Возмездье стратега или в когтях у ведьмы. 57 глава

57

     Коринф продержался довольно долго, почти пять месяцев, причем около двух – за счет продовольственных запасов, хранившихся в Верхнем Городе. Не произошло того, чего опасался Антигон – что эти запасы будут использованы только для обороны Акрокоринфа, что сделало бы его осаду слишком продолжительной. Стало ясно, что эта знаменитая неприступная крепость не столь уж непобедимая, когда она принадлежит коринфскому народу, который в случае голода, конечно же, проголосует на экклесии за то, чтобы накормить страждущее население полиса за счет содержимого богатых хранилищ Акрокоринфа. (Примечание: экклесия – народное собрание в древнегреческих демократических государствах).
     Наш герой сумел не пропустить момент прибытия и отбытия посланцев коринфян с сообщением об их желании сдаться. Он поспешил напомнить командующему македонским войском Пердикке о полученном у царя согласии выбрать из пленных коринфян тех, кто ему нужен. «Сделай так: вели всем коринфянам собраться на агоре, а все свое имущество оставить дома, – предложил Пифодор. – Солдаты возьмут его, а живую добычу можно поделить потом. Так многие делают. И я так делал не раз. Мне же это позволит без труда отыскать людей, которых я хочу найти. И никто не успеет наложить на них руку».
     Таксиарх (примечание: крупный военачальник в древнегреческих армиях и армиях эллинистических государств) одобрил это предложение и, вызвав одного из хилиархов, велел тому выделить сотню воинов для охраны на агоре сдавшихся коринфян, показать начальнику этого отряда Пентакиона, чтобы он знал его в лицо и не препятствовал ему выбрать из пленных, кого тот пожелает, не дожидаясь дележа живой добычи.
     Тысячник в точности исполнил приказ таксиарха.
     Взять под стражу коринфян, которые должны были завтра сдаться, он поручил одной из лучших своих сотен, под командованием опытного лохага Асандра.
     После знакомства с ним наш герой поспешил в лагерь торговцев, расположенный  поблизости от стана осаждающих.
     Помимо торговцев, людей наживавшихся на войне, этот лагерь населяло много тех, кто работал на них, преимущественно носильщиков, – они же были и грузчиками, – извозчиков, поваров, пекарей. Жили здесь и сапожники, занимавшиеся починкой солдатской обуви и изготовлением новой. Также немало было продажных женщин, обслуживающих все мужское население этого лагеря и живущих по соседству восемь тысяч македонских воинов.
      Военно-походные торговцы продовали войску все, что можно было продать, в основном съестные продукты, вино, одежду, оружие, фураж, снаряжение для боевых коней, скот для заклания.
     Известие о завтрашней сдаче Коринфа пока не дошло до сюда. Поэтому цены на здешнем рынке, – он находился на краю этого временного поселения, ближнем к лагерю осаждающих, – оставались еще не очень высокими, что позволило Пифодору купить восемь корзин хлеба и нанять пятнадцать носильщиков. Каждую корзину, – они имели по две ручки, – понесли двое человек. Семь корзин несли нанятые люди, одну – нанятый носильщик на пару с рабом Пифодора, купленным, как только казначей выделил ему подъемную сумму денег.
     Наш герой повел носильщиков за собой в стан македонского войска. Когда они приблизились к крайним палаткам, один из караульных, охранявших подходы к лагерю, грубо окликнул их:
     – Эй, вы! Куда прете?! Торговцам нельзя сюда! Не знаете что ли?! А ну, назад! Быстро!
     – Ты что, Пасион?! Какие это тебе торговцы?! – одернул его другой стражник. – Это же Пентакион, советник царя!
     – Пентакион?.. Это?
     – Ну да, он самый. Неужто не знаешь?
     – Знаю, почему не знаю?.. Слышал вообще-то… Но я не знал, что это – вот он.
    Находящиеся поблизости стражники посмеялись над Пасионом, удивляясь тому, что он до сих пор не знает в лицо такого высокого начальника. Оказалось, однако, что в этой группе воинов были и другие, кто не знал еще в лицо Пентакиона.
     Между караульными завязался разговор.
     – Не перестаю я удивляться этим эллинам: до чего ж предприимчивый народ. Вот смотрите – сейчас он закупил хлеба, много закупил, – говоривший кивнул головой в сторону углубляющихся в лагерь Пифодора со спутниками, уже почти скрывшихся среди палаток. – А завтра продаст его нашим втридорого. Значит, не только коринфскую добычу возьмет, но еще и на этом прибыток заработает, неплохой прибыток.
     – Да, завтра цены ой-ой какие будут. Какой-там в три раза – в раз десять все дороже будет. Хотя и сейчас цены разве маленькие?
     – Да, уж это верно: что касается наживы, то тут эллины в ловкости и сметливости финикийцам не уступят.
     – Нет, тут что-то не то – непонятное что-то. Как же он коринфскую добычу возьмет, если торговать будет? Все другие разберут. Ждать его что ли будут?
     – Эх ты, Тересий, – сразу видно, что ты недавно в войске, многого еще не знаешь. Неужели ты думаешь, что о нем никто не позаботится? О простых солдатах позаботятся, о тех, что в карауле завтра будут и погулять не смогут как мы, а о нем не позаботятся что ли?
     – У меня землячок есть в тысячи Хейрисофа. Так вот, он мне сказал, что четырем их сотням уже дан приказ вступить завтра в Коринф вместе с передовым отрядом и взять под охрану самую богатую часть города. Думаешь зачем, Тересий? Да потому, что там добра много всякого ценного. Воины снесут, свезут его весь в одну кучу. Таксиарх делить будет. Не завтра, конечно, – завтра пировать будет. Дня через два, через три, когда нагуляется, тогда займется дележом. Самая лучшая, самая большая часть – это, конечно, царская доля. О себе Пердикка тоже, конечно, не забудет – тоже хороший кусок возьмет. Остальное раздаст самым большим начальникам – тоже немало. Ну и нашему брату, солдату, тем, кто в карауле завтра будет, тоже кое-что достанется. Так-то, Тересий.
     – Да, клянусь Артемидой, когда город с боя берут, то нашему брату больше везет. Тогда простой солдат может больше начальника хапнуть. А уж тем, кто первым в город врывается, тому не только сам Арес, но и Гермес помогает.
     В середине лагеря находился невысокий, но широкий холм, с почти горизонтальной вершиной. На нем стояла большая раскошная палатка таксиарха в окружении палаток, в которых жили его слуги, вестовые, повар, лекарь, конюхи, любимые гетеры, пятьдесят воинов его охраны. Одна из крайних палаток на этом холме принадлежала царскому советнику Пентакиону, ныне временно выполнявшему обязанности советника таксиарха. Впрочем, до сего дня Пердикка превосходно обходился без советника, поскольку осада города, вести которую имел приказ, не требовала особого напряжения стратегической мысли.
     Пифодор привел носильщиков к своей палатке. Велел корзины с хлебом поставить в ней. Когда те сделали это, он сказал им, что они должны остаться на ночлег в его палатке. Усталых поденщиков, не всегда имевших возможность провести ночь под защитой крова, не могло не обрадовать такое распоряжение, как и обещание поднять их на следующий день намного позже утренней побудки в лагере.
     Отдышавшись после перехода с ношей, хотя и не тяжелой для привычных носильщиков, но все же утомительного, носильщики стали ужинать. Ели то, что каждый имел в своей дорожной сумке. Большинство – ячменные лепешки, черствый ржаной хлеб. Некоторые – еще и сыр, и оливки. Запили еду вином, которое налил им по приказу хозяина, смешав с водой, раб Пифодора Антимах. Он и наш герой тоже поужинали, поев пшеничный хлеб, сыр, оливки. Пили воду: Пифодор продолжал отказываться от вина, не разрешал пить его и слуге.
     Утолив голод и жажду, носильщики, довольные, захмелевшие, – физическая усталость сделала их воприимчивыми и к небольшому количеству разбавленного водой вина, – расстелили в палатке воловьи шкуры, которые, как и дорожные сумки, носили с собою и расположились на отдых.
     Пифодор и его слуга также, не дожидаясь обычного сигнала трубача к отбою, легли спать.
     Если бы в начале дня наш герой знал, что завтра его ожидает жестокий бой, то, конечно, дал бы отдохнуть себе, чтобы поберечь силы. Однако осажденные сообщили о сдаче города ближе к вечеру, а в первой половине дня  Пифодор немало упражнялся с оружием. Он и сейчас еще чувствовал себя усталым. Впрочем, благодаря этой усталости быстро заснул. Но вскоре был разбужен звуками трубы, оповещающими лагерь о наступившем времени, когда воинам разрешается отдать себя во власть самого любимого ими божества – Морфея. В первый момент нашему герою показалось, что он проспал всю ночь, и уже играют утреннюю побудку. Но тут же понял, что ошибся. Подумал с досадой, что теперь вряд ли заснет. Такое опасение не было безосновательным: Пифодор помнил, что часто перед боем проводил бессонные, томительные тревожным ожиданием ночи, а если и спал, то сон его был, как правило, беспокойным и недолгим. При этом удерживался от соблазна выпить хоть сколько-то вина, которое, как известно, способно влиять усыпляюще, удерживался, потому что не уверен был, что сумеет устоять перед желанием выпить много, а это могло иметь в дальнейшем губительные последствия. Не хотел использовать и какие-либо специальные снотворные средства, так как знал, что они нередко и на следующий день сохраняют свое действие, делая человека сонливым, вялым, нерасторопным, плохо соображающим.   
     Все-таки через некоторое время он снова заснул. Но среди ночи проснулся. Нелегко было переходить из сладостных объятий Морфея к суровой действительности. Сразу почувствовал, что теперь-то уж точно не заснет – сон как рукою сняло. Впрочем, это не огорчило нашего героя. Напротив даже, он был рад, что еще есть достаточно времени, чтобы психологически подготовиться к тяжелейшим испытаниям. На него нашло сильное волнение. Это волнение было ни что иное, как страх, самый обыкновенный, вполне понятный страх, который испытывает любой нормальный человек в ожидании скорой встречи со смертельной опасностью. Выше уже говорилось, что наш герой научился преодолевать страх перед боем. Он умел это делать уже давно и уже давно по праву считался одним из храбрейших воинов Коринфа. Но до сих пор ему приходилось бороться с сильным, всецело овладевающим им, наполняющим грудь жестоким холодом, и подавляющим сознание и душу чувством страха, когда он знал, что скоро предстоит вступить в смертный бой. Теперь нашему герою удалось довольно легко душевно укрепить себя в ожидании очень возможной гибели в бою. Слишком живы еще были в пямяти воспоминания о том, как он с неимоверными усилиями воли и тяжелейшими переживаниями тщетно пытался заставить себя собственноручно покончить с собой, а потом страдал, подвергнутый мучительной казни. Мы помним, что он очень сожалел тогда, что не посчастливилось ему погибнуть в каком-нибудь сражении и завидовал павшим в бою воинам! Такая смерть казалась ему тогда совсем лекгой. Сейчас он уверял себя, что гибель в завтрашней битве, – а он надеялся, что произойдет настоящая битва, –  возможно, спасет его еще от какой-то казни или от такого безвыходного положения, когда снова придется стараться умертвить себя собственными руками. Именно это предположение было сейчас главным и самым убедительным аргументом, помогавшим побороть страх смерти. Помогала и вера в то, что там, за страшной гибельной чертой, жизнь не кончается, а обретает продолжение в новом виде, что там он встретится со своими усопшими родными, друзьями, даже, возможно, с великими героями легендарной древности, на которых стремился походить, и на внимание которых вполне может рассчитывать, поскольку много совершил им закланий и принес в их храмы даров.
     Пифодор уже спокойнее смотрел в грядущее. Тем не менее он продолжал вновь и вновь думать о том, что поддерживало в нем крепость духа. Эти мысли чередовались с размышлениями о предстоящих действиях. И снова, как уже много раз раньше, он приходил к заключению, что более подходит та идея, которая пришла к нему буквально сразу, как только он узнал, что македонский царь собирается приступить к захвату Коринфа. Пифодор не переставал удивляться тому, что очень часто самые лучшие стратегические изобретения появляются мгновенно и самыми первыми, что если даже есть время придумать что-то еще, то это другое все равно, как правило, уступает тому, что пришло в голову вначале.
     Ткань палатки посветлела. Пифодор не сразу это заметил, а когда заметил, то подумал: «Вот и все, вот и утро. А я так и не поспал. Как надо бы поспать перед боем. Опять не выспался». Он ожидал, что вот-вот услишит звуки трубы, играющей утреннюю побудку. В настоящее время от него совсем не требовалось быстро подчиняться общему сигналу подъема, но он все равно с замиранием сердца вслушивался в тишину, ведь этот сигнал должен был возвестить о начале труднейшего дня, возможно, последнего дня в его жизни. Знакомое переливчатое пение армейской трубы раздалось, когда он снова стал успокаиваться, когда его начало даже  клонить ко сну и казалось, что еще есть время немного поспать.
     Некоторые из носильщиков стали подниматься. Наш герой напомнил им, что собирается разбудить их гораздо позже. Они, довольные, снова улеглись и заснули.
     Пифодор некоторое время продолжал лежать. Потом, стиснув зубы, с усилием воли встал. Во всем теле ощущалась разбитость. Сильно одолевала сонливость.
     Но когда наш герой вышел из палатки, полной грудью вдохнул аромат утренней свежести, увидел перед собой огромный залитый ярким солнечным светом живописный простор, то и разбитость, и сонливость сразу исчезли. Появились бодрость, прилив сил и воинственный настрой. Такой душевный подъем он часто испытывал перед боем, даже если провел бессонную или почти бессонную ночь.