Welcome to N

Город N — это когда не стряхиваешь после сортира. Город N — это когда спишь с умственно отсталым братом своей бывшей девушки. Город N — это когда боязнь бензопил ассоциируется со здравым смыслом, а молочный шоколад вызывает рак яичек.
Так что устраивайся поудобнее, путник, и расскажи мне о своих проблемах. Поверь, ты меня ничем не удивишь.


Welcome to N



Население города 990 550 человек


«Дерьмо случается» — народная мудрость.



Они кричали, но ты не пришел. Они молили, но ты отмахнулся рукой. Ничего, ведь ты всемогущ, но Красный Король уже на подходе…


- В какое же дерьмо ты меня завел, - негодовал Дейв Петерсон или "динозавр Дейв", как его прозвали коллеги более чем за сороковой год работы в полиции. Будучи на пенсии, смуглый коренастый старик хоть и славился несносным характером, но за советом к нему бежали чуть ли не половина всех маньяков славного города N. - Целых двадцать лет от Твари не было ни слуха, ни духа, а сейчас ты мне заявляешь, что она на свободе и жаждет порвать мою задницу, - ностальгия и страх всегда тянули его закурить. Лежа на скрипучей раскладушке, он без конца теребил волосатую бородавку под нижней губой, после чего, шмыгнув носом, продолжил. - Когда ты впускаешь насильника своей жены на порог, ты либо режешь ему яйца сам, либо режешь их себе. Никакой пощады. Никакой лабуды про толерантность. Только мой нож и твоя мошонка, ты чертов ублюдок.

Но высокий чернокожий мужчина сохранял спокойствие, даже когда старик вертел у него перед лицом длинным охотничьим ножом. Мало того, он даже угостил его последней ментоловой сигаретой, после чего, положив ногу на ногу, словно по-домашнему расслабился в мягком кресле. На нем красовалось серое велюровое пальто и приспущенная фетровая шляпа. Широкое щетинистое лицо было покрыто ямками от угрей, губы высохли и потрескались, а правую бровь рассекал глубокий шрам. В руках он держал деревянную трость с набалдашником в виде головы гиены, которой периодический постукивал об пол.

- Нет смысла ворошить прошлое, Дейв, ведь от этого вагина твоей жены чище не станет. Мы погрязли в дерьме с ног до головы и как из него выбраться, я, честно, не имею и малейшего понятия. У меня время до утра, у тебя возможно до обеда. Оно прекрасно знает, где нас искать.

- И что? Хочешь сразу пустить себе пулю в лоб?

- Я хочу успеть к дочке на день Рождения, а сгинуть вслед за остальными. Так что приготовься, старый болван: у нас впереди целая ночь и полная кастрюля вареной лапши.

Дейв медленно поскреб лезвием свой заросший подбородок, после чего, прислушавшись к мелкому шороху сзади, чуть не пригвоздил острием пробегавшую мимом крысу.

- Тогда тащи кастрюлю сюда и начнем мозговой штурм, - прокашлялся он после нескольких глубоких затяжек. - Настало время спасать наши грязные задницы.



***



Четырнадцатого февраля какого-то там десятого года весь парк на восточном побережье города N оцепила полиция.

Ночной мрак, с которым не справлялись редкие уличные фонари, теперь дрожал от света автомобильных фар и сине-красных мигалок.

Казалось, будто ловили какого-то отъявленного террориста, либо очередного насильника единственной дочери мэра.

Но десяткам горожанам было наплевать. Они столпились за кордоном полицейских машин в неведении, криками и угрозами требуя расчистить себе путь. Громче всех возмущались те, кого не пускали даже в подъезды собственных домов: несколько подростков, которые, кажется, не попали в ночные клубы и орали про это на каждом выдохе, кучка бездомных, стремившихся согреться возле подъездных батарей и даже одинокая мамаша с полураздетым ребенком на руках, которым она спекулировала, как пенсионерка возрастом.

Застрявшие в многометровой пробке автомобилисты подбадривали их сигналами и лозунгами прорвать оцепление. Одни жаждали взорвать все к чертовой матери, другие же клялись трахнуть матерей самих копов, если те не откроют путь.

Кто-то даже по-хамски представился самим заместителем мэра, достал из кармана ксиву. Но когда про это услышал один из бездомных, то наградил лобовое стекло его мерседеса солидным кирпичом.

Матерные угрозы летели по обе стороны баррикад. Обстановка накалялась. Люди становились злее бешеных собак и, казалось, этому не было конца, пока в борьбу не ввязался водитель скорой помощи.

Замерзая в одном лишь свитере, он крикнул офицерам в впередистоящей машине об умирающем ребенке и настоял на пропуске через кордон.

Хотя дверное стекло было приспущено, копы будто не слышали его. Попивая кофе из пластиковых стаканчиков, они так усердно прислушивались к комедийной радиопередаче, словно жизнь вокруг вымерла, как для диабетика шоколад.

Тогда он ударил ногой по дверце. Затем еще раз и до тех самых пор, пока они с недовольным лицом не вернулись в реальный мир, пропустив кульминацию шутки про чернокожих и баскетбол.

Они приглушили радио, неохотно развернулись. Но, выслушав требование водителя, фальшиво посмеялись над ним и предложили прооперировать якобы ребенка ложечками, которыми доселе помешивали кофе.

Он повторил еще раз, но более сдержанно, громче, словно ворчливая старая горничная, сдерживая ярость в узде. Но взамен получил пакет пластиковых ложечек, который офицеры кинули ему под ноги будто собаке кость.

Шок в его душе вырос быстрее, чем цирроз в печени алкоголика. Не выдержав столь гнусной насмешки, он молча сел за руль и издал мотором настолько чудовищный рев, что кровь застыла в жилах, а половина стоящих в пробке познала гнев выхлопной трубы.

Сейчас он ненавидел весь мир, как старый ветеран убийцу любимой внучки и мечтал только об одном - ехать вперед навстречу собственному долгу, по возможности давя каждую сволочь в темно-синей форме.

Одному из полицейских шутка вероятно пришлась не по нраву. Поняв, что напарники перегнули палку, он, что-то буркнув на них, покинул машину и медленно зашагал к карете скорой помощи.

Но к этой секунде водитель услышал все, что хотел, а предсмертные стоны маленького мальчика за спиной только добавили масла в огонь. Надавив на газ, он с наслаждением пустил под колеса подошедшего офицера, протаранил легковушку словно пластиковую кеглю и еле вырвался через брешь возле пешеходной зоны.

Толпа ликовала, но не спешила последовать его примеру, хотя и жаждала большей крови.

В погоню за народным героем тут же рванула чуть ли не половина кордона. Вскоре по рации можно было расслышать грохот выстрелов, после чего кто-то радостно прокричал, что фазан подстрелен.

Что там случилось далее, уже не было головой болью Бишопа Стембера - капитана полиции восточного округа города N. Воспламенив в губах ментоловую сигарету, он затянулся, словно не курил с прошлого Рождества, затем, брызнув сквозь зубы слюной, скомандовал о начале операции, не взирая на смерть сослуживца.

Кинологи с собаками прочёсывали каждый метр Хвойного тупика — так горожане прозвали парк, который простирался не только вдоль всего восточного побережья, но и маленькими островками охватывал залив Серой гавани.

Псы начали рваться из ошейников, когда полная луна осветила усыпальницу Старого знахаря — то самое место на верхушке холма, о котором неизвестный сообщил Бишопу меньше часа назад. Позади нее простирались гектары непроходимых зарослей и десятки маленьких речушек, которые даже после недавней лютой пурги никогда не замерзали, словно подогреваемые каким-то дремлющим вулканом.

Поэтому единственный путь пролегал сквозь просеку хвойного молодняка, куда еще летом добропорядочные предприниматели свезли горы промышленного мусора.

Поднимаясь с осторожностью, кинологи по пояс тонули в снегу, удачей обходя выпирающие арматуры и кусты колючей проволоки.

Когда они добрались до заледеневшей усыпальницы, то были удивлены расчищенной площадкой, но больше — воткнутым в сугроб крестом из поломанных лопат, на котором висело тряпичное чучело в окровавленных ползунках.

Перекошенной улыбкой оно будто молило их о смерти. Маленькие глазки-пуговки, один из которых был намного больше другого, смотрели вдаль, будто проклиная своего создателя где-то там — во мраке хвойного леса, где человек со своим правосудием не имел никакого права голоса.

Полицейские замерли в ужасе, а собаки прорвались к деревянной двери, лая, словно за ней кто-то потрошил новорожденных щенят.

Оттащив их назад, несколько офицеров налегли на дверь. Остальные, сняв пистолеты с предохранителей, не могли оторвать взгляда от чучела, которое словно истекало кровью на фоне серебристого лунного диска.

И только команда капитана о штурме привела их в чувство, заставив, подобно мародерам, ворваться внутрь, невзирая на гнев старых потревоженных костей.

— Капитан, — не прошло и минуты, как изнутри, заикаясь, прокричал помощник Ганс. — Мы нашли их.

Бишоп, затушив недокуренную сигарету о ступню, твердым шагом вошел в гробницу. Кромешная тьма здесь обращала свет в бегство, воздух был сухим, как в жаровне, отчего с низкого потолка просачивался талый снег. Под ногами хрустело много битого стекла.

И вонь стояла такая, что слезились глаза, а несокрушимый ментоловый барьер пал, стоило Бишопу вздохнуть напротив раскуроченного каменного гроба.

Следом пропало всякое желание курить и сохранять самообладание, ведь кошмар, терроризировавший восточное побережье двадцать лет назад, вернулся и на фоне дотлевающих углей напомнил капитану об их последней встрече.

— Пакуйте их, — сказал он, крепко зажав нос платком. – И сообщите всем постам, что на восточном побережье объявляется комендантский час.



***



Спустя пару дней по улочкам Рандеву-стрит прихрамывал крупный чернокожий мужчина в сером велюровом пальто. Куря крепкие ментоловые сигареты, он изредка почесывал заросшее щетиной лицо, скалясь при этом не хуже дикого зверя.

Улицы в это время уже были пустынны, словно бары в разгар сухого закона. Лишь бездомные проклинали крыс, которые, по их словам, поселились чуть ли не в последней мусорной куче города.

Ветер завывал из улочек пятиэтажек, закручивая в воздухе газетные листы и недавно выпавший снег. Открытые люки изрыгали непревзойденный канализационный аромат, который паром струился к звездному небу.

Такое облако настигло мужчину у поворота закрытого магазина, однако вонь вдребезги проиграла многолетнему ментоловому барьеру.

Он перешел дорогу, когда сломанный светофор мигал желтым светом. Немного задержался на раскуроченной автобусной остановке и в тишине ночного города добил сигарету до фильтра.

Затем, выбросив бычок в урну, пересек разбитые шпалы и вышел на узкие парковые тропинки.

Вдоль них вечными стражами стояли лавочки, часто исписанные скучными признаниями в любви и безграмотными гонениями на какого-то Уоррена.

Еще на прошлых выходных подростков было отсюда и метлой не прогнать. Они запивали семечки дешевым пивом и, бася, вспоминали о временах, когда какой-то певец был жив, а воровские понятия якобы стояли выше закона и скидок в торговых центрах.

Еще на прошлых выходных… пока в полночь телефон капитана полиции не сотрясся от звонка.

— Вас почти нетрудно найти, капитан, — из сумрака леса под свет фонарного столба вышел высокий молодой человек в грязных джинсах и стеганой коричневой куртке. Отряхнув короткие темные волосы от снега и листовой трухи, он, поправив рюкзак на плече, шагнул на узкую дорожку и в знак приветствия протянул руку. — Как я уже говорил, нам прямая дорога в центральный музей истории, ведь звонили прямиком из таксофона времен моей прабабки. Забавно, но, когда маньяк возвращается спустя двадцать лет, все играет ему на руку: перегрузка системы видеонаблюдения, день влюбленных с традицией трахаться на рабочих местах. Одним словом — в этом городе рас****яйство лучше ангела-хранителя.

Бишоп ответил крепким дружеским рукопожатием.

— Поэтому у нас до сих пор нет ни свидетелей, ни улик. Единственное, что известно о нашем анониме — он знал про все эти перезагрузки и хорош во всякой рухляди. Ладно, оставим геморрой на утро. Ты сделал то, что я просил?

— Да, и я надеюсь на премию и пару лишних дней к предстоящему отпуску. Все здесь, — Ганс, повесив рюкзак на сгиб локтя, вынул из него черный целлофановый мешок и передал Бишопу.

Капитан поставил его на землю, развязал тугой, как морской, узел и вытащил за хвост подгнившего, некогда белого кота.

— Вы всегда меня пугали, капитан, но сегодня заслужили титул худшего из моих кошмаров.

— Во сколько ты ложишься спать, Ганс?

— Сегодня точно не лягу, а зачем вы спрашиваете?

— После исчезновения девушек я частенько прогуливался здесь. Хотел поймать ублюдков с поличным, поэтому, как кровосос, ночь за ночью следил за школьницами, которые подбирали трусы возле ночных клубов. И каждый раз я завидовал бессоннице вон того парня, — Бишоп, вернув тушку в мешок, указал пальцем на закрытый балкон одной из пятиэтажек. Исходящий из квартиры свет выдал юношу, который баловался с красной лазерной указкой. — Надо бы наведаться к этому часовому. Я уверен, что привычка не спать по ночам у него с пеленок.

— В принципе, с последних этажей открывается неплохой вид на Хвойный тупик, но я не знаю, видна ли усыпальница именно с этого дома. Тогда к Мэгги? Сейчас у нее скидки для всех полуночников в городе, а утром нагрянем в гости к часовому с фальшивым обыском.

Бишоп одобрительно кивнул и, закинув мешок за плечо, медленно побрел к выходу. Сейчас ему как никогда хотелось свежего кофе вприкуску с легендарным ореховым омлетом старушки Мэгги, рецепт которого она хранила не хуже чем красноармеец трофейную водку.

— В полдень жена с дочкой приедут проведать Пушка. Надеюсь, ты немного грязи там навел?

— Там и наводить было нечего: после смерти сторожа бездомные твари разрыхлили кладбище до неузнаваемости. Опоздай я минут на десять — и до вашего Пушка бы добрались. Но… сэр?

— Что?

— Мой шурин начинает подозревать, что ваша Лизи питает слабость ко всему, что пролежало в земле больше месяца. Вы же знаете психиатров: чем дольше ты их обманываешь, тем больше вероятность навсегда остаться их пациентом, а я не хочу в будущем платить за якобы воображаемых друзей.

Бишоп промолчал, перепрыгнув впадину посреди разбитых шпал.

Светофор по-прежнему раздражал желтым светом, мигая в такт покореженной вывеске «двадцать четыре» на крыше закрытого магазина. Открытые люки беспрестанно изрыгали зловонные облака, аромат которых ветер уже разнес по всей Рандеву-стрит.

Стембер часто проверял карманы в страхе потерять что-то важное. Даже сейчас он копошился в них словно наркоман в поисках утраченной заначки, благодаря боковому зрению избегая колдобины на потрескавшемся тротуаре.

Тогда-то он случайно и уронил связку ключей в щель водостока.

Он выругался, проклял и живых, и мертвых, включил в телефоне фонарик и подсветил им в канализационный мрак. Но, когда он увидел там буйный, словно речной, поток, оставил надежду вернуть ключи и выпрямился во весь рост.

— Дерьмо случается, — он потянулся за пачкой сигарет, но, не нащупав ее во внутреннем кармане, тяжело и с раздражением вздохнул. — У тебя же остались запасные от машины?

— Отмычки, господин капитан, только отмычки, — поддержал Ганс.

Стембер усмехнулся и с таким наслаждением похрустел костяшками пальцев, что чуть не отправил обручальное кольцо следом за ключами.

Тем временем в подъезд одной из пятиэтажек забежала девушка…



***



Отдавать долги — такая же хорошая привычка, как спать с любовницами собственного отца. По крайней мере, так считал двадцатилетний Уоррен Шект, когда кто-то ночью рвался к нему с яростью голодающего мигранта.

Грохот был слышен аж с балкона, и Уоррен, прекратив баловаться с лазерной указкой, поспешил обратно в маленькую однокомнатную квартирку.

Он убавил звук в телевизоре, поставил на тумбочку недопитую чашку горячего молока и, идя на цыпочках к двери, по-монашески надеялся, что незваный гость уйдет быстрее, чем зуд во время «стрельбы».

Но удары лишь усиливались, перерастали в скрежет по кожаной обивке, будто по ту сторону двери стая кошек драла старый диван.

Он подошел к двери, взглянул в дверной глазок, боясь, что увидит в нем направленное дуло пистолета хозяина квартиры, которому со вчерашнего дня он задолжал уже за целый квартал.

К счастью, в подъезде подбирала сопли Линда Вонс — его бывшая школьная подруга, с которой он не виделся с выпускного уже больше полугода. Но что ей понадобилось в чертову полночь? Уоррен знать этого не хотел, как и не хотел открывать дверь.

Но в такие минуты хорошее воспитание казалось Уоррену хуже алкоголизма.

Он проглотил гордость, которая кусала затылок не хуже голодного клеща. Нехотя снял дверную цепочку, не сразу отпер ржавый шатающийся шпингалет.
Но, как только потянул за ручку, Линда молнией ворвалась внутрь и, оттолкнув его, на все засовы запечатала за собой дверь.

— Разве «привет» не твое второе имя? — не успел Уоррен скривить лицо, как Линда всюду повыключала свет и выдернула телевизор из розетки. — Когда девушка лишает вас любимого порно, она либо занимается сексом, либо травит проблемами. Зачем ты пришла?

Линда молчала, вглядываясь в окно через разрез занавесок. Словно на морозе, шмыгала носом, пока не вздрогнула, увидев что-то на слабо освещённых дворах Рандеву-стрит.

Тогда-то, закрыв рот ладонями, она попятилась назад и задышала, словно на шее затянулась петля.

Уоррен давно перестал верить Линде, обнимать ее, когда она заливалась слезами и вспоминала Господа чаще, чем католик в раю каннибалов.

Он так бы и остался наблюдать, скрестив руки на груди, если бы не ее алкогольная трясучка и мертвый взгляд, словно за окном ей улыбалось Нечто.

В эту секунду Уоррен засомневался, медленно подошел к окну и, незаметно сдвинув край занавески, внимательно осмотрел задворок сквозь решетки пожарной лестницы.

Но там он увидел лишь переполненные мусорные баки, сломанный светофор на пустующем шоссе и покореженную вывеску «двадцать четыре» на крыше круглосуточного магазина.

Ничего особенного, кроме припаркованной внизу полицейской машины, в замке которой искушали судьбу каких-то два храбреца.

— Тебя пасут копы. — Но не успел Уоррен договорить, как его прервал грохот настежь распахнутой двери.

Линда выбежала так же неожиданно, как и появилась, не оставив после себя ничего, кроме разворошенных воспоминаний и сбитого коврика для ног.

Уоррен выглянул в коридор, всегда казавшийся ему длиннее любого футбольного поля, в конце которого со скрипом захлопнулись дверцы лифта.

Лютый сквозняк шел из разбитого подъездного окна, и Шект, содрогнувшись от озноба, плюнул на все и рысью поспешил в квартиру.

Включив обратно свет и воткнув шнур телевизора в розетку, он укутался в плед за просмотром какого-то ужастика, в котором хохочущий уродец истязал свою жертву огромной когтистой варежкой.

Устав от неправдоподобных криков главной героини, которые никак не могли отвлечь его от мыслей о Линде, он начал переключать каналы в поиске чего-нибудь путного, пока не остановился на повторе утренних новостей.

В них сообщалось о массовом убийстве в старой усыпальнице, которую Уоррен часто рассматривал с балкона при свете дня. Детали не уточнялись, хотя репортеры вовсю кричали о событиях двадцатилетней давности, когда в окружном роддоме кто-то выпотрошил несколько беременных девушек.

Стало жутко от мысли, что одной из них когда-то могла стать его собственная мать.

От усталости уже опускались веки, и Уоррен, приглушив телевизор, развалился вдоль дивана, удобно положив голову на твердую ортопедическую подушку.

Неожиданно под спиной раздалась вибрация. «Наверное, очередная угроза от разработчиков с требованием обновить телефон», — подумал Шект и неохотно засунул руку под плед.

Лежа на боку, он разблокировал телефон и понял, что виной всему было сообщение с короткого номера 4613. Потерев глаза от усталости, он щелкал его содержимое вниз, минуя сотни символов, состоящих из случайного набора цифр.

Лишь дойдя до конца, он наткнулся на выделенные в контурной рамке слова, от которых его бросило в пот, а сердце, застучав барабанами, ушло глубоко в пятки.

«Уоррен, чтобы ты сейчас ни делал, ни в коем случае не смотри на потолок».