Туфельки

ТУФЕЛЬКИ

Родился и жил я в маленьком селе Вишнёвом, в котором даже в лучшие его времена жило всего двести семьдесят четыре человека. И селом то не назовёшь, как по нынешним временам. А позже и вообще в хуторок превратилось. Появился я на свет божий вторым, через три года после рождения брата Саньки. А после меня, один за другим, появились сестрёнка Нюся и братец Иванушка.

Жили неплохо. Одеты, обуты были. И уж конечно не голодали. Папа на тракторе работал, а мама - на животноводческой ферме. Работа спорилась в их руках. И все они старались делать вместе.
Весёлые они у нас были. Друг друга разными шутками, прибаутками да частушками смешили. Да и нас не забывали веселить. Придумывали всякие игры и сказки. Книг особо в хуторке не было. А в доме были ещё мамины две старые книги со сказками – израненные и заклеенные, переклеенные. Берегли их как зеницу ока. Сказки из этих книг я запомнил сразу, чем удивил родителей. Оказывается, я их пересказывал строчка в строчку. Теперь на мне была обязанность «читать» эти и все придуманные родителями сказки братьям и сестре. Так я невольно стал воспитателем младшим, и поддержкой старшему брату.

Нас родители воспитывали любовью и добротой. Не кричали за ошибки и проказы. А что такое быть отстёганным тонкой веткой только что отломанной от дерева, как это доставалось нашему соседу Петьке, так и вовсе не испытали на себе такой жгучей боли. Петька же, бывало, по несколько дней не мог сесть на «пятую точку», и спина была в сине-красных полосах. Жалели мы его, и часто прятали Петьку у себя за печкой или в кладовке от его разъярённого отца. Дядя Коля всегда находил к чему придраться и к тёте Поле, и к Петьке. Особенно, когда был пьян, а пьян был часто. Наш отец пытался сдержать гневный порыв соседа. Усаживал его на лавку и придерживал, когда тот вскакивал и направлялся к «источникам» своего гнева. Если и это не помогало, брал в охапку небольшого росточка буяна и выносил из избы на улицу. Летом окатывал «героя» ведром холодной воды, а зимой окунал в снег лицом. Дядя Коля трезвел, виновато смотрел на нашего отца, шёл в избу, становился на колени и просил прощение у жены и сына. После таких сцен отец говорил, что ему жаль убогости души дяди Коли, из-за чего страдают Тётя Поля и Петя. И строго-настрого приказывал нам:

- Дети, что бы не случилось в вашей жизни и как бы не огорчила вас судьба, из своего сердца не выбрасывайте добро, а умножайте его любовью.

Папа наш был большого роста, сильный, и дядя Коля побаивался его. Да и иные разгулявшиеся мужья затихали, если их жёны грозились прийти к нашему отцу за помощью, зная его доброе сердце, и как он трепетно относится к маме и нам.

- Видно, ты в рубашке родилась, Ксения, - говорили женщины маме, если тебе такое счастье судьбой дарено.

А я, по прошествии многих лет, думаю, что такое счастье в нашей семье было от большой любви папы и мамы друг к другу и к нам. Они старались, чтобы волосок напрасно не упал с наших головушек, и оберегали от жестокости, пошлости, вранья, даря добро, чтобы наши сердца наполнились любовью к человеку и всему живому. У нас, как говорили соседи, даже Барс улыбался, вместо того, чтобы гавкать и не пускать чужих во двор. Так что детство наше было счастливое.

Да тут, на беду всем, война проклятущая нагрянула. Ушёл наш отец, чтобы не только нас защищать, да так мы его больше и не увидели.

Жизнь стала тяжёлой, безрадостной. Мама работала так, что сознание, бывало, теряла. Нашему хутору везло. Немцы обходили его стороной. И коровы, главное достояние нашего поселения, оставались в целости и сохранности. Чтобы немцы их из самолёта не заприметили, на всё лето уводили коров в лесок. Дедушка Семён возил для коров в бочке воду. А молоко отвозил в госпиталь.

Мы дома были одни. Санька помогал маме. Стал худой, под глазами чёрные круги – не высыпался. Очень уставал, но не роптал.

Вскоре мы получили похоронку на папу. Нашла вражеская пуля его. Не пролетела мимо, проклятая. Убила папу, разбила сердце маме, острой стрелой влетела в наши детские сердца, оставив навсегда боль невосполнимой потери. Маме стало плохо. Она словно лишилась жизненных сил. Прятала от нас, ставшие седыми, волосы. Но грустные глаза не спрячешь, как и то, что ей становилось всё хуже и хуже. Слегла. Женщины помогали нам по дому. Да и помогать то особо не было чего. Разве что обед приготовить. Живности, кроме пяти кур и петуха, не было. Коров отвели на ферму. Дома их не прокормить. А мама домой приносила с фермы каждый день трёхлитровый бидончик молока. Теперь Санька сам ходил на ферму и помогал женщинам как мог. А дедушка Семён привёз к маме из дальнего села знахарку, которая две недели жила у нас поила маму горькими, пахнущими на весь дом отварами, и читала молитвы. И таки выходила маму. Поднялась наша мамочка с постели. Вначале ходила по дому, потом по подворью, а потом и на работу пошла. Но, как прежде, целыми сутками работать уже не могла. Коров разрешили оставить на ферме. И мама теперь только их доила, оставляя ферме молоко вечерней дойки. А с остального молока делала творог, масло. Продавала молочную продукцию в городе или районе или обменивала её на одежду и обувь. Мы уже всю обувь поизносили, подошвы стёрлись, верх потрескался. И одежда на ладан дышала. Штопала её мама, штопала, да и штопка уже порвалась.

И вот однажды (о счастливый день!), мама привезла нам всем туфельки, каждому по размеру наших ног, а не на вырост. Ведь нам приходилось донашивать обувь. Мне – за Санькой, Нюсе– за мной, а Иванушке - после всех нас. Узнать изначальный цвет туфелек было невозможно, так же, как и завязать шнурки или застегнуть. Шнурки порваны, застёжки сломаны – подвязывали их верёвками. Задники так стоптаны, что натирали ноги. Приходилось под пятки в туфли подкладывать траву, чтобы задники не доставали до ран. Мучились мы с такой обувью до тех пор, пока их уже и верёвки не могли удержать на ногах.

Когда я увидел, какие туфли купила мама, я, от восторга, неожиданности, радости и плакал, и смеялся. И сердце вдруг так застучало, что я его биение слышал горлом, руками и в груди. Я не мог насмотреться на красивые туфельки – новые, чёрные, блестящие, пахнущие настоящей кожей. И ни одной царапинки. От избытка чувств, с туфельками выбежал на улицу, сел на ступеньки порога, прижал к груди своё сокровище и улыбался всему миру, от переполняемой меня радости.

Как же я берёг эти туфельки! Ходил очень осторожно, чтобы не споткнуться о камешек, не поцарапать их веточкой или жёсткой травой. В дождь снимал их, прятал под одежду, а сам босыми ногами шлёпал по лужам.

Но мои ноги быстро росли. За год вымахал так, что в росте перегнал Саньку. Мама сказала, что я - весь в папу, и лицом и статью. Вырос я из своих мягких, удобных, красивых туфелек. Они были в идеальном состоянии. Теперь наступила очередь радоваться Нюсе обновкой.

Позже, после войны, когда жизнь постепенно стала налаживаться и мама получала в бухгалтерии зарплату, а от государства пособие, она покупала нам новые одежду и обувь. Но никогда больше я не испытывал такого волнительного, невероятного счастья, как тогда, когда увидел свои новые туфельки.

Многое забылось из детства. Но эти туфельки навсегда остались в моей памяти и в сердце.
Носил и могу носить обувь самых престижных фирм. Но никакая обувь не сравнится с теми туфельками детства, что купила мама.
Память выделила для них в уголочке местечко, в котором до сих пор хранится ощущение радости и счастья.

Мне Бог или судьба подарили долгую счастливую жизнь, наполненную любовью к семье, и памятью о папе, маме, братьях, сестре и нашем детстве.

23.04.2016
Фото из Интернета