Клубника

Виолетта дописывала неоконченную кандидатскую диссертацию погибшего два года назад в аварии мужа с прыщавым, худым аспирантом Геворком, пристроенным к ней  директором НИИ и руководителем темы. У Геворка были жесткие прямые волосы, торчащие во все стороны, глубокие черные глаза и изысканный армянский нос, который рос без перехода на переносицу прямо из лба. В любое время года он носил джинсы, всегда одну и ту же бежевую в коричневую клетку сорочку и протертый на локтях серый пиджак. Когда директор представил Геворка, тот, оторвавшись от микроскопа, бросил на Виолетту такой хмурый взгляд, что она невольно поежилась:"Что с ним не так?"

Родные Геворка погибли в Ленинакане во время землетрясения. Из всей семьи выжил только он, потому что за двадцать минут до полудня  7 декабря 1988 года записывал лекцию по физиологии человека и животных в Ереванском университете. В Ереване тогда тряхнуло тоже; студенты на миг испугались: "Аствац! Что это?" И, успокоившись, долго перебрасывались шутками. Значительных разрушений и пострадавших в Ереване не было. Но через час стали приходить страшные новости с севера Армении. Услышав, что основные толчки пришлись на Ленинакан, парень рванул домой. Двухчасовая автобусом дорога заняла почти сутки. Машины или стояли, или двигались ползком: дороги змеились глубокими трещинами, некоторые смело, а по тем, которые еще остались, сплошным потоком двигались бульдозеры, краны, машины скорой помощи, грузовики и люди. Геворк добрался до Ленинакана ночью, большую часть пути пройдя пешком. Электричества в городе не было, и весь страшный, черный город кричал: раненые, спасатели, родственники, нашедшие только развалины, оплакивающие найденных и ненайденных. Все кричали. Геворк тоже закричал, потому что не узнал свой город, не мог найти ни улиц, ни домов.
Только на следующий день он нашел свой дом. От девятиэтажной, шестиподъездной, блочной махины остался только один разорванный в клочья подъезд. И это был не его подъезд. В доме погибли дедушка и бабушка. Оставшиеся в живых соседи Геворка, те, кого в момент толчков дома не было, три дня разбирали, разгребали руками завалы. Падали на колени перед крановщиками - помогите поднять плиту.
В тот страшный час бабушка Геворка готовила обед для всей семьи, а дедушка только вернулся из магазина, принес продукты. Тела так и не нашли, стихия просто стерла их с лица земли, превратила в пыль. "Из праха ты пришел, в прах и вернешься". От их квартиры на третьем этаже осталась только одна стена - общая с уцелевшим подъездом. На стене висел абсолютно чистый бабушкин фартук в голубую полоску.
 Геворк нашел родителей и сестру. Родители работали в Центральном универмаге, погибли вместе в один день, в один час. Младшая сестра ушла утром, как обычно, в школу. Она умерла под балкой вместе с мальчиком, с которым семь лет делила парту.
Геворк нашел родителей и сестру. Похоронил всех вместе. И соседа по парте тоже - некому было хоронить мальчика, никто из его семьи не выжил.

В Армении чужого горя не бывает. Из Еревана приехал дядя Геворка, привез пять гробов. Два отдали соседям. Сестру похоронили в школьной форме, которая была на ней в тот день. Геворк расправил на тоненькой шее сестры красный пионерский галстук, посеревший от строительной пыли. До утра, не замечая холода, стоял на коленях перед черным холмиком на кладбище: ни венков, ни цветов, ни крестов, ни фотографий, только маленькие таблички, написанные от руки, с именами и датами. В одну могилу сложили всех четверых – мест на кладбищах катастрофически не хватало.
С тех пор Геворк жил в Ереване у дяди, у того своих было трое сыновей, да еще двое племянников, детей сестры, беженцев из Баку. Жена дяди ушла с работы и целый день стояла в очередях за продуктами, готовила еду для большой семьи, стирала и гладила мальчикам рубашки. Чтобы не досаждать семье дяди, Геворк допоздна задерживался на работе и поэтому оказался незаменимым помощником: тщательно выполнял эксперименты, копался в научной литературе, всегда готов был заменить любого сотрудника лаборатории. Геворку было двадцать три, и он всегда хотел есть. Аспирантскую зарплату, 80 рублей, он всю до копейки отдавал в семью дяди. Виолетта жалела и иногда подкармливала Геворка – заворачивала в лаваш сыр, зелень, приносила из дома. Она знала историю аспиранта от завлаба, но никогда не расспрашивала парня о семье.
Однажды вечером они засиделись допоздна за чтением препаратов опухолевых клеток белых мышей.
- Глаза разболелись, - Виолетта потерла виски и выключила микроскоп. – Тебе много еще осталось, Геворк?
- Не, штук двадцать.
- Еще на час. Все, перекур, пойду варить кофе.
Геворк оторвался от своего микроскопа:
- Давай, я сварю. Как мама.
Виолетта протянула Геворку джезве. Кофе получился густой, ароматный с пузырящейся пенкой.
- Вкусный кофе варила твоя мама. Расскажи мне о ней.
Геворк посмотрел сначала на свои ботинки, потом - в окно и сказал:
- Она была худенькой, невысокой,  и я думал, что она проживет сто лет, как ее бабушка. В нашей семье все долгожители.
Геворк осекся, повертел в руках пустую кофейную чашку и поставил на стол.
- Руки у мамы всегда пахли клубникой. Когда в мае появлялась первая клубника, мама отправлялась на рынок и покупала нам с сестрой много-много спелой клубники. Отец ругал ее нещадно, потому что первая клубника была страшно дорогая. Дома она перебирала ягоды, обрывала зеленые листики, мыла. Если попадались мятые ягоды, она их откладывала на компот. А хорошие ягоды пересыпала сахаром, складывала в литровые банки, закрывала пластмассовой крышкой и ставила в холодильник. Эту клубнику разрешалось есть только нам с сестрой и только после обеда. Я никогда не видел, чтобы мама или папа взяли хотя бы ягодку из тех банок: "Это вам нужны витамины, а мы и так проживем!"
Геворк посмотрел на Виолетту и улыбнулся.
- Представляешь? Витамины! Мы с мальчишками со двора каждый день пробирались в сады частных домов, окружавшие наши девятиэтажки, и воровали еще зеленые, неспелые абрикосы и яблоки. Мы лопались от витаминов! А папа с мамой жалели даже клубничку для себя - все детям. И нам с сестрой казалось, что так и должно быть. Какие мы были эгоисты! То есть - каким я был эгоистом!
Геворк вытащил из пачки сигарету, закурил. Протянул пачку Виолетте. Они молча курили несколько минут.
- А когда цены на клубнику падали, мама варила клубничное варенье и закатывала в литровые банки. Мы хранили эти банки в чулане, зимой мама пекла торт с орехами и клубничным вареньем. Знаешь, как торт назывался?
- Как?
- "Поцелуй меня".
Виолетта улыбнулась:
- Забавно.
- Запах клубники для меня всегда был запахом детства, дома, уюта. А однажды я полез в ее тумбочку возле кровати за таблетками от головной боли и нашел крем для рук. Он назывался "Клубничный". Я тогда почему-то обиделся на маму. Каким я был дураком!


Поздно вечером Виолетта открыла шкаф, где хранились вещи мужа. Долго перебирала выглаженные сорочки, пиджаки с бирками из химчистки на рукавах, пересмотрела свитера, аккуратно сложенные на полках. Там же лежало выстиранное белье, накрахмаленные носовые платки, носки, скрученные попарно, как любил Сергей. Виолетта вздохнула и потянулась к спортивной сумке мужа с эмблемой Олимпийских игр в Сеуле.

На следующий день Виолетта появилась в лаборатории со спортивной сумкой через плечо.
- Тяжелая! - пожаловалась Виолетта Геворку и поставила сумку перед ним. - Это вещи моего мужа, они почти новые. Возьми их себе и двоюродным братьям. 
 Увидев протестующий жест Геворка, добавила:
- Ты скажешь, это плохая примета: носить вещи погибшего. Я не хочу тебя обидеть и не обижусь, если ты откажешься. Раньше я думала, что никогда Сережины вещи не смогу отдать, буду хранить вечно, сложу в сундук, запру и никому не отдам. Буду иногда их доставать, перебирать, стирать, вывешивать летом на солнце… И прятать обратно в сундук.
Виолетта на секунду задержала дыхание, чтобы голос не задрожал.
- Не обижайся на меня. Тебе эта одежда нужна больше, чем мне. Я все-все постирала, выгладила каждую складочку, отутюжила брюки и пиджаки. Не отказывай мне, пожалуйста.
Геворк молчал. Виолетта стояла посреди большой, неуютной комнаты, сплошь заставленной лабораторным оборудованием, и не знала, что еще сказать. Ее порыв казался  бестактным и нелепым.
Но Геворк подошел к Виолетте и взял сумку:
- Что ты, Виолетта джан? После землетрясения я не верю в приметы. Если бы хоть что-то осталось от моего отца, я бы носил, не снимая. Спасибо тебе. Кофе будешь?
И протянул чашку Виолетте.

Через минуту Виолетта разложила препараты, включила микроскоп, но изображение поплыло. "Геворк и я потеряли близких людей, а солнце так же светит, и снег так же падает. Жизнь наша уже никогда не будет такой, как прежде, но она будет, будет другой и, возможно, счастливой, - думала Виолетта. - Вот и наши белые мыши спасут кому-нибудь жизнь. Все будет хорошо".

Десять лет спустя Виолетта и Геворк случайно встретились в Лос Анджелесе в отеле Мариотт.  Виолетта прилетела туда с американским мужем на конференцию. Менеджер отеля Геворк в костюме с иголочки и модном галстуке встречал гостей.