Возмездье стратега или в когтях у ведьмы. 40 глава

                40   

     Пифодор был вынужден позаботиться о своей безопасности. Он воспользовался правом иметь охрану. Численность ее в мирное время по закону не должна была превышать двдцати человек. Большая численность допускалась лишь с особого разрешения Народного Собрания. Такая предосторожность была вызвана опасением, что стратег может использовать личную охрану для захвата власти в государстве, что случалось в древнегреческих полисах. Пифодора вполне устраивало то, что стражу составляли лишь двадцать человек и даже то, что состояла она из эфебов, а не из лучших коринфских воинов, которые сопровождали его на войне. В мирное время последние не привлекались к выполнению этой обязанности, чтобы не отрывать их от привычных дел, приносящих им доход. Впрочем, охраняющие теперь Пифодора молодые люди были все крепкие, хорошо обученные воины второго года службы.
     Пифодор составил из них две группы, предоставив им возможность выполнять караульные обязанности и отдыхать попеременно.
     Всюду теперь он появлялся в окружении этих юношей, которые преисполненные необычайной гордости красовались с молодецкой статью рядом со стратегом.
     Меры, предпринимаемые для охраны Пентакиона, никого не удивляли, поскольку о покушении на него быстро стало известно всем коринфянам. О том, что совершено оно нанятыми Евкратисом разбойниками, Пифодор никому не говорил, поскольку не имел возможности доказать это и потому, что оставался верен привычке стратега скрывать от неприятеля свою осведомленность о его замыслах. Тот же был крайне огорчен, раздосадован и тем, что покушение не удалось и тем, что упустил возможность сделать новую попытку убить Пентакиона, который стал теперь недосягаем для наемных убийц. Поэтому Евкратис решился осуществить то, на что возлагал последние надежды в своих стараниях устранить сильного соперника. Бывшему стратегу, а сейчас Первому архонту давно пришла в голову эта идея, но он все откладывал ее осуществление, припасая на самый крайний случай, когда не будет никаких других, более действенных средств. Он в самом деле мало верил в возможность устранить Пентакиона подобным способом. Однако не использовал его пока преимущественно по другой причине – просто слишком страшился всего, что связано с темными потусторонними силами. Он никак не ожидал, что именно таким путем добьется желаемого.
     В это время Стратон снова стал требовать у Пифодора деньги, причем сразу четыре таланта. «Долги надо отдавать. Понимаешь? Иначе разве стал бы я просить», – говорил он. Пифодор не собирался давать ему столько денег, но, стараясь выиграть время, обещал дать, однако позже, уверяя, что сейчас не имеет и таланта. Стратон недолго поддавался на такую уловку и вскоре снова стал грозить судом, неминуемо влекущим за собой смертную казнь.
     Однажды Пифодор сидел у себя дома, встревоженный, удрученный, раздумывая как выйти из положения. Вдруг к нему прибежал с вытаращенными от ужаса глазами привратник Суфлин, седовласый, смуглый раб-нумидиец.
     – Владыка! Владыка! Пропали мы! Пропали! Конец нам! – кричал он.
     – Что такое? Что? Что случилось?! – спросил удивленно Пифодор, невольно поддаваясь волнению.
     – Там! Там! – только и смог выговорить Суфлин. Рука его указывала на выход, ведущий из внутреннего дворика дома на улицу.
     – Что там?! Да говори же! – приказал Пифодор, раздражаясь от невозможности услышать от привратника вразумительного объяснения причины его сильного испуга. Обезумевший от страха старик снова произнес лишь:
     – Пропали мы! Пропали, владыка!
     Пифодор с досадой махнул на него рукой, встал со стула и поспешил к выходу, по пути велев слуге принести ему туда меч, шлем и щит. Надевать кирасу и другие латы, считал, времени уже нет. Он не сомневался, что к дому подступили наемники Евкратиса.
     – Зови эфебов! И тех, что спят, тоже! Быстро! – кинул на ходу привратнику.   
     – Они все там уже, владыка! – откликнулся тот, шедший за ним.
     Через открытую дверь, к которой приближался, Пифодор увидел трех, стоящих на улице эфебов. Хотя те были в полном вооружении и явно сильно чем-то встревожены, видом своим мало напоминали людей, которым предстояло вступить в смертный бой. Взгляд Пифодора, опытного воина, это сразу отметил.
      И действительно, едва он вышел на улицу, как тут же убедился в отсутствии врагов. Здесь увидел стоящих у входа остальных своих молодых охранников, проявивших похвальную бдительность, некоторых из своих слуг и двоих рабов из противоположного соседнего дома. Пифодор посмотрел в один конец улицы, потом в другой, желая понять, что так сильно напугало привратника. Но ничего подозрительного не заметил: между двумя рядами двухэтажных белых домов под черепичными крышами увидел редкие далекие фигурки людей, неспешно идущих по мостовой и ничуть не напоминающих разбойников. Пифодор удивленно поглядел на стоявших рядом. Вид у всех был встревоженный, удрученный. Он хотел спросить, что случилось, но не стал, полагая, что и так все сейчас узнает из слов разговаривающих здесь людей. Его водонос – коренастый, мускулистый раб-галат, с соломенными волосами, оттенявшими южный загар красивого мужественного лица, сказал:
     – Сколько вреда уже они причинили людям! И почему не побьют их камнями? Хотя бы кого-нибудь. Трусливый народ здесь живет все же.
     – Трусливый?! А сам-то ты какой? Смелый что ли! Ой-ой, храбрый галат! Да вся смелость твоя на языке только. А как до дела дойдет, так ты – в кусты сразу! Что, я не знаю тебя что ли? –  рассмеялась соседская рабыня, маленькая, сухощавая женщина с очень большими, жилистыми по-мужски руками, рыжеватыми с проседью волосами на голове, старушечьим лицом, но удивительно молодой нежно-белой кожей, видной там, где ее не скрывал мятый испачканный хитон, под тканью которого выпирали полноватые, тоже отнюдь не старческие груди.
    «Уж не бунт ли затевается рабский? Так вот в чем дело!» – подумал Пифодор, но подозрения его рассеяли следующие услышанные слова. Соседская рабыня продолжала:
     – Вообще-то я сама удивляюсь почему их не побивают камнями здесь, как в других городах порой… И вправду, боятся что ли коринфяне? Хотя чего их бояться-то? Не такие они страшные, не такие всемогущие, как многим кажется. А то, что получается у них, так то не их заслуга, а случая – и без них получилось бы: просто совпадения. Сами же они ни чего не могут. Веренее, могут не больше, чем мы с вами.
     – Это они-то не могут?! – воскликнул один из эфебов. – Еще как могут. – Еще как могут! Могут даже луну с неба сбросить, солнце вспять поворотить! А человека в какое-нибудь животное или в букашку превратить, или в камень – так это для них, вообще раз плюнуть. Разве ты не знаешь, что о них говорят?!
     – Вот именно, что говорят – рассмеялась опять соседская рабыня. – Все их искусство – ложь! Оно держится только на слухах. Правда ведь, какие только слухи не ходят о них! Эти гадюки сами же их создают: творят свои мерзкие обряды, стараются, чтоб как можно страшнее было, таинственней – знают, что это страх на людей нагоняет. Люди и думают, что они, и вправду, колдуют, творят сверхестественное – у страха глаза велики. Молва же разносит все, ужасно преувеличивая. Ведьмам это очень на руку.
     Предположив, что собравшихся здесь людей взволновали какие-то новые слухи о проделках колдуний, Пифодор хотел задать вопрос, который мог подтвердить верность предположения, но раньше заговорил только что подошедший хозяин дома, соседнего с противоположным, Минокл, мужчина лет сорока, низенький, толстенький, с миловидным пухленьким тщательно выбритым личиком и очень высоким лбом, под блестящей лысиной, которую окружали редкие светлые кудри. Он был по-домашнему в одном небрежно переброшенном через плечо и обмотанном вокруг тела синем гиматии.
     – Да, беда, беда какая! – сокрушенно покачав головой, произнес Минокл. Твари подлые! Вот ведь что делают. Сколько честных, добрых людей они уже извели своим проклятым колдовством! Интересно, чьих рук это дело. Какая из них наметила здесь себе жертву? Сейчас этой погони много у нас развелось. Кто из них?
     Минокл тревожно и неприязненно глядел на притолоку двери пифодорова дома. Наш герой тоже посмотрел туда и оцепенел. К верхней перекладине косяка была прикреплена отрезанная полусгнившая кисть человеческой руки. Пугающе-отвратительно светлели серые костяшки местами обнажившихся фаланг, проглядывая между грязно-коричневыми кусочками гнилого мяса и полуистлевшими лоскутами еще сохранившейся местами кожи, безжизненно-сероватого оттенка.
     «Так вот отчего такой запах, – понял Пифодор, который, едва подойдя сюда, почувствовал вонь чего-то гнилого. – Кто это сделал?!» Нашего героя тоже ужаснул этот зловещий знак, представший ему в таком устрашающе-отвратительном виде. Он ужаснул его даже больше, чем других, поскольку не приходилось сомневаться, что адресован он скорей всего именно хозяину дома.
     Пифодор приказал немедленно снять и выбросить этот атрибут черной магии, а сам поспешил принести жертвы богам, надеясь на их защиту от нее.
     Однако через два дня снова на том же месте был обнаружен кусок полусгнившего человеческого мяса. Пифодор выбранил привратника за плохую бдительность, но по его виду догадался, что угроза порки для Суфлина ничто в сравнении со страхом перед ведьмой. Поэтому обратился к начальнику своей стражи:
      – Вот что, Смикрин, теперь тоже будете стоять у входа. Нумидиец  на ночь запирает дверь и ложится под ней. Как все привратники. И спит как убитый. И знать не знает, что снаружи происходит. Но теперь вы стойте там. Мне не важно, как вы менять друг друга будете, но чтоб смотрели в оба. Как на войне. Понял?!
     – Конечно, владыка. Не сомневайся, – заверил Смикрин, но голос его дрогнул, а глаза виновато-испуганно забегали. Казалось, он тоже находится под сильным впечатлением от молвы об ужасающих чудесах черной магии. Так в действительности и было. Кроме того, остальные эфебы-телохранители стратега не меньше оказались подвержены этому суеверному страху. Неудивительно, что через четыре дня над входом дома вновь появилось то устрашающее средство, каким колдуньи обычно стремились психически подавить свою жертву, выполняя чей-либо заказ навести на человека порчу. Нужно признать, что довольно часто оно помогало в той или иной мере успешно справиться с этим подлым заданием: впечатлительные, внушаемые или просто боязливые люди, подвергшись такой обработке, были вынуждены переживать и в конце концов часто заболевали. Даже если здоровье человека выдерживало, то удрученный вид его уже позволял колдунье утверждать перед заказчиком, что она смогла навести порчу.
     Оправдываясь перед стратегом, Смикрин говорил:
     – Разве ты не знаешь, владыка, что от этих тварей уберечься невозможно. Никакие стражи, никакие двери, никакие запоры не смогут остановить их. Ведь они легко умеют усыпить любого, даже самого бдительного стража. Могут превратиться в какую угодно зверушку или букашку.
     – Это чушь! Чушь, клянусь Артемидой. Только тот, в ком нет достаточно веры в богов, верит в такую ерунду! – возмутился Пифодор, хотя сам все же немного побаивался черной магии. – Если еще раз проморгаете, пеняй на себя – ты ответишь! Понял?! – предупредил он Смикрина. Затем велел привратнику разбудить его среди ночи, намереваясь проверить как караульные несут службу.
     Неожиданно Суфлин сообщил, что сын рабыни из дома напротив, знает кто преподносит стратегу такие неприятные сюрпризы. Пифодор велел сейчас же привести его.
     Вихрастый, худой, но крепкий мальчуган в рабской хламиде, смело глядя на стратега живыми и внимательными черными глазами, произнес:
     – Я видел кто это делает – ведьма. Я за ней до самого ее дома шел. Она не заметила меня – я за углами прятался.
     – А показать сможешь? – Пифодор кинул ему монетку. Тот ловко ее поймал и обрадовано, уверенно сказал:
     – Конечно, смогу! Хоть сейчас!
     Когда наш герой увидел дом, который показал ему соседский мальчик, то оторопел: он сразу узнал в нем жилище фессалийской колдуньи Кидиллы, чьими руками однажды едва не был садистски умервщлен.
     «Как?! Неужели она?! Неужели это она?! Как я мог забыть о ней?! А что удивляться?! Столько событий было после этого в моей жизни! Столько впечатлений. Жизнь моя так и била ключом. Одних войн только сколько было. Вот и забыл о ней… Так вот кто это делает! Так вот кого нанял против меня Евкратис! Евкратис? Ну конечно, он. Кто же еще? – подумал Пифодор и, идя обратно, размышлял: – Ну, значит, она не узнала меня. Иначе разве бы они так стали действовать против меня? Эти шарлатнские штучки уже не понадобились бы. О, у них бы тогда появилась реальная возможность расправиться со мной. Еще какая! Да, вот уж не думал, что когда-нибудь придется опять столкнуться с нею. Колдунья проклятая! Ох, и злодейка! Сволочь ужасная! Как только земля ее носит?! Как боги дозволяют жить ей, такой злодейке?!... Ну что ж, они дозволяют, зато я не дозволю! Не избежать ей возмездия! За все ответит – и за зверские убийства детей, и за поруганный прах усопших! Надо поскорей покончить с нею, пока она еще кого-нибудь жизни не лишила. Но как это сделать?!... Просто прийти и убить. Сегодня же ночью! Но кого же мне взять с собою? Некого. Все боятся. Значит, одному придется идти. Один пойду. Нет, одному нельзя. Никак нельзя. У нее же наверняка помощница есть, рабыня. Надо чтобы кто-то занялся ею, пока я займусь хозяйкой, Ну, а как с нею быть, с рабыней колдуньи? Не убивать же ее тоже? Она, конечно, соучастница злодеяний. Но вина не на ней, а на хозяйке: какая невольница такое добровольно делать будет? Спрячу ее на какое-то время у себя. А потом бежать на Родину помогу ей. Деньгами ее снабжу, на корабль посажу и отправлю. Но кого же мне все-таки взять с собою? Ведь взять надо, надо. Слуг у меня много, да взять некого. Ведь надо взять только такого, кому возможно тайну открыть мою. Ведь надо же сказать колдунье кто я, чтоб вспомнила меня. А он услышет, знать будет. Как бы не проболтался! Может, не напоминать колдунье о том, что было тогда, как она хотела расправиться со мной? Нет, надо. Обязательно надо. Любой преступник должен быть наказан по справедливости – с доказательством его вины. А я – свидетель! И я же – судья… Может, все же наказать ее законным образом?.. Нет, куда там. Я не знаю еще ни одного случая, чтобы у нас здесь, в Коринфе, судили бы как-то и как-то наказали хоть одну колдунью. Все слишком боятся их, боятся черной магии… Но кого же все-таки взять с собой?! Единственно кому бы мог я довериться, это Трофию. Но его все нет. Не ждать же когда он вернется из плавания. Эта тварь за это время, пока я жду, еще скольких детей может убить, скольких мертвецов успеет обезобразить!.. А что если Салгира взять? Кажется, он тоже внушает доверие. Конечно, не такое, как Трофий, но все же больше, чем остальные».
     Однако Салгир, рослый, богатырского сложения раб, едва услышал, что Пифодор собирается сегодня ночью идти убивать колдунью, пал к ногам его и стал умолять хозяина смилостивиться над ним – не губить его, оставить дома. Он знал о доброте Пентакиона, о том, что тот уже не одного раба отпустил на волю и жил надеждой тоже когда-нибудь быть освобожденным и вернуться наконец в свою родную Бактрию. Оказаться превращенным в камень или в какую-нибудь букашку отнюдь не входило в его планы.
     – Ладно, оставайся дома, – сказал Пифодор. – Но чтоб – ни кому о том, что я тебе говорил чейчас! Понял?! 
     Салгир понимающе, радостно закивал головою, тараща все еще испуганные большие черные под густыми бровями глаза, блестящие на широком скуластом лице.
     «И зачем я только сказал ему?! Ведь понимал же, что он не очень надежен, – с досадой думал Пифодор и решил: – Ну что ж, пойду один. Пусть их двое, может, даже еще больше, но разве я мало побеждал превосходящих числом противников, побеждал даже тогда, когда ничего не знал о них – сколько их, как готовы к бою? Главное начать, а там видно будет, как действовать».