Возмездье стратега или в когтях у ведьмы. 37 глава

Текст к рисунку: "Судебное заседание, проходящее в древнегреческом театре".

                37

     Некоторое время после заключения мира коринфяне жили со спокойным счастливым чувством, которое всегда испытывают люди, избежавшие грозившую гибелью опасность. Когда же повседневные заботы вытеснили это чувство, то они увидели в каком положении находятся, а положение их было далеким от благополучного. Хотя расплата с наемниками легла на недавно быстро разбогатевших, остальные тоже лишились значительной части своего состояния. Не такого ожидали все итога войны, с которой связывали большие надежды. Она не только не обогатила их, а, напротив, сделала беднее и не решила главной задачи, ради которой затевалась эта грандиолзная компания, оказавшаяся такой разорительной и изнурительной, – не создала условий для обеспечения в дальнейшем независимости от собственного производства сельскохозяйственной продукции и закупок ее у зарубежных поставщиков.
     Люди всегда ищут кто виноват в их проблемах. Искали сейчас и коринфяне. И нашли. И не кого-нибудь а некогда столь любимого ими Пентакиона. Они сочли его виновным во всех их нынешних злоключениях – в том, что потерпели поражение в борьбе за Аркадию и Мессению, и в том, что взбунтовались наемники, и в том, что пришлось слишком сильно потратиться на выплату им жалования, и в том, что восстало население покоренных областей и даже в том, что он, якобы, явился главным зачинщиком войны, которую развязал только для того, чтобы умножить свою славу. Такие настроения, конечно, возникли не без активного участия Евкратиса. Подкупленные им люди, владеющие лукавым умением восстанавливать народ против того или иного политического деятеля, небезуспешно вели разговоры с согражданами на рыночной площади, в гимнасии, в палестре, в цирюльнях, в приемных лекарей и лесхах.
     Наконец Пифодора вызвали в суд.
     Перед самым началом суда, когда народ заполнял театр, а Пифодор сидел на специально отведенном для подсудимых месте (находилось оно на орхестре), к нему подошел Стратон. Торжествующе, пренебрежительно усмехаясь, он произнес:
     – Ну что, Пентакион? Наконец-то ты оказался на том месте, на которое уже давно должен был сесть. Да, немало тебе сегодня придется услышать обвинений. Но их может быть еще больше, если ты не вспомнишь о моей просьбе и не скажешь мне сейчас, что согласен ее выполнить.
     – Пошел прочь отсюда, негодяй! – неожиданно для себя вспылил Пифодор. – Иначе будешь сейчас лежать здесь! Как видишь, руки мои пока еще не связаны!
     Шантажист поспешно отступил на несколько шагов.
     – Ну что ж, Пентакион, твое дело. Гляжу, умнее ты так и не стал. Сам роешь себе могилу. Ну что ж, пеняй на себя, – сказал он, бросив на Пифодора взгляд, не предвещавший ничего хорошего, повернулся и зашагал к скамьям театра, на которых располагались пришедшие на суд граждане. Наш герой взглянул на удаляющегося Стратона, и ему показалось, что даже походка его выражает презрение к нему.
     Пифодор сразу пожалел, что не сдержался. «Если он скажет всем о том, о чем догадался, я пропал! – подумал он. – Нужно было хотя бы пообещать ему, а уж потом бы я придумал как быть».
     Надо сказать, что того, что Стратон станет сейчас изобличать его, Пифодор боялся куда больше, чем тех обвинений , которые собирались ему предъявить сегодня на суде. Их он считал абсурдными, смешными и не верил, что сограждане относятся к ним действительно серьезно и намерены строго судить его. Но он ошибался.               
      Едва суд начался, как с пол-сотни человек, с венками на головах, поднялись со своих мест и стали требовать для подсудимого смертной казни. Иные даже предлагали жестоко пытать его перед смертью.
     – Погодите, – сказал им один из архонтов Полидамант, собиравшийся выступить с обвинительной речью, – все-таки он не какой-нибудь разбойник или беглый раб, чтобы пытать его. Применить к нему такую меру я считаю недопустимо. Но с тем, что он заслуживает смертной казни я вполне согласен.
     Затем Полидамант зачитал текст, содержащий все те предъявленные Пифодору обвинения, о которых уже говорилось выше, и еще одно – обвинение в передаче части захваченной аркадской территории аргивянам.
     Нашего героя взялся защищать, причем совершенно бесплатно лучший ритор Коринфа Евмолп. Он произнес:
     – Что происходит?! Я не верю своим глазам, своим ушам! Мои сограждане дошли до такого безумия, такого позора, что дерзнули предъявлять совершенно абсурдные обвинения тому, кто ныне по праву является лучшим нашим соотечественником, гордостью Коринфа, истинным героем, великим полководцем. Он завоевал для вас более половины Пелопоннеса, создал прекрасную державу, коринфскую державу! Да, она быстро распалась. Но разве в этом его вина?!
     – А кого же, как не его?! Именно он и виноват в этом! –  воскликнул Полидамант. – Он намеренно ополовинил гарнизоны трех аркадских городов. Жители этих городов почувствовали их слабость и поэтому восстали и быстро победили. Остальные аркадяне, видя как легко побеждены наши гарнизоны, осмелели и тоже восстали. В конечном счете это привело к распаду нашей державы.
     – Пентакион взял воинов из Тегеи, Мантинеи и Орхмена только потому, что Совет прислал ему письмо, в котором написал, что нас осадили несметные войска, – возразил Евмолп. – Естественно, Пентакион стремился увеличить численность своей рати. Он стремился спасти нас. Любой ценой. Спасение отечества для него было гораздо важнее, чем сохранение завоеванных земель. В том, что Совет слишком преувеличил численность вражеского войска, вы можете убедиться, послушав то, что я вам прочитаю. Благо, Пентакион сохранил письмо Совета.
     Евмолп поднял над головой свиток папируса, потрясая им. Затем со значительным видом развернул его и прочитал фрагмент письма, подтверждающий правоту его слов.
     По театру прошел шумок удивления.
     – Еще несуразнее обвинение Пентакиона в развязывании войны! – продолжал Евмолп. – Что, неужели вы, и вправду, забыли кто тогда призывал к ней?! Все звали нас в далекий поход! Говорили, что Мессения нам жизненно-необходима! Сейчас они сидят, молчат – рады, что всю вину на Пентакиона свалили! А он, я хорошо помню, ни разу не выступал по этому поводу.
     – Правильно, не выступал!
     – Не выступал он тогда! Мы тоже хорошо помним!
     – Верно говоришь!
     – Не он тогда призывал к войне! – закричали многие со зрительских скамей.
     – Ну, а обвинение его в том, что он виновен в мятеже наемников, –  это уж совсем смешно, – заговорил Евмолп снова внушительно своим натренированным зычным голосом. – Дураку ясно, что наемники взбунтовались от того, что им сильно задолжали жалование. А кто задолжал?! Разве Пентакион?! Коринфские власти – вот кто! А, между прочим, деньги в казне тогда были. Достаточно было денег. Об этом я узнал от нашего казначея Неоптолема. Хвала богам, есть еще честные люди в Коринфе! Куда же ушли эти деньги, спросите вы?! Так узнайте же. Почти все эти деньги ушли на оплату разных подрядов. Причем не всегда нужных государству. Например, ремонтировалась дорога к агоре. А нужно ли было ее ремонтировать? Она бы еще прослужила сотни лет. Так нет же – одни камни мостовой заменялись на другие. Еще нужно выяснить, не были ли это те же самые камни. Может, просто делался вид, что привозятся новые камни. А кто же был подрядчиком этих работ? Никодам, сын Парменона! Да, да, он сымый – брат председателя Совета. А денег было выплачено ему в раз двадцать больше, чем нужно для выполнения таких работ. Вы же знаете, что такие работы стоят недорого – работают на них в основном рабы. Очень много денег ушло на закупку мрамора для строительства нового храма Аполлона. А кто поставлял его?! Никерат, сын Аристида, нашего столь уважаемого всеми архонта. И ему тоже выплачено в раз двадцать больше, чем надо. Если кто-то сомневается, то пусть прочитает, как и я, счетные записи казначейства. Надеюсь, что по этим преступлениям будет наряжено расследование и виновные будут наказаны как можно более строго!
     В театре поднялся невообразимый шум – так были поражены все тем, что узнали от Евмолпа. Те, кого коснулись его разоблачения, выскочили на орхестру и стали кричать:
     – Да он врет! Он врет!
     – Это все полнейшая, наглая ложь!
     – Не верьте ему! Он лжет! Он просто хочет любой ценой выгородить Пентакиона!
     Глашатай, он же председатель суда, восстановил тишину, а астиномы, угрожая палками, заставили вернуться на свои места тех, кто выскочил на орхестру, не смотря на то, что им не было предоставлено слово. (Примечание: астиномы – блюстители порядка).
     Полидамант снова задал вопрос Евмолпу:
      – Ну, а какое оправдание своему подзащитному ты припас, чтобы отвести от него обвинение в передаче пограничных с Арголлидой аркадских территорий, ставших нашими вместе с завоеванной Аркадией?
     – И завоеванной, как всем известно, Пентакионом,.. – начал отвечать Евмолп…
     – Пусть так, – перебил его Полидамант, – но завоеваны все эти территории были коринфскими войсками по заданию коринфского народа, а, значит, принадлежали ему, коринфскому народу. Пентакион не имел права распоряжаться ими так, как хочет. Кто разрешил ему отдавать их?!
     – У него не было другого выхода, – сказал Евмолп. – У Пентакиона есть веское смягчающее обстоятельство. Ему нужно было задобрить аргивян, чтобы загладить обиду, нанесенную отказом взять их в союзники. Вы знаете, что это бывает порой причиной враждебных отношений между государствами и даже войны. Если бы Пентакион не задобрил аргивян, они могли бы вторгнуться в Коринфику и нам пришлось бы тогда, ох, как не сладко: вы знаете какое сильное у аргивян войско.
     – Так зачем же он, столь разумный стратег, отказался приобрести такого хорошего, сильного союзника?! – воскликнул Полидамант.
     – Да потому, что тогда ни у кого не было сомнений, что победа в войне уже почти достигнута, что никакой союзник уже не нужен, что аргивяне спешат воспользоваться плодами нашей победы.
     – Но как же он мог позволить себе самому решить столь важный вопрос – заключать или не заключать союз с другим государством?! – не унимался Полидамант.
     – Плохо ты знаешь законы, Полидамант, хоть и архонт. Да будет тебе известно, что наши законы не ограничивают стратега в заключении или незаключении союза с кем-либо. Сейчас выйдет знаток законов Полихарм и скажет всем, что это так, – указал Евмолп на сидящего на одном из почетных мест в первом ряду маленького сухонького старичка в простых белых одеждах, не украшенных даже самым незаетейливым орнаментом. Тот вышел на орхестру, поднялся на ораторское возвышение и подтвердил правоту слов Евмолпа с точки зрения законов Коринфа.
     После этого председатель предложил любому из собравшихся высказать свое мнение о виновности или невиновности подсудимого. На орхестру вышел еще один глашатай, чтобы помогать выступать тем, у кого недостаточно сильный голос. Слово сразу взял один из тех, кого обличал в своей речи Евмолп. Но он только сбивчиво, испуганно старался убедить собравшихся, что не имеет никакого отношения к упомянутым махинациям с казенными деньгами. Наконец председатель суда прервал его и велел сесть на место, заверив, что он, как и другие, кого коснулись подозрения после выступления Евмолпа, обязательно будет выслушан, когда начнутся расследования по поводу растраты казенных средств.
     Другие выступавшие говорили, что считают Пентакиона совершенно невиновным в том, в чем его обвиняют, и восхищаются им как превосходным стратегом и настоящим защитником отечества.
     По заданию Евкратиса должны были выступить четверо клеветников Пентакиона, весьма искусных в риторике. Однако, видя какое впечатление произвела на собравшихся речь Евмолпа, они не решились это сделать.
     Но вдруг взял слово Стратон по прозванию Логик.
     Слушая с волнением выступающих, понимая, что освобождается от несправедливых обвинений, наш герой был очень рад и благодарен защищающим его согражданам. Захваченный этими переживаниями, он даже забыл о присутствии здесь своего шантажиста, угроз которого по-настоящему страшился. Сейчас, услышав, как тот попросил разрешения выступить, Пифодор вздрогнул, ощутив внезапный обжигающий внутренний холод. С чувством обреченного он глядел как Стратон пробирается среди сидящих, и снова с панической поспешностью припоминал те доводы, которые собирался использовать, чтобы ускользнуть от обвинения в убийстве двух соотечественников. Вот Стратон уже вышел на лестницу между зрительскими рядами. Вот он небрежной, уверенной атлетической походкой спускается по ступенькам к орхестре. Вот уже различима на его красивом бритом лице нагловатая пренебрежительная полоулыбка с оттенком какой-то загадочности. Часто видя эту улыбку во время неприятных разговоров с ним, Пифодор уже возненавидел ее.
     Сойдя на орхестру и поднявшись на возвышение для ораторов, Стратон посмотрел на нашего героя угрожающе-торжествующе. Затем стал лицом к судьям, коих было более полутора тысяч – все граждане Коринфа. Не на всякое Народное Собрание приходило их столько: известие о предстоящем суде над стратегом привело сюда и тех, кто занимался полевыми работами в отдаленных от города поместьях. Пришедшие заняли приблизительно почти четвертую часть устроенных амфитеатром зрительских мест, расположившись преимущественно скученно поближе к орхестре.
     Стратон со степенным видом слегка откашлялся, как это делали порой перед выступлением ораторы, но говорить не начал, а после некоторого молчания полуобернулся к Пифодру. Он смотрел хитровато-насмешливо и угрожающе, так, словно говоря: «Ну что, Пентакион, разве я не предупреждал тебя, что если не выполнишь мою просьбу, то я докажу перед судом твою виновность в совершенном тобой преступлении? Предупреждал. Однако ты не захотел прислушаться к моему предупреждению. Так что пеняй на себя». Затем он снова, как будто собрался обратиться к народу с речью, но опять молчал. Только переминался с ноги на ногу.
     – Да ты будешь говорить или нет?! – раздраженно, почти с возмущением воскликнул предстедатель.
     – Да нет,.. пожалуй, воздержусь пока, – ответил Стратон. –  Думаю, что теперь Пентакион образумится. Все-таки он получил сегодня хороший урок.
     – Какой урок? Что ты имеешь ввиду? – спросил председатель. – Поясни.
     – Понял, что хоть он и достиг большого могущества, но народ все равно выше него. И пусть коринфский народ сейчас на его стороне, но если получит убедительные доказательства его вины, то осудит его и строго покарает. 
     – Это несомненно, – согласился председатель. – И ты можешь предоставить нам эти доказательства? Ну так давай, говори же. А то все здесь, как сговорились – только хорошее говорят о нем. Но ведь суд на то и есть суд, чтобы все вызнать о подсудимом, а не расхваливать его. Давай, говори, Стратон.
     – Нет, я же сказал, что не буду… пока.
     – Что значит «пока»?! Говори сейчас! Ты обязан сказать!Это твой долг перед отечеством! – потребовал председатель. – Говори же! Иначе я сейчас обращусь к собранию с просьбо допросить тебя. Это право я имею. Ради пользы отечеству.
     – Но,.. но я пока не совсем уверен.
     – Ну так иди же! Не задерживай других! Если не уверен, так чего же вышел?! – недовольно и резко сказал председатьель.
     – Но эта уверенность у меня скоро может появиться. И тогда я не буду тянуть время, – со зловещей улыбкой покосился Стратон в сторону Пифодора и пошел к зрительским скамьям.   
     Потом выступили двое ораторов. Они стратсно и убежденно доказывали невиновность Пентакиона и возмущались по поводу того, что соотечественрики дошли до такой несправедливости, такой неблагодарности, что судят выдающегося стратега, не раз спасавшего Коринф и их самих.
     Затем было проведено голосование, в результате которого суд принял решение, полностью оправдывающее Пифодора.