Глава IV

Над дымоходами и коньками крыш, над ломаемыми бурей макушками елей с воем и свистом неслись черные тучи. Они принимали сказочные, порой совершенно безумные очертания. Превращались то в стаю огненнокрылых демонов, то в табун галопирующих гривастых коней, то в ужасающий шабаш, сборище ведьм, которые мчались на метлах, коровьих скелетах, с визгом и улюлюканьем протягивая к окоему кривые костлявые пальцы. Мрачная с проседью мгла затянула небо, погрузив поселок в непроглядную темень. Пошел дождь. Скидди, сгибаясь под порывами ветра, через грязное поле бежала к каменной гряде, за которой начинался лес.
Лес она знала хорошо. Знала все балки, мочаги, разлоги, прогалины, перелески и мшары, подернутые гнилостным сероватым туманам. Знала, как ориентироваться в чащобе даже глубокой, как сейчас, ночью. Какую выбрать тропку, чтобы обойти топь, над которой блуждают голубоватые призрачные огоньки, и раздается оханье похожего на раздувшуюся жабу водяного. Помнила, где, в каком месте перекинут через овраг подгнивший от сырости ствол, по которому можно перебежать на другую сторону. Не забыла, по каким именно надо прыгать валунам, чтобы целой и невредимой перебраться через трясину. Чтобы не свалиться в воняющую трупами жижу и не попасть в лапы обитающих в ней существ. 
Поэтому вступив в лес, Скидди пошла не наугад, а тщательно выбирая свой путь. Она вышла из дома, как только заснул отец; петляя между деревьями, почти не чувствовала усталости.  Крохотная козочка, которую Скидди несла под плащом, была совсем не тяжела. На пути дочке кузнеца попадались сосны, мешающиеся с осинами и кустами орешника, меж стволов плескалась отражающая неизвестный свет дымка. Благодаря ей в лесу было заметно светлее, чем вне его.
Холм Скидди отыскала там, где он и должен был быть - в гуще раскидистых яворов. Распознала в темноте яму от вывороченного с корнем дерева, что черным провалом зияла в южном склоне. Нашла вырубленные в дерне, присыпанные листвой ступеньки, стала по ним взбираться.
Вершина холма была округлой, лысой, как старческое темечко, с редкими пучками торчащих там и сям травинок. Выдолбленный из ствола ясеня идол высился как раз посередине этой «лысины», светлый и прямой, словно свеча. Продолжая ассоциацию со свечей, над макушкой идола покачивалось зеленоватое сияние. Мерцающее облако меняло форму, жило, клубилось в темном воздухе.  По круглому боку идола скакали радужные блики. Скидди подняла голову и взглянула на вырезанный в коре дерева лик. Она чувствовала, как Альв  под плащом мелко дрожит и что-то жует.
Разглядев в траве жертвенник, Скидди опустилась на колени, ощупала его свободной рукой. Плоский приземистый камень был залит зловонным жиром, обляпан зернами, листьями, перьями, какими-то мелкими, видимо птичьими, косточками, чем-то еще. Она сгребла весь мусор в кучку, смахнула его на траву. Бережно отложила в сторону человеческий череп, судя по размерам, младенческий.
Значит, затерянный в лесу идол не забыт, не заброшен. К нему ходят. Еще бы. Как оставить его? Забыть и забросить того, для кого живешь и кем пришел, кем явился и кому должен. Кто должен тебе, но не отдает долг. Кто живет тобой, но не для тебя.  И без кого ты не мыслим. Кто близок, но далек. Между вами пропасть в девять миров. И люди когда-то ходили, пока не построили храмы. А скоро и храмы оставят, ибо грядет высшая сила, свет ослепляющий и огонь поядающий, карающий меч, Белая Звезда, перед которой никто из нас не выстоит – так говорит отец. А мы всегда ходить сюда будем, ибо мы, младшие братья, брошенные, покинутые, нуждаемся в помощи старших, отгородившихся от нас пропастью в девять миров. 
Скидди развязала пояс под накидкой. 
- Здравствуй, Фрей, Золотой Пастух! – проговорила она, устало прикрывая белесыми ресницами разноцветные глаза. Отблески скользили по мертвому лицу идола, придавая ему обманчивую живость.  – Я явилась к тебе, старший брат. Пришла и не уйду, пока ты не поговоришь со мной. Пока не ответишь. Жди, я иду к тебе. Перейду вселенскую пропасть и постучу в твою дверь. Приклонись и слушай - дочь кузнеца Ульвбрехта, четырнадцатого цверга, обитателя горы Нюр зовет тебя. Она знает дорогу, найдет путь, перейдет Радужный Мост и потревожит твой покой.
К поясу Скидди были пристегнуты лаковые ножны. Она вынула из них кинжальчик размером с ладонь. Хрупкое, как льдистая корка на воде, лезвие зеркально блеснуло. Синевой высветился узор из перевивающихся тонких жил. Отец сделал его из кости инеистого великана. Он рассказывал ей, маленькой, что когда-то давным-давно, то ли он, то ли какой-то его родственник в дни старинной юности блуждал по Межземному Лабиринту и забрел в землю Ётунхейм. На самой окраине ледяной пустыни странник увидел великана, который спал, вытянув на полдолины свое исполинское тело и пристроив на скале громадную голову. Малыш карлик отрезал спящему ётуну фалангу мизинца и скрылся с добычей в тоннелях Лабиринта, пока гигант поднимался и бесился от боли.   
-  Послушай, льдинка, что я скажу тебе, - обратилась к оружию Скидди, - Ас Фрей живет далеко, к дому его ведут много, много ворот. Чтобы открыть их все, нужна кровь. Моей крови будет мало. И поэтому я прошу тебя, будь добр к Альв. Ты не слуга мне, льдинка, ты мой дружок, братец, пожалей крошку Альв, которую я очень люблю и отдаю, скорбя всем сердцем. Пусть ей не будет больно, не будет страшно.  Пусть она скорее уснет, быстрее забудет меня, этот холм и эту холодную ночь.
Скидди, отложив клинок, вынула Альв из-под плаща. Коза перестала дрожать, лишь руки хозяйки коснулись ее шерстки.
Сначала она хотела спутать золотые копытца поясом, но Альв не вырывалась, доверчиво косила глазом цвета древесной смолы с застывшим в ней зрачком-мушкой, не мемекала и страха не проявляла. Уложив ее боком на камень, Скидди взяла кинжал, полоснула козочку по горлу. Лезвие легко разрезало шкурку и мягкие мышечные ткани. Альв слабо, как-то нехотя,  задергалась, сонно замела хвостиком. Кровь толчками полилась из раны, окрасила жертвенник. Шерстка козы мгновенно вымокла в парящей черной жидкости, потеряв белизну.
- Пей ее кровь, камень, - сказала девушка и перерезала себе вены на обоих запястьях. Ее кровь потекла, заструилась, смешиваясь с кровью Альв. Скидди положила ладони на цоколь статуи, - пей мою кровь. Чтобы вступить на мост, нужна жизнь. Я отдаю две жизни – это даже больше, чем требуется. Внимай мне, Фрей, я спою тебе песню. Пусть она раздвинет все приделы, все горизонты, лежащие между мной и тобой, старший. А если нет, что ж, я готова умереть. Вполне приемлемая для меня плата.
Альв, лежавшая на плоском камне, переставала биться в агонии. Глядя на нее, Скидди запела. Она сидела на корточках, уронив на подол вывернутые в запястьях руки, и голос ее был слаб, как шепот ночного камыша у реки. Но она пела, поднимая голову выше и выше, к самому небу, закрытому колышущимися ветвями яворов, затянутому тучами, пела, забывая об Альв, об отце, думая о солнце, о снеге, о дожде. О Ролло. Пела, видя над собой мертвое лицо истукана, а над ним колеблющееся облачко звездной пыли.
Жизнь вытекала из перерезанных вен, песня плыла к небесам. Скидди теряла силы. И вдруг, почти лишившись сознания, увидела.
Пленка туч наверху вздулась пузырями и полопалась с шипением, тлея и скручиваясь, как сгорающая бумага, разошлась к краям горизонта. Ветер разметал пепел. Взору Скидди открылось другое небо - вид его произвел на девушку незабываемое впечатление. Она закричала от ужаса, глядя, как черная, словно сажа, материя этого нового неба, пучится и подергивается сетью огненных артерий. Как они ширятся, пухнут, превращаясь в бурлящие пламенем русла, и кипящая лава ливнем хлещет на землю, на стоящую на коленях, орущую Скидди. Огненные капли задолбили вокруг, прожигая в земле дыры, запылали травы, возгорелся идол, охваченный желтым пламенем. На Скидди затлело, а потом ярко занялось платье, ткань начала привариваться к коже, которая покрывалась пузырями, кипела, сгорала. Завоняло палеными волосами, горелой плотью. Скидди кричала, распластав по сторонам руки. Вместе с огненным дождем на землю падали пылающие головни, камни, железные метеоры. Целые планеты с грохотом и гудом пролетали мимо и уносились куда-то назад, развевая шлейфами дыма и жара. Скидди кричала, сгорая живьем среди грома взрывов, ужаса и пламенных смерчей.
Вдруг  огненный дождь прекратился. В спину ударил ураган, подхватил ее, закружил, сдавил кольцами ветра, не холодного, не горячего, чужого, иссушающего. Скидди закричала еще страшней, потому что ураган, вращая ее на спиральных витках, вырывал из тела куски обгорелых мышц, высасывал и с чавканьем проглатывал внутренние органы.
С хлюпаньем была выпита последняя кровь. Треснула черепная коробка, из которой был вытянут мозг. Кружение завершилось, Скидди оказалась в ледяном аду, который видеть уже не могла, поскольку лишилась глаз. Зато чувствовала. Ощутила, как кости ее мгновенно твердеют и замерзают, превращаясь в звенящий лед. Ее швыряло и несло куда-то, через мерзлую пустошь в иные миры, которых было много, десятки или даже сотни. Миры сменяли друг друга, наполняясь ястребиным клекотом, конским ржанием, хохотом ведьм, что несутся на шабаш верхом на клетях и дохлых коровах, тянут, тянут к горизонту цепкие пальцы. Плач, гогот, вороний грай, скулеж, рвущиеся звуки свирели, барабанный грохот, набат, удары молнии, лязг железа о камень или стали о сталь. Дикость. Безумие. Скелет не выдерживает. Трясется, крошится и вдруг взрывается, разлетается на осколки. Скидди перестает существовать.
Нет ничего. Даже имени. Страх и боль ушли. Осталась только тьма. Тьма, ночь кругом. А в ночи запах и звук. Звук и запах. Запах мокрой травы, весеннего дождя. Звук шепчущего ручья, шепот листвы, шорох тысячи лепестков, аромат тысячи цветов. Сладкий, тяжелый, густой, медвяный дурман. Стрекот ночных цикад, сладость меда, вкус цветочной пыльцы… Свет…Нет, мерцание. Вибрирующий звон сотен тысяч прозрачных крылышек. Она видит мерцающее облачко над истуканом. Облачко спускается ниже, ниже. Рубиновые, изумрудные, янтарные, аметистовые мушки шелестят алмазными крылышками, колышутся, плывут. Порхают вокруг нее, касаясь лапками, золотыми брюшками щек, шеи, груди.
Она видит холм, на холме идол. Над идолом небо. Теплое, бархатное словно одеяло. В небе плывут, движутся в величавом танце созвездия – Корона, Охотник с его собаками, Дракон и грациозные Сестры Плеяды. Трава на холме густая, пушистая, как ворс, переливается зеленью яшмовой, бирюзовой, смарагдовой, рассыпается турмалиновыми трескучими искрами. Она поднимается с травяного ковра. Вокруг сияют, как маленькие звезды, дивные цветы, для которых нет названия ни на одном человеческом языке; они источают аромат, от которого рот наполняется слюной, а сознание затуманивается. Яворы такие же, как в том, оставленном ею мире, только стволы у них из полированной меди, а белые листья легонько позванивают, словно серебряные колокольчики.
Свиное хрюканье заставило Скидди обернуться. Самоцветные мушки всколыхнулись и взлетели от ее порывистого движения, снова повисли облачком над головой статуи. На тропке у нее за спиной застыл вепрь, не большой, локтя три в холке, но крепко сбитый, на сильных, твердо стоящих ножках-столбиках. Он мало чем отличался от обычного лесного кабана – тяжелая голова с большими ушами, вытянутое рыло, заканчивающееся круглым пятачком, два кривых, торчащих кверху клыка. Надо лбом и на хребетном горбе косматилась жесткая гривка. Выпуклые бока и спина зверя поросли щетиной. Именно эта щетина и грива делали кабана необычным – толстый, частый, как щетка, волос светился чистым золотом. Кабан глянул на Скидди маленькими гранатовыми глазками, повернулся и рысью припустил вниз с холма. Она сделала шаг, второй, опустив взгляд, увидела узкие ступни собственных ног и залилась радостным смехом, подняла к лицу обнаженные руки – ее кожа, собственная кожа была изумительно светла, словно расплавленный жемчуг.         
Скидди побежала вслед за кабаном. У подножия холма был лес, тот же, но вместе с тем не тот, иной. Настолько прекрасный, наполненный чудесами и дивными видениями, что разглядеть, воспринять все, что ее теперь окружало, Скидди не сумела. Она остановилась рядом с вырастающим из холма исполинским ясенем с серебряной, уходящей ввысь кроной. Хрустальные листья, розовые лепестки, ночные бабочки и мотыльки кружились в ароматном воздухе.
Под ясенем стоял высокий мужчина. Золотой кабан протрусил к нему и ткнулся рыльцем в подставленную руку. Мужчина улыбнулся, погладил зверя по косматой холке.  Скидди сглотнула, чувствуя, как под ней подгибаются колени. Мужчина был совершенен. Само совершенство от макушки золотоволосой головы до пальцев босых ног.
«Он – чудо, - подумала Скидди, - он так изумителен, так великолепен, что ослепляет своей красотой. Жаль, я забыла, кем была его мать, откуда она пришла в Асгард, от кого родила своего прекрасного сына. Земной женщине никогда не породить подобной, совершенной красоты».
- Взгляни, Гуллинбурсти, на нашу гостью, - обратился мужчина к вепрю голосом, который был песней спелых, колышимых ветром колосьев, - она великолепна. Она сама не знает, насколько восхитительна. Какой красивой ее сделал наш мир.
Вепрь согласно хрюкнул.
Скидди медленно опустилась на колени перед прекрасным асом. Он глянул на нее, глаза его были, словно два солнца, на чей свет смотришь со дна океана сквозь толщу сапфировых вод.
-  Ты услышал меня, Фрей. Благодарю.
- Я услышал тебя, это верно, - повернулся к ней ас. Плащом Фрейю, кутавшим его излучающее свет тело, служила алая заря. – Но по Радужному Мосту ты прошла сама. Смелая девочка. Я не подал тебе руки, хотя мог. Ты все преодолела, все вытерпела. Видать, крепко то желание, что толкнуло тебя ко мне. Крепче смерти. И сила твоя, коей ты воспользовалась, чтобы явиться сюда, велика. Но я заберу ее у тебя. Больше ты не сможешь колдовать и петь. И гулять между мирами.
- Знаю, - Скидди покорно опустила взгляд, - я должна заплатить за то, что попрошу у тебя. Понимаю, что моей Альв недостаточно, хотя я очень ей дорожила. Что ж, забирай  и мою силу.
Ас рассмеялся подобно каменной лавине, сходящей в пропасть с горных круч.
- Глупая гордячка! Силу твою я забираю, потому что желаю этого, она сделает меня могущественнее. Если бы знал, какая ты, Скидди, дочь кузнеца Ульвбрехта, опустошил бы тебя раньше, но ты хорошо пряталась от моего взора! А Альв твоя ничто, хотя козочка мила и приятна мне! Я люблю живых созданий.
У его голых ступней возникла и затопталась белая золоторогая козочка. Вепрь наклонил уродливую голову, дружелюбно тронул Альв длинным рылом.  Скидди смотрела на нее, боясь шелохнуться, и ожидала, что дальше скажет прекрасный ас. Чутье подсказывало ей – сейчас лучше покорно молчать и не двигаться.
- Мне известна просьба, с которой ты намерена обратиться ко мне, Скидди, -проговорил Фрей, направляя на девушку тонкий, как спица, луч, который вдруг появился и воссиял в его длани. - Известна твоя вожделенная мечта, твоя похоть, неуемная страсть, которая не дает тебе покоя ни днем, ни ночью. Хочешь, чтобы я исполнил ее? Отвечай!
Скидди ощутила, как от устремленного на нее луча начинает течь жар.
-  Хочу. Для этого я и пришла к тебе, старший.
- Я все исполню. Раз ты ступила на мою землю, зашла под крону этого ясеня, я все сделаю. Но своей силой и козочкой Альв ты не отделаешься, дочь кузнеца! Не будь  наивна!
И голос его переменился. От перемены этой потемнел, поблек мир. Холм дышал и дрожал, как живое существо. Из леса повеяло холодом и тем ужасом, все еще слишком явным, слишком живым в памяти, чтобы забыть и не помнить, тем самым опустошающим, убийственным страхом, который Скидди пережила, двигаясь по Радужному Мосту.
- Ты думала, что заплатила цену, идя ко мне сквозь миры?! - рокотал, словно буря, золотоволосый ас, - думала мучений и кружащихся кошмаров будет достаточно?  Так вот я скажу тебе – это лишь начало, Скидди. Это крупица платы, которую ты мне отдашь. Нет, даже не так. Это чистый лист, положенный перед нами. Сам по себе ничего не значащий. И на нем я начертаю свое с тобой соглашение. Заключу договор, по исполнении которого потребую с тебя истинную плату. Готова платить мне, дочь кузнеца?
- Готова.
- Око за око. Зуб за зуб. Человек за человека. Я даю тебе мужчину, возлюбленного. И ты отдашь мне женщину, свою дочь, рожденную от него. Когда пройдет время, она вырастит и созреет, обретет красоту, прелесть, вызовет любовь в сердце не одного воина, накануне восемнадцатой весны, накануне первой брачной ночи  ты приведешь ее мне и оставишь там, где оставила милую Альв. Она станет моей избранницей. Если ты этого не сделаешь, Скидди, пеняй на себя. Я навечно запущу тебя на Путь и заставлю болтаться между огненными чистилищами без права умереть и потерять чувствительность к боли.
-  Я исполню твой наказ, не колеблясь, Фрей, - Скидди позволила себе невеселый смешок, - тебе незачем пугать меня чистилищами. Я их не боюсь. И не потому что готова отдать тебе всех детей мира, своих, чужих, отдать всё, чего бы ты ни попросил за исполнение моей мечты. Просто мне известно то, что жжет гораздо больнее пламенного смерча… Девочка, дочка, поверь, не самая большая плата за вечную любовь того, кого я прошу.   
- Вечную? – вопросительно склонил голову Фрей, его платиновые кудри засверкали, струясь по груди и алому шелку плаща, - нет, не вечную, Скидди. Ты получишь его на время, которое я отмерю. А именно до обретения мною твоей дочери, обещанной мне в невесты. Ведь Ролло, сын Асбьёрна, которого ты просишь у меня, уже обещан и отдан. Моя сестра Фрейя благословила его брак с белокурой красавицей и уже принимает жертвы за их новорожденных детей. Для него все состоялось, его судьба построена, и тебя в ней нет. Сейчас сестрица занята поиском своего утерянного пояса, который получила от цвергов. Эту величайшую драгоценность коварный Локи спрятал в Мидгарде, куда наши взоры не проникают. Только из-за того, что она отвлеклась, я имею возможность вмешаться в ее дела, чтобы помочь тебе. Разрушить судьбы двух созданных друг для друга людей. Не навсегда, на время. Ибо время, Скидди, в моем мире течет иначе, чем в твоем.   
- И что же ты хочешь этим сказать, старший? – прошептала Скидди, ощущая слезы на  щеках. Не навсегда. На время. Ролло ускользнул от нее, не успев очутиться в ее объятиях, у сердца. Не испробовав любви, она уже вкусила тлен разлуки. И ревность, терзающую нутро. – Астрид будет жить рядом, и ждать своего часа? Когда он наступит, она заберет у меня Ролло? Уведет к себе? Это ты предлагаешь? Нет. Она должна сгинуть.  Умереть!
- Она умрет?! - нахмурился ас, - Ты разрушительница, Скидди, приходишь, чтобы погубить, растоптать, уничтожить. Ну, если Астрид умрет по твоей воле, то и твоему счастью будет положен предел.
- Как? Объясни!
- Смотри, - подняв руку, держащую луч, Фрей принялся чертить в воздухе огненные узоры и завитки.  – Вот так, как паутинную пряжу, прядут человеческие судьбы божественные Норны. Эти две нити - судьбы Астрид и Ролло, они свиваются в одну, рождая десятки новых нитей, новых жизней. Я обрезаю их и расплетаю, развязываю, и нить Ролло свивается с твоей. А нить Астрид останется у меня. Ты родишь от Ролло сыновей и дочь, которую приведешь мне, а сама навсегда исчезнешь из его жизни. Он забудет Скидди, словно и не было ее вовсе. Вернется в сегодняшний день, когда Астрид еще жива, когда она любит его, а он ее – и возьму их нити, и переплету в единое целое. Вместе они проживут предназначенную им судьбу, в которой будут горести и радости. А ты докончишь своей век в одиночестве, наполненная воспоминаниями о вашей любви, которая, поверь мне, будет действительно прекрасной, от первого дня до последнего. Ты испытаешь миллион мгновений полного, глубокого счастья. И в своей последний час, это я могу тебе пообещать, Ролло вспомнит тебя. Переступив грань между жизнью и смертью, он вспомнит ваше счастье, которому не было равных. И ты, Возродившаяся Валькирия, отнесешь его на своих крыльях в Вальгаллу. Это много, согласись, Скидди. Я даю тебе больше, чем ты заслуживаешь.
- А если я не уйду? – осмелилась спросить Скидди.
- Если не уйдешь, - гневно взмахнул лучом ас, - я жестоко покараю тебя! Тебя и всех, кого ты любишь! Ты пройдешь через лимбы и круги ада, в сотни раз более ужасающие, чем те, что ты миновала, спеша ко мне. И не останется в тебе ни одной животворной мысли, разобьются надежда и вера. Не на кого будет тебе опереться, свет погаснет, тьма поглотит его, ночь воцарится вокруг и в тебе самой. На сердце вырастет шерсть, зубы искрошатся. Те, кто дорог тебе, упадут и обратятся в зловонную гниль. И ты тоже станешь гнить, но не сможешь умереть, будешь звать смерть, но она убежит от тебя, улетит прочь на нетопыриныных крыльях. Останутся лишь железные клыки, рвущие тело, гнойные язвы, разъедающие кожу, но страшнее всего будет мысль, что он потерян, что он убит, растерзан и брошен на камни…
- Хватит!
- Не придет к тебе, не коснется твоей руки, не вспомнит лица твоего. И ты не узнаешь, где он лежит, на глубине какого моря погребен…
- Замолчи! – закричала Скидди, зажимая уши руками, - Умолкни, Фрей! Я приведу тебе дочь и уйду! Не говори о его смерти!
- Иди же, Скидди, кузнецова дочка, и помни мой завет,  - вздохнул, как вдыхает набегающая волна, огненноокий Фрей, - я помогу тебе быстрее оказаться у себя дома.
Луч в деснице аса удлинился и вонзился в Скидди, прямо в солнечное сплетение, она обеими ладонями ухватилась за жгучее, раскаленное жало, болезненно скребущее по грудине, захлебнулась криком и погрузилась в ледяное ничто.      

Скидди очнулась и открыла глаза от того, что по-новому, неприятным образом о себе напоминало тело. Безумно чесалась высушенная кожа на лопатках и бедрах, стонали суставы, гудели кости, ныл, словно выжженный и продуваемый ветром позвоночник, изнури распирало таз, а челюсти свело так, что Скидди попросту не сумела застонать поначалу. Ощущая, что рот забит хвоей, кореньями и землей, попыталась сплюнуть всю эту кашу – отвратная мерзость заскрипела на зубах. Скидди разогнула свое скрюченное каким-то ужасным припадком туловище, вытянула левую руку из-под спины, распрямила вывернутое правое колено. Перевернулась, уселась и огляделась. Под ней был холм, только уже не лысый, а поросший высокой, сочно-зеленой травой. Идол тонул в этом роскошном покрове едва ли не полностью. Она посмотрела на жертвенный камень, затянутый усиками вьюна. Он был пуст, ни следа от Альв, ни косточек, ни кровавых потеков, ни клочка белой шерсти.
Скидди попыталась подняться, и ее начало рвать, упав на колени, она разевала рот, конвульсивно силясь исторгнуть из пустого желудка хоть что-то. Текла лишь горькая, грязно-желтая желчь. Пустившись в обратный путь на непослушных ногах, Скидди думала только о том, что дико хочет пить. И есть.
Лес был совсем другой, чем прежде. Он жил, весело звеня голосами насекомых и птиц, высоко наверху волновался целый океан листвы, хотя Скидди прекрасно помнила, что листвы еще почти не было, когда она ночью пробиралась к идолу на холме.  К тому же было очень тепло, Скидди поняла это,  заметив, что потеряла плащ, но не мерзнет без него. Впрочем, удивлялась произошедшим за минувшую ночь переменам она недолго – набрела на большой куст дикой малины, весь усыпанный спелыми, душистыми ягодами, и за полчаса начисто ободрала его. Напившись вдоволь из протекающего поблизости ручья, она почувствовала себя намного лучше. Пошла быстрее  и легче.   
К деревне Скидди вышла в полдень. По бегущей вдоль опушки меже миновала поле, уже почему-то зеленевшее ботвой брюквы и репы. Во дворах ближайших домов пели петухи, ревела скотина, лаяли собаки, с воплями носилась ребятня. Плывущий над полем дым пах навозом и хлебным духом.
Прежде чем завернуть на тропу, ведущую к кузнице, она, сама не зная почему, наведалась в гавань и оттого, что увидела там, онемела. Причал и мол пустовали. Ни единого драккара. Только у самого берега торчал на якоре баркас с грязной тряпкой паруса на мачте, с его палубы старый рыбак раздавал женщинам рыбу, накладывая ее в подаваемые плетеные корзины. 
- Добрые боги!– воскликнула последняя в очереди девка, роняя свою корзину при виде Скидди. - Кто это?!
Женщины стали оборачиваться, прерывая одна за другой свое деловитое щебетание. Некоторые пораскрывали рты. Скидди повернула к ним увенчанную свалявшимися в плотный колтун волосами голову. На лице с запавшими щеками и обескровленными губами, словно антрацит, сверкнул черный глаз.
- Не видишь что ли, кто? Скидди, дочка кузнеца Ульвбрехта, - определил чей-то нерадостный голос из самой гущи коллектива, - не прошло и полгода, как объявилась.
- Здравствуй, Скидди, - дружески поприветствовала пришелицу  милашка с толстыми каштановыми косами, сбегающими до талии поверх поношенного, но чистого платья. В ней Скидди узнала младшую сестру Ролло, Ингрид.
- Где драккары? - с трудом выдавила она.
Женщины переглядывались некоторое время с выражением неверия и крайнего недоумения на лицах.
- Где драккары? – выбралась из толчеи белокурая Астрид, - не знаю уж, где ты моталась последние полтора месяца, замарашка, но сейчас середина лета. А драккары ушли в вик в конце весны. Чего это они тебя так заинтересовали, что ты прихлюздала сюда? Ролло ищешь? Опоздала, чужой он жених, есть, кому его проводить и встретить. Иди-ка домой подобру-поздорову, умой свое рыло, оно у тебя не чище, чем у свиньи…
- Тише, Астрид, хватит, - одернула ее Ингрид.
Астрид пренебрежительно сдула со щеки белую прядку и повернулась к Скидди спиной.
- Правда, иди домой, девушка, тебе лучше поспешить к отцу, - вмешалась полная старушка с покрытыми платком волосами.
Скидди кинула последний невидящий взгляд на фьорд и, хромая, пошла с пляжа.
- Ну и ну, -  неприязненно скривила рот одна из женщин, - откуда это она выползла? Где пропадала? Я думала, Скидди сгинула еще весной. И на тебе, явилась, выглядит, конечно, не здоровой, но вполне живой.
- Этакая сгинет, держи карман шире, - с выражением омерзения процедила Астрид, - видели ее платье? Весь подол глиной вымазан до самого пояса, а дождя уж как две недели не было. Где она только отыскала всю эту грязь? Небось скакала по болотам с чертями и утопленниками, нечисть паршивая. И ведь надо было вернуться! Будет теперь мозолить глаза добрым людям. Стыда нет. Гнать ее взашей! Пусть выматывается вместе с сумасшедшим папашей, пока он поселок дотла не спалил.
- То, что лучше бы им обоим уйти – сущая правда, - снова вмешалась старушка в платке, -  Ульвбрехт из кузницы не показывается, а у холмов рядом с его домом земля ходуном ходит, не подойти. Но гнать. Сейчас, самим? Нет уж, мужчины прибудут из вика, пусть разбираются, а вам и близко к ним подходить  не советую, особенно к девке – наведет порчу. 
Женщины зароптали,  соглашаясь с ее словами.
Скидди шла к дому через поселок, не замечая неприязненные взгляды поселян, спешащих убраться с ее пути. Люди бросали работу, выходили к воротам дворов и овинов, чтобы поглазеть на бредущую мимо дочку кузнеца, которая походила больше на лесное страшилище, прикрытый рваным саваном скелет, нежели на человеческое существо. Над крышами домов, закрывая небо, тянулось темное, словно сажа, полотно густого смога, такого ядреного, насыщенного, будто его изрыгал из глотки сидящий где-то за деревней дракон. Скидди чуяла странный запах дыма – не сгораемой древесины, а камня, плавящейся горной породы, запах вулканического пепла.   
Выйдя за пределы поселка и приблизившись к дому, она увидела, что дым клубами бьет из раскаленной трубы кузницы, вырастает над крышей черным с алыми всполохами искр султаном,  раздаваясь вширь и ввысь, плывет к поселку бесформенным чудовищем.
Пройдя по дрожащей земле до крыльца, Скидди взялась за дверное кольцо и вскрикнув отдернула пальцы. Оно было раскалено. Изнутри из щелей на двери и окон бил обжигающий жар. Когда она все же сумела распахнуть дверь, в грудь ей ударил горячий, плавящийся воздух, от которого перехватило дыхание. Зажавшись рукавом, она вошла, сгибаясь и жмурясь от жары, пробралась через ряд комнат в кузню, где отыскала отца.
Кузнец Ульвбрехт, обнаженный по пояс, стоя у наковальни, энергично проковал тонкую светящуюся полосу железа, придерживая ее огромными щипцами. В горне за его спиной буйствовало пламя. Оно выплескиваясь из топки рдяными живыми пластами, жадно лизало земляной пол, опаляло каменные стены и голую спину кузнеца, бесновалось, как пойманный в путы зверь. Кузница таяла в обжигающем мареве. Нечего было и думать, чтобы вступить в помещение, и не сгореть, не задохнуться от угара, хотя сам кузнец спокойно работал, не замечая бушующего вокруг ада.
- Отец! – крикнула Скидди.
 Ульвбрехт увидел ее и бросил заготовку в корыто с охлаждающей золотисто-медовой жидкостью. По кузне разошелся белый пар с запахом горячего металла, на пару мгновений скрыв от нее фигуру отца.
- Отец, прекрати немедленно! - снова закричала Скидди, приседая, чтобы хлынувший из кузни горячий поток не изжарил ее заживо, - я не могу дышать! Ты меня спалишь!
Кузнец, обращаясь к кузнечному горну, что-то выкрикнул, и пламя вмиг присмирело.
- Дочка! – он бросился к ней, - где ты пропадала?! Столько времени!
- А ты? Что ты творишь здесь? Кузница вот-вот взорвется!
- Не взорвется! А если взорвется, так и дьявол с нею! Как ты смела уйти? Я едва не лишился рассудка от страха! Я искал тебя, где только мог! Облазил лес, дошел до гор!
- Я была у идола на холме.
- Врешь. Я приходил к идолу несколько раз, обшарил всю окрестность – твоих следов там не было!
- И все-таки я была там, - с нажимом повторила Скидди, – Была и сделала то, что хотела. Все решено, отец. Все получилось.
- Чертова идиотка, - выругался кузнец, - дура!
 - Это все, что ты имеешь сказать своей дочери? – усмехнулась Скидди, -  значит, тебе лучше уйти, отец, от меня, чертовой идиотки и дуры.
- Я и собираюсь уходить, сию секунду, - Ульвбрехт вернулся к наковальне, вынул металлическую заготовку, которую ковал, из корытца и бросил ее в тачку, на кучу точно таких же железяк – недоделанных мечей, наконечников копий и стрел.  – Но ты уйдешь со мной, Скидди. В самые недра горы Нюр, подальше от ублюдочного людского племени.
Он оделся в рубаху и жилет, подпоясался широким поясом, перетянул длинные волосы тесемкой. Дунул в топку горна, и пламя угасло окончательно.
- Я не могу больше оставаться на поверхности, дочка, мне тут холодно, - уже ровно, без раздражения пробасил Ульвбрехт,  - вулкан просыпается, я чувствую это даже здесь, за много миль от него. Чувствую, как он дышит, кашляет пеплом, знаю, что скоро услышу его зов. Мне надо успеть домой вовремя. И ты пойдешь со мной. Не ухмыляйся, если откажешься, я тебя утащу в гору, силенок мне хватит, чтобы справиться с тобой, цыпленок. Ты, походу дела, сама не поняла, что натворила. Видела аса, говорила с ним, а он тебя обманул – старшие братья, всегда обманывают нас, младших, такова их натура. Но я не позволю ему злорадствовать над твоей бедой. Дома, среди своих, мы сможем повернуть время вспять, словно ничего и не было, а если не сможем, то заключим с Пастухом новый договор, который перебьет твой, первый. Я знаю, чем его прельстить, что он давно мечтает получить от цвергов…
-  Нет, ничего ты не сделаешь, отец, - оборвала Скидди. – Все останется по-прежнему, ибо я этого захотела. Не думаешь же ты, что я напрасно прошла по Радужному Мосту? Ты, конечно, сможешь меня уволочь, но не силой, отец, нет. Я буду сопротивляться. Тебе придется убить меня, а уж потом погрузить на свою тачку к прочему хламу.
- Ты даже не стесняешь говорить со мной подобным образом, - Ульвбрехт ссутулил мощные плечи, - оскорбляешь меня и не задумываешься. Ну и делай, как знаешь. Только, Скидди, скажи – почему?
- Я говорила тебе, отец. Ты любишь огонь и железо, а я люблю Ролло. Этого достаточно. Иди своей дорогой. Туда где текут реки пламенной руды, а дворфы раздувают твой горн.
Не дожидаясь, когда он скажет что-нибудь еще, она повернулась и вышла. Направилась в спальню, где при виде кровати почувствовала всю безмерную глубину своей усталости. Упав на постель, Скидди мгновенно отключилась и проспала до глубокой ночи. Проснувшись от того, что шершавая отцовская ладонь гладила ее по волосам, она зевнула, глянула в окно над кроватью – там в густой небесной синеве сияли звезды.   
 - Я ухожу, - отец сидел на краю ее лежанки, - перед уходом хочу сказать тебе кое-что. Если передумаешь, ищи меня – ты знаешь как. И я явлюсь. Если станет тебе невмоготу, если условия договора, который ты заключила с асом, окажутся непомерно тяжелыми, зови меня, я что-нибудь придумаю.
Скидди улыбнулась отцу, поймала его ладонь и прижалась к ней щекой на секунду.
- Скажи мне еще одну вещь, – лоб отца прорезали глубокие морщины, - нежели ты думаешь, что люди оставят в покое тебя и твоего избранника? За эти полтора месяца многое случилось, Скидди… Была помолвка. Если он откажется от своей невесты и переметнется к тебе, ее родственники отомстят. Отец, брат Астрид не оставят Ролло в живых. А убив его, убьют и тебя.
- Ас пообещал отдать мне Ролло за плату, которую я готова заплатить, - Скидди села, кутаясь в одеяло, - неужели ты думаешь, что о сопутствующих обстоятельствах он не позаботится? Не мучься из-за Астрид и ее родственников, от них мне ничего не грозит. Они страшны мне не больше летящих через поле осенних листьев. Сухие листья они и есть. Ступай, отец. Иди, пока ночь достаточно глуха.
Он больше не спорил, встал и пропал в темноте. Скидди приподнялась, прислушиваясь. Какое-то время он возился в кузне, собирался, вздыхал, топал по полу тяжелыми сапожищами. Услышав стук захлопнувшейся двери, она привстала с кровати и выглянула в окно. Отец с тяжелой торбой за плечами уходит по тропинке в сторону леса, катя перед собой груженную железом тачку.   

- Возьми бусы, девушка, сама Владычица Севера, ледяная Королева Зимы не постыдилась бы такого украшения, - лапландка ласково сощурилась, отчего ее без того узкие глаза превратились в черные блестящие щелочки.
- Зачем мне они? – Скидди, удерживая на веревке серую козу, попыталась скептически скривиться. Гримаса безразличия далась ей с трудом. Бусы были правда красивые. Да что там, они были великолепные, – Что я буду делать с ними? Бесполезная безделушка.
- Они тебя украсят. Твой белый, как брюхо морского ската, глаз, воспримет их синеву, - лапландка вытянула ладонь, подставляя ожерелье слабым солнечным лучам. Продолговатые камушки с острыми гранями искрились, словно кристаллики льда, но, о чудо, не таяли.
- В своем ли уме ты, старуха? - фыркнула Скидди. – украсят меня? Ты, наверное, слепая. Ничто меня украсить не может.
- Поэтому ты надела свое нарядное платье, что тоже так думаешь? – старуха улыбнулась, ее коричневое, выдубленное северными ветрами лицо, сморщилось, как печеное яблоко. На щеках лапландки нитью из тюленьих жил был вышит узор в виде оленьих рогов.
Скидди смешалась. После ухода отца у нее оставались в загоне овцы и свиньи, а теперь есть лишь эта глупая, упрямая коза. Чтобы скроить платье, дочка кузнеца выменяла материю у заезжего торговца на овцу, за цветные нитки, которыми вышила цветы на рукавах и подоле, отдала поросенка. Она носила платье весь последний месяц, не снимая. От частой носки платье перестало быть чистым, пообтрепалось, не смотрелось нарядно, как прежде. 
- Ты красивая, - сказала добрая лапландка, забавляясь смущением девушки, - красивее, чем моя невестка. Она  - вылитая я, косоглазая и толстая. Твои же глаза не похожи на щелки, они круглые, как рыбий пузырь, волосы светлые, мягкие, словно мох, а не жесткие и черные, будто росомашья шерсть. Рот широкий, как у жабы. Жабы нравятся мне. У тебя длинные и тонкие ноги и руки, но ты сильная, выносливая, это видно. Возьми бусы.
- Никогда не видела ничего, подобного этим самоцветам, - Скидди не находила в себе сил отойти от запряженной северным оленем повозки, с которой лапландка торговала своим барахлом,  - откуда они у тебя?
- Мой сын добывает их в руднике. Я спрятала бусы от тех двух суетливых девиц, которые копались в моем товаре.
Скидди посмотрела в сторону, указанную старухой. У прилавка с лентами, пледами, подушками и одеялами, возились Астрид и Ингрид, время от времени кусая Скидди взглядами исподтишка.
- Что ты хочешь за бусы? – спросила она. Коза, отыскав вкусную травинку, натянула и дернула веревку, один конец которой был обмотан вокруг ее рогов. За другой конец Скидди держалась обеими руками.
- Отдам бесплатно, если пойдешь со мной, - показала в улыбке прокуренные зубы лапландка.  – Я вижу, ты хочешь мужчину. Тебе пора замуж. Мой сын – хороший мужчина, добрый муж. Станешь ему второй женой, родишь дочерей, похожих на тебя. Я научу тебя бить рыбу острогой, стрелять зверя из лука.
- Ты очень добра, - Скидди не переставала любоваться ожерельем, - но я не пойду с тобой к твоему сыну. Дома у меня есть железные кольца и браслеты, здесь их не покупают, а идти и торговать в чужие земли я не могу. Их все я отдам тебе за одно твое ожерелье. Хочешь?
- Не хочу, - лапландка вытащила из мешка какой-то бурый травяной клубок и скормила его оленю, стоявшему понуро в упряжке, - зачем мне твои кольца? У меня навалом подобного добра.
Она обвела рукой сушеной, словно куриная лапка, прилавок, на котором лежали деревянные и костяные бусы, гребни из камня и китовой кости, гадательные руны и резные фигурки божков.   
- Подари мне кинжал, что носишь на поясе. Я буду хвалиться им перед подругами, вспорю им брюхо пойманному тюленю.  Или давай козу, которая все норовит убрести от тебя подальше, если я довезу ее живой, напою козьим молоком внуков.
- Козу? – Скидди прикрыла ладошкой ножны на пояске, пряча кинжал от лапландки, - Но она кормит меня. Если я отдам тебе козу, я умру с голода. В начале лета у меня были овцы и свиньи, большинство зарезал волк, часть пришлось продать,  часть обменять на эту козу. Она дает мне молоко, а ты просишь ее, потому что хочешь, чтобы я пропала!
- Не хочу,  - добыв из складок своего мехового одеяния большую курительную трубку, лапландка принялась выколачивать из нее пепел, - я жалею тебя, потому зову с собой в Лапландию. А вот ты сама не знаешь, что хочешь, девушка. Наряжаешься, желаешь заиметь бусы, чтобы понравиться мужчине, но пойти в жены к моему сыну отказываешься. У тебя серая кожа, ты не спишь и не ешь, думаешь о чужом женихе, а рукавом закрываешь от меня кинжал, ибо знаешь, что он верный друг, в любой момент сумеет оборвать постылую жизнь.
Лапландка набила сухими листьями трубку, закурила. Скидди, вдохнув пахучий  дым, почувствовала легкую тошноту. 
- Давай, козу, девушка, - изрекла старуха, скрываясь за дымовой завесой и маяча сквозь нее словно призрак, - она нужна тебе меньше, чем кинжал. Тем более, я уже чувствую, по тому, как дует ветер, по тому, как он пахнет, что летят драконы. Я слышу полоскание их крыльев над волнами, и слышу приветственные крики чаек.
Над торжищем внезапно разнесся низкий, долгий гул. Пролетел над хижинами, потянулся к скалам фьорда. Повторился снова. Следом третий раз. Четвертый.
-  Дозорные бьют в медный щит под большим дубом! - закричал какой-то мальчишка на дальнем краю торжища.  – Ему отвечают со сторожевых струг! Слышите?! Плывут!
- Плывут! Плывут! – подхватили, заметались, как спугнутая стая птиц, другие голоса, - Драккары входят в гавань!
Женщины бросились бежать. Старик, которого толкнули, налетел на повозку с навозом, опрокинул ее, вывалялся в ее содержимом сам, увлекая за собой и тех, кто оказался рядом. Заорал истошно осёл. Северный олешек лапландки издал протяжный, плачущий рёв. Началась сутолока, переросшая в дикое столпотворение. Скидди увидела, как Астрид отшвырнула от себя горсть лент, понеслась к берегу. Ингрид рванула за ней следом. Взвыли, залаяли деревенские псы.
- Мама! Мама, где ты?! Я рожаю! – рыдала беременная девушка, по-утиному ковыляя вдоль торжища.  – Мой Торстейн... Жив ли он?…
- Ах, дура, нашла время причитать! – голосила мать. – Иди ко мне, Эльза! Не задави ее, ишак старый, куда прешь со своим костылем!
Торговцы и покупатели побросали товар. Все бежали, сломя голову, к пристани, поскальзывались в грязи. На земле чешуей поблескивала вывалившаяся из опрокинутой бочки треска. Огромное торжище пустело на глазах. Рухнула башня из клетей с гусями и курами. Пух кружился в воздухе. Жалобно мяукал придавленный кем-то кот.
- Возьми! – крикнула Скидди, пытаясь всучить лапландке конец веревки, обмотанной вокруг козьих рогов, - пои внучат молоком! Дай бусы.
- Держи!  - лапландка кинула ей ожерелье, сверкнувшее ослепительно-льдистой синевой. Скидди ловко поймала его, - счастья тебе, дочка кузнеца!
Она не бежала. Шла, дрожащими пальцами пытаясь завязать на шее концы кожаного шнурка, на который были нанизаны синие камни. У нее получилось раза с пятого. Шла, забывая подбирать подол платья, который путался в ногах, волочился по земле, трепался, покрываясь бурой слякотью от быстрой ходьбы. Отводила назад волосы, что с недавних пор стала мыть каждый день золой, разведенной в холодной воде, и убирать скромными цветами, чем вызывала взрывы истерического хохота у местных девушек, которые ради забавы словно сговорились следить за всеми ее мероприятиями. 
Страх, расползшийся по внутренностям, мешал идти, сковывал движения. Она запиналась. Вспотела и задыхалась, будто шедшая под тяжелым ярмом лошадь.
«Сейчас все решится, Скидди. Еще чуть-чуть, и ты узнаешь, не приснился ли тебе лесной холм, ас Фрей с солнечным лучом в деснице и зарезанная Альв. И была ли Альв? Может, ты выдумала ее, Скидди? Не было никакой Альв, козочки с позолоченными рогами. Ты сумасшедшая, живущая грезами. Ты оголодала, ослабла от бессонницы. Напрасны твои надежды. Сейчас ты увидишь, как Ролло обнимает, целует свою законную невесту. Ты насладишься этим зрелищем сполна,  потом пойдешь, затворишь окна и двери дома, отправишься в лес. Там решит судьбу твою единственный верный друг, кинжал, что ты носишь на поясе. Конец близок». 
Бело-красные паруса маячили между скалами в теснине фьорда. Прибой взорвался о причал, окатив встречающих мириадами брызг, в каменных прибрежных расселинах закипела, поднимаясь до террасок и ступеней, пена. Скидди встала на зеленом гребне пригорка, подальше ото всех, оглядела с него весь пляж. Среди женщин, рядом с Ингрид и Астрид, она увидела и узнала опирающуюся на клюку мать Ролло, женщину не старую, но уже седую, согбенную, с отпечатком горя на миловидном лице и во всей, когда-то стройной фигуре.
Паруса над подплывающим кораблем опали, взмыли над бортами весла, ветер донес песню гребцов.
- Это идет «Молот Тора»! – крикнула беременная девушка, которую Скидди заметила еще на торжище, - только  один корабль! Больше драккаров нет! О, боги, вон Торстейн, я вижу его на палубе! Жив! Жив!
Она кинулась к воде, но мать поймала ее за шаль и задержала.
- Почему только «Молот Тора»? Где остальные? – мальчишка в закатанных до колен штанах забежал в воду. – Они, что, отстали?
- Нет! Никого больше! Никто не возвращается…
- Погибли, - тихо, но внятно произнесла одна из старух, -  смерть их постигла. Горе на наши головы.
Прибой снова разбился с оглушительным хлопком, водой и ветром обдало всех стоящих, когда волны откатились назад, раздался первый тихий плач. Плакала Ингрид, спрятав лицо в ладонях. Мать  трясущимися руками обняла ее за плечи. Через секунду к Ингрид присоединились еще несколько тоненьких голосов – плакали дети. Женщины, глаза которых увлажнились, стояли молча, окатываемые фонтанами брызг.
«Молот Тора» ткнулся в пристань высоким носом. Просоленные, бородатые моряки начали устало сходить на пирс. Те счастливицы, что  узнавали среди прибывших своих сыновей, мужей и братьев, бегом бросались навстречу. Остальные женщины угрюмо ожидали на каменной террасе. Капитан Хауг Дьярви, немолодой уже, но и не старый викинг, сухопарый настолько, словно его выварили в соленой воде, прошагал по настилу и встал на нижней ступени.
 - Не ждите напрасно, - ответил он на вопрос, который никто из женщин не решался задать, - мужчины не вернутся. Флот хёвдинга Торгримма, те корабли, что от него остались, на пути домой накрыл Черный Шторм. Выжил лишь я, да Свен Эриксон на «Окуне», командование которым принял после гибели Лесного Финна у Южных Островов.
Старая женщина, мать названного Хаугом Дьярви капитана, отрывисто охнула и стала оседать на террасу. Ее поддержали дочь и невестка.
- Но где же Свен? – сглотнула слезы Ингрид, - почему он не приплыл?
- Свен Эриксон, дочка, - помрачнел викинг, - был жив, когда мы на веслах отплывали, когда бежали, сами не свои от ужаса... Но он не присоединился ко мне. Хотел разыскать тех, кто чудом мог выжить. Я видел облако Шторма, черное, до самого неба… Выжить в нем? Маловероятно. Думаю, и «Окунь» засосало в воронку. 
Ингрид захлебнулась рыданием. К ней протяжными всхлипываниями присоединилась ее мать. Рыдали уже все женщины, без исключения. Черный Шторм был легендой, страшной сказкой, которой матери пугают детей, рассказывая ее в зимние вечера, когда море бесится от бури. Истории о нем, одна ужаснее другой, передавались из уст в уста. Будто бы возникает он на пустом морском просторе, поднимаясь из воды, проносится, крутясь и воя, бесследно уходит в небеса. Предугадать, где он появится, в каком двинется направлении, невозможно. Морякам оставалось лишь молиться, чтобы не наскочить на Черный Шторм в походе. И слушать теперь, что именно он уничтожил флот Торгримма, было невыносимо.
Астрид чуть не поскользнулась на обляпанном водорослями камне, перепрыгнув на ступеньку, где стоял капитан.
- Ты оставил отца, изменщик!  – прошипела она, замахиваясь на викинга кулачками, - ты должен был быть с ним, в одиночку Свен ничего не сделает! А теперь?! Мы сгинем тут без мужчин! Ты ведь не возьмешь на себе заботу о всех женщинах Кнаупангр? Трус!
- Никто не смеет называть Хауга Дьярви трусом, - огрызнулся капитан, - Я не трус! Я бился с островными пиратами так, что потерял половину команды, когда твой отец, девчонка, на всех парусах уматывал с награбленным добром. Но броситься в Шторм?! Я не трус, но и не безумец! Лучше молитесь, чем рыдать, чтобы хотя бы вернулся «Окунь».
- Свен Эриксон вернется, - раздался глубокий, звучный голос позади всех. Скидди неторопливо сошла вниз по осыпающемуся склону, вступила на отполированную волнами каменную плиту, - а кроме него вернется еще кое-кто…
Она прошла мимо Хауга Дьярви, переставших причитать и всхлипывать женщин, старух, детей, остановилась рядом с Ингрид и ее матерью.
- Ролло приплывет домой, - сказала, переводя разноцветные глаза с одной на другую. Произнесла так твердо и уверенно, что обе ей тут же поверили, - Я чувствую, он на пути домой. Спешит, думает о вас... Гребцы не жалеют сил. Надо просто ждать. Просто ждать и всё.
- Значит, будем ждать, дочка, - прошептала бесцветными губами мать Ролло, силясь улыбнуться, - я чувствую, что ты не врешь, и сделаю, как ты велишь.
Ингрид же не сказала ничего, просто бросилась к Скидди на шею и крепко ее обняла.