Возмездье стратега или в когтях у ведьмы. 49 глава

Текст к рисунку: "В Греческой военной практике того времени существовал один довольно дерзкий, коварный и очень эффективный ход, сродни запрещенным приемам в спорте".


                49

     Проснулся Пифодор от лязга засова. В тот момент, когда приподнял голову, дверь распахнулась и в камеру хлынул яркий дневной свет, осветив каменные стены, пол, дощатый на бревенчатых перекрытиях потолок. В ослепительно сияющем проеме появилась рослая широкоплечая фигура гоплита. Бронзовые доспехи его в дневном свете были голубовато-серые. Воин пригнул голову, чтобы не задеть гребнем шлема притолоку, сказал кому-то, кто, по всей видимости, находился сзади него:
     – И правда, есть тут какой-то, – а затем бросил Пифодору пренебрежительно-грубым нетерпеливым тоном: –  Эй, давай-ка, вылазь отсюда. Да побыстрей. А то поторопим.
     «Кто это?» – удивленно и с некоторым возмущением подумал Пифодор. Тут надо сказать, что иные из его сослуживцев порой позволяли себе говорить с ним в грубоватой манере в присутствии Патекиска, желая угодить тому. В отсутствие же Патекиска, не упускали возможность лестью задобрить Пифодора, стараясь избежать ссоры с ним. Будучи незлопамятным, он не мстил им, чем, должно быть, поощрял на такие поступки.
     Наш герой решил наказать обидчика, как, впрочем, всегда в подобных случаях. Правда, тут же подумал, что момент вряд ли подходящий для этого и решил перенести выяснение отношений на другое время.
     Он встал и поспешил к выходу, не потому что торопился исполнить грубый приказ, а потому, что хотел поскорее увидеть кто это снова пользуется его дружеской снисходительностью, чтобы выслужиться перед начальником.
     Лицо воина, стоявшего в двери, было затемнено. Поэтому Пифодор не сразу разглядел его, а когда разглядел, то понял, что перед ним незнакомец.
     «Ах, вот оно что: у нас новый стражник. Ну, тогда понятно. Ему просто не успели сказать кто я. Ну что ж, ладно, пожалуй, прощу ему».
     Незнакомец отступил, давая Пифодору выйти из карцера. Выходя, тот увидел еще пятерых воинов в полном вооружении. Яркий дневной свет ослепил его после мрака камеры: фигуры, лица гоплитов показались ему неясными.
     – Новенький, значит? Когда прибыл к нам? Вчера? Меня не было здесь, а то бы я знал, – обратился Пифодор к стоявшему у двери воину.
     Только он это сказал, раздался дружный хохот. Наш герой с удивлением посмотрел на гоплитов. Глаза уже начинали привыкать к яркому свету и хорошо их видели. Между нащечниками гребнистых шлемов на него глядели совершенно незнакомые ему смеющиеся лица.
     «Это еще кто? – в полном недоумении подумал Пифодор. – Значит, не одного сюда прислали. Но почему я их никого не знаю? Всех наших коринфских наемников в лицо знаю. А их в первый раз вижу. Может, совсем недавно у нас на службе. Поэтому еще не видел их».
     – Да мы все здесь новенькие, – сказал один из воинов, и все расхохотались еще громче.
     «Что их так смешит, не пойму, – продолжал недоумевать Пифодор. – Может, они наемники-варвары, а у них юмор, говорят, совсем глупый».
     Вдруг воин, который выделялся среди остальных самыми дорогими красивыми доспехами, в позолоченном шлеме с гребнем, украшенном мохнатой, пушистой оторочкой, эффектно распадающейся на стороны, произнес удивленно-настороженно и даже испуганно:
     – Пифодор?.. Нет, не может быть… Но как похож!
     – Никамед? – не менее удивленно проговорил Пифодор, узнавший в нем своего друга юных лет, с которым обучался в военной школе коринфских изгнанников в Аргосе.
     – И правда, Пифодор! Раз узнал меня. Вот это да! Вот это встреча! А говорили, что тебя уже давно в живых нет. Вот уж не ожидал с тобой встретиться! Ну давай, давай же, с тобой обнимемся, товарищ мой! Если ты, и правда, не загробный выходец! – радостно воскликнул Никамед и обнял нашего героя своими сильными руками.
     Пифодор хоть и ответил тоже радостно на его объятия, но сам растерянно подумал:
     «Как же быть?! Я все понял! Это коринфские изгнанники. Они нарочно устроились к нам на службу, чтобы в удобный момент перебить охрану у ворот и впустить в город врагов. Надо что-то делать! И поскорее. Прикинусь, что я, вроде, перешел на их сторону, а сам сообщу нашим».
     – Никамед, как ты здесь оказался? – спросил он.
     – Пифодор, Пифодор, дружище! – восторженно воскликнул Никамед. – Ты не поверишь! Сбылась, сбылась наша мечта! Как долго мы шли к этой цели! И дошли! И дошли – видишь! Мы здесь – видишь?! Уж мало кто верил, что это удастся. Как жаль, что многие не дожили до этого прекрасного дня. Да, не дожили… И Диодор не дожил. И Дионисий. И Гнатон. И Аристофан. И много других. Но мы не забудем о них. Мы будем чтить их жертвами. И наши дети будут. И дети детей наших… Ну, а ты, ты-то как здесь оказался? Надеюсь, ты не на службе у них, у наших врагов, коринфских простолюдинов? За что они тебя заточили?
     Пифодор совсем растерялся и не мог открыть рта, не зная, что ответить.
     – Ну, ладно, ладно, – нетерпеливо махнул рукой Никамед. – Потом расскажешь. А сейчас пойдем, пойдем со мною, – он взял Пифодора под руку и повлек за собой, говоря: – Пойдем, пойдем к нашим! И Никанор здесь, и Писистрат, и Ксенофонт, и Никандр. Они тоже рады будут тебя увидеть! Помнишь, как нами опытные вояки командовали тогда? Когда мы молодыми были? А сейчас мы командуем! Молодняком командуем. И наемниками. Теперь мы начальниками стали. Да, как время летит! Летит как птица. А главный начальник у нас, знаешь кто? Ты не поверишь! Никанор! Да, да, тот самый Никанор. Помнишь. Какой доходяга был. Дохляк. Помнишь, как все шпыняли его? А каким героем стал! И в гимнасии первый, и в боях – первый. А голова у него какая! Все наши заменит. Настоящий стратег из него получился. Если б не он, разве бы мы были сейчас здесь?!
     Из слов Никамеда Пифодор мог бы предположить, что пока он крепко спал в камере, за глухими толстыми стенами которой совершенно неслышно было, что происходит снаружи, Акрокоринф захватили враги, а именно коринфские изгнанники.
     Тут надо сказать, что любой типичный греческий город имел свой Акрополь. Это была крепость на возвышении. Поэтому она называлась Верхним Городом. Вместе с холмом, на котором стоял, он возвышался внутри основной части города, называвшейся Нижним Городом. 
     Акрополь имел исключительно большое значение для полиса: являлся последним убежищем для местных жителей в случае захвата врагами Нижнего Города, здесь находилось святилище божества-покровителя полиса, нередко располагались важные государственные учреждения, порой жили правители со своей семьей.
     В греческой военной практике того времени существовал один довольно дерзкий, коварный и очень эффективный ход, сродни запрещенным приемам в спорте. Он заключался в неожиданном, совершавшемся в мирное время, захвате акрополя полиса, который становился целью агрессии. Это было все равно как если бы боксер перед самым началом боя другому боксеру нанес неожиданный сильный удар, которым послал бы противника в ногдаун. Естественно, что тому придется боксировать, испытывая немалые трудности, а победа его будет под сомнением. Население потерявшего акрополь полиса бывало психологически сломлено и не возражало против вступления в переговоры с напавшей стороной, на которых заключался мир, выгодный для нее и невыгодный для подвергшихся нападению.
     Но возникает вопрос – возможно ли было овладеть акрополем, не прибегая к крупно-масштабным боевым действиям, да еще в мирное время? Обычно захватить акрополь было отнюдь непростым делом, требующим привлечения больших сил, и осуществимым лишь после преодоления сопротивления защитников Нижнего Города. А это уже настоящее сражение. Тем не менее история знает случаи, когда акрополем завладевал отряд, состоявший лишь из двух-трех сотен отборных, храбрых воинов. Они добивались победы без борьбы за Нижний Город. Каким же образом удавалось это сделать? Выше уже говорилось, что захват производился в мирное время. Надо уточнить, что, кроме того, – ночью. Это являлось коварством тактического приема, о котором идет речь, и непременным условием его успешного выполнения. В мирное время люди порой теряли бдительность. Неожиданное ночное нападение застигало их врасплох и становилось неотразимым, особенно, если караульная служба неслась недолжным образом и тем более, если кто-то из стражи был подкуплен. Благоприятствовало нападающим и то, что греческие полисы имели в основном небольшую территорию, что позволяло отряду за ночь, до рассвета, пройти от границы государства до его столицы незаметно для противников. Перебирались через городские стены при помощи принесенных с собою складных лестниц. Стража в этом месте была или подкуплена, или, будучи спящей, бесшумно заколота двумя-тремя смельчаками, первыми поднявшимися на стены. Часовых там вообще могло и не быть, по двум причинам. Во-первых, они могли уйти на соседние посты, чтобы развеять скуку и скоратать время в разговорах с тамошними часовыми. Во-вторых, из-за недостаточного количества караульных и большой протяженности городских укреплений охрана их производилась путем патрулирования небольшими группами. Когда злоумышленники перебирались через стену, такая группа могла еще не подойти к этому месту. За передвижениями караульных внимательно следили, притаившись в кустах, лазутчики (сейчас бы их назвали разведчиками) отряда воинов, пришедшего захватить акрополь, поджидая удачный момент, когда безопаснее перебраться через стену, и давали сигнал скрывавшимся за ними в темноте остальным своим товарищам. Надо напомнить, что в те времена в арсенале караульных не имелось ни прожекторов, ни каких других электроосветительных приборов. Факела же лишь хорошо освещали самих часовых, давая возможность врагам видеть их местонахождение и передвижения. Как известно, человеку, находящемуся рядом с ярким огнем, окружающий мрак кажется еще темнее. Поэтому неудивительно, что часовые порой не замечали совсем близко от себя целый вражеский отряд, осторожно перемещающийся в темноте. Когда удавалось перебраться через стену, дойти до акрополя не составляло большого труда. Как правило, серьезных препятствий на пути к нему уже не встречалось. Передвижение происходило незаметно для местных жителей. Они мирно спали в своих постелях, когда мимо их домов проходили враги. Даже если никому из напавших не было известно расположение улиц, они никак не могли заплутать, потому что основной ориентир, главная цель их пути, акрополь, постоянно маячил перед ними, возвышаясь над крышами домов.
     Стража Верхнего Города, если она, вообще, была, пронадеявшись на караулы Нижнего, как правило, слишком поздно замечала приближение вражеского отряда. Обычно малочисленный гарнизон акрополя не выдерживал неожиданного мощного натиска двух-трех сотен воинов, обреченных победить или погибнуть, хотя известны факты очень упорного сопротивления.
     Одна из самых неприступных крепостей Акрокоринф, которую не в силах были взять штурмом даже большие армии, тоже не могла порой устоять против описанного нами коварного тактического приема. Именно воспользовавшись этим приемом, Акрокоринфом завладели боевики коринфских изгнанников как раз в ту ночь, когда наш герой вкушал крепкий сон в арестантской камере. Такой успешный захват Верхнего Города приравнивался у греков к самым большим подвигам, как, например, захват спартанцами фиванского акрополя Кадмеи (впрочем, у многих в греческом мире подобные коварные действия вызывали гневное осуждение).
     Пифодор не мог поверить, что такой подвиг совершили его друзья детства, которых он считал самыми обыкновенными воинами. Поэтому он лишь удивленно-растерянно произнес:
     – Как вы оказались здесь?
     – Я же тебе сказал, что сбылась наша мечта, – ответил Никамед. – Ты что, забыл какая у нас мечта была? Самая большая?
     – Вернуться в Коринф.
     – Вот мы и вернулись!
     – Но у нас была мечта вернуться как победители, а не так как вы…
     – Ну, мы и вернулись сюда победителями! Правда, ты вернулся раньше. Но неизвестно как. Уж не служил ли ты им? Это еще надо выяснить.
     – Какими же вы победителями вернулись?! Еще не победители. Пока лишь скрываетесь под личиной здешних стражников.
     – Пифодор, дружище, – расхохотался Никамед восторженно и счастли-  во, – ты что, еще не понял ничего?! Ты же видишь, что мы здесь! Мы здесь! Ходим по своей земле как хозяева. Разве непонятно, что мы победители? Акрокоринф наш! Наш! Ты представляешь, теперь везде будут говорить о нас. Наш подвиг даже выше, чем тот, который совершили спартанцы, взявшие Кадмею. Разве Кадмею можно сравнить с Акрокоринфом?! Конечно, нет! А ты что, решил, что мы здешними стражниками прикидываемся? – Никамед опять расхохотался.
     Однако Пифодор по-прежнему не мог поверить. Ему казалось, что друг его разыгрывает. Но тут они вышли за угол храма Аполлона, и Пифодор стал как вкопанный, потрясенный тем, что увидел.
     Взору открылась выложенная каменными плитами площадка между крепостной стеною и святилищем. На ней недвижимо в лужах крови лежали пять латников, в шагах пятнадцати-двадцати друг от друга, а далее, прямо под самой стеной, скученно – еще шестеро. Рядом с ними валались мечи, копья. У одних рука со щитом была откинута, открывая внутреннюю сторону щита, с лямками. У других щит, видный внешней, выпуклой стороной, прикрывал часть туловища. По изображениям на щитах Пифодор узнал своих товарищей по караульной службе. Одного, лежащего поблизости, узнал и по лицу, обращенному в его сторону. Разделенные бронзовой планкой шлема, защищающей переносицу, безжизненно глядели широко раскрытые глаза. Между нащечниками шлема застыла предсмертная гримаса боли и ужаса.
     Пифодор мгновенно понял, что видит последствия недавнего, наверное, ночного боя. Приподнял взор и увидел еще четырех гоплитов, лежащих на стене под ее высокими каменными зубцами. По положению и неподвижности их тел нетрудно было догадаться, что и они тоже убитые. Над ними стояли пять воинов. По незнакомому, (а точнее уже забытому нашим героем) общему для всех знаку на щитах Пифодор понял, что они чужаки. Трое, возбужденно переговариваясь, смотрели между зубцами на Нижний Город. Один из них показывал туда рукой, что-то говорил и смеялся. Четвертый вертел в руках, внимательно разглядывая, шлем, по всей видимости, трофейный. Пятый с интересом смотрел на Пифодора.
     В шагах сорока от этих незнакомцев на стене стояли еще несколько чужих воинов. Немало их можно было видеть на высоких оборонительных укреплениях и во многих других местах. Они стояли или расхаживали на стенах, башнях. Некоторых Пифодор заметил, когда шел с Никамедом от карцера, но, не присматриваясь к ним, принял за своих. В той стороне во дворе крепости, где его не загораживало от взгляда  стоящее справа здание храма Аполлона, наш герой увидел двух лежащих гоплитов. И по рисункам на щитах, и по знакомым доспехам он узнал своих товарищей. Они тоже не подавали никаких признаков жизни. Пифодор посмотрел влево и увидел много убитых. В шагах ста от него в пространстве между крепостной стеной и внутренними строениями Верхнего Города во всевозможных позах насильственной смерти валялись на земле десятка три латников, там, где их сразило вражеское оружие – местами скученно, местами порознь. Немного в стороне от них лежало еще столько же трупов, но аккуратно сложенных в четыре ряда. Солдатские хламиды и туники на них пестрели кровавыми пятнами. Чуть поодаль громаздилась груда доспехов, мечей, щитов и копий. Не было сомнений, что это вооружение тех, кто лежал рядом, а они – убитые из числа победителей. По всей видимости, именно там происходил основной бой.
     Несколько чужаков занимались тем, что снимали доспехи с мертвых защитников Акрокоринфа и складывали вместе с мечами, щитами и копьями в другую кучу.
     Десятки вражеских воинов разгуливали по двору крепости.
     – Так, значит, значит, это правда,… – произнес Пифодор в сильнейшем изумлении. Но наш герой все еще не в силах был поверить в то, что такой подвиг совершили те, от кого он никак не мог ожидать этого. Поэтому спросил:
     – А кто был ваш союзник или союзники? Кому вы помогали?
     – Да ты что?! – обиженно-возмущенно воскликнул Никамед. – Ты что, так еще ничего и не понял?! Да никаких союзников у нас не было! Мы одни сделали это. Эта победа только наша! Мы ночью прошли по Нижнему Городу, – никто нас не заметил, никто не остановил, – и взяли Акрокоринф. Ну, конечно, нам помог один из здешних. Он провел нас вон к тому месту. Там стена в рост человека только. Ну, ты знаешь, наверно. Если глядеть снизу, из города или от подножия холма, этого не видно, но кто служит здесь, тот знает.
     – Так неужели,… неужели вы, и вправду, взяли Акрокоринф?
     – Гляди, разве ты не видишь? – Никамед картинно-величественно провел рукой по воздуху, указывая Пифодору на происходящее в крепости.
     Наш герой был настолько поражен, что поначалу даже не подумал, что попал в опаснейшее положение, оказавшись среди злейших врагов демократического Коринфа, которые, несомненно, будут допытываться о причине его присутствия здесь и если узнают, что он находился на службе тех, кого люто ненавидят, то, конечно, не простят предательства и покарают жестоко.
     – В это,.. в это просто невозможно поверить, – проговорил он изумленно-восхищенно, но в то же время растерянно, потому что еще не знал, как ему отнестись к случившемуся. – Неужели,.. неужели вы, и правда, такие герои? Клянусь Ахиллом, это великий подвиг. Вы настоящие избранники Ареса. Теперь везде,.. везде будут говорить о вас.
    – А ведь с нами мог быть и ты. Если б не исчез тогда так неожиданно и непонятно. Что же в самом деле с тобою случилось тогда?
     – Да долгая история… Расскажу еще… Попозже.
     – А здесь-то как ты оказался? Здесь-то чего делал?
     Пифодор вздрогнул и внутренне напрягся, ощутив сильное волнение, которое попытался скрыть. Он вдруг осознал в какое попал положение. Правда, сколь на самом деле велика опасность, понял лишь позже, из дальнейшего разговора с Никамедом.
     – Да расскажу еще, – ответил Пифодор растерянно, дрогнувшим голосом. Теперь он говорил с Никамедом, а сам напряженно соображал, стараясь придумать такое объяснение своего присутствия здесь, какое не вызвало бы гнев у его давних друзей. Он поспешил отвлечь внимание друга от его вопроса, задав ему свой: –  А сколько вас пришло сюда?.. Легко справились со стражей?  Кажется, посражаться вам пришлось все-таки. Бой, вижу, был хорший.
     – Да, бились они неплохо. Тридцать девять наших положили. А пришло нас триста шестьдесят всего: сто семьдесят – наших и сто девяносто – наемников.
     – А их сколько погибло? Считали?      
     – Считали. Сорок шесть. Вместе с ранеными – их мы прикончили: пленных решили не брать.
     «Пленных нет. Значит, никто не скажет им, что я служил демократической власти в Коринфе. Значит, можно врать что угодно», – подумал Пифодор.
     – Эх, Никамед, – сказал он, – конечно, вы герои. Но подвиг ваш, пожалуй, напрасен.
     – Как это напрасен?
     – Ну, я не вижу в нем смысла.
     – Как это, не видишь смысла? Ты что?
     – Зачем, с какой целью вы захватили Акрокоринф? Какая польза вам от этого? Разве ты не знаешь, что многие владели Акрокоринфом. Но Нижний город далеко не всегда покорялся им. Коринфяне в болшинстве случаев сохраняли независимость, продолжали жить своей жизнью, хотя в Акрокоринфе стоял чужой гарнизон. Здесь с давних времен как-то привыкли к тому, что Акрокоринф влечет к себе многих завоевателей, научились жить и без Верхнего города. Хотя в других городах, я знаю, потеря акрополя вызывает большую панику. Что ж, вы думаете, коринфяне сейчас придут к вам сдаваться? Скажут: «Берите нас, властвуйте опять нами, казните нас за то, что мы когда-то много «лучших и прекрасных» погубили». Да?
     – Эх ты, Пифодор. Не знаю кем ты был здесь. Но уж точно не стратегом и не архонтом – соображалка твоя, как я вижу, совсем хреново работает. Не то что у Никанора нашего. Этот все наперед просчитать может. И, можно сказать, никогда не ошибается. Ему-то и пришла в голову идея захватить Акрокоринф.
     – Зачем?
     – Сейчас я тебе объясню. Вот ты говоришь были ли у нас союзники? Да откуда им взяться? Ведь с Коринфом никто теперь воевать не хочет. Из-за этого Пентакиона проклятого. Все его боятся. Бесполезное дело сейчас склонять кого-нибудь к войне с коринфянами.
     – Да что вы не знаете разве, что Пентакион уже давно в опале, что здесь уже другой стратег?!
     – Как не знаем?! Конечно, знаем. Наслышаны уже, что коринфяне так на него разозлились, что чуть не казнили. Но разве они могут его казнить? Или наказать как-то по-настоящему? Он же столько лет спасал их. И такую славу Коринфу принес. Ну, ты еще мне расскажешь, что он тут такое натворил, что против себя многих коринфян восстановил, несмотря на свои заслуги. То, что говорят – чушь какая-то. В это поверить невозможно. Мы лишь смеемся над этим. Кто в это поверит?.. Ну, так вот, пусть даже Пентакион и в опале, но любому ясно, что если коринфянам будет угрожать что-то серьезное, они про все обиды забудут, все простят Пентакиону и призовут его поскорее, чтобы он снова спасал их. Это все понимают. Потому и не спешат затевать войну с Коринфом. Поэтому мы решили сделать то, что и сделали – взять Акрокоринф.
     – Зачем?!
     – Вот зачем. Ты же знаешь, как все мечтают Акрокоринфом завладеть. И не только те мечтают, кто здесь, на Пелопонессе живет, но и в остальной Греции тоже. И цари тоже мечтают – и Македонянин, и владыка Египта, и владыка Сирии, и другие… Мы предложим им Акрокоринф как плату за помощь в борьбе с Пентакионом. Тому, кто завоюет для нас Коринф, тому мы отдадим Акрокоринф. Понял? Взять Нижний Город любому из царей не так уж трудно. В раз сто легче, чем Акрокоринф. А он же наш теперь – мы уже здесь. Как только тот, кто придет помочь нам, захватит весь Нижний Город и передаст нам власть над ним, мы сдадим ему Акрокоринф. Вряд ли кого-нибудь не привлечет такой заманчивый обмен.
     – Ах, вот оно что… Ну что ж, расчет, пожалуй, не глуп. Но те, на кого вы надеятесь, совсем не близко отсюда находятся. Помощь может не так уж скоро поспеть. Правда, оборону здесь легко держать. Коринфяне, конечно, не смогут взять Акрокоринф штурмом.
     – Это уж точно. Даже не осмелятся пойти на штурм.
     – Они будут вас осаждать. А хватит ли у вас припасов?
     – Да я посмотрел уже – припасов здесь на лет десять осады хватит.
     – Это верно, – Пифодор вспомнил, что когда-то сам заботился о пополнении запасов еды и воды в Акрокоринфе и замены старых на новые.
     – Да я думаю, дело не дойдет до длительной осады, говорил Никамед. –  Мы все заранее предусмотрели. Когда мы брали Акрокоринф, наши гонцы уже были наготове. Они находились за стенами города, ждали условленный знак. Как только мы победили, так сразу дали им световой сигнал. Так что они уже в пути. Каждый в своем направлении спешит. Так что пусть теперь Пентакион сразится с кем-нибудь из царей. Посмотрим. Сил у него будет раз в десять-двадцать меньше.
     – И вы,… и вы хотите привести на эллинскую землю иноземцев?               
     – В войсках царей много греков служит. Не только варвары.
     – Но они принесут в Элладу горе – резню, грабеж, разорение. Без хорошей добычи не уйдут. Уж это точно. Да и уйдут ли?
     – Но,.. Пифодор, у нас другого выхода нет. Мы уже столько лет стараемся вернуть Коринф, отомстить за наших родичей, которых зверски перебили проклятые простолюдины. Кому только мы не помогали сражаться с коринфянами! Сколько наших потеряли мы в этой борьбе! И что же?! Все без толку… Но теперь кто-нибудь из царей поможет нам – мы победим наконец… Я не пойму тебя. Ты как будто осуждаешь нас. Ты что же, не хочешь жить здесь, как жили твои предки? Не хочешь отомстить за них?
     – Конечно, хочу. Но я не хочу чтобы отечество мое снова страдало. Ты представляешь, сколько невинной крови прольется?!
     – А они что, не лили нашу невинную кровь?!
     – Клянусь эрриниями, я сам хочу наказать тех, кто убивал тогда наших. Сурово наказать. Но ты знаешь, Никамед, здесь больше сейчас тех, кто был тогда ребенком и никого не убивал. В резне же погибнет много и таких.
     – Не беспокойся, Пифодор, всех вырезать мы все равно не будем. Иначе кем же нам тогда править? – сказав это, Никамед посмотрел на Пифодора испытующе-недоверчивым взглядом и произнес: – Что-то ты мне не нравишься, Пифодор. Простой и рыночный народ жалеешь. Да ты наш ли теперь? А ну-ка, давай, говори, как ты здесь оказался, что делал здесь? Ну, говори,.. говори же.
     Пифодор пока не знал, что ответить на этот вопрос. Поэтому опять растерялся. Делал вид, что вот-вот начнет говорить, но молчал, продолжая лихорадочно-напряженно думать, что сказать. Выручило его то, что к Никамеду обратился какой-то подошедший к ним воин. Он был тоже в доспехах гоплита, но без шлема. Светлые пряди его то ли потных, то ли засаленных волос спадали на высокий, широкий лоб. Лицо, когда-то по-видимому, красивое, покрывало несколько небольших, но очень заметных шрамов, лишая его привлекательности, зато придавая зловеще-воинственный вид, весьма подходящий воину. Кивнув на Пифодора, он сказал:
     – Что, Никамед, решил из него раба себе сделать? Приказ был пленных не брать. Забыл что ли? Неизвестно хватит ли еще самим еды: кто знает сколько в осаде сидеть придется? Никанор все равно велит прикончить его. Хочешь, помогу тебе? Может, у тебя рука не поднимается – бывает такое. Тогда давай, я это сделаю.
     Он окинул Пифодора небрежно-жестоким взглядом. У того так и похолодело все внутри.
     – Ты что, Типохронос! Какой он тебе раб, пленный?! Он – товарищ мой и брат! Понял?! Попробуй только тронуть его! – возмущенно ответил Никамед.
     Типохронос уставился на него в полнейшем недоумении. Помимо удивления Пифодор увидел в его больших красивых голубых глазах какой-то неприятный холодный блеск. Наш герой находился в таком тревожном состоянии духа, какое заставляет очень обостренно воспринимать даже мимолетные впечатления.
     Несколько мгновений Типохронос молчал, по всей видимости, от изумления не в силах произнести и слова. Затем заулыбался похотливо-понимающе и сказал:
     – А, все ясно – «братца» себе нашел.
     Пифодор знал, что «братцем» любители однополох мужских соединений называют участников подобных любовных утех. При других обстоятельствах он бы, наверное, усмехнулся, услышев, что причислен к такой категории людей, но сейчас, когда прозвучало предложение его убить, ему было совсем не до усмешек.
     Между тем Типохронос продолжал говорить:
     – Конечно, Никанор отнесется с сочувствием к твоему желанию. Однако все равно велит прикончить его. Знаешь, почему? Потому, что Никанор, клянусь Аполлоном, все делает по-справедливости. Никогда не разрешает друзьям то, что не дозволяет другим. Понял? Скорей всего он тебе посоветует найти «братца» среди своих. И правда, разве мало среди нас хороших парней и мужей? – Типохронос опять похотливо заулыбался. В глазах его заиграли озорные искорки. Он сказал: – Слушай, Никамед, я и не знал, что ты, оказывается, тоже служишь Эроту. Тогда, если ты не прочь, я охотно найду тебе место под моим плащем.
     – Да иди ты, – отмахнулся от него Никамед. – Дары Афродиты для меня куда приятнее, чем дары Эрота.
     Когда Типохронос с недовольным обиженным видом отошел от них, Никамед сказал о нем Пифодору:
     – Наемник. Эпирот (примечание: житель древнегреческой области Эпир). Хороший рубака.
     Пифодор ожидал, что Никамед сейчас повторит вопрос, на который он не мог пока ответить, но тот задал другой, правда, тоже не простой для нашего героя:
     – Ну, так что он натворил, Пентакион этот? Почему на него так коринфяне обозлились? Даже стратегом опять не избрали. Даже говорят, судили его, чуть не казнили.
     – Да ты не знаешь разве, что у стратега всегда враги найдутся в его отечестве, которые тоже хотят стратегом стать? У любого стратега соперники есть.
     – Что, даже у Пентакиона соперники здесь есть?
     – Конечно, причем один из них очень сильный – бывший стратег. А уж если борьба идет между мужами, что политику государства вершат, то уж эта борьба не на шутку. И до судов дело нередко доходит.
     – Ну и какое же обвинение он выдвинул против него? Ведь, чтобы заставить соотечественников судить такого прославленного мужа, и чтобы спихнуть его с должности стратега, должно быть обвинение, клянусь Гермесом, очень серьезное. И раз Пентакион сейчас не стратег в Коринфе, значит, тому удалось добиться победы над ним.
     – Удалось. Только стратегом стать не удалось – коринфяне все равно не его избрали.
     – Ну, так в чем его обвинили-то?
     – Откуда я знаю?! Понятия не имею, – воскликнул наш герой, воскликнул обрадованно, потому что в этот момент придумал, как объяснить свое пребывание здесь.
     – Как не знаешь?! – удивился Никамед. – Ты же живешь здесь. Сдается мне, что даже служишь в акрокоринфской страже. И как же ты можешь не знать?
     – Я живу здесь?! Я служу в акрокоринфской страже?! Ты что?! Как тебе такое в голову могло прийти?! – притворно возмутился наш герой.
     – Не живешь, не служишь?.. Ну, извини, если это не так. Это очень хорошо, если действительно не так. А то не сдобровать бы тебе, клянусь Аресом!.. Но так как же ты тогда оказался здесь?! Да еще в карцере?
     – Я занимаюсь оптовыми закупками. Езжу по хуторам, по городам, покупаю и продаю сыр, соленую рыбу, ну, еще чего-нибудь что подвернется. Иногда и в Коринфе бываю. Но очень редко. А здесь в карцере оказался, потому что привез им рыбу. А она, видишь ли, им не понравилась – тухлая, говорят. Вот со злости и заперли меня, собаки.
     – А, вот оно что… А я-то уж подумал было…
     – Нет, что ты! Да неужели я стал бы служить этим гадам?! Да ни за что! Как же ты мог так подумать обо мне?! Эх ты, Никамед!
     – Ну, извини, извини, дружище… Но все-таки интересно, что ж он натворил такое, этот проклятый Пентакион? За что его чуть не казнили? Вы ведь, торговцы, на рынке все новости узнаете. Раньше и больше многих.
     – Нет, не знаю. Понятия не имею. Вот слышал только то, что я тебе сказал уже. Вот только это.
     – А ты знаешь, что говорят?
     – Что?    
     – Ты не поверишь. В это невозможно поверить. Ты будешь смеяться, как и мы смеялись, когда до нас дошли эти слухи. Говорят, что он, вроде бы, один из наших. Да, да один из наших! И вот они узнали, что он из изгнанников. И за это как раз чуть и не казнили. Потому, что по их законам всех аристократов надо казнить. Да, да, вот что говорят… И тебя это не удивляет? Неужели тебе не смешно?
     – Конечно, удивляет…  Еще как смешно. Еще бы!
     – Слушай, если это все-таки не брехня, то есть то, что его судили с таким обвинением, то какие же они подлые и глупые, эти простолюдины! Судить и чуть не казнить своего героя, который столько для них сделал, столько раз их спасал! Да и какими же надо быть тупорылыми, чтобы принять его за одного из наших?! Ведь это же болвану понятно, что будь он таковым, то мы бы уж давно опять властвоали в Коринфе – что стоит стратегу привести к поражению свое отечество, если у него есть такая цель? Правда?
     – Конечно.
     – Но, возможно, это,.. это,.. Ну, ты знаешь, слухи есть слухи…
     – Ну да, конечно.
     – О, у меня нет сомнений, что богиня Молва одна из честнейших богинь.
     – Да, конечно, – ответил наш герой тоже в эвфеместическом духе, понимая, что Никамед имеет в виду совсем обратное, а именно, что богиня Молва – лживая богиня. Но, отвечая так, подумал, что на этот раз ее и в самом деле нельзя упрекнуть. (Примечание: здесь мы видим характерное для древних народов проявление эвфемизма, влиянию которрого были подвержены и греки, правда, не в такой мере, как римляне. Неслучайно, например, злобных жестоких богинь мести они называли «эвменидами», что означает «благосклонные», а не «дисменидами» - противоположное значение).
     – Впрочем, когда-то мы пробовали заслать сюда своего человека. Велели ему поступить к коринфянам наемником, а потом как-нибудь в нужный момент постараться открыть нам и нашим союзникам ворота в город. Но мы не учли, что за нами в Аргосе следят соглядатаи наших коринфских врагов. Оказалось, они многих нас в лицо знают. Тому не повезло – его тоже знали. Поэтому быстро разоблачили, пытали и зверски казнили. Отрезанную голову его прислали нам в Аргос. Больше уже никого не находилось желающих отправиться сюда, чтобы попытаться все же осуществить этот сомнительный замысел.
    – Да, такие попытки были, конечно, обречены на неудачу. Только напрасные жертвы были бы, – сказал Пифодор, а сам подумал: «Как хорошо, что меня соглядатаи не заметили. Они, конечно, в основном шпионили за более взрослыми и деятельными изгнанниками».
     – Когда мы узнали о суде над Пентакионом и его опале, нас ведь что рассмешило больше всего. То, что нашего самого главного врага записали в наши ряды. Ну не смешно ли? Какая тупорылость!
     – Пентакион ваш главный враг? Какой же он ваш главный враг? 
     – Ну, а кто же? Конечно, он. Он наш самый главный и самый ненавистный   враг! Ведь он, только он разрушил все наши планы, все наши надежды на возвращение Коринфа. Кто бы ни шел против Коринфа, мы всех поддерживали. Но все, все они были разбиты. И мы с ними! Так я же говорил тебе уже, что нет больше желающих воевать с Коринфом. Он лишил нас всех наших союзников, этот проклятый Пентакион!
     – Но он же,.. он же был стратегом… Он просто выполнял свой долг. Он же не виноват, что вы все время злоумышляли против Коринфа. Он просто защищал свое отечество.
     – Для нас это малое утешение. Для нас всех он самый заклятый, самый большой враг, которого мы, попадись он нам, растерзали бы как лютые звери… Ты знаешь, – усмехнулся Никамед, – у нас даже, когда мы отдыхали, ну, скажем, на привале во время похода или в гимнасии, самая любимая забава была – придумывать пытки и казни всякие Пентакиону. Ну, представляли, что, мол, боги сделают так, что он нам в руки живым попадется. О, тут мы так свою фантазию изощряли! Ни один палач не сравнился бы с нами в придумывании всяких страшных изуверств. А такое вполне ведь могло бы  быть – то, что Пентакион в плен мог попасть. Пусть хоть раненый. Раненые часто в плен попадают. Но поле боя всегда за ним оставалось. Хотя, правда, разочек его все-таки побили. Хорошо побили. Как жаль, что мы тогда не с ахейцами были, которые его побили, а в Лаконии с лакедомонянами – они готовились тогда к войне с ним. Все же он тогда все равно победил, собака. Вывернулся, как скользкая змеюка, и все равно победил-таки. Поле боя опять за ним осталось… Ну, ничего. Теперь-то наш самый главный и самый ненавистный враг уж точно попадется нам. Сейчас он где-то там, в Нижнем Городе. О наших планах не знает. Поэтому вряд ли драпанет отсюда. А уж когда город обложат те, кто придет помогать нам, уже поздно будет. Город все равно возьмут, потому что придут десятки тысяч. Так что мы в любом случае найдем Пентакиона – не среди раненых, так среди мертвых. Мы и мертвого его казнить, его терзать будем… Пифодор, что с тобой? Ты такой бледный. Прямо как полотно. Тебя не шатает? Да ты здоров ли?.. Сколько они продержали тебя в темнице?
     – Долго. Я, и правда, себя плохо чувствую. Хворь какая-то одолела. Там же холодно и сыро, – ответил Пифодор, поспешив воспользоваться объяснением его бледности, данным Никамедом. Наш герой, и правда, очень сильно побледнел, поняв какая опасность ему угрожает.
     – И правда, какой бледный. Как же я сразу не заметил, – сокрушенно покачал головой Никамед. – Они не имели права тебя за такую провинность заключать в карцер. Вот какие они на самом деле, любители законов и справедливости. А еще нашими отцами возмущались, – дескать, произвол чинят. Ну ничего, за эту твою обиду ты уже отомщен неплохо: вон, гляди, видишь, они лежат, твои обидчики. Уже никогда не встанут. Можешь подойти поближе – полюбоваться на их раны.
     – Да ладно, – я и отсюда вижу.
     – Надо подкрепить тебя, Пифодор, хорошим куском хлеба и чарочкой вина.
     – Это бы неплохо, а то я уже давно ничего не ел.
     – Сейчас пойду, распоряжусь, но вначале пойдем к нашим. Мне не терпится тебя показать им. Вот удивятся-то! Только ты сразу не говори кто ты – пусть сами догадаются. Пойдем-ка сперва к Никанору – все-таки он у нас самый главный… О, да я смотрю, он сам идет сюда. Легок на помине.
     И правда, к ним приближались два латника. В одном Пифодор сразу узнал друга детства – Никанора, хотя он и сильно изменился с возрастом. Гребнистый шлем его, с защитной маской, был сдвинут на затылок, как обычно носили такие шлемы не во время боя. Смуглое, удлиненное острой бородкой лицо улыбалось под нависшим над ним, как козырек, шитком-маской.
     Шедший рядом воин был явно моложе и незнаком Пифодору. Он держал свой шлем на согнутой в локте правой руке. Мохнатый красный гребень шлема доходил ему до подбородка. Широкое румяное лицо улыбалось добродушно и задорно.
     – Весь Коринф, как растревоженный муравейник, – говорил он. – Забегали, забегали людишки – как муравьишки. Отсюда они, и вправду, кажутся муравьями.
     – Пусть себе бегают. Поздно забегали – Акрокоринф им все равно уже ни за что не вернуть. При всем их желании. Самая большая армия не возьмет Акрокоринф, если его защитники ждут нападения.
     – Да, только безумцы решатся на штурм или самоубийцы.
     Когда Никанор со своим собеседником подошел к Пифодору и Никамеду, он окинул первого холодно-безразличным взглядом и недовольно посмотрел на второго. Сказал ему дружеским, но строгим голосом:
     – Ты что, Никамед, забыл что ли, что мы решили не брать пленных. Еще не хватало кормить их. Ты же знаешь, что я и друзьям послаблений не делаю. Сейчас же заколи его!
     – Никанор, это не пленный и рабом его сделать нельзя, а уж тем более убить, – сказал загадочно и хитровато ухмыляясь, Никамед. – А ну-ка, посмотри-ка, – не узнаешь его?
     – И Никанор, и молодой воин стали внимательно и с интересом всматриваться в лицо Пифодора уже подобревшими взглядами. Вскоре глаза Никанора прищурились, как у человека, который начинает о чем-то догадываться. Он с радостью и удивлением обратился к Никамеду:
     – Слушай, кого-то он мне очень напоминает… Как же его… Забыл… Ну, помнишь, в гимнасий с нами ходил и в палестру? Юнцами еще были.
     – Пифодор, – ответил Никамед.
     – Да-да! – закивал Никанор.
     – Он с нами не только в гимнасий и палестру ходил. Он в нашем отряде с самого начала был. Помнишь, на мечах как дрался? Лучше всех. Из молодых самый лучший был, – сказал Никамед.
     – Ну да, да, – согласился Никанор. – Особенно двумя мечами. Даже взрослых воинов побеждал. Я хорошо помню.
     Страх, который не мог не испытывать наш герой, поняв, что опять оказался в большой опасности, сейчас сразу же исчез. «Ну, теперь мне нечего опасаться – я среди друзей», – подумал он снова с огромным облегчением.
     – Только, Никамед, – между тем продолжал говорить Никанор, – неужели ради того, что он похож на кого-то, мы должны его пощадить?
     – Так он не похож – это он и есть! – улыбаясь, восторженно-утвердительно заявил, Никамед.
     – Должно быть, ты сказал ему, что он похож на твоего друга: он и рад стараться тебя уверить в том, что он и вправду Пифодор, – утопающий за соломенку хватается, – возразил Никанор. Глаза его опять смотрели на Пифодора холодно и пренебрежительно, сейчас к тому же и с металлически-жестоким оттенком. – Приказ есть приказ – его надо исполнять. Он должен быть убит, как и те, – Никанор кивнул в сторону трупов. – Понял?! Не ты, так другой это сделает.
     – Я могу, – предложил свои услуги молодой воин так, как-будто речь шла о самом обычном одолжении.
     – Да и мне не трудно. В самом деле, столько разговоров из-за одного пленного, – сухо рассмеялся Никанор. При этом рука его опустилась на эфес висевшего на его правом боку меча.
     Пифодора снова обдало ледяным холодом. «Вот ты, оказывается, какой, Никанор», – подумал он и спросил:            
     – Никанор, скажи, так вышла твоя сестра замуж за Калисфена или нет?
     Никанор вытаращил изумленные глаза. Несколько мгновений он стоял молча. Затем широко заулыбался и, рассмеявшись, весело сказал:
     – Нет, не вышла. Мне удалось-таки убедить отца не выдавать ее замуж за этого прохиндея,.. – Никанор перестал смеяться и опять уставился на Пифодора удивленным взглядом. – Пифодор, да неужели это ты?! Вот это да! Вот так встреча! Тфу ты, я ж тебя чуть не заколол. Ну и ну, – сокрушенно покачал он головой.
     – Да, на расправу ты скор, – усмехнулся Пифодор.
     Никанор схватил его сильными руками за плечи, встряхнул и, притянув к себе, покрыл голову нашего героя поцелуями. Пифодор ответил не менее крепкими и радостными объятиями. Правда, расцеловать его он мог только в лицо, поскольку остальная часть головы находилась под шлемом.
     – Да как же ты здесь оказался, Пифодор? – спросил Никанор. – Выходит, ты живой, здоровый! Все думали, что тебя уж нет давно. А ты – вот он! Твои братья сказали, что тебя убили в Дельфах. Значит, это было не так. Так что же было на самом деле?
     – Так я его тоже спрашиваю об этом, – рассмеялся Никамед. – Обещал рассказать.
     – Конечно, расскажу, но не прямо сейчас. Это такая длинная запутанная история, что быстро и не расскажешь.
     – И не надо быстро, и не надо быстро! – воскликнул Никанор. – Я страх как люблю длинные истории. Такие истории надо только на пиру слушать. Как только я освобожусь, а я постараюсь – поскорее, так мы сразу и возляжем.
     – Правильно – надо же такую победу и такую встречу отметить, – поддержал его Никамед. – Я думаю, для такого случая мы можем себе позволить из трофейных запасов что-то взять. Хотя бы немного.
     – Конечно, можем, – согласился Никанор и кивнул на ближайшую массивную башню: – Вон там и возляжем. Там у них на первом этаже – место для отдыхающей стражи. Лож тридцать там есть. Немудрящих, правда. Да мы и не у себя дома, а в военном походе. Соберем всех наших «старичков» и возляжем.
     – Да надо бы и из молодых кого-нибудь пригласить. Самых достойных. А то как бы не обидились. Молодежь сейчас, сам знаешь какая, – заметил Никамед.
     – Да, конечно, конечно, обязательно пригласим кого-нибудь. Это ты правильно сказал. Пусть будет пир. Хотя бы скромный, какой можно позволить сейчас, в осаде. Разве мы не воины, не победители? Как не отметить такую победу? Такая радость! Такая радость! А тут еще и Пифодора боги нам послали. Вот его и послушаем, – сказал Никанор. – Вот что, Никамед, давай-ка займись этим – приготовлением пира. Пойди, распорядись.
     – Да, конечно. Охотно. Сейчас все будет сделано, – закивал головой Никамед и повернулся, чтобы пойти и начать выполнять поручение.
     – Только вот что, – приостановил его Никанор. – Порачительней с запасами. Ладно? Мяса не надо. Что-нибудь на скорую руку – плоды, хлеб, ячменные лепешки, ну, можно по медовой лепешке каждому, и, конечно, – вино, хорошее вино. Понял?
     – Ну, разумеется. Не беспокойся. Я понял. В осаде все-таки сидим, – ответил Никамед. – Только почему мяса не надо? Мы же еще благодарственное заклание Аресу не делали. Давай же сделаем сейчас. Вот и жертвенное мясо на пиршественном столе будет.
     – Заклание обязательно сделаем. Перед пиром. Но барашка всего на костер возложим: очень большую победу бог послал нам – и гекатомбы мало, чтоб отблагодарить его. Не будем же урывать от жертвы ничего для себя, – сказал Никанор.
     – А ты, Пифодор, пойдем со мной, – похлопал он нашего героя по плечу. Я сейчас по стенам хожу – проверяю как караулы поставлены. Смотрю где нужно людей побольше поставить, где можно поменьше. Ну и ты пойдем со мной. Наших увидешь. Вот удивятся-то! Мне хочется посмотреть, как они узнавать тебя будут. Наверно, как я. Посмеемся. Да и на молодежь нашу посмотришь. Тоже воины хорошие есть.
     – Конечно, с радостью, – согласился  Пифодор и подумал при этом: «Хорошо – вот как раз я и сбегу от вас сейчас».
     Но когда уже пошел вслед за Никанором, вспомнил сколь высоки кручи, на которых стоят оборонительные укрепления Акрокоринфа, что только в единственном месте можно спрыгнуть с его стены – там, где сегодня ночью он был атакован врагами. «Но мы идем совсем в другом направлении. Ничего, дойдем и до туда – стена-то по кругу идет, – думал Пифодор. – Но может не случиться подходящего момента. И, значит, придется-таки рассказывать им на пире о себе. Надо быть готовым к этому. Я должен придумать все-таки какую-то историю».
     Пифодор понимал, что для того, чтобы спрыгнуть с крепостной стены, нужно вначале забраться на каменную перегородку между ее зубцами, понимал, что как быстро ни постарается он это сделать, все равно кто-нибудь из находящихся поблизости вполне может успеть схватить его за ногу или поразить оружием. Ему невольно представилось, как он прыгает, а его хватают за ноги, и он падает вниз головой и разбивается. И другое: его стаскивают назад, перед ним появляется снова с жестоким выражением лицо Никанора, который говорит: «Ах ты, сволочь, вот ты кто, оказывается, – враг и предатель!» и пронзает его мечом.
     Страх перед возможной скорой гибелью на какое-то время парализовал волю Пифодора. Он даже поначалу не мог заставить себя придумывать что рассказывать на пире о себе. Тем не менее бывалый воин, стратег, которому много раз приходилось, несмотря на страх смерти напряженно думать перед боем, принимая нужные решения, наш герой вскоре сумел овладеть собой.
     Они подошли к каменным ступеням, ведущим наверх крепостной стены, и поднялись на нее. Взгляду открылось необъятное пространство под сияющими голубыми небесами – горы с виноградниками на склонах, долины, иссеченные длинными пересекающимися дорогами среди возделанных земельных участков с точками светлеющих на них строений мелких хуторов. Справа до смутно видного в дали противоположного голубого берега простирался, темнея синевой, огромный Крисейский залив. Слева за долинами и скалами синел Сарронический залив с островами и островками, затуманенными голубовато-белым маревом большого расстояния. Противоположного берега его не было видно. На пространстве, лежащем до Сарронического залива тоже виднелись многочисленные хутора, а местами городки и городища – неясные скопления бледных точек.
     Далеко внизу у подножия акрокоринфского холма лежал обширный город со множеством кажущихся отсюда игрушечными домами под черепичными крышами. В квадратах их внутренних двориков из-под скатов крыш виднелись столбики-колонны перистелей (примечание: перистелями назывались колоннады, окружающие внутренний двор, дворик или здание).  Среди прочих строений выделялись заметно более крупные храмы и общественные здания, длинные безукоризненно прямые колоннады под черепичными крышами, обрамляющие по переиметру широкий прямоугольник агоры, и такие же колоннады очень похожих на нее, гимнасия и двух палестр, только меньших размеров, чем она. Некоторые храмы имели двор, обнесенный изгородью-стеной. Эти дворы также, как и широкие свободные пространства, образуемые агорой, гимнасием и палестрами, нарушали единообразие плотных городских застроек, разделенных прямыми улицами и переулками.               
     Можно было увидеть лишь несколько фигурок людей.
     «Что такое? – подумал удивленный Пифодор. – Улицы пустые как ранним утром. Но солнце уже высоко. Какой же это муравейник?» – вспомнил он слова молодого воина, с которым Никанор подошел к нему и Никамеду во дворе крепости. Впрочем, Пифодор тут же догадался где сейчас большинство коринфян. Он сделал шаг к каменной кладке, соединяющей нижние половины зубцов крепостной стены и посмотрел вниз.
     У самого подножия акрокоринфского холма и в проходах между ближайшими к нему кварталами были толпы народа. От начала крутого склона их отделяли блестящие латами ряды тяжеловооруженных воинов, ощетинившиеся копьями.
     – Сдается мне, что они готовятся к штурму. Ну, тупые, –   проговорил, усмехнувшись, Никанор. – Самая большая армия не решилась бы на это. Ну пусть, пусть попробуют – сразу половину их положим: тому, кто придет к нам на помощь, легче Коринф будет взять.
     – Если б они собирались пойти на штурм, у них бы лестницы были, – заметил Пифодор.
     – Так они, наверное, ждут, когда их принесут, и остальных ополченцев ожидают, которые еще не успели подойти.
     – Нет, они не собираются штурмовать. А боевую линию выстроили просто потому, что слишком напуганы: хотят показать, может, не только вам, но, в первую очередь, себе, что имеют достаточно сил для самообороны.
     – Возможно, ты и прав. Есть в тебе все-таки воинское соображение, хотя ты и купец (скупо удовлетворяя любопытство Никанора, наш герой, когда они шли по лестнице, рассказал ему о себе то же, что рассказал Никамеду). А впрочем, неудивительно – не надо забывать кем был твой отец. Теперь ты, Пифодор, волей-неволей тоже послужишь Аресу. Вместе с нами. Надеюсь, не разучился владеть оружием?
     –  Сейчас я уже все те навыки забыл, конечно. Какой из меня воин?
     – Ничего, напомним. Это быстро вспоминается. А, судя по твоим мускулам, телесная сила в тебе должна быть не маленькая: сразу видно, что в палестре и гимнасии часто бываешь. Не трусь, Пифодор.
     – Да с чего ты взял, что я трушу?
     – А вид у тебя, и правда, ведь какой-то напуганный. Какой-то ты бледный весь. Как-будто тебя уже в бой гонят. Не бойся, мы с тобой будем рядом – в обиду не дадим.
     – Да это тебе кажется, что я напуган. Я просто нездоров, Никанор. В карцере просидел долго. Поэтому такой бледный. 
     – Ну ладно, ладно, не обижайся, – похлопал Никанор Пифодора по плечу. Ну, что ты ты стоишь? Пойдем, пойдем же скорее к нашим. Вот удивятся-то!  Они ведь тоже думают, что ты давно в Аиде. Да и тебе, наверное, хочется поскорее их увидеть.
     – Да, конечно. Пойдем, Никанор.
     Все находящиеся здесь аргосские друзья Пифодора, с которыми он в юности проходил начальное обучение ратному делу в отряде боевиков коринфских изгнанников, были теперь, как мы узнали из слов Никанора, не рядовыми воинами – кто командовал сотней, кто – полусотней, кто – десятком солдат. Встреча их с нашим героем происходила не менее эмоционально, чем его встречи с Никамедом и Никанором. Расспросов друзей ему удавалось избегать лишь благодаря обещанию рассказать обо всем на должном скоро состояться пире.
     Когда начальник вражеского отряда и Пифодор вышли на сторону Акрокоринфа, выдававшуюся за пределы Нижнего Города, Никанор произнес:
     – Ну, дальше не пойдем. Здесь я только десяток часовых поставил. Больше людей ставить здесь нет смысла – разве кто сунется сюда? Здесь достаточно только наблюдателей держать.
     Действительно, стены и башни на этой стороне Акрокоринфа стояли на таких кручах, что были совершенно неприступны.
     – Да к тому же все воины, которые здесь стоят – молодые парни. Ты их не знаешь. Так что тебе мало интереса туда идти, – заметил Никанор.
     – Значит, пойдем через двор крепости? – спросил Пифодор, указывая туда, где собирался спрыгнуть со стены, и почувствовал, как сильно забилось от волнения сердце при мысли, что момент, когда нужно будет решительно действовать с большой опасностью для жизни, оказался гораздо ближе, чем предполагал раньше.
     – Да нет, зачем? – ответил Никанор. – Туда не пойдем: я был там уже, все необходимые распоряжения сделал. Пойдем скорей к Никамеду в башню. Наверное, все уже готово к пиру.
     Они направились к находящейся неподалеку каменной лестнице, чтобы спуститься во двор крепости. Сзади послышались шаги бегущих ног, позвякивание доспехов и оклик: «Постой, Никанор! Важное тебе сказать надо! Очень важное!»
     Пифодор и Никанор остановились и обернулись. К ним подбежал низкорослый гоплит, без щита, без копья, без шлема, в начищенном до блеска обрисовывающем грудь бронзовом панцире. Это был Полидокл, тоже один из давних аргосских друзей Пифодора. Полидокл выглядел чрезвычайно взволнованным. Было видно, что он, и правда, собирается сообщить что-то чрезвычайно важное.
     Он несколько запыхался от бега и, преодолевая одышку, проговорил:
     – Погоди, Никанор… Надо сказать… важное очень… Нельзя откладывать… До пира надо… Пифодор, ты иди, иди… Мы догоним тебя.
     Пифодору показалось, что смотрит он на него как-то странно – не только удивленно, но и пристально-подозрительно, даже словно недоброжелательно, совсем не так, как час назад, когда в его глазах были лишь удивление да радость. Нашего героя это, однако, ничуть не насторожило. Он пошел дальше, подумав: «Своим считают. Обнимаются со мной. Но все-таки не все мне доверяют».
     Впрочем, Пифодор рад был остаться наедине с собою, что давало возможность лучше сосредоточиться на придумывании ложного повествования о себе, которое, как он понял, теперь уж точно придется рассказывать.
     Хотя момент побега теперь отодвигался на неопределенное время, наш герой испытал не сожаление, а немалое облегчение, так как отодвигалась и необходимость подвергнуться смертельной опасности.
     Когда он подошел к башне, в которой заканчивались приготовления к пиру, то в общих чертах рассказ уже был готов в его голове. Пифодор не стал пока заходить в башню, а, повторяя и уточняя в деталях придуманное, прохаживался некоторое время около нее. Это было как раз то место, где находились трупы, которые он увидел первыми, выйдя из карцера. Сейчас их здесь не было. Там, где они лежали, на каменных плитах остались большие лужи крови, переходящие в кровавые следы волочения, которые по мере удаления бледнели и исчезали, и которые вели туда, где победители сложили всех убитых.
     Рядом с лужами крови валялись еще неподобранные мечи, щиты, копья.
     Пифодор поднял один клинок и сразу почувствовал себя спокойнее и увереннее: такой друг его никогда пока не подводил. Но он был без ножен, как и другие лежавшие поблизости мечи: пристегнутые к ремням их владельцев ножны были забраны отсюда вместе с ними. «Может, пойти туда да подобрать какие-нибудь подходящие? Или какой-нибудь другой себе меч найти – получше, – подумал Пифодор, посмотрев на груду сложенного победителями трофейного оружия, громоздящуюся в шагах ста пятидесяти от него. – Э, нет, лучше мне не ходить туда: тамошние воины Никанора еще не знают, что я свой – мы же не дошли с ним до туда… Может, за пояс заткнуть?  – Пифодор опустил взгляд на свой ремень, который, сняв доспехи, оставил на себе. Но и видик же у меня тогда будет, – как у пареньков, которые в воинов с деревянными мечами играют. Разве пойдешь так на пир? Впрочем, думаю, на пире он мне вряд ли пригодиться. А уж потом возьму себе какой-нибудь, – рассудил  наш герой и отбросил клинок в сторону.
     Пифодор снова погрузился в обдумывание своего рассказа.
     Вдруг сзади знакомый голос произнес:
     – Привет, Пентакион! О чем размышляешь?
     Наш герой так весь и обмер. Прозвучало его второе имя, к которому он привык даже больше, чем к первому, прозвучало там, где кругом были люди, люто ненавидевшие того, кому оно принадлежало. Благо, сейчас они находились не так близко, чтобы расслышать сказанное человеком, обратившимся к Пифодору.
     Пифодор резко обернулся и увидел перед собой огромного роста воина, в доспехах гоплита, без шлема, щита, копья, только с мечом на боку. У него было белое открытое лицо с неправильными, но привлекательными чертами, ясные серые глаза под светлым, почти желтым густым чубом, притянутым к широкому лбу охватывающей голову узорчатой тесемкой. Большие красивые губы растянулись в веселой улыбке.
     Это был фракиец Фолиокл, тоже один из наемных стражников Акрокоринфа.
     Испуг владел нашим героем лишь мгновение. Его сразу сменило чувство облегчения, даже радости. Фолиокл был один из друзей Пифодора по акрокоринфской страже, причем, как ему казалось, весьма надежный: такой врагам его вряд ли выдаст.
     Наш герой тут же догадался, что, скорей всего, он-то и есть тот предатель, который указал коринфским изгнанникам уязвимое место в оборонительных укреплениях Акрокоринфа.
     – О чем призадумался, Пентакион? – повторил вопрос Фолиокл.
     – Тише ты! – зашипел на него Пифодор. – Забудь это имя. Теперь…
     – Ах да, ты же теперь… кто,.. Пифодор, да?
     – Уж ты не ляпнул ли им кто я?
     – Да ты что?! Нет, конечно.    
     – Слушай, Фолиокл, очень прошу тебя – не проболтайся им.
     – Да, конечно. Не беспокойся, Пифодор. Я же понимаю.
     – Ну, спасибо, молодец. Ну а я, как только смогу, отблагодарю тебя по-хорошему.
     – Да ты уже не сможешь.
     – Почему не смогу?
     – Ну,.. ну, война все же, осада… И ты, как я понял, попал, в непростое положение.
     – Ну, на все воля богов. Если они захотят, то дадут мне отблагодарить тебя.
     – Да, конечно же.
     – Постой-постой, это уж не тебя ли я видел? Не ты ли это был? Когда мы  с Никанором на стену поднялись, я сразу приметил здоровенного молодца. Такого же, как ты. И доспехи у него такие же, вроде. Когда мы проходили мимо, он спиной ко мне стоял. И плащ у него такой же, как у тебя. Я тогда еще подумал: «Какой здоровый у них воин есть, – как наш Фолиокл. Даже доспехи и плащ такие же, как у него».
     – Так это я и был. Но не знаю, что нашло на меня тогда –  смутился я. Поэтому отвернулся.
     – Ну, мне тогда и в голову не могло прийти, что это мог быть ты. Так это, значит, ты привел их сюда?
     – Ну,.. да,.. я.
     – Вот уж никак не ожидал от тебя. От кого угодно – только не от тебя.
     – Ой-ой, уж кто бы говорил!.. Уж не хочешь ли ты сказать, что я больший предатель, чем ты? Мы оба с тобой предали коринфян – я тех, кто правит здесь сейчас, ты – тех, кто правил здесь раньше… Я уж давно приметил вон то местечко, – Фолиокл указал на самую низкую часть крепостной стены, – и все думал как бы продать его подороже.
     – Ну, и за сколько продал?
     – Неплохо продал.
     – Сколько  же они тебе заплатили?
     – Семьдесят.
     – Семьдесят чего?    
     – Ну не драхм же – талантов, конечно.
     – Талантов?!.. Да, неплохо… Неплохо, клянусь Гермесом.
     – А чего ты удивляешься? Разве это не стоит того?
     – Они тебе заплатили или только обещают заплатить?
     – Конечно, заплатили. Уж неужели я пошел бы с ними, если б они мне не заплатили вперед все сполна? Я уж припрятал все это в одно очень надежное место. Там мое золото не пропадет и будет дожидаться меня сколько угодно.
     – Но дождется ли оно тебя, если ты сейчас здесь застрял в осаде и неизвестно еще чем все это кончится?
     – Уж неужели ты думаешь, что я собираюсь задерживаться здесь больше, чем на день. Да мои наниматели и не собираются меня задерживать. Сегодня же ночью смотаюсь отсюда.
     – Как? А,.. понял – вон там слезешь, да? – кивнул Пифодор в ту сторону, где крепость выдавалась за пределы Нижнего города.
     – Да, уже и веревку нашел. Хорошую, крепкую. Даже меня выдержит. Спущусь на ней ночью со стены и горы. Караулы у коринфян там стоят слабые – всего несколько человек: пробиться нетрудно будет. Да они и не заметят меня в темноте.
     – Да, сил у коринфян не хватит для того, чтобы по-настоящему обложить Акрокоринф. Поэтому, там, где он совсем неприступен, они поставили, как я уже заметил, мало людей. Но со временем, конечно, они возведут там полисад, чтобы осажденных совершенно отсечь от внешнего мира.
     – Но когда они это сделают, я уже буду далеко отсюда. Так что теперь   все – Фолиокл больше не наемник. Хватит, навоевался. Теперь все, покончено с этим. Вернусь на Родину со славой и богатством.
     – Мечта наемника.
     – Да, и пусть мне завидуют те, кто когда-то презирал меня за бедность. Вот как – уходил к грекам почти что нищим, а вернулся богачом.
     «Может, и мне уйти с ним ночью по его веревке? – подумал Пифодор. – Нет, для меня это невозможно: друзья считают, что я примкнул к ним, буду сражаться на их стороне. Мою попытку уйти с Фолиоклом воспримут как дезиртирство. Тогда мне не сдобровать. Ведь уйти с Фолиоклом тайно не удастся – он же собирается уходить, не таясь от моих друзей. Ничего, мой способ бегства гораздо лучше, надежнее. Нужно только удобный момент улучить – и все получится, легко и быстро».
     – Вон они идут, – сказал Фолиокл.
     Пифодор тоже увидел воинов, которые сходят со стены по лестнице и других, толпящихся на стене, тоже собирающихся ступить на лестницу.
     – На пир идут. Вон как торопятся, – произнес Пифодор.
    И правда, воины эти явно очень спешили. Вот они спустились на площадку и зашагали еще быстрее. Их было человек пятьдесят – не только давние аргосские друзья Пифодора, но немало и тех, с кем он познакомился только сегодня. Пифодор заметил, что вид у всех радостный, но в то же время какой-то торжествующе-злой. Казалось даже, что они находятся в состоянии ярости. Это удивило и несколько насторожило нашего героя: ему еще не доводилось видеть, чтобы кто-нибудь шел на пир в таком настроении. Поэтому с подозрением взглянув на фракийца, он спросил:
     – Ты правда, не проболтался им кто я?
     – Да нет, что ты! Конечно, нет, – ответил тот так убедительно, что по натуре своей весьма доверчивый Пифодор поверил и сразу успокоился.
     Тем временем идущие к ним воины, вначале шедшие первыми, а затем остальные, бросили себе под ноги свои щиты и копья. Впрочем, некоторые оставили их на стене, где стояли в карауле. Пифодор успел только сказать:
     – Да что вы здесь кладете-то? Там же, где пировать будем, есть комната для оружия, где отдыхающая стража оставляет.
     Через несколько мгновений он оказался в окружении плотной толпы воинов, которая вдруг принялась избивать его с дикой яростью.
     Удары сыпались отовсюду, сопровождаемые злобными выкриками:
     – Ах ты, гад!
     – Ух, сволочь! Пентакион проклятый!
     – Попался-таки, собака!
     – Собака ты! И умрешь как собака!
     – Подонок!
     – Гнида!
     – Предатель! Столько вреда нам принес!
     – И думал – избежишь возмездия?!
     – Нет, боги никогда не допустят, чтобы преступник избежал справедливой кары!
     – Они карают тебя нашими руками!
     – Умри же, сволочь, мразь проклятая!
     Пифодор загораживался руками и кричал им:
     – Что вы! Что вы! Уймитесь! С ума вы сошли что ли?! Какой же я предатель?! Я же ваш друг!
     Но он слышал в ответ возгласы разъяренных до бешенства людей:
     – Знаем мы кто ты! Ты – наш главный враг!
     – Ух, подлюга, сволочь! Получай!
     – Как вы могли поверить этому варвару?! Он же лжет! Он оболгал меня! – кричал в отчаянии Пифодор. Но его слова ничуть не смягчали ярость толпы, дошедшей буквально до остервенения. Тогда наш герой стал защищаться кулаками со всею силой, на какую был способен. Но мог ли он защититься от стольких людей, покрытых к тому же бронзовыми доспехами, которые и мечом пробить непросто. Вдобавок удары воинов утяжеляли бронзовые налокотники. Тем не менее наш герой сумел двоих сбить с ног, поразив их кулаком в лицо, незащищенное броней. Недаром он занимался какое-то время панкратионом и боксом. Это были военно-прикладные виды спорта. Техника кулачного древнегреческого единоборства, нужно заметить, напоминала фехтование мечом и удары в нем преимущественно наносились в лицо противника. Именно занятия этими видами спорта приучили нашего героя хорошо «держать удары». Только поэтому он до сих пор еще стоял на ногах и хоть как-то защищался.
     И тут вдруг он понял, что его, и вправду, сейчас убьют, что расправа над ним не ограничится лишь избиением, что пощады не будет. Тогда он решается на то, на что пока не мог решиться, понимая, что это лишит его последней самой ничтожной надежды на милосердие толпы, на спасение. Он выхватывает из ножен одного из воинов меч, чтобы отбиваться им. Но в тот же миг две сильные руки схватили его держащую меч руку и сковали ее движения. На голову его обрушились еще более частые удары. Он потерял сознание.
     Очнулся Пифодор на вымощенной камнем площадке, где его били. Он лежал на боку со связанными за спиной руками. Первое, что увидел, – много мускулистых мужских ног, в бронзовых поножах, солдатских полуботинках и сандалиях. Он приподнял голову и, посмотрев вверх, увидел тех, кто его только что избивал. Лица их уже не были искажены яростью и смотрели на него лишь торжествующе-презрительно. В своих высокогребнистых шлемах, внушительных бронзовых доспехах, снизу воины казались особенно большими и грозными.
     Пифодор ожидал, что его снова начнут избивать и теперь ногами. Но воины пока этого не делали. Они даже стояли не совсем близко к нему, а в шагах пяти от него, образуя круг, в середине которого он лежал.
     – Очухался наконец, – сказал кто-то. 
     – Вот он, поглядите на него… Вот он, ваш главный враг, – узнал Пифодор голос Никанора, – лежит жалкий, ничтожный. А вспомните какой он был грозный, непобедимый! И вот он теперь здесь, перед нами. В полнейшей нашей власти. И мы казним его какой хотим казнью.
     – Самой лютой надо! – раздались голоса, и по толпе прошел шум злорадного негодования.
     – Боги услышали наши молитвы, – снова заговорил Никанор. – Какой прекрасный день они нам послали сегодня – отдали в наши руки Акрокоринф, а вместе с ним и этого ублюдка, главного нашего врага. О, как мы мечтали убить его! Да мы даже об Акрокоринфе не мечтали так, как об этом. Но в то, что он попадет в наши руки живым… Да, мы, конечно, мечтали об этом, но могли ли мы поверить в такое?!
     – Да вы что, с ума что ли все сошли?! – приподнявшись, вскричал Пифодор. – Какой же я вам Пентакион?! Как вы могли поверить этому фракийцу, этому подлецу?! Да он мне немало денег должен и оболгал меня, чтобы не отдавать! – соврал наш герой в надежде на то, что это ему хоть как-то поможет.
     – Да неужели ты думаешь, что мы бы поверили какому-то варвару, который вдобавок предал своих?! – присел на одно колено рядом с Пифодором Никамед. – Конечно, мы бы ни за что не поверили, если бы Молва не трубила кругом о том, что Пентакион есть сын Аристея.
     – Молва часто бывает лжива! – ответил Пифодор.
     – Храни благоречие! Поостерегись говорить так о богине! – прохрипел возмущенно с благоговейным испугом в глазах Никамед, сжав кулаки, но затем заговорил опять спокойным голосом: – Да, мы знаем, она любит подшутить над людьми, посмеяться над ними, ввести порой в заблуждение. Такова ее божественная сущность. Да мы и не верили долго – возможно ли поверить в такое?! Так и не поверили бы, если бы,.. если бы среди нас не было немало тех, кто видел тебя в бою. Да ведь некоторые уже давно говорили, что Пентакион очень похож на нашего товарища, который исчез так неожиданно. И мы давно привыкли к тому, что он, Пентакион, главный наш враг, очень смахивает на Пифодора. Но могли ли,.. могли ли мы поверить тогда, что он,.. что он и есть Пифодор?!
     – А ты помнишь, Пифодор, – сказал кто-то за спиной Пифодора – тогда, при Пактрах, я же в тебя чуть копьем не попал. Чуть-чуть бы – и все! Я помню, как ты увернулся. И видел страх в твоих глазах. Копье на волосок от тебя пролетело. Как ты увернулся, не знаю. Верткий ты, сволочь. Будто не человек ты.
     – А он и есть не человек! Нелюдь! Мразь! – послышался чей-то звонкий голос.
     – Да, было дело при Патрах, такая мясорубка была, – пробасил кто-то, тоже находящийся за спиной Пифодора. 
     – Так что, суди сам, могли ли мы не поверить, что ты Пентакион, когда столько подтверждений тому, что ты и есть он – сказал Никамед Пифодору и встал на ноги.
     – И как я жалел, и как все мы жалели, что я не попал тогда в тебя, – продолжал говорить воин, который рассказывал, как чуть не поразил копьем Пентакиона. – Разве мы могли знать, что боги сохранили его, чтобы отдать сейчас нам как награду за наш сегодняшний подвиг и чтобы мы могли казнить его так, как он заслужил, – как преступника.
     – Да, а то та смерть слишком была бы легкой для него! Нет, он должен быть казнен лютой смертью, как разбойник!
     – Нет, он заслужил даже еще более страшную смерть, чем разбойник, потому что он хуже разбойника – он изменник, наш главный враг! Только из-за него мы так долго не могли вернуться в Коринф!
     – А что, разве мы не знаем, как казнить его?!
     – Да вы вспомните сколько казней мы ему придумали?!
     – Придумывали так просто – от бессильной злобы и отчаяния! Разве могли мы надеяться, что он, и вправду, попадется нам в плен?!
     – Давайте же сейчас вспомним что мы придумали и решим как казнить его! – раздавались возгласы в толпе.
     Все принялись наперебой предлагать разные способы изуверского умервщвления Пифодора.
     С диким ужасом слушал наш герой что они говорили. Он готов был ползать в ногах толпы, умоляя о пощаде, но не сделал этого: вначале потому, что настолько был парализован страхом, что не мог ни слова сказать, ни сдвинуться с места, потом, когда чувство полнейшего онемения, бессилия несколько отступило, он не стал вести себя слишком униженно потому, что, как это ни удивительно, даже в такой ситуации сумел немного овладеть собой. Как мы знаем, не далее как минувшей ночью он уже был в похожем положении и не раз за свою жизнь оказывался на краю гибели. Наверное, подобные ситуации закаляют характер. Все же нельзя сказать, что он вел себя столь же достойно, как ведут себя перед казнью иные особенно мужественные люди, которым удается выглядеть внешне спокойными. Пифодор кричал, что он не Пентакион, что над ним ошибочно, несправедливо собираются совершить жестокую расправу, и голос его звучал, как мольба. Впрочем, возможно ли осудить человека за то, что он поддается страху перед лицом ужасной смерти.
     Видя, что его крики вызывают у всех лишь злорадную ухмылку, он замолчал. Ужас все сильнее овладевал им. Разум отказывался верить в происходящее. «Неужели это со мной?» – думал Пифодор. Пришло ощущение нереальности происходящего. Казалось, что он видит страшный сон, что можно как-то устраниться, убежать от этого кошмара, пробудиться от него как от сна. Пифодор вскочил и бросился в толпу, надеясь пробиться сквозь нее, хотя и понимал, что это невозможно. Он тут же упал, сбитый ударами, слыша всеобщий хохот, сопровождаемый ругательствами и злорадными шутками. Кто-то начал бить его ногами, но другие остановили их, говоря:
     – Не надо – а то еще околеет! Кого же мы казнить тогда будем?!
     – Нет, он заслужил смерть пострашнее этой!
     – Сейчас все равно насладитесь, когда пытать его будем!
     Воины снова принялись обсуждать, как более жестоко казнить Пентакиона. Слушая их, Пифодор ощущал такой ужас, что голова его закружилась, и он впал в обморочное состояние. Теряя сознание, он подумал, что умирает и даже обрадовался этому. Но ему суждено было очнуться и осознать, что он жив, что придется испытать все муки изуверской казни.
     К большому облегчению нашего героя Никанор вдруг сказал:
     – Вот что, раз уж мы решили пировать и все готово к пиру, то давайте же попируем. А уж потом кончим этого, – он пренебрежительно-презрительно кивнул на Пифодора. – А то, если казнить его перед пиром, то у кого-то из нас может и аппетит пропасть. Уж у Никамеда – точно, – по толпе прошел смешок. – А главное, – продолжал Никанор, – если казнить его прямо сейчас, то это будет несправедливо по отношению к нашим остальным товарищам, которые находятся на боевом посту, и которые, конечно, тоже хотят посмотреть на казнь Пентакиона. Так что давайте на пире и обсудим все хорошенько, – как казнить эту мразь и как сделать так, чтобы как можно больше наших товарищей увидели его казнь.
     – Правильно. На десерт его оставим, – пошутил кто-то.
     – Да и на пире будет поговорить о чем, – сказал другой.
     Предложение Никанора вызвало всеобщее одобрение.
     Пифодора отвели в тот самый карцер, из которого он совсем недавно вышел.
     Возможно, кого-то из читателей удивит то, что наш герой был в состоянии стоять и передвигаться на ногах после того, как его била толпа. Но, во-первых, его била не целая толпа, а лишь несколько человек, находящихся к нему ближе остальных. Во-вторых, хороший панкратиаст, он не особенно был восприимчив к ударам. На состязаниях после боя с очень сильным противником, он чувствовал себя порой даже хуже, чем сейчас.
     На полу камеры лежали щит и латы Пифодора, снятые им ночью. Освободившие его из карцера боевики коринфских изгнанников не тронули их, хотя и приметили, что доспехи друга Никамеда представляют немалую ценность. Воины, которые привели сейчас сюда нашего героя, конечно поспешили забрать лежавшие на полу латы, щит, причем чуть не подрались из-за этой добычи.