Возмездье стратега или в когтях у ведьмы. 58 глава

58

     Выше уже говорилось, что палатка нашего героя стояла на краю невысокого холма. Пифодор хорошо видел отсюда лагерь. Он лежал прямо перед ним несколько ниже его ног.
     Македонский стан наполнился воинственным движением. Тысячи блестящих шлемов, покрытых красными плащами плеч, двигались между множеством рядов палаток.
     Далее, за лагерем, открывался вид на окрестности Коринфа – олифковые рощи, сады, возделанные участки, многочисленные хозяйственные и жилые постройки сельской хорошо обжитой и богатой до войны местности, исполосованной длинными белыми каменными оградами. Справа, в стадиях четырех от лагеря, тянулись крепостные стены города, уходящие в глубь пейзажа. Вдали расплывчатыми силуэтами возвышались горы. Вид был настолько красив, что его не портили даже полуразрушенные, без крыш, строения разоренных усадеб – они просто не замечались или замечались не сразу.
     Впрочем, нашему герою было сейчас не до красот пейзажей: он никогда перед боем не обращал внимания на них. А яркий солнечный свет, хоть и веселил взор, но в то же время ослепительно, до боли в глазах, сверкающее в голубом небе око Гелиоса казалось воплощением бездушного, непостижимо великого могущества жестоких, коварных богов, надменно взирающих с высоты и готовящих людям новые беды и страдания. Подобное ощущение нередко бывало у Пифодора, когда его душа трепетала в ожидании смертельной опасности и все воспринимала слишком обостренно.
     Потоки поблескивающей бронзой македонской рати выливались из лагеря в пространство между ним и возведенным перед городскими стенами частоколом. Сотни находившихся подле него караульных воинов покидали свои посты, щли навстречу основному войску и сливались с ним. Оно выстраивалось в длинную густую колонну параллельно частоколу в шагах ста от лагеря.
     Пифодор заметил, что что-то изменилось в привычном облике городской цитадели и сразу понял что. Несмотря на свой внушительный мощный вид, стены и башни теперь не только не выглядели грозными, а даже казались какими-то беззащитными. «На них же нет никого», – с горечью подумал наш герой, окидывая внимательным взглядом городские укрепления. И правда, на них не было ни одного воина, тогда как за длительное время осады взгляд привык видеть между зубцами стен и башен поблескивающие шлемы. Даже великий неприступный Акрокоринф на вершине громады могучего холма уже не казался таким грозным, как прежде. «Ну, ничего, мой родной город, мое отечество, не все еще твои защитники сдались. Еще будет битва за тебя», – мысленно произнес Пифодор.
     Он пошел к палатке таксиарха. На площадке перед нею толпились десятки его телохранителей. И без того огромного роста они в высокогребнистых греческих шлемах вообще казались исполинами. Воины весело разговаривали, шутили, смеялись. «Радуются… Победители», – опять с горечью и досадой подумалось Пифодору.
      В ожидании выхода таксиарха из палатки здесь стояли также слуги, вестовые, прислужник чревогадателя, сопровождающего в походе македонян. Рядом с воинами охраны они выглядели совсем низкорослыми.
     Пердикка явно не спешил. О нем знали как о любителе залеживаться в постели, что, правда, он никогда не позволял себе, если не сам командовал войском. Подчиненным подолгу порой приходилось по утрам дожидаться его появления из палатки. Сегодня, однако, он не заставил долго ждать себя. Отодвинулась закрывавшая вход завеса, и появился таксиарх в сопровождении двух слуг. На нем были великолепные с позолотой доспехи с высокогребнистым греческим шлемом.
     Хитровато-задорным взглядом прищуренных заспанных глаз он окинул стоявшую перед ним толпу. Затем посмотрел выше голов в сияющее чистой голубизной небо и, улыбнувшись, произнес:
      – Какое сегодня прекрасное утро послали нам боги.
      Один из вестовых поспешил доложить ему:
      – Владыка, передовые отряды уже в Коринфе. Я сам только что оттуда. Все проверено. Это не какая-нибудь заманка, а настоящая сдача города. Коринфяне все сложили оружие. Они выполнили все наши требования. Войско может входить.
      После вестового к таксиарху сразу обратился прислужник чревогадателя:
      – Владыка, к жертвоприношению все готово. Можно приступать. 
      Пердикка широко улыбнулся и, довольный, веселый, сказал:
      – Ну, вот мы и победили. Хвала Аресу! А теперь – по коням!
     Все находившиеся на площадке перед палаткой таксиарха, кроме него, двух стражников, охранявших вход в нее, и нашего героя, поспешили к коновязям, которые были внизу около этого холма.
     Конюх подвел к Пердикке вороного красавца коня, в золоченой наборной уздечке, под шитой золотом попоной. Таксиарх вскочил на него, но прежде, чем отъехать, посмотрел с недоумением на Пифодора и спросил:
     – Пентакион, а ты что же не торопишься присоединиться к нам?!
     – Повременю, пожалуй, – ответил Пифодор.
     – А, понимаю, – за отечество обидно, да? Не хочешь видеть, как мы в твой родной город входить будем?
     – Да, это так. Ты не ошибся.
     – Ну что ж, это понять можно. Я понимаю тебя, Пентакион, и не осуждаю. У нас много греков, которые любят свой город. Но это не мешает им хорошо служить царю.
     – И я тоже так собираюсь служить ему, – соврал Пифодор.
     – Мне передавали, что ты закупил несколько корзин хлеба. Не для того ли, чтобы накормить соотечественников?
     – Да, это так.
     – Ну что ж, это похвально, это похвально, Пентакион, – такое человеколюбие, такое благородство. Они тебя казнили, а ты зла не помнишь, хочешь им помочь. Это достойно самой высокой похвалы. Ты даже меня опередил. Потому что я тоже хочу их накормить. А то, боюсь, многие не доживут до дележа добычи. Я обязательно дам распоряжение. Но попозже. Сейчас не до этого… Ну, а ты, Пентакион, как совладаешь со своими патриотическими чувствами, так присоединяйся к нам. Жду тебя на жертвенный пир. Он будет в храме Ареса. Ну, а где этот храм у вас в городе, ты, конечно же, знаешь, – сказал Пердикка и отдал поводья. Конь понес его между палаток к краю холма.
     Съехав с него, таксиарх возглавил отряд личной охраны, поскакал с ним по лагерю и выехал к войску, которое уже закончило построение и ожидало главнокомандующего. Около семи тысяч воинов (среди них не было солдат, охранявших лагерь, и воинов передовых отрядов, уже вступивших в Коринф) встретили таксиарха громоподобным приветствием.
     Перед строем солдат стоял алтарь, около – черный бык с венком на голове. Это могучее животное, предназначенное для заклания, держали по бокам за поводья два широкоплечих мускулистых прислужника чревогадателя. Вся одежда их состояла только из куска красной ткани, покрывавшей бедра как юбка. Тут же с важным видом стоял прорицатель. Одеяние его отличалось лишь тем, что на голове был венок, а на ногах обувь –  сандалии. Ему предстояло выполнить важную часть ритуального обряда – по внутренностям убитого животного определить при хороших или плохих предзнаменованиях войско вступит в покорившийся город. Это заклание должно было быть совершено не только с чревогадательной целью, но в первую очередь – в знак благодарности Аресу, ниспославшему победу.
     «Совершу и я жертвоприношение, как принято перед боем», – с такой мыслью вернулся наш герой к своей палатке. Он разбудил слугу и послал того в лагерь торговцев купить барашка, дав все оставшиеся деньги, уверенный, что их вполне хватит даже с учетом сильно подскочивших цен.
     Отсюда, от своей палатки, Пифодор хорошо видел ряды войска, но места жертвоприношения и само жертвоприношение видеть не мог за телохранителями таксиарха, которые вместе с ним остановились перед строем солдат и алтарем и наблюдали за происходившим обрядом. Когда снова посмотрел туда, заклание уже было совершено, и жрец приступил к извлечению и изучению внутренностей животного. Прошло немного времени, и вдруг окрестности потряс мощный, очень громкий шум. Пифодор хорошо знал, что именно так войско выражает свое ликование, когда прорицатель возвещает о благих предзнаменованиях.
   «Вот и все… Погибло дело коринфян,.. погибло окончательно», –  потерянно с горьким чувством подумал наш герой, но тут же ощутил огромное облегчение, понимая, что теперь, когда боги на стороне македонян, а это явлено чревогаданием, нет смысла осуществлять задуманный план. В самом деле, зачем понапрасну губить себя? Нет, он не станет этого делать. А значит, будет жить, будет снова наслаждаться жизнью! Правда, ему предстоит сегодня сразиться с оставшимися в живых насильниками и соучастниками убийства его семьи, а именно так он собирается завершить наконец священный суд мести – дать им оружие и вызвать их на честный смертный бой. Есть ли в этом опасность для него? Конечно, есть, но вряд ли большая – они всегда очень уступали ему и в умении владеть оружием, и в ловкости, и в силе, и в выносливости, а сейчас вдобавок ослаблены голоданием.
     Пифодор расслышал, как глашатаи передали по рядам войска, что в Коринфе не обнаружено засад, что осажденные действительно сдались, и поэтому таксиарх разрешает снять тяжелое вооружение.
     Колонна воинов сразу расстроилась, превратилась в толпу, которая потекла обратно в лагерь. Здесь гоплиты сняли с себя и оставили доспехи, щиты, как ранее, еще до построения, оставили свои очень длинные копья, годные только для действий в строю фаланги. Затем вернулись на прежнее место, где стояли колонной, и стали также.
     Ряды рати, уже не блестя бронзой, а бледно пестрея можеством хитонов, хламид, туник, потянулись к воротам Коринфа. Впереди двигались таксиарх и его охрана. Вот они приблизились к воротам. Вот въехали в них и скрылись из виду. За ними стала входить колонна воинов. Вдруг у Пифодора кольнуло в сердце от жалости и угрызений совести. Враги входят в его родной любимый город. Он видит это, но бездействует, отказался от борьбы за спасение отечества, хотя имеет превосходный стратегический план. Неужели он струсил, забыл о долге солдата Родины, за которую всегда бился, не щадя себя?!
     И тут Пифодор вспомнил, что не раз ходил в бой, зная о хороших знамениях, посылаемых противнику и о плохих, посылаемых ему и его войску, и все равно побеждал. Да, этих богов не понять. Возможно, они, пока идет борьба между враждующими сторонами, меняют порой свое решение: оказывают предпочтение той, которой поначалу желали поражения. Да, наверно, так. И жрецы говорят это. Потом радость победы вытесняет память о плохих предзнаменованиях. Но если они подтверждаются, то о них уже никто не забывает.
     Кроме того, он еще не совершал жертвоприношение. Правда, у него нет прорицателя, а сам он не умеет читать по внутренностям животного, но, как знать, может в них будет сокрыто благоприятное послание и для него. Такое бывает. Враждующие стороны нередко обе получают добрые знаки. Говорят, это свидетельство того, что боги еще не приняли окончательного решения, колеблются. А в случаях решения его участи как им не колебаться: разве он не исправно ублажал их жертвоприношениями, дарами, возлияниями? Значит, еще не все потеряно! Есть еще надежда! Значит, он будет биться! Но не безумие ли это?! Он один, а вражеских воинов несколько тысяч! Всего, чего он сможет добиться, это лишь геройски погибнуть. Пусть так, пусть он умрет, но он погибнет прекрасной смертью, сражаясь за родной город, за свое Отечество! А вдруг он все же сумеет победить! Ведь у него такой замечательный план. Да и Арес, и Афина, и Ника бывают обычно благосклонны к нему. Может, и сейчас помогут. А если они захотят помочь, то даже невозможное будет возможным. Боги послали македонянам добрые знамения. Да, они же видят сколь велико их численное превосходство. Конечно, боги изумлены его необычайной дерзостью. Но все знают, что Арес любит дерзких, отважных. Он помогает им.
     Теперь наш герой находился в том состоянии душевного подъема, который, пожалуй, можно назвать вдохновением стратега. Оно нередко приходило к нему и часто приходило под влиянием желания во что бы то ни стало осуществить какую-нибудь придуманную им и понравившуюся ему стратегическую идею. Это желание нередко бывало настолько сильно, что притупляло даже страх смерти. Нынешний план действий тоже воодушевлял Пифодора, казался ему выполнимым и обещающим успех.
     Но какое бы вдохновение не владело нашим героем, он, конечно, не забыл о завтраке, столь необходимом для подкрепления сил перед трудным днем.
     Ел, сидя у входа в свою палатку, глядя на обезлюдевший лагерь.
     Впрочем, совсем обезлюдевшим его вряд ли можно было назвать: здесь остались десятки слуг старших военачальников. То тут, то там между палатками виднелись головы и плечи людей. В той части лагеря, которая не видна была Пифодору, потому что лежала по другую сторону холма, находились шестьсот гоплитов. После торжественного жертвоприношения, совершенного перед стенами побежденного города, они вернулись в лагерь вместе с другими тяжеловооруженными воинами, но не сняли доспехов, как те, и не отправились на грабеж и пиршество в Коринф, а остались здесь. Это ускользнуло от внимания нашего героя. Иначе бы он, конечно, не решился взяться за осуществление своего плана. Кроме этих гоплитов здесь находились еще триста воинов: они несли караульную службу вокруг лагеря.
     Среди людей, которых Пифодор видел между палаток, он вдруг заметил человека, который часто поглядывал в его сторону, так, словно наблюдал за ним. Был высокий, светловолосый, в синем хитоне. Когда вышел на более открытое пространство, стало видно, что на боку его висит большая сумка.
     «Неужели шпион?! Приставили наблюдать за мною?! – удивленно и настороженно-неприязненно подумал Пифодор. – Ну, если это, и правда, шпион, то явно начинающий. Иначе не смотрел бы на меня так часто».
     В продолжении следующего часа он убедился, что этот человек действительно наблюдает за ним. Тревожило и то, что не возвращается слуга. Еще через час с небольшим его отсутствие стало вызывать большее беспокойство.
     «Может, стража не пропускает Антимаха. Да нет, не может быть – его здесь знают не хуже меня. Если кто и не знает, то рядом обязательно найдутся такие, которые знают. Нет, скорей всего в бега подался. Очень удачный момент для этого: знает, что мне не до него сейчас, погоней заниматься некогда. Да и денег для побега у него достаточно, – рассуждал Пифодор. – Да, придется обойтись без положенного жертвоприношения. Но хотя бы возлияние надо сделать. Обязательно надо сделать… Пора уж, наверное, носильщиков поднимать: им ведь еще и позавтракать надо».
     Носильщики встали легко, быстро и приступили к утренней трапезе. Ели ржаной хлеб, смоченный в вине.
     Вдруг Пифодор увидел, что наблюдавший за ним человек приближается. Он шел открыто, неотрывно глядя сюда. Скоро наш герой уже разглядел бы кто это, но его отвлек вернувшийся наконец Антимах.
     Он не привел никакого жертвенного животного и объяснил почему. Цены настолько возросли, что денег оказалось слишком недостаточно для покупки даже самого небольшого ягненка или козленка. Да и выбора почти уже не было – большинство владельцев скота поспешили отправиться с ним в город. Впрочем, один все же согласился продать маленького барашка за имеющиеся у Антимаха деньги, но сказал, что нужно будет подождать, когда невольник-пастух пригонет стадо с пастбища. Слуга Пифодора остался ждать. Потому и задержался. Но когда раб пришел с овцами, то хозяин передумал и отказался продавать Антимаху и тоже поторопился со стадом в Коринф, не желая упускать выгоду даже в малом.
     Узнав, что город сдался, носильщики стали требовать увеличить плату в десять раз, угрожая, что в противном случае уйдут в лагерь торговцев, где найдут нанимателя, который заплатит и больше, – настолько сейчас, наверняка, востребованы их услуги. Пифодор согласился и велел слуге отсчитать каждому задаток, равный половине требуемой суммы. Тот быстро сделал это.
     Наш герой хотел уже сказать ему, чтобы приготовил все необходимое для возлияния, но сразу забыл о своем намерении, поскольку увидел и узнал человека, который наблюдал за ним. Он подошел уже совсем близко. Это был никто иной, как… Фолиокл.
     Необходимо вернуть повествование на четыре месяца назад, чтобы читатель мог понять каким образом здесь появился человек, который вряд ли имел шансы выжить, если учесть обстоятельства, при которых мы с ним расстались.
     После посещения узилища наш герой решил больше не справляться о ходе дознания, опасаясь излишним вниманием к нему, вызвать к себе подозрение. Несколько дней он провел в томительном страшном ожидании, что вот-вот за ним явятся стражники, чтобы отвести в ужасный застенок. Но затем избавился от этой боязни, решив, что раз за ним все еще не пришли, то, значит, результатом следствия не было то, чего он так опасался, то есть Фолиоклу не удалось доказать, что Пентакион злоумышляет против македонян. Мы знаем, что именно это намерение и имел наш герой. Потому-то обвинение фракийца и вызывало у него беспокойство. Мы не раз убеждались, что Пифодор не обладал устойчивой нервной системой, позволяющей не поддаваться очень душевным переживаниям и не преувеличивать опасности.
     Теперь же наш герой совершенно успокоился. Правда, испытывал некоторые угрызения совести и даже жалость к Фолиоклу, которого счел погибшим от пыток.
     Еще через несколько дней неожиданно увидел его на рынке в лагере торговцев. Пифодор часто посылал сюда слугу за покупками. Нередко приходил и сам с ним. Конечно, он принял Фолиокла совсем за другого человека, очень похожего на него. Поначалу только подивился поразительному сходству.
     Фолиокл скользнул по нему взглядом, повернулся и стал удаляться, углубляясь в толпу. То, что он поспешил уйти, было первое, что вызвало сомнение в том, что это какой-то иной человек, а не Фолиокл. Но слишком трудно было поверить, что Фолиокл еще жив и даже разгуливает на свободе. Поэтому такое сомнение показалось абсурдным. «И правда, ведь он посмотрел на меня, как мог мосмотреть только совершенно не знающий меня человек. Вообще ничего во взгляде. Разве Фолиокл так бы посмотрел на меня? Он бы удивился, испугался. Даже если допустить, что Фолиоклу удалось бежать, то он, конечно же, поспешил бы подальше отсюда убраться, а не стал бы ошиваться здесь, поблизости  от македонян,  где его заметят и схватят опять», – подумал Пифодор. Однако тут же вспомнил, что не раз имел возможность убедиться, что Фолиокл обладает необычайно хорошей эмоциональной реакцией. Двигательная реакция у него, как у многих очень крупных людей была несколько замедленна. Но  совсем не так работала крепкая нервная система Фолиокла. Она умела мгновенно приспособиться к любой, даже самой неожиданной ситуации. Например, он мог совершенно не подать вида, что удивлен или испуган даже тогда, когда сохранить внешнее спокойствие было почти невозможно. Это мы уже видели ранее. «Нет, это он, это все-таки он! Как ни трудно в это поверить. Наверно, земляки ему помогли, выручили. Эти фракийцы такие дружные, всегда помогают друг другу. Клянусь Гераклом, не может быть, чтобы кто-то был на него так и лицом поразительно похож, да еще и огромным ростом. Нет, это он! – заключил наш герой – Но почему он здесь торчит?! Не боится? Неужели такой дурак?» –  продолжал удивляться Пифодор.
     В тот же день он поспешил к начальнику следствия Сафрониску, уверенный, что сообщение о местонахождении беглеца не может быть воспринято, как подозрительно-излишнее внимание к ходу расследования, производимого в связи с задержанием этого человека. Сафрониск ответил ему:
     – Это тот фракиец что ли? Да мы его отпустили.
     – Как отпустили? – опешил Пифодор.
     – А как же не отпустить? Если человек так стойко выдерживает пытки, то, значит, боги на его стороне. Конечно, я не поверил тому, что он говорил о тебе. Это, конечно, чушь. Просто, когда какое-нибудь божество злоумышляет против какого-нибудь смертного, то оно часто заставляет другого смертного клеветать на него. Это мы хорошо понимаем… Отпустили мы его также и потому, что имеем одну очень хорошую задумку. Мы так делаем порой. Пусть себе гуляет на свободе. Мы за ним строжайший незаметный догляд учинили. Если он действительно лазутчик, то скоро выдаст себя: ему же надо будет возвращаться к своим. Тут наши и схватят его. А могут с его помощью и связняка изловить, если у того встреча с ним будет. Так что не беспокойся, Пентакион, – мы тоже царю верно служим: врага не упустим.
     Но Сафрониск лукавил: никакой «очень хорошей задумки»  он не имел, а имел очень хорошую взятку, полученную от Фолиокла. Тот вернулся в Коринфику, – а с какой целью мы знаем, – не с пустыми руками. При нем было больше шести талантов золотом. Двести сорок драхм он оставил в кошельке и поясе, а таланты разделил на две равные части и каждую спрятал в разных местах: только сам знал где. В первый же день пыток у него появилось желание отдать хоть все свое богатство, лишь бы избавиться от невыносимых истязаний и угрозы неминуемой смерти. В обмен на свое освобождение он предложил палачам три таланта. Это было гораздо больше уже присвоенного ими содержимого его кошелька и пояса. Поэтому такое предложение не могло не заинтересовать их. Фолиокл хорошо объяснил, как найти обещанное. Поисками клада занялся сам Сафрониск. Найдя его, два таланта взял себе, а остальное раздал своим помощникам, чтобы они имели достаточно оснований хранить в тайне получение взятки от подследственного.
      Сафрониск отнюдь не принадлежал к числу тех, кто утруждает себя выполнением обещаний, клятв. Он вполне мог бы и обмануть Фолиокла. Но столь велико было приятное впечатление от получения очень большого вознаграждения, что начальник следствия все же сдержал слово и отпустил Фолиокла из застенка.
     Освободившись, тот долго жил в лагере торговцев. С недавних пор, когда уже ожидалось, что Коринф вот-вот сдатстся, Фолиокл опять стал жить среди своих земляков-наемников в македонском стане. Конечно, он старался не попадаться на глаза ни Сафрониску, ни Пифодору.
     Наш герой не ответил на приветствие Фолиокла.
     – А я все наблюдал за вами. Боялся упустить тот момент, когда вы в город пойдете. А сейчас вижу, твои носильщики из палатки вышли. Ну, значит, думаю, сейчас пойдете. Я и – поскорей сюда, – сказал Фолиокл. – Смотрю, не очень-то ты рад мне. А зря, потому что благодаря мне большого Гермеса получишь. (Примечание: древние греки любую прибыль считали даром Гермеса и часто называли ее его именем). Впрочем, теплой встречи я, конечно, не ожидал.
     Пифодор молчал.
     – Ну, когда узнаешь какую выгоду тебе сулит эта новая наша встреча, то по-другому на меня посмотришь… А дело у меня к тебе вот какое. Все знают, что всех коринфян согнали на рыночную площадь, но не все знают, что тебе разрешено уже сегодня взять свою долю в живой добыче, даже выбрать себе, кого хочешь.
      – А ты откуда знаешь? – не удержался и удивленно спросил Пифодор, хотя намерен был продолжать отвечать презрительным молчанием.
     – Так у меня земляки везде, – заулыбался фракиец. – Восемь моих земляков в охране таксиарха служат. Один из них как раз у входа в палатку стоял, когда у вас разговор с ним был. Как только его сменили, он сразу к нашим пошел – каждому хочется первому новость хорошую сообщить. (Примечание: сообщение известия считалось у древних почетным и важным делом. Принесшего добрую весть часто щедро вознаграждали). Он в седьмую тысячу пришел – там больше всего наших. Там и я как раз хорошо устроился среди земляков – теперь-то уж могу сказать об этом: ты вряд ли сейчас донесешь на меня – тебе сейчас не до меня, конечно: в город спешишь. Да и стражники далеко отсюда – не докричишься… Ну так вот, этот земляк мой, телохранитель Пердикки, рассказал нам все, что слышал. И о тебе рассказал. Ну, я сразу смекнул, что могу сделать тебе очень выгодное для тебя предложение. 
      – А, ну я понял, я понял, – догадался Пифодор. – Ты хочешь пойти со мной на агору, отыскать там ту девушку, которая тебе так приглянулась, что ты даже не пошел с земляками грабить Коринф, а остался здесь ждать, когда я пойду в город, чтобы пристроиться ко мне.
     – О, да ты помнишь, что я тебе говорил четыре месяца назад! У тебя хорошая память, Пентакион.
     – Ты хочешь, чтобы я наложил на эту девушку руку и продал тебе ее.
     – Да. Точно. Именно об этом я и хочу тебя просить, Пентакион. Это верно. Ты и догадлив к тому же.
     – Но почему ты уверен, что я соглашусь?
     – Я совсем не уверен. Даже, напротив, не сомневаюсь, что ты постараешься не упустить возможность опять насолить мне. Разве я не знаю тебя? Но я прихватил с собой достаточно того, что любого сделает сговорчивее. Я же не случайно сказал тебе о хорошем Гермесе. За эту девчонку я тебе дам талант золотом. Понял? Что скажешь? А?
     – Мало. Давай два, – усмехнулся Пифодор. Он не собирался идти ни на какую сделку с Фолиоклом. Просто решил поддразнить его.
     – Два? Да ты что?! Спятил?! Два таланта за какую-то девчонку?! Даже один слишком много! Даже один-то очень редко за рабыню дают!
     – Это не рабыня, а свободнорожденная. Да к тому же красавица.
     – Да ты что, Пентакион?! Да поимей ты совесть!
     – Вот что, гнида! Уберайся-ка прочь! Пошел отсюда вон! Быстро! Пока цел, – положил Пифодор руку на эфес меча. – Мне хоть не хочется сейчас тратить силы, но я не пожалею их, чтобы лишить твои подло заработанные богатства своего хозяина!
     – Ладно! Ладно, Пентакион! Успокойся! Пусть будет по-твоему. Хорошо – два таланта, так два таланта.
     – Один – вперед. Ладно, иди с нами, – согласился Пифодор, сообразив, что, если взять с собой Фолиокла, то можно извлечь из этого выгоду, измеряющуюся не только двумя талантами.
     Фракиец сунул руку в висевшую на боку кожаную сумку, вынул золотой талант и протянул Пифодору.   
     Тот взял и неприязненно кивнул в сторону:
      – Подожди немного – скоро пойдем.
     Фолиокл отошел и стал ждать, стоя несколько поодаль.
     Когда носильщики поели, Пифодор велел слуге вынести из палатки и раздать им припасенные заранее мечи.
     – Да ты что владыка?! Мы так не договаривались!
     – Ты что, хочешь воинов из нас сделать?! Мы же не наемники! Зачем нам это?!
     – Какие из нас солдаты?! Мы и держать-то не знаем как их! – возмутились носильщики.
     – Эти мечи вам не для того, чтобы вы ими сражались. А просто так –  для острастки. В городе много сейчас пьяных солдат. Некоторые могут пристать к нам. А если они увидят, что вы вооружены, то вряд ли осмелятся, – поспешил успокоить носильщиков Пифодор.
     – Ну, тогда ладно.
     – Но учти, если они все же пристанут к нам, то драться мы не собираемся. Какие из нас вояки?
     – Мы разбежимся просто.
     – А мечи твои себе оставим как плату за работу, – согласились носильщики.
     – Хорошо, пусть будет так. Тогда можете взять мечи себе, – окончательно успокоил их Пифодор.
     – Ну, это другое дело. Это очень хорошо!
     – Это нас устраивает! Оружие очень дорогое.
     – Мы такой платы еще никогда ни от кого не получали, – обрадовались носильщики и опоясались мечами, каждый из которых был с ремнем.
     По приказу Пифодора они вынесли из палатки корзины с хлебом, разобрались по парам и двинулись к городу. Впереди шел Пифодор. Замыкал колонну Фолиокл.
     Уже подходя к городским воротам, Пифодор вдруг вспомнил, что не сделал возлияние Аресу. Упущение это уже нельзя было исправить, потому что вина с собою не было. Наш герой сильно приуныл, но тут же воспрянул духом, снова вспомнив о тех случаях, когда забывал или не успевал совершить положенные перед боем жертвоприношение и возлияние Аресу.
     Непривычно было Пифодору не видеть в распахнутых воротах родного города стражников. Это воспринималось как знак беды.
     Здесь, перед входом в Коринф, он разрешил носильщикам передохнуть. Они сошли на обочину дороги, опустили на землю корзины и отдыхали, переговариваясь:
     – Да, далеко еще до агоры этой топать, будь она неладна.
     – Да, считай, полгорода еще.
     – Ну, ничего, зато и денежки неплохие.
     – Да, это верно, за такую плату можно хорошо потрудиться.
     – Да и отдохнем еще не разок, я думаю, – владыка нам еще, может, остановочки две сделает. Попросим.
     – Да, попросим. Что ж не попросить-то? Попросим.
    Мимо, постукивая деревянными колесами, проехала, сотрясаясь, повозка, груженая амфорами вина, корзинами с хлебом, ячменными лепешками, плодами. На козлах сидели сухощавый с рельефно выделяющимися потными мышцами раб, в одной набедренной повязке, а рядом – его хозяин, пышнотелый торговец, крупноголовый, толстощекий, с коротко постриженными кудрявыми светлыми волосами. Он был только в коричневом гиматии, полностью покрывающем его большое покатое левое плечо и открывающем такое же полное покатое правое плечо и жирную, свисающую как у женщины правую грудь.
     За телегой, привязанный к ней поводом, трусил жертвенный ягненок, пока еще живой, милый и трогательно-забавный.
    Отдыхающие носильщики почтительно приветствовали проезжающего торговца, когда-то, видимо, дававшего им работу. Тот не оставил без внимания их приветствия, что можно было ожидать, судя по его насупленно-важному виду. Он благосклонно и снисходительно что-то буркнул в ответ.
     Повозка вкатилась в ворота, увлекая за собой ягненка.
     По дороге, ведущей в Коринф, двигались, поднимая пыль, еще несколько таких же повозок. После того, как две приблизились и тоже въехали в ворота, наш герой велел носильщикам продолжить путь.   
     Когда Пифодор со спутниками вошел в город, он услышал знакомые звуки – мелодию, исполняемую на флейте, пение, радостные возгласы. Могло показаться, что враг и не взял Коринф, что его жители просто справляют один из своих многочисленных праздников. Но речь, звучавшая на улицах, была преимущественно не эллинская, а македонская, карийская, фракийская, галатская, мизийская. Только своей греческой одеждой – солдатскими хламидами, туниками, хитонами встречающиеся на улицах крепкие на вид светлокожие, смуглые мужчины напоминали эллинов. Иные еще и венками на головах. Последние были македонянами и служащими в царской армии греческими наемниками. Много подвыпивших, да и по-настоящему уже захмелевших солдат горланили песни на улицах, плясали, собравшись в разнузданные крикливые компании, вели громкие пьяные разговоры. Такой же шум разудалого пьяного веселья, словно неудержимый бурный поток, вырывался из всех открытых дверей, окон, из всех щелей и из-за всех углов переулков и улиц. В домах происходили оргии. Среди грубых пьяных мужских голосов выделялись женские голоса – похотливое хихиканье, порой повизгивание, а иногда и пение, не лишенное красоты и приятности: сотни жриц любви старались не упустить возможность дарами Афродиты заработать особенно щедрые для них сегодня, как и для торговцев, дары Гермеса.
     В воздухе ощущался приятный, возбуждающий аппетит запах жарящегося  мяса: воины принесли в жертву Аресу много скота. Заклания совершались в домах, где они пировали, или перед их дверями, прямо на улице. Ноги часто ступали по лужам крови.
     Пифодору и его спутникам то и дело приходилось прижиматься к стенам домов, чтобы пропустить проезжающие повозки. В одну сторону они ехали, груженые тем, что было потребно пирующим, а в другую – награбленным добром, принятым от них в качестве платы за доставленное. Ехавшие в обратную сторону повозки ломились под тяжестью огромных хаотичных нагромаждений всевозможных вещей – столов, стульев, ларей, стульчиков, столиков, ларчиков, лож, подставок для светильников, груд разнообразных керамических изделий, иные из которых обращали на себя внимание изящной формой и красно-черной росписью. Были в повозках вороха, кучи одежд, тканей и много другого, что представляло немалую ценность.
     Многие воины узнавали Пентакиона, приветствовали его и просили удостоить их пир своим присутсвием. Пифодор обещал прийти к ним попозже.
     Один раз он услышал, как кто-то сказал у него за спиной по-македонски:
     – Какие они торгаши, эти греки! Смотри-ка: мало того, что он хорошую добычу коринфскую возьмет, так он еще наторгует сколько, смотри-ка.    
     – Да, это верно. Еще бы не наторговал – цены-то вон сегодня какие, очень хорошие для них, торгашей-то. Еще сколько наторгует.
     – И я про то.
     Дав еще два раза отдохнуть носильщикам, наш герой с ними и с Фолиоклом добрался наконец до агоры.