Эпистола 8

               
Иероглиф акации зимней прочесть не могу,
то ль египетский он, то ль японский, – грущу и не ною,
а суровые горы уже две недели в снегу
и метут в них метели –  всё скрыто глухой пеленою.

Возле моря тепло, с гор приносит снежинки борей,
что-то в хрупкой судьбе, по отъезде твоём, раскололось.
Как получишь письмо, отвечай, я прошу, поскорей
и звони каждый день, просто так, лишь бы слышать твой голос.

Я звонил бы и сам, только что-то мешает  душе,
то ли гордость, то ль принципы всё неизжитые сноба,
в небе мелкие звёзды рассыпаны, словно драже,
и средь них выделяются крупные звёзды особо.

Я для горлиц с утра крошки хлеба в кормушку кладу,
птицы тут же слетают с платана безлиственной кроны;
что-то с зимнею Ялтой живу я совсем не в ладу,
хоть в саду твой миндаль распускает несмело бутоны.

А когда расцветёт он – тогда  и февраль не февраль,
и всё чаще и чаще цветные начну видеть сны я,
и однажды я выйду смотреть, как проносятся вдаль
белокрылые лебеди, вспомнив гнездовья родные…