К лёгкой жизни

                К ЛЁГКОЙ ЖИЗНИ


                Рассказ



Уродилась черёмуха в этом году, как никогда, да только собирать будет некому. Ветки с крупной ягодой обвисли через палисадник. Старуха гладила их, шептала что-то, а потом оттолкнула ветки и сказала:
– Отвяжитесь, и без вас лихо.
Черёмуху посадили её сыновья, будучи ещё малыми. Где-то нашли хороший куст, принесли, смотреть не на что было, а теперь гляньте на неё. И ягоды на ней сладкие и крупные, пожалуй, в деревне лучше не сыщешь. У нового дома  другие кусты стоят и больше, только ягоды на этой самые пригожие.  И цветёт она цветом  крупным, на закате, будто розовое марево на ней с чёрным отливом.
Бабка Марья уже вторую неделю ходила сама не своя. Приехал сын Тимофей с весточкой:
– Готовьтесь, – сказал он, входя в дом, – через неделю приедем вывозить вас. Договорился с начальником, пять машин будет, сразу всё и заберём. В соседнюю деревню удобрения повезём, а потом заедем сюда и все дела.  С мужиками я уже тоже договорился, помогут грузить.
Сын уехал, и время побежало вскачь. Сколько не пыталась бабка Марья растянуть последние дни, выходило всё наоборот. Даже вечерние посиделки с соседками и те пролетали незаметно.
Собирались переехать в райцентр поближе к детям лет пять назад. Деревня захирела, молодёжь поразъехалась, вот и оставалось перебираться на другое место. Но всё, как-то находились причины остаться. Насобирали  денег на небольшой домик в райцентре, и долго присматривали, что купить. Но для души ничего не находилось, или просто искали причины не ехать. Не просто вот так бросить насиженное место, где прошла, считай, вся жизнь. Сколько пота и слёз пролито здесь, и дети родились и выросли здесь. И внуки все закутки уже облазили и всё проверили.
Корову забрали в соседнюю деревню вчера. Покупатель нашёлся сразу, за ценой не постоял. Пришёл, осмотрел корову, вытащил деньги и бутылку водки.
– Давайте  покупку обмоем, чтобы и вам хорошо было и мне, – сказал он.
Хозяйка собрала закуски на стол, поставила стаканы. Дед Никита поддержал покупателя, а бабка только пригубила водки, чтобы не обижать нового владельца их Ночки.  Корова почувствовала что-то, напоследок обернулась и посмотрела на свою хозяйку так, что у неё едва не разорвалось сердце. Ушла она в пустой хлев и дала волю слезам. Остаток дня ходила по дому, не находя себе места. Даже на мужа внимания не обращала, а ему, что? Попала «вожжа под хвост» и понесло его по деревне, в поисках рюмки. Пришёл ближе к полуночи пьяный и весь в опилках. Где только нашёл?
« И пусть пошляется, небось, в городе не много по блудишь, - подумала она. – Жить бы здесь, да только здоровья совсем не осталось. И годков набралось добрая сума, на восьмой десяток перевалило. Без скотины, какая жизнь в деревне, а ходить за ней, уже и сил нету. Хотя, и вправду сказать, что мы видели? Коровьи хвосты, да навоз на скотном дворе по колено, вывозить не успевали. И огороды, длинною в полтора месяца копки. Копаешь эту картошку, копаешь, уже и снег сыплет. Руки красные все в цыпках. Ковыряешься в грязи, а потом ещё надо где-нибудь высушить да в подполье сносить. Часть и заморозить приходилось, а то погниёт, куда её потом девать, а так хоть и мороженная, но не гнилая. И бросить бы её, да скотину кормить нечем. Если свою живность не держать, то можно ложиться и помирать.  На колхозные трудодни не проживёшь.
Только здесь привычно всё, а, как там, на новом месте?
Дом прикупили на окраине, в частном секторе. Место неплохое, будто в деревне, и трава до самой дороги, и скот по утрам гоняют на пастбище. Сел утром на скамейку, да отвёл душу и глаза порадовал. Свою корову заводить уже сил не было. Всё хорошо на новом месте, и соседи неплохие, тоже бывшие деревенские, только приехавшие в разное время. И домик хоть и старенький, но ещё крепкий, и огород есть. По сравнению с деревней – небольшой, но для себя и картошки можно вырастить, и капусты с огурцами. Вроде бы всё неплохо, дети неподалёку живут, помогут и с дровами, и с другими трудностями, только всё - равно не к душе место. Чужое. Сколько времени пройдёт, пока обвыкнешься?
– Ничего, бабка, зато базар рядом, будешь, хоть, каждую субботу ходить, да глаза продавать, – сказал дед Никита.
– Сиди уж! – возмутилась бабка Марья, – тебе бы только блудить, да языком чесать! Там тебе простор немеряный, до вечера не сыщешь  на том базаре, только перед людьми позорить станешь.
От таких мыслей по щеке поползла слеза. Старуха неожиданно всхлипнула и пошла во двор. Присела на чурку под навесом и огляделась.  Двор был большой, весь поросший травой, особенно возле заборов.  Скотину сюда не пускали, поэтому и было чисто, только собаки здесь шлялись, но от собак какая грязь? Вот в скотном дворе, там после дождей только по доскам и пройдёшь, а так не только завязнешь в грязи, но и сапоги похоронишь. Сколько не чисти, а только свиньи возьмутся за дело и всё расковыряют, а потом дождём сдобрится, и опять трясина. Чтобы ходить управляться со скотиной, Никита набрасывал по краям двора  широкие толстые плахи, они и выручали. В чистом дворе был только колодец. Вода в нём затхлая,  плохая, только для скота, младший сын Макарка запускал в него рыбок, чтобы они чистили воду, но это не помогало. Летом на полив, в баню, да для скота вода только и годилась. Для себя летом таскали из колодца, а зимой возили из реки.
«Больше тридцати годков прожили здесь? – подумала старуха, и слёзы опять потекли по щекам. Она не решилась вспоминать всё, что связывало её с этим местом, боясь  пронизывающей боли, которая доставала её всякий раз при таких воспоминаниях. И это было не какое-то там кино, а самая, что ни есть жизнь, в которой всего было в достатке, кроме радости. А её  было столько, что только вспомнишь, а она уже далеко улетела, и не поймёшь, было это или не было.  Казалось бы четверо детей выросло, теперь уж и внуков много, да только ещё четверо лежат на деревенском погосте. Кто-то до двух лет дожил, а кто-то и месяца не осилил, вот и лежат рядочком в одной оградке на краю кладбища два сынка и две дочки. И как об этом вспоминать, - сердце разорвётся?» Боль хоть и отпустила со временем, да только не совсем. Особенно в последнее время всё чаще вспоминаются маленькие гробы да страшный вой по ночам. Не спасла, не смогла уберечь, только, как уберечь, когда ещё с вечера ещё играет ребёнок, а ночью вдруг ожжет его жаром, и ничего нельзя сделать, а к утру уже всё и закончилось. Старуха вытерла лицо платком и пошла в дом, собирать на стол, скоро должны были приехать перевозчики.
Дед Никита сидел и смотрел телевизор. Не столько смотрел что-нибудь интересное, а просто коротал время.
– Пошёл бы проверил ещё раз всё, может, и не доглядели чего, потом будешь бегать, – сказала старуха устало. – Чего в этот ящик пялиться?
Дед будто не слышал, даже нет пошевелился.
– Кролей всех собрал?
– Кого словил, тех и словил, а другие разбежались. Где их в норах возьмёшь. Да и нехай себе живут, кто остался.
– А голубей тоже оставишь?
– Ну, ещё их с собой тащить! Ничего, на сушилке не сдохнут, есть чем поживиться.
Дед выдернул вилку из розетки пошёл на улицу. По нему никак не определишь, переживает он или нет. Так всегда было, ходит молчком, но если разозлится, то не понимает кто перед ним дети или взрослые, силушки хватало, кулаком быка с ног валил одним ударом. Картошку таскал по два мешка, просто брал по мышки и спокойно нёс.     Старик присел на скамейку возле дома. На улице никого не было, кроме огромной соседской свиноматки, она нежилась в грязевой луже и похрюкивала от удовольствия да куры плескались в пыли. Никита посмотрел по сторонам и немного задержался взглядом на перелеске, откуда должны были приехать машины. И в этот самый момент они появились, одна за другой. Медленно скользили по дороге, сохраняя одинаковую дистанцию. Когда они вырулили на улицу, старик поднялся и направился домой.
– Едут, – сказал Никита, входя в дом.
Бабка Марья как-то сразу растерялась, засуетилась, выставляя на стол приготовленные чашки с угощением. Оповестив, дед опять вернулся на улицу, раскрыл ворота и стал поджидать машины.
Подъехали шумно. Быстро развернулись и выстроились перед окнами. Мужики вылазили из машин, словно выходили из клуба после сеанса, сразу потягивались и закуривали. Затем перебрасывались словами и начинали посмеиваться. После далёкой дороги или после окончания работы всегда такое бывает.
Тимофей поздоровался с отцом:
– Собрались? – спросил он.
– А чего тут собирать? – старик даже удивился.
– Как чего? Пожитки разные, скотину так же. Если место останется, тогда дрова погрузим, чего их оставлять?
– Дров много, оставлять придётся, – согласился дед Никита.
– Потом, может, заскочу ещё, так дров привезу, а нет, так без дров не останетесь. Макар привезёт, он в лесу работает, что-нибудь придумает. Если, что, так билет выпишет, сами и заготовим, мне тоже дрова нужны.  Мать-то как, переживает?
– Так и спроси сам, – отмахнулся Никита, – она там в доме, на стол собирает.
Пока мужики разминались после дороги, Тимофей пошёл в дом. Мать уже собрала на стол, поставила стаканы и литровую банку самогона.
– Ну, готовы? – спросил сын прямо с порога.
Бабка Марья вздрогнула толи от голоса, толи от вопроса. Вроде бы и приготовилась бросить всё, да только душа не принимала этого. Умом-то понимала, но казалось, что это происходит с кем-то другим, будто сон, что мелькнул ночной зарницей где-то вдалеке, а потом погас, только нехороший осадок и остался. Она обернулась к сыну и прикрыла глаза платком. Тимофей подошёл и обнял мать, понял, что не просто старому человеку в один момент бросить обжитое место.
– Ничего, всё будет хорошо, – сказал он, – ничего, обживётесь и на новом месте, а если захочешь навестить, так я свожу, когда пожелаешь. Начальник у меня – мужик неплохой, машину даст на выходной.
– Да, это я так, – спохватилась мать, стесняясь своей слабости. –  Зови мужиков, я обед собрала, только самогонки зря поставила, ехать ещё придётся. Беды бы не случилось.
- Немного можно, для аппетита. До вечера и запаха не останется. Там наши бабы уже порядок навели и к вечеру ждать будут, будем новоселье справлять. Танька с Нюркой, да моя Маринка и Макаркина Наташка собрались и за день всё поделали и побелили, и вымыли. А чего им такой компанией? И ребятишки помогали.
– Ну и хорошо, – обрадовалась мать,  – и внуки помогали? Надо было бы им гостинца припасти, да только, что здесь возьмёшь, они, чай, к городу приучены, не удивишь их ни чем.
Внуков было семеро. У дочек Татьяны и Нюрки по двое девок, уже большие, в школе учились в старших классах. Хорошие девки, рассудительные. И в учёбе старательные, и матерям помощницы. У Тимофея тоже двое, но старший сын, и младшая дочка, такая, что ни какой на неё управы нету, хуже некоторых пацанов. Только с мальчишками и водится, ещё и верховодить ими решается. Тоже уже годков десять ей. Бабка Марья и осторожно пыталась поставить на путь истинный, рассказывала, что девочке ловчей с девочками водиться, внучка соглашалась, но когда бабушка попросила прополоть грядки, то внучка привела соседских мальчишек, и они исправно пололи грядки, а  атаманша сидела на парнике и смотрела по сторонам.  У Макара был только один сын, уже в третий класс ходил. Но тот весь в отца, вместо карандашей - рогатки, а вместо уроков – лес, да речка. Поучит иногда Макар сына ремешком, да что толку, как с гуся вода. Да и чего учить, Макар в детстве точно такой и был. Вот копия, нарочно не нарисуешь. Мать и то махнула на него рукой, пусть растёт оболтусом. Будет, как и отец на тракторе в мазуте всю жизнь, да в лесу, может тогда обломает жизнь, да возьмется за ум, только надежды мало. Макар и сейчас оторви и выбрось. Нет, надо им дочку рожать, хоть матери помогать будет на старости лет. Какие ни есть внуки, а  хорошие, не пакостные, если и похулиганять где, но без умысла, без особого вреда. А, как же нехорошие - своя кровиночка. Только казалось бабке, что они не совсем близкие ей. Не то, чтобы не родные, просто, живут они далековато, а приезжают по родительскому решению, да на каникулы. Привыкнуть не успеешь, а их уже и увезли, так и бывают только гостями, а бабке мечталось, чтобы они всегда были под рукой. И присмотреть, и научить чему-то путному хотелось, всегда думается, что родители воспитывают не так. Да Бог с ними с родителями, хоть так привозят, и то спасибо.
 И тут бабка Марья вдруг подумала, что там, на новом месте и внуки будут ближе. Это немного обрадовало её.
– Какие им гостинцы? – сказал Тимофей, – приедешь, вот и будет гостинец.
– Ладно, будет время и для гостинцев, – согласилась мать, – там, на крыльце таз с водой и мыло есть, пусть мужики руки сполоснут, полотенце там же найдёшь.
Мужики заходили в дом медленно, вытирая ещё влажные руки о штаны, да поправляя непослушные волосы. Смущаясь, они садились на скамейку, но не за стол. Каждый из них от самого старшего Степаныча, до вчерашнего ещё солдата и предмета всех насмешек Васюка вели себя скромно, но достойно. Ваську Ильина ещё с самого детства бабушка звала Васюком, так и привыкли все звать.  Для родственников и знакомых это было привычно, а для посторонних и дел ни каких не было. Васюк и Васюк. Степаныч – мужик уже в годах, был в этой компании за главного.
– Дед, ты приглашай к столу мужиков, не сиди сиднем, – суетилась бабка Марья, - Тимофей, зови всех.
Только после первой рюмки, за столом наконец-то заговорили. И опять начали с Васюка:
– Васюк, а ты чего самым последним в колонну пристроился, боялся потеряться? – спросил Степаныч.
Мужики хмыкнули. Васюк только улыбнулся и продолжал уплетать варёного кролика.
– Нет, ты скажи! – не унимался Степаныч.
Тимофей стал разливать по второй.
– Мне не наливай, - сказал Васюк, – а то и, вправду потеряюсь, тогда Степаныч совсем изведётся.
За столом раздался смешок.
– Так и первую зря выпил, загубил и только. Потому, как выпивать нужно с умом и с расстановкой, – не унимался Степаныч.
– Это для отговорки, – ответил Васюк, - вдруг затеряюсь, так и скажу, что рюмку выпил, да ещё на пробку наступил вот и сбился с курса.
– Чего зря языками чесать? – сказал дед Никита, – давай наливай ещё, да закусывайте.
– Верно,  пора и честь знать, – Степаныч выпил рюмку и перевернул её вверх дном, чтобы больше не наливали. – Дела поделаем, а вечерком можно будет и посидеть.
– Успеем ещё и наработаемся, – сказал дед Никита и заулыбался.
– Дед, а ты сильно жалеешь насиженное место, – спросил Степаныч.
– Чего его жалеть? – подвыпивший дед махнул рукой, – горбатился здесь и только, теперь ярмо сброшу.
– А мой батя сильно страдал, когда я его перевозил, – заметил Степаныч, – так до смерти и не привык, всё смотрел в родную сторонку.
– Бабка моя шибко горюет, другой раз привечаю, что и сырость распускает. Бабы они все такие, что с них взять? А я – нет.
– Сиди уже! – возмутилась бабка Марья, – тебе только самогонки хлебнуть, да по деревне поблудить. Душа, небось, не заболит. Да чего там говорить?
– Всё! встали и за дело, – строго сказал Степаныч.
Мужики ещё перекурили минут пят, а потом стали подгонять машины под погрузку. Определили одну машину под вещи, две машины под живность и разный дворовый инструмент и нужные вещи, а ещё две машины решили грузить дровами. И работа закипела.
Бабка Марья собрала посуду со стола, сполоснула в тёплой воде и сложила в ящик, сбитый из дранья. Затем села на скамейку и осмотрелась.
Дом был новый. Что для него двадцать лет? Строили его сами. Строили со скрипом, с руганью. Дед Никита толком ничего не мог делать, разве, что имел силушку немерянную, да только к силе бы ещё голову светлую, а где ж её взять? Вот и  приходилось просить людей, чтобы окосячку сделали, да полы ладно положили, и печь сложили хорошую, без печи в деревне нельзя. Дом согреть, хлеб испечь и многое другое требовалось от печи, а если она не топится, как следует, что тогда? Слава Богу, сладили всё, как надо, побелили и покрасили, и ожила изба.  На окнах светлые занавески, на кроватях горки подушек с кружевными накидками, да покрывалами. На полу самотканые дорожки разноцветными полосами покрывали всё пространство комнаты. Возле окон на скамейках кадки с геранью. Любила бабка Марья чистоту и цветы в доме, и содержала жилище в опрятном виде. 
Хозяйка и не заметила, как вынесли все узлы и ящики, затерялась в воспоминаниях.
– Мам,  столы и скамейки грузить? – спросил Тимофей.
– Что? – очнулась бабка Марья, – а нет. Стол и скамейки оставь, может, и сами когда заглянете, так сгодится.
– А шторки оставляешь, что ли?
– А как же. Без занавесок дом, вроде, как и голый. Негоже так оставлять, всё ж жили мы здесь.
Бабка вышла во двор и села на чурку у забора. Мужики, посмеиваясь, делали своё дело уверенно. Они ходили, носили разные вещи, складывали на машины, перебрасывались словами, но это было словно где-то не здесь. Хозяйка смотрела на всё и ничего не видела. Перед глазами бегали ребятишки по этому двору, сыновья любили победокурить, за что частенько бывали биты смертным боем. Отец лупил их чем попало, что попадалось под руку, но эти сорванцы частенько успевали удрать. А дочки росли помощницами, послушными и работящими. Старухе показалось, что даже голоса детей ещё были слышны в закоулках двора.
И в армию провожали сыновей из этого двора и встречали здесь, а ещё и женили всех здесь.  Что теперь будет со всем этим? Как это оставить? Воспоминания рвали душу до боли. Бабка Марья поднялась и вышла за ворота. Там через дорогу у дома на против на скамейке  сидели соседки, подружки не подружки, но жизнь свою проживали они вместе. Плакались друг дружке в несчастье, делились радостью, вот теперь приходится расставаться.
– Собрались? – спросила Нюшка.
– Собрались, – кивнула бабка Марья, – будто душу вырывают.
– И не думай, - успокоила Аришка, – к внукам едешь, не в тюрьму.
– Умом понимаю,  а как подумаю, аж сердце заходится.
– Привыкнешь.
– Пока за памятью, попрошу вас, если будете на кладбище, вы уж там и за моими присмотрите, а то когда я ещё приеду?
– Присмотрим, – сказала Нюшка, – не беспокойся, не велики труды.
– Свидимся ли ещё или нет?
– Не помирать, чай, собралась, на базар приедем, там и навестим тебя, а может и переночевать придётся когда. В прошлом году в больницу ездила, так и переночевать негде было, – сожалела Аришка, – а теперь соседка там. Переночевать пустишь, али на деревенских подружек и не поглядишь?
Бабка Марья махнула рукой и поднесла платочек к глазам. Слёзы предательски потекли сразу и сильно, будто у обиженного ребёнка. Эта шутка вызвала то, чего не хватало с самого утра. Хотелось плакать, только слёзы затерялись где-то. Вот теперь и выплеснулись. Бабка Марья сидела некоторое время с платочком у глаз, потом ей стало немного полегче, и она улыбнулась:
– Приезжайте хоть все сразу, мы не только найдём где ночевать, но и бутылку сообразим назло всем.
Кому назло нужно было выпить, никто не понял, но такое категорическое определение понравилось всем старухам.
– А потом ещё и на вечёрку пойдём, – добавила Нюшка.
– Это точно, осталось только на вечёрку сбегать, – согласилась Аришка.
Бабка Марья поднялась со скамейки:
– Пойду, надо же собираться.
Машина с домашними вещами была загружена, на другую подняли ящики с живностью. Овцы и кролики, которых удалось поймать сидели тихо, только поросята изредка похрюкивали, да куры иногда квохтали.
– Много кролей осталось? – спросила бабка деда Никиту.
– Кто их считал? Остались и остались, что мне за ними в норы ползать? – дед никогда толком не отвечал, только злился на любые обращения. – Вон ещё голуби на посиделки устроились, – старик махнул рукой на хлев.
На крыше рядком устроились десятка два голубей. Не ахти какие, но домашние. Когда-то, уже и не вспомнить, пару голубей привёз из города сын Макарка, кто ему дал – неведомо. Дед долго бурчал, грозил открутить им головы, но угрозу свою не свершил. Макар сделал голубятню, и стали размножаться сизари. Толку с них не было ни какого, только крыши гадить, но привыкли. Живут себе, плодятся и ладно. Как-то к соседям приезжал внук, большой любитель голубей, так он пытался погонять их, чтобы они полетали, порадовали хозяина. Дед сидел на бревне у палисадника и смотрел, чем это голуби его порадуют. А они совсем неблагодарные перелетели с одного хлева на другой, потом на дом, а когда знаток стал им совсем досаждать, сорвались и полетели на сушилку, там спокойней и зерном можно побаловаться.
– А зачем вы их держите? – спросил обескураженный парнишка у Никиты.
– Никто их и не держит, живут себе и живут. Вроде бы так и надо.
Теперь голуби сидели и потихоньку ворковали, особо не беспокоясь тем, что происходило внизу. Слёзы опять подступили к глазам бабки Марьи, вот она сейчас покинет это место, а птицы останутся и будут здесь жить самостоятельно, да ещё кролики по утрам вылезут из нор пощипать траву в огороде. Теперь им воля здесь будет.
Многие в деревне пытались разводить кроликов, только занятие это оказалось непростое. Капризные оказались они, гибли без всяких видимых причин. Кроликов привёз тоже Макар. Пару больших и спокойных зверьков дед Никита определил в хлев. Самка оказалась супоросная и, вскоре под полом в хлеву появились норы, где кролики стали очень быстро плодиться. Никто за ними особо не ухаживал, просто кормили, да воды давали, а потом зверьки прорыли ходы под стеной и сами кормились на улице. Бабка крольчатину совсем не ела, не могла, а дед иногда забивал на мясо кролика, тем более, что их расплодилось столько, что хозяин и не знал сколько их у него. Шкурки высушивал, а потом на базаре сбывали на шапки при случае, когда поросят возили продавать. Да Макар с Тимофеем иногда брали мяса домой, да и то с руганью, не хотели возиться.  Надо все загородки распахнуть, пусть себе они живут сколько смогут, хоть кто-то живой останется.
Скотина водилась в этом дворе. И коровы молока давали не хуже, чем у других, овцы водились, поросят свиноматка приносила по десятку и больше, правда не всегда удавалось выходить всех, но это другое дело. А поросята – это подспорье деньгами. А где денег взять, пенсия колхозная у кого восемь рублей, у кого двенадцать, уж если рублей сорок, так это уже богач. Посмеиваются в городе, мол, зачем вам деньги, продукты-то свои, а ты попробуй вырасти эти продукты, да выкорми, небось, смеяться перестанешь. Да и то сказать,  вот в последнее время жили, были продукты свои, а куда их девать? Молока много не сохранишь, хоть и сметану, да и масло, хорошо если дети на выходные появятся, вот тогда и рассуёшь им в сумки, освободишь место, чтобы опять собирать. Продавать некому, у всех своё имеется, а в город не навозишься, не ближний свет.  Если кабана забивать или бычка приедут дети, стараешься им мяса побольше выделить. А то к весне заветрится оно и почернеет, а сало пожелтеет, правда в городе приспособились сало коптить хоть и пожелтевшее. И мягче становится, и хранится получше. Продукты продуктами, а одеваться надо, да и мало ли зачем нужны деньги.
Бабка Марья сидела у колодца посреди двора. Ей казалось, что всё, происходящее здесь, происходит не с ней вот сейчас встанет  и всё будет, как прежде. Опять пойдёт на скотный двор доить корову, да кормить кур. А там петух злой, всё норовит клюнуть. Никогда такого не было, первый раз, будто в отместку.
– Мам, ну где ты там? – крикнул Тимофей.
Бабка вздрогнула от неожиданности, но поднялась и пошла к калитке. Мужики сидели на сутунке и курили, посмеиваясь. Все машины стояли нагруженные, готовые в дорогу. Бабка Марья совсем растерялась, руки затряслись, ноги ослабли. она прислонилась к палисаднику, к веткам черёмухи, с ещё недозревшими крупными ягодами. Поднесла ветку к лицу, вздохнула черёмухового запаха и прошептала
– Вот и всё.
– Батя, а где драньё окна заколотить? –  спросил Тимофей.
– Нет! Нет! Не  надо заколачивать! – крикнула бабка Марья, – не надо, – уже тихо повторила она. – Пусть так стоит, чего уж?   Так он живой. Пусть так.
– Ладно мам, ты с кем поедешь? – спросил сын, может со мной?
– Нет, я с молодым парнишкой, – сказала бабка, ей не хотелось вести беседы в дороге.
– Я с тобой поеду, – сказал отец.
– Ты посмотри, всё взяли, – попросила она сына, – я дом пока закрою.
Хозяйка вошла в дом, поклонилась в угол, где у неё были иконы, прошептала молитву и перекрестилась. Потом прошла в комнату, окинула взглядом стены и присела на скамейку.  Посидела с минуту и сказала:
– Храни, тебя, Господи.
Она повесила замок, ключ положила сверху над дверью, где всегда он лежал, и пошла прочь.
– Ну, присядем перед дорогой, – сказал Степаныч. Все примостились, кто где смог, а потом встали и пошли по машинам. 
Бабка Марья села в последнюю машину к Васюку:
– Ну, вези меня, сынок, к лёгкой жизни, – сказала она и отвернулась к окну.
– Отвезу, чего ж не отвезти, – сказал Васюк и запустил двигатель.
Машины друг за дружкой медленно тронулись. Васюк нажал на сигнал, его подхватили другие. С крыши сорвались голуби и стали кружить над машинами. У домов сидели и стояли те, кто ещё остался, кому ещё предстояло покинуть приговорённую деревню. Кто-то решил, что она не перспективная, тем самым приговорил к смерти. Молодёжь уже давно разъехалась, теперь дошла очередь и до пенсионеров, кто ещё дожил до этих дней. Кто-то встал и махнул рукой, другие опустили голову, чтобы не смотреть или скрыть слёзы.
Голуби  провожали колонну до середины деревни, а потом повернули в прогон и полетели к зернохранилищу, тоже меняли место жительства.