Семен

Посвящается В. Матюшкину

От мимолетных бессистемных скитаний разнуздалась и покрылась серебром его беспокойная голова. Согнулась и затвердела натруженная дорогой спина, исколото пылью обветренное темное лицо, скрипят стянутые ремнями на ногах деревянные колоды, приступы легочного кашля устилают тропы последних десяти лет его жизни. Торопит отчаяние, гнетет горькая убежденность в неизбывности путей, нет в его зрачках даже цели.

Никогда не было у Семена надежного друга, даже случайного попутчика отбирала у него судьба, лишь только стоило сказать охотнику свое имя, или выйти из тени на свет. Скоморохи, уж на что дорожное братство, а и те кроме путаных речей своих, да насмешек ничего не дарили Семену. Всегда и везде оканчивались их встречи одинаково: перекресточной пылью, да ломотой в голове. Сколько раз сбивали они Семена с намеченного тяжким трудом пути. Было за что не любить ему и кузнецов, ни один не помог с хорошим клинком, даже в годы молодости Семена, когда мог он отработать сталь своим трудом. А сейчас, будучи крепким внутренне, Семен постепенно становился стариком снаружи, каждый прожитый день был для него радостью и тяжестью одновременно. Мудрость и охотничий опыт разбавила дорога сухой скорлупой дряхлеющего организма.

Не любила Семена метель, не был ему другом ветер, деревья его просто не замечали. Со старухой, как и все его предшественники, а также последователи, охотник был на короткой ноге. Беспощадное любопытство и страх народа родили легендарные слова, якобы сказанные Семеном после одной из битв, когда он сидел, как обычно, протянув ноги к костру: «А знаешь, старая, есть у меня одна бечевочка странная, может для тебя сгодится…». Поговаривают, что у Семена были свои счеты со старухой, возможно, в какие-то далекие времена она прибрала кого-то к рукам не совсем честно. А Семен, хоть и был «не от мира сего», но предпочитал играть по правилам, оригинальным, конечно, но правилам.

Его несложно было узнать, есть довольно подробное своеобразное описание охотника в одной летописи из старообрядческой пустыни в Сибири. Описание не столько черт лица или внешности, сколько сопровождающих его нехитрых предметов. В этой летописи он характеризуется как безобидный знахарь, помогавший в 1800-х монастырю, но покинувший его. Направлялся старик, как там написано, на родину, в Донские степи. Обычно припоминают его котомку, с которой он не расставался с самого рождения, и которая, скорее всего, досталась ему по наследству от другого охотника. Красивое плетение древесных волокон и кожи. В ней были пучки трав от кашля, высохшие крупные терновые шипы, топор и огниво. А еще сорок тоненьких бечевок, из которых три десятка с половиною были испещрены узелками, в некоторых болтались птичьи перья, палочки, шипы терновые, иногда ржавые гвозди. Пятна красной и желтой краски отмечали на них какие-то важные события в жизни старика, а может быть и что-то иное. Проникнуть в смысл этого письма не могли люди, ибо был Семен нелюдим. Были там и другие вещи, но внимания заслуживает еще только толстая пачка пергамента, исписанная полууставом, его дневник. Забегая чуть вперед, необходимо отметить, что этот дневник полностью так и не был обнаружен. Важно еще вот что – в «сибирском документе» Семен упоминается уже стариком, но доподлинно известно, что дожил он до 1917 года.

Носил он также широкий толстый плащ, в который мог завернуться в случае ночи или непогоды, деревянные сбитые башмаки, широкие штаны, разрисованные тушью, угольками и латками. Это была карта земель, которые он исходил, крестами ниток вспыхивали на этой карте десятки мест от Амура до Дона Батюшки. Было в нем что-то далеко не простое, не зависящее от привычного для нас порядка, способности делать из всего логически обоснованную систему. Помнят также его бороду до самого пояса, в которой каким-то образом обитал черный гриб. Всегда этот гриб в бороде являлся отличительным признаком Семена, позволяющим идентифицировать его среди других охотников, время от времени проступающих в реликтовых летописях.

В ревностном служении своем дороге он навряд ли получал какое-то особое удовольствие, летом он более всего любил землянику и колодезную воду, зима радовала его промерзшей ломкой сырой рыбой, осень – рябиной и грибами, весна – солнцем и цветами. В общем, он не был злым человеком, а Земля-матушка одаривала его мятущуюся душу, чем могла. Семен любил говаривать: «Я живу по старинке», - вкладывая в эти слова что-то свое, особенное. Когда минула пора подснежников, чуть-чуть подсохли дороги, он двинулся на юг, к очередному пункту, который запланировал. Он шел довольно-таки быстро для своего почтенного возраста, походка эта стала легендой в свое время, за сутки мог пройти он без сна и отдыха до сорока верст.

Южное направление охотником было избрано не случайно, еще в пору своей молодости слыхал он об одном смерче чудовищной силы, убивавшем людей и от этого становившемся все сильнее и могущественнее. Значительно сократил этот смерч свое пребывание вне этого мира, в неизведанной, но всегда остающейся мечтой каждого удачливого охотника Заповедной Земле Ветров. Семен верил в существование некой территории, где ветры крепнут, разрастаются, чтобы потом предаваться своим диким разрушительным танцам среди людей. Тот смерч изначально появлялся раз в пять лет, но, в конце концов, обнаглел настолько, что ежегодно, в конце лета, оставшиеся немногочисленные крестьяне ждали его появления как кары божьей. Никто, естественно, не звал Семена на помощь, просто для него необходимость «приструнивания змеев небесных» давно стала привычкой. Опасность, кстати, тоже. Немногие, знавшие Семена не понаслышке, всегда удивлялись терпению охотника, которое он противопоставлял исконной людской неблагодарности, списывали это и на душевную болезнь и на особую его «доброту и святость христианскую», а на самом деле Семену важнее всего была охота и его коллекция. Веры у него, собственно, не было, кроме той, что создал он каждый день, наблюдая свет белый. Вера его была сермяжной правдой, в равных долях разбавленной выдумкой, кривдой Законодателя, может быть и болезнью тоже.

По вечерам Семен пил терпкое горькое пойло и, всхлипывая, вспоминал свое детство. Деревянной ложкой хлебал суп и перебирал в голове юность. Поев, растягивался на траве, и перед глазами его стояла зрелость, долгие годы скитаний, моря, реки, чащи и болота. Десятки тяжелых битв, в ходе которых он учился понимать и жадно вбирать в себя Мать-Землю, природу страны своей. Иногда, после таких воспоминаний, он вскакивал на ноги, делал несколько прыжков через костер, сердито грозил кулаком небу и засыпал, или тут же пускался в путь. За подобные, непонятные никому всплески настроения его и считали в народе бездельником маетным.

Тем, кто не жмется постоянно к теплым домам, но в то же время не ищет и крепости внутри себя, хорошо известно чувство свободного полета, пронизывающего мозг в момент законодательства или порчи, или, как ее раньше звали – кривды (здесь следует отметить, что не всякое законодательство есть порча, однако, истинная порча есть законодательство на довольно высоком уровне). Но вот что странно, наиболее целостные и удачные акты такого творчества выходят только с легкой руки госпожи импровизации, иногда настолько бесконтрольной, что диву даешься, как здравомыслящий человек может себя таким образом изломать. С Семеном все было совсем не так просто, он, охотник по рождению, профессии, статусу и вероисповеданию отличался особенной наивностью, наверное, и монахи в упомянутом выше неизвестном монастыре не совсем неправыми были, когда называли его умалишенным. Он был наивным, упрямым и очень смелым человеком.

Дорога на юг не была особенно тяжелой, хотя попадались и зыбкие места, в основном об этом переходе известно мало. Когда Семен добрался до N – ской, на лице его были свежие раны, нанесенные, скорее всего, медведем. Котомка его, помимо обширного заплатанного участка, заработала еще и длинную полосу, вырезанную из медвежьей шкуры, на которой болтались семь довольно крупных когтей. Чтобы победить косолапого, охотнику могло потребоваться расплетение одной из ловушек, поэтому в точности мы не знаем, сколько их оставалось в коллекции. Семен не разговаривал ни с кем в деревне, он рычал и корчил страшные рожи детям. Охотника сразу невзлюбили за эти причуды, но он и не собирался там долго оставаться, в тот же вечер он ушел ночевать на пашню, а утром, чуть только выглянуло солнце, отправился готовить место для засады. Больше в деревне его никто никогда не видел.

Крестьяне знали об этом смерче еще от прадедов, он всегда возвращался и ни разу не уходил без человеческой жизни. Атака зверя обычно выглядела довольно стандартно: пыльный тридцатиметровый столб появлялся с востока, вбирал в себя речушку, немного успокаиваясь от этого, потом он проходил по руслу, сворачивал на север и разрушал N – скую. Однажды кто-то решил там больше не строиться, уйти за три версты повыше, но в следующий раз смерч деревню все равно нашел и свирепо с ней разделался, а после убил всех переселенцев. Те, кто остался на старом месте, в тот год не потеряли мертвыми никого, а летом собрали богатейший урожай, раза в четыре больше, чем обычно. Смерч этот имел замашки чем-то напоминающие поведение старого феодала. И его кое-кто сильно уважал за спасение деревни от ногайского набега в 1760-х годах, когда смерч появился не в срок, второй раз за год, к тому же зимой, и принес с собой страшный град. Про тот град бабки, крестясь, говорили, что пушечные ядра в то время были и то поменьше, а татарские кони все пришли в деревню целехонькими. Смерч, якобы умышленно, не дошел в тот день до N - ской.

Всего этого Семен не знал, и знать не хотел. Испугать его в том возрасте никто бы не сумел, а потом – информация чаще мешала ему, чем помогала. Как правило, он сам конструировал условия охоты, возможно даже сознательно разбавляя их остротой опасности.

Почти сутки потребовались Семену для создания ловушки. Особенно тяжко ему было таскать окатанные камни от реки, из них охотник устроил не совсем традиционный лабиринт. Обычно он забивал камни в землю по спирали, а тут ему вдруг захотелось двенадцатиарочный складень с алтарем в центре. Помимо всех надлежащих инструментов, Семен подумал и о пути отступления. Конечно, он не рассчитывал убежать от смерча, но твердо знал, что на юг от ловушки смерч не пойдет ни за что. Там были приготовлены специальные средства   преследования – аркан, вилы и стакан водки (для храбрости).

То, что охотник обычно почитал инструментами, а скорее даже охотничьей снастью, на деле не представляло никакого интереса для непосвященного: всегда и везде Семен брал с собой топор, собственноручно скованный, заговоренный, с нанесенным по дереву и железу зигзагом, к каждой битве топор приготовлялся чаркой браги и несколькими ободряющими словами. Семен обычно не обходился без терновых шипов и костылей. Костыли, в общем, были новшеством, но охотник считал железную дорогу чем-то вроде доказательства настоящей победы человека над природой, а поезд всегда казался ему сверхъестественным существом. И шипы, и костыли должны были крепить тварь к земле. Топор – своего рода символ власти Законодателя, он должен был представить Семена смерчу и, позже, закончить лов. Бечевку-тесемку, по сути своеобразный силок, охотник обернул вокруг шеи, она должна была пропитаться его теплом и запахом. Не забыл он и о своем недавнем трофее, из леса принесенном. Проходя мимо речки, охотник бросил в воду полоску из медвежьей шкуры и, один за другим, когти косолапого. Этот первый опыт подкупа на враждебной территории он не забудет долго, поскольку только благодаря ему выиграет эту битву, а по сути и вообще останется в живых и сможет завершить начатую давным-давно коллекцию.

Засада была создана, опираясь лишь на собственные представления о ситуационной борьбе, а также на остатки нырков в подсознании, старик прочел заговор на русском языке. Как ни странно, заговор был предназначен для оберега от злых людей, его в этот момент волновала помеха со стороны именно людей, будь то изследователи, прыгуны, свидетели окон или еще кто (заговор Семена перемещен Псевдоавтором в «Глоссарий», прим. Автор).

Близился вечер, но охотнику было прекрасно видно, что темнеет не только под действием времени суток. Он послюнявил палец и поднял его к небу, почувствовав усиливающееся дуновение, Семен удовлетворенно кивнул. Он поднялся на самую высокую часть своего холма и присмотрелся к облакам темной пыли, уже показавшимся у горизонта. Смерч набрал скорость около пятидесяти километров в час, действовать пришлось очень быстро.

Когда передний край (мантия) ветра коснулся ловушки, Семен метнул свой топор в самый центр зверя, смерч содрогнулся и стал как вкопанный. Еще мгновение, и он начал погружаться в землю, но не совсем точно попал в ловушку, поэтому не растерял основные свои силы. Ловушка искрилась, со стороны наступления обвалились камни. Семен бросился бегом к своему детищу, зажав в кулаке три костыля. Там, где в складень был упрятан алтарь, Семен вбил костыль, потом сделал три шага в сторону и вбил еще один, ему уже был виден топор, оставался один рывок, и снасть была бы полностью закреплена, но в этот самый момент смерч почуял охотника, и ярость его зародилась, окрепла и приобрела четкую направленность. Охотника дернуло вверх, от неожиданности он чуть не потерял контроль над ситуацией. В этот самый момент он увидел огромный (наверное, метра полтора в диаметре) ствол дуба, который летел прямо ему в лицо. Чудом увернувшись, Семен припал к земле и вбил третий костыль, однако смерч уже начал освобождаться.

«Тьфу ты, Диавол…Костяной ты что ли?», - Семену приходилось туго, его мотало из стороны в сторону. Если бы он побежал, то неминуемо бы погиб. И именно в это время ему на помощь пришла река, она изрядно нагрузила собою смерч, отвлекла внимание, да и вообще, воды в ней уже было не в пример больше, чем обычно. Охотник, приглядевшись, с радостью увидел семь ключей, бьющих из-под земли и поставляющих реке воду с такой скоростью, что она вновь и вновь наполнялась. Смерч устал, от его первоначальной удали не осталось и следа, Семен вскинулся и побежал за вилами. Огромный язык мокрого воздуха, брошенный ему вдогонку, пропал впустую, еще больше ослабив пойманного зверя. Из груди Семена рвалось рычание, он схватил вилы и, подбежав, уже не опасаясь, почти вплотную к смерчу, воткнул их в землю почти полностью - на месте смерча уже начала образовываться обширная яма с мокрыми краями, в нее можно было запросто упасть и тогда – пиши пропало.

Бросив в смерч горсть терновых шипов, Семен наконец отмотал от шеи бечевку и, полоснув открытой ладонью по своей добыче, завязал первый узел.

Ритуал связывания длился куда дольше, чем собственно охота. Семен и сам не до конца мог понимать некоторые из деталей обряда, делал то же, что и его предки. Нет ни единого описания таинства, в дневнике оно упоминается как само собой разумеющееся, поэтому и не описано. Если строить догадки на косвенных сведениях, можно предположить, что элементами служили бечевка, топор, шипы терна и, может быть какие-то заговоры.

Солнце в этот день село на удивление быстро, Семен с последним лучом заката вытащил из ямищи вилы, судорожно вздохнул и бросил, видать взамен, в эту же самую воронку серебряную «катеньку». Больше денег у него не было, поэтому единственным источником пропитания Семен посчитал покрытую жухлой травой степь. Вечер, употребивший в пищу последние искры охотничьей ярости, заставил старика развести аккуратный уютный костерок. Семен, дожевывая последний кусок вяленой рыбы, расстелил рядом с костром свой плащ. Перед ним, как на рабочем столе лежали тесемки, веревки, шнуры, «чертовы пальцы», куски минеральной краски. Это было не оружие, а инструменты выделки, новая ловушка требовала к себе особого внимания. Она была еще теплой, временами по ней с треском пробегали синие молнии. Семен взял в одну руку местный пойманный ветер, а в другую -  кусок охры бурачного цвета. Напевая себе под нос колыбельную, он натирал веревку краской. Взгляд его в эти минуты был совершенно отсутствующим, охотник в какой-то мере погрузился в транс.

Внезапный порыв сырого воздуха подбросил птицу высоко вверх, в очередной раз напомнив о совсем близкой старости. Ворона уже давно не рисковала подниматься на эту горизонталь, к самым свирепым и холодным воздушным потокам.  Старость меняла ее. Черный, с синим отливом, наряд год от года тускнел, хвори неизбежно приковывали Ворону к равнине, заставляя кормиться на скотных дворах, опасных, но свободных от конкуренции соплеменников. Она боялась ястреба на пашне, она уже боялась   собственной стаи. Птица не покидала привычный кусок планеты, умирала она и от скуки тоже. Люди, существа умеющие удивлять, год от года становились все более предсказуемыми.

Принеся на своих крыльях закат, Ворона пролетела над местом схватки Семена с ветром. Вокруг еще трепетали останки чудовища, но смерч рассыпался, покоряясь призыву охотника и вливаясь в созданную им Вещь. Ворона повернула левый глаз параллельно земле и удивленно поперхнулась граем. Да, ей были знакомы охотники. Некоторые из них уже побывали в Н-ской, но ни один из них доселе не смог совладать со смерчем. Морж приходил в деревню в 1795-м, зимой.  Морж был известен в России неистребимой ненавистью к зиме и постепенно лишал ее оружия, крадя у нее самые жестокие морозы, бураны и вьюги. Смерч ему не дался, Морж чудом избежал смерти и отступил. Второй охотник (его имя истрепалось в летописях, теперь его уже почти невозможно восстановить) погиб, поскольку неверно  выбрал место для засады и не рассчитал свои силы. Его тело было найдено в реке, пропоротое в нескольких местах расщепленными бревнами. Ворона помнила их охоты.

Удивление птицы заметно выросло, она снизилась, когда не увидела внизу реки. Только черное неглубокое русло, перечеркнутое огромной осклизлой ямой. В тот момент, когда птица начала понимать, что, собственно, происходит, по голове ее стукнула живая лягушка.

Река возвращалась в свои берега. Рыба, лягушки, огромные бревна, несколько коров просыпались с неба вместе с водой. Семен, пошатываясь, уходил из балки на запад, в степь.

Ворона отлетела чуть в сторону и села на поваленную иву, предвкушая сытный ужин. В маленьком ее черепе просыпалось нечто совершенно новое, чуждое животному миру. Она опасливо скользнула взглядом над горизонтом, за который заваливалось солнце. В воздухе, среди марева, колыхалось жуткое, аморфное пятно, сквозь которое можно было видеть какие-то далекие горы, леса, совершенно другие, незнакомые птице поселки. Это было, безусловно, "окно", порожденное вырванным из природного скелета ветром. Стремясь скрыться от непонятной, охватившей сердце тоскливой тревоги, птица взвилась вверх, оглашая окрестности рваным, но искренним криком, в последней своей вспышке, чтобы потом холодным, влажным  камнем упасть на берег безымянной маленькой речушки.

[Публикуется по тексту Псевдоавтора, датировано 2003-2004 годом]