Челнок бури

Из чего устроена городская жизнь, знак вопроса опущу.
Чем спрашивать, лучше просто перечислить. Из улиц, переулков, пустырей. Можно добавить деталь, которая обычно пребывает на заднем плане, из простыней. Этого перечисления вполне хватит, дальше описание, вполне традиционное.
Для начала классика. Улицы пустые. Переулки дурно пахнущие. Впрочем, классик выразился чуть иначе, зловонные. Но это классик, с его пера слетают подробности, из них выбираются персонажи. Куда их, на ближайший пустырь, а куда еще. Верно, между улицами и переулками теряются пустыри, простираются, что может быть на них, интересно, тогда пройти, посмотреть. И так видно, бурьян. Только бурьян, и все. Куда теперь, опять к классику, за подробностями. Воображение населяет ближайший пустырь, обязательно чем-нибудь жутковатым. Возможно, поэтому полиция сюда не заглядывает, ловить какую-то жуть, да не смешите, на самом деле, не решается. Конечно, это город девятнадцатого века. При желании его можно превратить в пригород какой-нибудь столицы. Теперь последнее, надо как-то дойти до второго плана, до простыней. Хотя бы посмотреть, что они собой представляют. Для этого надо покинуть улицу. Есть два способа, вернее, выхода. Выйти за город, на какое-нибудь поле, которое согласно классической традиции, должно быть чистым полем. Быть, или только именоваться, но это уже неинтересно, ибо классик не входит в детали, простыня поля. Или войти в дом, это второй выход, чем он приятен? Оформлен как вход. Сначала крыльцо, крепкое, высокое, с очень высокими ступеньками, это чтобы не разучились поднимать ноги. Первый этаж, второй этаж, налево. Теперь коридор, на стене табличка, на этаже две семьи, под табличкой, это тоже неинтересно. Наконец, душная комната. Приятное для глаз слабое освещение, в ходу керосиновые лампы, должно быть две.
Свечи? Пережиток прошлого.
Примета нового времени, черная докторская сумка, неужели врач? верно, в комнату зашел врач. Точнее, будущий врач. Пока только студент на практике. Такой долгий путь, от студента на практике – до практикующего врача. По вечерам он практикуется в другом искусстве, переписывает подробности. Итак, заходит в комнату, кого туда поместить, трех женщин. Одну женщину, не тот случай, здесь должно быть три, обязательно. Две сидят около одной, которая лежит. Две не сводят глаз с третьей, которая морщится, дергается, иногда стонет. Верно, рожает. Понятно, почему на лестнице сидит мужчина, это муж. Он свое дело сделал. Теперь свое дело должна сделать женщина. Интересно, бывает и так, если бы ни змей, тот самый, который подсунул первой женщине смокву? Практиканту не до отвлеченных подробностей. Он вспоминает, или читает, родила девять детей, беременна десятым. Бремя человеческое слагается? Напротив, мы пытаемся его раскладывать, по полочкам. Кто по проповедям. А кто по пустырям. Не ходи на пустыри, так бабушка приговаривала. Есть и другие раскладки, мягкие, грубые, к счастью, по пилочкам в последнюю очередь.
…
Принять двадцать родов, норма, сдать отчеты, и практика закончена.
Улицы, переулки, пустыри, в голове тот же рефрен, не ходи на пустыри. Тогда? Неужели на собрания. Из всех занятий самое скучное, это собрания первичной ячейки. Или первичной парторганизации. Разве что профсоюзы могут потягаться по этой части. Бывший студент, ибо последний экзамен сдан, выходит из аудитории, проходит коридор, спускается по ступенькам. Предложения? Что-то тяжелое в кармане, там два предмета. Один, диплом врача. Другой, обыкновенная ручка, как она там оказалась. Легкое замешательство, но именно легкое. После такой практики врач, ставший писателем, наверное, имеет право что-то сказать, что? Вот, оказывается, чем было вызвано легкое замешательство. Я познал человеческую природу, хотя бы понял. Так скажи, это есть, выдай максиму, или формулу, а еще лучше рецепт. Врач, на время подвинувший писателя, пожимает плечами, не до конца. Как это? на поверхности все ясно, но вот внутри? Блаженство, как его познать, нет ничего проще. Надо лечь в постель, вернее, сначала попасть в хороший пансионат, или в санаторий. И лежать, в полном одиночестве, глазеть в окно, любоваться ночными звездами. Это блаженство можно изложить чуть иначе, восхитительная безопасность.
А если бы не было окна? Не было бы звезд, тишины, блаженства.
Дальше можно не продолжать. Врач, снова ставший писателем, проводит черту. Что он сделал, отделил сердце от головы. Делить – первое свойство человека, если угодно, инстинкт. Разделил, можно выбирать. Что бы хотел человек? На то и легенда об Эдеме, он хотел освободиться от будущего.