Сердечные капли

То ли от того, что день был пасмурный, или от того, что ветви клена затеняли комнату, а, может быть, и от плохого самочувствия, но старик был не в духе. Он машинально глянул на стены с кое-где отклеившимися обоями, бросил взгляд на телевизор, на старинную тумбочку под ним и на лекарства, лежавшие на стуле у изголовья кровати. Затем уставился в потолок. Старик намеренно избегал смотреть в окно, чтобы не задумываться о том, что там дальше. А дальше был мир, отличный от его жизни в этой комнате. Его морщинистое лицо пергаментного цвета выражало крайнее недовольство в ожидании сцены, повторявшейся каждое утро вот уже много дней подряд. Лежа в кровати,  широкоплечий, с крючковатым носом, он вздрагивал, когда она влетала к нему в комнату.

«Дедуля, Ваша манная каша», – толкнув дверь ногой, бодро провозглашала Нинка.
«Я тебе не дедуля, а Иван Петрович», – подозрительно рассматривая молодую женщину с тарелкой каши в руке, произносил старик.

Целый день эти двое были настороже.

«Кто знает, что у нее на уме?» – бросая взгляд на Нинку, чесал он в затылке. 

Сегодня она назвала его по имени и отчеству, и это вызвало недоверие. Старик внимательно следил за женщиной. «Что-то тут не так», – подумал он. Вела она себя как обычно, но с ее приходом в комнате стало тревожно. Старик выдерживал с ней дистанцию, которая, по его мнению, должна была существовать между владельцем квартиры и претендентом на ее владение, и в то же время боялся, что женщина оставит его, не выдержав придирок.

Нинка нервничала, что старик откажется от ее услуг, и потом, как долго он еще протянет и сколько она будет с ним мучиться? Так и жили они, поглядывая друг на друга.

«Старый ворчун! Вечно недоволен. Смотрит-то как? Будто я в тарелку намешала цианистый калий», – злилась Нинка с любезной улыбкой.
 
–  Надо бы поменять постель, – произнес старик.
–  Так меняла недавно.
–  Она грязная, – упрямо сдвинув кустистые брови, он удобнее уселся на кровати.

У старика не было сил завтракать на кухне или обедать в зале, как бывало прежде, когда рядом сидела жена, а по обе стороны стола – сыновья с невестками да дочери с зятьями, а в детской резвились внуки. Да и сидеть за столом теперь было не с кем. Но каждое утро он утешал себя, что это только сегодня у него недомогание и оно пройдет, а завтра он будет полон сил и ожидания. Ожидания тех, кого он любил и по ком скучал.

«Виноват мой скверный характер, – размышлял старик, краем глаза наблюдая, как Нинка протирает влажной тряпкой подоконник, –  дурной сюрприз преподнесла мне судьба в конце пути.  Вот пришла старость, а с ней – одиночество. И если первая была неизбежна, то второе свалилось, как обухом по голове ударило. А может, они еще навестят меня – и дети, и внуки, и невестки, и зятья. Помянем жену, посмотрим друг на друга, и тогда они увидят, как мне без них тяжело».

– Хватит тереть подоконник! Чай заварила? Или мне час его дожидаться?
– Иван Петрович, миленький, побойтесь Бога! Это когда же Вы дожидались? Сейчас уже несу. Я и ватрушек Вам испекла.
– Испекла!?
– Да, пышных и румяных!

Старик проводил женщину недоверчивым взглядом. Та же, едва не споткнувшись на ровном месте, вылетела на кухню.

– Несносный старик. Вечно недоволен, – громко сказала она, и тут же прикусила язык.
Напоив старика чаем, женщина перемыла посуду и задумалась. «И что за жизнь у меня такая? – подперев голову рукой, безрадостно размышляла она. Мужским вниманием обижена не была. А что толку? Семьи нет. Поклонники долго не задерживались. Кто знает, может и сбегали ухажеры от того, что хотела замуж? Да чтобы подвенечное платье с фатой и обручальными кольцами. Что говорить, – молодо-зелено. Правда, один задержался, но ненадолго, до беременности, а как понесла, так сразу исчез. И жилья своего нет, а шататься по людям, снимая комнаты, надоело, да и дорого выходит».

– Нина! – от окрика она вздрогнула и поспешно вошла в комнату старика.
– Где мои сердечные капли? – спросил тот, угрюмо глядя на нее.
– Да вот, на стуле.
– Там пустой флакон! Уморить меня хочешь? – разошелся старик, –  Думаешь, не вижу, как ты дожидаешься моей смерти? 
– Ну что Вы, Иван Петрович, так разволновались? А то ведь, упаси Боже, снова сердечный приступ? Я мигом принесу лекарство.

«Вдруг он вздумает расторгнуть договор? Все утро следил за мной. Смотрел, будто мысли читал. Надо на что-то решаться. Но грех-то какой!? Да, но жить, как живу, – тоже невмоготу.  Пропадут мои труды, а с ними – и надежда жить в собственной квартире. Что же делать?» – едва не плача, Нинка направилась за лекарством.

Переступив порог аптеки, она сунула провизору рецепт.

– Будет к вечеру, – заявил тот.
– Всегда готовили за час, а теперь к вечеру? – расстроилась она. 
– Не хватает одной составляющей. Со склада обещали подвезти во второй половине дня, – развел руками аптекарь.
 
«Теперь старик до вечера будет беситься. А может, – это и к лучшему?»  – облегченно вздохнула женщина.
Рецепт лекарства был выписан старику знакомым кардиологом, а заодно им была подсказана аптека и надёжный провизор. И Иван Петрович верил в целительную силу этих сердечных капель.

Нинка знала, что бесполезно заказывать лекарство в другом месте, так как старик непременно проверит, где его приготовили, и, не дай Бог, если не у знакомого аптекаря, то скандала не избежать. И, тем не менее, она отправилась в другую аптеку, где через час его и получила.

«Еще успею приготовить обед» – подумала она.
Старик не выносил, или делал вид, что не выносит пищи, приготовленной накануне, и Нинке приходилось с этим считаться.
Тихо поставив флакон с лекарством возле спящего старика, она отправилась на кухню.
 
Когда в шесть часов вечера Нинка уходила от старика, тот, пообедав, снова уснул, так и не позвонив в аптеку. А на стуле, возле кровати, стоял стакан с кефиром, – его ежедневный ужин.

«Интересно, что с ним случится, когда он позвонит провизору, а тот ему скажет, что не готовили для него сердечные капли?», – размышляла она, направляясь в пивной бар, где подрабатывала в вечерние часы официанткой.

… Мы с Валентином сидели в пивном баре «У Изи». Заведение находилось рядом с проходной завода и пользовалось большой популярностью. По три рюмки водки мы уже выпили. В низком полуподвальном помещении под потолком тускло мерцали лампочки, окутанные табачным дымом. За соседним столиком спорили.
 
– Федя, ты не прав, – подергивая бровью, кривил рот высокий мужик. Его застиранная рубашка была небрежно заправлена в брюки, пузырившиеся на коленях, – с женщиной надо по-хорошему, тем более, что она моя сестра.
Собутыльник на коротких и толстых ногах так двинул стол от возмущения, что кружки с пивом едва не полетели на пол.
– Сестра, не сестра, – фальцетом заголосил он, – а без спросу не шарь в моих карманах. Я, может быть, для такого случая и держу заначку, чтобы с тобой здесь посидеть.
– Ну, разве что для такого случая. А руку поднимать на женщину – нехорошо!
– Так, то – женщина, а то – моя жена.

Бармен в это время орудовал за стойкой, поглядывая на спорящих, и был готов в любой момент вышвырнуть их за дверь. Звали его Сергеем. Подвыпившая же публика величала Сержем, – звучало на французский манер и добавляло веса заведению.

– Нинель, куда ты подевалась? – привычно орал он на официантку, – тащи кружки с мойки.
 
Нинель, длинноволосая брюнетка с зелеными глазами на красивом лице, ладной фигурой и стройными ногами, была еще та штучка. На нее было приятно смотреть, особенно – сзади, когда, виляя бедрами, она двигалась с подносом между столиками. Одежда, всегда в обтяжку, подчеркивала ее красивую фигуру, а белый передник – как бы невинность десятиклассницы. Хотя вся ее неприступность рассыпалась в прах в глазах простака-клиента, когда он видел, как Нинель наклонялась над стойкой бара так, что под натянутым платьем подергивались ягодицы.

– Нинель! – Валентин подал знак рукой, – еще пива.

Официантка рассеяно поставила на наш столик две кружки с пивом и застыла на месте. Мы отхлебнули по глотку. Пиво было холодное, приятное на вкус и достаточно крепкое. Серж внимательно следил за посетителями заведения. Если он подавал пиво, разбавленное водой, то это означало, что вы уже пьяны.
Одобрительно окинув взглядом бар, Валентин вдруг хлопнул по заду повернувшуюся к нему спиной Нинель, а я замер в ожидании оплеухи. Но, ничуть не бывало. В ответ на мой удивленный взгляд Валентин подмигнул, подчеркивая свои особые отношения с официанткой. И тут с неким подобием улыбки она глянула на него и выдала: «Сущая мразь ты, Валентин! Считаешь, что тебе все позволено, раз пристроил меня досматривать старика своего. Думаешь, что деваться мне некуда. Но какая же ты скотина – и в постели, и на людях. Так бы и огрела тебя по голове пивной кружкой! Хоть бы один раз отца навестил. Ведь он от тоски умирает».

Нинель вздрогнула от очередного окрика Сержа, призывавшего ее не стоять истуканом посередине бара. Не обращая внимания на его возгласы, она сдернула с себя фартук и стремглав бросилась вон из заведения.
 
Никогда в своей жизни Нинка так быстро не бегала. Задыхаясь, с сердцем, рвущимся из груди, влетела она на четвертый этаж, дрожащими руками открыла входную дверь квартиры и ринулась в комнату старика. Старик на кровати лежал неподвижно, лицом к стене. «Только не это, только не это», – дрожащими губами шептала она, медленно приближаясь к нему.

–  Иван Петрович! – тихо окликнула она его. И уже с громким криком бросившись к его кровати, упала на колени и во весь голос закричала:
–  Иван Петрович!

Старик вздрогнув, повернулся и удивленными глазами уставился на Нинку, а та с плачем уткнулась головой в его плечо. И тут Нинка почувствовала, как шершавая старческая ладонь прошлась по ее мокрой от слез щеке и тихо стала гладить по голове.

–  Ну, что ты, дочка? Или с твоей маленькой что случилось?
–  Нет, нет. Все хорошо! – прошептала она, чувствуя горячую волну, заполонившую ее грудь и дошедшую до сердца. Дочкой он ее еще никогда не называл.
– Я тут вот что надумал, – сказал старик, – перебирайся с дочуркой ко мне.  Одна ведь комната пустует. И вам будет легче, и мне веселее.
– Включу лампу, – сказала Нинка и порывисто поднялась с колен.