Возмездье стратега или в когтях у ведьмы. 36 глава

Текст к рисунку: "Они ринулись в наступление одновременно из трех мест своего расположения."

                36

     Уже через два дня после празднования победы Совет велел стратегу снова идти походом на Лакедомон. Однако произошло неожиданное: всегда беспрекословно подчинявшееся Пентакиону войско вышло вдруг из повиновения и стало угрожающе кричать, уверяя, что ни с кем не собирается воевать, пока не будет возобновлена ежедневная выплата жалования солдатам и возвращен им долг. Наемники получали по две драхмы в день. Прошло уже почти три месяца, как эти выплаты прекратились. Коринфские власти рассчитывали расплатиться с армией предполагаемой лаконской добычей.
     Наемники угрожали разграбить город, если не будут выполнены их требования. Они вполне могли осуществить угрозу, так как уже находились внутри Коринфа и численно значительно превосходили его мужское население, способное оказать сопротивление. Ситуация напоминала начало армейского бунта. Положение усугублялось тем, что денег в государственной казне в настоящий момент было мало. Это может показаться странным, учитывая то, что полис недавно завоевал большие территории. Но он вел слишком дорогостоющую войну далеко от своих рубежей, что ему было не по силам. Дань же с захваченных разоренных государств пока невозможно было собрать. Правда, еще недавно деньги на оплату наемников имелись и даже на три месяца вперед. Однако в результате финансовых махинаций некоторых высокопоставленных лиц они были потрачены на другое. Даже долг храмам, из которых были изъяты средства на ведение военной компании, еще оставался невозвращенным. Большие надежды коринфские власти возлагали на добычу, взятую в последнем сражении – благо, она еще была неподеленной, поскольку стратег пока не разрешал ее делить, так как из-за нее в войске начались сильные раздоры, вызванные тем, что участвовавшие в нападении на ахейский лагерь солдаты требовали выплатить им большую долю, чем остальным.
     По приказу архонтов Пифодор передал все трофеи чиновникам, в обязанность которых входило в случае необходимости сбывать военную добычу. Произошло то, что происходило всегда, когда она продавалась спешно в больших количествах – многое пришлось уступить покупателям почти за бесценок. В результате выручка составила лишь сумму, какой едва возможно было покрыть задолженность не более, чем двум тысячам воинам. Власти Коринфа попробовали выйти из положения, использовав еще не совсем утихшие раздоры в войске. Архонты объявили, что расплатятся лишь с теми, кто участвовал в победном нападении на ахейский лагерь, которое как раз и позволило захватить добычу, а остальных наемников увольняют со службы в наказание за позорное бегство от неприятеля и за якобы уклонение от участия в контрнаступлении.
     Но войско не поддалось на такую уловку и только сплотилось.
     Между тем необходимо было торопиться пополнить численность аркадских гарнизонов, из которых Пифодор, двигаясь на помощь осажденным соотечественникам, забрал половину воинов. Однако все, кого он посылал, отказывались идти туда. Не действовали никакие просьбы, требования, увещевания, ни даже обещание выплатить жалование, задолженное, и на три месяца вперед. Правда, когда было обещено выплатить все это в двойном размере, и деньги начали выплачиваться, нашлось немало желающих пополнить аркадские гарнизоны. Однако они в конце концов отказались отправиться туда, так как остальные наемники стали угрожать убить их.
     Пифодор не узнавал своих солдат, всегда охотно, с радостью исполнявших любые приказы стратега, всячески старавшихся показать, что готовы служить ему, что любят его, а теперь упрямо непослушных, говоривших с ним недоброжелательно, грубо, а порой даже злобно.
     Пифодор обратился к Совету с просьбой разрешить отправить на гарнизонную службу в Аркадию триста резервистов. Пританы ему ответили отказом, причем возмущенно заметили: «Как ты, стратег, можешь просить об этом, когда город переполнен врагами и на счету каждый коринфский воин?!»
     Пифодор действительно недооценивал опасность сложившейся обстановки, поскольку верил, что продолжает пользоваться высочайшим, незыблемым авторитетом в наемной армии и скоро сумеет восстановить в ней порядок, что проявление мятежного духа у всегда дисциплинированных солдат не может быть продолжительным, а тем более ведущим к настоящему вооруженному бунту, что дальше угроз они ни в коем случае не пойдут.
     Пока ему и в самом деле удавалось удерживать воинов от агрессивных действий. Впрочем, в том, что те еще некоторое время продолжали сохранять благодушное отношение к местному населению была не только заслуга стратега. Этому способствоало также и понимание ими того, что они находятся на службе у коринфского народа, который обязаны защищать, а не обижать, понимание того, что именно местные жители являются их нанимателями, что только они утверждают на всеобщем собрании граждан принятые решения Совета о численности и денежном содержании наемников.
     Наемники никого не принуждали давать свое жилье им для постоя, а поселились в гимнасии и палестре, и в палатках, тесно поставленных на пустыре между крайними домами и западной городской стеной, пока не занятом строениями.
     Видя сколь миролюбиво по отношению к местному населению настроены наемники, многие коринфяне готовы были усомниться в достоверности слухов об их угрозе разграбить город и даже в том, что они действительно взбунтовались. Кроме того, было немало людей весьма довольных присутствием в Коринфе множества наемников, ведь они щедро тратили здесь свои деньги – то, что еще сохранилось у них от прежних выплат жалования, от доставшейся им мессенской добычи, а также от того, что успели прихватить от добычи, захваченной в последнем сражении с ахейцами – после этой победы, они отнюдь не остались без вознаграждения, так как деньги и разного рода драгоценные украшения, которые особенно любили носить варвары, успели забрать у убитых и пленных сразу после боя, пока основная часть трофеев не была сложена в специально отведенном месте, где, находясь под охраной, дожидалась решения стратега как поступить с нею – разделить между воинами такой, какая она есть, или пустить в продажу, чтобы вырученными деньгами выдавать жалование солдатам (как мы знаем, Пифодор вынужден был повременить с таким решением по причине раздоров среди подчиненных).
     Притоны, к радости их владельцев, были переполнены солдатами. Более состоятельные из них проводили время в домах гетер. Торговцы не беспокоились уже, что не удастся выгодно сбыть свой товар – число покупателей значительно увеличилось: наемников приходило на рынок едва ли не больше, чем коринфян. Особым спросом пользовались вина, хлеб, чечевица, горох, ячменные лепешки, рыба, венки из цветов. (Примечание: древние греки, как уже говорилось выше, верили, что тот, кто в венке, тот угоден богам. Поэтому старались надевать их при всяком подходящем случае – при совершении жертвоприношений, когда молились, на всех религиозных праздниках, на пирах и т.п. Цветы, венки, гирлянды из них были одним из самых ходовых товаров).
     Были довольны и жрецы – много наемников, не менее набожных, чем местные жители, обходили храмы, где совершали заклания и делали приношения кумирам.
     Однако росло недовольство остальных коринфян, которые не получали выгоды от присутствия в городе большого количества иноземных солдат. Завсегдатаи гимнасия и палестры досадовали на невозможность проводить тренировки в излюбленном месте. Многие боялись ходить по улицам, по которым разгуливали подвыпившие наемники.
     Все же большее недовольство у местных жителей вызывало то, что поднялись цены на рынках. У многих коринфян быстро иссякало то, что им удалось накопить благодаря успешной войне. Это вызывало огорчение, досаду и, конечно, озлобление против взятых на службу чужеземцев.
     Впрочем, кончались деньги и у наемников. От этого стало плохо всем коринфянам: теперь солдаты начали отбирать у торговцев то, что раньше покупали. Правда, обещали при этом отдать деньги за отобранное, когда получат задержанное жалование. Иные даже обещали вполне искренне. Но как только была перейдена грань дозволенного, и наемники снова испытали знакомую развращающую радость грабежа, позволяющего без всяких денег брать все, что желают, они стали совершать насилия чаще и чаще. Обещать вернуть деньги уже никому и в голову не приходило. Прибегали к грабежу теперь и те, кто имел еще достаточно денег для покупок, и те, кто был настроен прежде миролюбивее остальных. Тогда-то все коринфяне поняли, что наемники, и правда, бзбунтовались.
     Вполне естественно было в такой ситуации стремиться избавиться от присутствия иноземных воинов. Коринфские власти предпринимали всяческие попытки выманить их из города. Каких только хитростей не придумывали архонты, Совет, стратег и другие военачальники, но тщетно: любые обещания, просьбы, убеждения, призывы и даже клятвы наемники встречали дружным грубым хохотом и требованиями поскорее расплатиться с ними.
     О, как теперь коринфяне жалели, что впустили все войско в город! Впрочем, возможно ли было не впустить тех, кого чествовали как победителей и благодарили как своих спасителей? Учитывая несговорчивость наемников и отсутствие у государства достаточных средств для расплаты с ними, все коринфяне окончательно поняли невозможность избежать применения силы для вытеснения мятежников из города. Но было ясно и то, что полномасштабное боевое столкновение местных жителей с большим количеством очень умелых, испытанных профессиональных воинов, которых, конечно же, одолеть не сумеют, может привести лишь к одному – страшному бедствию всего коринфского народа. Снова соотечественники обратили с надеждой взоры на Пентакиона, способного с минимальными потерями одолевать значительно численно превосходящего противника.
     Пифодор уже немало раздумывал над тем, как будет командовать, если получит приказ повести ополченцев в наступление на мятежников, и чем больше раздумывал над создавшейся ситуацией и вариантами предполагаемых действий, тем все более явственно понимал невозможность победить. Не оставалось сомнений, что коринфян постигнет катастрофа, если они решатся начать вооруженную борьбу с наемниками. В самом деле, раз те стали врагами, то это враги, которые уже находятся в городе. Коринфян не защитят крепостные стены. Битва будет происходить на городских улицах. Исход ее определит не ум стратега, а обычный рукопашный бой. В нем, конечно, сильнее окажутся мятежники, поскольку имеют слишком значительный численный перевес, а также более выносливы и умелы в обращении с оружием, так как закалены долгой жестокой войной, победы в которой добывали в основном именно они, а не коринфяне. Пифодор хорошо знал своих воинов – и наемных, и резервистов. У него не было сомнений, что первые сильнее.
     У коринфян еще имелись бы какие-то шансы на успех, если бы взбунтовавшиеся, как это часто бывает, предавались необузданному всеобщему пьянству: уж тогда бы Пифодор, конечно, не упустил возможность стремительной атакой застигнуть их врасплох. Коринфские наемники не собирались отказывать себе в удовольствии обильно поглощать дары Диониса. Их оргии почти не прекращались. Но мятежники пировали сменяющимися группами в то время, как остальные, ожидая своей очереди, трезвые, были постоянно начеку. Пиры проходили внутри гимнасия и палестры. Воины возлежали кто на плащах, кто на воловьих шкурах, обычных подстилках солдат, кто просто на песке ристалища, кто сидел на ступенях колоннад. Портики с глухими наружными стенами, опоясывающие прямоугольные площадки, вполне могли сыграть роль оборонительных укреплений, превращая эти спортивные сооружения в небольшие крепости внутри города.
     Бунт быстро обрел черты организованного движения. Пифодор понимал почему это произошло. У наемников были постоянные лидеры – у представителей каждой области свой: у этолийцев – один, у акарнанов – другой, у беотийцев – третий и т.д. Они имели огромное влияние на земляков. Назначенные над наемниками коринфские военачальники только потому эффективно и командовали, что опирались на их помощь и авторитет. Теперь все коринфские военачальники были изгнаны из наемного войска и командование взяли в свои руки именно эти лидеры. Пифодор хорошо знал их и поначалу даже обдумывал способы их устранения, но скоро отказался от затеи, могущей спровоцировать начало боевых действий. Отказался от нее также и  потому, что близко знал тех людей, считал их героями и своими друзьями.
     Единственно что он счел возможным предпринять для подготовки к битве, которую стремился предотвратить, так это только то, что тайно разместил четыреста лучших воинов в домах, наиболее близких к расположению наемников, приказав им контратокавать их в случае необходимости, а жильцам этих домов дружно прийти к ним на помощь.
     Затем он выступил в Совете и в Народном Собрании, – на которое в театр пришли не более четверти коринфских граждан, так как одни находились в засадах, устроенных на мятежников, другие боялись покинуть свой дом, ожидая нападения наемников, – с призывом во что бы то ни стало расплатиться с войском. Его призыв вызвал у соотечественников удивление и возмущение. Многие стали обвинять стратега в пособничестве бунтовщикам и даже в стремлении с их помощью узурпировать свою власть в государстве.
     – Как можно расплатиться с ними, если нет денег?! – кричали ему.
     – Вы хорошо знаете, что деньги есть! Потому-то и злитесь на меня, что понимаете, что я имею ввиду! – отвечал им стратег.
     Авторитет Пентакиона среди соотечественников сразу упал. Он видел, что все смотрят теперь на него чуть ли не как на врага. Иные предлагали поскорее снять Пентакиона с должности и избрать срочно стратегом Адранодора, нового народного любимца, несмотря на молодость успевшего, как мы знаем, уже проявить недюженные полководческие способности. Но такие призывы не нашли широкой поддержки, поскольку большинство коринфян продолжали связывать свои надежды именно с Пентакионом, а сейчас даже более, чем раньше, потому что после выступлений его в защиту интересов бунтовщиков у многих сложилось впечатление, что он сохранил свое влияние на наемников и потому сумеет удержать тех от исполнения их угрозы захватить город. Все же в надежности Пифодора как главнокомандующего все очень сильно усомнились.
     Трудным положением нашего героя не приминул воспользоваться Стратон. Он напомнил ему о своем желании предать его суду, если не будет назначен начальником кавалерии. Впрочем, на сей раз заметил, что согласен в обмен за это получить тридцать талантов.
     – Но разве ты не утверждал, что интересы отечества для тебя на первом месте? – спросил его, усмехнувшись, Пифодор.
     – Утверждал.
     – Тогда почему же собираешься предать суду того, кто может спасти отечество?
     – А я, клянусь Аресом, не считаю, что ты можешь спасти отечество. Напротив, ты ведешь себя предательски. Разве не так? Я готов присоединиться к тем, кто ходит сейчас по улицам и кричит, требуя избрать стратегом Адранодора.
     Пифодор отмахнулся от Стратона, как от назойливой мухи, хорошо, как никто другой, зная теперь сколь велика опасность, нависшая над государством, и считая такой разговор сейчас совершенно бессмысленным.
     Среди наемников еще оставались люди, по-настоящему преданные Пентакиону. Один из них сообщил ему, что наиболее активная часть мятежников решила убить его, чтобы лишить коринфян хорошего командующего. После устранения своего самого опасного противника на пути к овладению городом, бунтовщики намеревались сразу приступить к его захвату. Не приходилось сомневаться, что все наемники поддержат их.
     Новость обескуражила Пифодора, поскольку людей, замысливших его убить, он знал как хороших своих друзей, в надежности которых не сомневался. Но еще более сообщение потрясло архонтов и членов Совета. До этого они почти не сомневались, что Пентакиолн хитрит – делает вид, что старается выполнять свои обязанности стратега, стремится защищать коринфян, однако в то же время тайно поддерживает мятежников, что, впрочем, неудивительно, ведь он тоже чужеземец и неужели не желает стать единовластным повелителем державы, кем его могут сделать наемники. Если же намерен им стать, то не может быть заинтересован в разграблении столицы и в гибели и порабощении ее жителей. Стало быть, не допустит этого. Теперь же они почувствовали себя и свои семьи совершенно беззащитными перед надвигающейся страшной бедой.
     Немедленно началось совещание Совета с целью найти спасительный выход из положения. Все предлагали поскорее расплатиться с наемниками. Но разве имелись для этого средства? Конечно, имелись. О том знал любой коринфянин. Однако никому не хотелось говорить и даже думать об этом. Теперь с лихорадочной поспешностью пританы приняли решение по вопросу, который не раз обсуждали, обсуждали шумно, беспорядочно, с взаимными обвинениями в политической недальновидности, не в силах прийти к единому мнению. Вопрос этот заключался в том, откуда взять деньги для уплаты долга наемникам. Нельзя было надеяться удовлетворить их требования за счет населения завоеванных областей: возможно ли ограбить тех, кого уже ограбили? Оставалось одно из двух – взять средства из храмов, как это уже было сделано при подготовке военной экспедиции в Аркадию и Мессению, или взять из личных сбережений коринфян. Решиться и на то, и на другое было слишком не просто. Брать взаймы у небожителей допускалось лишь в чрезвычайных случаях и очень редко. Конечно, сейчас был самый что ни на есть чрезвычайный случай, однако не так давно из святилищ уже изымались огромные средства. Нынешнее надвигающееся бедствие считали следствием гнева богов, мстящих за то, что их сокровищницы были потревожены тогда, когда для этого не было крайней необходимости.
     Совет постановил обложить жителей Коринфа внеочередным очень высоким налогом. Чтобы такое решение обрело законную силу, оно должно было быть утверждено Народным Собранием. Но его созвать не успели – в тот же день мятежники приступили к захвату города.
     Они ринулись в наступление одновременно из трех мест своего расположения. Однако бывшие в засаде коринфские воины не оказались застигнутыми
врасплох. Поддержанные жильцами находящихся поблизости домов, они вовремя дружно и неожиданно для мятежников контратокавали их, так и не заметивших до этого, что в ближайших зданиях скрываются отряды гоплитов. В трех местах города завязались ожесточенные бои. Даже женщины храбро приняли в нем участие. Они забрались на крыши и швыряли во врагов черепицей. Быстро вооружившись, со всех концов Коринфа спешили на помощь своим остальные резервисты. Мятежники никак не ожидали встретить такой мощный отпор. Обескураженные, потеряв более трехсот товарищей убитыми, они вынуждены были отступить. Потери коринфян составили приблизительно такое же число.
     Пифодор радовался вместе с соотечественниками замечательной победе. Однако он хорошо понимал, что достигнута она в первую очередь благодаря устроенным им засадам, в которых использовал силу отборных воинов, –  теперь же их стало почти вдвое меньше, – понимал, что новое наступление наемников отразить не удастся, так как возможность придумать еще какую-нибудь удачную стратегическую хитрость в данных условиях исчерпана, фактор неожиданности уже не будет на стороне защитников города и разгром их неминуем. Однако большинство коринфян так не думало. Напротив, они преисполнились неоправданного самомнения, празднуя победу, насмехались над наемниками, требовали от стратега поскорее разрешить штурм вражеских лагерей.
     Пифодор же пригрозил смертью любому, кто попробует увлечь соотечственников в стихийную атаку. Он заключил короткое перемирие с мятежниками под предлогом, которым греки никак не могли пренебречь, свято соблюдая обычай сразу после боя подбирать своих убитых и предавать их земле или кремировать. Защитники города разрешили противникам погрести погибших товарищей на коринфском кладбище, опасаясь, что те похоронят их в гимнасии и палестре, осквернив таким образом эти общественные места. (Примечание: по представлениям древних греков, присутствие мертвых во многих случаях оказывало оскверняющее действие).
     Пифодор использовал перерыв в военных действиях для того, чтобы постараться не допустить их возобновления. Он употребил все свое красноречие в Совете, стремясь убедить пританов не отказываться от принятого вчера решения, о котором большинство их сейчас и вспоминать не хотело под впечатлением одержанной победы, тоже сделавшись необычайно воинственными. Они проголосовали за усмирение мятежников силой.
     И все же Пифодору удалось добиться согласия начать ежедневную выплату жалованья наемникам деньгами, вырученными от продажи казенного движимого имущества невоенного назначения: государственных грузовых кораблей, рабов, рабочих лошадей, волов и т.п.  «Возможно, это немного успокоит их. Конечно, вырученных денег будет недостаточно. Конечно, вернуть долг они будут все равно требовать. Но мы хоть сделаем вид, что стараемся найти деньги для выплаты долга. Это  позволит  еще  их обманывать  какое-то  время», – говорил Пифодор в Совете.  Пританы не возражали, полагая, что Пентакиону нужно перемирие, чтобы изобрести еще какой-нибудь эффективный стратегический ход. Он же надеялся, что за это время здравый смысл возобладает среди коринфян.
     Мятежники охотно пошли на перемирие. Начав ежедневно получать жалование, узнав, что выставлено на торги государственное имущество, они поверили в желание коринфян расплатиться с ними. Впрочем, вряд ли бы наемники стали миролюбивее, если бы не успели убедиться, что захват города может оказаться делом слишком трудным, сопряженным с большими потерями. Конечно, сговорчивее они сделались и потому, что чувствовали благодарность за разрешение похоронить на городском кладбище погибших товарищей. Сыграло роль при заключении перемирия и то, что в переговорах со стороны коринфян участвовал только Пентакион, военачальник, которому они привыкли доверять.
     Мирная жизнь восстановилась в Коринфе на столько, что агора опять заполнилась торговцами и покупателями. В числе последних было не мало наемников. Теперь они никого не собирались грабить и расплачивались деньгами выдаваемого им жалования.
     Правда, средств, вырученных от продажи казенного имущества хватило ненадолго. Уже через несколько дней выплачивать жалование наемникам пришлось прекратить. Отношения между ними и населением города снова сильно обострились.
     Неожиданно для коринфян, но отнюдь не для Пифодора,  пришли сообщения о восстании именно тех аркадских городов, гарнизоны которых не были пополнены. Пока Совет совещался какие действия предпринять для помощи наемникам, которые защищали власть Коринфа в этих городах, пришли новые известия: одни о том, что восставшие там добились полной победы, другие о том, что восстали все остальные города Аркадии.
     Архонты Коринфа сразу обратились к наемникам с просьбой приступить к подавлению восстаний и возместить задолженное им жалование за счет военной добычи. Однако те опять расхохотались в ответ и закричали: «Да что там взять?! Там взять нечего! Все аркадское добро здесь у вас! Зачем нам так далеко ходить?! Мы его здесь возьмем!»
     В этой ситуации все коринфяне быстро образумились. Они понимали, что без большого наемного войска вряд ли удастся сохранить для отечества Аркадию, а без сухопутного прохода в Мессению невозможно будет удержать и эту область, ради которой и пришлось вести войну. Кроме того, никому не хотелось самому воевать на опустошенной территории, где будет нельзя поживиться хорошей добычей, а жизнь потерять легко.
     Совет сразу вернулся к отвергнутому постановлению о внеочередном налоге и вынес его на обсуждение в Народное Собрание.
     Как ни жалко было гражданам расставаться со значительной частью своего имущества, им пришлось проголосовать за это решение.
      Но когда деньги были собраны и выданы наемникам, те потребовали еще в три раза больше, заявив, что получили только долг, а хотят получиь и жалование на полгода вперед, раз уж вынуждены будут участвовать в походе, не сулящем достаточной добычи, а веры в честность коринфян у них уже нет.
      Народ, узнав о новом требовании мятежников, был крайне возмущен и пришел в сильнейшее уныние. При удовлетворении этого желания наемников более половины местных жителей могли стать бедняками. В порыве гнева они стали призывать соотечественников к оружию, чтобы наказать жадных, наглых чужеземных солдат. Пифодору и другим гражданам, сумевшим, как и он, сохранить в такой ситуации самообладание и благоразумие, стоило большого труда утихомирить их, удержать от опасных поступков.
     Несколько дней коринфяне пребывали в тягостной растерянности, ничего не предпринимая. Но когда пришло сообщение о победе восставших еще в одном аркадском городе, все граждане устремились в театр, чтобы обсудить план действий.
     Словно приговор прозвучало предложение утвердить постановление о новом налогооблажении, троекратно превышающем прежнее. Те, кого оно не должно было сделать бедняками, уговаривали остальных пожертвовать ради блага отечества своим имуществом, уверяя, что если благодаря этому удастся удержать от распада державу, то они без труда восстановят и даже увеличат свое потерянное состояние. Те, однако, не склонялись на уговоры и предлагали взять необходимые средства из храмов. «Да вы что?! Неужели вы хотите накликать на наш город беду еще пуще этой?!» – кричали им многие с фанатически благоговейным ужасом в глазах.
     Несколько дней подряд вновь и вновь созывалось Народное Собрание и распускалось, не принявшее никакого решения: большинство граждан не хотели голосовать против себя.
     Этот колабс удалось преодалеть Евкратису. Он сказал, что присутствие наемников очень обогатило разного рода торговцев, владельцев трактиров и притонов. Вот пусть они заплатят в двадцать раз больше остальных. «Сам я, хоть ни чуть не погрел руки на беде отечества, – продолжал он, – согласен отдать в общую сумму в сорок раз больше, чем простой горожанин».
     Это предложение охотно поддержали большинство граждан. Они стали прославлять Евкратиса за истинно гражданский, благородный поступок.
     Вновь собранные деньги выдали наемникам лишь после того, как они вышли из города.
     Вполне удовлетворенные, те стали собираться выступить в поход. Но было уже слишком поздно: события в новоявленной пелопонесской державе развивались чересчур стремительно. Повстанцы и коринфские гарнизоны в Аркадии знали о мятеже наемной армии. Это воодушевляло первых и подрывало боевой дух вторых. Последние в каждом аркадском городе держали оборону на акрополе. Видя, что коринфяне отнюдь не торопятся им помочь, они одни сдались, другие с согласия осаждавших их повстанцев невозбранно вышли из города.
     Перемены в Мессении совершались еще быстрее. Тамошние гарнизоны тоже знали о происходящем в Коринфе, а главное, о том, что сухопутное сообщение с ними отрезано. Не дожидаясь даже восстания местных жителей, они бежали.
     Создаваемая с большими усилиями и расходами держава рухнула, как огромная статуя, скульптор которой не позаботился достаточно об ее устойчивости. Это произошло так быстро, что собиравшиеся помочь восставшим ахейцы и спартанцы не успели дойти даже до границы коринфской державы.
     Коринфянам предстояло теперь воевать чуть ли не со всем Пелопоннесом. Объединенные силы спартанцев, ахейцев, мессенцев и аркадян могли составить довольно многочисленную армию.
     Пифодор придумал хитроумный план как не дать им всем объединиться. Но Совет запретил ему покидать с войском пределы Коринфики, так как велика была вероятность вторжения с севера македонян.
     Почти два месяца прошло в тревожном ожидании начала войны, в которой положение коринфян неминуемо должно было оказаться чрезвычайно сложным. Но союзники ограничились лишь захватом Флиунта, жители которого успели уйти под защиту стен Коринфа. Союзники, видя, что Пентакион не предпринимает против них никаких действий, тоже не предпринимали никаких действий против Коринфа. Хотя их армия насчитывала более пятнадцати тысяч человек, им не хотелось искушать свою военную судьбу, споря с непобедимым любимцем Ареса Пентакионом. Последний тоже не хотел идти на обострение положения, так как имел под командованием в два раза меньшую и вдобавок ненадежную, потерявшую дисциплину армию.
     Наконец противостояние закончилось заключением мирного договора. Инициатором его выступил Коринф. Были принесены положенные в таких случаях жертвы и клятвы. Обе стороны обменялись заложниками.
     Так бесславно завершился целый период в истории Коринфа, в ходе которого потерпело крах его стремление стать господствующим государством на Пелопоннесе, были развенчаны имперские амбиции партии войны среди граждан этого полиса.
     Коринфяне за ненадобностью распустили наемную армию, не оставили даже на службе у себя трехсот наемников, которых держали обычно для несения караульной службы: по нынешней бедности своей не могли позволить себе такую роскошь.