Мои воспоминания о Великой Отечественной войне

          Мои воспоминания о Великой Отечественной войне
К началу войны мне было почти три года. На фронт взрослых провожали с песнями, с гармошками. Подвыпившие отцы и старшие братья пели патриотические песни еще гражданской войны, »три танкиста» и другие. Женщины, провожая мужей, сыновей на фронт плакали, крестили их  и молились, чтоб вернулись живыми, дети крепко обнимали своих отцов и прижимались к ним. Но вот подводы с мобилизованными уезжали на пункты сбора, и толпа еще какое-то время шла за подводами, а потом все расходились по домам. По решению сельского Совета на краю деревни на берегу речки колхозники и пожилые выкопали большую, глубокую прямоугольную яму под блиндаж, для укрытия жителей, в случае бомбежки. Но перекрыть блиндаж сразу не сумели: не хватило сил и строительных материалов, а после разгрома немцев под Москвой, вопрос достройки блиндажа для укрытия жителей отпал сам собой. Часто в небе над нашей деревней пролетали немецкие самолеты парами, взрослые говорили, что летят они бомбить горьковские заводы. Траса их пролегала вдоль Оки, а шум винтов их двигателей был отличный от шума, исходящего от наших самолетов. Поэтому даже мы, дети, научились распознавать немецкие самолеты. Дед, шутя над нами маленькими,  говорил, чтоб мы прятались от немцев, ведь бомбить будут, а мы отвечали им: «Сам прячься». Вечером, после работы, взрослые слушали сообщения Информбюро со  сводками с фронтов   по радио - черной тарелке, висевшей почти в каждом доме. Электричества не было, свет давали керосиновые лампы: трех, пяти линейные, у кого на какие хватало средств. С началом войны сводки были не утешительные, и дед слушал их угрюмо, но к концу 1942 года  лица взрослых чаще стали улыбаться, прослушав сообщение Информбюро. Мы, дети спрашивали в это время: «Что Гитлер капут?» Взрослые улыбались и говорили, что еще не капут, но уши Гитлеру крепко надрали. Мы по своему детскому опыту знали, что значит надрать уши, и радовались, что Гитлеру надрали, а не нам. Тогда же мы впервые услышали слово «Сталинград» и часто его употребляли, когда играли в войну. Поля в колхозе во время войны все распахивались,  засевались и убирались.  Старались убрать все зерновые до колоска. Мы, дети тоже ходили с мамами, держась за их юбки собирать колоски на уже убранных комбайнами полях. При этом нас предупреждали мамы, чтоб найденные колоски обязательно клали в сумки, иначе мам могут посадить в тюрьму, и мы останемся одни. Эти слова на нас действовали.  И мы каждый поднятый с поля колосок, прежде чем положить в сумку, показывали маме. Работала Машинно-тракторная станция. Тракторами управляли молодые женщины. Тракторы были грязные без кабины, только шпоры огромных задних стальных колес ярко блестели. Мы часто ходили на тракторный стан, который бригадиры тракторных бригад МТС устраивали где-нибудь вблизи деревни на краю поля. При этом пятачок, где стояла техника, и проводился ремонт её, так пропитывался керосином, что на этом месте несколько лет не росла даже трава, а было пахнущее керосином коричневое пятно. Мы всегда приставали к молодым женщинам-трактористкам – тете Маше и тете Насте возраста наших мам, чтобы они прокатили нас на тракторе и разрешили порулить. Хотя это было запрещено по технике безопасности, но женщины, у которых были такие же сорванцы, сажали нас на подрессоренное железное седло, покрытое грязной, пропахшей керосином фуфайкой, и разрешали, сами стоя сзади нас, подержаться за руль. Свернуть его мы не могли, силёнок не хватало. Земельные участки в 40 соток у домов для собственных зерновых, проса и картофеля мамы наши копали и пахали сами. Мать моего друга Виктора, тетя Нюра написала мужу, дяде Саше на фронт письмо, в котором писала, что свой участок вспахала, запрягли восемь лошадей, а девятой была я.  В ответном письме дядя Саша написал жене, что письмо почти сплошь было зачеркнуто, и просил аккуратнее обращаться с чернилами. Очевидно, цензура не пропускала на фронт ни одного письма с подобным содержанием. Мы, ребятишки помогали взрослым, хотя это нам вовсе не хотелось: пасли телят, рвали траву для дойки коровы в полдник, летом ходили на речку ловить пескарей удочкой с леской из конского волоса. Если удавалось поймать их с десяток, то вкусной ухе радовалась вся семья. Хлеб часто пекли наши мамы и бабушки сами, в муку подмешивали мякину, кожуру от проса, когда в магазин привозили хлеб по талонам, то разрезая  его, часто попадался вареный картофель целиком. На пекарнях добавляли его в готовое тесто для увеличения выхода продукции, ведь муки не хватало: «Все для фронта». Сестры и мамы еще ухитрялись как-то найти время и связать теплые носки, варежки, кисеты, которые по почте отправлялись также бойцам на фронт. Почтальона всегда ждали и всегда боялись, лишь бы не пришла похоронка, пусть из госпиталя, но только бы не похоронка. Тогда, кому выпадала такая доля, плакали все: и мама, и дети, и близкие родственники, и соседи. Все проклинали фашистов. Когда объявили, что закончилась война, все радовались, особенно в семьях, которые ждали возвращения с фронта своих близких и, у которых был сын или брат призывного возраста. Из черных тарелок радио лилась красивая музыка с песнями Лидии Руслановой, Клавдии Шульженко, Леонида Утесова и других известных артистов. В магазин привезли буханки белого хлеба и конфеты подушечками с начинкой: вязким и кисленьким джемом.  Детской радости не было предела. Затем с фронта стали возвращаться отцы, сыновья, старшие братья. И опять слёзы, слёзы. Кто встречал,  слёзы были от счастья, кто ранее получил похоронку,  и ждать было некого, то вновь плакали от печали. Кто-то привозил трофеи. Сосед наш дядя Ваня – военный фельдшер приехал на дамском велосипеде, очень красивым, с передним тормозом и с оригинальной сеточкой на заднем колесе и нам очень хотелось, чтоб нас покатали на  багажнике этого красивого велосипеда. Многие приходили контужеными, или с тяжелыми ранениями, работать, на что надеялись их родные, они не могли, но играли на гармошках, гитарах, балалайках, рассказывали стихи Твардовского про Тёркина, что было для нас непривычным и интересным. А эти искалеченные войной взрослые очень скучали по фронтовым ста граммов водки и сетовали, что отменили выплаты за полученные в боях воинские награды. Как правило, такие искалеченные войной люди жили  недолго и хоронили их всей деревней. Председатель сельского Совета, или парторг колхоза произносили перед погребением хорошие слова, описывая военные подвиги умершего.  Мой дядя, Иван Гаврилович во время войны попал в плен. Освободила его наступающая Советская армия, потом направили его на Дальний восток на войну с Японией. Когда демобилизовался, его часто вызывали в районный центр на допрос сотрудники НКВД: «Как попал в плен и чем заставляли заниматься в плену». Грозили ссылкой на Север, в лагеря. Но потом все обошлось, и Ивану Гавриловичу через некоторое время вернули и награды, и прекратили преследование. Жизнь после войны была не лучше, чем в военные годы, неурожаи в последующие два года очень тяжело отразились и на нас детях и на взрослых. Приходилось есть лебеду, мерзлый картофель, делать муку из каких-то водных растений, за которыми еще приходилось нырять в воду нашим мамам, а потом их сушить и толочь в ступе. Все держали домашний скот: корову или коз и кур. На большее количество скота не хватало кормов. Набрать травы для коровы было трудно. Около полей, болот, у заборов все было выкошено и выщипано. Поэтому коровы давали мало молока, да еще надо было сдать государству молоко, яйца, но все равно благодаря этому молоку, яичек мы и выжили. Вообще, добрых воспоминаний о Великой Отечественной войне у меня и моих сверстников не осталось, слишком большой ценой досталась нам детям и всему нашему народу победа над фашистами.
Рязанская область, Елатомский район, Новая Деревня.