спаленку. Там, свернувшись калачиком, поджав ноги в толстых, шерстяных носках, с блаженной улыбкой на лице, спал после сытного завтрака супруг её, Егор Степанович Журин.
   Егор Степаныч человек незлобливый. Да - балагур, да - с ленцой, но отзывчивый, доброхот.

 - Им вить бабам чаво надоть?- рассуждал он, сидя с дружком закадычным, Семёнычем, погожим деньком на скамеечке,- штоба мужик пахал и пахал без перядыху. Вот тады хорош будить и то об етим сумления беруть, навряд. В обчем не угодишь на них, баб етих.
 - Точна, Степаныч!- соглашался друг.
   И так сидели они частенько, судачили, шутковали не печалились ни о чём.

   Поглядев на спящего мужа, распаляя себя, супруга резко ткнула в бок Егора Степановича толкушкой, взвизгнув:
 - ПоотдОхнул, шебуняй? Вставай!
   Тот, сладко спящий, вначале не понял ничего, но когда последовал ещё один тычок, встрепенулся и сел.
 - Поди вона, полюбуйси на свою творению,- прокричала почти в ухо жена, сопя и притопывая, как нетерпеливая, стоялая кобылка.
 - Чаво вопишь? Чаво с утря взыскалася? - зная характер супруги, что перед нею, распалённой, лучше стоять, медленно поднялся Егор Степанович с ложа.
   Однако, осмелевшая Зинаида Тихоновна, угрожающе прошипела:
 - Полюбуйси, вона в чулане,- и ещё раз ткнула деревяшкой в пузо мужу, который неожиданно для нападавшей, резко, двумя руками пхнул её в плечи. Не ожидавшая этого супруга попятилась, попятилась, теряя с ног коты. Её вынесло в горницу к стоящему у противоположной стены дивану и она, уткнувшись в препятствие, села резко на край его. Однако не удержалась и сползла, грохнувшись задом об пол.
 - Ой, тать! Извирг! Ой, стебанул! Ой, убилася вся, расшибилася!
   Сплюнув в сердцах, ругнувшись матерком, Егор Степанович выскочил из горницы, пробежал сквозь кухню, его трясло от гнева. В сенях, сунув ноги в обрезанные резиновые сапоги, резко распахнул дверь в чулан, остановился на мгновение, огляделся, потом сплюнув опять, выбежал во двор.

   Его тут же окутала весенняя благодать!
   Лучики солнца пригревали, приятно щекотали лицо. Щебетом и присвистом, с переливами, многоголосно, птицы распевали хором какую-то им ведомую дребедень. Капель с крыши звенела, перестукивалась, разговаривала на все лады. Дворовая живность, поддаваясь всеобщему настроению гоготала, кукарекала, хрюкала и блеяла, устраивая радостную какофонию.
   Зажмурив глаза от резкого блеска расслюнявленой солнцем дворовой грязи, Егор Степанович решительно направился вдоль сараев к погребице. Ноги разъезжались, вихлялись скользя по ширшкам. Тут же налипла грязь, мешая идти. Это только сверху земля слегка оттаяла, а чуть глубже - смёрзшиеся колчки! Добравшись так, в прижмурку до погребицы, обчистив щепочкой лишнее с обувки, решительно распахнул дверь и вошёл, погрузившись во тьму кромешную. С улицы глазам всё казалось мраком. Нужно было бы постоять немного, попривыкнуть. Однако, находясь «на взводе», не отойдя ещё от упрёков жены, Егор Степанович решительно шагнул вперёд, туда, где в углу за лазом в погреб стоял его верстак, но потеряв вдруг опору под ногами, с треском рухнул вниз, в открытый проём погреба! Там он с болью ощутил поясницею что-то твёрдое и гладкое. Это было лишь мгновение. В следующий миг это твёрдое было с силой им разрушено. С натугой крошилось, ломалось на части, послышалось утробное чавканье и, Егор Степанович погрузился во что-то влажное, волокнистое, неприятное. Вскоре тело через промокшие штаны ощутило холодную сырость. Егор Степанович, как мог, поторопился встать и когда рукою надумал отряхнуться, посыпались с него прилипшие тыквенные семечки. Да, осенью их много уродилось, тыкв. Огромные, по паре пудов каждая, красовались оранжевыми пятнами на огороде. С трудом спускали их в погреб и клали на бочок одну к другой, места маловато. Егора Степановича жаром обдало, когда он представил, что бы с ним было, если бы тыквы лежали вольготно развалившись, с твёрдыми, толщиной в руку, обрубленными черешками вверх.
 - Была бы мене хана! - с ужасом, потирая отшибленную поясницу, решил несчастный хозяин.
   О том, что каждую весну они открывали и проветривали от затхлости погреб, готовясь вытаскивать картофель на посадку, прозеленять его, да прогревать, Егор Степанович, не замороченный домашними делами, подзабыл. Творило отставляли в сторонку, туда же соломенный тюфячок и оставалась только хрупкая решетчатая крышка из дранки, чтобы куры, ненароком не провалились.
 - Таперя я, как кочет, попалси,- вздохнул несчастный, присев на чепурки.
   Он с тоскою поднял кверху глаза, на светлый квадрат над головою. Погреб не глубокий вроде, а не вылезти. По молодости подтянулся бы на руках, теперь же сила не та. К тому же Егор Степанович с неделю назад, по настоянию жены, выволок лестницу, чтобы прибить лист железа у края крыши. Оторвался и хлопает. Зинаида Тихоновна сдоньжила! А ему всё недосуг было, откладывал на потом.
   Кряхтя и постанывая, поставил под лазом Егор Степанович на попа корчагу из-под солёных груздей. Пустая она, всё за зиму слопали. Попытался на неё взгромоздиться, не вышло!
 - Я ж не циркач какой-та!- досадовал он,- ещё грохнуся, костей не собяру!
   Скрючившись, он присел на корчагу, потирая замерзающие от влажной погребной стылости плечи свои. Ничего не оставалось Егору Степановичу, как сидеть и ждать когда понесёт мешанку птице, да ведро жратвы поросёнку Зинаида Тихоновна. А куда деваться теперь? Просить о помощи придётся! Гордыня всколыхнулась у страдальца внутри, он даже застонал! Придётся!

   Зинаида Тихоновна утирая слёзы и мокрый нос, рукавом кофты, постанывая, всхлипывая, перевернулась и встала на колени. Опираясь, цепляясь за диван с трудом поднялась, поковыляла к шкапчику с лекарствами. Достав баночку сала со скипидаром изворачиваясь, исхитряясь намазала ушибленные места и морщась от вони, которая щипала глаза, обернула себя старым пуховым платком. На душе было дрянно, поэтому дойдя до спаленки и перевернув подушку, улеглась Зинаида Тихоновна укрывшись фланелевым халатом, на пригретое недавно лежавшим мужем место. Вскоре притерпевшись к боли, принюхавшись к запаху натирки, провалилась в сон.
   Проспала Зинаида Тихоновна часа два. Неожиданно всхрапнув, проснулась, всполошилась:
 - Скотина не кормлЁная! Заспалася, бястыжая баба,- корила и журила мысленно за лень.
   Поднялась, почувствовав себя гораздо лучше. На кухне потолкла картошку, досыпала отрубей, вчерашний суп вылила, да обмывки с молошных банок, подсвинку. Намяла курям, да гусям и потащилась с полными вёдрами на двор. Чтобы солнце не слепило, надвинула платочек белый на брови и выглядывала из-под него. Куда ступать ногами в галошах, чтобы не осклизнуться хозяйка знала, поэтому двинулась решительно к хлевушкам да к корытцу рядом с курятником.
   В погребе было слышно, как хлопнула сенная дверь, как зачавкала грязь под ногами Зинаиды Тихоновны. Егор Степанович скоренько, как мог, поднялся на ноги, с надеждой глядя вверх, прокричал, дождавшись приближения спасительницы к погребице:
 - Зина! Эй, Зина! Я здеся! Вытягни мене!- но к своему ужасу не услышал слов своих! Голос пропал! Лишь губы шевелились беззвучно!
   Он попробовал ещё и ещё крикнуть, бесполезно! Видно от холода, да нервного переживание случилось это!
   Проходя мимо погребицы супруга захлопнула поплотнее мешающую пройти краем сараев дверь, погрузив мужа сидящего в погребе во мрак, лишив его последней надежды на спасение. Всё!
   Сама же не торопясь накормила живность, почесала за ухом утробно хрюкающего от блаженства подсвинка, собрала из гнёзд яйца, которых заметно прибавилось с приходом первых тёплых дней.
 - К Пасхе надоть собрать, на куличи. Доча с семьёю приедить с городу, им дать с собою, да в творожнаю паску жалтков с пяток тожа пойдёть поди, да покрасить. В церкву, да на могилки отнесть, да с суседями похристосоваться, дитям тожа раздать. Много надоть. Намедне чатыре былО, а ноня-та уж пяток. Завтря поболе будить. Набяру!- с надеждой решила Зинаида Тихоновна пробираясь обратно к сеням, держа перед собою яйца в фартуке и пустые вёдра.
   Зайдя в дом, посетовала, что запропастился муж опять куда-то, потом придётся собирать на стол отдельно ему, когда объявится. Сама, не дожидаясь пошатущего его, решила отобедать. Она зачерпнула ложкой две «грудки» пшённой каши, залила их двумя корцами постных щей с грибами и помолившись перед трапезой, с удовольствием поела. Именно так принято было кушать в отчем доме в пост, с измальства приученная. Выпив кружечку компота с распаренными грушами, убрала со стола и отправилась в горницу довязывать носок внучке. Примерно через часок дверь приоткрылась и просунулась в проём голова Семёныча, закадычного дружка Егора Степановича Журина. Семёныч проживал в одном порядке, через три дома.
 - Здравствуйте вам!- прокричал он так громко, хозяйка прямо вздрогнула от неожиданности,- иде мой дружок, Тихоновна?
 - Об чём ты? Надсмехаисси што ля? У табе хотела попытать, може ты знаишь иде он.
   Семёныч отрицательно замотал головою, однако решил шуткануть:
 - У зазнобы поди, боля негде!
 -У какой такой зазнобы? А? Нук давай выкладай без утайки,- вскипятилась Зинаида Тихоновна,- у нас рази имеются такия? Одна старьё осталОся.
 - Да шуткую я, чаво не понятна-та,- стушевался неудачно пошутивший друг.
 - Гляди у мене!- предупредила строго Зинаида Тихоновна и добавила устало,- нету яво, сама ня знаю иде могёть быть. Обед простыл, а яво всё нету.
 - Тама, возля дома Митрофановны мужуки стоять, побягу поспрошаю,- Семёныч от греха подальше резво скрылся, прихлопнув дверь.
   Вскоре раздался громкий, встревоженный разговор под окнами Журиных и, вздохнув от досады, что приходится сор из избы выносить, что запропавший муж, ославил своим поведением, Зинаида Тихоновна одевшись, вышла на крыльцо. Там уже толпились мужики с соседнего проулка и угрюмая одинокая баба, живущая напротив - Нюрка. Все были в недоумении, никто Егора Степановича не встречал. Сопя и отдуваясь, подбежала Митрофановна.
 - Да иде жа он, куды делси,- вопрошала Митрофановна,- в дому-та как следовать глядела?
 - Она тама всё перярыла, будта в хоронючки с ним играла,- ответил за хозяйку Семёныч,- под постелью, и по углам, и шкафам.
 - Одёжа-та вся на мести,- горестно добавила Зинаида Тихоновна,- будта нагишом умёлси. Как дома был, в том и пропал,- она громко всхлипнула.
 - Вы чаво жа, нешта побряхались,- пытливо глядя на приятельницу допытывалась Митрофановна.
 - Да так, было слегка,- ненавидя себя за откровение, пробурчала под нос Зинаида Тихоновна.
 - Да он таперя аль утопилси, аль удавилси,- низким голосом, безразлично глядя в даль, вдруг выдала Нюрка.
 - Да ты чаво буробишь-та,- накинулась на неё Митрофановна, приобняв заплакавшую подругу,- иде утоп-та?
 - На речке, иде жа ещё, сиганул да и уходилси,- пояснила Нюрка.
 - Река токма вспучивается, трящить. Лёд толстай ещё. Ежели башку разшибить об яво, то другая дело, а утопнуть! Эк, ты выдала!- и, повернувшись к Зинаиде Тихоновне,- а в гароде глядела, а в убошке? Можа животом мается мужик, а мы тута волнуимси,- с надеждой вопрошала Митрофановна.
  - Да об чём ты, сердешная?- негодовала Зинаида Тихоновна,- в гароде грязя непролазныя, чаво там он забыл, в добрую-та времю не уговоришь пойтить, поработать. А в убошке, ежели тольки в дыру провалилси, так не выйдить, давно не чищено тама, всклень навалено, да и вмёрзло.
 - Стало быть удавилси,- опять подала свой беспристрастный голос Нюрка.
 - Да ты заткнёсси ноня, аль как? - возмутился Семёныч, мужики поддержали.
 - Надоть за участковым вообче-та итить,- выдал один из них,- вечереить, холодаить, вскорости ничаво не видать будить.
   Все поддержали, и то верно. Семёныч пошёл за участковым. Зинаида Тихоновна присев на лавку тихо рыдала, остальные, не тревожа несчастную, вполголоса разговаривали в сторонке.
 - А на дворе-та всё проверила?- спросила, повернувшись к ней, Митрофановна.  - Скотину кормила, была тама, нету яво, тишина,-вздохнула тяжело Зинаида Тихоновна.
   Наконец дождались участкового и Семёныча, тот в дороге всё обсказал, что сам знал. Заметно потемнело на улице и похолодало. Собравшиеся притопывали на месте, шмыгали носами, но не расходились, интересно же!
 - Ну, и как вы думаетя, иде он? - вопрошал, обращаясь к народу участковый,- какия будуть соображения у вас?
   Все разводили только руками.
 - Да удавилси он,- опять выдала Нюрка.
   На этот раз с ней спорить не стали.
 - Ну и иде по-твоему?- обратился непосредственно к ней участковый.
 - Иде и все и всягда, на погребице, знамо дело! Чаво жа тута непонятнава,- бесцветным голосом ответила ему Нюрка.
 - Пошли-ка за мной на двор,- скомандовал участковый и включил карманный фонарик.
   Все двинулись вслед за ним. Под ногами гулко постукивали замёрзшие к вечеру колчки земли, похрустывал ледок. Подошли к погребице, прислушались, распахнули дверь - никого! Ни удавки, ни висельника!
   Ай, да Нюрка, заморочила всех!
   Вдруг, будто из-под земли, совсем близко, рядом, послышались редкие, монотонные стуки. Все напряглись. Что это? Участковый осторожно шагнул через порог одной ногой и, наклонившись, посветил в погреб.
   Там, на перевёрнутой корчаге, трясущийся и посиневший, сидел Егор Степанович и стучал камнем, гнётом по бочке с солёными помидорами. Лицо его выражало равнодушие и безразличие к своей судьбе.
   Просто сидел и долбил.
   Конечно быстро притащили лестницу от дома, выволокли заледеневшего горемыку и отнесли на руках в тепло. Сам идти он был не в состоянии. Там  с него сняли грязное, задубевшее бельё, уложили в кровать, укутали, отогрели, напоили чаем с мёдом. Он молчал, делал руками выкрутасы и кренделя, но его никто не понимал, да и так всем всё было ясно.
   Зинаида Тихоновна добросовестно лечила супруга тем, что врач прописал. Через несколько дней голос у него прорезался, да вот, почему-то говорить не хотелось, да и не о чем было. Каждый из них для себя всё понял.
   Егор Степанович, как поднялся с постели, через неделю поди, перво-наперво прибил накрепко полку в чулане и лист железа на крыше. А Зинаида Тихоновна так и не смогла простить мужу, что из-за него вынести пришлось сор из избы, что и у них бывают раздоры и скандалы, как и у других прочих.
   Выставил перед всякими там....., но ему ничего не сказала. Да и к чему? Пустое!