Возмездье стратега или в когтях у ведьмы. 51 глава

51

     Как ни было поглощено внимание нашего героя ожидаемым приходом конвоиров, как ни готовился он психологически к этому, все же для него неожиданно и страшно прозвучали вдруг послышавшиеся за дверью шаги и лязг отпираемого засова.
     Пифодор заметался на месте, невольно порываясь спрятаться где-нибудь, хотя знал, что спрятаться здесь совершенно негде. Он словно забыл, что решил встретить врагов лицом к лицу, спрятав за спиной развязанные руки. В следующий миг он бросился к двери, пока она еще не открылась, и стал около нее, вжавшись спиной в стену. Поддавшись паническому страху, он мгновенно переменил принятое решение. Теперь он надеялся, оказавшись за спинами вошедших, если они не заметят его боковым зрением, ускользнуть из карцера и просто пуститься бежать, хотя понимал, что лишит себя таким образом возможности завладеть оружием, что выбраться из крепости, где на стенах столько вражеских воинов, конечно же, не сможет. Но поддавался паническому страху наш герой только мгновения. Буквально сразу он сумел овладеть собою. Поспешил спрятать за спину руки, подумав, что бой можно начать и здесь.
     Дверь отворилась. Яркий дневной белый свет залил камеру, вновь явив глазам каменную кладку стен, глиняный пол, высокий дощатый потолок. Слева появился носастый профиль с черной щетиной на скулах. В следующий момент Пифодор увидел перед собой широкий, с коротко подстриженными темными волосами, затылок вошедшего мужчины, одетого в серую из грубой ткани хламиду. Он явно не заметил нашего героя – стал прямо перед ним к нему спиною. Чувствовалось, что удивленно оглядывает камеру, не видя заключенного, и сейчас обернется к Пифодору.
     «Да неужели они прислали за мной только одного?» – поразился тот: он успел глянуть в дверной проем и не увидел никого, кто бы шел следом за вошедшим. «Вот это удача!» – мелькнуло у него в голове.
     Вражеский воин уже оборачивался. Наш герой схватил руками крепко его голову. При этом зажал ему рот, чтобы не дать кричать. Опытный борец, Пифодор знал и смертельные приемы, которые греческие юноши и мужи осваивли с целью применять их не на спортивных площадках, а в бою. Одним из таких приемов он старался убить сейчас вражеского воина. Наш герой не сомневался, что одолеет легко и быстро, видя, что противник мал ростом и сложения отнюдь не атлетического. Если бы прием получился, смещение шейных позвонков вызвало бы немедленную смерть. Но прием не получался. Противник больно, как когтями, вцепился ногтями в руки Пифодора. Упираясь мускулистыми ногами в пол, напрягался и всячески изгибался своим жилистым и упругим как пружина телом. И хотя это ничуть не напоминало контрприем, Пифодор никак не мог добиться своего. Затрудняла ему борьбу необходимость постоянно сжимать рот противнику. Все же тот издавал довольно громкое мычание. Пифодор боялся, что оно привлечет внимание кого-нибудь находящегося поблизости. Несмотря на тщедушный вид, враг оказался очень силен. Наш герой делал попытки зажать ему и нос, чтобы, вообще прервать дыхание. Но это тоже никак не получалось. Пифодор испугался, что не сможет справиться с противником. «Да неужели я не одолею этого хлюпика?» – с досадой и яростью думал он, прикладывая все силы, какие имел. Выручила его, как уже не раз, развитая телесными упражнениями силовая выносливость. Сопротивление вражеского воина начало ослабевать. Наш герой изловчился и ударил его головой о стену. Он сразу перестал сопротивляться, уронил руки и обмяк, став тяжелым в руках Пифодора. Тот, с трудом удерживая его, перевел дух и еще два раза изо всех сил ударил вражеского воина о стену. Потом отпустил. Поверженный противник с разбитой головой рухнул ему под ноги. Пифодор сразу выхватил из ножен на его боку меч. Хотел вонзить ему в грудь, но не стал, так как счел это излишним, не сомневаясь, что враг мертв.
     «Ну, вот я и с мечом! Хвала Аресу! Ну что ж, теперь вперед… Умирать будем. Во славу Ареса. Ну что аргивяне, «друзья мои», хотели казнить меня? Сейчас я казнить вас буду. Запомните меня не только как стратега коринфского», – Пифодор говорил себе эти воинственные слова, но чувствовал себя отнюдь не уверенно. Напротив, панический страх, который охватил его в момент прихода вражеского воина, и который забылся в пылу борьбы, вдруг снова овладел им, почти с прежней силой, хотя Пифодор и понимал, что теперь вряд ли уже подвергнется жесточайшей казни. Однако неотвратимость смерти, которую придется встретить уже сейчас, пусть и в бою, встала перед ним и надвинулась тоже подавляюще-устрашающе. Возможно, покажется странным и удивительным то, что такой бывалый, храбрый воин, как Пифодор, испытывал подобные колебания. Но не надо забывать, что бывалые храбрые воины –  это обычные люди и им свойственны обычные чувства. Не всем удается легко и быстро преодолеть страх неминуемой смерти.   
     Поскольку он имел возмоджность хотя бы немного отдалить свою гибель, то медлил выйти из карцера. Искать последнее прибежище в храме уже не казалось ему неприемлимым. Даже, напротив, именно это представлялось ему самым желанным и наиболее подходящим для него.
     Он опасливо выглянул в дверь. Взору открылось небольшое пространство между боковой колоннадой храма Аполлона справа и глухой белой оштукатуренной стеной одноэтажного подсобного строения слева. Крепостная стена находилась прямо напротив Пифодора в шагах ста от того места, где он стоял, и тридцати-сорока от здания святилища.
     Наш герой с тоской посмотрел на храм. Ему показались целой вечностью те дни, которые он может прожить еще, если укроется там, и если враги не дерзнут пренебречь неприкосновенностью ищущего защиту у святыни.
     Настроение Пифодора изменилось, когда он перевел взгляд на верх крепостной стены. Справа оборонительные башни и стены полностью загораживало здание храма, но слева значительная часть верха крепостной стены была хорошо видна над черепичной кровлей подсобного строения. Лишь редких часовых увидел Пифодор на башнях и стенах между ними.
     «Не может быть! Как в мирное время», – обрадовавшись, не веря глазам, проговорил он, но тут же огорченно подумал: – Ах да, их же много, конечно, в башнях от жары прячется. Если что – сразу выскочат… Ну так что ж, главное, чтобы их под стеною как можно меньше было, а лучше, чтобы, вообще не было, – ощущая радостный подъем и очень желая поверить в неожиданно появившуюся надежду, думал Пифодор. – А их вполне может быть мало под стеною и даже в башнях может быть мало – они же многие сейчас на мою казнь посмотреть собрались где-то. Где? Да хоть где угодно, лишь бы не под стеной, где мне идти надо. Да, ну конечно же, не там. Разве под стеною крепостной казнят? Для этого место более открытое выбирают. Уж не божество ли какое-то мне помощь посылает?!»
     С замиранием сердца Пифодор вышел из карцера и быстро пошел к дальнему углу подсобного строения. Дойдя, выглянул из-за него. К огромной своей радости не увидел ни одного человека в проходе между внутренними строениями Акрокоринфа и крепостной стеной на расстоянии стадиев двух до ее прямого угла, где она уходила влево и исчезала за постройками. Приблизительно в стадии от Пифодора находилось как раз то место, с которым наш герой связывал свои надежды на спасение, где мог спрыгнуть со стены на другую сторону. Он увидел там всего лишь одного часового.
     «Неужели?! О боги! Я спасен!» – еще с большей радостью подумал он.
     И действительно, Пифодор был настолько искусным воином, что мог быстро одолеть даже гораздо лучше вооруженного сильного противника. Но он понимал, что часовому могут прийти на помощь другие, причем очень скоро. Однако Пифодор надеялся приблизиться к нему незамеченным и напасть неожиданно, что могло позволить справиться с ним в считанные мгновения. Кроме того, уверенный в своем воинском мастерстве наш герой не сомневался, что в случае необходимости сумеет отбиться от двух-трех подоспевших на помощь к этому часовому его товарищей и успеет спрыгнуть, пока их не подбежит больше. Обнадеживало и то, что никого не было и между внутренними строениями крепости – храмами, всевозможными подсобными постройками, по крайней мере, где мог видеть Пифодор. Все же наш герой понимал, что радоваться пока еще слишком рано.
     Мельком взглянув вправо, и, увидев там только то, что можно было увидеть отсюда – боковую сторону храма Аполлона с ее мраморной колоннадой, он пошел влево.
     Двигался Пифодор наискось, желая приблизиться к крепостной стене и идти близко от нее, чтобы быть менее заметным воинам наверху. Сделав несколько шагов, оглянулся посмотреть, не увидел ли кто его, не узнал ли? Теперь открылись взору: под сильным углом к точке зрения – фасад здания святилища Аполлона, с изящной колоннадой, крепостная стена напротив него и несколько огибаемая ею площадка между ними, выложенная каменными плитами. Перед ступенями храма стоял красивый кубообразный алтарь. Нигде в той стороне не было видно ни одного человека, кроме часового на стене.
     Наш герой двинулся дальше. Через несколько шагов опять остановился и посмотрел назад. Отсюда, стоя у самой крепостной стены, можно было видеть всю ее на протяжении стадия полтора до того места, где она, круто изгибаясь, уходила вправо за здание святилища Гермеса. В шагах ста пятидесяти от себя Пифодор увидел группу гоплитов в полном вооружении – человек тридцать. Они стояли как раз у той самой башни, в которой раньше отдыхали от службы воины стражи, вырезанной боевиками коринфских изгнанников. В глаза бросилось сходство: точно также и они, собираясь отправиться менять на постах часовых, толпились у входа в башню, переговаривались с шутками, ожидая, когда солнечные часы днем, а ночью песочные возвестят о начале новой стражи. Даже щиты у этих воинов были коринфские. Впрочем, удивляться не приходилось – овладеть вражеским щитом и носить его у греков считалось очень почетно.
     Пифодор отвернулся и пошел далее, еле удерживаясь от того, чтобы побежать, мысленно говоря себе: «Только не торопиться, только не торопиться. Иди спокойно, не спеша. Иначе сразу привлечешь внимание… Да еще этот меч… Как быть с ним?! Он меня выдает с головой. Нельзя его так нести. Он же обнаженный. Несу его так, что сразу видно, что собрался драться. Но как же его нести? Не за лезвие же взять вместо рукояти. Это еще больше привлечет внимание. Может, за пояс заткнуть. Но кто же так носит? Только пареньки – деревянные мечи, когда в войнушку играют. Если взрослый так будет носить, то это всех удивит. Конечно, все обратят на это внимание. Да, как жаль, что я не прихватил с собой ножны с поясом. Но разве мог я предположить, что они мне пригодятся? Не возвращаться же за ними».
     Только он так подумал, как вдруг услышал за спиной:
     – Глядите, это же Пентакион! Он самый! Глядите, – это же он, он! Смотаться хочет! Эй, Пентакион, ну-ка стой, стой! Ты куда намылился?!
     Это крикнул явно кто-то из воинов, стоящих у башни. Пифодор вздрогнул, но не стал оборачиваться. Перехватив мгновенно меч, как удобнее и безопаснее было бежать с ним, острием вниз, он что есть духу помчался бегом.
     – Эй, эй, стой, собака!
     – Стой!
     – Держите его! Держите!
     – Все равно не уйдешь! – раздались крики за спиной Пифодора. Одновременно послышались топот бегущих ног и бряцание лат.
     Необремененный тяжелым вооружением наш герой быстро оставил далеко позади своих преследователей. Но они, конечно, сразу поняв куда именно он стремится, кричали часовому, охранявшему самую низкую часть крепостной стены, и другим караульным, что находились поблизости от того места, чтобы не пропустили беглеца. Впрочем, им можно было и не кричать: увидев человека, убегающего от их товарищей, они сразу поняли, что это враг, которого, если тот посмеет забраться на стену, надо убить или пленить. Конечно, они без труда догадались и о намерении беглеца преодолеть стену в том месте, где это наиболее удобно сделать. Зная, что охраняется оно только одним часовым, караульные на двух ближайших к тому месту башнях поспешили к нему на помощь. Поскольку находились они не в башнях, как предположил наш герой, а на них (по одному на каждой), им прежде, чем выбежать на стену, пришлось спускаться по внутренней лестнице. Таким образом, все участники описываемого нами события состязались сейчас в беге, за исключением часового, который охранял своеобразный финиш этого забега. Он поджидал беглеца на верху лестницы, сложенной из каменных плит, правой стороной примыкавшей к крепостной стене. Пифодор бежал и глядел на него. Фигура воина, быстро приближаясь и увеличиваясь, несколько расплывчато выделялась на фоне голубого неба, поблескивая бронзовыми доспехами.
     Наш герой добежал до лестницы и тоже бегом, правда, гораздо медленнее, стал подниматься по ней, преодолевая все возрастающую тяжесть в ногах. Грудь его словно разрывалась от надрывного дыхания. Надо заметить, что хотя стена здесь снаружи была низкой, но с этой сторны, как и везде на всей своей протяженности, имела большую высоту, а, значит, и лестницы, ведущие на нее, тоже были высокими, в том числе и эта. Поэтому уже порядком изнуренному нашему герою подниматься было очень нелегко. И снова Пифодора выручала выносливость, развитая регулярными телесными упражнениями.
     Часовой принял грозную боевую стойку – широко расставил ноги, закрылся большим круглым бронзовым щитом, поднял над плечом руку, угрожающе нацеливая на Пифодора копье.
     Тот внимательно следил за копьем, чтобы, если караульный метнет его, то успеть отбить или увернуться.
      Часовой стоял на самой высокой и самой широкой ступене лестницы, которую вполне можно было бы назвать маленькой площадкой.
     Он не метнул копье, а попытался ударить им нападающего. Но исключительно ловкому и обладающему специальной сноровкой Пифодору не составило труда перерубить древко. Гоплит вынужден был отступить с лестничной площадки на стену, что позволило ему выиграть мгновение для того, чтобы обнажить меч. Пифодор занял оставленную им позицию. И это было последним его успехом в осуществлении побега.
     Почему-то только сейчас он обратил внимание, что и у воина, с которым сейчас сражался, на щите тоже отличительный знак коринфского войска. Даже более того, между нащечниками его ярко сверкающего на солнце хорошо начищенного бронзового шлема с высоким гребнем Пифодор разглядел знакомые черты.
     «Да это же наш наемник! Я знаю его! Вот гад – и он тоже с ними!» – с удивлением и возмущением подумал наш герой и бросился на гоплита. Он применил очень эффективный, не раз проверенный в бою прием, но не добился желаемого: не хватило быстроты и силы, того, что ему всегда хватало, когда не был слишком утомлен. Противник вовремя и правильно среагировал на все удары и не поддался ни на одно обманное движение. Устояв против бешенного натиска лучшего воина Коринфа, он перешел в контратаку. Теперь Пифодор сам был вынужден защищаться, с трудом отбивая меч противника. Он был обескуражен, потому что знал этого наемника как одного из средних по воинским качествам бойцов, которого и в самом деле смог бы одолеть за несколько мгновений, не будь столь изнуренным. Огромная усталость ощущалась во всем теле, особенно в ногах, а ноги в бою для пешего воина едва ли не самые главные помощники. Тяжелая борьба в карцере, стремительный бег почти на стадий и не мене энергичный подъм по высокой крутой лестнице отняли у нашего героя много сил.
     «Все – это конец! Не пробьюсь! Не вышло! Не получилось!» – страшно и обезнадеживюще прозвучало, словно эхо, в сознании Пифодора.
     Справа и слева из ближайших башен почти одновременно выскочили воины и быстро побежали сюда по стене. Снизу топот ног и бряцание лат слышались совсем близко.
     «Да неужели я не одолею этого?!.. Последний шанс!.. Там после него всего два шага и – я спасен!» – мгновенно подумал Пифодор и снова ринулся вперед, преодолевая неимоверную усталость, непонятно откуда беря новые силы. Но все, чего ему удалось добиться – это только сдержать натиск противника и чуть потеснить его.
     Караульные с башен, поспешившие на помощь своему товарищу, стояли уже рядом с ним, подняв над плечами и направив на Пифодора копья.
     Он опустил руки, подставляя себя под их удары и даже в такой момент чувствуя наслаждение от прекращения неимоверно тяжелого движения. И, как ни странно, не ощутил никакого страха: и страх, и какие-либо другие чувства все утонули, растворились в ужасной усталости. Мелькнула лишь единственная мысль: «Только бы быстрее, чтобы не мучиться…».
     Но ударов не последовало. Гоплит, стоявший справа, удивленно-озадаченно воскликнул, опуская копье:
     – Э, да это же, да это же Пентакион! – и крикнул товарищам: – Эй, не бейте его! Его нельзя убивать – он живым нужен! 
     Пифодор тоже узнал этого воина. Он был местный горожанин, гражданин Коринфа. Кроме того, знал, что он сапожник, частый посетитель гимнасия, хорошо играет на кифаре, большой весельчак и острослов, почему всегда желанный гость на любых пирушках.
     «Да, конечно, они захотят взять меня живым! Я этого ожидал! Нет уж!» – подумал Пифодор и, снова подняв меч и чувствуя некоторое прибавление сил даже после такого незначительного отдыха, бросился на гоплитов, чтобы заставить их убить его, защищая себя.
     Натиск Пифодора встретил воин, стоявший слева, незнакомый ему. Крупный, молодой, еще не успевший устать, он, отбивая удары большим круглым щитом, стал в то же время так напирать им, что чуть не сбросил Пифодора с лестничной площадки. Наш герой мгновенно сообразил, что в его положении упасть с такой высоты недопустимо: можно потерять сознание или получить повреждения, которые лишат способности сопротивляться. Тогда он достанется своим лютым врагам живым и беспомощным. Буквально в последний момент Пифодор сумел увернуться, так что напирающий противник едва-едва сам не свалился с площадки.
     Наш герой соскочил на несколько ступеней вниз и стал спиною к стене. Новая позиция отнюдь не была надежной: воины, стоявшие на стене, легко могли поразить его сверху в голову копьем или мечом. Но Пифодор этого не боялся. Он желал этого.
     Теперь его взгляд был обращен внутрь крепости. Наш герой увидел, что гнавшиеся за ним воины уже оцепили лестницу, и некоторые поднимаются по ней к нему. Двух, шедших первыми (на одной ступени только и могли уместиться двое) Пифодор тоже сразу узнал. Один был наемник, другой – гражданин Коринфа. Даже вспомнил имя последнего – Ламприск. То был довольно рослый воин, в панцире, с раздвоенной выпуклостью мощной груди и атлетическим рельефом брюшного пресса, в гребнистом шлеме, с неширокими нащечниками, открывающими большое загорелое хорошо выбритое лицо с пухлыми чувственно-красными губами. Прерывающимся от глубокого, частого дыхания голосом (Пифодор заметил, что все его преследователи тоже порядком утомлены и тяжело дышат) он произнес:
     – Все,… Пентакион, отбегался… Видишь – бежать теперь некуда… Давай, клади меч… Сдавайся.
     – И вы тоже с ними? Значит, и вы за них? Но почему?
     Пифодора не интересовало то, о чем он спрашивал. Теперь, когда он понял, что спасения нет, что должен вот-вот умереть, ему было совершенно безразлично кто с кем, кто за кого и почему. Он задал эти вопросы, надеясь завести разговор с нападавшими, чтобы хоть как-то задержать их, хотя бы чуть-чуть продлить свою жизнь, хотя бы чуть-чуть восстановить силы желанным, пусть совсем непродолжительным отдыхом, понимая, что сможет заставить убить себя в бою людей, намеренных взять его живым, только если окажет по-настоящему опасное для них сопротивление.
     Похоже было, что враги, изнуренные быстрым бегом в тяжелых доспехах, тоже не прочь перевести дух и переброситься словами.
     – С кем это с ними? – усмехнулся Ламприск. – Мы – со своими. А вот с кем ты, всем уже окончательно ясно. Больше уже никого не обманешь.
     – Да, долго же ты всех нас дурил!
     – Ну, теперь не рассчитывай найти среди нас дураков!
     – Теперь не уйдешь от справедливой кары! – стали выкрикивать воины из оцепления, среди которых Пифодор тоже узнавал знакомых.
     – Да, да долго он дурил нас, сволочь!
     – Мы как слепые, как глупые были – ничего не видели, ничего не понимали!
     – Один только Евкратис раскусил его, мудрейший человек!
     – Да никто не верил ему!
     – А если б поверили, то не случилось бы такой беды, какая свалилась на нас сейчас!
     – Не потеряли бы столько наших!
     – Сколько семей лишились своих кормильцев! А все из-за него! – продолжали кричать возмущенно воины, стоявшие под лестницей. Один из них сказал:
     – А все-таки правду говорят, что нет худа без добра. Если б не притащил он сюда изгнанников, не захватили они Акрокоринф, то не прихлопнули бы мы их всех здесь, как в ловушке! Как тараканов!
     Другие гоплиты согласились с товарищем:
     – Да, это верно – они как в ловушку попали!
     – Они сами для себя эту ловушку сделали!
     – Да, и все погибли в ней! Считай, все их воины!
     Высокий гоплит, с рыжеватой бородкой, в иллирийском шлеме, с низким гребнем, заметил:
     – Теперь долго не сунутся! Лет двадцать! Пока новые щенки их не подрастут!
     Воины снова возмущенно-угрожающе закричали:
     – Давай, Пентакион, сдавайся!
     – Видишь, боги не дали тебе уйти!
     – Они не любят, когда подлость и предательство без наказания остаются!
     – Как, да вы,.. вы, что?.. Да нет, не может быть! Вы что, воины Коринфа, вы наши?! Вы отбили у изгнанников Акрокоринф?! Ну, это невероятно! – воскликнул пораженный, необычайно обрадованный, восхищенный Пифодор. – Все, все, я сдаюсь! Я охотно сдаюсь, – наш герой положил меч на ступень лестницы. – Я сдаюсь, я сдаюсь с огромной радостью, мои дорогие, родненькие!
     Он стал смеяться над своей недогадливостью:
     – А я думаю, почему у них у всех щиты коринфские?! А я гляжу, воины-то знакомые, наши! Ну, думаю, сволочи какие – к врагу перебежали! – Затем недоумевающее-радостно произнес: – Но разве, разве возможно было в такое поверить?! Да мне и в голову такое не могло прийти! Ну молодцы, ну молодцы! Да как же вы смогли взять штурмом Акрокоринф?! Это же не возможно! Чудо какое-то! Это же просто чудо!
     И действительно, нельзя не поразиться тому, чему поразился Пифодор, во что не мог поначалу поверить. Читатель, конечно, догадался, что пока наш герой находился в карцере и за толстыми стенами и глухой дубовой дверью  опять не мог слышать происходящее снаружи, к тому же происходящее в отдалении от того места, где он был, в Акрокоринфе снова произошли очень важные события, а именно то, что коринфянам удалось вернуть его. Но как столь малочисленное войско, насчитывающее немногим более тысячи семисот человек, смогло справиться с задачей, невыполнимой даже для большой армии – взять штурмом знаменитую своей неприступностью крепость, защитники которой ожидали нападения и были готовы к его отражению? Помог случай.
     Обдумывая каким образом вернуть Акрокоринф, стратег Адронадор никакого другого способа, кроме как вести длительную осаду, придумать не мог. Любой полководец на его месте поступил бы также. Адронадор решил следующим утром велеть солдатам, участвующим в оцеплении акрокоринфского холма, приступить к возведению вокруг него полисада, но не успел, потому что появилась возможность отдать другой приказ.
     Фракиец Фолиокл, с помощью которого боевикам коринфских изгнанников удалось овладеть Акрокоринфом, не собирался отказываться от своего намерения ближайшей же ночью покинуть осажденную крепость. Для этого, как мы знаем, он отыскал в ее кладовых длинный крепкий канат и через некоторое время после наступления темноты появился с ним на стене, защищающей Акрокоринф с самой неприступной стороны. Как мы помним, Никанор, уверенный в исключительной надежности этого места, поставил здесь только десяток воинов для наблюдения за противником.
     Коринфских солдат на той стороне в оцеплении у подножия холма стояла едва ли сотня. Адронадор не видел смысла держать здесь больше людей. Перед воинами там стояла задача лишь не допускать возможного сношения осажденных с внешним миром.
     Поставленный на стенах этой стороны крепости десяток караульных разделился на две половины с тем, чтобы каждая несла дозор поочередно – пока одна бодрствует, другая отдыхает, то есть спит. К тому моменту, когда на эту стену поднялся Фолиокл, здесь спали и те воины, которым полагалось отдыхать, и те, которые должны были бдительно не смыкать глаз. Последние, чтобы скоратать в разговорах время, собрались в одном месте, что тоже считалось грубейшим нарушением правил несения караульной службы. Там и уснули, как раз поблизости от того места, которое еще днем присмотрел Фолиокл как наиболее удобное для спуска. Заснули часовые крепко. Впрочем, неудивительно: совершив тяжелейший ночной марш-бросок в полном вооружении через всю коринфскую область, завершившийся еще более тяжелым быстрым восхождением на огромный акрокоринфский холм и яростным боем с отборными воинами, защищавшими Акрокоринф, они были настолько изнурены, что стали особенно податливы к соблазнам Морфея. Возможно, и заставили бы себя устоять перед его чарами, если бы, во-первых, не видели сколь неприступны здесь оборонительные укрепления, во-вторых, если бы опасались того, чего обычно опасаются часовые – посещения постов проверяющими начальниками. Но караульные там были совершенно уверены, что проверки не будет. И они не ошибались: те командиры, которые могли проверить их, уже давно спали крепким хмельным сном там, где пировали, как и большинство других младших и старших начальников. Их тоже не пощадила слишком большая усталость, по причине которой даже мало выпитого вина вызвало у многих быстрое опьянение. Те же, кто оказались более стойкими и продолжали ублажать себя дарами Диониса все равно и думать забыли о необходимости поскорее вернуться к своим подчиненным, ожидающим их на крепостных стенах, также, как и о Пифодоре, хотя перед началом пира ни у кого не было сомнений, что он продлится недолго и уже скоро завершится казнью Пентакиона и возвращением сотрапезников на боевые позиции.       
     Увидев спящих часовых, Фолиокл в первый момнт хотел их разбудить, но передумал. И не только потому, что ему была совершенно безразлична дальнейшая судьба отряда из Аргоса, приведенного им сюда. Он опасался, что они его не отпустят. Для такого опасения имелись серьезные основания. Фолиокл замечал в отношении к себе боевиков плохо скрытое недовольство, даже озлобленность. Он вполне понимал почему вызывал такое отношение. Оставаясь в Акрокоринфе, где предстояло переносить тяготы и лишения осадного положения, многие не могли не завидовать счастливчику, имеющему право и возможность покинуть крепость, к тому же очень разбогатевшему. И все же Фолиоклу было ясно, что не это главная причина недоброжелательного отношения к нему боевиков. У коринфских изгнанников в Аргосе имелась общая казна, пополняемая в основном за счет взносов наиболее богатых из них и денежной помощи македонского царя, а также некоторых других царей эллинистического мира, продолжавших вмешиваться в междуусобные конфликты греческих государств. Деньги из этой казны использовались для борьбы с демократическим Коринфом. Шли они преимущественно на оплату наемников, которыми изгнанники усиливали свой боевой отряд. Но время от времени, правда, очень нерегулярно, получали вознаграждение и остальные его воины, то есть добровольцы из числа изгнанников и их сыновей. Теперь им предстояло надолго забыть о таких вознаграждениях и только потому, что Фолиокл потребовал слишком большую себе плату. Именно ради того, чтобы смягчить досаду, обиду боевиков, он и отдал в их руки Пифодора, сделав это как бы в довесок к основной своей услуге.
     Правда, новое предательство не очень-то помогло Фолиоклу более расположить к себе боевиков. Особенно его беспокоило, что иные то ли в шутку, то ли всерьез говорили ему, что за столь большую плату он должен еще повоевать, принять участие в обороне Акрокоринфа. Это никак не входило в планы Фолиокла. Поэтому, стараясь действовать как можно тише, чтобы не разбудить часовых и чтобы не привлечь внимание осаждающих (он хорошо понимал что его ожидает, если будет пойман ими), он обвязал один конец каната вокруг зубца стены и стал спускаться вначале по крепостной стене, затем по не менее отвесной верхней боковине скалы и очень удачно опустился на такое место, откуда можно было продолжать движение вниз и без помощи каната, не опасаясь сорваться. Фолиокл был необычайно рад, что длины веревки хватило. Скоро он добрался до подножия акрокоринфского холма. Но тут его ждали затруднения.
     Как ни была темна ночь, его спуск не остался незамеченным воинами из оцепления. Сотник послал десяток гоплитов перехватить Фолиокла. Видя, куда он спускается, они поспешили туда. Тот вовремя заметив их, решил, что, если не сможет убежать, то во что бы то ни стало постарается не достаться им живым – заколет себя, или погибнет, сражаясь. Но бежать Фолиоклу удалось. Ему помогло то, что его отягощал только меч – остальное вооружение он оставил в крепости, опасаясь, что при спуске по канату руки не выдержат вес большого тела и тяжелых доспехов, или не выдержит канат. Выручило также то, что у подножия холма росло немало кустов в перемешку с  деревьями. Фолиокл спрятался среди них и, улучив благоприятный момент, бросился что есть духу прочь отсюда в спасительную темноту. Гоплиты успели увидеть только как крупная фигура, словно тень, метнулась вдруг из кустов и быстро растаяла в темноте. Понимая, что им, отягощенным тяжелым вооружением, нет смысла пытаться догнать его, они вернулись в оцепление.
     После этого прошло не менее получаса. И вот из-за туч вышла луна, ярко осветив огромный холм и крепость на нем. К немалому своему удивлению  находящиеся внизу ополченцы разглядели веревку, свисающую со стены и значительно ниже нее. Нетрудно было догадаться, что по этой веревке и спустился человек, которого не удалось поймать. Удивляло то, что до сих пор никто не втянул ее обратно. Возникли предположения: во-первых, спустившийся человек покинул Акрокоринф без ведома караульных, что он совсем не посыльный от осажденных к кому-то, как поначалу решили ополченцы, а, по всей видимости, беглец, возможно, дезиртир, во-вторых, в том месте на стене, откуда свисает веревка, часовых нет или те убиты им, или спят. Иные предположили, что воины там все же есть, но они забыли о веревке.
     Немедленно доложили о происшедшем стратегу. Адронадор подумал в соответсвии с образом мыслей людей своего времени, привыкших буквально во всем видеть промысел богов, а именно, что некое божество помогает ему завладеть Акрокоринфом. План действий сразу возник в голове одаренного молодого стратега.
     По его приказу пятьдесят отборных коринфских воинов взобрались по оставленному Фолиоклом канату на стену, бесшумно перерезали спящих часовых, затем беспрепятственно прошли по акрополю до ворот, которые легко отбили  у караульных, совершенно не ожидавших нападения врагов со двора крепости, открыли ворота и удерживали их до того момента, когда подоспели основные силы коринфян. Сотни гоплитов ворвались в Акрокоринф и истребили большинство его защитников, двадцать семь человек, преимущественно раненых, взяли в плен. На другой день все они были распяты за городом при большом стечении народа, торжествующего окончательную победу над аристократами Коринфа.
     Радость омрачила скорбь по павшим. Правда, потери победителей были не столь уж велики, но погибло большинство из группы воинов, первыми проникших в креопость и сделавших возможной блестящую победу. Так много было убитых в этом отряде потому, что воины его вступили в бой очень утомленными тяжелейшим подъемом на стену по канату и потому, что из вооружения взяли с собой лишь мечи, да легкие деревянные, обтянутые бычьей кожей щиты, иначе просто не смогли бы вскорабкаться. Отряд мог и весь погибнуть и не справиться с задачей, если б многие противники не оказались слишком пьяны. Надо заметить, что Адронадор не включил в эту группу штурмующих никого из своих телохранителей, хотя считалось, что они самые лучшие воины. Так поступил он, опасаясь за свою безопасность, которую обеспечивали в бою эти люди. Телохранители у него были те же, что и у Пентакиона. Нежелание включить их в отряд, брошенный на штурм крепости с неприступной стороны, возможно, спасло от верной гибели тех коринфян, которым Пифодор намерен был отомстить за участие в расправе над его семьей.
     Едва Пифодор понял, что избежал неминуемой гибели от рук изгнанников, он готов был от радости расцеловать всех воинов, в которых только что видел своих врагов. Но их враждебный, угрожающий вид отнюдь не располагал к этому.
     Наш герой еще был далек от понимания, что снова попал в опаснейшую ситуацию.
     Воздев руки, Пифодор поспешил вознести благодарственную молитву богам. В необычайно силном душевном волнении он восклицал:
     – О, боги, как я благодарен вам! Спасибо вам за то, что все же спасли меня! А я-то уж думал, все – конец мне: нигде спасения не видел! А вы ради меня сделали невозможное –  даже помогли коринфянам штурмом Акрокоринф неприступный взять! Разве ж они смогли бы это сделать без вашей помощи?! Да ни за что! Да никто бы не смог! Не сомневайтесь – я отблагодарю вас! Увидите, что не зря старались! Хорошие жертвы от меня получите!
     Воины рассмеялись.
     – Хватит прикидываться! Теперь уж никого не сумеешь обмануть. Как ни старайся прикидываться, никто уж тебе не поверит!
     – Даже все те, кто так тебя любил!
     – Всем стало ясно кто ты на смаомом деле!
     – А как прикидывается здорово!
     – Да, ему бы на театре играть!
     – Не хуже Амибея был бы!
     – Ты думал тебе конец?! Конечно! С чего же ты решил, что ты спасен?!
     – Конец твой придет совсем скоро!
     – Куда твои дружки пошли, которых ты привел сюда, туда и ты пойдешь! – раздавались недоверчивые, насмешливо-пренебрежительные и возмущенные голоса. 
     – О,.. так вы что,.. да уж не думаете ли вы, что это я привел сюда отряд из Аргоса? – удивился и рассмеялся Пифодор. Его бы немало встревожило обвинение в том, что именно он указал врагам самое уязвимое место крепости и сделал возможным ее захват. Это обвинение выглядело особенно страшным ввиду того, что Пифодор в последнее время вызывал у соотечественников большое подозрение в связях с изгнанниками, а сегодня оказал вооруженное сопротивление воинам демократического Коринфа. Но сейчас, когда он был необычайно рад тому, что просто чудом остался жив – избежал и жесточайшей казни, и смерти в бою, которую искал и непосредственную ужасную близость которой уже ощущал, – это обвинение ему показалось совершенно малозначительным, не стоющим даже внимания. Он не сомневался, что оно сразу же рассыпется, едва он даст объяснения. – И вы, правда, так думаете?! Какие же вы дураки! Так они меня казнить хотели как главного своего врага! Лютую казнь для меня придумали! А вы говорите – это я их привел! Просто вы еще не знаете. А я знаю кто привел их, кто показал им где надо нападать на Акрокоринф! Это – Фолиокл! Фракиец Фолиокл. Ну, вы знаете, здоровый такой. Он сам мне сказал. И я видел его здесь с ними.
     – Хватит врать! Хватит врать!
     – Кто тебе поверит?! Никто!
     – Больше уже никто! Легко сейчас валить на другого, на того, который убит! – закричали возмущенно гоплиты.
     – А он убит?! Вы точно знаете?! – спросил Пифодор и подумал: «Может, он не успел уйти и погиб вместе с остальными. Тогда мне будет труднее доказывать свою правоту. Хотя почему? Нет, ничуть не труднее: если он погиб здесь, то его наверняка наши видели, как он сражался на стороне врагов – такого большого трудно не заметить».
     – Да нет, мы не видели его среди убитых.
     – Но среди живых его тоже, вроде бы, не было – среди пленных-то.
     – Вроде, не было, – подтвердили другие.
     – Значит, он среди убитых.
     – Да, должно быть, среди убитых, – сделали вывод третьи.
     – Ну так идите же поищите! – воскликнул наш герой, но тут же подумал: «Впрочем, какая мне польза будет от того, если его найдут мертвым?»
     Все воины как-то странно, с мрачным видом усмехнулись.
     – Его уже не поищешь, – сказал один из них, высокий, в красивых аттических доспехах, стоящий среди воинов, которые толпились под лестницей.
     – Всех убитых уже кремировали, – пояснил Ламприск. – Даже изгнанников: на радостях, что наконец покончили с ними.
     – Когда вы,.. когда вы это успели?! Так быстро! – очень удивился наш герой.
     – Быстро? Да разве быстро? – тоже удивились воины.
     – Времени-то вон сколько прошло! Три дня – сказали они.
     – Как три дня?! Не может быть! Вы шутите? – не поверил Пифодор.
     – Да что ты прикидываешься опять?!
     – Вроде, не знаешь!
     – До трех что ль считать разучился?! – опять возмутились воины.
     – Сегодня четвертый пошел, – сообщил один из них.
     – Три дня? Неужели три дня? – растерянно проговорил Пифодор. «Неужели три дня?! Неужели это правда?!.. Похоже, они не врут. Вот это да! Три дня! Три дня!.. А ведь мне, и правда, казалось, что прошло много времени… Но не три дня! – думал   он. – Может, иногда я дремал… Когда на полу лежал. Вот это да! Три дня! Так вот почему я так быстро силы потерял, когда дрался! Я же три дня не ел. Совсем ничего не ел».
     Наш герой был настолько поражен, что какое-то время даже не слышал, что ему говорят воины. Когда пришел в себя от изумления, то услышал, как гоплит в аттических доспехах сказал:
     – Да он не только не уступит Амибею – он превзойдет его. Вон как прикидывается!
     – Так он, может, и правда, не понял, что три дня прошло, – рассмеялся гоплит, который стоял рядом с Ламприском. – Он же, наверное, в подвале где-нибудь сидел, прятался, пока ждал, когда все успокоится, когда людей здесь поменьше будет, чтобы деру дать. А там, в подвале, в потьмах-то, наверное, не очень догадаешься когда день, когда ночь.
     – А ты догадлив, как я посмотрю. Только не совсем, – ответил ему, усмехнувшись, Пифодор. – Но в чем ты прав, так это в том, что я действительно в темноте сидел, ничего не видел, ничего не слышал. Но не в подвале, а в карцере и не потому, что там прятался от вас, а потому, что меня туда враги заперли перед казнью, которая, хвала богам, не состоялась.
     И он рассказал воинам что с ним произошло, начиная со ссоры с Патекиском, велевшим его отправить в узилище, и кончая тем, как бросился бежать от них, приняв за врагов.
     – Кого же ты убил из наших, собака?!
     –  За это тоже ответишь!
     –  За все ответишь, сволочь! – закричали возмущенно гоплиты, когда Пифодор кончил рассказывать.
     – Я его  знать  не знаю – первый раз увидел! Никогда его раньше не видел! – отвеил Пифодор. – Вы должны понять, что произошла ошибка! Просто ошибка! Досадная ошибка! Такое бывает. Просто я принял его за врага! Если б на его месте был кто-нибудь другой, кого я знаю, может быть, этого не произошло бы. Я смотрю, и среди вас немало таких, кого я тоже в первый раз вижу!
     – Да это просто, знаешь, кто?.. Стража Акрокоринфа погибла ведь. Ну, и чтобы дыру закрыть здесь, пихнули сюда абы кого – и наемников, и нас, ополченцев. Со временем здесь, конечно, снова сделают отборную стражу из наемников, – объяснил Ламприск. А пока и нам, горожанам, придется походить сюда в караул. Думаю, не долго. Наемников сюда поставили из сотни Демофокла. А у него последнее время много новых. Ты их, конечно, можешь и не знать – вы ведь как бы особняком здесь, в Акрокоринфе, были.
     – Да врет он все, Пентакион этот, подлый! Вот хитрюга!
     –  Единственную правду сказал, что нашего убил!
     – Остальное все выдумал!
     – Он, видать, в том карцере спрятался! А тут кто-то из наших сунулся туда, вот он его и!..
     – Надо посмотреть кого это он! – негодующе зашумели воины.
     – Это он кого-то из второго отряда завалил. Они как раз сейчас отдыха- ют, – услышал Пифодор голос сверху. Это сказал один из воинов, стоявших на стене.
     – Да, наверное, кому-то, видать, не спалось. Он и пошел слоняться по крепости.
     – Любопытство подвело, – говорили гоплиты под лестницей.
     – Должно быть, тот, кого ты убил, так помял твою рожу! Вон как она у тебя рскрашена! – рассмеялся кто-то.
     – Да он сам себе морду разукрасил, чтобы поверили ему! – заметил другой воин.
     – Да они же били меня. Это следы от их побоев, – сказал Пифодор.
     – Да, складно врешь, сволочь! – воскликнул Ламприск. – Ну, а как ты докажешь, что не помогал врагам? – обратился он к Пифодору. 
     – Да! Да! Как докажешь?! – захотели узнать и остальные.
     – Я знаю, что несколько человек, что были со мною в страже, бежали – со стены крепости спрыгнули. Возможно, некоторые остались живы. Надо их спросить, – ответил Пифодор. – Они подтвердят, что в ночь, когда напали изгнаниики, я в карцере был, а не с врагами. То, что меня Патекиск под арест посадил, наверняка все в страже знали – о ссоре рядового с начальником быстро все передают друг другу.
     – Четырнадцать человек, я слышал, со стены спрыгнули, – сказал Ламприск. – Четверо сразу – насмерть. Двое, хоть тоже разбились, но умерли попозже. Двое спрыгнули удачно, но от ран умерли тоже. Шестеро уцелели. Пятеро из них в тот отряд попали, который первым в крепость пробрался. В этот отряд самых лучших взяли, а в стражу Акрокоинфа-то, сам знаешь, только лучших из наемников зачисляли.
     – Вот им и «повезло»: тот отряд, в который их включили, почти весь полег. И эти тоже.
     – Так что из всей старой акрокоринфской стражи только один и остался в живых, который в отряд тот не попал, потому что воин он не ахти какой.
     – Так что, давайте, его и  спросим! – говорили воины.
     – Конечно, давайте! – обрадовался наш герой. – Хорошо хоть один остался! Мой спаситель! Он подтвердит! Кто же это? Кому так повезло? Как его зовут?
     – А это наш начальник – Патекиск.
     – Патекиск?! – опешил Пифодор.
     – Да, да, он самый, – усмехнувшись, пожал плечами Ламприск.
     – Да, столько воинов хороших полегло, а это дерьмо осталось, – проговорил кто-то из гоплитов.
     – Его, конечно, спросим, – произнес неуверенно-озадаченно Пифодор. – Надо бы еще пленных допросить. Ведь наверняка есть пленные. Они подтвердят, что не я, а Фолиокл привел их сюда, подтвердят, что били и хотели казнить меня.
     – Пленных уже не спросишь, – ответил Ламприск. – Они все распяты давно. И вряд ли еще кто-то дышит.
     Пифодор озадаченно взялся рукой за голову и после некоторого колебания произнес:
     – Ну что ж, пойдемте к Патекиску. Думаю, он правду скажет.
     Наш герой, действительно, верил, что начальник стражи не будет лжесвидетельствовать против него. Правда, когда узнал, что теперь полностью зависит от доброй воли, честности своего ненавистника, поначалу немало встревожился, опасаясь, что тот снова не упустит возможность причинить ему вред, в данном случае погубить его. Все же затем опасение сменилось надеждой, даже почти уверенностью, что, видя огромную разницу между обычными житейскими, служебными конфликтами и нынешней ситуацией, куда более серьезной, требующей ответственного подхода, свободного от личной неприязни, мелочной злопамятности, он не решится пойти на откровенную преступную ложь, чтобы не прогневить богов. Прежние конфликты с Патекиском и вызванные ими обиды сейчас казались нашему герою такими мелкими и смешными, что ему не хотелось даже брать их в расчет. Мало того, он решил в будущем сделать все, чтобы улучшить свои отношения с начальником стражи, пусть даже придется сдерживаться, терпя раздрожение и обиды.
     – Да, пойдем к Патекиску. Послушаем что он скажет, – сказал Ламприск, жестом приглашая Пифодора следовать за ним, и стал сходить по ступеням.
     – Да, да, пойдемте к начальнику стражи!
     – Послушаем его!
     – Да, интересно послушать его!
     – Что скажет?! – говорили другие воины, когда Пифодор спускался по лестнице.
     В сопровождении гоплитов он шел в направлении обратном тому, в котором убегал от них.
     Патекиск уже был близко. Он шел сюда, привлеченный внезапным шумом.
     Нелюбитель обременять себя тяжелыми доспехами гоплита начальник стражи обычно ходил по крепости просто в одной тунике, порой даже не подпоясанной, а то и вообще по-домашнему – покрытый только гиматием. Эта привычка, кстати, недавно помогла ему уберечь от сильного повреждения ноги. Когда он узнал о нападении врагов, то и не думал возглавлять оборону Акрокоринфа, а поспешил покинуть его. Спрыгнуть с крепостной стены без доспехов было куда легче и безопаснее, чем в них. Соотечественники не знали о слишком поспешном бегстве начальника стражи Акрополя, и среди коринфян было мнение, что он заслуживает не большего порицания, чем те воины, которые позволили себе бежать из крепости лишь после того, как сражались с врагами и убедились, что дальнейшее сопротивление бесполезно.
     Сейчас же Патекиск горделиво вышагивал, облаченный в латы, в шлеме с высоким пышным гребнем. Хотя Пифодору не часто приходилось видеть начальника стражи в доспехах, он сразу заметил, что они на нем другие – и более красивые, и более дорогие. Эти латы, лучшие из трофейных, выбрал себе стратег и подарил своему любовнику – Патекиску. Именно из желания покрасоваться в своем новом вооружении тот изменил привычке ходить по крепости легко одетым, рассчитывая, что многие думают, что видят на нем взятую им самим в бою добычу. Справедливости же ради надо сказать, что Патекиск в штурме Акрокоринфа никакого участия не принимал, сославшись на то, что у него, якобы, повреждена прыжком со стены нога. Он даже не забывал целый день старательно прихрамывать. Но на следующий день это уже не счел нужным делать.
     Лицо приближающегося начальника стражи выражало крайнее изумление и неменьшую радость. Еще не зная, что это за радость – добрая или радость торжестующего победу врага, наш герой невольно заулыбался в ответ. Вскоре лицо Патекиска изменилось. Теперь он смотрел на Пифодора так, как обычно – надменно-презрительно с оттенком самодовольства и насмешливой пренебрежительности. Опять увидев эту гримасу, Пифодор почувствовал, что никогда не сможет заставить себя налаживать отношения с Патекиском и что вряд ли возможно их наладить. И все же он почтительно приветствовал начальника стражи, не забыв о субординации и о том, что теперь слишком зависит от него. Тот не ответил на приветствие и только злорадно усмехнулся. Подойдя уже совсем близко, Патекиск, лукаво прищурив глаза и насмешливо кривя губы, произнес напыщенно с ложным восхищением:
     – О, кого я вижу! Великого, непобедимого Пентакиона, сокрушителя башен, покорителя Пелопонесса! Просто глазам своим не верю! Вот уж не думал, что доведется опять с тобой встретиться! Вот уж ни как не ожидал что удастся закончить тот наш разговор с тобой. – Глаза Патекиска зло сузились, голос стал злорадно-торжествующим. – Ну что ж, посмотрим на чьей стороне будут теперь коринфяне. Не меня, а тебя они покарают! Да еще как покарают!
     – А меня-то за что? – спросил Пифодор, хотя понимал что тот имеет ввиду. «Так я и думал, что он постарается мне нагадить, подлец. Вот еще новая напасть на меня свалилась. Опять засада. Ну да ничего: не из таких переделок выходил. И из этой западни выйду. Коринфяне все равно поверят мне, а не ему: они любят меня», – мгновенно пронеслось в его сознании. Наш герой до сих пор еще в полной мере не осознал, что новая нависшая над ним опасность ничуть не меньше той, что недавно едва не уничтожила его. Им владела сейчас такая большая радость, что она не оставляла в душе места никакому другому чувству, даже страху. Время от времени, правда, появлялась тревога, но она была мимолетной.
     – За то, что ты, – продолжал Патекиск  привел сюда врагов, показал им, где перелезть через стену можно. За это тебя ждет жестокая казнь. Если б не ты, Акрокоринф они не взяли. Ты – предатель отечества, главный преступник! Если б не ты, этой беды не случилось. Да все коринфяне это уже знают. Все то и дело тебя проклянают. Да на кого еще подумать можно? Только на тебя!
     Воины за спиной Пифодора гневно зашумели.
     – Как, Патекиск, разве ты не помнишь? Ты же сам меня в ту ночь в карцер отправил за ссору с тобой. Я был здесь с вами! Большую часть ночи просидел в карцере! Как же я мог привести врагов?! – возмутился наш герой.
     – Нет, тебя не было с нами. Ты не явился в караул.
     – Меня не было только в первой страже. Потому что я поменялся с Диоклетом. С твоего разрешения. Он же подходил к тебе, просил нас поменять стражами. Но во вторую и третью стражу я был здесь. Это ты точно знаешь. Нападение же произошло в третью ночную стражу, под самое утро. Мне это хорошо известно, потому что я это слышал от врагов после того, как они выпустили меня из темницы, в которую ты заточил меня. Ты лучше, чем лгать, припомни-ка, кого из воинов действительно не было в ту ночь в карауле, ни в одной из страж? Ты это должен знать. Он или отпрашивался у тебя, чтобы не вызвать подозрений, или просто не явился.
     – Все здесь были, кроме тебя!
     – Фолиокла не было, фракийца Фолиокла! Он привел их! Он сам мне сказал!
     – Фолиокл был! Фолиокл был! Не лги! Тебя только не было!
     Пифодору захотелось ударить Патекиска, нанести удар в самодовольное, нагло глядящее лживыми глазами лицо. Но он не сделал этого, потому что легко подавил в себе возмущение – ничто не могло омрачить его хорошего настроения.
     Потекиск, однако, угадав мимолетный порыв нашего героя, который, впрочем, совсем нетрудно было угадать, предусмотрительно отступил на два шага и опасливо кивнул воинам на Пифодора. Двое из них сразу взяли его под руки.
     – О, боги, о боги, благодарю вас за то, что караете обидчика моего и награждаете меня большой славой! – произнес начальник стражи, глядя в    небо. – Без хороших даров, жертвоприношений не останетесь! Вот увидите! – Опустив взор, он радостно, довольно ухмыляясь, сказал: – Да, слава поимки Пентакиона, главного преступника, будет принадлежать мне. Меня, конечно, наградят за это!               
     – А я награжу вас, – Патекиск обратился к гоплитам. – Ну, вы молодцы, ох, молодцы. Орлы! Такую птицу поймали!.. А я слышу шум, – ну, думаю, пойти посмотреть что ли что там происходит. Даже вначале не хотел – думал, наверное, раба какого-то беглого ловят. А это вон, оказывается, кого поймали. Вот уж никак не ожидал! Я думал, его кокнули вместе с остальными. А он жив, оказывается! И мне даже удалось его в плен взять! Вот это да! Вот это удача! Сегодня же вам всем по десять драхм выдам.
     Воины благодарно зашумели.
     По приказу начальника стражи нашего героя повели в карцер, тот самый, в котором он уже провел четверо минувших суток. Его сопровождали  тридцать гоплитов – целый отряд собирающейся заступить на посты караульной смены. Они опять пошли все с ним, потому что им не терпелось узнать кого убил Пентакион, потому что это было хоть каким-то развлечением в однообразной жизни стражников, и потому что еще оставалось немного времени до смены часовых.
     Патекиска мало интересовало кто именно погиб из наемников. Все же и он пошел с Пифодором: ему хотелось продлить сладостное ощущение торжества победы над человеком, которого весьма не долюбливал из зависти к славе стратега, а также помня обиду, нанесенную им, и не терпя его привычки держаться с достоинством и независимостью, качества, которое, как известно, не всем начальникам приятно встретить в подчиненном. Это ощущение торжества победы будет приятнее, рассчитывал Патекиск, если он увидит растерянность, ужас в состоянии Пентакиона. Но ничего подобного он не увидел. Напротив, Пифодор выглядел спокойным и даже веселым.
     – Так, значит, ты кого-то еще из наших убил?! – спросил его Патекиск.
     – Это получилось случайно, по ошибке, – ответил тот, но пояснять не стал, в том не видя смысла.
     – Ах, случайно! Как это можно убить случайно?! Да еще своего?! Ты убил его, потому что он хотел задержать тебя! Это убийство еще больше подтверждает правоту моих слов! Ну что ж, за это злодеяние ты тоже ответишь. Теперь ты за все сполна ответишь, клянусь Ахиллесом!
     Начальник стражи в злорадном упоении стал напоминать ему о прошлых их ссорах, утверждая, что боги его карают за то, что именно он виновник этих конфликтов.
     Наш герой не обращал внимания и только счастливо улыбался, все также радуясь, что избежал страшной участи. Этот спокойный веселый внешний вид Пифодора, его полное безразличие к обращенным к нему злобным словам просто взбесили Патекиска. Он перешел к открытым оскорблениям, грубым насмешкам, чувствуя себя в полной безопасности под защитой стольких гоплитов.
     Пифодор резко остановился, сжав кулаки. Воины его сразу плотно обступили.
     – Если ты муж, Патекиск, – гневно воскликнул он, то вели им расступиться и дать мне меч. Неужели ты не понимаешь, что позоришь себя, прячась за их спинами?! Они с радостью посмотрят наш бой и будут восхищаться тобой, победишь ты или погибнешь!
     Хотя воины молчали, Патекиску показалось, возможно, по трусливости своей, что они одобряют слова Пифодора.
     – Ладно, ладно, иди… Больше не буду. Зачем мне говорить сейчас с тобой?! В суде говорить с тобой будем, перед согражданами. Пусть коринфяне узнают подтверждение своим подозрениям и отправят тебя висеть с твоими дружками! – сказал Патекиск.
     Он, и правда, теперь молчал, держась на почтительном расстоянии от Пифодора, хорошо зная о его боевых качествах и опасаясь, что воины могут пропустить его неожиданный к нему рывок между ними.
     Вскоре наш герой и его провожатые приблизились к храму Аполлона и параллельному ему подсобному строению и пошли между ними к другому подсобному строению, примыкающему к первому под прямым углом, такому же внешне – одноэтажному под островерхой черепичной крышей, белыми оштукатуренными стенами без окон. Порой оно использовалось в качестве узилища, хотя строилось совсем не для этого. В проеме распахнутой двери его темнел серо-лиловый полумрак. Все гоплиты поспешили туда, забыв о Пентакионе и Патекиске. Если бы наш герой захотел напасть на начальника стражи или снова подасться в бега, то смог бы это сделать, но он не хотел делать ни то, ни другое, потому что решил вверить свою судьбу и разрешение конфликта с Патекиском правосудию, которое ошибочно рассчитывал найти у своих соотечественников.
     – Это еще что?! Куда это вы все?! А кто Пентакиона охранять будет?! – возмущенно и испуганно крикнул караульным начальник стражи.
     Несколько воинов сразу вернулись и обступили Пифодора. Тот невольно рассмеялся, увидев, как побледнел Патекиск.
     Из карцера послышался голос:
     – Э, да он жив, кажется. Он жив.
     «Как, неужели?! – радостно вздрогнул Пифодор. – О боги, только бы он, и вправду, был жив!»
     – Он жив?! Жив, да?! – неуверенно, с надеждой воскликнув, наш герой бросился ко входу в карцер: в этом направлении солдаты не преграждали ему путь.
     Он увидел красный плащ, покрывающий широкую спину под гребнистым блестящим бронзовым шлемом, принадлежащую воину, который пятился ему навстречу из дверного проема, затем человека с сильно задравшимися полами туники, которого тот выволакивал за ноги наружу. И по цвету кожи ног, и по тому, как сгибались их колени, Пифодор, много повидавший и убитых, и раненых, сразу определил, что этот человек жив. «Хвала богам!» –  ощутив огромное облегчение, подумал наш герой.
     Перетащив находящегося без сознания мужчину через порог, воин опустил его ноги на землю и сказал:
     – Лидиец Мурунак. Он недавно пришел к нам в сотню. Еще с тремя варварами… На плаще нести надо. Лисипп, дай твой плащ – мой коротковат будет.
     – Лидиец не так велик. Так что и твой подойдет, – ответил высокий воин в коринфском шлеме, по форме близком яйцу, с широкими нащечниками, защитной планкой на переносице и низким длинным гребнем. – Ну, ладно, – Лисипп стал нехотя расстегивать медную пряжку на груди чешуйчатой брони из бронзовых блях, чтобы снять свой длинный синий плащ.
     «Значит, лидиец. Чуть не одолел меня», – подумал Пифодор, глядя на лежащего. Здесь, под ярким солнечным светом, он выглядел совсем не таким, каким запомнился ему после короткого и очень энергичного знакомства в полумраке – лицо не узкое, а широкое, несколько скуластое, мужественное, волосы не черные, а скорее русые. Левую сторону головы и шеи покрывала запекшаяся кровь. Под тканью тоже окровавленной хламиды мерно приподнималась и опускалась выпуклая грудь. Мурунак, конечно, был жив и даже начинал выходить из бессознательного состояния. Должно быть, этому способствовали яркие обжигающие лучи солнца. Широко расставленные глаза приоткрылись, в них появился, хотя мутный, но живой взгляд.
     В порыве радости Пифодор опустился около Мурунака на колено, бережно взял его за плечи и голосом, полном сочувствия и сожаления проговорил:
     – Прости, прости меня, друг. Не знал я. Не знал, клянусь Ахиллесом! Как я мог знать?! Надо же, как ошибся… Ну, считай, я должник твой. Жертвенным мясом тебя угощу… Скоро… Самый лучший кусок тебе дам.
     – Опять прикидывается, – сказал кто-то за спиной Пифодора.
     – Да, здорово у него получается, – услышал он другой знакомый голос.
     Мурунака взяли за руки и ноги и положили на расстеленный рядом плащ. Четверо воинов взяли углы плаща, подняли раненого и понесли.
     – Несите ко мне его, – приказал Патекиск. – Я хочу допросить его, когда придет в себя.
     Наш герой подошел к двери карцера с мыслью: «Ну, теперь мне вообще нечего бояться. Такой важный свидетель жив. Он скажет, что дверь была снаружи закрыта». Пифодор остановился у порога и попросил воинов дать попить. Все ополченцы, а они были коринфяне, с презрением отказали. Но один незнакомый ему наемник, с лицом, изборожденным шрамами, как морщинами, снял с пояса флягу, в виде кожаного бурдючка, и дал Пифодору. Тот горячо поблагодарил и, сделав несколько жадных глотков, протянул обратно хозяину. Наемник жестом руки остановил его движение, говоря:
     – Пей-пей. Что, мне трудно налить еще что ли? Время до стражи есть еще.
     Пифодор полностью утолил жажду и вернул пустую флягу.
     Наемник сказал ему:
     – Держись, парень. Трудно тебе придется. Обманчива и изменчива судьба солдата. Боги играют нами. Главное, не падать духом. Тогда через любую засаду пробьешься.
     Пифодор вошел в темницу. Дверь ее снова закрылась за ним. Но на этот раз, как и в первый, у него было очень хорошее настроение. «Интересно, долго еще мне предстоит здесь жить?» – пошутил он сам с собой.
     Ему даже приятно было вновь оказаться в этом страшном месте, где он перенес тяжелейшие душевные муки, а сейчас может спокойно отдастся желанному отдыху, думая о том, что теперь не нужно стараться заставить себя покончить с собой, что то ужасное, что он ожидал как совершенно неотвратимое, все же не совершилось и впереди еще много лет счастливой жизни. «А если бы я убил себя?! Ведь я же едва-едва не убил себя!» – содрогнулся он. Но все мысли, все чувства отступили перед неимоверно сильным желанием сна, появившимся почему-то только сейчас. Нащупав ногами воловью шкуру, он лег и вытянулся на ней с ощущением блаженства и сразу заснул.