Глава 3 Часть 10 Дневниковый период

                Дневник - это календарный гербарий на память
                о прогулках по жизни.
                В. Г. Кротов " Массаж мысли"
               
    Мама дала мне свою тетрадь. Она была в картонном переплёте в красно-коричневую клетку, а бумага в ней - синяя в линеечку, по тем временам необычная и красивая. Сверху на белой этикетке проставлено Маркевич Галина Семёновна, а на титульном листе указано, что это дневник о выполнении работ младшего научного сотрудника транспортно-энергетического института, Новосибирск, 1950г.

5 апреля 1953.
Фиолетовыми чернилами, железным пёрышком, старательным детским почерком записан вальс "На сопках Маньчжурии."

"Тихо вокруг. Ветер туман унёс.
На сопках маньчжурских воины спят,
И русских не слышно слёз.
Пусть гаолян навевает вам сны.
Спите, герои русской земли".

Я вижу в сером свете печальных вечерних сумерек круглые сопки на горизонте, а перед ними поле гаоляна, похожего на просо, и по нему изредка пробегают волны от ветра. Это была моя особенность - видеть литературные произведения, музыку и выстраивать свои сюжеты на заданное содержание или мотив. Дальше записан «Школьный вальс»:

"Под звуки вальса плавные
Мы вспомним годы славные,
Любимые и милые края".

Почему-то мне представлялось видение выпускного бала: девушки в белых пышных платьях кружатся с юношами в строгих чёрных костюмах в саду, где золотые берёзы на фоне голубого сентябрьского неба.

8 апреля 1953 г.
"Живи, пока живётся.
На свете краше жить.
Покуда сердце бьётся,
Нам нечего тужить".

Это припев смешной песенки про счетовода – недотёпу, которую мы, веселясь, распевали в классе.

"Взрывали аммоналом            Взлетает дом на воздух,
Большой старинный дом         И счетовод на нём.
И вот каким-то чудом,         И обращаясь к звёздам,   
Счетовод был на нём.          Он весело поёт: Живи, пока живётся…"

Потом записаны хрестоматийные стихи Никитина, Лермонтова, А.К.Толстого и, конечно, Александра Сергеевича Пушкина, почему-то осеннее - зимней тематики: 

В тот год осенняя погода                На стёклах лёгкие узоры,
Стояла долго на дворе,                Деревья в зимнем серебре,
Зимы ждала, ждала природа.                Сорок весёлых на дворе
Снег выпал только в январе.                И мягко устланные горы
На третье в ночь. Проснувшись рано,                Зимы блистательным ковром.   
В окно увидела Татьяна                Всё ярко, всё бело кругом.
Поутру побелевший двор,
Куртины, кровли и забор,

По-видимому, сказывалось моё пробудившееся чувство патриотизма, стремление приблизиться и слиться с русским мироощущением. Многие из этих стихов у меня  запомнились сами собой на всю жизнь.


                Морское путешествие в Евпаторию   

Весной 1953-его года появился прямой поезд Новосибирск - Адлер, и чтобы избежать пересадки в Москве, мы решили поехать на этом поезде до Сочи, а оттуда на теплоходе при-плыть в Евпаторию. До Адлера поезд шёл пятеро суток. Дорога до Волги была знакомой: западно-сибирская равнина с берёзовыми колками, зелёные уральские горы с несколькими туннелями и знаменитым столбом на границе Европы и Азии, который обязательно надо было посмотреть. За Уралом начинались приветливые европейские пейзажи с раскидистыми лиственными деревьями, красивая пойма реки Белой и, наконец, переезд через Волгу у Сызрани. В открытое окно врывается свежий речной воздух, волжская ширь воспринимается, как символ всей бескрайней России, и сердце взволновано бьётся. Потом поезд шёл вдоль Волги. Запомнился Сталинград, лежащий в руинах, за ним потянулись бурые сальские степи. Иногда вдалеке видны были верблюды. Изменился вид селений. Вместо серых российских изб – белые хатки, крытые соломой, не в деревнях, а в станицах. На пятые сутки мы проснулись, когда поезд уже шёл по кавказской дороге. Высокие, зелёные горы подступали к окнам, на станциях была слышна  нерусская речь. У Туапсе поезд вырвался к морю. И теперь с одной стороны возвышались горы, а с другой простирались галечные пляжи курортных посёлков и бескрайняя морская ширь.

Вот и нарядный белый сочинский вокзал. Мама взяла такси и попросила показать нам Сочи. Мы проехали вдоль шикарных правительственных санаториев, мимо парка Ривьера к морскому вокзалу. Эта экскурсия стоила нам 26 рублей. Это почти пятая часть маминой зарплаты младшего научного сотрудника в 120 рублей.
На вокзале мы узнали, что теплоход ушёл сегодня, а следующий будет через два дня, и это самый шикарный теплоход «Россия», репатриированный у немцев. Билеты на него стоили так дорого, что у нас почти не осталось денег. Мама пристроила меня в детскую комнату на маленькую кроватку, а сама ночевала в жёстком кресле на вокзале. Днём мы пошли в парк Ривьера. Он благоухал цветами: розами, магнолией, олеандрами и удивлял своей чистотой. Сезон ещё не начался, и народу в Сочи было немного. Погода была превосходной: + 25 градусов, но море ещё было прохладным, и купались лишь закалённые мужчины. Мы питались булочками с удивительно шипучей газировкой.

Когда мы сели на пароход, у мамы не оказалось денег, чтобы заплатить в камеру хранения, а с вещами на палубу не пускали. Выручил её какой-то мужчина, представившийся художником. Потом он угостил нас своей жареной курицей, которую мы с удовольствием съели, а потом скрылись от этого спонсора. До Новороссийска мы ехали на палубе первого класса. Там был великолепный салон с изящным фонтаном посредине, кресла, обитые красным бархатом, на возвышении белый рояль. На корме был большой бассейн, и в нём плавала какая-то дама. Над бассейном размещалась площадка для танцев и ресторан с пальмами. Мужчины сверху смотрели на даму, оценивая её достоинства.

Вечером мы подошли к Новороссийску, подёрнутому белой пылью от цементных заводов. У Новороссийска теплоход ночь простоял на рейде. В темноте суда не плавали, опасаясь ещё оставшихся немецких мин. Нас отвели в большую каюту четвёртого класса, где было с десяток кроватей, застеленных белоснежным бельём и мягкими шерстяными одеялами. Следующую ночь мы стояли на рейде у Ялты, а утром приплыли в Евпаторию. Теплоход не подходил к причалу, и за пассажирами прислали  катер. День был серый, ветреный, катер довольно сильно болтало, и трудно было в него спускаться по крутому трапу.

Мы медленно шли по мокрому длинному причалу и, когда добрались до небольшого строения, изображающего морской вокзал, все пассажиры уже разъехались. Мама позвонила экспедитору Ледовскому: «Что же вы не встретили пассажиров с теплохода?» Встревоженный Ледовский вскоре приехал на большом красном автобусе, ожидая встретить разгневанную толпу, и был разочарован, увидев лишь женщину с больной девочкой. Но ругаться не стал и отвёз нас до «Светланы». Денег у нас уже не было ни  копейки, но, как постоянных посетителей нас прописали в долг на 14 рублей. Не знаю, как мама дала папе телеграмму, чтобы он срочно нам выслал деньги. Но мы уже могли прожить и без них, поскольку жильём и питанием были обеспечены.

В Евпатории цвели белые акации. Потом мама купила белые пикейные панамки. Мне с розовой ленточкой, а себе с сиреневой. За ленточки она втыкала цветущие кисти акации. Вечерами около столовой на специальном возвышении играл духовой оркестр, и около него фланировала нарядная публика. Мы вечерами брали с собой фрукты и уходили на пляж слушать шорох морских волн. На обратном пути из Одессы на евпаторийском рейде останавливалась, сияя огнями, «Россия». Оттуда чуть-чуть была слышна музыка, и видны были пары, танцующие на площадке у ресторана. Мы со смехом вспоминали своё морское путешествие. Обратно домой мы возвращались традиционным путём через Москву.               

23 сентября 1953г.

"Колышется даль голубая.               
Не видно нигде берегов.               
Мы с детства о море, о море мечтаем,             
О дальних огнях маяков.
Припев:
Летят белокрылые чайки,               
Привет от родимой земли.
И ночью, и днём в просторе ночном            
Стальные идут корабли".

Мне виделось бескрайнее море с барашками волн, а на горизонте силуэты строгих кораблей. Этот вальс был у нас на пластинке. Мы его с удовольствием слушали. Дальше записана лирическая песенка:               

"Мы с тобою не дружили,        Словно мне без их привета.
Не встречались по весне,         В жизни долог каждый час.
Но глаза твои большие            Словно мне дороги нету
Не дают покоя мне.                На земле без этих глаз".

Да, тогда мне не давали покоя серые глаза Бори Вериго, сына  друзей родителей со студенческих лет. Его отец Михаил Константинович Вериго был кадровым военным. Высокий худощавый властный, он всегда был подтянутым и элегантным. В хорошем настроении за праздничным столом он исполнял арию мистера Икс и мог лихо станцевать мазурку. Его жена Лариса Георгиевна, стройная, сероглазая, была ему под стать. Внешне Боря был похож на неё: большими серыми глазами, русыми волосами, широкой обаятельной улыбкой. В поведении он подражал отцу и относился ко мне, как кавалер к барышне. Это меня несколько обескураживало, но и одновременно льстило. Встречи с ним надолго дарили мне романтическое настроение: хотелось петь, танцевать, летать.
Помню, белым зимним днём я с кем-то пошла в Дом Офицеров на фильм «Великий Карузо». Тогда зрителей пускали с главного входа, и они проходили через анфиладу комнат с большими окнами, занавешенными светлыми шторами – маркизами. У журнальных столиков чинно стояли стулья в парусиновых чехлах. На стенах висели большие картины местных художников с изображением батальных сцен. В пустой последней комнате перед входом в кинозал мы остановились в ожидании начала сеанса. Вдруг я почувствовала изменение какое-то: то ли электрический разряд, то ли дуновение. Стала осторожно оглядываться и увидела Борю в противоположном  углу комнаты. Сверхчувственное ощущение его присутствия так меня удивило, что помню его до сих пор. После сеанса Боря в серой курточке подошёл к нам. Его глаза блестели от слёз, которых он особо и не стремился скрывать. «Вот это любовь!» - сказал он с восхищением. Насколько мне помнится в фильме, пропев красивую арию, герой бросается со скалы в море из-за измены героини. Вместе мы дошли до угла, обсуждая фильм, и разошлись в разные стороны: Боря повернул на улицу Крылова, а мы пошли прямо по Красному проспекту к себе домой.

Мама очень хотела, чтобы я продолжала учиться играть на пианино. На первом этаже, как я уже писала, жила семья профессора Черепанова. У них был хороший инструмент, и для обучения их дочери Тамары они пригласили какую-то дореволюционную старушку. Мама договорилась, что я также буду с ней заниматься. Старушка приносила альбомы с лёгкими мелодичными пьесами, и мы их разучивали. Чтобы я могла позаниматься, мама решила раза два в неделю водить меня к Вериго, у которых тоже было пианино.

Синий зимний вечер. По тихой улочке мимо деревянных домов, где топятся печки, мы подходим к суровому серому зданию, весьма соответствующему военному стилю дяди Миши. С трудом прохожу через двойную дверь тамбура в освещённый подъезд, где мне предстоит трудный подъём на четвёртый этаж по лестнице с широкими перилами, за которые трудно держаться. Наконец, добираемся до нужной площадки. Немного передохнув и придав лицу приветливое выражение, звоним в дверь. Её открывает тётя Лара. Раздеваемся в довольно тесной прихожей и проходим в гостиную, где на стенах висят большие литографии собак. Появляется Борис в школьном мундирчике.
- Чего это ты вырядился?- удивляется тётя Лара.
- Но Ирина же в форме!- заявляет Боря.
Он подчёркнуто гостеприимен, как подобает мужчине.  Мне немного неловко: я не знаю, как себя вести под пристальным наблюдением мамы, и сажусь к пианино, чтобы разучить в лёгком переложении «Вальс Джульетты» Гуно. Потом Боря демонстрирует свои успехи. Он учится в настоящей музыкальной школе. У него хороший слух, и он легко наизусть повторяет мой вальс. Однажды он поставил пластинку и одновременно с оркестром сыграл старинный вальс «Дунайские волны». Мне такое было не по силам.

Тем временем, тётя Лара накрывает на стол. Свежий отварной картофель, малосольная селёдочка, солёные грузди, хрустящая капуста. Просто и аппетитно. Боря ставит на патефон пластинку с арией «Эй, гусар, пей вино из полных чар», а потом  с песней «Услышь меня, хорошая». Мы болтаем. Наклонившись ко мне, Боря шёпотом спрашивает: «Как расшифровывается слово сука?» и слегка краснеет. Я смотрю с недоумением. «Санитарное управление Красной Армии»,- громко заявляет он. Уходим мы довольно поздно. Я радостно взволнована. Переживаний и размышлений хватало надолго.
               
                Окончание неполной средней школы

Седьмой класс был выпускным. После его окончания выдавался документ о неполном среднем образовании, и некоторые девочки уходили из школы в техникумы и ФЗУ. В нашем классе учились девочки из детского дома. Они были грубоваты, и мы, домашние, с ними тесно не дружили, хотя общались нормально и искренне радовались, когда у одной девочки Нади Ермоленко нашлась мама. Для этих девочек седьмой класс был последним. Весной я снова вернулась к своему дневнику.

3 мая 1954 г.
"Солнечной майской порой    Плыл, затихая вдали
Цветут в Бухаресте сады.  Сияющий праздничный май.
В парке над синей рекой   За руки взявшись, мы шли,
Встретили май я и ты.     И песня наша лилась.

Снова будем мы вместе          С каждым годом всё краше
Май встречать в Бухаресте.     Город юности нашей.
Полны света и счастья          Счастье светлое завтра
Вольные наши края.             Строим мы с вами, друзья".

Этот вальс «В любимом Бухаресте» с приятной радостной мелодией гармонировал с моим весенним настроением, и очень хотелось быть его героиней.

                Танго «Под весенней луной»               
"День погас, и в золотой дали            И луна, догорая, шлёт земле
Вечер лёг синей тучкой на залив,        Прощальный свой привет.
В этот час, волшебный час любви         Подари ты мне все звёзды и луну,
Первый раз меня любимой назови.         Люби меня одну".

7 мая 1954 г.             
Тёплый весенний вечер. В зале  горит торшер в виде голубого колокольчика. Я сижу за квадратным обеденным столом и пишу слова этой песни. Звонок у входной двери. Входит Борис с большим букетом черёмухи. Он протягивает мне букет, но близко не подходит. «Я съел большую луковицу»,- говорит он откровенно. Я обрадована, растеряна, но пытаюсь это скрыть. Тут же крутятся родители и мешают разговаривать. Боря уходит.

                У деда - целителя

После окончания занятий в школе родители увезли меня к деду – целителю, который жил недалеко от Бердска. У деда был серый бедный домишко с двумя комнатами. В одной светлой и довольно просторной жил сам дед, в другой – его дочь, с мужскими сильными плечами тридцатилетняя женщина, работавшая на железной дороге путевой укладчицей, ужасная, но беззлобная матершинница. Она спала со своим дружком на высокой двуспальной кровати у окна, всегда занавешенного какой-то тёмной занавеской. За этой кроватью ближе к двери поставили мне раскладушку. Конечно, мне было неловко находиться так близко к этой паре, но они только тихо шептались, не позволяя себе никаких неприличных стонов и криков. У  противоположной стены спали две девушки, тоже лечившиеся у старика. На кухне у окна на лавке примостился скромный шестнадцатилетний паренёк, страдающий от чирьев. Дед давал нам какие-то свои настойки, а мне пытался делать массаж, который я терпела лишь потому, что не смела перечить старшим.
У деда был большой сад из стелющихся яблонь на косогоре, спускавшемся к реке Бердь. Мне нравилось сидеть там, глядя на голубое небо с грядами курчавых белых облаков. Сад был весь в цвету, и яблони были похожи на облака, опустившиеся на землю. А этот не-обыкновенный свежий речной воздух с нежным ароматом цветов, и ощущение свободы от постоянного надсмотра, и надежды на необыкновенные  встречи создавали незабываемое романтическое настроение
За соседским забором росла большая черёмуха. Её цветущие ветки свешивались за забор на территорию деда, где была поленница из дров и хвороста. На неё сверху мы положили дедов тулуп и каким-то образом забирались туда под черёмуховые ветки, как в беседку. Кажется, мы приставили к поленнице лестницу. У нас был чей-то патефон с пластинками. Его тоже затаскивали наверх, заводили пластинки и играли в карты. Девушки постарше меня  рассказывали о танцах, о своих знакомых. Это были совершенно невинные истории о первых опытах взаимоотношений с мальчиками. Напомню, что тогда было раздельное обучение, и девочки с мальчиками встречались только в родном дворе, на улице, на танцплощадках или клубах. И у тех, и у других были романтические представления друг о друге, что мешало излишне свободным отношениям и дольше сохраняло чистые иллюзии юности.
Родители приезжали ко мне раза два в неделю, привозили еду. Я старалась растянуть её на несколько дней. Холодильника у деда не было, и уже через два дня я ела прокисшее пюре с котлеткой. Наверное, девушки меня подкармливали. Вспоминаю, как прямо на конфорках плиты мы пекли лепёшки из муки и воды. Они мне казались очень вкусными. Мне вообще нравилась такая простая жизнь, когда можно делать, что хочется. А если что-то не получится, так никто не осудит.
Но недели через две погода испортилась: похолодало, и пошли дожди. Дед запил и стал ругаться с дочерью. Я шаталась по двору, не решаясь заходить в дом. Видя это безобразие, соседка забрала меня к себе на несколько дней, пока не приехали родители. Вот какая была добрая женщина. Я помню её очень смутно. Больше запомнился добротный дом с крашеными полами и дорожками. Большая кровать с покрывалом, отороченным кружевами. Чистота и порядок в отличие от дома деда. Но в такой обстановке я чувствовала себя более скованно и была рада, когда родители увезли меня домой.