Синие кафтаны

1698 год. Москва. Возле кремлевских стен.
Октябрь настал хмурый. Небо постоянно было затянуто серыми угрюмыми облаками. То и дело сыпал мелкий, холодный бесприютный осенний дождик.
Маленькому Ване было безумно страшно. Ему было всего шесть лет отроду.  Мальчонка, стоял в самом первом ряду огромной толпы простолюдинов, собравшихся глазеть, как царь Петр будет стрельцов казнить. Грубые плахи – обрубки   толстенных деревьев, выстроились в длиннющий ряд. Ваня глаз не мог от них отвести.
С дальнего края жуткой ширенги слышались крики, молитвы, удары… крики все приближались, мальчик не замечал, не видел людей, только эти чурбаны, чурбаны…
Сзади стояла его мать крестилась, прижимала сынишку, то ли защищала, то ли держалась за его плечики, чтоб не упасть. Там среди стрельцов ждал своей очереди на плахе её муж, кормилец, средоточие всей её жизни.
Он стоял, низко опустив бородатую голову, крепкий и русоволосый. Каким надежным, спокойным всё казалось ещё вчера…
А теперь кошмарные топоры  резко вздымались  вверх и обрушивали смерть. Навсегда отнимали близких, родных, любимых. Расправа неуклонно приближалась. Тоненькая слабая, словно волосок, надежда шептала, вот сейчас царь насытится и прекратит казнь. Не дойдет страшный черед до Ваниного отца. Сын так хорошо помнил его смоляной запах, но со стороны ударов ветер швырнул в лицо мерзкий  запах  крови. Отец уже опустился на колени возле плахи, в это время к стрельцу большими размашистыми шагами подбежал возбужденный, какой-то растрепанный, одетый в семёновский синий кафтан с красными обшлагами, чудовищно долговязый царь Петр. Иван видел его впервые и поразился его узким плечам и вертлявой фигуре. Не подходил он на царя.
Петр деловито  поплевал на ладони, протянул большую ручищу к топору, забрал его у палача:
-Дай, я сам.
Поднял двумя руками топор, злой взмах, холодный блик на лезвии. Мальчик резко отвернулся, уткнулся лицом в мамину юбку…
Царь сделал Ваню сиротой…

Прошло одиннадцать лет. Все изменилось. Семьи бунтовщиков выслали из Москвы. Вдову поселили в маленькой деревушке Ивановке.  Она снова вышла замуж, родила Ивану ещё троих братьев. И казалось, совсем забылись московские плахи, только темной ночью все тревожили сны удары топоров. Тогда Ваня кричал и потом вспомнить не мог, что ему снилось.
Деревенская жизнь размеренная катилась, как дедами заведено. И не имело никакого значения, что царь календарь поменял и новый век объявил, важно было то, что настала Ивану пора жениться, да свой дом строить. Мысль эту он и крутил в голове то так, то эдак, толком и внимания не обратил на то, что понаехали в их деревеньку чужие грозные служивые люди.
Иван остановился на крыльце неказистого дома отчима, расплылся в довольной улыбке, сладко потянулся. День был замечательный, летний, солнечный. Настроение у парня было отличное, благостное. Иван вымахал рослым, широкоплечим, сильным. Он вертел русой кудрявой головой, смотрел на мир ясными голубыми глазами. По его щекам разбежались веселые пятнышки веснушек. Он особенно гордился своей только недавно отросшей светлой бородкой. Парень провел рукой по мягким волосам, одернул свою новую белую рубаху, притопнул новенькими, ещё совсем светлыми лаптями, и хотел отправиться на дальний конец деревни к старику Фёдору, к его дочкам присматриваться. Парень твердо решил осенью жениться на одной из них, только ещё не определился на которой.
В ворота грубо стукнули и вошли трое совсем незнакомых людей. Первым шагал важный пузатый сановник в зеленом кафтане, в темном парике и странной шляпе, с загнутыми полями. Он окинул Ивана хитрым прищуренным взглядом: здоровый, высокий, плечистый, нос картошкой.
За спиной толстяка щетинились пиками двое солдат, тоже в черных треугольных шляпах. В их синих коротких кафтанах Ваня узнал мундиры, что видел тогда страшной осенью. В сердце холодной змеей вполз страх.
-Иванов, – строго спросил сановник, ткнув пальцем в парня.
Кудрявый кивнул.
-Один у матери?
-Не-е, – протянул Иван, – четверо нас.
-Пошли, – скомандовал пузатый, ничего не  объясняя. Он хлопнул парня по плечу, – по жребию тебе выпало идти в армию служить.
-Надолго? – охнул стрелецкий сын.
-На двадцать пять лет.
-Ох, это ж мне уже сорок два года будет. Вон Никодиму сорок два, так он старый, борода и волосы седые, глаза бесцветные, лицо в морщинах, как в колеях, спина кривая и ходит на палку опирается… Не хочу так! – мотнул головой парень.
-Да, кто тебя спрашивает, дурака?! – поморщился чужак, – твоя очередь, вот и отравляйся.
-А я сбегу! – воскликнул парень.
-Везде найдем – пригрозил толстяк,– рекрутский набор не шутки.
Миновало всего пару месяцев, а тщательно выбритый, коротко остриженный Иван, одетый в форму того самого семеновского полка - синий кафтан с красными обшлагами сидел где то в Померании, возле чахлого костерка. Форменный кафтан был ему немного узок в плечах, красные короткие штаны наоборот большие, а чулки постоянно сползали, зато с башмаками ему повезло, они были впору и не терли. Эти черные кожаные башмаки с широкими каблуками и пряжками для многих солдат были жуткой проблемой. Другие ободрали носы костяными пуговицами на рукавах, пытаясь по привычке вытереть сопли. Больше всего мешала дурацкая  треуголка. Она все время сваливалась в самый не подходящий момент.
Вместе со всем семеновским полком Иван воевал против шведов.
Солдаты грелись у костра, травили байки. Немолодой морщинистый семеновец откашлялся, начал хрипло:
-Я ведь с Петром Алексеевичем уже не одну военную компанию прошел. Я ведь в этом полку с самого начала.
С какого такого начала? – ехидно переспросил молодой худющий и вертлявый солдатик.
-Да с самого что ни наесть начала, – отозвался первый, – я ведь служить начал, когда еще семеновского полка-то не было. Воевали тогда еще стрельцы, а для забав малолетнего царевича придумали сражения для потехи. Собрали нас солдатами, назвали как Петруша и хотел. Поделили на потешные полки. И стали мы сражаться между собой: семеновский потешный полк с преображенским потешным полком.
-По-настоящему сражаться? – ахнул вертлявый.
-Дурья твоя башка! – рассердился старик, – сказано тебе потешные полки. Царица Наталья Кирилловна решила сына позабавить, чтоб не скучал. Тогда никто и не думал, что Петр царем будет. Других наследников хватало. Вот и придумали, чем занять дитя, чтоб не мешался.Чем бы дитятко не тешилось, только б не плакало. А Петр учился командовать, сражения выигрывать.
-И из пушек стреляли?! – ахнул худой.
-Стреляли.
-Это ж страшно.
-Так стреляли то не ядрами, а репой.
Солдат мрачно горбившийся вдалеке от костра и молчавший все время разговора пододвинулся ближе и как то зло влез в разговор:
-Все это царской потехи ради! – резко прокаркал он, – только мы, дурачье солдатское,помираем по-настоящему.
Ему ни кто не ответил и немолодой мрачный вояка продолжил:
-Царь захотел взять Нарву, полезли на Нарву. Первый раз не получилось – ушли потом опять. Захотел Петр Азов, ринулись воевать за Азов. Отвоевали, потом вернули туркам... – ворчун смачно сплюнул.-  А солдаты помирают, помирают. Теперь опять воюем со шведами. Зачем нам нужна эта Померания чертова, прости господи.
-Начальникам виднее, – примиряющее протянул старый солдат.
-Нет здесь никакого смысла! – вновь сплюнул мрачный.
-Нафига тебе смысл знать? – отмахнулся от него Иван, – воюй, да кашу жуй.
-Здесь хорошо, – заговорил о другом старик, – вот под Полтавой было тяжко. Жара, духота, мухи. Кафтаны не по погоде, сразу стали мешать, а снять нельзя – форма. Степь, нигде от солнца не спрячешься. Тенька нигде нет совсем. Кожу снять хотелось...
-Ну, мы тогда со шведов шкуру и спустили – повеселил злющий солдат.
-Я тогда совсем измучался, – продолжал рассказ старик, – в этой жаре да пыли совсем ногу натер башмаком. Каблуки эти совсем неудобные и чулки сползают. То ли дело была форма раньше у стрельцов. Штаны длинные, никаких чулок не надо.
-Чулки эти вообще дурацкие! – поддакнул мрачный.
-Раньше хорошо было, – благодушно вспоминал старик, – на ногах сапоги, на голове шапка. И тепло в ней ушам и ночью можно под голову сунуть…
-Так ты что еще в стрельцах служил? – поразился Иван.
-Не-е, – отозвался солдат, – царь Пётр всех стрельцов перевешал.
-Не всех перевешал, – тихо буркнул Иван, – некоторым головы отрубал. Сам отрубал, не ленился…
Он хотел еще что-то добавить, но к костерку подошел молодой офицер, весь такой же сине-красный, как и солдаты, только с тощей шпажонкой на боку.
-Чего расселись, бездельники? – начал стожится он.
-А что ж нам делать? – отозвался старый солдат.
-Спать. Быстро! – раскомандовался офицерик, – скоро в наступление идти. Отдыхать пока. Быстро отдыхать.
-Быстро, так быстро, – устало вздохнул семеновец.
Солдаты послушно завернулись в свои плащи, улеглись прямо на землю и захрапели.
Утром тревожные звуки побудки примчались из густого плотного и белого, как молоко, тумана. Вокруг ничего не было видно, только его холодные клубы.
-Подъем! Построиться! Вперед в отаку! – откуда-то сбоку долетал крик офицера, – пики на перевес. Вперед на шведов!
Семеновцы выполняли команды, строились, выставили вперед пики, шагали в туман. Наступали на неразличимого неприятеля. Со стороны шведов грянул пушечный залп. Стреляли вслепую, но залпы выкосили, убили солдат шагавших справа и слева в строю рядом с Иваном. Снова раздался залп, впереди из туманной белизны донесся мерзкий свист. Иван повалился на землю, зажал уши руками, приготовился к неизбежной смерти. у него дыхание перехватило, сейчас ударит страшная сила и померкнет свет и кончится жизнь. Ядро  просвистело над  ним, обдало запахом гари и пороха, умчалось в пелену. Оттуда раздался крик, предсмертный хрип и все стихло. Уцелевшие семеновцы по команде поднялись в атаку.
Иван тоже поднялся на ноги поспешно отряхнул штаны и ринулся в бой.
-Ура-а!
Швед возник из тумана неожиданно близко. Он выскочил из плотной стены тумана, что-то громко кричавший, бестолково размахивавший своей пикой, весь с ног до головы наряженный во все ярко-синее: кафтан, штаны, чулки. Даже на голове какой-то странный высокий колпак, тоже синего цвета. Иван ударил его в грудь, как учили. У самого лица метнулось страшное железо шведской пики. Семеновец ударил снова.Он вложил в удар все силы. Противник тяжело завалился на Ивана, последним усилием схватил его за рукав, повис тяжко потянул вниз, захрипел в самое ухо что-то немецкое. На синий кафтан семеновцва попала горячая темная кровь. Иван оттолкнул убитого, вздохнул с облегчением, а на него уже напал другой швед.
Он зло скалился, дышал чесноком и чем-то еще мерзким, толкал свою пику грубо, словно оглоблю, кричал ругательства. Семеновец подставил свое оружие, перехватил удар. Два древка скрестились. Противники стали давить кто кого. У шведа была силища, как у медведя. Он давил, рычал, зыркал злобно. Иван старался не уступать, только проклятые туфли начали скользить по грязи и он отъезжал против своей воли, пятился, отступал назад. К тому же древка его пики стала предательски трещать и треснула в самый не подходящий момент. Пика криво прогнулось и сломалось. Не ожидавшие этого, упиравшиеся изо всех сил противники потеряли равновесие. Дурацкие башмаки снова заскользили, покатились и семеновец повалился вперед, рухнул на колени. Обломок своего древка он так и не выпустил из рук и теперь тот торчал вверх длинной уродливой щепкой. Швед подался вперед, сделал резкий выпад, тяжко навис над упавшим. Жуткий обломок оказался у самого его горла, Иван дернул вверх и острая щепка пропорола шею противника. Хлынула кровь ярко-красная остро пахнущая совсем, как запомнилось тогда в детстве. На войне солдат уже привык к виду крови, но вдруг все нахлынуло, как в первый раз. Горячая липкая кровь текла по пальцам. Ваня невольно отдернул руку, бросил свой опасный обломок. Мертвый швед повалился в грязь лицом. Иван вскочил на ноги, бросился бежать от хрипевшего и хлюпавшего кошмара. Облако тумана поднялось вверх, предвещая дождь и рассевшись открыло поле битвы, усеянное трупами в синих мундирах. Живых шведов больше не было видно. Семеновцы бежали наступали, не встречая сопротивления.
Внезапно проснулась шведская артиллерия. Не боясь больше попасть по своим, вояки Карла 12 палили не жалея последних ядер. Но это уже не могло остановить российское наступление. Иван бежал больше не боясь летевших навстречу ядер. И напрасно. Одно  неслось прямо навстречу и упало врезалось в песок прямо у его ног.
Успел бы он сделать еще пару шагов и ядро оторвало бы солдату голову. Иван бездумно перепрыгнул темный шар и побежал к шведскому валу. Пушки огрызались все реже и вскоре семеновцы уже праздновали победу. Они захватили в плен толпу шведских артиллеристов, чтобы обменять их дюжину на дюжину захваченных раньше шведами русских солдат.
Победители перебрались через высокий шведский бруствер. Там совсем не было луж и грязи. Сухие былинки степной травы качались на ветру, кланялись пригибались, словно морские волны.
Серое не ласковое небо затянутое низкими облаками на удивление держалось, не плевалось дождем. Усталый Иван опустился на траву, не осталось после атаки приятелей, с которыми коротали вчерашний вечер. Поубивали всех. Семеновец сокрушенно провел рукой по своей стриженной голове.
-Вот оказия, – с досадой воскликнул он, – еще и треуголку потерял. Вот командир орать будет, мало не покажется. Все мне припомнит: и оружие сломанное, и форму нарушенную. И за товарищей убитых мне достанется, будто это я ядра кидал…
-Чего разворчался? -  услышал он за спиной, ставший еще более глухим и скрипучим но веселый голос, старого солдата.
-Живой! – ликовал Иван поворачиваясь на голос.
-Почти, – невесело усмехнулся старик, – почти живой, и почти целый.
Его правая рука беспомощно висела, согнутая на черной косынке. Все плечо солдата было замотано темными от крови бинтами.
-Я так рад тебя видеть! – искренне признался парень.
-И я рад, – измученно улыбнулся солдат и тяжело не сел, буквально рухнул на землю рядом с Иваном, – видел я тут мрачного, не зря он брови хмурил, войну бранил.
-Убили?
-В клочья разорвало. Не труп, а обрывки. Хоронить будет почти нечего. Если он такой после второго пришествия встанет святых перепугает. Меня-то только пикой зацепили. Доктор сказал, все срастется. А твоя пика где?
-Сломано.
-Так тогда возьми, вон там валяется, – посоветовал бывалый вояка, все равно никто не разберет, где твое, где другое.
-Я еще треуголку потерял.
-Ну, это еще проще, на каждом шагу валяются.
Иван послушался, встал, поплелся искать замену своим потерям.
-Стройся! Смирно! – донеслись издалека крики молоденького командира, – царь сам приехал вас за победу благодарить.
Иван нахлобучил на голову чью-то треуголку, стал поспешно одергивать свой синий камзол.
Семеновцы выстроились недалеко от захваченной батареи. Строй вышел какой-то жалкий и короткий. Совсем мало уцелело солдат. Многие еле держались на ногах, были перебинтованы и вообще едва живы. Командир окинул свое воинство тяжелым взглядом скомандовал браво:
-Смирно!
Вытянулся и замер подобострастно. Уставом предписывалось стоять ровно и смотреть только вперед, но Иван скосил глаза, увидел стремительное появление царя Петра. Тот был все такой же неуместно длинный, как и показалось Ване в детстве. Только теперь его голову украшал четный пышный парик и при каждом шаге царь опирался на красивую трость. Если бы не она, гигант потерял бы равновесие и упал. Петр стал значительно старше, был одет в синий кафтан семеновского полка.
-Орлы! Орлы! – громко повторял он спеша вдоль строя.
Иван не ощутил ни прежнего страха перед царём, ни гордости за новые подвиги. Он равнодушно смотрел, как радуются другие солдаты. Царская похвала означала звонкую монету. На царскую щедрость можно было купить целую корову, только зачем солдату корова. Оставалось только напиться и семеновцы спускали все деньги на водку. Пили всю ночь.Это у прежних стрельцов были жены и хозяйство, а после стрелецкого бунта Петр зорко следил, чтобы у солдат не было ничего, кроме государевой службы.
В это время резкий порыв ветра сорвал парик с головы Петра и тот полетел в даль, словно большая черная птица. Царь схватился за лысую голову, а парик его приземлился на дуло трофейной пушки. И остался там. Петр смутился, а солдаты еле сдерживали смех. Петр пропал также стремительно как появился.
-Вольно... – пронеслось над строем, – разойтись...
Семеновцы разбрелись кто-куда.
Иван со старым солдатом подались к фуражирам. Они всегда устраивались лучше других. Теперь они раздобыли приличных дров и грелись в спустившейся прохладной ночи возле вполне приличного костерка.
Иван пристроился на связке каких-то деревяшек, протянул озябшие пальцы к огню. Рядышком стояли пара ведер с пивом.
-Это на утро, – пояснил щекастый фуражир, – чтобы солдат в чувства вернуть. Здесь у немцев пива больше чем воды.
Иван по разумному примеру опытного старика сменил деревяшки на удобный мягкий мешок с овсом, подсел ближе к костру.
-А связку, дай-ка мне, – услышал сзади удивленный солдат. Он обернулся и обалдело разинул рот.
На его неудобную вязанку усаживался сам царь Петр. Иван много раз слышал рассказы о том, что самодержец любит побыть с простыми людьми и даже сам умеет столярничать, что сам на голландской верфи топором махал, но стрелецкий сын отказывался в такое верить. Чего только люди не придумают.
И вдруг царь здесь. Все не мог придти в себя семеновец. Парик так надевать и не стал, пришел запросто.
-А ведь ты прав, сидеть на твоих дровах чертовски неудобно, – рассмеялся Петр, – пересяду-ка я на вон тот бочонок.
С этими словами царь подкатил к себе бочонок с порохом.
-Нельзя! Нельзя на него садиться, огонь очень близко!
Но разве можно такое говорить царю, а кричать тем более?! Семеновец промолчал, но зорко следил за опасным бочонком, буквально глаз не сводил.
Дрова у фуражиров были на удивление сырые и то и дело громко щелкали, стреляли горячими угольками. Бдительный солдат каждый раз вздрагивал и привставал готовый решительно бороться с огнем, но все же пропустил, когда подлый тихий уголек закатился в траву. Иван спохватился только, когда рыжие быстрые языки пламени запалили сухой степной ковыль, весело побежали к пороховому бочонку. Семеновец вскочил, а костер снова громко выстрелил огненный уголек, мелькнул в ночном воздухе и упал на полу царского кафтана. Одежда сразу занялась. Петр вскочил на ноги, стал хлопать себя по бокам а рыжие язычки, тем временем принялись лизать бок бочонка.
Иван взвился с места, подхватил ведро и выплеснул на Петра. Потом второе…
Опасное пламя погасло, а с неба посыпались холодные капли долгожданного дождя смывая с царской лысины остатки пивной пены…
Царь Петр задолжал Ивану еще одну жизнь.