Пигуз или старые дни Старого

                - 1 -

Юрка Пигуз лежал на своей кровати в углу комнаты студенческого общежития и увлечённо читал. Находясь один в комнате, он всегда что-нибудь читал. Особенно ему нравилось читать полулёжа. При этом он облокачивался на подушку, приставленную в угол между металлической спинкой кровати и стеной, и свешивал ноги на пол. Вообще-то, его фамилия была Пигузов, но почему-то все, за исключением, может быть, преподавателей института, называли его Пигуз, даже когда обращались к нему непосредственно, при этом частенько меняя по ходу разговора ударение на слоги. Его это нисколько не обижало, по крайней мере, он делал вид, что это никак не ущемляет его достоинства. Сам он был невысокого роста и сухощав, и если бы не большие голубые глаза, беспрестанно ёрзавшие на его скуластом лице, да орлиный нос, начинающийся чуть ли не от края чёлки из светлых волос, то ничем бы не выделялся из толпы. Читал он быстро, а его память цепко ухватывала прочитанное, не особо утруждая при этом фильтровать поступившую информацию. Больше всего его интересовали детективы, приключения и книги о войне, воспоминаниями о которой жило в то время огромное количество советских людей нашей страны. О второй мировой войне уже было написано множество книг, но вдруг появлялся новый автор и преподносил заинтересованным читателям что-то, никем прежде не замеченное, либо ранее считавшееся секретным. Авторов таких баллад о прошедшей войне к началу семидесятых годов двадцатого века было большинство, ведь кто, как не они шли юнцами на фронт, а, придя с фронта, сумели за пару десятилетий дорасти до известных писателей.
Единственное окно комнаты номер 126 третьего этажа студенческой общаги выходило на тупиковую улицу, с противоположной стороны которой располагались невысокие частные домики. За домиками виднелся хоккейный стадион. Приподнявшись на стул, из этого окна можно было видеть краешек хоккейной площадки и часть светового табло, регистрирующего результат матча. На подоконнике стоял катушечный магнитофон и переносной радиоприёмник «Spidola».
Юрка с упоением читал шпионский детектив военного времени Юлиана Семёнова «Семнадцать мгновений весны», опубликованный совсем недавно в «Роман-газете». Этот военный роман стал особенно популярным только спустя три года, после выхода одноименного многосерийного фильма.
Закончив читать очередную главу, Пигуз оторвался от «Роман-газеты», а потом долго и мечтательно сверлил затуманенными глазами потолок. С его лица не сходила мечтательная улыбка. Он живо представил себя на месте Штирлица, ну, может быть, его связного.
- Не хватало ему меня… Таких бы мы дел наделали в тылу у врага… Может, и война бы раньше закончилась, - мечтательно произнёс его внутренний голос.
Юрка неспешно поднялся с кровати и подошёл к куску зеркала, прилепленного над тумбочкой.
- Истинный ариец, - довольно прокомментировал он, глядя на своё отражение в зеркале, и приглаживая при этом растрёпанные русые волосы.
- Drang nach Osten ! – неожиданно даже для самого себя по-немецки воскликнул он, резко выбросив вперёд правую руку.
Оставшись очень довольным отражением в зеркале, Пигуз вернулся на свою кровать, облокотился на подушку и прикрыл глаза. Возбуждённое сознание снова перенесло его в логово Вермахта, но теперь уже он – Юрка Пигузов, был главным разведчиком, а Штирлиц в роли связного передавал его донесения генералу Судоплатову. Так он лежал и мечтал до тех пор, пока не послышался звук вставляемого в замочную скважину ключа.
Замок щёлкнул и дверь отворилась. На пороге стоял молодой человек чуть выше среднего роста в демисезонном драповом пальто тёмно-синего цвета. На его голове была коричневая кроличья шапка с приспущенным на глаза козырьком. В одной руке он держал неимоверно распухший чёрный кожаный портфель, от веса которого парня слегка перекашивало. В этот замечательный портфель можно было при желании уложить двадцать бутылок пива, что и было неоднократно испытано, и о чём Пигузу было достоверно известно.
- Старый ! – радостно воскликнул Пигуз и бросился навстречу своему однокашнику.
Не успел тот и опомниться, как Юрка уже тащил у него из рук пузатый портфель.
- Старый, не сопротивляйся, - без зазрения совести потребовал Пигуз.
- Что? Оголодал без меня здесь? – показушно сопротивляясь, спросил обладатель толстого портфеля, глянув на впалый живот Пигуза.
Вообще-то, оказавшись волею судьбы в одной «лодке», они прекрасно уживались и ладили друг с другом. Оба были старше по возрасту основной массы своих однокурсников, оба отслужили по три года срочной службы в рядах Советской армии, оба оказались на одной студенческой скамье, не зная, перед этим, ничего друг о друге. Даже долг родине отдавали на противоположных рубежах огромного СССР: один нёс службу в Западной группе войск, а другой на Дальнем востоке.
- Вот то, что надо, - ворковал Пигуз, доставая из портфеля толстый шмат сала. – Так… Картошечка, банка с яичками, капусточка солёненькая… Сейчас мы классный ужин заварганим.
- А что же ты, Старый, молочка деревенского не привёз?
- Мои родители не в деревне, а в рабочем посёлке живут, - отмахнулся тот. – Нет у них коровы.
- Не оправдал ты мои надежды, - мурлыкал капризным котиком Пигуз, - а я молочко деревенское очень люблю.
Вытащив всю снедь на стол, он сплюснул портфель, будто меха гармони, и, продолжая находиться в приподнятом настроении, воскликнул:
- А знаешь, Старый, какую классную вещь я сегодня читаю?
- Не знаю и даже не догадываюсь, - ответил молодой человек, которого Пигуз называл Старым.
- А как ты думаешь, возьмут меня на работу в КГБ? – ещё более неожиданным вопросом озадачил он Старого.
- Ты что? Институт решил бросить?
- Да нет… Пока думаю встать на учёт… Туда просто так не возьмут. Проверяют долго… А вот, после окончания института могу там пригодиться… Как ты думаешь, Старый?
- Ну, ты даёшь ! … Сгоняй-ка лучше за хлебом, а я пока картошку пожарю, – а потом добавил, провожая приятеля в дверь. – Помнится, совсем недавно ты о другом мечтал.
А совсем недавно приезжал в город с гастролями знаменитый гипнотизёр Вольф Мессинг. Его концерты прошли в здании областной филармонии и вызвали тогда в городе небывалый ажиотаж, хотя билет на его сеанс стоил в несколько раз дороже, чем билет в кино. Юрка тогда долго уговаривал Старого пойти на концерт Мессинга, но тот категорически отказался.
- Не люблю мистики, - заявил тогда Старый, полагая, что всё в мире можно объяснить, а если человек не в состоянии этого сделать, то значит он просто не в курсе тонкостей самого явления.
После просмотра сеанса с Мессингом, Пигуза было не узнать. Он с восхищением рассказывал, что сам Мессинг почему-то выбрал именно его в испытуемые и предложил поставить неразрешимую задачу. Когда же Пигуз достал из нагрудного карманчика носовой платок и перепрятал его в другой карман, то к его изумлению Мессинг точно угадал, где этот платок находится. При этом, как всех после уверял Пигуз, Мессинг всё время стоял к нему спиной. Потом Пигуз увлечённо рассказал Старому историю, слышанную им из самых, что ни на есть, достоверных уст, в здании филармонии:
Как-то Мессинг должен был срочно куда-то ехать. Придя на вокзал, он с ужасом обнаружил, что забыл дома кошелёк с деньгами. Но поезд уже стоял на перроне, а не ехать Мессингу было нельзя. Тогда Мессинг вырвал из записной книжки чистый листок бумаги, протянул его кассирше и попросил билет. Та, ни минуты не сомневаясь, приняла бумагу за купюру в 25 рублей и выдала проездной билет вместе со сдачей.
- Вместе со сдачей, заметь, - повторил Пигуз, явно напирая на особое значение последней.
Несколько дней он находился под сильным впечатлением от увиденного и пережитого в областной филармонии.
- Старый, я уже чувствую, что сам гипнотизирую, - как-то сказал он своему приятелю после долгой медитации перед зеркалом.
- Что-то безумное конечно есть в твоём взгляде. Вот только глаза у тебя неправильные, - ответил тот.
- Как это неправильные..?
- А так… Ты же видел глаза у Мессинга. Как квадрат Малевича… Антиматерия… Заглянул в такие глаза и, как в «чёрную дыру», провалился. А твои глаза, что свет божий.
- Ничего ты не понимаешь в гипнозе, Старый.
Он ещё раз подошёл к зеркалу, встал в позу Наполеона и состроил несколько, по его мнению, убедительных, для гипнотизёра рожиц.
После многочисленных подобных тренировок его большие голубые глаза вроде бы стали ещё больше. Они, как показалось Старому, уже на самом деле излучали какую-то магическую энергию, может быть частично пойманную у Вольфа Мессинга, а затем приумноженную собственными тренировками. А ещё через некоторое время Юрка уже испытывал свои магические способности на однокурсницах. К его недоумению результаты испытаний оказались, если не провальными, то довольно скромными. Если ему и удавалось вводить какую-то девушку в транс, то это, как правило, выражалось в форме подзатыльника самому гипнотизёру.
- Пигуз, есть Пигуз, - добродушно рассуждал Старый, чистя привезённую из родительского дома картошку.
Само слово «Пигуз» в его сознании ассоциировалось с необычной птицей, например, наподобие болотного пеликана. Такая яркая, безобидная и не похожая на остальных птица. Прячется незаметно в камышах, а потом неожиданно выскочит, поражая всех своим необычным видом и непредсказуемыми действиями.
- То ли, вот, моя кличка – Старый. Понятно вполне… Староста группы… И потом, кличка ещё армейская… Дембельная… И поэтому нисколько для меня не обидная.
Почистив и порезав на тонкие ломтики картошку, Старый плеснул на сковородку подсолнечного масла, и только теперь почувствовал, что очень голоден. Но Пигуз почему-то всё не появлялся с хлебом.
- Куда же он пропал? – Недоумевал Старый. – До булочной каких-нибудь десять минут ходу.
Не дождавшись, когда на столе появится хлеб, он отправился со сковородкой на общую кухню. Таких кухонь было по две на каждом этаже общаги, и располагались они  с противоположных сторон здания. На каждой кухне стояло по три четырёх-конфорных газовых плиты. Причём, на кухне, в женской половине общаги, всегда что-то жарилось, парилось, стиралось и сушилось на бельевых верёвках, подвешенных от стены и до стены. В мужской же половине можно было всегда найти свободное место у плиты.


                - 2 -

Пожарив картошку до появления румяных корочек, Старый принёс сковородку в свою комнату и поставил её на середину стола, предварительно подложив под неё сложенную вчетверо газету. Есть хотелось всё больше, но хлеба не было.
- Ладно, - решил он, - начну есть без хлеба. Но куда же этот хлыщ запропастился?
Он приподнял над сковородкой крышку, и ароматный запах только что пожаренной картошки распространился по всей комнате.
Тут распахнулась дверь, и на пороге появился чем-то, больше обычного, возбуждённый Пигуз. Он демонстративно потряс в воздухе буханкой хлеба и, почти торжественно, опустил её на стол рядом со стоящей там сковородкой.
- Что светишься, как начищенный самовар? Или машину в лотерею выиграл? Ещё бы минут десять твоего отсутствия, и я бы один умял всю эту аппетитную картошечку.
- Эх, Старый, зря ты со мной не пошёл. Такую девушку встретил !...  Такую девушку!..  Пэрсик! Фигурка и прочее… Всё при ней… Щёчки ямочками…
- И губки сердечком, - отозвался Старый.
- Да, точно… А ты откуда знаешь?
- Я ещё знаю, что ты вокруг неё очень большими кругами ходил, потому-то тебя так долго не было.
- Нет, я решил её загипнотизировать. И представляешь, получилось.
- Да ну… И что же потом было? – с любопытством покосился на него Старый.
- Понимаешь, захожу я в магазин, а она там что-то на прилавке рассматривает. Я сразу её оценил. Подхожу к ней сбоку и начинаю гипнотизировать. Тут она почувствовала мой гипноз, обернулась и мне подмигивает. Я её ещё больше гипнотизирую, а она снова мне подмигивает. Потом она сделала покупки, а как стала выходить из магазина, обернулась в мою сторону и подмигивает. Я наготове рубль сорок копеек в руке держал. Сунул их продавщице, схватил буханку хлеба и за той красоткой вдогонку помчался. Вышел на улицу, кругом смотрю… Куда она пошла? Потом заметил, что похожая на неё барышня в частный сектор сворачивает. И, вроде бы, когда стала сворачивать, снова мне подмигнула.
- Может у неё тик? Это болезнь глаз такая.
- Нет, Старый, у таких девушек тика не бывает. Сразу видно, что нет у тебя опыта общения с женским полом. Просидел три года на маньчжурской сопке, медведей из карабина пугая, а жизни не видел.
- Ну, ладно, ладно… А дальше-то что было?
- Дошёл, значит, я до переулка, где она свернула, но в переулке её уже не было.
- Фантом какой-то, - разочарованно сказал Старый, успевая уплетать за обе щёки вкусную картошку.
- Наверное, в ближайший двор зашла, - с грустью закончил свой рассказ Юра Пигуз.
- Ну, а ты бы в ближайший двор… Не на улице же ей в холод с тобой целоваться, даже если она и под гипнозом? – подначивал товарища Старый. – Да ты ешь, ешь… Рассказывай и ешь, а то ничего не останется.
- Да, я попытался приоткрыть ближайшую калитку. Так там, во дворе, оказался такой цербер… Немецкая овчарка по сравнению с ним болонкой покажется.
- Всё тебе, Юрка, немецкое мерещится. Так ты бы и этого цербера загипнотизировал.
- Вот, Старый, с тобой не поговоришь откровенно. Я тебе серьёзно, а ты какие-то неуместные шуточки начинаешь отпускать.
- Ну, ладно, ладно… Ты мне тоже про маньчжурскую сопку загнул. А не забыл, что на острове Даманском совсем недавно было? – и уже совсем миролюбиво продолжил. – Не обижайся Юрок… А что, собаку ведь тоже, наверное, можно загипнотизировать?
- Нет, такого цербера, боюсь, сам Вольф Мессинг не загипнотизирует.
- Да? - отозвался уже почти без иронии Старый, - в тебе дремлет настоящий разведчик.
Такое признание совсем успокоило Пигуза, и через некоторое время он снова казался неподражаемой и редкой болотной птицей, случайно залетевшей в эту студенческую заводь. Ужин тоже удался: хлеб был совсем свежий, да и картошечка получилась на славу.
В то, далёкое уже от сегодняшнего дня время, в центральных регионах Российской Федерации ещё не было колорадского жука. Он появился в середине семидесятых годов. А до этого картошка в России была, что ни на есть, экологически чистым продуктом. Её не нужно было обрабатывать в течение лета никакой химией. А, чтобы получить хороший урожай, достаточно было после появления картофельных всходов один раз промотыжить участок или выполнить прополку, а ещё дней через двадцать окучить подросшую картофельную ботву.
- Тебе убирать, - сказал Старый, когда сковородка оказалась пустой.
Пигуз дочиста выскреб прилипшие к сковородке поджарки и безропотно отправился мыть посуду. Когда он вернулся в комнату, Старый уже лежал на своей койке и, глядя в потолок, о чём-то сосредоточенно думал.
- Скажи откровенно, - вдруг спросил он, обращаясь к Пигузу, - ты что же и в партию в Армии вступил, чтобы когда-нибудь на работу в КГБ пробиться?
- Интуиция, Старый, интуиция… Интуиция у меня особенная… Можно сказать, она у меня на перспективу работает. Вот ты зачем в комсомол вступил? – Закончил он неожиданным для Старого вопросом.
- Ну, знаешь, сейчас кто не в комсомоле, тот вроде белой вороны… Будто с «белым» билетом. Сразу возникают вопросы – «что и почему?».
- Мелко плаваешь, Старый. Инстинкт толпы… Я, вот, хуже тебя сдал вступительные экзамены, а сразу общежитие получил. А ты целый год по квартирам мыкался, прежде чем сюда вселиться. А всё почему? Потому, что среди студентов членов КПСС– раз, два и обчёлся, а комсомольцев как собак нерезаных.
- Понятно… А я-то, по слабости ума, думал что ты идейный коммунист.
- А это и есть основная идея – быть впереди толпы. А так, кто же меня вперёд пропустит, если некоторые несознательные элементы экзамены лучше сдают?
- А ты старайся их переплюнуть.
- Нет, Старый, не понимаешь ты марксистской диалектики… «Пусть зубрят другие, а я желаю мыслить глобально», - как говорил великий Аристотель, обучая Александра Македонского.
- Да не говорил он такого.
- Пусть не говорил, так значит, он так думал.
- Болтун ты, Юрок. Хватит трепаться, включай на запись магнитофон и настраивай приёмник. Сейчас начнётся…

                - 3 -

Пигуз мигом подлетел к подоконнику и включил радиоприёмник. Сначала раздалось шипение и бульканье, потом из приёмника, уже настроенного на нужную волну, раздался приятный мужской голос: «В программе «Встреча с песней» вы услышите музыкальные мелодии со всех континентов». Затем четкий и размеренный баритон ведущего этой передачи продолжил:
- Рок-группа «Creedence Clearwater Revival» выпустила уже третий, ставший «платиновым» диск. Сейчас вы услышите одну из музыкальных композиций, написанную лидером группы Джоном Фогерти.
Мощная своими резкими темповыми переходами и удивительная по красоте мелодия наполнила комнату общаги. Магнитофонные катушки равномерно двигались, накручивая на себя эту потрясающую музыку.
- Вовремя ты, Старый, спохватился, - послышался голос Пигуза. – Подфартило, что «Криденс» записали.
- Вот, снова подтверждается, что Пигуз, балдеющий от рок-музыки, коммунист неправильный.
В голове ещё продолжали звучать музыкальные ритмы, когда на Старого стала наваливаться дремота. Перед глазами стали мелькать огромные пространства, будто он смотрел из вагона стремительно мчащегося поезда «Москва-Владивосток». Затем, почему-то, стали вырисовываться дальневосточные сопки. Потом ему послышался голос старшего сержанта Кравченко: «Левой, левой… Песню!.. Запевай!..». Слышался только стук сапог по утрамбованной такими же сапогами глине, а перед глазами маячили солдатские спины в выцветших и взмокших от пота гимнастёрках.
- Запевай! – уже визжит не своим голосом Кравченко.
Да это, вроде бы, уже не Кравченко, а Юрка Пигуз.
- Веселей! – Командует он.
- «Полем, вдоль берега крутого,
    Мимо хат…
    В серой шинели рядового
    Шёл солдат…»
Раздаются впереди нестройные голоса, и Старый, нет, тогда ещё молодой, подхватывает, уставившись взглядом в поросшую лесом сопку, маячащую впереди перед глазами:
- «Шёл солдат, преград не зная,
    Шёл солдат, друзей теряя…»
Он старается смотреть не в спины, шагающих впереди таких же, как он, новобранцев, а на загадочную и не досягаемую для него сопку. Вдруг её стало заволакивать туманом, и она неожиданно превратилась в гору «Маёвку», которую он так хорошо знал с самого раннего детства. Он знал каждую сосну на склоне этой, сравнительно невысокой, горы, потому что гора эта начиналась прямо за забором родительского дома. А вот и земляничная поляна, с которой каждый год, как с собственной грядки, он когда-то снимал богатый урожай красных ягод, неповторимо пахнущих хвойным лесом и папоротником.
- Не спеши лезть в центр, потопчешь половину… Начинай собирать землянику с самого  края поляны, припадай к земле и заглядывай под листики, - поучает кого-то из друзей совсем ещё маленький Старый.
Весна во все времена будоражила студентов. А эта весна 1970 года будоражила особенно. Каждый день газеты и черно-белый телевизор, который в единственном экземпляре стоял на этаже в ленинской комнате общежития, сообщали, что страна готовится отметить столетний юбилей со дня рождения великого Ленина. Готовились к этому знаменательному юбилею и студенты. Может быть, готовились к этому юбилею так, как ни до этого, ни после, не готовились ни к одному юбилею.
Так как торжества намечались массовые, то по замыслам секретарей обкомов, горкомов, райкомов партии и комсомола, в авангарде празднующих масс должна была стоять передовая советская студенческая молодёжь. Эта сознательная молодёжь должна была отразить воплощение всех замечательных идей и лозунгов «развитого» социализма. Правда, надо отдать должное здравому смыслу руководству института, которое отвергло предложенный в парткоме лозунг: «Обязуюсь учиться, как учился великий Ленин – только на «отлично»».
В качестве одного из основных мест проведения торжеств в городе был выбран областной драматический театр. Он находился уже в то время в одном из самых современных и величественных зданий города, по соседству с ещё более величественным зданием обкома КПСС.
Студентов, которые должны были воплощать счастливое молодое поколение, набрали из групп второго курса, занимающихся на уроках физической культуры по программе «гимнастическая подготовка». По замыслу организаторов торжеств, их появление на сцене драматического театра должно было стать убедительной демонстрацией верности и незыблемости ленинского учения.
С началом весны у «гимнастов» началась подготовка к намеченному празднику в недавно отстроенном спортивном корпусе института. В угол спортзала поставили пианино, под аккомпанемент которого студенты-гимнасты должны были строить намеченные тренерами гимнастические фигуры. С точки зрения самой гимнастики, фигуры были несложными, однако сразу выявилась одна серьёзная проблема. Эта проблема заключалась в необходимости достижения синхронности движений нескольких десятков студентов, которые должны были выполнять эти движения не по команде преподавателя, а в такт музыки.
- Что ты размахиваешь руками, как регулировщик у Бранденбургских ворот, - кричал на Пигуза преподаватель физкультуры Панкратов. – Ты музыку слушай и на девочек смотри. Смотри, как они в такт делают…
- Я на них всегда смотрю, - виновато оправдывался Пигуз.
- Да ты не всегда… Всегда можешь не смотреть. Ты сейчас смотри.
В общагу с тренировок Пигуз приходил уставший, ничком, не раздеваясь, падал на свою койку и долго так лежал, подрыгивая ногами.
- Это тебе не шифрограммы шпионские сочинять за Бранденбургскими воротами. Здесь руками и ногами работать надо. – Подшучивал над ним Старый. – И на девочек больше смотреть надо.
- Это ты на них смотри, а я, сам знаешь, только осенью женился. Жена теперь ребёнка ждёт.
Действительно, женился он как-то неожиданно для однокурсников.
- Ну, ты, Пигуз, настоящий подпольщик, шутили по этому поводу в группе. – Никому ни слова, ни намёка и, вдруг, раз – женился.
Жену его никто из студентов однокашников никогда не видел. Не посчастливилось её увидеть даже Старому, хотя он знал со слов самого Пигуза, что работает она учительницей младших классов в том, отдалённом от города районе, откуда родом и сам Пигуз.


                - 4 -

До столетнего ленинского юбилея оставалось около месяца, когда гимнастические тренировки студентов перенесли на сцену драматического театра. В назначенный час в театре освобождали студентам артистические гримёрные комнаты, где парни натягивали на себя белые трико, а девочки – красные закрытые купальники. В числе прочих сценических фигур, девочки должны были изобразить на сцене звезду и красный флаг, как символы победы социализма над капитализмом. У парней же должна была убедительно сложиться не менее важная финальная фигура – голубь мира. Сама уже причастность к величию предстоящего события будоражила студенческие души, а растревоженная Юркина душа просто летала от счастья.
- Ты выглядишь как настоящий балерун на этой сцене, - подмигивал Пигузу Старый. – Плюнь ты на это тёмное КГБ и иди в светлый балет. Все же видят через этот полупрозрачный костюм, что у тебя не только глаза голубые, но и кровь голубая.
Никто ещё не предполагал, что такое нагнетание окружающей атмосферы в преддверии праздничных восторгов, может негативно отразиться на отдельно взятой душе.
А случилось вот что.
Навестив в очередной выходной день родительский дом, Старый с вечерней электричкой вернулся в город. Набитый всякой домашней снедью чёрный портфель и в этот раз оттягивал руки, и в этот раз мог оказаться предметом агрессии одичавшего Пигуза. Но Старый к этому был готов, а не готов оказался к другому.
Когда он добрался до своей комнаты №126, то увидел через распахнутую дверь, что в комнате полно народу.
- Что-то случилось, - мелькнула в голове неприятная мысль.
Однако все смеялись, галдели, и периодически кто-то, то ли одобрительно, то ли порицая, вскликивал:
- Вот даёт!..
Оказалось, что эти локальные беспорядки спровоцировал плакат, написанный чёрной тушью на ватмане формата А3 аккуратным пигузовским почерком. Плакат был прикреплён к стене над Юркиной кроватью, а его текст гласил:
«Я, Юрий Борисович Пигузов,
обязуюсь к 100-летнему юбилею
со дня рождения великого Ленина
отомстить за злодеяние эсерки
еврейского происхождения – Фани Каплан.
Клянусь к этому великому дню
обесчестить девицу еврейской национальности!»
К этому плакату постоянно протискивались всё новые любопытные, и все обсуждали реальность взятого Пигузом обязательства.
- Да он блефует, - сомневались скептики из соседней комнаты.
- А нам докажешь? – спрашивали автора плаката другие.
- Здесь что? Базар-вокзал… - обрушился Старый на посетителей. – Здесь, между прочим, не проходной двор. Все выметайтесь.
Закрыв от посторонних дверь, он подошёл к плакату, внимательно его прочитал и произнёс, ни к кому конкретно не обращаясь:
- Окончательно спятил Пигуз… Пятьдесят лет с тех пор прошло, а он кому-то мстить собрался.
- Злодейство не имеет срока давности, Старый, - послышалось из соседского угла.
- Ты этот плакат лучше своей беременной жене отвези. Пусть порадуется.
- Ничего ты, Старый, не понимаешь.
- Конечно, не понимаю. Ты мне скажи ещё, что это твоё первое задание из секретного ведомства. – Он с досадой махнул в сторону пузатого портфеля рукой. – Доставай и чисть картошку мститель. Как бы тебе самому не пожалеть из-за взятых на себя обязательств.
В глубине своей души Старый считал всё произошедшее настоящим блефом.
- Вот, чудо в перьях, - ворчал он, – теперь ещё какая-нибудь официальная комиссия в комнату примчится.
Но, слава Богу, комиссии ни на другой день, ни на следующий не было. И вскоре вся шумиха, возникшая из-за экстравагантного плаката, скорее всего, сошла бы на нет, если бы молва не сделала из Пигуза настоящего героя. Толпа, как водится, всегда хочет зрелищ, причём не просто зрелищ, которыми пресыщено наше время, а зрелищ, которые щекочут нервы.
Через неделю наступил час икс. В тот субботний день, который, кажется, пришёлся на первое апреля, несколько парламентариев от соседних комнат потребовали у Пигуза доказательства осуществления заявленного им плана мести. Мол, юбилей уже на носу, а ничего такого, о чём ты «прокаркал» всенародно, мы ещё ни слухом, ни нюхом не чуем. Если, мол, блефовал, то тебе, Пигуз, позор и презрение от всех студентов нашей общаги. А когда выяснилось, что у Пигуза до сих пор ещё нет объекта мести, то народ совсем разволновался, и инициативная группа в срочном порядке разработала стратегический план.
К вечеру Пигуз ожесточённо наводил утюгом стрелки на своих брюках. Потом он тщательно брился и приглаживался перед зеркалом.
- Ну, как, Старый, я выгляжу? - ежеминутно спрашивал он своего друга-соседа.
- Ты, как всегда, неотразим…, - отделывался дежурной фразой Старый.
- Возьми мой модный широкий галстук. Самому недавно в подарок из Прибалтики привезли, но так и быть, уступлю лучшему другу сегодня. Вдруг тебе захочется руки или ноги кому-то вязать, и этот галстук тогда очень даже пригодится. Оцени, как будущий разведчик… Такой галстук не только порвать, но и быстро разрезать невозможно.
- Вот, за что я тебя люблю, Старый, так это за твоё человеколюбие… Давай твой модный галстук.
- Да, ты только не забудь мне оставить предсмертную записку. Мол, погиб в борьбе с мировым злом, за торжество идей великого Ленина… Ну, или что-то в этом духе.
- Ха, ха… Шутник, называется… Я тебя, Старый, ещё переживу.
Часам к семи вечера к ним в комнату ввалились «парламентарии».
- «Дон Жуан» готов?
- Зовите меня скромно – Штирлиц, - услышал Старый ответ своего приятеля.
Через минуту комната опустела. Подталкивая впереди себя Пигуза – Штирлица – Дон Жуана, парни двинулись в направлении Дома учителя.
Этот дом находился в то время почти в самом центре города. Какую основную роль он играл в рамках местного просвещения, Старый так никогда и не узнал. А вот, о его побочной роли знали абсолютно все. Это был такой своеобразный клуб знакомств, для тех будущих молоденьких учительниц, которые очень не хотели ехать по распределению на работу в село. А таких тогда было, среди студенток пединститута, если не большинство, то уж, наверное, никак не меньше половины.
Расчёт будущих инженеров был точен и, как всё гениальное, прост: если даже здесь, в «Доме учителя», самозваный мститель ничего убедительного не предъявит на суд публике, то, значит, он просто болтун, прохвост, которому грош цена и презрение.
Когда Пигуз в сопровождении свиты наблюдателей оказался в этом культурном заведении, то музыка на втором этаже уже вовсю играла. В танцзале толпилось много молодых девушек с витиеватыми причёсками и разными цветами и оттенками волос, но лишь немногие танцевали в парах. «Эксперты» следовали по пятам основного героя. Они расположились вдоль стены и строго наблюдали за своим подопечным.
Музыканты сделали паузу, а потом заиграли танго.
- Ну, что? Долго будешь переминаться с ноги на ногу? – сделал Пигузу справедливое замечание Боб.
- Подожди ты… Никак не определюсь ещё,- сердито ответил тот.
- А я, вот, уже определился. Смотри… Вон та, тёмненькая, чем не еврейка, - обрадовано ткнул Каланча пальцем в сторону и вытолкнул упершегося было «Дон – Жуана» в танцевальный круг.
Юрка, сверкая пёстрым галстуком, слёту подскочил к тёмненькой даме, сделал реверанс, и счастливая девушка с благодарностью обняла своего кавалера.
Однако другие «эксперты» оказались настроены более критично.
- Да какая это еврейка, - распалялся Петруха. – Мало ли на свете тёмненьких. Эта скорее всего на татарочку смахивает… Вглядитесь внимательнее. Вон, и глаза у неё раскосые.
Когда танец закончился, Пигуз подрулил к своим наблюдателям.
- Ну, как вам моя Лиля понравилась?
- Паспорт её давай, - сердито ответил Босс. – Если и есть среди нас дураки, то это не я. Даю голову на отсечение, что она так же далека от еврейства, как я далёк от родословной царской семьи.
- Да вы что?.. Спятили?.. Кто ж на танцы с паспортом ходит?
- Тогда ищи другую. Вон, смотри… Скорее всего вон та высокая, с кудрявыми волосами… И нос у неё большой, как у подполковника Шульмана с военной кафедры.
- Нет, - взмолился Пигуз, - я на полголовы меньше её ростом.
- Для идейного мстителя это не должно иметь никакого значения, - подталкивали Пигуза к танцполу парни руками.
И тут, на его счастье, мимо промелькнула невысокая брюнетка. Пигуз, будто ища у неё спасения, стремительно кинулся за ней и пригласил на танец.
Девушку звали Галей. Её густые чёрные волосы были уложены в пучок и открывали высокий чистый лоб, под которым, словно крупные черносливы, едва умещались её огромные глаза. Кажется, верхней частью лица она действительно походила на эсерку Фани Каплан, хотя, в целом, её тонкий нос и пухлые розовые губы делали её облик более женственным. В общем, если это и была еврейка, то бесспорно очень красивая.
Хотя Пигуз был танцором неважным, но ему помогли гимнастические занятия, которые так изнуряли его в последние дни. Пара смотрелась, и, после вальсирования с новой барышней, критика в адрес нашего героя сникла. Собственно, и придраться доморощенным антропологам было не к чему.
- Ну, что теперь? – Радостно подскочил после танца к своим мучителям Пигуз.
- Теперь, кажется, всё в норме, - нехотя промычал студент по кличке Босс. – Однако, птица эта явно не из твоей стаи, - закончил он.
- Пускай покажет, что она согласна, чтобы Пигуз проводил её домой, - пробасил Каланча со своего высоченного роста. – Знаешь, брат, одного танца для нас как-то не очень убедительно… Надо бы закрепить нашу веру и надежду к тебе.
- Может быть, я её провожу, - раздалось со стороны.
- Не лезь, здесь дело принципа, а на кону честь, - заключил Каланча.
Танцы ещё продолжались, когда приятели увидели, что Пигуз, нежно поддерживая новую подругу за ручку, покидает вместе со своей дамой танцзал «Дома учителя».

                - 5 -

Старый крепко спал, свернувшись калачиком на прогнувшейся панцирной сетке своей кровати, когда в комнате вдруг включился свет, и он услышал сквозь сон ликующие возгласы своего неугомонного приятеля.
- Старый, проснись… Я влюбился. Вставай старый! Я тебе сейчас всё расскажу.
- Ты что, Пигуз, совсем рехнулся, - отмахивался от него Старый. – Выключи свет и дай мне поспать.
- К чёрту спать, - не унимался тот. – Вставай, мне надо с кем-то поделиться, а то не усну, даже если лягу.
Старый нехотя приподнялся на подушке и протёр свои заспанные глаза.
- Ой, как ты мне надоел.
В это время Пигуз летал, словно мотылёк, из угла в угол комнаты, махал руками, точно бабочка крыльями, и скалил зубы, то ли в припадке бешенства, то ли от неописуемой радости.
- Ну, давай, рассказывай… Поди, опять ту, из булочной, встретил?
- Да нет, Старый. Теперь я влюбился по-настоящему и не знаю, как жить дальше. Такая девушка, такая девушка… Впрочем, я тебя с ней скоро познакомлю.
- Какое это для меня счастье, - отозвался угрюмо приятель.
Старый свесил с кровати босые ноги, протёр кулаками заспанные глаза и приготовился слушать.
Брюнетка Галя, принятая доморощенными «экспертами» за достойный объект мести, оказалась девушкой не местной. Ей было девятнадцать лет. Родилась она в Крыму, и почти всю свою сознательную жизнь прожила в Феодосии. Старый также узнал, что она студентка заочного отделения филологического факультета пединститута, что работает библиотекарем в одной из районных библиотек города.
- Всё? – односложно спросил он, когда рассказ о Гале стал вроде бы подходить к концу.
- Нет, Старый, ты не понимаешь… Ты не понимаешь, какой у неё сладкий поцелуй. Аж, до самых пяток озноб пробирает.
- Где уж мне понять. Кстати, завтра у нас три пары, а потом тебе ещё в театр на тренировку. Усёк? Ложись спать. Завтра про свою любовь забудешь.
- Сухарь ты, Старый, - отмахнулся от него Пигуз, но, тем не менее, послушно стал укладываться спать.
К большому удивлению Старого, новая любовь Пигуза не усохла ни на толику ни завтра, ни послезавтра, ни через неделю, ни даже через месяц. Она только разгоралась всё больше и больше.
Двадцать второго апреля драматический театр заполнился уважаемыми людьми города на празднование 100-летнего юбилея со дня рождения основателя советского государства. Почти все места в театре были заняты приглашёнными. Лишь кое-где оставались пустующие сиденья.
Распахнулся занавес, и заиграла музыка. Потом на сцене театра зажёгся свет, и вышла ведущая. Она с глубоким чувством напомнила собравшимся, что «Ленин живее всех живых», что «Ленин и партия – близнецы братья», что «Ленин всегда впереди» и что «Ленин всегда молодой». Вероятно, её последнее утверждение о перевоплощении вождя в молодого человека, стало сигналом того, что на сцене стали появляться молодые люди. Снова играла музыка. В зале возникло ощущение, будто две ленты – одна белая, а другая красная закружились на сцене и стали переплетаться друг с другом. В руках гимнастов, одетых в белое, появились красные гвоздики, а в руках девушек – разноцветные ленты. Гвоздики сплетались в венок, а ленты взлетали и волновались, будто на ветру. Потом гимнасты соединили свои руки, и огромный букет гвоздик застыл на мгновение над ними. Зал поднялся, и все дружно захлопали в ладоши.
Красивая брюнетка Галя, чем-то всё-таки похожая на еврейку Фани Каплан, тоже поднялась со своего места в партере. Она аплодировала стоя, до боли в своих нежных ладонях.
Пигуз собирался провести её в театр под видом гимнастки, но Старый посоветовал ему сделать по-другому.
- Куда ты её поместишь в гримёрной комнате? Там всё-таки мужчины раздеваются. Тебе надо просто загипнотизировать билетёршу, а потом провести свою Галю в буфет театра. Когда все усядутся на свои места, она сможет занять любое свободное в зале место.
- Ты просто гений, Старый, - согласился с ним Пигуз. – Недаром я с тобой живу… Кое-чему от меня и ты научился.
Действо на сцене студентов из гимнастических секций продолжалось не менее двадцати минут. Там то и дело менялись гимнастические фигуры: красная звезда в белом круге; красный флаг, уверенно построенный под патриотическую музыку девушками в красных купальниках; белая пирамида с двумя девушками на плечах гимнастов, как символ кремлёвской башни с красной звездой; красная роза с белыми лепестками.
Под занавес своего представления девушки построились на сцене полумесяцем, а парни в белых костюмах вышли вперёд и образовали фигуру, похожую на голубя мира великого художника Пикассо. Клюв этой замечательной птицы выполнял Пигуз. Он стоял, прогнувшись, на одной ноге, а другую его ногу поддерживал гимнаст, который представлял часть головы птицы. Одна рука Пигуза застыла в это время на прогнутом корпусе, а другая бала вытянута вперёд. В вытянутой вперёд руке колыхалась неизвестно откуда появившаяся веточка вербы. Всё это сопровождала бравурная музыка.
Зал снова бурно зааплодировал. Послышались возгласы растроганных зрителей: «Слава… Слава… Ленину слава!»

                - 6 -


Галя хлопала больше всех. Её глаза не могли оторваться от веточки вербы в руке застывшего Пигуза. Она смотрела на эту веточку, как на подарок судьбы, и хлопала даже тогда, когда все в зале уже перестали хлопать. Конечно, все показанные студентами-гимнастами фигуры лучше было обозревать на манеже цирка, или с балкона театра, но Галя, как и другие зрители партера, осталась довольна увиденным представлением. Теперь она, кажется, впервые благодарила судьбу за то, что её занесло непонятно каким ветром в этот город из солнечной Феодосии.
Приближалось лето. В этот переходный период между весной и летом начинается самая горячая студенческая пора. Чтобы не отвлекаться на мелочи и разные посторонние раздражители, которых предостаточно в любых общагах в такое время, Старый предпочитал заниматься в читальном зале публичной библиотеки города. В этот раз в читальном зале было сумрачно и тихо, и лишь изредка тишина нарушалась новыми посетителями, хотя и двигались они к своим столикам чуть ли не на цыпочках. За окнами, зашторенными полупрозрачными шторами, светило весеннее солнце. Там стояла тёплая, почти летняя, погода.
В этот день почему-то не очень плодотворно училось: прочитанное запоминалось с большим трудом, и усталость пришла к Старому сравнительно рано. Решив, что с каждой минутой всё больше тупеет, Старый сдал библиотекарше свои книги и направился домой в свою общагу.
Подойдя к комнате № 126, он ткнул рукой в дверь. Дверь не открылась.
- Куда этот шпион опять пропал? – проворчал он, доставая свой ключ.
Когда же он открыл дверь своей комнаты, то чуть не разинул от удивления рот, и промычал:
- Картина Репина – «Не ждали».
На его законном месте, на его родной кровати, натянув одеяло до подбородка и вытаращив на него свои круглые чёрные глазищи, возлежала Галя. Пигуз же, свесив босые ноги со своей койки, никак не мог попасть рукой в рукав футболки.
- Ст…тарый, ты чё… сегодня так рано? – запинаясь выговорил он.
- Да, кажется, я не вовремя, - промямлил Старый.
- Старый, ты покрутись в коридоре, пока мы твою кроватку не заправим «прямоугольничком». Ты же любишь «прямоугольничком»… По-армейски, - нашёлся, что предложить Пигуз.
- Вот, паразит, - выругался Старый, захлопнув за собой дверь.
Так пролетали студенческие дни и месяцы. Были студенческие строительные отряды, лыжные недельные агит-походы по заснеженным сёлам, да много ещё чего. Студенческая жизнь подходила к концу, но не было видно конца любви между Пигузом и Галей.
- Старый, - иногда заводил разговор Пигуз, - может мне развестись? Что ты думаешь?
- Ничего я не хочу об этом думать, - отвечал ему приятель. – Я лишь одно знаю: у тебя в районе, кроме законной жены, есть ещё и маленький сын.
По-моему, ты в нём души не чаешь.
После такого вывода Пигуз умолкал, сникал, но ненадолго. Он вообще не мог долго молчать и киснуть. Его всё куда-то несло, его ежеминутно посещала какая-нибудь гениальная идея, он почему-то частенько становился объектом курьёзных случаев. Его Галя превратилась из объекта мести в приятную, интересную и начитанную подругу. А, когда она с ностальгией рассказывала о крымских курортах, то Старый думал:
- Какого же рожна она искала в нашем, далеко не самом процветающем, городе российской глубинки?
Ему, ни разу, даже близко не приблизившемуся, к «Малой земле» Генсека, Крым казался сказочным местом с мягким климатом и золотыми песками на берегу лазурного моря.
Когда Пигуз в очередной раз завёл разговор о разводе с женой, Старый не выдержал:
- Вот, ты сам без отца рос… Своему сыну тоже такую же участь хочешь подарить? В КГБ на работу просился?... Просился. Быть может, твоя Галя тоже на КГБ работает. Так тебя, дурака, проверяют.
- На что проверяют? – не понял он.
- Известно на что… На вшивость конечно.
- Фантазируешь, - сказал Пигуз, но в его голосе не было уверенности.
- Может, и фантазирую, - согласился Старый и добавил, - ради твоего сына.
Больше Пигуз ни разу не обращался к Старому за подобным советом. А вскоре его проблема разрешилась в пользу семьи сама собой. Состоялось распределение студентов, заканчивающих вуз.
На этом можно было бы закончить рассказ, но с героями нашего повествования случилось ещё одно любопытное событие.
Пигуз по окончании вуза, как член КПСС и человек семейный, получил направление на работу с предоставлением жилья. В его документах значилось: предоставлении жилья в виде отдельной комнаты. Правда Пигуза несколько смущало то, что эта желанная комната оказалась в далёком Казахстане. Но он, как человек никогда не унывающий, вскоре с этим смирился.
Для Старого это время тоже стало переломным, хотя он всего лишь поменял студенческое общежитие на рабочее. Город прежний, климат прежний, но в целом всё стало для него по-другому. Теперь его уже никто не называл Старым – он стал молодым специалистом. Появились новые проблемы и новые заботы, окунувшись в которые он временно позабыл о существовании своего однокашника Пигуза и его интересной подруги Гали. Теперь он делил комнату в другом общежитии с другим товарищем.

                - 7 -

Время шло. Вот уже прошло более полугода, как он закончил институт. Бывшие друзья из студенческой общаги разъехались по необъятным просторам Советского Союза. Лишь с некоторыми ему удалось установить переписку. От Пигуза не было ни слуху, ни духу.
- Что с этого партизана возьмёшь? – сетовал иногда Старый, вспоминая своего приятеля.
Было начало марта, но на улице стояла морозная погода, и весной ещё даже не пахло. Старый пришёл с работы, попил чаю и теперь сидел, тупо уставясь в экран чёрно-белого телевизора, не зная, чем ещё себя занять в этот вечер. Вдруг в дверь комнаты постучались.
- Кого ещё несёт? – недовольно подумал он, зная, что у второго жильца этой комнаты свой ключ, и стучать ему нет смысла.
Старый нехотя поднялся и, не спрашивая, кто стучит, открыл дверь. Тут ему на мгновение показалось, что время отбросило его на год назад. За порогом стояли Пигуз и Галя.
- Старый! - радостно вскричал Пигуз, - еле тебя отыскали.
- Привет, - рассеянно проронил тот, чувствуя, что тоска по прошлому, не покидавшая его последнее время, медленно сменяется уверенным беспокойством.
- Ну проходите… Не на пороге же стоять, - спохватился он.
- А мы у тебя переночевать хотим, - почти с порога радостно сообщил Пигуз.
- Ну, если эти хоромы вас устроят.
- А что, здесь довольно свободно, - окинув комнату взглядом, он повернулся к Гале.
- Ну, да… Правда ещё один хозяин должен подойти… Но вы раздевайтесь, раздевайтесь… Что-нибудь придумаем, - почесал в затылке Старый.
Галя вращала по сторонам своими огромными чёрными глазами, смущённо улыбалась, но предпочитала помалкивать.
Пока гости раздевались, а Старый пытался создать в комнате хотя бы видимость порядка, укладывая разбросанные вещи, появился задержавшийся на работе его напарник.
- Шура, - обратился он к нему, предварительно отведя товарища в небольшую кухоньку, - видишь, ко мне гости приехали. Будь добр, найди себе место у соседей на одну ночь. И ещё… У нас найдётся лишний матрац?
- На моей койке два матраса, а шерстяное одеяло найдёшь в шкафу, - ответил тот.
- Старый, - послышалось из комнаты, - мы очень проголодались.
Когда дверь за Александром захлопнулась, Старый снял с его койки лишний матрац, нашёл в шкафу одеяло и всё это положил на стул, стоящий рядом со своей кроватью.
- Слава Богу, - подумал он, - одно дело сделано.
- Помнится, ты неплохо готовил картошку, - Пигуз действительно изнывал от голода.
- Нет, - ответил Старый, - сегодня картошку готовите вы. Я покажу, где у нас картошка. Вы не стесняйтесь, берите на кухне ножи и вперёд… Я пока в магазин сбегаю и куплю что-нибудь на закусь. Что будете пить господа?
- Ну, ты же знаешь, что я предпочитаю хорошее молдавское вино. Выбери что-нибудь наподобие того, что мы с тобой когда-то дегустировали в магазинчике «Белый аист». Моя голубая дворянская кровь, разбавленная плебейской водкой, слишком сильно ударяет в голову и притупляет мой гениальный разум. К тому же, у тебя экономия будет.
В то время действительно бутылка ёмкостью 0,75 литра вполне приличного вина стоила приблизительно в полтора раза дешевле поллитровки водки.
- Люблю я друзей, которые в моём кармане деньги экономят, но я, между прочим, даму в первую очередь спрашиваю.
- А я вижу, что моё воспитание не прошло для тебя даром. Уважаю я тебя за это, Старый. Но дама во всём со мной согласна. Ведь, правда, Галочка?
Галя непонятно чему заулыбалась и согласно кивнула головой.
- Хорошо, я постараюсь обернуться побыстрее, - сказал на это Старый.
Когда он вернулся домой с полной авоськой продуктов, то картошка была уже пожарена, а на столе блестели отмытые от серого налёта стаканы. Галя хлопотала на кухне, и в её поведении не было и следа прежней неловкости. Самый главный гость, Пигуз, пристроился на кровати Александра с газетой и с упоением черпал свежую газетную информацию.
После сытного ужина и хорошего вина разговор пошёл веселее.
- А помнишь, Старый, как сдавали экзамены по философии?
И уже обращаясь к Гале, Пигуз продолжил рассказ:
- Прошёл слух, что за любую шпаргалку эта философская мымра выгоняет с экзамена, но при этом позволяет пользоваться первоисточниками. Ну, такими как «Анти – Дюринг», «Капитал», «Материализм и эмпириокритицизм», тома из полного собрания сочинений Владимира Ильича и так далее. – Пигуз расплылся в широкой улыбке и перевёл дух.
- Я раздобыл какой-то томик из полного собрания сочинений Ленина, оторвал от него синие корки и вложил в эти корки учебник по философии Спиркина, а для надёжности клеем приклеил. – Сделав снова паузу, он посмотрел на Старого и расхохотался. Тот тоже покатился от смеха.
- Значит, сидим на экзамене… Все в ступоре, лихорадочно шелестят «Капиталами» и «Анти - Дюрингами», а я открыл спокойно Спиркина и на глазах у мымры ответ катаю. Старый смотрит на меня и ничего не понимает. Сам-то он, будто иголку в стоге сена, из толстенного «Капитала» фразы нужные выискивает, а я, знай, молочу подряд. – Он опять перевёл дух.
- Когда, значит, наша Горгона занялась опросом следующего студента, он шепчет мне: «Вот ты чешешь… Или весь эмпириокритицизм ей собрался пересказывать?»
- «А как же?, - говорю… - Весь-то, может, не успею рассказать… Сама остановит… Ты сможешь закончить…», - и сую Старому этот липовый первоисточник.
Все долго смеялись, смеялась и Галя, но её глаза при этом оставались почему-то грустными. Было уже поздно. Наступило время укладываться спать.
- Мне завтра на работу рано вставать, - сказал Старый, вставая из-за стола. – Ключ я вам на столе оставлю… Увидите, когда проснётесь. Когда же закроете замок, то вы ключ под коврик, что у двери, положите. Со стола можете не убирать. Я уберу, когда приду с работы.
- Сядь на минуту, Старый, - вдруг попросил Пигуз, - есть одна мыслишка.
- Не знаю, когда свидимся, и свидимся ли ещё…
- Ты, Юрок, что-то будто за упокой начал.
- Всяко может быть, всяко, Старый… Есть к тебе одно предложение, - он обменялся многозначительным взглядом с Галей. – Сам заешь, живу я далеко. Там у меня сын подрастает.
- Ну, говори, не тяни, - не выдержал Старый, не понимая, куда клонит Пигуз.
Но тот как будто его не слышал и продолжал в том же ключе:
- Жили мы всегда с тобой хорошо, Старый… Вот я и решил передать тебе Галю, - неожиданно закончил он.
- Как это передать? – опешил Старый и поглядел на зардевшее Галино лицо.
- Благодарить потом меня будешь за такую замечательную женщину, - заявил он и, не оглядываясь, направился к пустующей кровати Александра.
Подойдя к кровати, он вдруг тяжело опустился на неё, посмотрел кругом каким-то, несвойственным Пигузу, отсутствующим взглядом и стал снимать с себя верхнюю одежду. Потом он забрался под одеяло, отвернулся к стене и затих, даже не сказав на прощание «спокойной ночи». Да и могла ли быть теперь эта ночь для окружающих спокойной?
Такого поворота событий Старый никак не ожидал. Он взглянул на Галю. Она неподвижно сидела за столом и внимательно разглядывала пустую тарелку. Наконец, преодолев своё оцепенение, он обратился к ней со словами:
- Если хочешь, то ложись на моей кровати. Но скажу честно: бельё на ней не менялось уже неделю.
- Нет, я лягу на том матрасе, - ответила она.
Махнув в знак согласия рукой, мол, поступай, как хочешь, Старый отправился чистить зубы. Эта процедура перед сном уже давно вошла у него в привычку.
Когда же он вернулся в комнату и огляделся, то снова ощутил новый прилив оцепенения. На полу, почти впритык к его кровати, был расстелен матрас, рядом с которым валялась сброшенная Галей одежда, а сама Галя лежала на этом матрасе и виновато смотрела на него из-под казённого шерстяного одеяла своими большими еврейскими глазами. Один край матраса был подогнут и образовал для неё нечто вроде подушки. Пигуз всё так же неподвижно лежал, повернувшись к стенке, и только было слышно его мерное посапывание.

                - 8 -

Старый погасил в комнате свет, взял сигарету и вышел в коридор. Обычно, после чистки зубов, он не курил, но тут уж не удержался.
- Она что, не могла постелить в другом месте комнаты? Мне теперь и на свою кровать не лечь, не наступив на неё, - рассеянно размышлял он.
Вернувшись в комнату, Старый подошёл к своей койке со свободного торца, разделся, повесил свою одежду на железную спинку кровати и, стараясь не греметь, перелез через неё. Потом он опустился на корточки и ужом вполз под одеяло.
Сон в эту мартовскую ночь никак не хотел к нему приходить. Из угла, где спал Пигуз, уже слышался негромкий храп, а он, Старый, лежал в своей кровати и молил только об одном: «Скорее бы пришло утро». Чуть в стороне и пониже его, на расстоянии вытянутой руки, лежало молодое женское красивое тело, которому, как видно, лежать здесь было тоже некомфортно. Оно громко дышало, возилось и, как показалось Старому, от него иногда исходили чуть слышные всхлипывания. Сердце Старого разрывалось на части. Ему хотелось сползти к ней и как-нибудь утешить бедную Галю, и только неимоверным усилием воли он удержался от этого действа. Время уже для него не шло, а вразвалочку топталось на месте. Только к утру Старый погрузился в сон, который и сном-то трудно было назвать. Скорее всего, это был не сон, а непродолжительное забытьё.
Перед его глазами проплыла величественная «философская мымра» еврейской наружности с жёсткими, как у Фани Каплан, чертами лица. Она держала в одной руке узкую бумажную ленту со складками, напоминающую развёрнутую гармошку-шпаргалку, а другой рукой указывала кому-то на дверь. Бумажная лента была ювелирно исписана мелким каллиграфическим почерком.
- Сколько терпения и сил ушло на создание такой великолепной шпаргалки? Только за это можно было бы поставить маленькую троечку, – промелькнуло в голове Старого.
Потом появился родительский дом, во дворе которого и за его пределами росли вековые сосны. На одной из этих сосен он чётко увидел скворечницу, которую ещё школьником сам прибил на середине сосны. Потом, как в кино, перед глазами проплыла лесистая гора «Маёвка», у подножья которой стоял построенный когда-то его отцом бревенчатый дом. Вдруг, бредовое полу-сознание забросило его в широкую пойму реки Суры. Вот, по узкой дорожке, петляющей среди мокрых от утренней росы кустов, идёт с двуствольным ружьём его родной дядя – дядя Ваня. Он прокладывает дорогу, собирая на себя утреннюю росу, а позади него семенит он – маленький, и ещё даже не Старый. Дядя Ваня периодически останавливается, оборачивается к нему и говорит:
- Вот, поди ж ты, как жизнь устроена… Всякая птичка, всякая зверушка в ней своё место знают. Постоянно суетятся: строят гнёздышко или норку копают, запасы на чёрный день откладывают. Вроде, как бы сознательно всё это делают. Слышишь?... Соловей поёт. Он не просто издаёт звуки, а осмысленно поёт свою мелодию.
Наконец узкая тропинка приводит их к озеру, где на берегу, в кустах ивняка, спрятан утлый дяди Ванин челнок с одним веслом. Как дяде Ване удаётся балансировать посреди озера в таком челноке, одному Богу известно.
- Смотри! – показывает ему дядя Ваня на озёрную гладь.
Он смотрит и видит, как из камышей навстречу им плывёт стая диких уток. Дядя Ваня вставляет в стволы два патрона, заряженных мелкой дробью, утрамбованной пыжами, вырубленными им из голенищ старых валенок. Он долго целится в стаю уток… А мальчишке кажется, что ему очень жалко уточек. Мальчик зажимает уши и зажмуривает глаза, но всё же слышит глухой звук выстрела.
Старый вздрогнул и мгновенно проснулся. За окном брезжил рассвет. Кто-то стукнул в коридоре дверью, а теперь топал своими каблуками, вероятно подбитыми металлическими набойками. Гости спали. Рядом с собой он слышал ровное Галино дыхание. Потрогав свою, почему-то сильно гудящую голову, он, как и вечером, стараясь не шуметь, перелез через спинку своей кровати и отправился к умывальнику.
- Вот, диверсант… - бросил он по ходу укоризненный взгляд на крепко спящего Пигуза.
Умывшись, он быстро оделся, ещё раз окинул глазами комнату, положил на стол ключ от входной двери и, выйдя в коридор, захлопнул дверь на замок-защёлку.
В этот день работа у него не спорилась. Когда Старый после работы пришёл домой, то нашёл свой ключ под ковриком, лежащим перед входной дверью. Он вошёл в комнату и, как когда-то зашёл сюда впервые, внимательно осмотрел её. От присутствия вчерашних гостей почти не осталось никаких следов. Постели были заправлены, свёрнутый в рулон матрац лежал на стуле, стоящем в углу комнаты, стол был убран, а чистая посуда стояла на столике в маленькой кухоньке. Он ещё раз посмотрел на стол, за которым прошлым вечером раздавался веселый смех, но на этом столе не было даже какой-нибудь коротенькой записки.
Потом он прошёлся по комнате, сел на свою, аккуратно заправленную, кровать и обеими руками обхватил пульсирующие виски.
- Может быть, ничего такого вчера не было? – Спросил он себя, морща свой лоб.
В комнате стояла гробовая тишина.

ЭПИЛОГ
С того времени прошло много-много лет. С тех уже далёких пор Старый никогда не видел ни своего взбаломошного однокашника Пигуза, ни его студенческую подругу Галю. К его сожалению никто из бывших однокашников тоже не мог рассказать, как сложилась их дальнейшая судьба. Прошедшее с тех пор время напрочь стёрло даже его кличку «Старый», хотя по своему пенсионному возрасту, он теперь полностью соответствует этому представлению. Уже много лет бывший «Старый» - профессор, втолковывающий в молодые студенческие головы технические науки. Порой он начинает сравнивать своих студентов с теми - бывшими, но до конца никак не может выявить отличительные и общие признаки.
- Всё-таки, они разные, - думает он.
При этом, в первую очередь, в его сознании возникает образ нестандартного и неповторимого, но всегда жизнерадостного Пигуза.
- Где он теперь, этот Пигуз? – Задаёт он порой себе вопрос, на который нет ответа.
- Жив ли он? А, если жив, то почему ни единой весточкой, ни разу не дал о себе знать? А, может быть, ему всё-таки удалось в те семидесятые устроиться в КГБ? Возможно, до сих пор живёт где-то Заграницей?
Иногда старый профессор даже порывается написать на телевидение, в передачу «Жди меня». Но, почему-то, мало верит в успех этого мероприятия. А ещё, он, в глубине души, боится увидеть совсем чужого человека, ничем не похожего на того великолепного Юрку Пигуза.
С тем Пигузом старый профессор иногда встречается в своих снах. Там его друг предстаёт во всей своей красе: и неуловимым Штирлицем, и учеником Мессинга, и необыкновенным выдумщиком, и заядлым преферансистом, и, самое удивительное, очень удачливым мстителем. Он, будто яркая и необычная болотная птица, выскакивающая из камышей на удивление окружающих, всегда неожиданно появляется в памяти старого профессора.


Март  2011 год