Ни за что на свете не переменю отечество свое

I

Их первая встреча произойдет летом 1816 года в Царском селе. Одному —    пятнадцать. Он — лицеист. Он —  поэт, уже получивший благословение и признание самого  Гаврилы Романовича Державина! Он — Пушкин!
Другому — двадцать два. Он — храбрый офицер. Участник Бородинского сражения, взятия Парижа. Награждён русским орденом св. Анны и прусским Кульмским крестом. Он — Чаадаев!

Встретятся они в доме Николая Михайловича  Карамзина, который недавно переедет из Петербурга в Царское село по поручению государя, чтобы завершить работу над «Историей государства Российского». В гостеприимном доме Карамзина  будут собираться ученые мужи и деятели русского искусства. Частый гость и корнет лейб-гвардии Гусарского полка Петр Чаадаев, полк которого был расквартирован в Царском селе. Карамзин высоко ценил деда Чаадаева, князя Щербатова, известного историка, философа, почетного академика Санкт-Петербургской академии, автора 7-томного издания «Истории Российской от древнейших времен».

Петр Чаадаев был не только смелым и отважным гусаром, но и очень образованным молодым человеком: окончил словесное отделение Московского университета. Знал несколько языков. Имел отличные манеры, «возвел искусство одеваться… почти на степень исторического значения». Его дружбы искали и ею гордились.

Пушкин будет восхищен блистательным умом и храбростью корнета,  посвятит ему не одно стихотворение, а своего  героя, Евгения Онегина, характеризуя как настоящего денди,  назовет «Вторым Чаадаевым». Сохранят они дружеские отношения и после окончания Пушкиным лицея. В 1820 году Петр Чаадаев в числе многих будет участвовать в хлопотах по смягчению участи Пушкина, в результате которых поэт избежит ссылки в Сибирь или заточения в Соловецкий монастырь, и отправится в Бессарабию. Пройдут годы, и Пушкин с  Чаадаевым  принципиально разойдутся во взглядах на историю Отечества и судьбы мировой культуры.

«ОН БЫЛ ПЕРВЫМ ИЗ ЮНОШЕЙ, КОТОРЫЕ ПОЛЕЗЛИ ТОГДА В ГЕНИИ»

Петр Яковлевич Чаадаев  —  личность весьма многогранная и противоречивая, о чем он сам и напишет: «... я  —  не из тех, кто добровольно застывает на одной идее, кто подводит всё  —  историю, философию, религию под свою теорию, я неоднократно менял свою точку зрения на многое, и уверяю вас, что буду менять её всякий раз, когда увижу свою ошибку». И действительно, Чаадаев не раз поменяет свои убеждения, демонстрируя этим, что мысль его, мысль философа, обладает гибкостью и красотой изложения в поисках истины.

Он на пике карьеры неожиданно для всех подаст в отставку и уйдет с военной службы. Причина, побудившая его к такому решению, овеяна множеством легенд и предположений. Он разделит свое имущество с братом и  покинет Россию, с намерением больше никогда не возвращаться, но не пройдет и трех лет, как вернется на Родину. Восторженные почитатели с уважением воскликнут: «Этот был там, он видел — и вернулся».

Он неистово выступает против православия, но при этом до конца дней останется воцерковленным прихожанином церкви Николы Явленного на Арбате и будет похоронен по православному обряду.

Его примут в масонскую ложу, в «Союз благоденствия», в Северное тайное общество декабристов, но вскоре он покинет и ложу и общество декабристов по идейным разногласиям. По возвращению на Родину его ненадолго арестуют, подозревая в связях с декабристами, но Чаадаев будет категорически отрицать к ним свою причастность и назовет «безумством и вредным действие тайных обществ вообще». За неимением улик его вскоре отпустят. Отпустят, но возьмут подписку о неучастии в любых тайных обществах. Он поселится в подмосковной деревне у тетушки, где будет жить   уединенно под постоянным тайным полицейским надзором; затем переберется в Москву на Новую Басманную, отчего и назовут его «басманным философом».

«ВЫСТРЕЛ В ТЕМНУЮ НОЧЬ»

В 1829—1831 годах Чаадаев работает над главным своим произведением — «Философическими письмами». В 1836 он опубликует первое письмо в журнале «Телескоп», которое вызовет резкое недовольство властей. Письма будут запрещены к публикации.  Журнал закроют, издателя Надеждина, который одержим погоней за сенсацией, сошлют в Усть-Сысольск , затем в Вологду; цензора, ректора Московского университета Болдырева, отстранят от службы, а Чаадаева объявят сумасшедшим и приставят к нему доктора. Десять журнальных страниц напечатанного текста  вызовут  в России изумление одних,  негодование большинства, восхищение – немногих. Герцен назовет их «Выстрелом в темную ночь», Языков гневно произнесет:


Вполне чужда тебе Россия,
Твоя родимая страна!
Её предания святыя
Ты ненавидишь все сполна.

Ты их отрёкся малодушно,
Ты лобызаешь туфлю пап, —
Почтенных предков сын ослушной,
Всего чужого гордый раб!

Все петербургское общество, «начиная с литераторов, духовенства и кончая вельможами и модными дамами» обсуждают «Письмо» Чаадаева. Митрополит новгородский и санкт-петербургский Серафим напишет   Бенкендорфу: «... что для нас, россиян, есть священного, поругано, уничижено, оклеветано... с оскорблением как для народной чести нашей, так для правительства и даже для исповедуемой нами православной веры».

Вызовет недоумение и удивление адресат, к которому направлены «Философические письма» Чаадаева. Адресованы они  «Г-же***». «Г-жа ***»  —  это Екатерина Панова, которая проживала по соседству с Чаадаевыми.   Как сама она с вызовом признается, что она «Республиканка»;  «... когда была польская война, то ... молилась богу, чтобы он полякам ниспослал победу», потому что «они сражались за вольность». Чаадаеву придется впоследствии убеждать власти, что не разделяет «мнения ныне бредствующих умствователей», но такие «настроения» были не только у Пановой.

Как сладостно - отчизну ненавидеть

И жадно ждать ее уничиженья!

Это «воззвание» на польские  события принадлежит Владимиру Печерину, одному из самых способных студентов Петербургского университета. Через несколько лет из заграницы он напишет покаянные письма, но это будет позже...

А  Пушкин на польские события отзовется  стихотворениями «Клеветникам России» и «Бородинская годовщина», в которых не только поддержит действия русского правительства по подавлению польского восстания, но и гневно обрушится на его подстрекателей,  которые с бешеной клеветой ежедневно нападают на Россию.

Как отношение к польским событиям разделит русское общество на «Своих» и «Чужих» старых друзей и знакомых, так и обсуждение «Философических писем» Чаадаева вызовет напряженные непримиримые споры среди «западников» и «славянофилов».

Чаадаева назовут революционным католиком, светским либералом, «декабристом без декабря», ненавистником России, он же считает себя христианским философом и ждет, как оценит его труд Пушкин, чьим мнением он дорожит и чье мнение для него определяющее.

«МНОЮ РУКОВОДИТ НЕ ЧЕСТОЛЮБИЕ, А ЖЕЛАНИЕ ПРИНЕСТИ ПОЛЬЗУ»

Чаадаев напишет письмо Пушкину с настойчивой просьбой оценить его  философские размышления. За границей Петр Яковлевич изучал немецкую классическую философию, труды французских католических мыслителей и убежден, что у него особая миссия в России: «... распространение мысли, которую, я думаю, мне предопределено открыть миру; но главная забота моей жизни —  это выносить эту мысль в глубине души и сделать ее своим наследием».

А Пушкина Чаадаев намеревается посвятить в «тайну века» и отводит ему роль проводника этих просветительских идей: «Я убежден, что вы можете принести бесконечное благо этой бедной, сбившейся с пути России. Не измените своему предназначению, друг мой». «Нет в мире духовного зрелища более прискорбного, чем гений, не понявший своего века и признания». И добавит для пущей убедительности: «Представьте же себе, какой славы можете добиться вы».

«ВАШЕ ПОНИМАНИЕ ИСТОРИИ ДЛЯ МЕНЯ СОВЕРШЕНО НОВО, И Я НЕ МОГУ ВСЕГДА С ВАМИ СОГЛАСИТЬСЯ»

Пушкин ответит и ответ будет развернутым. Он несколько слов скажет по форме изложения: «Я хотел было также обратить ваше внимание на отсутствие плана и системы во всем сочинении, однако рассудил, что это  —  письмо и что форма эта дает право на такую небрежность и непринужденность». Он укажет, что мысли, которые Чаадаев пространно излагает — ясны и несомненны для него, для автора, а читателю могут быть непонятны и посоветует философу написать предисловие к письмам. Отметит Пушкин и достоинства текста: «Все, что вы говорите о Моисее, Риме, Аристотеле, об идее истинного бога, о древнем искусстве, о протестантизме  —  изумительно по силе, истинности или красноречию. Ваше понимание истории для меня совершенно ново, и я не всегда могу согласиться с вами».

«КАТОЛИЧЕСКАЯ ВЕРА КАК ДВИГАТЕЛЬ ПРОГРЕССА И СПАСЕНИЕ ДЛЯ РОССИИ?!»

Чаадаев не только размышляет над философскими вопросами бытия, но идет дальше. Он дает уничижительную характеристику нашему историческому прошлому: «Если бы орды варваров, потрясших мир, не прошли прежде нашествия на Запад по нашей стране, мы едва были бы главой для всемирной истории. Чтобы заставить себя заметить, нам пришлось растянуться от Берингова пролива до Одера. Когда-то великий человек вздумал нас цивилизовать и для того, чтобы приохотить к просвещению, кинул нам плащ цивилизации; мы подняли плащ, но к просвещению не прикоснулись. Одним словом, мы жили и сейчас еще живем для того, чтобы преподать какой-то великий урок отдаленным потомкам, которые поймут его; пока, что бы там ни говорили, мы составляем пробел в интеллектуальном порядке».

А далее следует настойчивая рекомендация Чаадаева: только через католическую веру возможен для России Прогресс и Просвещение.

Удивительны философические размышления Чаадаева, и насколько избирательный подход к историческим событиям. Он как будто позабудет или сознательно не упомянет, что на протяжении ХIII-ХVIII веков в католических странах Европы сжигались на кострах и подвергались пыткам тысячи людей. Позабудет он и про Варфоломеевскую ночь 1572 года, которая продемонстрировала миру невиданную антихристианскую жестокость, творимую во имя высокой идеи — чистоты веры. Позабудет и про Христианскую Византию, которую разрушили католики-крестоносцы. Но если знать  эти страшные картины истории, то как может здравомыслящий человек, философ, русский человек, в прошлом храбрый офицер, прошагавший дорогами войны от Москвы до Парижа, предлагать своему Отечеству католическую перспективу как единственную и спасительную?

«НЕУЖЕЛИ ВСЕ ЭТО НЕ ИСТОРИЯ, А ЛИШЬ БЛЕДНЫЙ ПОЛУЗАБЫТЫЙ СОН?»

С этим категорически не может согласиться Пушкин как человек, как гражданин, как поэт. Он ответит, сохраняя светские приличия и уважение к автору: «Что же касается нашей исторической ничтожности, то я решительно не могу с вами согласиться. Войны Олега и Святослава и даже удельные усобицы  — разве это не та жизнь, полная кипучего брожения и пылкой и бесцельной деятельности, которой отличается юность всех народов? Татарское нашествие —    печальное и великое зрелище. Пробуждение России, развитие ее могущества, ее движение к единству (к русскому единству, разумеется).... как, неужели все это не история, а лишь бледный и полузабытый сон? А Петр Великий, который один есть целая всемирная история! А Екатерина II, которая поставила Россию на пороге Европы? А Александр, который привел вас в Париж?»

И на упрек, что Россия отстала от европейской просвещенной цивилизации, ответит Пушкин: «... у нас было свое особое предназначение. Это Россия, это ее необъятные пространства поглотили монгольское нашествие. Татары не посмели перейти наши западные границы и оставить нас в тылу. Они отошли к своим пустыням, и христианская цивилизация была спасена». Неужели эти очевидные вещи можно оспорить или позабыть?


«ГРАЦИОЗНЫЙ ГЕНИЙ ПУШКИНА»

Пушкин, как благородный человек и объективный читатель и слушатель, признает: «Поспорив с вами, я должен вам сказать, что многое в вашем послании глубоко верно. Действительно, нужно сознаться, что наша общественная жизнь — грустная вещь. Что это отсутствие общественного мнения, это равнодушие ко всякому долгу, справедливости и истине, это циничное презрение к человеческой мысли и достоинству — поистине могут привести в отчаяние. Вы хорошо сделали, что сказали это громко. Но боюсь, как бы ваши исторические воззрения вам не повредили».

А в заключении Пушкин выскажет свою позицию: «Хотя лично я сердечно привязан к государю, я далеко не восторгаюсь всем, что вижу вокруг себя; как литератора — меня раздражают, как человек с предрассудками — я оскорблен, — но клянусь честью, что ни за что на свете я не хотел бы переменить отечество или иметь другую историю, кроме истории наших предков, такой, какой нам бог ее дал».

Таков был Пушкина ответ. А что Чаадаев? А Чаадаев продолжит искать истину: «Я предпочитаю бичевать свою родину, — предпочитаю огорчать её, предпочитаю унижать её, только бы её не обманывать». В 1837 году он напишет «Апологию сумасшедщего», в которой согласится признать некоторые из своих прежних мнений преувеличенными, но зло и едко обрушится над теми, кто не понял истинный смыл его философских изысканий и исторических воззрений. И в то же время Петр Яковлевич «пропоет» гимн монаршей власти и русскому народу, «из недр которого вышли могучая натура Петра Великого, всеобъемлющий ум Ломоносова и грациозный гений Пушкина».


Прошло без малого двести лет с момента полемических бесед между Чаадаевым и Пушкиным, а речи те же о судьбе России. В какой уж раз пытаются «спасти» наше Отечество. Поучают «Свои», поучают «Чужие», а  Русь жива!

Сильна ли Русь? Война, и мор,
И бунт, и внешних бурь напор
Ее, беснуясь, потрясали —
Смотрите ж: всё стоит она!
А. С. Пушкин