Новый сказ про колобка

               
                От автора

   Как-то вечером прочитал на сон грядущий русскую народную сказку в пересказе Льва Толстого о Колобке и задумался, а почему бы не раскрепостить воображение и не дать развитию сюжета новый, не хрестоматийный ход.
   Ниже то, что из этого получилось.

                1               
 
   Было это по самым смелым предположениям очень-очень давно, настолько, что события те почти всамделишно-сказочные отстоят от нашей натурально-непредсказуемой реальности, погружённой в жестокую и циничную действительность, как луна от земли.
   По этой простой причине, очевидцев и свидетелей, жаждущих бескорыстно поделиться сведениями с будущими поколениями, не сохранилось. Факт сей, очевиден, разумные белковые тела за многие годы эволюционировали не вполне успешно и прогрессивно по направлению к собственному бессмертию, хотя неоднократно предпринимали порой успешные телодвижения, умело совмещённые с активной умственной деятельностью.
  Принимая за исходную точку эту непреложную истину, приходится констатировать то, что забытое не всегда поддаётся полной реконструкции и восстановлению. Поэтому придётся прибегнуть к такой мелочи, коею пользуются бахари и сказочники всех времён и народов: необыкновенной выдумке и богатому воображению.
   Если о чём-то и забыл упомянуть, в жизни бывает всяко, будет возможность исправить и дополнить в ходе изложения.
   Итак, призовём же, друзья, а также сочувствующие, на помощь терпение и выдержку.
   Кто стоит, пожалуйста, присядьте. Да поближе друг ко дружке. Садитесь в круг и слушайте.

                2

   Было это в тридевятом царстве тридесятом государстве. В тех далёких краях, где, по словам там бывавших и впоследствии всем рассказавших, среди берегов кисельных да пряничных текут реки молочные, и случилась сия история.
   Так уж повелось, во всех сказах-повествованиях присутствуют всегда Дед да Баба. Вот и в нашем варианте развития первоначальные события наличествуют сии весьма благожелательные персонажи. Жили они, не тужили, на зависть соседям; благо, до царя далеко, говаривал Дед, а Бабка приговаривала: а до Бога высоко!
   Жили они счастливо, да одно бросало тень печали на их бытие: не было у них ни сына, ни дочки. Тяжким грузом висело сие над ними и не знали они, чем эту грусть-печаль развести.
   Немало хаживали они тайком  и явно по бабкам-ворожеям, не одну сотню гривен выложили чародеям-вещунам, обещавшим чудо несравненное. Снадобья секретные пили, отвары-настои принимали, заговоры слушали потаённые, да окромя опустошения кошелька никаких чудес иных и не было. Кручинились долго Дед да Баба, да и смирились со своим незавидным положением.
   Но, как сказывают в древних сказах-преданиях, долго сказка сказывается, да недолго дело делается.
   Был ли то час утренний али полуденный, али вообще время к вечеру клонилось, достоверно нигде не запротоколировано. Но, чувствуется, обстояло всё именно так. Опровергнут или подтвердить некому.
   Сойдёмся на том: садилось солнце, близился вечер, летний зной сменялся освежающей прохладой. Проснулись птицы в гаю, в полях запели цикады.
   Понемногу боль души унялась. Молвил Дед Бабе, что жить-то далее, однако, нужно, да, дескать, время вылечит. Но, как бывает в тех же сказках, именно в тот вечер, наполненный звоном и светом лета, вдруг загорелось Деду отведать кой-чего необыкновенного.
   Что делать? Бабка сподобилась угодить прихоти дедовой, не так уж часто выкидывал он гастрономические кренделя, можно и уважить в кои-то веки. С чего начинать? Стала она посреди двора и зрит по сторонам. Курочка Ряба квохчет, яйца несёт. Хорошо, пока не золотые. Свинья Хавронья с выводком через двор важно шествует. Поросятки Бабкино сердце греют хрюканьем нежным. Ни кура, ни свинья не подходят под фактор риска быть изготовлену на запрос дедов. Не поднимется рука. Но что-то готовить надо! Призадумалась Бабка, что остаётся в сухом остатке? Мирная жертва.
   И пошла она, скрести-мести по сусекам. Поднялась пыль до небес. Застила солнце. Потемнело враз на всей земле. Потянуло влажным ветерком с юга; с севера – сухой снежной суровостью; с запада накрыло ароматно-пряным восточным веселием; с востока – скупой западной прагматичностью.
   Крикнул Дед Бабке, выйдя из медитативной отрешённости, стоя на крыльце, что, мол, это ты удумала, старая. Та в ответ скороговоркой, мол, ужель забыл, сам просил кой-чего интересного состряпать, вот и пришлось пораскинуть умишком, чтобы твои гастрономические пожелания уважить. Выпрямился Дед, приосанился, поправил рубаху, бороду погладил.
   - Ну, раз так, - молвил он, - хвантазируй!
   - И чего же твоя душенька желает?
   Сошёл дед с крыльца, завернул за угол, ступая босыми ступнями по высокой траве, попутно думая, что пора с косой выйти размяться. Но мысли разные заполонили ум дедов гулом, как пчёлы улей, и застыл он посреди двора. В этой задумчивой позе застала его Баба.
   - Чегой-то ты призадумался?
   - На душе тревожно.
   - С чего бы?
   - Да не знаю. Тревожно, и всё; не к добру, старая, ты суетиться начала. Дождю быть, что ли? – приложил руку козырьком к глазам и посмотрел на горизонт.
   - Суечусь? – закипела Бабка, – уж не ты ли сказал, что чего-то хочется? Блажишь, на старости лет. Подавай тебе диковинок разных. У меня и так выбор хошь куда: оладьи, блины, кренделя, калачи, булочки…
   Дед поднял правую руку, и Бабка умолкла.
   - Колобка испеки, - будто находясь в некоторой прострации, сказал Дед и словам своим удивился.   
   С этих слов его всё и началось. Пожелай другое что, и потекла бы линия сказки в ином русле, развиваясь в ключе нового поворота. Но, как бают в народе, слово не воробей…
   Замесила Бабка тесто в кадке не жидко-вязкое, не густое, но упругое. Скатала колобок, испекла, и положила на окошко стынуть.
   - Ох, и славен, удался колобок, - всплеснула Бабка руками, - румяны бока, свеж да красен, вот Дед удивится и обрадуется. – И тут же смахнула украдкой слезу набежавшую: - Такого молодца и кушать-то жалко…
   Только Бабка посетовала, как сорвался Колобок с подоконника, да спрыгнет на пол, да топнет ножкой – половицы песней изошлися – повёл ручками, гримаса недовольная искривила личико, бровки свёл к переносице да громко и грозно вопрошает:
   - Что ты тут, Бабка, удумала? Съесть меня в паре с Дедом? С маслицем топлёным, медком пчелиным да с вареньем вишнёвым? Не для того я…
   Прибежал в хату Дед и видит Колобка. Стоит он перед Бабкой, экзерсисами словесными стращает. Как закончил речи продвинутые, так и сунул кукиш обоим старикам под нос:
   - Вот вам, слопали?
   Потеряли Дед да Бабка дар речи, стоят рот разинувши, челюстёнки нижние мелко-мелко, нервно даже подрагивают. Колобок же перед ними танцы разные выплясывает. То язык покажет, то еще, какую пакость учудит. А, коли пришли в себя, кинулись ловить его, сорванца. Да куда там, ловок и сметлив оказался, малец. Не зря про таких говорят: не смотри, что мал, мал, да – удал…
   Бегал от стариков Колобок по дому, пока те утомились, перенёс на улицу действие. Там к Деду с Бабкой курица Ряба присоединилась с Хавроньей на пару, поросятки-пятачки, розовые бочки, тоже нашли себе развлечение. Не поймёшь, за кем бегают, но хрюкают радостно, хвостики колечками свивши. Суета во дворе несусветная. Пыль к небу поднимается. Поди поймай Колобка, круглые бока. Кто слева его ухватит, направо он уклонится; кто справа к нему подойдёт, от того влево укатится. Не погоня, а игра-забава детская. Надоело Колобку из себя первый номер в сём представлении изображать, откатился к оградке, притаился в тенёчке, смотрит на комедию продолжающуюся. Скучно стало Колобку, сунул два пальца в рот да как свиснет, посвиснет! Застыли действующие лица, кто, где в позах самых замысловатых.
  - Спасибо вам, люди добрые, что потешили, никогда прежде так от души не смеялся, - сказал он, поклонился, взял да и покатился — со двора на травку, с травки на дорожку — и дальше по дорожке.
   От всех напастей по пути к конечной цели уберегла судьба Колобка. Перечислим поимённо имена злодеев: заяц, лица, серый волк да медведь.
   Как когда-то через много лет про один фряжский мегаполис скажут, что все дороги ведут именно туда, так и во времена оные все стёжки-дорожки вели во Стольный град.
   Главными воротами вошёл Колобок во Стольный град и окунулся в жизнь новую, неизвестную, но интересную.   
   Правил тем часом в тридевятом царстве тридесятом государстве царь-батюшка Демьян свет Косьяныч. Ничего себе так правил. Самому хорошо жилось, и подданные не жаловались. Были они довольным им, и он всеми имя доволен. Но, как часто в сказках случается, налетел внезапно на тридевятое царство тридесятое государство ветер из западных земель, и повеяло в воздухе, среди родимых ароматов-запахов землицы любимой чужими смесями-запахами критическими, амбре не в меру символическими.
   На кого как подействовала та смесь странная смесь. Кто чихнул да высморкался и забыл тотчас об ейной. Кто пригладил макушку пальцами да поскрёб в бороде и думать перестал. Обошлось без ночных бдений и плясок вокруг костра.
   Да только на царя-батюшку Демьяна свет Косьяныча подействовала та смесь ароматическая престранным образом. Щёлкнули в его головушке государевой некие тумблеры, и осветилось сознание с подсознанием дивным светом необыкновенного по прозорливости озарения. В ярких его лучах золотистых произошла безболезненная трансформация мышления. Понял царь-батюшка Демьян свет Косьяныч, что не в том направлении двигался раньше, не тем курсом вёл государственную ладью. И плавно-плавнёхонько перетекли его мысли из одного мыслительного резервуара в другой и по совершенно новому вектору ломанулась русская птица-тройка государева управления!
   Многое увидел он из старого, что совершалось им ошибочно, как-то деспотически грубо, без экивоков-политесов: уж коли прав, то помилую, ан, нет – то голову с плеч.
   Вдруг начал он впадать в меланхолию депрессивную, мыслишки появились навязчивые, дескать, всё пора менять в подвластном ему царстве-государстве. Всплыло в тёмных переходах теремов царских страшно странное слово, пугающее своею неправильностью – реформа.
   Коли засела в голове худая мыслишка, колом её оттудова не выбьешь, буравчиком въедается в мозг, разрушает нейронные соединения, внося сумятицу в стройные мыслительные процессы. Реформы нужно начинать, решил для себя Демьян свет Косьяныч, а с кого начинать? Да с себя же родного!
   Такие вот неприхотливые выверты сотворил налетевший внезапно ветерок западный.
   Недаром в народе говорят: увяз коготок, всей птичке пропасть. И пропал Демьян свет Косьяныч, учиняя реформы, благо с ветерком тем шальным и советники западные – тут как тут с горы на санках! – прилетели с пакетом демократических преобразований в руках насаждать эти самые западные ценности. Объяснили демократы-реформаторы Демьяну свет Косьянычу глубину его сатрапских заблуждений. Что не есть сие правильно в свете новых общечеловеческих взглядов. Не должон единолично он править страной своею, а непременно при поддержке общих слоёв населения с демократически избранными лучшими представителями масс. Как сего добиться? Есть, ему объяснили, наработанные методики: дать демосу, народу, то бишь, свободу волеизъявления, а уж он-то сам разберётся, что к чему.
   Озадачился Демьян свет Косьяныч, как начинать, ведь прежде никто и никогда этим не занимался. И тут советники-реформаторы подсуетились, мол, не кручинься ты так, поможем, не впервой. Разложили перед ним расклад: избирать тебя, ну, не тебя лично, а того, кто будет трон-кресло занимать необходимо в свете тех же демократических реформ путём свободных выборов. Найти двух-трех кандидатов с новой программой прогрессивного государствоустроения, - где взять, подскажем, - с дружной грамотной командой и активной группой поддержки, - где найти, поможем, - поездить по стране да демосу, народу, понимаешь, да борзо заумными малопонятными речами, - не бойтесь, напишем, шаблоны отработаны, - затуманить головы. И всё: свободный выбор сделан массами без принуждения.
   Стукнул себя по лбу царь-батюшка Демьян свет Косьяныч, где же вы раньше-то были, братцы-реформаторы, с вашей этакой распрекрасной идеей?
   Дальше, как водится, всё пошло по наработанной схеме.
   Но, как завсегда бывает, соломка не там лежит, где упасть собрался.

                3
   
   Услышал о сем нововведении Колобок и узрел угрозу существованию всему тридевятому царству тридесятому государству. Сколотил вокруг себя единомышленников, на вербальном поединке кандидатов на место царево выиграл побоище нешуточное. Кулаками-ногами да кубками-стаканами друг в друга не метали, но водицы изрядно пролили. Прошли дебаты под счастливой звездой Колобка. Заразил он всех своею яркой и пламенной речью. И меньшинство, колеблющееся в сторону пришлых реформ, враз перешло на сторону большинства.
   Выборы, как водится, прошли с размахом и широтой, свойственной самой загадочной душе в мире, знавшей разницу между делом и потехой.
   Путём демократического выбора – лиха беда начала! – свободолюбивый  народ тридевятого царства тридесятого государства выбрал из всех кандидатов на престол Колобка.             
   Видать, пошло что-то не так у господ-товарищей реформаторов, не получилось пропихнуть на место своего кандидата, дала сбой система. Не всюду праздник, где мёд подносят.
   Прежний царь-государь Демьян свет Косьяныч в торжественной обстановке при большом стечении народа встал с трона дубового, богато инкрустированного серебром-золотом, костью слоновой да сапфирами-изумрудами. Снял с головы своея злату корону и возложил на чело Колобково под одобрительные речёвки, крики-возгласы возбуждённо-радостные да аплодисменты счастливого народа.
   Прослезился Колобок от умиления; пустил слезу радостную Демьян свет Косьяныч; расчувствовался проникнутый остротой момента по-царски 
демократически настроенный электорат – э-э-э! – народ верноподданный. Также без излишней скромности да ложного стеснения, по примеру царя-батюшки нынешнего да предыдущего последовал. Текли из глаз слёзыньки в три ручья. Когда минула минута торжественно-скорбная – всё строго по расписанному заранее сценарию! – когда повысохли слёзы на ланитах, когда морщины сошли со лбов да на лицах просияли улыбки, пришло время для потехи веселушной да весёлости потешной.
   Уж как водится испокон веку в тридевятом царстве тридесятом государстве, при единоличном согласии перешли к новому пункту праздничной программы. А что стояло следующим после выборов по сценарию? Угадайте с первой попытки, что далеко не пытка. А следующим пунктом значился пир!
   Как это часто бывает не токмо в тридевятом, но и в остальных царствах-государствах, пир не так себе, медов попить, вина испробовать, да яствами насытиться. Ежели пир, то пир – горой!
   От брашна столы ломились, а кушаний было не перечесть; вина заморские рекой лились. Танцы зажигательные разные да песни развесёлые исполняли артисты местные, народом любимые, да комитетом по культурным связям учреждённым издалека приглашённые.
   Три дня и три ночи длилось веселие.
   Днём в небо синее взлетали шары воздушные, кои создавали тень, солнце, заслоняя количеством; ночью тьма черная поднебесная освещалась огнями фейерверочными.
   Когда отоспались-отдохнули все, от мала до велика, от Колобка, царя-батюшки, до распоследнего жителя царства-государства, приступили к работе. Не шуточно взялись, а рукава закатав, не беря за непререкаемую аксиому, что работа не волк и в лес не убежит.
   Первым делом Колобок отменил все нововведения, прежним правителем утверждённые. Из великого многообразия законов с подпунктами и параграфами о непосредственно персоне руководящей государством, положил два простеньких правила. Первое – царь-государь всегда прав. Второе – если царь-государь не прав, смотри правило первое. И диспуты о демократии сами собой утихли, и уголья более никто не раздувал думами смутными.      
   Что и говорить, работа труженика и труд государев – бремя не лёгкое. Кому-то сеять, хлеба убирать; а кому и за всем, что делается следить, споры улаживать, правоту устанавливать, указы чинить и следить за исполнением.
   Шли дни за днями. То дождь, то вёдро, то ветер, то полный штиль. Вошло царство-государство в накатанную колею своих забот. Случались праздники, веселились от души, а и работали, рук не покладая.
   В один прекрасно-распрекрасный будний день, когда солнце светило ясно, аккурат перед красной субботой, опосля трудов праведных в зале обеденной в хоромах царских, светлых и просторных, лепниной да картинами украшенных, Колобок, царь-батюшка, да со верными клевретами обедал и вёл разговоры тихия, скрашенные активным участием артистов песенно-танцевального направления да представлениями потешными карлов и карлиц в шутовские наряды наряженных, попивали Царь-батюшка да клевреты квасы-кисели, грызли сухари-пряники с чаем, словом, десертом баловались. Внимания артистам уделяли настолько, насколько их не обидеть равнодушием за мастерство да усердие проявляемое.
  А уж соревновались артисты промеж собой! Кто лучше, проникновеннее песню о широких раздольях полей-степей да лесов-рек исполнит, кто родину восславит словом прочувствованным; подвиги богатырей былинных али былину старинную исполнит да игрой на гуслях усладит душу; карлы с карлицами сценки из жизни народной да придворной разыгрывали, вели параллельную линию развлечения.
   И всем было весело. И всем было хорошо.
   Но вот посреди хлебосольного пиршества распахиваются широко, охрану с ног снеся, дубовые резные двери. Застывает в проёме с власами всклокоченными, где трава-солома застряли, Иван-дурак, делу обученный, но не пристроенный в силу причин внутренних.
   - Ой, гой еси, царь-батюшка, Колобок справедливый!.. – прям как закричит с порога и как бухнется на колени, рот раскрывает, желая далее говорить.
   - Погодь-ка чуток, Иванушка, - перебивает его Колобок. – Надоть определиться для начала: или «гой еси» или «гей»…
   Иван мало того что дурак, но соображает да ликом бледнеет.
   - Гой еси, царь, гой еси, батюшка! На кой нам тот «гей» сдался!
   Всхохотнул Колобок, захлопал в ладоши, как он-де подловил на игре слов Ивана-дурака.
   Клевреты верные да гости приглашённые оценили шутку цареву и тоже от души расхохотались.
   Один Иван-дурак, моргал глазами и не понимал происходящего.
   - Продолжай, - молвит Колобок, слезу радости, с глаз утирая, - с чем явился, не запылился.
  Иван-дурак будто второе дыхание обрёл, поднялся с колен и снова ка-ак закричит-заголосит на залу-то всю:
   - Ой, спаси, царь-батюшка, горе-беда у нас случилось…
   Вмиг веселье-смех поутихло; у вкушавших пищу, рты застыли раскрытыми.
   - Что за горе-беда, - насупил брови Колобок. – Давай, без промедленья сказывай!
   Набрал полну грудь Иван-дурак воздуху.
   - Ой, да горе-то, да беда-то великия…
   Оборвал завывания-стенания Колобок грозным окриком:
   - Хватит, Ванюшка, сопли по щекам размазывать! Переходи, оладья-блин, к делу!
   Шмыгнул Иван-дурак носом.
   - Похитили мою сестрицу Алёнушку …
   Возглас негодования штормом-бурею прошёлся по зале.
   Продолжает Иван-дурак:
   - … да матушку мою Марью-кудесницу…
   Колобок разом ликом раскраснелся, да от злости в воздух взвился:
   - Это, у какого же нехристя рука-то поднялась?
   Вытер Иван-дурак рукавом рубахи выступившие слёзы; молвит далее, будто вопроса Колобка, царя-батюшки не слышавши:
   - Не вели казнить, царь-батюшка…
   - Не велю, продолжай уж!
   - Но и это не всё…
   Подлили последние слова сии маслица в огонь в душах пылающий. Снова волна справедливого негодования прокатилась по помещению ветром шквальным: всколыхнулись скатерти парчово-шелковые, да шторы атласные, пришли в движение столы с лавками.
   Стукнул Колобок кулаком по столу, бокалы-чаши опрокинулись, квасы-меды, вина ромейские да мозельские по скатертям узорчатым порасплескались.
   - Не всё, говоришь? – посторонним показалось, царь-батюшка Колобок в размере увеличился. 
   - Хрест истинный, не всё.
   - Так молви, Ванютка, чадушко, молви, не тяни кота за хвост!
   Не успел ответить Иван-дурак, Кот-баюн отозвался:
   - Па-апрашу без личностей!
   Продолжил Иван-дурак, успокоившись и ободрившись:
   - Ещё тётки мои, Василиса Премудрая и Василиса прекрасная…
   Раздался голос Деда, коего Колобок на службу советником пристроил:
   - А бабку мою… бабку мою не тронули?
   Послышался смешок со всех сторон, мол, что, наскучила старуха, подавай молодуху и в таком же фарватере дальше – одна острота острей другой. Кто-то решил подколоть Деда:
   - Дык, кому она, перечница старая, нужна?
   Дед проворно развернулся в сторону язвящего.
   - Уж ты, добр человек, не скажи-то. Али я ослеп и не заприметил, как ты на неё  свои зенки таращил на давешнем пиру! – выпалил Дед и продолжил: - Она у меня и в молодости красотою несравненной славилась, а уж и в старости былой привлекательности не растеряла…
   Вспыхнувший хохот, как сухая солома от искры, погасил Колобок, ударил кулаком по столу.
   В восстановившейся тишине послышалось осторожное предположение:
   - А не Змей ли то Горыныч часом пошутковал?
   - А что? – Колобок осмотрел клевретов и прочих приглашённых. – Числится за ним, пакостником, такая забава, с девками-бабами того…
   В зале прыснули так аккуратненько.
   - … того, значит – того, - серьёзно сказал Колобок, - попугать-постращать да покуражиться, от визгу-крику ейных у него на душе сладостно.
   Послышались шепотки по залу, мол, а ведь это и правда, есть такая слабость у ирода и сразу посыпались предположения разыскать, негодника, и вставить фитиль куда следует, разобравшись сначала. Другие же высказались в ином ключе, как бы, мол, не вышло как обычно, сперва морду бьём, а потом поклоны даём.
   Но тут Иван-дурак встал на защиту Змея.
   - Нет, справедливый царь-батюшка, - яро возразил он, - со Змеем-то мы вчерась яко начали ближе к вечеру бражничать, токмо утром нынешним и закончили. Я домой пошёл, а он спать завалился на сеновале.
   Едва сорвалось последнее слово с языка Иванова, как некая сила сбивает его с ног. Прокатился Иван-дурак на брюхе по полу и застыл, и лишь голос знакомый заставил повернуть голову:
   - Что за шум, братия, а драки нет?!
   Дыша свежим сногсшибающим перегаром, на пороге залы предстал во всей красе Змей Горыныч. Тишина ему в ответ звонкая.
   - Али случилось что, - вмиг серьёзными стали все три головы. – Скажет-поведает кто?
   Колобок молчит, насупившись; гости молчат; только муха летает да крыльями позванивает.
   - А ты с Ивана-то пример не бери, - кто-то дрожащим голоском откликнулся, смелости набравшись. – Не пройдёт лицедейство…
   Змей Горыныч рявкнул в пространство комнаты, не видя говорившего:
   - А по сопатке не хошь?
   Колобок в царском молчании следит за обстановкой.
   Тут Дед поднялся.
   - Что стряслось? Будто сам не знаешь, разбойник-охальник этакий…
   Вытянулись струнами шеи Змеевы.
   - Зря сено не кроши, - предупредил Змей, - не посмотрю на седины.
   Дед взорвался:
   - Нет, вы посмотрите, люди добрые, он ещё и угрожает!
   В воздухе отчётливо запахло откровенно недобрым. Нахмурились лица. Напряглись фигуры. Руки сжали рукояти мечей.
   - Не видел ли кто корону мою? – спокойным голосом, будто и не готовы были тотчас засверкать-зазвенеть острые мчи, разрядил накалившуюся обстановку Колобок и заёрзал на кресле.
   Отыскали её быстро. Во время гнева незаметно слетела с головы царевой. Нацепил Колобок атрибут высшей власти по-простецки – наискосок.
   - Горе у нас, Змеюшка, - проникновенно и грустно молвит Колобок, взор самодержца, устремив куда-то в дали запредельные. – Горе. Самых лучших наших женщин-девушек, красу и гордость нации, похитили, - и перечислил имена.
   Плюхнулся Змей пятой точкой на пол, до пола отвисли три мандибулы Горынычевы.
   - Это, у какого же нехристя, - дрожащим голосом вывел он, - рука-то наше достояние поднялась?
   И снова тишина в зале звонкая послужила ответом.
   Не теряя достоинства, Колобок собрался, и внешне и внутренне, окинул присутствующих в зале взором пламенным, обращаясь ко всем и к Змею особенно:
   - Вот это и надо бы выяснить.
   Послышались одобрительные голоса.
   - У кого есть предложения, - сказал по-отечески Колобок, - высказывайтесь, не стесняйтесь.
   - Можно славных богатырей призвать на помощь.       
   Колобок ответил прямо:
   - Нельзя, они с братской помощью в далёком царстве индийском помогают моему другу. Коли отзовём. Какое мнение он нас сложится?
   Призадумались присутствующие, да только всё понапрасну.
   - Ну, тогда уж не знаю, - протянул кто-то с места.
   Колобок ждал, но тишина, слышно было, как пёрышко птичье на пол опустилось, говорила за всех.
   - Что же получается, братия, - взял слово Колобок, - никаких предложений нет? Ни мыслей дельных?
   - Выручать надоть женщин-девушек наших, - почесав бороду, сказал Дед.
   Колобок пристально посмотрел на Деда.
   - От кого, позволь узнать, коли мы даже имя лихоимца не знаем?
   - Не тронь лихо, пока тихо, - послышалось из дальнего угла, скрытого занавесью. Всколыхнулась ткань, и вышло Лихо.
   - Красу и гордость нашу выручать надо, - проговорило Лихо, - прав Дед. И царь-батюшка прав – от кого. С кем или с чем имеем дело?
   - А ведь, Лихо-то, верно, глаголет! – послышались голоса, - продолжай!
   Лихо дипломатично уклонилось.
   - Что чаял – сказал, - и скрылся за занавесью.
   - М-да, - уныло протянул Колобок, - каши с вами не сваришь.  У всех, вроде головы умные, а… - и махнул рукой.
   За все время беседы никто не наблюдал за Иваном-дураком, а он сидел на полу и слушал; выслушал и взор его прояснился.
   - Позволь, царь-батюшка Колобок, слово взять.
   - Говори, - разрешил Колобок.
   - Да что с него умного возьмёшь, сказано – дурак! – отреагировали в зале одни.
   - Да с худой овцы хоть шерсти клок, - аргументировали другие.
   Колобок стукнул посохом, слугой поданным, по полу и резко, с металлом в голосом изрёк:   
   - Говори, Иванушка!
   - Думаю я, - мечтательно, не вполне соответствуя ситуации, протянул Иван-дурак, - эту проблему нужно решать сообща.
   - Точно! – послышалось со всех сторон, говорившие клевреты и гости старались перекричать друг друга. – Всем миром!
   Иван-дурак чуть свысока посмотрел на галдящих, как вороны сидевших за столом, обратил внимание и на чутко внимавшего ему Змея Горыныча, мигнул хитро Змею.
   - Говорят же, гуртом батьку легче бить.   
   - Так-так-так! – собрался Колобок, следом вытянули шеи клевреты и гости, внимая каждому цареву слову. – Продолжай, Ванечка, продолжай, дитятко!
   Выдал Ванечка то, чего от него никак не ожидали.
   Глядя дурашливо с умным лицом то на царя-батюшку, то на его клевретов и гостей, Ваня выдержал классическую паузу и заговорил, после того. Когда кто-то нарушил застоявшееся молчание замечанием, мол, бай уже свои догадки.
   - Предлагаю создать оперативно-тактический штаб для разрешения вопросов, поставленных перед нами жизнью, а также анализа поступающих сведений, дабы найти одно-единственное верное решение.
   - Эт-то ты, Иван, загнул, - одобрительно пробасил кто-то из дальнего угла. – Умно и красиво. Как же теперича тебя дураком-то называть?
   Сразу же зафонтанировали наводящие вопросы и одобрения идее, высказанной Иваном-дураком.
   - Есть!.. Есть – говорю! – рациональное зерно трезвой мыслюшки во хмельной головушке! – изрыгал струйки дыма из ноздрей Змей Горыныч, глядя в сторону Ивана-дурака и моргая правым глазом трёх голов поочерёдно, что по его мнению должно было показать ему поддержку большинства.
   Неизвестно, чем бы это всё закончилось, не восстанови Колобок своею царевою волей порядок в разбушевавшейся стихии, называемой в народе просто болтовнёй. Взял в державную руку молоточек (услужливо клевреты подсуетились) и ударил в гонг (те же и то же). Зазвенел чистым голосом  медный блин на цепочке подвешенный. Пролетел по зале успокаивающим катком звук, слух ублажающий. Установилась тишина.
   - Тут вот что я думаю, - энергично начал Колобок, - анализируя и резюмируя высказанные обществом красивые вербальные конструкции, прав, - да-да-да! – прав Ванютка!
   Ох, и всколыхнулся воздух от раздавшихся дружно и бурно аплодисментов. И только новый удар молоточка послужил добровольным знаком непринуждённого принуждения к тишине.
   - Всё хорошо в его словах. Всё ложится красиво. Прямо картина маслом итальянского художника да Винчи. Но одно меня смущает…
   На этот раз уже Колобок блеснул театральным уменьем придать весомости и ценности паузе.
   - Что? – с надеждой во взоре воззрились на него клевреты и гости.
   - Да чтобы не получилось у нас, как оно обычно бывает, когда хорошее начинание массово реализуется большим количеством: ехали мы прямо да попали в яму.
   Опосля недолгих прений, кои послужили кодой обеда, создали по совету Ивана-дурака оперативно-тактический штаб. Верховным главнокомандующим избрали единогласно царя-батюшку Колобка. Кому же как не ему нести с почётом сие нелёгкое бремя?
   От заместителей главковерха отказались. Рассудивши здраво, что зам, даже один, всё едино, что та баба на возу, без которой кобыле легче.
   Разлетелись тотчас во все концы тридевятого царства тридесятого государства фельдъегеря – гуси-лебеди – с пакетами, в коих содержались приказы и наставления.

                4

   Темно да душно в сыром подземелье. Звуки гаснут, утопая в вязкой влаге воздухе. Нет-нет, да раздастся тяжёлый шаг, звоном металлической цепи сопровождаемый. Да послышится тихое сетование, голосом упавшим оброненное.
   - Доченька моя Алёнушка, отзовись, чадушко моё любимое. Слышишь ли меня, это я, матушка твоя, Марья-кудесница.
   Отозвалась тотчас Алёнушка.
   - Ой, матушка моя родная, ой, матушка моя любимая! Слышу тебя да не вижу и на сердце от этого тяжело.
   Сразу же раздался ещё один голос.
   - Алёнушка племянница, Марьюшка, сестрица любимая, это я, Василиса Прекрасная.
   Прорезали тишину всхлипывания.
   - Что зря слёзы лить, сёстры, - присоединился к ним очередной голос, чистый и певучий.
   - Василисушка свет Премудрая, - хором откликнулись женщины, - и ты не избежала злой сией участи?
   - Нешто ль я хуже вас, сестрицы?
   - А я лучше? – спросили из дальнего угла, скрытого теменью.
   - Варенька, - закричала Марья-кудесница, - и ты тоже здесь?
   - Где же мне ещё быть сиротинушке… как не в неволе. Коса моя и не краса уже вовсе, - ответила Варвара-краса длинная коса. – Чуете, голубушки, смрадные ароматы и гнилые запахи?
   - Отчего же не учуять!
   - Грудь спирают, дыхание прерывают.
   - Где же мы находимся?
   Наступила тишина, капелью звонкой, в узилище тёмном много звонче звучащая, нарушаемая.
   - В неволе, Варварушка.
   - Это понятно, - отозвалась живо Варвара-краса длинная коса. – Келья моя узка. Рук вширь не раскинуть. Длинна – не могу до решётки дотянуться, цепь мешает.
   Словно ото сна пробудились женщины и начали исследовать помещения. Давай по очереди делиться впечатлениями, что и их темницы, кельями язык не поворачивается назвать, узки и длинны.
   Закончилось исследование возможно предоставленных свобод ограниченных пространств, снова возобновилась беседа.       
   - Сёстры милые, - подумав, начала Марья-кудесница, - есть ли догадки, кто это с нами сделал.
   - Кто бы это ни был, - ответила Варвара-краса длинная коса, - токмо не добрый человек. За версту лихоимством пахнет.
   - Правда твоя, девонька, - сказала Василиса Премудрая. – Зло такое учинить мог только злой человек.
   - Можно ли мне вопрос задать, - робко произнесла Алёнушка.
   - Говори, милая, – ответили ей.
   - Чем вы занимались, когда каждую из вас похитили?
   Суетилась по дому Варвара-краса длинная коса с утречка раннего. Квашню в кадке подбила, муки всыпала, соли-сахару добавила, маслица коровьего свежего. Тесто сдобное вымешала. Ждала в гости к вечеру Емелю. Слаживалось всё у них больно ладно. Дело шло к свадьбе. Вот и решила Варенька милого своего, суженного пирогами с грибами да мясцом попотчевать. Сметанку свежую у соседки на три десятка яиц выменяла. Медовуха в погребе созрела.
   Возилась с приборкой в избе, негоже гостя дорого, сердцу девичьему любого, встречать полами не метёнными. А по поводу пирогов ещё матушка говаривала, дескать, не красна изба углами, доченька, а красна пирогами.
   - Да вот решила на речку сходить по воду, - говорит Варвара. – Как на полпути в березняке, разрослись деревца красивые в том месте густо, всё и приключилось. Потемнело моментально, будто не солнышко ясное дерюгу накинули. Поднялся ветер сильный. Запах в нос неприятный. Как вот здесь, ударил. Что-то али нечто тёмное, противное, скользкое да мерзкое – бр-р, как вспомню, мороз по коже! – схватило меня. Оторвало от земли. Потеряла сознание. Очнулась и голоса ваши родимые слышу.
   Поведали далее женщины друг дружке свои истории, будто с одной кальки срисованные. С небольшими изменениями для каждой индивидуально.
   В тот день под утро Алёнушке сон приятный приснился. Идёт она по лугу зелёному, слева ромашки белыми головками кивают, с нею здороваются; справа – васильки звенят колокольчиками серебряными. Половину луга прошла, видит, из лесу выходит Иван-царевич. Смотрит по сторонам, взглядом кого выискивает. Алёнушка проворно схоронилась за кустом, думает, подшучу нам любимым. Однако сон на то и сон, что в нём всё хорошо заканчивается. Быстро отыскал Иван-царевич любимую Алёнушку, подбежал, да как заключит в объятия крепкие…
   На деле оказалось всё иначе.
   Да, шла Алёнушка в радостной задумчивости через луг-поляну, собирала цветочки, веночек из них плела… Вдруг что-то ка-ак схватит за плечи, грудь, талию одновременно да сильно, ажно свет в очах померк. Очнулась уже в темнице сидючи.
   Василиса Премудрая не стала оригинальничать.
   Как водится, по этим дням недели собираются они, женщины свет ученья почитающие, у старого ристалища, что расположено вдали  от града стольного на восходе. Там речушка неширокая, нет, скорее, ручей широкий протекает. Должны знать, сестрицы, эту речку, Гремучей её называют. Почему? Кто б знал! Нрава река спокойного.
   Итак, собралась в дорогу. В узелок свитки с письменами положила, хлебушка с отрубями, огурчики свежие. Трав сушёных разных пять пучков. И отправилась прямо на солнышко. Трава утренняя росой ноги омывает. Иду себе, песни вслух весёлые распеваю. На душе благостно. Смотрю, зайчиха с выводком в траве прыгает. Лиса следом кругами-кругами  след вынюхивает. Слушаю пенье птичье, подняла взор к небу, откуда трель жаворонка льётся…
   А потом… Мир теряет стремительно краски, умолкают звуки, погружается в тишину мёртвую и во мрак. Замираю на месте, думаю, сейчас зажмурюсь, затем открою глаза. И всё вернётся: и зелень травы, и пение жаворонка, и ароматы степные… Ан, нет… Вонь вокруг редкостная и голоса ваши, родимые мои, раздаются.
   Рассказ Василисы Прекрасной и Марьи-кудесницы был краток.
   Решили они в баньке после обеда, когда со всеми делами домашними управятся, попариться. У Василисы некстати спину заломило, у Марьи шею свело. Растопили баньку, подождали, пока нагреется и жару прибудет. Зашли, разделись. Плеснули на раскалённые каменья квасу да настоя с липой и ромашкой. Что говорить-расписывать, подруженьки милые, сами знаете оздоровительные свойства пара целебного. Попарились от души сёстры, вениками друг дружку похлестали берёзовыми. Пора и в кадку с водицей холодной окунуться. Затем чайку испить с медком гречишным после освежающей купели и пойти на второй круг париться.
   Да видно не судьба была им в тот день банею насладиться.
   Накинули на себя рубахи льняные и едва вышли за дверь…
   - Что говорить, - молвит Марья-кудесница, - результат вот он.
   - Да уж, сказала «а», говори «бэ», - произносит Василиса Премудрая.
   Едва выходим за дверь, показалось, буря налетела сильная. Вихрем чуть с ног не снесло. Травы к земле гнутся, деревья трещат, литься облетают. Небо помрачнело. В воздухе смрадно пахнет. Вот мы и здесь.
   - Что выходит, тётушки, - говорит Алёнушка, - похитили нас без свидетелей. Кто охальник, бог весть. Кинутся, конечно, обеспокоенные нашим исчезновением, но куда спасать нас отправятся?

                5   

   Колобок стоял возле распахнутого окна, опёршись на подоконник, и смотрел на утреннее небо не выспавшимся взором.
   Прошедшая ночь показалась сущим адом. Вертелся с боку на бок, не мог найти удобного положения, а нашёл, не мог уснуть. В голову лезли настойчиво и бесцеремонно всякие мысли. он знал, это результат событий предыдущего дня. Очень уж много свалилось впечатлений за один раз.
   Осторожное покашливание вывело Колобка из сумрачного плена тягостных дум.
   - Давай, Дед, заходи, - не оборачиваясь, обронил Колобок. – Хватит деликатничать. Не время.
   Неслышно ступая по мягким коврам, Дед приблизился к Колобку.
   - Как самочувствие, солнце наше?
   - Поганое.
   - Ась? – откликнулся Дед, будто не расслышал слов Колобка.
   -Не аськай, старый! Всё ты хорошо слышишь и видишь. Вон вчера, когда речь зашла о похищении, соколом взмыл над скамьёй, про Бабку спрашивая.
   - Так, то ж родная кровиночка.
   - А женщины, похищенные тебе кровь чужая, так что ли?
   Переменился в лице Дед.
   - Ой, да что ты, царь-батюшка, - замахал руками Дед, - совсем не то хотел молвить. Прости меня, дурака старого. Ввёл в заблуждение, сам того не желая.
   - Ладно. – Колобок не собирался сердиться на Деда. – Говори, с чем пришёл. Но прежде ответь. Ты ничего странного вокруг не наблюдаешь?
   Дед окинул взором цареву спальню.
   - Да нет вроде…
   - А мне заметно, кое-что изменилось, - Колобок вытянул руку в направлении неба, на лазоревых полях которого резвились шустрые барашки-облака. – Поначалу думал, показалось; теперь уверен – изменилось.   
   - Да что, царь-батюшка?
   - Если не всё, то много. Посмотри, небо вроде чистое, но смотрится, будто глядишь на него через окно запылённое. И солнце…
   - А солнце-то что?
- В том-то и дело, солнце тоже, как и вчера яркое, тёплое, только создаётся впечатление, на него лёгонькую шторочку накинули. И краски природные, квашнёй клянусь, словно повыцвели. Потеряли сочность и свежесть.
   Дед суетливо высунулся в окно.
   - Приблазнилось… Ан, нет! Твоя правда, царь-батюшка, что-то не то. В чём же дело?
   Колобок ответил задумчиво, поглаживая макушку:    
   - Бог весть в чём, Дед. Бог весть…
   Продолжительную минуту смотрели и царь-батюшка Колобок и Дед в гнетущем молчании на небо. Светило солнце. Небо радовало глаз красками. Листва под озорным ветерком шевелилась да перешёптывалась меж собой. Птицы пели, как обычно. Но чувствовалось, что-то мрачное наложило свой угрюмый отпечаток.
   Внезапно в лица Колобку и Деду ударил игривый вихрь и Колобок тотчас скривился.
   - Откуда эта вонь?
   - Не знаю, - ответил Дед, зажимая ладонью рот и нос.
   - Так с чем пришёл, Дед? Не поверю, чтобы пожелать доброе утро.
   Дед слегка стушевался.
   - Две новости принёс, царь-батюшка. Не вели казнить…
   - Да брось ты эти старые ужимки! Ближе к делу!
   - Две новости, царь…
   Колобок усмехнулся.
   - Хорошая и плохая. Или плохая и очень плохая. Что-то по виду твоему, хорошая и очень где-то затерялись.
   Дед согласился, мелко кивая.
   - Плохая и очень. Не одних нас настигла беда. Горе окаянное пришло и в соседние, дружественные государства. Прибывают с полуночи гонцы и представители.
   - Это плохая. А очень плохая?
   - Ничего пока вразумительного разузнать не удалось о лихоимце.
   - Плохо работаете.
   - Твоя правда, царь-батюшка, - зачастил Дед. – Плохо. Но, не суди строго, как умеем. Прежде, ежели и сыпались на нашу голову несчастья, знали, как с ними справляться.
   - Учиться надо, Дед, приспосабливаться под новые условия жизни. Она, как известно, на месте, как воды речные, не стоит.
   - Твоя правда, – снова согласился Дед. – Не стоит.
   Колобок решительно повернулся к Деду.
   - Через полчаса назначай аудиенцию. Буду гонцов принимать.
   - А как же завтрак, царь-батюшка?
   - Некогда пиры устраивать. Государство в опасности. Одолеем супостата, тогда и гулять будем. Кликни двоих из ларца. Сопроводят. Да заодно по пути померкую кое о чём. Ступай, Дед, да поторапливайся!
   В переговорной палате яблоку негде было упасть.
   Гомон стоял, хоть уши конопать. От разноцветных одеяний и головных уборов гостей и модников государства в глазах рябило.
   Колобок смотрел из потайной комнаты через панорамное окошко, умело умельцами замаскированное меж лепниной и декорациями, в переговорную палату, примечая одно ему известное и нужное.
   - Кх-м! – деликатно отвлекли его от рассматривания. – Царь-батюшка, всё готово.
   - Объявляйте выход!
   Высоченные резные двери, изготовленные из столетнего дуба, украшенные затейливой резьбой медленно распахнулись. Вошёл главный распорядитель, трижды ударил об пол ореховым посохом, украшенным золотом, серебром и драгоценными каменьями.
   Шум среди присутствующих пошёл на убыль. Все замолчали. Будто воды набрали в рот.
   - Государь тридевятого царства тридесятого государства, царь-батюшка Колобок! – отчеканил хорошо поставленным голосом главный распорядитель. Сделал шаг в сторону и поклонился.
   В переговорную палату степенно вошёл Колобок, охрана, рослые детины, двое из ларца одинаковы с лица, шагали немного поодаль за спиной.
   Остановился, переступив порог, окинул спокойным, уверенным взглядом гостей и прошёл к трону. Тихое восхищение сопровождало его путь, многие гости заграничные не могли сдержать эмоций.
   - Здравствуйте, гости дорогие заморские и соотечественники любезные!
   - Здрав буди, царь-батюшка! – ответили ему хором.
   Колобок шепнул на  ухо главному распорядителю.
   - Позволено присаживаться! – объявил он.
   Гости расселись.
   Колобок посмотрел на закрытые окна, потеребил мантию. Снова что-то прошептал нагнувшемуся главному распорядителю.
   - Прикажете подать вина?
   - Вино делу не помеха, но… погодим. Подай квасу.
   - Квас не удался. Плох.
   Колобок улыбнулся.
   - Плохой квас лучше хорошей воды. Подавай!
   Утолили гости жажду, и началась обычная рутина, из коей состояла большая часть жизни при дворе. Ох, не нравилась она Колобку, однако, заведённые правила менять ни к чему. Зачем, коли всем и так хорошо?
   Сначала прошли все иностранные  гости, вручили верительные грамоты и послания. Потом пошли по второму кругу. На этот раз дарили высочайшие подарки. И с каждым нужно обмолвиться словом, посмотреть дар ценный, высказать не одно одобрение, а ещё и удивление. Затем пошли по третьему кругу. На сей раз с жалобами…
   Оказалось зло лихое поозоровало по всей Европе. От ляшских границ до острова туманного аглицкого. И всюду исчезали бесследно самые лучшие женщины.
   Тристан сетовал, слёзы лия горькие, по пропавшей Изольде.
   Буратино и Пьеро скучали по Мальвине, но больше всего слёз и рыданий исходило от Пьеро, успокоился после крепкого тычка Буратино в бок.
   Во время приёма прибыли посланцы из земель восточных. У всех одно горе и беда.
   - Это что же, получается, - сказал главный распорядитель, - судя по размаху бедствия, не иначе, как пандемия свалилась на нашу голову!
   - Умён да образован ты не в меру, - сказал Колобок, - только тебе иногда мешает эта твоя эдукиция. Пандемия – это заболевание, охватывающее всё население. В нашем случае, это нечто другое. Свалившееся на нашу голову гораздо сложнее и изощреннее.
   - Царь-батюшка, - привлекли внимание Колобка, - Тристан взял заключительное слово.
   Поклонился Тристан до полу, махнул шляпой с прекрасным плюмажем, выпрямился и дрожащим голосом сказал:
   - На тебя одна надежда, царь-батюшка Колобок. В одиночку с этим горем не справиться. Уж ежели и ты не справишься, то обращаться более не к кому…

                6

   Жаловалась слёзно тётка Лукерья, мать Емели, своим подругам на сына, мол, как познакомился с щукой, так изменился совсем. Ничего, дескать, по дому делать не хочет. Прошу его давеча, сынок, Емелюшка, сходи на реку по воду. А он отвечает, что зря, матушка, лапти сбивать, вот скажу, по щучьему велению, по моему хотению, река сама рядом с нашим домом русло проложит, и черпай себе водицы, сколь душе твоей угодно. Укоряю его, Емелюшка, одумайся, нельзя же всю жизнь за чужой счёт жить. Пора своим умом в люди выбиваться, ремесло освоить, вон, что в народе говорят, если без дела жить – только небо зря коптить. А он в ответ ухмыляется. «Мамаша. – утешает он меня. – Ну что за корысть зазря горб себе зарабатывать. Что душа твоя пожелает, молви, слово заветное скажу – исполнится!» И знаете что, подруженьки, вздумала раз совестить его. Пример родственника привела. Говорю Емеле, не будешь же всю жизнь сиднем сидеть на печи, время проживать. Взял бы пример с брата своего двоюродного, с Ильи Муромского. Гляди, сокол мой ненаглядный, как хворь свою одолел, сразу пошл дела добрые творить, людям простым помогать. Вспомни, твержу Емеле, как прошлой весной он печенегов с хазарами одной лозиной берёзовой десять вёрст гнал. Гнал, пока они сами не утомились и кони их, а он всего-то пеше их погонял, не упрел даже. Чтобы вы думали, отвечает Емеля? Мол, Илье, братцу двоюродному, с его силушкой в балагане народ развлекать. Цепи рвать железные, гирями жонглировать двухпудовыми. А  нешто ль  польза великая есть от того, что прогнал нехристей, а они осенью снова вернуться. Я ему больше говорю, не пример для тебя Илюша Муромский, возьми за образец друзей своих, богатырей русских. Емеля, знай себе, усмехается, матушка, ну, не смеши народ. Что Алёша Попович, что Добрыня Никитич при всей своей смелости, силе да отваге, десятой доли не могут того, что могу я одним заветным словом исполнить. Я уж ему последний довод, дескать, лень, что грязь, не красит человека. Его ответ, что по темечку коромыслом: - Грязь, не сало: потёр, оно и отстало! И смеётся. Уж вечерами вьюжными зимними, да ночами дождливыми осенними думала, в кого же он такой вот уродился.
   Сказали ей соседки, от того Емеля у тебя, Лукерья, не послушный, что мало розог ему в детстве всыпала. Да пригляда нету отеческого.
   И молвила в ответ Лукерья, слезу в углу глаза платком ситцевым утирая, да, соседушки, правда за вами; если б муж мой, отец его, Аника-воин не ушёл стяжать славы воинской в земли дальние, глядишь, и вышел бы прок из сына. Высказалась да вскрикнула, ой, пора домой бежать, попросил сынок любимый, чадушко ненаглядное, пирогов. И убежала, только сарафан мелькнул.
   Придя домой, снова принялась совестить сына, а он даже с печи не слез, матери помочь.
   - Долго будешь ещё так себя вести? – спросила Лукерья, разразившись слезами. – От людей стыдно!
   Всхрапнул Емеля, будто не к нему мать обращается.
   Бросила ему  мать с сердцах, мол, хочешь есть калачи – не сиди на печи. А Емеля, знай себе, храпит-похрапывает.
   Может, этим дело-то и закончилось, но раздался в окно стук. Настойчивый и тревожный. Лукерья бросила взгляд, сидит на окне ворон чёрный, только макушка седая. Да смотрит на неё карими бусинками умных глаз.
   - Кто там, маманя? – спросил Емеля.
   - Ворон в стекло стучит; видать, в дом просится.
   - Ну, так, отвори окно.
   Послышалось грозное «кха-ар, кха-ар!».
   - Встань, Емеля, прояви к старости и к гостю уважение и сам отвори окошко, - говорит скрипучим голосом ворон. – Пока бока на печи отлеживаешь, горе-беда пришло в земли наши.
    - Что мне с того? – отвечает Емеля, повернувшись к нему. – Что, побегу как брат с друзьями, мечом махать и пикой колоть? Без меня есть, кому подвиги творить.
   - Вставай, Емеля, - настойчиво повторяет старый ворон. – Женщины пропадают.
   - В одном месте пропадают, в другом – находятся! Нет такого известия, что меня с печи сгонит.
   - Варвара-краса, длинная коса, зазноба сердца твоего вчерась пропала…
   Кубарем скатился Емеля с печи. Открыл окно. Влетел старый ворон в хату, уселся на столе.
   - Варенька моя пропала? – прищурил глаза Емеля. – Говори, кто это безобразие сотворил. Говори немедля!
   - Никто того не знает, - отвечает спокойно старый ворон. – Не она одна из глаз исчезла.
   - Не интересны другие! Говори, пока голову не скрутил, где искать тать эту!
   - Ничего не добьёшься, причинив мне вред. Но царь-батюшка Колобок затевает что-то мудрёное. Вот и иди к его двору.
   Сказал ворон и чёрной стрелой вылетел в окно.
   Повернулся Емеля к матери.
   - Как же так, маменька! Как же так! Как же я проживу без Вареньки? Без души моей любимой?
   Ответила ему мать:
   - Делай, что велел ворон старый, ступай ко двору царскому. Не сиди дома!
   Крутанулся Емеля на месте.
   - Ага! – поднял вверх указательный палец, подбежал к ведру. – Щука, отзовись, приди, посоветуй, как мне быть?
   Выглянула щука из ведра.
   - Делай, что ворон сказал.
   - И ты туда же!
   - Ступай к Колобку. Так поможешь себе и Вареньке.
   - Коли так, то я мигом, - засуетился Емеля и начал на печь доспехи-броню укладывать, меч, копьё и щит.
   - Ты чего это? – поинтересовалась щука. – Что удумал?
   - Как что, на печи к Колобку за одно мгновение доберусь! Скажу слово заветное…
   - Нет, Емеля, - возразила щука. – Нет у тебя более слова заветного. Должен сам всё делать. Коли воду носить, то с вёдрами до реки. Если огород садить, в руки лопату брать. Ежели к царю в войско путь держать, то пеше. Благословляю тебя на подвиг ратный!       
   Скрыл ладонями лицо Емеля.
   - Жизни меня лишаешь. Как же без заветного слова жить-то буду?
   - Как до этого, так и сейчас. Как друзья твои без всяких чудес управляются.
   - Ох-ох-ох! – запричитал Емеля. – Без ножа режешь это сколь же идти лесами-полями, дороги-то к цареву терему ведут крутые и окольные. Этак и за месяц во Стольный град не доберусь!
   - Доберёшься, – успокоила щука. – Дам тебе клубочек. Не простой, волшебный. Мой тебе последний дар. Иди за ним. Ступай, куда он катится. Через седмицу выведет тебя к главным городским воротам.       
   Сказала щука и исчезла. Всколыхнулась вода в ведре, пошли по стенам солнечные зайчики прыгать.
   Бросился Емеля к ведру. Начал звать-кликать щуку. Руками в ведро полез, но окромя воды ничего в нём не обнаружил.
   - Как же так, - обиженно произнёс Емеля, - зачем ты так со мной?
   Просмотрел тогда на мать и молвит, мол, не верю, матушка, что вернула она слово заветное. Как ему казалось, навеки даденное. Привык ведь за два года, что ни возжелается, сказать достаточно, мол, по щучьему велению и всё исполняется тотчас. А нынче как? Подошёл к печи с надеждой, что щука пошутила.
   - По щучьему велению, - приказывает печи, - по моему хотению, езжай печь из избы!
   Осталась печь в избе на месте прежнем, где выложил её отец давным-давно. Только воздух сотряс словами.
   - Что с неё взять, сынок, - молвит Лукерья Емеле, - сама дала, сама и обратно взяла. Хозяйка она, распоряжается по своему хотению.
   - Ну, коли, так, матушка, - говорит Емеля бодро, - собирай узелок в дорогу, а я пока займусь доспехами и оружием.
   Солнце садилось за дальнюю кромку леса, когда Емеля стоял перед матерью, прося её родительского благословения.
   - Куда пойдёшь, сынок, на ночь, глядя, - молвит сыну мать, - подождал бы зорьки утренней и по траве росной отправился подвиги творить.
   - Нет, матушка, - отвечает ей Емеля, - коли собрался, негоже тянуть время.
   Проводила мать сына до околицы.
   - Не ходил бы ты, Емеля, во солдаты, - попыталась Лукерья проверить решительность сына.
   - Не позорила б перед людьми, матушка, - ответил серьёзно Емеля. Поклонился до земли. – Ну, пошёл я.
   - Как пойдёшь? – поинтересовалась мать.
   - Пешком, - ответил Емеля. – Слово щука вернула, а про клубочек забыла. Никто за язык щучий не тянул.
   Сказал, да как подпрыгнет на месте. Давай плечами шевелить и смеяться. Дёргался, пока не выпрыгнул из-за шиворота клубочек нитяной, величиной с яйцо голубиное. Ударился клубочек о землю и увеличился до размера тыквы.
   - Готов? – спрашивает волшебный клубочек Емелю.
   - Да!
   Бросилась мать к Емеле.
   - Возьми, сынок, землицу родную в платочек завязанную. Горсть её в беде поможет.
   Взял Емеля узелок с землёй, положил за пазуху.
   - Пойдём, Емеля, - говорит клубочек. – Попрощался с матерью и хватит. Долгие проводы, долгие слёзы. – И покатился-поскакал по ямам-рытвинам.

                7

   В тёмной и сырой темнице легко потерять счёт дням.
   Время тянется долго и уныло. С каждой прожитой минутой, с каждым вдохом приходит ощущение полной безысходности и безнадёги.
  Такие мысли овладевали Марьей-кудесницей, стоило на минуту расслабиться и отвлечься. Полное отсутствие информации обостряло эти чувства. Знают ли мужья-сыновья о приключившемся несчастии, али  до сих пор пребывают в неведении. Горько вздохнула Марья-кудесница. Никакие чудеса не помогут здесь, в узилище, будто связь с миром прервана полностью. Ох, как нехорошо, как тяжело на сердце! Лучик бы света солнечного увидеть, и то бы легче стало. Но, чу! Что это? Донеслось до слуха тихое рыдание.
   - Варвара, ты никак снова сырость разводишь?
   - Нет, тётушка.
   - И не я, матушка, - отвечает Алёнушка. 
   Раздался голос Василисы Прекрасной:
   - Кто же тогда?
   Минута-другая прошла в тишине и снова хлюпанье носом.
   - Кажется мне, сестрицы, - говорит Василиса Премудрая, - нашего племени в заточении прибавилось.
   - Проверить надо, - предлагает Варвара краса, - кликнуть…
   - Эй, кто там, отзовись! – крикнула в темноту Алёнушка.
   И гомон поднялся такой, будто посреди курятника лиса из-под насеста выскочила.
   Стихия шума, как и любая другая, имеет в структуре своей разные стадии протекания. Одно есть положительное в её отрицательном проявлении, когда-нибудь в итоге кончается. Так и этот раз, при наступлении стадии успокоения рёва-плача, воя да крика установилась тишина. Изредка шмыганьем нарушаемая.
   Скомандовала Василиса премудрая строгим голосом:
   - Хватить воем душу тянуть! Глубоко втянули в грудь воздух и резко выдохнули. Успокоились?..
   - Да… да… да… - послышалась разноголосица.
   - То-то же, девоньки, - мирно и душевно произнесла Марья-кудесница. – Быстро взяли себя в руки. Жалость чувство хорошее, но расслабляющее. Слёзы в три ручья добавят сырости, здесь и так влажно.
   - Слезами горю не поможешь, - тонким голоском добавила Алёнушка.
   - Верно, доченька, - поддержала её Марья-кудесница. – Давайте знакомиться.
   Представились сначала русские женщины.
   Затем новые узницы.
   - Изольда Руанская, из земель франкских.
   - Урсула из Гольдберга. Из земель немецких.
   - Мальвина, актриса театра, из тёплой солнечной фряжской земли. Там цветут апельсины, виноградники тают в синей дымке заката, тёплое море омывает берега…
   И далее… далее…
   - Ну, что ж, девоньки, заточение штука серьёзная. Сами видите, во что по самые уши вляпались. Надо искать выход из положения, - говорит Василиса прекрасная.
   - А он есть? – спросила Изольда.
   - Выход наличествует всегда, если есть вход. Не через стены же нас сюда доставили.
   - Может кто-нибудь объяснить, почему мы оказались в таком положении? – поинтересовалась Мальвина. – И придут ли на помощь наши доблестные мужчины, отважные рыцари в блестящих стальных доспехах, чтобы спасти нас от чудовища?
   Усмехнулась открыто Марья-кудесница.
   - Отвечу в обратном порядке. Но, предупреждаю, без лишних необоснованных иллюзий на скорое избавление. Наши – делаю ударение на этом слове – мужчины уже ищут пути-способы отыскать и вызволить из сего чертога мрачного, потому как мужчинами быть не перестали. А вот ваши, да не в укоризну вам буде сказано, вопрос спорный… Посмотрите, что из себя представляют они, отважные рыцари: шлемы украшены султанами и плюмажами, доспехи в чеканных узорах, где изображены птички-павлины и прочие вольности из детской неисполненной фантазии. Брови выщипаны, глаза сурьмят, ногти стригут и лаком покрывают. Дело дойдёт до того, на бранных перчатках ногти обозначат и лаком покроют красным. Чтобы видели враги издалека, что не вонючий пейзанин сражаться вышел, а рыцарь, весь из себя холёный, красивый и напомаженный. Теперь ответьте себе в первую очередь, сестрицы закордонные, может ли этот ряженый индюк сразиться с нечто более серьёзным?
   Хотели ей ответить сестрицы иноземные, да не успели.
   Увидали через плотную тьму непроглядную Нечто бесформенное, окружённое серым сиянием, отбрасывающее тень, как облако, на все четыре стороны.
   Тотчас узилище наполнилось мефитическими1 запахами, в которых смешались и гниль, и прель, и серы зловонный дух.
   Послышалось хлюпанье, раздались шлепки, будто шагает кто-то по луже и заструилась тонкими струями вода, звоном капели полосуя сердце…
   
   Худая весть быстрее хорошей мчится на быстрых крыльях молвы, с уст в уста передаваемая…
   Вот уже и в самых дальних уголках, в лесах дремучих, болотах топких, среди людей, среди зверья разнёсся тревожный слух. «Что да как?» - переспрашивают друг у друга. «Говорят, что дев красивых крадут». «Точно, али врут? Моя Танюшка в сок вошла. Глазища карие, щёки алые, кожа лица бела, грудь высока. Вдруг на неё татаровин злой (на Руси сперва татарина во всём обвинят, потом истины доискиваются) глаз свой косой положит!» «С чего татарину на неё класть?» «А кому же ещё, как не ему, нехристю!»
   Не зная истинного положения, молва шествовала победно семивёрстовыми шагами и с каждым шагом обрастала подробностями ужасными, как пёс репейником. И шарахались люди от косого взгляда; носа на улицу после марева не казали; встречного да поперечного боялись и, издали завидев, в кусты бросались. В общем, всё было в точности как в анекдоте, беседуют двое глухих: «У соседа недавно корова отелилась». «Видал давеча её, хороша невеста будет».
   Докатилась молва, обросшая подробностями, до самых отдалённых деревень и хуторов. Куда при благоприятной погоде и ветре попутном ежели кто и забредал раз в год, уже считалось, гости косяком валят.
   А тем временем, в тереме Колобка ни на минуту кипучая деятельность не замирала.
   Сновали по коридорам между палатами, кои на манер военный переименовали в кабинеты, посыльные. С умным видом на сосредоточенных лицах простецких с толстыми папками и рулонами карт в руках. Текла обычная штабная жизнь. Со всех сторон тридевятого царства тридесятого государства стекались ручейки тонкие разнообразной информации. В
 кабинете углублённого анализа  и статистики ручейки собирались в
полноводную информационную реку. В водах которой не было ни одного
1 мефитический – здесь, зловонный.
неучтённого факта. Самой мелкой детали или штриху уделяли пристальное внимание. Сортировали. Вносили в реестр. Переписывали. Подшивали и уносили в архив.
   Читал Колобок аналитические записки и всё задумчивее становился час от часу. Катастрофа в малом объёме пересказанная сотню, а то и тысячу раз приводит к коллапсу. И хотя до этого было далеко, контроль над местным управлением в городах, посёлках, весях и деревнях перешёл под военное управление. Комендантами назначили опытных управленцев, а всё равно душа болела за родное Отечество. Как ей было не болеть, когда донесения с худыми вестями прибывали чаще и чаще, вытесняя прочие.
   Вот и лиса Патрикеевна намедни явилась под личиной пса Полкана прямо в спальню. Благо, не спал, а ведь мог спросонья из пищали пальнуть. Начал в тир ходить, меткость врождённую инструктора отметили с первого занятия.
   Много чего поведала сестричка-лисичка, лазутчица опытная. На многое открыла глаза, на что в иное время можно было просто махнуть рукой. Хоть и слыла Патрикеевна сплетницей и выдумщицей, чувствовал Колобок в словах её зерно правды. «Хошь режь меня на кусочки мелкие, царь-батюшка, солнышко наше светлое, Колобок, - ударяла она себя в грудь лапками. – Ни слова навета и ложного не принесла».
   Верил ей Колобок, царь-батюшка тридевятого царства тридесятого государства. Как не поверить, если стоит кинуть взор за окно, на улицу, и всё в глаза само хищным зверем бросится. Мрачнело небо, темнело солнце, ветра задули холодные. Неуютно на улице, безжизненно.
   Вот и Михаил Потапыч, лесной отшельник, после обеда явился. Вошёл в палату тихий, как тень, и незаметный да сел в уголке на табуреточку. Опустил морду в пол да глаза утирает. А раньше-то бывало с криками-песнями да прибаутками входил во терем царев. Кого пряником от щедрот душевных одарит, кого калачом, красавице какой встретившейся леденцового петушка на палочке галантно преподнесёт, о самочувствии-здоровье справится.
   - Что не весел, Миша? – попытался как-то расшевелить гостя Колобок, зная ответ заранее.
   - Отчего же веселиться, коли горе-несчастье гуляет безнаказанно по стране. Впору перековывать орала на мечи, искать супостата да бить смертным боем!
   Всё бы ничего, но Домовой, ведающий всей тайной канцелярией, тоже сыпал соль на незаживающую рану. Одно донесение от другого отличалось в геометрической пропорции увеличивающейся мрачностью и подозрением.
   - Твои мадригалы почитать, так впечатление сложится, что чуть ли не каждый второй враг сокрытый, а каждый первый таит мысли крамольные.
  Так и есть, царь-батюшка, – невозмутимо отвечал Домовой. – На то я тобою и поставлен на кормление сие, дабы не одними сладостями и медами тешить твоё самолюбие. А ещё-тко перцу горького с кислинкой добавлять. Чтобы жизнь сахаром не казалась. 
   Что тут ему возразишь? Прав, он и, читая донесения, ловил себя на мыслишке премерзостной, дескать, так недолго к самому себе в опалу да немилость угодить. Но вовремя спохватывался и возвращался с полей подозрений в грозные реалии сегодняшнего дня.
   Голубиная почта принесла письмо тревожное от дальней родни Колобка – Деда Мороза и внучки его Снегурочки. Каждая строка послания пропитана тревожными ожиданиями. Что дошли, ну как без этого, и до них с внучкой до широт студёных северных страшные вести. Опасается Дед Мороз за внученьку. Из дому, пишет, лишний раз не выпускает. Трясётся над нею. «А ведь иные девы, - подумал вдруг Колобок безрадостно, и резануло сердце острой болью за родственницу, - прямо из запертых комнат исчезали. И не крепки вовсе стены толстые да двери железные, коли ворог преграды эти проходит иргаючись».
   В полночь, поначалу подумал, сон пригрезился, чрез окно в спальню шмыгнула баба Яга и не успела из ступы вылезти, сразу в ноги к Колобку бухнулась. С причитаниями-завываниями, как это они распрекрасно умеют. «Защити, отец родной, сиротинушку, от зла несусветного! Не дай над дитём, мать-отца позабывшего, худое что сотворить!» Поднял Колобок её на ноги. «Ты, что это, баба Яга, никак струсила, что ли? Ты ж сама кого хошь обидишь и по шеям накостыляешь. Вон, Кощей Бессмертный месяц тому лично мне откровенничал, дескать, так ты его приголубила». «Не верь ему, бриллиантовый мой, соврёт, проходимец, и копейки не спросит. Клевету только возводит зазря!»
   Что делать? Пришлось проявить гостеприимство, и предложил выделить ей палату с охраной. И что учудила старая?! Сама попросилась в темницу, чтобы обязательно узилище как можно глубже под землёй  находилось. Пришлось прихоть бабью исполнить. «Пусть посидит, подумает, - сказал про себя Колобок, когда доложили о выполнении задания. – Глядишь, к утру успокоится, сама на свет божий попросится».
   По дальней связи Кощей Бессмертный поутру просемафорил. Сообщил, уж на что его девы неприглядны, кривы и косоглазы, и тех похитили. Спрашивает, что делать. Готов хоть сейчас из своей далёкой горной страны прилететь и возглавить или всё войско, или часть его, Колобку решать, а женщины, хоть и кривы они да косоглазы, но всё ж его любимые. Выручать надо.
   Ответил Колобок открытым текстом, мол, прилетай, лишние руки, даже бессмертные, в войске пригодятся.
   С сочувствием прислал письмо Водяной. Тоже полное тревоги и переживания за будущее. «Как жить после всего этого прикажешь?» Сказал бы Колобок, да сам не знал, и подсказать, готов квашнёй клясться, некому.
   Леший да кикимора берестяную грамоту по старому обычаю прислали. Письмом ответным успокоил и словом добрым обнадёжил; слово доброе, как известно, камень крошит.
   Один Кот Баюн не впал в депрессию.
   Умник Всея тридевятого царства тридесятого государства на зря так назван. «Нужно, Колобок, - без стеснения разлёгся на ковру у печи Кот, - найти способ отыскать зло прилетевшее и нейтрализовать. Желательно, бесповоротно». «Подскажи, - предложил Колобок. – Кто у нас Умник великий». Кот Баюн съел до донышка полный кувшин сметаны, вылизал стенки. «Как ни тяжела задача, а решение отыщется. Найди примету или зацепку, что выделяется из общей картины. Ты ж царь!» - сказал и растворился прямо посреди палаты.

                8

   Не открою бином Ньютона и не соберусь утверждать, жизнью проверено, одна светлая и даже не очень мысль может посетить одновременно двух человек. Живут они, не зная, о существовании друг друга. И вдруг среди ночи, или дня, приходит озарение. Воплощение в жизнь зависит от личностных качеств индивидуума.
   В нашем случае Иван-дурак, Иван-царевич и Емеля, благополучно добравшийся до Стольного града в кратчайшие сроки с помощью волшебного клубочка, сошлись-встретились посреди города на оживлённой улице. Стали и смотрят насуплено в очи друг другу.
   - Не могу боле сидеть, сложа руки, - первым молвил Емеля. – Мочи нет бездействовать, как подумаю, что моя Варенька…
   Похлопал по плечу друга Иван-царевич. Утешил словом.
   - Не у одного тебя горе, - говорит он. – У меня тоже душа не на месте. Смотрю на возню бестолковую в тереме Колобка и содрогаюсь. Штаб создали, донесения получают, приказы издают, войско собирают. Результат – где? нет!
   - Так, а я о чём! – вспыхнул, как солома от искры, Емеля и посмотрел на Ивана-дурака. – Пошто ты молчишь?
   Пожал плечами Иван-дурак.
   - Разве словом обух перешибёшь? – с деланным безразличием тянет слова и, напрягшись, заканчивает резко: - Вот вы сейчас оба красавца стоите, о судьбе своей плачетесь, от бездействия страдаете. Один по Варьке печалится, слюна с губы виснет. Другому без сестрицы моей свет не мил.
   - Что прикажешь? – удивился экспрессии друга Емеля.
   - Не молчи, братец, - умоляет Иван-царевич.
   Состроил Иван-дурак глупую рожицу.
   - Что могу я, кого дураком кличут, предложить умного? Это вы, светлые головы, вот и решайте. И решайтесь, время не терпит!
   - Однако про штаб твоё предложение, - не унялся Емеля.
   - Так, то было озарение, - сказал Иван-дурак и бросил, будто коня кнутом подстёгивая: - Думайте!
   Поломали головушки буйные Емеля и Иван-царевич.
   - Не дожидаясь общего выступления, сами поедем на поиски зла и с ним сразимся, - говорит Емеля.
   - Точно! – загорелись глаза огнём справедливости у Ивана-царевича. – Прямо сейчас!
   - Криво – потом! – оборвал Иван-дурак.
   - Ты чего? – растерялся Иван-царевич.
   - А того… Как без плана?
   Потёр азартно руками Емеля.
   - Есть, братья, план!..
   - Щука, поди, на расстоянии подсказала, - подначил Иван-дурак. – Ты же без её слова заветного шага не ступаешь!
   Отмахнулся Емеля, сердито брови нахмурив.
   - Отказался от её услуг.
   Иван-царевич опешил.
   - Да, поди ж, ты!..
   Иван-дурак не поверил.
   - Добровольно?
   Важно расправил плечи Емеля.
   - Конечно. Решил. Довольно чужим умом жить. Пора свою проявлять инициативу.
   Иван-дурак посмотрел ошеломлённо на Ивана-царевича.
   - Слышал?! И кто из нас дурак после этого? Добровольно такого счастья лишиться!
   Похлопал в ладоши Иван-царевич, обращая на себя внимание.
   - Повеселились и, будя! Что за хитрый план у тебя, Емеля?
   - С чего решил, план хитрый?
   - Без хитрости супротив неизвестного противника в одиночку не выступить. Что-то да есть про запас.
   - Твоя, правда.
   Кратенько, ёмко изложил Емеля свои мысли, хотя. Признаться, ничего нового в них не было. Собраться втроём, взять провианту, доспехи и оружие и выступить ночью тайком, не ставя никого в известность. Первыми найдём следы ирода, проучим и выручим наших женщин.
   Высказался Иван-царевич в том ключе, что там, у него в плену, не только наши женщины, много других поворовало зло.
   - Сколько есть женщин, всех и выручим, - решительно закончил Емеля и посмотрел героем на друзей.
   Спросил и Иван-дурак:
   - Даже Колобка не известим?
   - Да!
   Покачал головой Иван-дурак.
   - Не справедливо по отношению к нему. Много добра для меня сделал. И семье.
   Поддержал его Иван-царевич.
   - И мне много чем помог.
   Вдохнул на полную грудь Емеля и выпустил воздух.
   - Если рассказать, где тайна и хитрость?
   Засомневался Иван-дурак.
   - Прямо не знаю. На душе что-то муторно. Надо хотя бы письмецо оставить. Вдруг с нами что случится, будут знать, куда поиски направить.
   Скрипя сердце, согласился Емеля.
   - Хорошо. Письмецо, так письмецо. Спрячь так, чтобы в первый же день не обнаружили! Понял?
   Сияя взором, воскликнул Иван-дурак:
   - А то!
   Наступила ночь. Непроглядная и полная страхов.
   Преисполненная решимости храбрая троица миновала все заставы, выставленные по всему городу и на окраинах, усиленные в виду чрезвычайного положения. Тяга сразиться с неведомым злом двигала их на хорошие поступки и шла впереди них удача, также любовь к близким и повышенная справедливость.
   Первый отдых устроили под яблонькой. Предложила отведать им яблочек наливных, отведали и вступили с нею в беседу. Жаловалась яблонька на то же, что и все. Успокоили, её добры молодцы. Сказали, идут со злом сражаться. Благословила их яблонька и дала в дорогу яблочек сладких.
   Второй раз стали отдохнуть близь печи, искусной печь разные пироги. Отведали её стряпни. Поблагодарили. И она попечалилась им. Поведали ей тоже, что и яблоньке. Благословила и печь их на ратный подвиг. Дала в дорогу пирожков.          
   Первая попавшаяся им на пути деревня встретила их мёртвой тишиной.
   Ни собачьего бреха, ни коровьего мычания, ни блеянья коз и кудахтанья кур.
   Остановились они на околице и смотрят на чёрные провалы избяных окон. Нигде огонёк не теплится.
   Поехали тогда по улице, эхо копыт от одной избы к другой перебегает.
   Вскрикнул внезапно Иван-дурак и за шею схватился и крикнул в темноту.
   - Ежели озоровать будете, дубиною обхожу, мало не покажется!
   Чёрная размытая тень проскочила от ближайшей избы, за ней ещё с десяток. Остановились невдалеке от добрых молодцев.
   Разглядел тёмные фигуры Иван-дурак.
   - Мужики, что же это вы гостей камнями встречаете? Это я, Иван-дурак, со мной друзья: Емеля и Иван-царевич.
   Отделился от группы один, кряжистый по виду и годами пожилой, похожий на войта деревенского.
   - Простите, добры молодцы, – степенно ответил он, стоя безбоязненно перед конём Ивана-дурака. – Я войт деревни. Знаете, какое лихо случилось…
   Ответил Емеля.   
   - Сами пострадали, едем сестёр-матерей выручать.
   Продолжил войт.
   - В том то и дело. Под личиной лиха разбойные люди творят беспорядки. Грабят, со двора, из изб всё выносят. Нет боле порядка. Вот и на вас подумали, очередная ватага разбойничья решила поживиться.
   Отказались от угощения друзья, попросили не серчать за отказ. Испили воды ключевой, тронулись в путь. И повсюду встречались на пути деревни и сёла, где крик да вой стояли  до небес. И в каждом поселении обращались старейшины и старосты с просьбой найти и наказать злую силу. Почти в каждой деревне находились мужики и юноши, пожелавшие идти с ними врага воевать.
   От села к селу, от деревни к деревне, росла численность отряда.
   В один день вышли в чисто поле и остановились возле камня. А на камне том написано: «Налево пойдёшь – коня потеряешь. Направо пойдёшь – жизнь потеряешь. Прямо пойдёшь – себя позабудешь».
   Прочитал Иван-дурак вслух слова сии и обратился к друзьям да к войску, что, дескать, делать будем. Куда ни кинь, всюду клин.
   Поднял копьё вверх Емеля.
   - Думаю я так. Коли ничего хорошего ни одно направление не сулит, то выбираю левое. Коня потеряю? На воде вилами писано. А и потеряю, пеше дойду до врага и сражусь. Лучше погибнуть с почестью, чем жить в угнетении.
   Попрощался с друзьями и повернул коня налево. Присоединились к нему те, правду слов с ним разделившие.
   Поднял булаву Иван-царевич.
   - Слов бисер сыпать не стану. Выбираю правое направление. Коли жизнь терять, так со славою. Не у нас ли говорят, двум смертям не бывать, а одной не миновать.
   Натянул поводья, повернул коня направо. Последовали за ним те, кто правду слов с ним разделил.
   Остался перед камнем с небольшой группой мужиков, кто вилами вооружён, кто косами, Иван-дурак.
   - Друзья выбор сделали. Осталось одно направление – прямо ехать. Себя позабыть постараться надо. А ведь можно и вернуться. Ну, что, войско моё малое: или грудь в крестах, или голова в кустах?

                9

   Если долго сидеть в темноте, начинают обостряться незадействованные чувства.
   Так произошло и с Василисой прекрасной. Обострился слух, подушечек пальцев чувствительность возросла. Малейшее движение воздуха кожей лица ощущала.
   Не спит она не первый день, а который, счет времени потеряла. Пробовала Василиса Прекрасная дедовский способ: представила своё детство, матушку да батюшку; как в школу за знаниями с книжками и тетрадками бегала. Да всё напрасно. Одна темнота перед взором. Что ни делай. Пыталась уснуть, считая баранов, в книжке одной мудрёной в детстве вычитала. Один очень умный целитель восточный советовал. Считай баранов, собьёшься со счёту да уснёшь сном крепким да здоровым. Ена каком она нонче баране остановилась? На тысяча восемьдесят первом!..
   Вздохнула тяжело Василиса Прекрасная, судьбину свою горькую проклиная, и почувствовала, как нечто начинает её мять-тискать. Тьма немного рассеялась, увидела Василиса прекрасная длинные желтовато-матовые щупальца, от них исходил свет, тянущиеся к ней отовсюду и за руки-ноги да за тело хватающие. Пыталась она сопротивляться, не смогла. Только сильнее сжимались щупальца вокруг стана, жёсткой хваткой за неё уцепившиеся. Хотела крикнуть, не смогла, грудь кольца обвили, дыхание заперли.
   Испугалась Василиса прекрасная, что зло невидимое щупальцами своими до смерти её удушит.
   Вырвался всё-таки из уст её крик, горем наполненный. И тотчас понеслись крики со всех сторон. Плач послышался горький.
   Рассмотрела Василиса прекрасная, перед тем, как сознание её покинуло, огромные клубящиеся облака жёлто-серого тумана. Усилился запах тлетворный. Смех ужасный, души пожирающий, разлетелся по тайному узилищу, от которого у узниц в горле застревали звуки.

                10

   Масштаб несчастья поражает воображение.
   Стоит перед картой тридевятого царства тридесятого государства Колобок и хмурится. Почти не осталось места, куда бы ни был воткнут красный флажок, которым помечают селения, где побывало зло. Несчастьем оказалась охвачена страна почти на две трети территории.
   Картина прояснилась наполовину. Осталось свет пролить на вторую – где обитает зло. И ребус этот решать необходимо быстро.
   Колобок прислушался к себе. В ушах шумело, в затылке саднило, виски, будто изнутри ударами кувалд вышибают. Глаза слезятся. От усталости ломота. «Не помешало бы отдохнуть, - подумал Колобок, но сразу же отмёл эти мысли. – Отдохнём, когда от горя-несчастья избавимся».
   Подошёл к столу и начал вдумчиво изучать донесения.
   Всюду, всюду одно и то же: малые дети кричат, матерей лишившись, мужья готовы самосуд с любым подозрительным прохожим учинить – когда это было? Читает Колобок донесения, были бы волосы, давно торчком встали, знакомые названия видит и, нет-нет, бросит косой взгляд на карту.
   Верный воевода Полкан войско собрал, ждёт сигнала. Утром сообщили, что три добрых молодца, Иван-дурак, кому, как не ему, Иван-царевич, ну, а этот-то куда, и Емеля, щучий любимец, в час ночной тайком покинули Стольный град. Отправились самостоятельно решить проблему. Разуверились, видимо, в дееспособности верховной власти. Это весьма плохо. Это крайне отрицательно. Если себя ведут так, можно сказать, не чужие люди, к кому всегда относился с полным доверием. Тогда какой реакции ожидать от посторонних и говорить о поддержке со стороны? Ещё письмо от них лежит нераспечатанным, что написано, и так знамо…
   Вот снова в дверь проскользнуло тенью Лихо.
   - Хоть бы ты чем утешило, - с пустой надеждой сказал Колобок.
   Тяжело вздохнуло Лихо.
   - Что сейчас ни скажи, ничто не утешит. Слышал про Иванов да Емелю?
   Махнул рукой Колобок.
   - Да слышал!..
   - Хорошо поступили, али нет?
   - Ты, Лихо. Вроде с лестницы не падало, затылком о ступени не билось, - удивляется Колобок. – Как можно чёрное белым назвать?!
   Снова горестно вздохнуло Лихо.
   - Можно, царь-батюшка, можно. И без зазрения совести можно тайком ускользнуть от отца сердечного, бросить его один на один с бедой.
   Попытался колобок оправдать Иванов и Емелю.
   - Так они же зло искать отправились!
   - О них ли речь? – Лихо прошлось из угла в угол палаты, оборудованной под штаб. Карты рассмотрело, донесения полистало. – Мало ли таких, что на словах герой, а до дела дойдёт – штаны с дырой.
   Истошный вопль сотряс стены.
   Изменился Колобок в лице.
   - Что это?
   Крик снова повторился, усилился, передаваемый из уст в уста коридорами терема по палатам.
   - Ещё одно похищение, - рассеянно ответило Лихо. – Даже могу сказать, кого на этот раз. Прямо отсюда, в сию минуту. Из подвалов глубоких.
   Страшная догадка бросила Колобка в озноб. Прогнал её. боясь даже думать об этом.
   Попирая всякие приличия, этикеты и требования, в палату штабную ввалились двое из ларца, очень бледные с лица. Глаза горят от страха, губы трясутся.
   Молвят разом:
   - Не вели казнить, а вели миловать…
   - Да чтоб вас всех почечуй пронял! – топнул ногой Колобок. – Говорите, что случилось.
   - Не доглядели, царь-батюшка, не уберегли. Сами в догадках, как случилось.
   Если привести к общему знаменателю сказанное ими и повторенное от страха много раз, вырисовывается следующее. Бабу ягу посадили в самый глубокий подвал, где солнца света нет, и где по просьбе Яги даже свечи не зажигали. Боялась карга, костяная нога света, говорила, все беды от него. Сторожили её, как царь-батюшка и повелел. Неусыпно отделением часовых с командиром. Сменялись каждые два часа. Во время смены караула, опять-таки, по приказу Колобка, окликал бабу Ягу командир сдающий смену. Она отвечала. Также поступал командир принимающий. И вчера, и позавчера, и третьего дня тому всё шло, как предписано. Пришёл час смены, кличет командир первый, мол, баба яга, ты жива ль ещё, моя старушка. Она же в ответ, погоди малёхонько, вот развеется туман, выйдет она отсель и покажет костяную ногу и ступу железную. Затем принимающий повторил процедуру.
   Когда же час назад пришла новая смена караула, командир, сдающий смену, как обычно, как дела, баба Яга. Она отвечает, под тебя пока не легла. Тогда и командир, принимающий смену, мол, отзовись в окошко, дам тебе горошку. А в ответ тишина. Только послышалось звонкое хлюпанье внутри. Словно кто-то в узилище бабы Яги воды налил и по ней топает. Потянуло сквозь замочную скважину такой вонью, что солдаты, многое на веку своём повидавшие, чуть сознание не потеряли. Потом голос бабы Яги послышался тихий. Почти не различимый. Кинулись тотчас дверь открывать. Открыли. Зашли с зажжёнными фонарями. Смотрят, бабы Яги след простыл. В воздухе вонь висит невыносимая и пол залит вязкой грязью.
   - Как же так! – воскликнул Колобок и посмотрел на Лихо. Тот в ответ пожал плечами и скривил губы. – Это что же выходит, не уберегли ту, которая сама сто очков форы любому обидчику даст?
   - Не уберегли, - застонали оба из ларца. – Ни стены ему не помеха, ни караул. Ничего не боится. Умыкнул бабу Ягу!
   Колобок ошарашено осмотрелся.
   - Вот и не верь потом, когда говорят: у семи нянек дитя без глазу…

                11

   С большим трудом удалось Алёнушке сном забыться.
   Притерпелась к запаху, поначалу дух воротившим, перестала замечать, что и от самой попахивает потом кислым да телом грязным. Находясь посреди клоаки, источающей зловония, трудно остаться чистым.
   Спит Алёнушка, сон видит. Сидит она на высокой ели в образе белки и окрестности высматривает. С ветки на ветку для разнообразия прыгнет, вниз к комлю спустится, коготками острыми за кору цепляясь.
   Думает Алёнушка сквозь сон, что же она выискивает да высматривает. Сама тем временем, забралась на самый верх ели и тонкий ствол под её весом гнётся-качается.
   Прекрасный вид с высоты открывается. Высоко сижу! Далеко гляжу! Виден лес, уходящий за горизонт пышными зелёно-коричневыми волнами крон. Степь видна. Во-он далеко, перекати-поле, прыгает как мяч. Воздух чист над степью, расплавился теплом, от земли идущим. Не стоит на месте, движется. Степь сухим языком уткнулась в синий океан неба.
   Равнина зелёная, поросшая высокой сочной травою, ветром колышимая, как праздничное покрывало смотрится. Всё в ярких узорах диких цветов полевых. И вот вдали появляется фигурка. Это человек, во всю прыть на быстром скакуне несётся. Не распознать его, кто он: корзно алое на ветру на ветру плещется. Приближается всадник. Ёкает сердечко у Алёнушки во сне: узнала своего любимого Ивана-царевича. Едет-торопится избавить её из полона…
   - Здесь я, Иванушка! – закричала Алёнушка и проснулась…
   Варвара, недаром, что краса, а и то пообвыклась со своим положением.
   Уже больше не вскрикивала брезгливо, не трясла перстами, когда невзначай касалась грязной, липкой, вонючей стены. Всё одно, негде их помыть. О сарафан вытирала, так и он вскоре стал не чище стен.
   В отличие от Алёнушки, Варенька сидела на берегу широкой полноводной реки на деревянных мосточках, вода босы ноженьки волнами щекочет.
   Смотрит Варенька, ладошку козырьком ко лбу приставив, от солнца яркого защитой, на другой, далёкий берег реки. Тонет он в прозрачно-синей дымке. Знает Варенька, суженый её Емеля должен приплыть с того берега. Смотрела, да просмотрела: плывёт через реку ладья расписная, носом воду пеня. На мачте парус белый с орнаментом в виде красного солнышка туго наполнен ветерком свежим. Стоит на носу Емеля. Ветер речной кудрями русыми играется. На Емелюшке – ох, как сердце ёкает! – белая косоворотка шелковая с вышивкой алыми нитками вокруг ворота и рукавов.   
   Подпоясан шнурочком кожаным с бляшками блестящими, на серебро, дроля, не поскупился, - ишь, как принарядился! Чёрные штаны в полоску белую заправлены в синие сафьяновые сапоги, голенища гармошкой собраны. Смотрит Емелюшка в направлении Вареньки. Высматривает её, зазнобу сердешную. Нашёл и давай руками махать…
   Вскочила и Варенька на досточки мокрыми босыми ноженьками, в одной руке коса, её краса, с лентами алыми вплетёнными, другой машет дролечке…
   - Здесь я, Емелюшка, здесь! – открывает светлы оченьки, а вокруг темнота узилища…

                12

   Что ни говори, а войт Смысловки Макар Розга, довольно крупной и зажиточной деревеньки, был мужиком упёртым. Про таких, как он, в далёком будущем напишет замечательный поэт-классик следующие, характеризующие эти упрямые натуры, строки:

                Мужик, что бык: втемяшится
                В башку какая блажь –
                Колом её оттудова
                Не выбьешь: упирается…1

   Вот втемяшилось Макару во чтобы то ни стало, в ближайшую неделю2 с особым размахом отметить сватовство своей дочери. Ох, как его уговаривали старые люди: Макар, остынь, погляди, что в соседних деревнях да весях творится. Погоди чуток, пройдёт времячко, со злом справятся, порядок

1 Н.А. Некрасов. поэма «Кому на Руси жить хорошо».
2 Воскресенье (устар.)
наведут, тогда и гуляй-веселись, сколь душе угодно. Макар, просили всем миром, не упирайся! Не буди лихо, пока оно тихо. Но куда там, мы ж порода
особенная, на нас где сядешь, там и слезешь – в лицо смеялся Макар просителям. «Как решил, - заявил он, кулак в стол впечатав, - так и будет. А коли кто пердежа мышиного боится, тот пущай в за избами хоронится. Таково моё мужицкое крепкое слово!»
   Покачали головами люди, ну, да, что взять с быка упёртого. Махнули руками, делай, что хошь. Горбатого могила исправит.
   Развернулся Макар по всей широте своей прекрасной.
   Браги выстояли сотню кухолей глиняных, медовуха созрела в подвале, кур-гусей-уток забили бабы почти сотню, поросят молочных скупил по всей округе; нафаршировали и запекли их почти семь десятков. Сдобы разной испекли пекари без счёту.
   Говорил Макар, щедростью своею похваляясь, пусть каждый прохожий зайдёт в мой дом, знакомый али чужой, не встанет из-за стола мово голодным и трезвым. Выйдет сытым и пьяным, и будет со мной всю ночь танцевать и песни петь. А пойдёт домой, дам ему для деток евоных пряник медовый, бублик маковый и калач сдобный!
   Пришла неделя и вся деревня собралась на зелёном лужку при речке Быстрой. Установили столбы высокий, наверху колесо тележное прикрепили, верёвки увитые цветными лентами привязали – катайся, народ, на карусели. Второй столб поблизости вкопали и повесили наверху призы: для мужиков – сапоги юфтевые; для женщин – ожерелье коралловое; для юношей – гармонику; для девиц – шали узорчатые красные.
   Столы с яствами во всех концах лужка зелёного стоят. Подходи, честной народ, ешь да пей, набивай живот!
   Солнце ярко светит на небе безоблачном.
   От реки прохлада свежая волнами накатывает. Водят хороводы люди, песни поют. Жалобно плачет жалейка; весело звенят бубны; разливается трелями гармошка; ложкари да гусляры стараются, сил, и глоток не жалеют.
   Смешно, весело и спокойно народу.
   Цыгане с медведем ручным на поводке между народу крутятся. Мужики с улыбкой на медведя посматривают. Женщины и девушки голосисто вскрикивают, рты, прикрывая ладошками.
   Пристаёт цыган к людям: «Дай, тётя, рублик, мишка подарит бублик!» И дарили… Давали цыгану оборотистому то медную монетку – гривенник, то серебряную копейку. И с визгом брали из лап медвежьих девушки бублики. Задорно смеялись. Самые смелые девицы с медведем Камаринскую отплясывали.
   Утро прошло, а всё идет по задумке.
   Ни драк тебе, ни потасовок. Глядят за этим войтом Макаром Розгой                поставленные особо мужики. Следят также, чтобы никто не уклонялся испить чарку браги пенной или кубок медовухи ядрёной за счастие дочери войта.
   Вот ладья солнечная полнеба проплыла.
   А веселье в самом разгаре. Молодёжь своими играми развлекается. Люди постарше в иных забавах находят увлечение. Совсем уж старые сидят на лавках, намётами1 крытых, под навесами льняными в тени, чтобы солнце голову не напекло.
   Никто ничего не уразумел; все друг другу опосля признавались, что подумали, яко очи их ослепли. Густой мрачности тень накрыла солнце, и стал день темнее ночи. Не разглядеть руки вытянутой.
   Паника поднялась повсюду. Крики да ор слышны. Мужики крепким словцом речь приправляют; женщины визгом сопровождают. Мечутся, словно слепые. Бьются лбами, стукаются плечами. Честерят на чём свет стоит приключившееся недоразумение.
   Также учуяли все, как исчезли из воздуха ароматы и запахи луговые. Появились, как аркан на шею, удушливые испарения прели и гнили. Да наполнилось вдруг пространство какой-то вязкой субстанцией. Склизкой на ощупь и неприятно пахнущей.
   Вдвое, а то и втрое возросла паника.
   Люди бегают, оскальзываются на траве, падают, вымарываются. Не поймёшь, то ли кто кого зовёт на помощь, то ли вспоминает добрым тихим словом.
   Сколь сей морок длился, как ни пытались вспомнить, всё тщётно. Настолько великим оказалось душевное потрясение. А ещё более великим стало, когда тьма развеялась, остался витать в атмосфере неприятный запах, узрел народ и удивился. Трава зелёная покрыта толстым слоем грязи, маслянисто она под солнцем блёклым блестит-переливается, пузыри пускает; лопаются они, и новые струи вони воздух сдабривают.
   Река покрылась чёрной пеленой мусора, где листья прошлогодние с сучьями и ветками гнилыми вперемешку на ленивых волнах медленно качаются.
   Столбы с каруселью и призами из земли выворочены, будто кто огромный ногой ступил и только комья земли в воздух полетели.
   Испугались люди. Прошла первая волна ужаса, пришла вторая.
   Не сразу до мужиков дошло, самых красивых жён-дочерей нет.
   Не обнаружил и войт Макар Розга дочь свою. Вмиг протрезвел. Да как зарычит:
   - Всё на свете простить могу, а вот за доченьку мою любимую самому наизлейшему разбойнику на свои кулаки его власы намотаю!

                13

   А тем временем и во стольном граде не всё гладко.
   Летят косяками птиц перелётных сообщения одно тревожнее другого. Извещают с мест, что в одном или другом селе происходят волнения. Пока
1 Коврами.


справляются поставленные коменданты с возникающими трудностями, как
могут народу объясняют сложность сложившейся ситуации. Что настолько она тяжела, что с кондачка не решить. Нужно крепенько обдумать, обмозговать. Спешить – людей смешить. Да и не тот случай нонешний, когда спешка необходима. Другими словами, удаётся пока что утихомиривать народ, но сие до времени. Чувствуется определённо, назревает что-то пренеприятнейшее. В воздухе летают флюиды отрицательной направленности, друг с другом сталкиваются, искры высекая.
   Сегодня с утра, не успел Колобок умыть лицо, влетает к нему Дед.
   - Царь-батюшка, слушай, что только в столице деется! Ходят посреди люда городского подозрительные личности, открыто и не прячась, говорят вслух, власть твоя ослабла, более не можешь быть верховным параклисиархом1 для своего народа. И как стратиг2 войска царского безграмотен в принятии решений. В общем, говорят они, смуту сея в головах народных, нет в тебе больше решимости и решительности. И называть тебя надо не Колобок Стремительный, а Колобок Кунктатор3. А означает сие…
   Поморщился Колобок.
   - Знаю, что оно значит. Скажи, Дед, как на духу: ты и сам такого же мнения?
   Икнул Дед от испугу.
   - Да, чур, меня, царь-батюшка, - с промедлением отозвался он и посмотрел по сторонам с опаской, будто ждал чего. – Мало ли кто чего говорит. Язык-то он без костей. Я же рядом с тобой давно, и знаю, каков ты из себя.
   - А каков я, Дед, из себя? – сразил поставленным в лоб вопросом Колобок. – Отвечай, не таясь.
   Отвёл Дед в сторону взгляд. Вздохнул протяжно и тяжко.
   - Смотри мне в глаза, пожалуйста!
   Повернул голову Дед и посмотрел прямо в очи Колобка.
   - Мы с тобой, Колобок, связаны одной цепью. Друг без друг, прекрасно понимаешь, полное отрицание. Коли что случится с тобой, грудью встану и, ежели что, первым смерть приму!
   Расплакался Дед от избытка чувств, его охвативших. И Колобок открыто утёр слезу в глазу.
   - Понимаешь, Дед, срочно нужно предпринимать что-то радикальное и действенное, чтобы был результат, и народ тогда успокоится. Но вот что. ума не приложу! Бьюсь над этой загадкой уж вторую седмицу, а всё равно топчусь на месте. Может ты, Дед, подскажешь. Сроку жизни твоей поболее моей, опытом умудрён. Возможно, видишь, что такое со стороны посторонним взглядом, что мне примелькалось. Око могло замылиться и пропустить главное.
   Ответил Дед не сразу. Подумал, уперев подбородок в руку.
1 Заступник, утешитель.
2 Руководитель, полководец.
3 Медлительный, нерешительный.

   - Нет, – говорит. – Хоть и богат опыт, но с этим злом-несчастьем, да такого громадного размаху, что почти все страны-государства пострадали, сталкиваюсь впервой. Не обессудь, любезный, помочь ни словом, ни делом не в состоянии. Ты – царь. Тебе и надо проявить высшую прозорливость. Найти решение, где никто и не догадался бы. И тогда отыщется ниточка, за которую, потянув, клубочек шарад и загадок размотается.
    - За прямоту спасибо, Дед, - молвит Колобок. – Что хоть так в трудное время поддерживаешь.
   Зыбкую идиллию спокойного времени прервал отрок Василий, приставленный к штабу посыльным. Влетает кубарем в палату и бухается на колени, бьёт челом в пол: дрожит пол, стены вибрируют.
   - Беда-а-а! – голосит Василий. – Беда-а-а! царь-батюшка! Собралась толпа перед парадным крыльцом. Митингуют люди. Кричат что-то страшное. Волнуются. Готовы терем приступом брать. Послали меня войсковые офицеры и Полкан за тобой, чтобы отвёл тебя в место тайное, дабы там пересидел смуту.
   Взорвался Колобок.
   - Не хватало ещё царю от своего народа прятаться! Раз пришли ко мне люди – выйду! Выйду и поговорю. Узнаю, что хотят, на что надеются. Подать одежду!
   Влетела Анфиса, заведующая царевым гардеробом. И с порога ласково щебечет:
   - Парадный кафтан, шитый золотом, серебром, украшенный каменьями драгоценными.
   Грозный взгляд бросил Колобок на Анфису.
   - Ещё чего! – говорит жёстко. – Не досуг павлином разряженным выходить нынче. Чего зря народ беспокоить. Подать лапти, штаны и косоворотку.
   Ровно минуту стоял Колобок перед дверьми закрытыми, слушал неразборчивый гомон толпы, прежде чем выйти. Затем приказал страже уйти, сказал, что как царь вполне сможет со своим народом словом договориться. Не справится, не судьба…
    Поправил Колобок косоворотку, разгладил складки, толкнул руками высокие резные деревянные полотна дверей. Легко разошлись они наружу.
   Смотрит народ, двери распахиваются и умолк моментально, в ожидании.
   Не спеша, медленно, нарочито спокойно вышел на свет дня из сумрака покоев Колобок и поклонился народу, собравшемуся перед крыльцом. Затем спустился на одну ступеньку (отметили в толпе многие его шаг и приняли, что себя почитает он с ними за равного) и остановился.
   - Здрав буди, народ честной! – улыбаясь, говорит Колобок.
   Зашумела, как морской прибой, толпа.
   - И ты будь здрав, царь-батюшка! – услышал он в ответ.
   - С чем пожаловали, люди добрые, - сказал и тотчас поднял правую руку, призывая к молчанию. – Изложите внятно требования. Говорите по одному. Не на базаре, чтобы горлом брать. Итак, слушаю!
   Стушевались люди простым к ним обращением. Сразу показалось всем пустым то негодование с каким пришли, до того сдававшееся стройным и логичным, пока не вышел к ним царь-батюшка в простой косоворотке и лаптях. Покаялись внутренне, подогревали худые людишки, сразу куда-то запропастившиеся, интересы тёмные, речами медовыми в уши льющиеся. И знал каждый отдельный среди собравшихся, и все вместе, что сказать в то время. Да так, чтоб терема от силы слов в порошок рассыпались. А на деле оказалось, без вожака все слова приготовленные пшик и мусор. И заволновался кое-кто из стоящих перед царём.
   - Что же молчите? – обращается Колобок к народу. – Что молчите, граждане и народ мой сердцем всем моим любимые? Не знаете, что сказать? Минуту назад знали, да забыли. Так, что ли? Получается, с хорошим ли сюда умыслом шли, а? – Колобок всмотрелся в лица людей, стоящих в первом ряду. – Вижу я, пришли ко мне люди разумные, мастеровые, искусству обученные, грамоту знающие, а пошто же ведёте себя так, будто врагам нашим многочисленным на руку играете? Подстрекателей слушаете, в домах своих привечаете. Речи их вольные головы вскружили. Чем купили они вас, сами за тридцать сребреников продавшиеся? Какой мошной соблазнили?
   Помолчал Колобок, слушая в ответ тишину установившуюся.
   - Вот ты, например, - указал Колобок на мужика в атласной рубахе и брюках. – Как зовут тебя?
   - Фёдор. Мастеровой. По кузнечному делу мы, - отвечает, смутившись, мужик.    
   - Что за нужда тебя ко мне привела? Подать великую платишь? Али мзду требуют?
   - Нет.
   - Так что? – спрашивает Колобок Фёдора-кузнеца.
   Обратился с такими вопросами Колобок почти к полусотне человек, и никто не удосужился дать внятного ответа: что его привело к царскому терему.
   - Да что же вы, граждане милые, делаете!.. Вместо того, чтобы помочь в трудный час, подкоп роете под устои, по которым живёте. Отцы-деды-прадеды ваши жили! Смотрю, пришли с транспарантами. Требования на них написаны. Согласен, законные требования и нужные! Огласите, не бойтесь, что там, ну, вон на том написано. Коли уж пришли по зову сердца, а не кто-то вручил в руки древки с тряпками и пошли, как телята неразумные. Читайте, я послушаю!
   После минутного шевеления в народе раздалось:
   - Немедля верните наших жён, матерей, сестёр!
   Отвечает Колобок.
   - Что ж, замечу, требование полностью справедливое. Верните - это слово мне почему-то режет слух. А вам? Нет? Почему кто-то должен вам их вернуть? Почему бы вам не примкнуть к цареву войску и пойти матерей, жён да сестёр самим вызволять? Почему кто-то посторонний должен решать вашу проблему? Думаете, отлежитесь на печи или, вот, как сейчас, придёте, погорланите, тряпками красными помашете, а другие будут биться насмерть за ваших любимых женщин? Ну, вызволят их, вернутся они и спросят, а что же вы для нашего освобождения сделали? Что вашим женщинам молвите? Что молчите? Прав я али нет?!
   - Прав! – послышалось в толпе. Народ пришёл в движение. Понемногу постарались стать ближе к крыльцу, чтобы лучше видеть и слышать царя-батюшку.
   - Следующий лозунг читайте!
   - Куда смотрит царь?
   - Во дела, честной народ! – удивился Колобок. – Да на вас вот смотрю и диву даюсь. Или глупыми родились, или внезапно массово поглупели.
   - Нет! Не поглупели!
   - Наслушались всякого от разного сброда!
   - Прав, царь, нужно сообща вызволять…
   Минут двадцать волнение в народе волнами колыхалось. Слушал колобок, слушал и снова поднял правую руку.
   - Хорошо, что вы сами скинули с глаз наведенный морок, - говорит Колобок. – Читайте следующий!
   - А, может, не стоит, царь-батюшка?
   - Стоит, стоит! – смеётся Колобок. – Только вы не прячьте-то транспарант. Разверните, пусть его все люди прочитают, написанное переварят и проникнутся!
   - А нужен ли нам такой правитель? – с неохотой прочитал некто из толпы.
   Звенящая тишина установилась на площади перед царским крыльцом, слышали люди листа трепетание на молодой берёзоньке.
   - Сами вопрос задали, - серьёзно говорит Колобок. – Самим и отвечать.
   - Нужен (робко)…
   - Не слышу!
   - Нужен (смелее)…
   - Не слышу! – чеканя каждое слово, произнёс Колобок громким голосом.
   - Нужен! – взревел народ радостно. – Прости нас, чад неразумных!
   Встретил Дед сразу, едва Колобок вошёл в терем. Говорит, мол, беспокоился за тебя, как увидел, вышел ты один на крыльцо к народу, а настроения витали в толпе не добрые. Стоишь один-одинёшенек, как отважный богатырь перед войском вражеским, так сердце и зашлось. Ну, думаю, растерзают оне моё красное солнышко, на мелкие кусочки. Простым глазом видел, умело завели людей. Чиркни искру, и вспыхнут, как порох. Но ты оказался на высоте. Ну. Точно богатырь былинный! «И ещё скажи, царь-батюшка, - говорит Дед, - Бабка интересуется, и мне любопытно: правду бают, баба Яга из подземелья пропала?» «Правда! – ответил Колобок, - истинная!»

                14

   Перманентное состояние безызвестности не внушает оптимизма. Простора для действий нет. Узилище узко, темно да длинно. Грязь и вонь усиливаются. Мерзкая вязкая жижа покрывает ноги выше щиколоток. Разъедает кожу, впитывается в кровь. День ото дня состояние ухудшается. Боли внутри усиливаются. Тяжесть в теле и ломота. Сердце учащённо бьётся. Дыхание воздухом, пронизанном миазмами гнили, трудное. Сон беспокоен, если можно это пограничное состояние, когда разум, бодрствуя, дремлет или дремля бодрствует, назвать сном. Многое прорывается в это полу-бодрствование, то, с чем прежде и не помышляла из соседней реальности. На все лады, на все голоса они, бесплотные, но деятельные, сбивают с пути. Соблазняют уж вовсе чем-то непристойным и немыслимым. Вот и сейчас Марья-кудесница то ли въяве услышала знакомый голос, с характерной хрипотцой и непроизвольным повизгиванием в конце предложения, то ли это снова недобрые проделки тех, которые… Да нет же! Это действительно она! Она?!
   Марья-кудесница собрала  силу воли в кулак, организовалась, сконцентрировалась.
   - Уж не ты ли это, баба Яга, лютуешь там, в кромешной мгле? Голос услышала знакомый, не поверила, спрошу, думаю, удостоверюсь.
   Моментально стихли крики и проклятия в неизвестно чей адрес.
   - Марья-кудесница, что ль?
   - Я, бабушка.
   - Дык, не могёт ентого быть!
   - Да уж есть, что есть. Но, ладно, мы. Ты-то как без боя в руки далась? На тебя это не похоже. Неужели не сопротивлялась?
   - Эх-хе-хе, милая! – раскудахталась баба Яга. – Да кто ж меня, сиротинушку, женщину старую и беззащитную спрашивал! Пришли, сгребли, сюда, в грязь да вонь, приволокли. Я и сообразить-то ничего не сумела. А как просчитала своё положение, начала сопротивляться.
   - И как?
   - И ты тутой, Василиса Прекрасная?
   - Где ж ещё!
   - Позволь угадать… сестрица, Василиса Премудрая…
   - Да, здесь я, бабушка!
   - Ох, ты, метла стальная мне в спину, ступа в голову! Да как же вы в этой приятной компании здесь оказались?
   - Оказались, баба Яга, оказались, костяная нога…
   - Ладно вы, прекрасные да премудрые… А ты Марьюшка, что ж ты своих чудесных качеств не проявила? Что-то на тебя не похоже…
   Вздохнула тяжко Марья-кудесница.
   - Пробовала. С первых дней пребывания.
   - И как?
   - А теперь ты попробуй, бабулечка, свои сверхкачества. Глядишь, что и получится…
   - А и попытаюсь!
   - После и поговорим…
   На протяжении долгого времени раздавались в мрачном чертоге ожесточённые вскрикивания и энергичные причитания. Приходили в движение воздушные массы. Веяло на краткий миг грозовой свежестью. Тусклые вспышки озаряли тёмное узилище. Сыпались искры огненные. И всё: наступила тишина.
   - Как дела? – поинтересовалась Марья-кудесница.
   Ответила баба Яга, костяная нога, разочарованно и подавленно:
   - Как будто сама не видишь… Сильнее моей силы мощь тутошняя, коли мои чары запредельные и умения волшебные оказались бессильны…

   Слова Кота Баюна занозой засели в голове Колобка. «Ищи неприметное, лежащее на поверхности, чему значения не придавал, за что глаз цепляется».
   Третий час кряду просматривал Колобок донесения. Просматривал внимательно и новые и старые. Не один раз. Думал, что же должно быть неприметным, лежащим на поверхности. Что не сразу в глаза бросается.
   Пробили часы полночь.
   Сна нет в очах Колобка. Рядом в кресле просторном мирно Дед дремлет, Бабка еды принесла, да рядом с Дедом и прикорнула на диванчике. Двое из ларца попеременно в дверь заглядывают, бдят царёв покой. Хотя, покой ли это, когда нет ясности, каково из себя зло и как с ним бороться.
   Снова заглянул из ларца. Бдят, но лица мятые. Понять можно, устали, вот каждый по очереди и дремлют малость. И далее оком неусыпным просматривают коридорную тьму, размытую кое-где дежурным зелёным освещением. Оттого и кажется временами, шастают в серой тьме тени неясные.
   На циферблате часовая стрелка передвинулась на одно деление. Час ночи. Высунулась кукушка из дверцы, но Колобок махнул рукой, ступай назад. И снова углубился в чтение. Взял карандаш красный, подчёркивать слова, внимание привлекшие. Почти половина донесений пестрела красным цветом. Что-то начало в голове колобка складываться. Но не в стройное умозаключение, а пока что, эфемерное. Но и это обнадёживало. Чувствовал Колобок, ночное бодрствование даст результат, ниточка отыщется, рядом она, осталось ухватиться…
   Три часа ночи. Колобок бодрствует. Свечи в подсвечниках сам меняет, не отвлекается прислугу позвать. Боится, робкая и застенчивая птица-удача упорхнёт, едва сев на карниз его мысли. 
   Известно, конь без узды быстрее скачет. Интуиция тот же конь, узда – сомнение. Оба чувства в одной связке.
   Ходит Колобок по палате от окна к двери, шагами расстояние измеряет. Второй раз прочитал донесения с зелёным карандашом. Все слова и фразы, имевшие двойной смысл подчёркивал.
   Пять часов утра. Кукушка, поймав свирепый взгляд Колобка, сноровисто юркнула за дверцу. Светает за окном. Колобок досадует, мысль вокруг да около безрезультатно вертится. 
   - Царь-батюшка, смотрю, глаз за ночь не сомкнул? – спросил, пробудившись, Дед.
   - Не спится, милый мой, не спится. Читаю, - Колобок бросил многозначительный взгляд на заваленный бумагами стол, - пытаюсь поймать… - замолчал Колобок, слово, позабыв нужное, сжав с силой кулак.
   Потянулся Дед в кресле и скривил нос. Понюхал грудь, рубаху распахнув, подмышками воздух втянул.
   - Надо, Колобок, баню истопить и помыться, - говорит Дед. – За заботами государственными о чистоте собственной забыли. Не ровен час, заплывём грязью.
   - Что ты сказал, Дед? – переспросил Колобок.
   - Когда? Я много чего говорю.
   - Только что!
   - Что пора истопить баньку и помыться. Тело попарить, душой отойти.
   - А ещё?
   - Можно грязью зарасти. Не мывшись.
   Глаза Колобка засверкали.
   - Именно! – бросился Колобок к Деду. – Именно!
   - Да что ты, Царь-батюшка! – удивился Дед неожиданной ажитации Колобка.
   Обнимает Колобок Деда и говорит:
   - Нашёл. Нашёл разгадку. Как одолеть супостата. Смотри, как же раньше-то не разглядел, а ведь прав Баюн, лежало на поверхности. Присмотреться только внимательно. – Трясёт Колобок перед носом Деда бумагами.- Смотри, Дед, что в каждом донесении пишут: после ухода зла оставался в воздухе мерзкий запах вони, грязь стекала со стен домов и земля покрыта ею.
   - Прости, Колобок, - расстроено молвит Дед. – Не в моей прыткости догнать резвость мысли твоей. Грязь, вонь, что с того?
   - Эх, Дед, - с укоризной говорит Колобок, - с грязью, чем борются? В бане парятся. Одежду чистую одевают. Избы метут, полы моют. Ты же сам только что сказал, помыться не мешало бы. – Кликнул Колобок одного из тех двух, что из ларца. – Срочный сбор в штабе!
   Хлопнула дверь за тем. Что из ларца.
   - Дед, знаю теперь, ясная ты головушка, как отыскать зло злодейское и управу найти.
   Изложил в расширенных тезисах Колобок перед штабными офицерами свою версию и попросил высказаться. Переглянулись промеж собой офицеры, где это видано, чтобы врага по запаху отыскивать. Но возразить никто не посмел. Многозначительными взглядами обменялись, решились молвить, мол, конечно, идея неординарная и передовая. Как знать, может царь-батюшка открыл новое направление в стратегии и тактике. Время покажет. Некоторые у Колобка за спиной пальцем у виска крутили, царь-то того, спятил.
   Находясь под впечатлением от озарения, Колобок решил выступить перед войском.
   - Братцы! – от оптимизма Колобка распирало в стороны, лик сиял, очи блистали. – Два часа на сборы. Наступил долгожданный час – выступаем на неприятеля!

                15

   Ехал Емеля левыми окольными путями-дорогами. Заезжал в деревни, где похозяйничало зло лютое, старался найти след. В одной из таких деревенек слез с коня, нос закрыл рукавом кафтана, едкий запах вони не разогнал ветер. Отошёл от коня осмотреться, оскользнулся на траве грязной. Выругался, как теперь ехать далее, грязным. Предложил житель той деревни истопить баньку. Парился Емеля с со своим отрядом в баньке и думал, что падение это знаменательное, послужило оно яблоком, на голову одному учёному упавшим. Учёный нашёл ответ на мучавшие его вопросы. Емеля нашёл ответы, его мучавшие. Наутро, чистые после баньки, Емеля с отрядом отправился по следу грязи, оставленному злом.
   Не удивились его соратники. Подумал каждый, начальник на то и начальник, чтобы евоные чудачества от озорства простых воинов отличались.
   Правый путь также окольным и запутанным оказался.
   Исходил Иван-царевич со своим отрядом не одну дороженьку. Не один овраг во чистом поле пересекли, не одну рощицу на пути встретили, напрямик прошли.
   Как-то на привале возле одной захудалой деревеньки, которую три дня тому навестило зло, поскользнулся Иван-царевич и через мельтешение ног увидал синеву неба. Дальше всё было, точь-в-точь, как с Емелею. Только его мужики отреагировали на его догадку иначе: коли командир чудачит – быть удаче!       
   Какие стези пролегали перед Иваном-дураком!
   Прямые, аки стрелы. Не обошлось и у него без неожиданного прозрения. Только он закричал, как один знаменитый грек: «Эврика!» и зашёлся смехом, повторяя во всеуслышание, какой же он всё-таки осёл!
   Успокоившись, сел на коня и поехал с отрядом по следу, бившему в нос злостным гнилым запахом.

                16

   Встретились и стали три друга с отрядами возле леса густого с завалами древними перед непроходимым болотом. Висит над лесом и болотом ядовитый жёлто-сизый туман. Тянет с той стороны запахами уныния и отчаяния. Над землёй, над травой, посеревшей от зловонного дыхания болотного, стелется, клубится чёрно-фиолетово-багровый дым. Воздух пронизан мрачными флюидами опасности.
   В жутчайшем онемении застыли Иван-дурак, Иван-царевич и Емеля. Угнетает открывшаяся взору безрадостная мрачная картина. Каждая клеточка тела чувствительно откликается на присутствующее бедствие.
   Сколь прошло времени, пока не прошло потрясение, ни Иван-дурак не знал, ни Иван-царевич не догадывался, уж тем паче Емеля не предполагал.
   Тихо стояли кони, понурив головы. Молчали мужики, боевой азарт растерявшие. В каждой голове рисует воображение одну страшнее другой картины.      
   Внезапно со стороны леса и болота донеслись крики женские, помощи просящие.
   Встрепенулся Иван-дурак, будто ото сна очнулся.
   Потряс головой Иван-царевич, словно морок прогоняя.
   Спала с глаз Емели пелена, скрывавшая истинную картину.
   - Вперёд! – выхватил меч Иван-дурак и пришпорил коня. За ним его малое войско устремилось.
   - За мной! – сотряс копьём Иван-царевич и натянул удила. За ним его малое войско устремилось.
   - За Вареньку! – пустил стрелу в сторону леса Емеля, конь сорвался с места в галоп. За ним его малое войско устремилось.
   Не успели достичь леса, как из глубины болот им навстречу выплеснулось мрачное, жёлто-сизое облако тумана и поглотило друзей с их отрядами.

                17

   Три дня продолжалось стояние на реке Свалке. Зло злодейское в сумраке сиреневом лесов и мрачном тумане болот укрылось, как в крепости, и не спешило выходить сразиться.
   Думали-думали в походном шатре-штабе и ничего не придумали. Все ждали от Колобка слова верного. А Колобок тем часом прохаживался перед шатром и смотрел в сторону клубящихся испарений зловонных и кое-какая гаденькая мыслишка в голову всё-таки пришла…
   Совершил он небольшую разведку. Осмотрел местность, наблюдения в планшет записывал. Измерял на глаз расстояния, отодвинув руку с зажатым пальцами карандашом.
   Наблюдали за Колобком его клевреты и военачальники и только и делали, что вздыхали тяжело. Никакой ясности хождения почти ко злу в пасть, в их видении, необходимости не было. Блажь! Ну, он и царь, дабы блажить. А воевать им всё-таки придётся. И меряй расстояния карандашом, или чем другим, ничего вернее меча, копья и стрелы не придумано.
   Вернулся Колобок с рекогносцировки в приподнятом расположении духа.
   - Не хочет зло злодейское принимать бой, открыто сразиться, нужно хитростью выманить.      
   - Как?
   - Пока ходил там, на передовой нашего горя-несчастья, кое-какие светлые мысли посетили сей череп державный. Не одной мукой наполненный. Как некоторые предполагают.
   Вздрогнули клевреты и подчинённые. Бог весть, кого царь-батюшка имел ввиду. Ни на кого конкретно не указал, но раз сказал, дошли до него слухи. Добр душой и нежен Колобок, но если что, железную силу воли проявляет. Вот тогда держитесь, друзья, чтобы враги мелкой струйкой мочились от страха!
   - Вызовем его на состязание. Устроим полосу препятствий.
   Послышались голоса недовольные, мол, что за детские забавы; давайте соорудим песочницу.
   Цыкнул на всех Колобок.
   - Пока, - делаю акцент на «пока» - я царь и мне решать, как главковерху, что делать. Сказал, устроим полосу препятствий – сделаем! Возникнет нужда в песочнице – и её посреди берега песчаного соорудим! На то я и царь, чтобы мои приказания выполняли. Кто не согласен, пишут рапорт, всем подпишу, и в отставку. Сидите на печи аль на завалинке да перетирайте новости свежие двухлетней давности. Всем всё понятно?
   - Да!
   - Конкретика нужна?
   - Нет!
   - В таком разе остаются со мною…
   Остались в шатре Колобком названные. Вот их-то он и посвятил в свой план.
   На следующий день с утречка кипела работа на поле. Вкапывали столбы с перекладинами. Рыли траншеи глубокие, ровные и извилистые. Много чего соорудили смекалистые мужики, нашедшие среди войска.
   А тёмной ночью, под покровом темноты…
   Вышел Колобок перед выстроенным рядами войском.
   - Смелые и бравые воины! Сегодня решится судьба нашего, не побоюсь этого громкого слова, мира. Будем ли мы править и жить далее по своим устоям или наступит эра жестокости и несправедливости. Решит это всё поединок, на который я, как царь, вызываю зло злодейское. Простите, братцы, коли, что было не так!
   Сказал Колобок и низко поклонился воинам.
   Тревожным молчанием ответили ему воины.
   Сел колобок на коня и поскакал к густому лесу, к глубокому болоту. Подъехал и крикнул во всю грудь:
   - Кто бы ты ни был, зло лихое, али ещё, но нужно поставить точку в неразрешённом споре. Кому править землёй моей. Вызываю тебя на поединок-состязание. Биться не мечами, а пройти  полосу препятствий. Кто первым до финиша доберётся, тот и победитель. Ну, а кто второй, судьбу будет винить свою горькую. Жду ответа ровно час. По истечении времени подъеду за ответом.
   Страшной силы рёв раздался в лесу, затрещали деревья, и болото заплескалось под чьими-то тяжёлыми шагами.
   - Меня психической атакой не проймёшь, так и знай! Через час буду здесь. Время пошло!
   Время вышло. Колобок гарцевал на вороном коне возле леса.
   Из лесу, поражая воображение размерами, вышло Зло злодейское. Исполинского росту фигура, полностью состоящая из грязи. Не стоит на месте грязь, перекатывается волнами по телу Зла, переливается, и едкий запах, с ног сбивающий волнами агрессивными исходит. Стоит и насмехается над росточком и размерами Колобка.
   И некоторые клевреты Колобка тотчас пришли в уныние.
   - Разве ему справиться с этим чудовищем! – зашептались между собой. – Оно его одной рукой, и не поморщится!
   Окинул Колобок Зло злодейское презрительным взглядом.
   - Готово соревноваться?
   Раздался квакающий и булькающий одновременно звук.
   - Ну, коли так, - Колобок слез с коня.
   - Что он делает? – зашептали сомневающиеся.
   Направился Колобок к полосе препятствий. За ним Зло злодейское.
   Стали на страте.
   - По сигналу горна, - говорит Колобок, - начинаем.
   Махнул рукой Колобок и пропел горнист бодрую мелодию.
   Зло злодейское со старта вырвалось вперёд.
   - Вот уж точно придётся присягать новому королю! – заталдычили сомневающиеся. – С кем Колобок вздумал состязаться?
   Хранили молчание посвящённые в интригу с полосой препятствий. Ухмылялись словам сомневающихся и смотрели на них снисходительно. С насмешкой наблюдали за успехами Зла злодейского.
   Колобок бежал сзади Зла и подбадривал того словами всякими, мол, беги, чадушко, беги, прыткое. Да похохатывал тихонечко.
   На всём протяжении препятствий стояли вешки, отмечающие прохождение очередного этапа. Когда Колобок увидел, что Зло приближается к заветной вешке, с ярким султаном из павлиньих перьев, сам припустил вперёд с утроенной силой.
   Близко, совсем близко финишная черта. Остановилось Зло и подпустило Колобка поближе. Состроило гримасу наподобие улыбки и бросилось вперёд.
   Не сразу сообразило Зло, что с ним случилось.
   Не сразу сообразили клевреты и воины, что со Злом случилось.
   Почувствовало Зло, нога провалилась; попыталось выдернуть, да не получилось, только сильнее что-то стало утягивать его вниз.
   Смотрят клевреты и воины, Зло якобы оступилось, нога провалилась, дёрнулось Зло и ещё больше погрузилось в образовавшуюся яму, из которой повалил прозрачно-белый пар. Увидели Колобка, на спину Зла вскочившего. Поняло Зло, обвели вокруг пальца, но не совладать ему с этой силой воды кипячёной. Тогда издало Зло последний крик, протяжный, наполненный отчаяния и скорби и полностью погрузилось в чан с кипятком и Колобком на спине.
   Тут уже закричали воины от ужаса за судьбу царя своего.
   Но Колобок выскочил из чана с кипятком и сразу бросился в чан с молоком.
   По случаю празднеств, посвящённых победе над Злом прибыли послы иностранные, в дружбе и верности клялись. Благодарили за спасённых дев и женщин.   
   А Колобок закатил пир на весь мир и три недели подряд отмечали этот прекрасный праздник. Кушаний было не счесть; браги и медов, да вин иноземных множество. А ещё более кушаний разных, русские люди они в этом отношении самые талантливые и гостеприимные. Всех за стол усадят, вино в бокале поднесут, корж медовый дадут. Ешь, пей, веселись от души!
   
                Сердцу любо! Я там был.
                Мёд, вино и пиво пил;
                По усам хоть и бежало,
                В рот ни капли не попало.

                Якутск. Март 2016г.