Война

ВОЙНА
повесть

«В этих словах
нет ни доброты, ни злости.
Когда собаки молятся,
с неба падают кости…»
Сергей Шнуров, «Слова» 

1.

Я работаю сторожем в яхт-клубе. Это такое место, где люди хранят свои лодки, и даже корабли: разные, маленькие и большие, сложные и простые. Некоторые выглядят как настоящее чудо: изящные линии корпуса, порыв, устремленный в просторы моря. Стоят они тоже по-разному: от нескольких тысяч евро до миллиона. В общем, набор на любой цвет и вкус, только выбирай. Люди здесь тоже встречаются разные: худые и толстые, маленькие и большие, вредные и не очень. А я при этом разнообразии что-то вроде смотрителя. Иногда я себя ощущаю Петром с ключами от рая. А иногда – чертом с рогами и вилами, когда как. Все зависит от того, как я спал ночью. Часто я сплю плохо. Не помогает ни усталость, ни пьянство, ни долгие хождения между рядами лодок и кораблей. Я лежу часами на своем деревянном топчане и не сплю, не сплю, не сплю. Думаю о чем-то… Или просто смотрю в никуда. При этом происходят иногда презабавные вещи. Я проваливаюсь в полусон-полуявь и попадаю в безвременье. Времени здесь действительно не существует. Я только могу иногда глядеть на часы на тумбочке и замечать что уже… ага, полвторого. А в следующий раз – уже три или четыре часа. Стрелки передвигаются сами, без моего участия, легко и незаметно…
Я вспоминаю, как ждал окончания урока в школе. Там время существовало и было материальным, как бетонная глыба. Дольше всех тянулись последние двадцать минут. Создавалось впечатление, что они удлиняются и удлиняются, как будто чья-то рука тормозит эти долбаные стрелки. Но сейчас эта рука куда-то делась. Я просто лежу, смотрю, ощущаю. Иногда это похоже на кино или какой-то трансовый трип, только без грибов и прочих утомительных манипуляций. Волны ощущений захватывают внимание, и оно течет вместе с ними. Границы тела теряются, теряется ощущение себя, становится неважным и совершенно непонятным, кто это, где, почему и как. Иногда некоторые части тела вдруг пронзает неожиданная боль или сильное чувство, например, страх. От страха поднимается целый ворох мыслей, как стая мух, встревоженная неожиданным движением воздуха. Мысли скачут, толкаются, пытаются включить тело, заставить его что-то делать… Например, я думаю, что «о-е-ей, я, наверное, умираю»… «Надо с этим что-то делать… как-то себя спасать… а если… а может… ай! а-я-я-яй! о-е-ей!»… И так далее… Паника нарастает, превращаясь в могучую волну невыносимости. Это похоже на что-то угрожающее, которое стремительно приближается, вырастая на глазах. И нельзя от этого ни спрятаться, ни убежать, а оно летит и заполняет собой весь видимый горизонт. И, кажется, этого ужаса нельзя вынести ни минутой больше, надо что-то сделать, а что, непонятно. И мысли скачут, как спятившие блохи, вгрызаются в горло друг другу в попытках понять, объяснить, найти выход… А выхода все нет и нет… И эта правда пронзает глубже всего и ты думаешь: «Ну, все, ****ец». И машешь на все рукой, мысленно, конечно, поскольку руки твои лежат бессильно или даже совершают какие-то движения, но одно ты знаешь точно: они тебе сейчас не принадлежат. Они – сами по себе, а ты – тоже сам по себе, наедине со всей этой херней, свалившейся неизвестно откуда.
И невыносимость, дойдя до немыслимой точки, вдруг лопается, исчезая без следа. Ты не успеваешь даже сказать «ой», как тебя уносит дальше. Могучий поток неожиданностей смывает тебя прочь, и все летит, течет, накатывает, успокаивается, исчезает и появляется снова.
После каждой серии ты взглядываешь на часы и отмечаешь время. Ложишься на спину, складываешь руки на груди, потом вытягиваешь их вдоль тела, ищешь положение поудобней, хочешь замереть и исчезнуть. Думаешь: «Да пошло оно все: смерти, рождения, страхи эти… Да ебись оно все в жопу». И неожиданно проваливаешься в глубокий сон.
Утром я открываю глаза и щурюсь от солнечного света. За окном распевают птицы, начинается новый день. Я встаю, иду в туалет, умываюсь. Включаю чайник и завариваю кофе. Закуриваю, с удовольствием прихлебывая горячую черную жижу. Сижу, бездумно глядя в окно, на ветви дерева, стройные ряды кораблей, на небо. Потом что-то происходит: либо надо куда-то идти, либо еще что-то. День берет меня в свой оборот.
Я выхожу из вагончика и потягиваюсь. Навстречу мне выбегает Шарик. Шарик – это собака, если вы еще не поняли. Немецкая овчарка. «Странное имя для немецкой овчарки», - скажете вы и будете совершенно правы. А мне нравится называть его Шариком. Он смышленый и даже немного хитрый, но, вместе с тем, у него доброе сердце. Он хорошо разбирается в людях, получше многих. Знает, с кем и как себя вести. Любит одних и не обращает внимания на прочих, если, конечно, эти прочие ведут себя прилично и не пересекают границы дозволенного. В этом случае Шарик может и нарычать. Лаять попусту он не любит, предпочитая предупреждать рыком о грядущих последствиях. Как правило, в прямое противоборство с ним вступать не спешат, и потому он выходит победителем из всех сомнительных стычек. Благодаря усилиям Шарика, бродяги предпочитают вообще сюда не заходить, дабы не встречаться с его зубами. Всех хозяев лодок и кораблей Шарик знает, и относится к ним как владелец поместья к многочисленным посетителям: «Выгнать нельзя, но и сказать, что я рад вашему приходу было бы сильным преувеличением». Он с достоинством принимает приветствия, лишь иногда выражая радость движением хвоста.
С некоторыми, однако, у Шарика сложились настоящие отношения. Например, с Лешей, владельцем катера «Марина». Лешино судно представляет собой небольшой корабль, человек на 12, с каютой, палубой и дизельным движком. Это все, что у него осталось от былой жизни на широкую ногу: этот катер, да квартира на Крестовском острове. Видимо, узкий ручеек доходов продолжал потихоньку капать из неизвестного мне источника, позволяя Леше бездельничать, пить пиво и виски, возиться со своей «Мариной», то подкрашивая, то подделывая что-то, а по весне, в последних числах мая, уходить по Неве вверх на Ладогу и бродить там все лето, до конца сентября.
Я приветствую Шарика, глажу его и чешу за ухом и наполняю его миску едой. Шарик ест то же, что я: суп с кусками хлеба, кашу или, что еще бог пошлет. Хороший пес, настоящий человек, в отличие от большинства людей.
Да, людей я не люблю, это правда. Не знаю, как вам, а мне это кажется вполне естественным. По моим ощущениям все, кто заявляет о своей любви к людям, являются либо мошенниками, либо придурками, которые не соображают, что делают. Я с детства стараюсь держаться ото всех подальше, одновременно не слишком удаляясь, чтобы иметь возможность черпать выгоды из кратковременного сотрудничества.
Помню, в детстве я мечтал о славе. Я часами мог думать о том, что наступит время, я стану взрослым и знаменитым. Чем именно я себя прославлю, я определенно не знал, поскольку все мое внимания занимал сам факт знаменитости. Я давал интервью, ездил в шикарной машине, окруженный восторженными лицами и красивыми женщинами. Я был среди людей и, в то же время, бесконечно далеко от них. Я мог на них насрать со смеющимся лицом, причем, сделать это так, что никто бы ничего не понял. Но, главное, я при этом оставался недостижимым ни для их ненависти, ни для их любви. Я мог брать, что хотел и так, как хотелось мне, оставаясь при этом абсолютно невредимым.
Целыми днями я валялся в траве, если было лето, или на диване, если была зима, и предавался сладким грезам. Грезы время от времени прерывались вмешательством. Например, приходили родители и заявляли на меня свои права. Они задавали дурацкие вопросы про уроки, школу и прочую лабуду. Впрочем, мне всегда удавалось оставить их в дураках. Я был, что называется, «хорошим мальчиком». Конечно, я пил с друзьями портвейн, целовался с девчонками, прогуливал уроки, курил, дрался и играл на деньги в азартные игры. Но родители об этом не знали. Видимо, образ «хорошего мальчика» приклеился ко мне крепко. Они так хотели меня видеть таким, что с легкостью верили любому моему вранью. Они думали, что контролируют каждый мой шаг, каждый вдох и выдох. Они лазили по моим вещам, копались в моем столе, обнюхивали каждый раз, когда я возвращался вечером домой на предмет обнаружения запаха алкоголя или сигарет, но я был для них недостижим. Я все время делал вид, а они на это велись. Иногда мне их было даже жалко, как может быть жалко инвалида, вынужденного передвигаться с помощью костылей. Впрочем, основным моим чувством по отношению к ним было равнодушие. Я просто старался держаться от них подальше, а также от всего, что было для них важным или существенным. Я делал это по одной причине: все это нестерпимо воняло. Казалось, все, чем они дорожат, источает ядовитую вонь, от которой перехватывает дыхание и хочется выскочить на улицу и вдохнуть свежий воздух.
С малых лет я мечтал о своем «доме». Однажды, когда мне было около трех, я сидел на крылечке дома, куда меня посадила бабушка, и смотрел на улицу. Я сидел там каждый божий день. На дворе стояло лето, улица пахла травой, цветами, грязью и прочими чудесными запахами. Бабушка возилась в комнатах, что-то прибирая или готовя еду, а я, как «хороший мальчик», время от времени кричал в открытое окно, не сходя с места: «Баба, я здесь!». Эти регулярные крики также входили в мои обязанности по заботе о здоровье и благополучии любимой бабушки, которая должна была знать, что со мной все в порядке, не выглядывая на улицу.
Я сидел, смотрел во все глаза, время от времени выкрикивал положенные сообщения, а сам тем временем мечтал только об одном: вскочить и побежать по улице прочь, подальше от этого дома, от бабушки с ее ненавистными правилами, туда, где играют мальчишки, где кипит настоящая жизнь. И однажды я не вытерпел. Мимо как раз пробегала очередная компания ребят из ближайших домов, и они позвали меня с собой, как всегда. Только на этот раз я не остался сидеть, а вскочил и побежал вместе с ними. Это было что-то! Сейчас я уже не могу вспомнить в точности, что я переживал в эти минуты, но мне кажется, это был ни с чем не сравнимый восторг, чувство неожиданной свободы, от которой кружилась голова, а тело летело так, словно у меня выросли крылья за спиной.
Наверное, я был самым маленьким в этой компании, которая состояла из ребят постарше: 5-7 лет. Но я бежал за ними изо всех сил, стараясь не отставать. Этот день до сих пор мне кажется самым главным в моей жизни: день, когда я наконец-то родился. И, хотя мой день рождения по паспорту зимой, на самом-то деле я знаю, что родился летом.
Мы добежали до огромной лужи, которая в те годы казалась мне озером, и я стал с замиранием сердца наблюдать, как «большие» ребята подгоняют длинными палками к берегу плот, а потом катаются на нем по пруду. Плот представлял собой несколько слоев досок, сколоченных между собой и положенных друг на дружку. Ребята плавали, отталкиваясь от дна длинными шестами. Это было захватывающее зрелище…
Потом мы ползали в траве, вероятно, началась «войнушка». Я ползал вместе со всеми, то прячась, то с криками выскакивая наружу и бросая воображаемые «гранаты».
Потом действо переместилось на задворки одного из соседних домов. Там повсюду валялись кучки строительного мусора, из которого ребята принялись сооружать то ли крепость, то ли еще что-то. Эта игра вызвала у меня столько чувств, что даже сейчас, вспоминая об этом, я ощущаю дрожь во всем теле. Не в том смысле, что я сейчас трясусь или подпрыгиваю, а в том, что я слышу эту дрожь неописуемого восторга, которую испытывал тот маленький мальчик, маленький я. Сама идея, что вот, прямо сейчас, я могу построить свой «дом», вызывала во мне эту самую дрожь восторга. И я принялся за дело. Натаскал обломков кирпичей и начал выкладывать из них стенку, примыкающую к задней стене настоящего дома, за которым мы играли.
Я так увлекся этим занятием, что не заметил, когда шум и возгласы мальчишек неожиданно стихли, и вся их игра замерла, словно кто-то нажал кнопку «стоп» на проигрывателе. Это появились мои родители, которые разыскивали меня уже несколько часов. Я продолжал трудиться, не обращая внимания ни на что. Но моему труду не было суждено закончиться тогда, в тот далекий день. Сила родительской власти извлекла меня из волшебного мира игры, оторвала от строительства «дома» и стремительно переместила домой, где, по всей видимости, меня крепко наказали. Странно, что я совершенно не помню того, что было дальше, когда меня забрали домой. Я помню только момент, когда я встал с крылечка и побежал… Когда играл на «озере», прятался в траве и строил «дом». Может быть, наказание было таким страшным, что я не смог его ни запомнить, ни позабыть. Оно осталось где-то глубоко во мне, как незаметное предупреждение, как страшная тайна, как заклятие, которое я не могу преступить именно потому, что ничего о нем не знаю… Что же… Может быть. Скорее всего, так оно и есть. Но это меня, если честно, совсем не волнует и даже не огорчает. А вот что меня радует – это отважный порыв маленького мальчика, который встал и пошел, не в силах противиться зову сердца. Даже теперь, когда я вспоминаю об этом, не могу удержаться от улыбки.

2.

Солнце поднялось уже высоко, я покормил Шарика, закончил свой «утренний» обход и с облегчением возвращался к своему домику, когда вдруг меня окликнули. Я обернулся и увидел Лешу.
«О, привет!» - сказал я и непроизвольно улыбнулся.
«Привет, привет», - улыбаясь, ответил Леша и помахал мне рукой. Он, как всегда, возился возле своей «Марины», подкрашивая и подшпаклевывая что-то, готовясь к очередному сезону. Я подошел ближе.
«Ну, как оно, твое ничего?» - спросил я Лешу.
«Мое ничего, оно ничего, даже вполне», - ответил он, улыбаясь еще шире.
«Готовишься к отплытию?»
«Ну, до отплытия еще далеко. Так… подделываю кое-что. Корабль порядок любит», - и Леша любовно погладил бок «Марины».
«Много тебе еще сегодня?» - спросил я, переводя разговор в конструктивное русло.
«Да вот, еще с полчаса повожусь, и можно устроить перерыв на обед».
«Надо бы спрыснуть это дело, а?» - вопросительно сказал я – «Ну, чтобы лучше по морю ходилось, правильно я понимаю?»
«Конечно, правильно», - расплылся в улыбке Леша – «Твое понимание, Коля, как всегда, точно, глубоко и верно, почти как марксистко-ленинское учение, только лучше».
«Ну, тогда я пошел, а ты ко мне заглядывай через полчаса… Или лучше мне к тебе?»
«Давай лучше здесь, на «Марине». Все-таки – корабль готовится к плаванию… Волнуется, ну, ты понимаешь. Да и простору здесь больше, легче дышится…»
«Ну, хорошо», - подвел итог я, - «Тогда я схожу, Шарика посмотрю, гляну, что там и как, и обратно, лады?»
«Конечно, лады», - обрадовался Леша, и я отправился дальше.
Небо было ярко-синее, такое, какое бывает только весной. По нему бежали редкие пушистые облачка, словно растрепанные челочки… И в воздухе чувствовался запах приближающегося лета… Запах свободы, приключений, неожиданностей и чуда. Воистину, лето – это маленькая жизнь, красочная и сочная, как спелый плод.
Я дошел до своей каморки, приласкал Шарика, немного подумал и отстегнул его от цепи. Зашел внутрь, перебрал бумаги на столе, помыл посуду, заправил кровать и вышел на улицу, заперев за собой дверь. На двери красовалась надпись крупными буквами: «ТЕЛЕФОН ДЛЯ СПРАВОК 8921…33». Это было мое личное изобретение, сделанное с целью все той же любимой свободы: теперь я со спокойной душой мог бродить по территории клуба, сидеть с Лешей у «Марины» или просто курить на берегу, бездумно уставившись в воду.
Шарика я решил взять с собой, чему он, конечно же, был чрезвычайно рад.
Леша был на своем месте: подкрашивал борт. Я подошел, присел на перевернутое ведро и закурил. Шарик, покрутившись немного вокруг, куда-то убежал, а я сидел себе и смотрел, покуривая, на Лешу, на его аккуратные движения, и видел, как синяя линия на белой поверхности борта становится четкой, яркой, сияющей. От этого вся «Марина» словно рождалась заново и становилась похожей то ли на невесту, ждущую отправления свадебного поезда, то ли на юную Ассоль, стоящую на берегу в ожидании Алых Парусов. В общем, во всем этом было и обещание, и свежий порыв, и предвкушение праздника.
Я смаковал все это многовкусие, затягиваясь сигаретой, и ждал, пока Леша вымоет руки и пригласит меня жестом наверх, в рубку.
В рубке мы сели за маленький столик капитана, Леша нарезал дольками лимон, сыр и сырокопченую колбасу – такими тоненькими, почти прозрачными ломтиками, - меня каждый раз удивляла его способность резать колбасу так изящно. Он утверждал, что от толщины ломтика зависит его вкус. Наверное, так и есть. Я не проверял, поскольку сырокопченую колбасу ел только с Лешей. Впрочем, раньше, много лет назад, я ее, конечно, тоже ел, но сравнить тот давний вкус с нынешним не было никакой возможности, и потому мне было легко верить Леше и наслаждаться результатами его виртуозной нарезки. Он достал бутылку виски, открыл, разлил виски по толстостенным стеклянным стопочкам и поднял свою почти на уровень глаз.
«Давай, Коля, выпьем», - не торопясь произнес он, - «за лето. За эту удивительную возможность ходить по морю, дышать влажным ветром, загорать голышом, купаться, ощущать приятное упругое тепло встречного воздуха, когда идешь полным ходом…»
Он на минуту замолчал, словно смакуя нарисованную картину… Немного помедлил, потом решительно двинул стаканчиком в мою сторону и сказал: «Давай».
Мы чокнулись, выпили и закусили лимоном… Какое-то время мы сидели, посасывая лимон, переваривая Лешин тост, приветствуя лето и все, что оно с собой несет.
Потом Леша встряхнулся, весело поглядел на меня и сказал свою дежурную фразу: «Ну, что, друг мой, между первой и второй перерывчик небольшой?». Я с готовностью кивнул и подвинул свой стаканчик поближе, чтобы Леше было удобнее наливать.
«А теперь», - продолжал он, когда виски было налито, а стаканчики были подняты вновь, - «ты скажи, Коля. С тебя тост».
Я задумался, что же мне сказать? «За все хорошее» пить как-то не хотелось, вроде, рановато, это были слова, которые не соответствовали моменту. Сейчас все было такое свежее, такое НАСТОЯЩЕЕ… Многообещающее… Искреннее… Еще не было усталости, которая наступает гораздо позже, и потому хотелось сказать что-то соответствующее. Я выждал паузу, позволяя словам самим возникнуть из ниоткуда, а потом, неожиданно для себя молвил: «Леша, давай выпьем за встречи».
«Встречи?» - переспросил он, - «В каком смысле?»
«Ну, просто за встречи. Пускай их будет много в это лето: разных, неожиданных и долгожданных, радостных и грустных, любых. Встреча – это всегда интересно, это…» - я замолчал, подыскивая нужные слова, - «это как весна, - когда встреч долго нет, человек замерзает, становится хрупким и холодным, как лед на луже. И все цвета из жизни исчезают, остаются только белый, черный и серый, отдающий голубизной».
«Ну, голубизна нам ни к чему», - рассмеялся Леша.
«Вот и я говорю», - с готовностью присоединился я, - «Нам подавай желтое, красное, зеленое, рыжее и огненно-алое…» Леша заулыбался, любуясь представшей перед его взором разноцветной палитрой, и с готовностью двинул стаканчик навстречу моему: «Давай, Коля, за встречи!». Мы чокнулись, выпили, закусили, и я с удовольствием закурил.
«А у тебя когда была последняя встреча?» - вдруг спросил Леша, с хитрым прищуром глядя на меня.
«Даже не знаю… Погоди, дай вспомнить… А!» - вспомнил я, - «Этой весной, вернее, в конце зимы, в последних числах февраля. Я тогда начал ходить в литературное кафе при книжном, ну, ты знаешь, в центре, недалеко от Гостинки… Мне нравилось туда захаживать, пить кофе, слушать разговоры, иногда участвовать в каком-нибудь литературном событии: встрече с автором, чтении стихов… Вот, помню, стоял серый февральский денек, на улице было холодно и сыро, я добрался до кафе, взял себе кофе и пристроился за столиком в уголке. Сидел, потягивал свой эспрессо, глазел на прибывающую публику. Как оказалось впоследствии, я попал на презентацию книги очередного мастера слова. Кафе быстро наполнялось, скоро все столики были заняты, за исключением моего. Кстати, я много раз замечал, что за мой столик обычно не садятся, словно он исчезает в пространстве, как только за него сажусь я».
«Чудеса, да и только!» - подыграл мне Леша.
«Нет, я серьезно. Ну, да это неважно. В общем, сижу я себе, кофе уже выпил, поглядываю вокруг и жду, что будет дальше, как вдруг…»
«Вот-вот», - перебил меня Леша, - «Всегда это волшебное «вдруг»».
«Ну, да, а что? Действительно: вдруг вошла она. В смысле, когда она вошла, я, конечно, не думал ничего, а просто обнаружил, что перед моим столиком стоит девушка и спрашивает у меня, можно ли присесть? Конечно, можно, - отвечаю я. Она садится, кладет сумку на соседний стул, что-то заказывает, откидывает назад волосы… А я сижу, довольный такой, любуюсь».
«Ну, и что дальше было?» - не вытерпел Леша.
«Да ничего. Посидели и разошлись».
«Как? И ты даже с ней не познакомился?»
«Ну, почему же. Познакомился. Поговорили немного. О литературе, о жизни… Но, ты знаешь… все эти разговоры, вопросы-ответы… они как-то мимо проскакивали. И мне, если честно, это нравилось. Мне нравилось сидеть, что-то спрашивать, отвечать и чувствовать, как это все проскакивает мимо. Это было приятно. Необременительно, изящно и легко. Наверное, дело было в том, что нам ничего не нужно было друг от друга. Мы ничего не ждали, ни на что не надеялись, ничего не хотели… А то бывает – не успеешь человека встретить, уже что-то от него хочешь или даже требуешь… А он (или она) не хочет тебе это давать. Или – не может. А ты продолжаешь ждать, ходишь вокруг с недовольным или печальным видом… И отравляешь существование, как себе, так и этому человеку. Ну почему, Леша, почему почти всегда происходит так? Почему не всегда бывает легко и безразлично? Бездумно и просто? А обязательно нужно что-то навесить, чтобы потом самому же и мучиться?».
«Не знаю, брат…» - задумчиво ответил Леша, глядя в точку между пепельницей и блюдцем с лимоном, - «Наверное, так уж мы, люди, устроены. Да и какая, в сущности, разница?»
«То есть?» - не понял я.
«Какая, в сущности, разница, ждешь ты что-то или ничего не ждешь? Все равно это возникает само по себе, тебя ни о чем не спрашивая. Ты можешь, конечно, делать вид», - тут Леша принял театральную позу и сделал выразительный жест рукой, - «Ты можешь делать вид, что ничего не ждешь, что ты такой… Спонтанный… Как будто это имеет хоть какое-то значение… Мне кажется, все эти потуги «быть таким-то или совсем другим» заметны только тебе самому. Ну, может быть еще паре-тройке людей, которые в данный момент тобой интересуются. А так…» - Леша протянул руку, взял бутылку и наполнил стаканчики, - «А так это незаметно по большей части вообще никому. Этого просто не существует, поскольку этого никто не видит и не слышит. И, спрашивается, какое это все имеет значение?.. Да никакого. А, стало быть, хрен с ним, что получается, то и хорошо. Вот за это я и предлагаю выпить», - Леша улыбнулся и призывно поднял свой стаканчик, - «Давай, Коля, выпьем за эту пофигистическую легкость самой жизни, которую мы, люди, так любим нагружать несущественной, но вполне ощутимой херней», - на этих словах Леша мне подмигнул и расхохотался.
В ответ я взял свой стаканчик, мы чокнулись и выпили еще по одной. За нашим столом воцарилось недолгое молчание. Стали слышны крики чаек, шелест реки, несущей свои неторопливые воды в нескольких метрах от нас… Далекий и оттого приглушенный шум города… Леша поглядывал, то на меня, то в окошко, то еще куда-то… Казалось, он наслаждался неожиданной паузой, словно предлагая мне в нее заглянуть и увидеть ту самую легкость жизни, которая идет, течет, проскальзывает, не замечая наших усилий, не придавая значения нашим словам, обещаниям и мыслям. Когда молчишь, все становится проще, сколько раз я это замечал. Впрочем, как только это заметишь, это простота уже куда-то улетучивается, а на ее месте возникает привычная вереница мыслей и слов. И все становится, как всегда, причем, кажется, что это «как всегда» никуда и не уходило, а только пряталось за какую-то ширму, чтобы непременно появиться вновь.
«Да ладно, Колян, ну че ты загрузился так? И как это у тебя так легко получается?» - словно угадав мои мысли, перебил их Леша, - «Давай, выпьем еще, дабы воплотить в жизнь  славный завет Иисуса: «Не грузитесь, да негрузимы будете!»». И Леша наполнил наши стаканчики вновь и протянул свой навстречу моему.
Я чокнулся, выпил, но неожиданная задумчивость никак не хотела меня покидать. «Да и хрен с ней», - тут же подумал я, - «Правильно Леха говорит: неважно, что происходит – легкость, тяжесть, все это без разницы. Не успеешь обрадоваться или огорчиться одному, как его уже сменяет другое. Поэтому, на хрена козе баян? В смысле, зачем тогда стремиться к чему-то одному, если это «одно» не продержится долго в любом случае?».
Я встал и вышел на палубу. Там все было по-прежнему: небо стояло на месте, облака плыли, чайки кричали, вода журчала, а люди занимались херней с озабоченно-важным видом. Я стоял, курил, стряхивал пепел, затягивался, и было так приятно стоять вот так: ни о чем особо не думая, ничего особо не замечая, ни о чем не печалясь и даже не беспокоясь. «И как я дошел до такого счастья?» - мелькнула вдруг шутливая мысль. Я улыбнулся ей и подумал, что и вправду, раньше мне никогда не жилось так легко, как сейчас: бездумно, просто и без особых терзаний. Разумеется, меня, как и всякого пьющего человека терзали муки похмелья, трясла тревога ободранного существа, которое хочет спрятаться от неведомой, но страшной угрозы. Или: внезапно, безо всякого повода нападала бессонница, или мне вдруг становилось настолько грустно, что, казалось, разломись сейчас земля и выйди оттуда сам дух Тьмы, ведомый бесчисленным полчищем демонов с горящими красным глазами, я бы и то не удивился. Не удивился бы и не испугался, поскольку в тот момент любая форма существования казалась мне бессмысленной и неотвязной мукой, которую тянет неумолимая сила жизни. И я чувствовал себя тем самым котом, из поговорки, яйца которого медленно и неудержимо наматываются на колесо судьбы.
Однако именно такие моменты открыли передо мной главное очарование жизни, которое можно выразить знакомым замусоленным словом: свобода. Теперешнюю легкость мне подарило очевидное видение факта, что жизнь для человека вовсе не какое-то там «поле деятельности» или, упаси бог, способ «обрести счастье», а медленно тянущаяся херня, которую, как ни крути, ни объехать, ни избежать. И эта херня творится с тобой неостановимо, как рок, отправляя тебя каждый день туда, куда задумано, и ты, как ни старайся, не можешь ни избежать этих приказов, ни ослушаться их. Все, что ты можешь видеть, это то, как твои руки продолжают что-то делать, ноги куда-то ходить, сердце стучать, голова думать, а душа – тревожиться, огорчаться, радоваться и переживать. Но – самое интересное – все это происходит как бы само. С тобой, но без помощи тебя. Воля жизни крепка и неотвязна, но это не «твоя» воля. В этом месте я опять не удержался от смеха. Видимо, мне вспомнилась моя бурная молодость, проведенная в горячих порывах убедить себя и окружающих в обратном.
«Чему веселимся, сударь?» - Леша вышел вслед за мной на палубу, держа в руках наполненные стаканчики, - «Никак, жизнь ваша медом намазана, не так ли?». С улыбкой он протянул мне один из них и снова подмигнул: «И как вы, милейший, умудряетесь сохранить столь веселый нрав при столь прискорбных обстоятельствах современной жизни, полной несправедливости и обид?».
«Да хер его знает, Леша», - откровенно признался я, - «Как-то этот нрав сам сохраняется, наверное, неизвестным науке способом».
«Вот за это я и предлагаю выпить», - немедленно подхватил мой друг, - «За волшебную силу жизни, которая творит чудеса прямо в гуще мегаполиса, ни мало не стесняясь обилием скептически настроенных умов!».
Мы рассмеялись, чокнулись и выпили.
«А лимончика!» - подхватил Леша и выдал мне ломтик на закуску.
Я сосал лимон и смотрел на его довольную физиономию, по которой расплывалась радость долгожданного лета. Было очевидно, что сейчас Леша абсолютно счастлив. Он чувствует себя капитаном мая: на мостике, в белом кителе, с подзорной трубой. И корабль его стремительно входит в воды беспечного счастья, сроку которому, по крайней мере, еще месяца три.
Я стоял и радовался за друга, и мне пришла в голову мысль, что, возможно, в данный момент, мы с ним – одни из самых счастливых жителей нашего славного города. От такой мысли меня вновь пробило на смех, и так мы стояли, хохоча, похлопывая друг дружку по плечам, еще долго, пока смех не кончился сам собой. Нашему хохоту вторил лай Шарика, который прибежал на шум, и теперь радовался вместе с нами, поставив передние лапы на борт «Марины» и всем своим видом показывая, что все мы – одна компания.

3.

«А что», - продолжал свою фразу Леша, покачиваясь на стуле, словно его корабль вошел в зону легкого волнения, - «Живется мне вполне хорошо, иногда, даже очень. Я всем доволен. Деньги? Да плевать я на них хотел. Сколько есть, столько и ладно. Власть? Никогда ничем подобным не интересовался. Все, что меня интересовало с самого детства – это возможность устраивать себе праздник, причем, делать это как можно чаще. Бабы? Ну, да… К этому наблюдается склонность, но!» - тут Леша многозначительно поднял указательный палец и сделал паузу, - «Но не в ущерб общепринятому порядку жизни. Женщина нужна, порой даже необходима, но все эти дети, семьи, свидания с родственниками – не для меня. Наверное, я такой уродился, что тут поделаешь? Вечный студент – не в том смысле, что я продолжаю учиться – боже упаси! – а в смысле неопределенности рода занятий и жизнедеятельности в целом». Леша ненадолго замолчал, посмотрел куда-то в сторону, а потом продолжил: «Вот ты, Коля, мне скажи, что это за слово такое: жизнедеятельность, а? Аж произносить его противно, так и веет от него многолетней пылью, нудными правилами и тоской. Устоявшимся укладом, обязательствами и тухлыми истинами, которым преданы беззаветно. Ужас! Для меня такая жизнь хуже тюрьмы, уж лучше в петлю, впрочем, нет, лучше послать всю эту жизнедеятельность подальше и просто жить. Как живется. Что я и делаю, с переменным успехом. Давай, что ли выпьем, дорогой друг мой Коля. Так мне приятно с тобой обо всем говорить, ибо!» - тут Леша опять остановился с поднятым вверх указательным пальцем, - «Ибо глубокое понимание суть драгоценная жемчужина наших встреч». На этих словах он не выдержал и расхохотался, словно не вынеся шутливого пафоса собственных слов, разлил остатки виски по стаканчикам и поднял свой: «Давай, друг Коля, выпьем за глубокое понимание, ибо, в самом деле, для меня это – самое ценное, что встречается в жизни. А встречается оно крайне редко, не так ли, дорогой друг?».
«Так, Леша, так…» - ответил я, чокаясь с ним своим стаканчиком, - «Истинно глаголешь, любезный, и возразить даже нечего».
«Ты знаешь, Коля», - продолжал он немного времени спустя, - «Годы идут, и я могу тебе сказать, что они идут определенно мне на пользу. С ранних лет я слышал все эти россказни о чудесах молодости, незабываемости студенческой жизни и прочую лабуду. Помню, поступил я в университет, и родители мне все твердили: «Ах, студенчество, ах, как это прекрасно… Волшебная пора жизни, будешь ее вспоминать потом всегда, как самое лучшее, что когда-либо было…» И так далее. И ты знаешь, я, конечно, вспоминаю порой эту самую юность вместе со студенчеством и не ощущаю никакого восторга. Более того, я ощущаю радость, что весь этот кошмар наконец-то закончился. Чем была наполнена эта самая молодость, если честно вспомнить? Суетой, лихорадочными поисками неизвестно чего, сплошным туманом и попытками получить от жизни кайф, который, сука, все никак не давался в руки. И ведь, казалось бы, все, что нужно для кайфа, было прямо в руках! Ан нет. Не давался кайф в руки, ускользал, как живая рыба. Только-только думаешь: «Вот оно! Ухватил!», глядь, а уже ни хера нету. Идешь, бывало, домой, часа в 4 утра. Немного протрезвевший, голодный, аж в пузе звенит. Ну, еще бы, мы же в основном бухали, а не закусывали. А потом еще шароебились до утра: песни орали, танцевали, к девушками приставали, короче, вели бурную и весьма энергозатратную деятельность. Поесть было некогда, да и нечего, как обычно. И вот, идешь такой, усталый, голодный… И думаешь: «Ну и хули? И в чем тут кайф?». Конечно, думать долго на эту тему не было ни сил, ни желания – лишь бы до дома добраться, пожрать чего-нибудь, и на боковую… А утром проснешься – предки гундят: «Вот, опять шлялся… вино пил… тра-ля-ля тополя… Пора бы о жизни задуматься…» Ну и бежишь, конечно, от этого дурдома куда подальше. А куда бежать? К друзьям, понятное дело. И вот опять сидим, почти в том же составе, что и вчера, делаем вид, что все ништяк, а на самом-то деле – маемся! Да, маемся, от неустроенности собственной, оттого, что хочется всего и сразу, а не обламывается ни ***. Ну, или почти ни хуя. По крайней мере, в сравнении с тем, что хочется, все, что обламывается, остается явно недостаточным. Чувство глубокого удовлетворения, о котором твердили наши вожди, все никак не наступало… Зато теперь», - Леша раскинул широко руки и с улыбкой огляделся, - «Зато теперь – не жизнь, а просто кайф!». С этими словами он расхохотался и хлопнул меня по спине. «Ну, о чем задумался, философ? Разве не так?»
«Ой, не знаю», - честно ответил я, - «Не знаю, Леша, так это или не так. Уж больно все у тебя хорошо на словах выходит, а это верный признак вранья, уж извини, друг, за прямоту».
«Да ладно, извиняю».
«Ну, вот и славно. Так что, если продолжать говорить прямо, не знаю я ничего. С одной стороны, конечно, тумана в голове поубавилось и желания творить бессмысленную суету, которая есть не что иное, как выражение внутренних страхов и растерянности, также стало явно меньше… Но! Но, по большому счету, все осталось на своих местах: общая непонятность жизни, постоянно возникающие импульсы желаний, которые удовлетворяются далеко не всегда, и уж во всяком случае, не так, как хотелось. Как трясло в молодости с похмелья, так и трясет, с той лишь разницей, что сейчас трясет сильнее, но с годами я уже так с этим свыкся, что почти не замечаю этой тряски. Нормально уже, привык».
«И что, Коля, неужели совсем ничего не изменилось, а?».
«Ну почему же, изменилось, конечно. Я же говорю: суеты стало меньше, а пофигизма – больше. Раньше безличностная суть жизни была не так очевидна, и я, можно сказать, с ней боролся, стараясь побороть», - на этих словах я не мог удержаться от усмешки, - «А сейчас эта борьба кажется нелепой и смешной, и даже ненужной, не смотря на то, что возникает вновь и вновь, как плесень во влажном подвале. Вот только ты уже ничего не ждешь ничего от этой борьбы. Кажется, что ждешь, а на самом деле нет».
«Да-а-а», - протянул Леша, - «загадочно вы выражаетесь, сударь. Как говорится, без поллитры не разобраться… Вот только наш литр подошел к концу, а толку все равно нет!» - и Леша опять расхохотался, хлопнув себя ладонями по бедрам, - «Да и хрен с ним, с разбором, не так ли, друг мой?».
«Так», - с готовностью согласился я, - «Несомненно, хрен с ним со всем. Спать пора, засиделись мы что-то».
Леша согласно кивнул, мы поднялись и вышли на палубу. Небо медленно темнело, окрашиваясь красным. Вдоль горизонта вытянулись длинные полосы облаков. Шарик дежурил внизу, ожидая, когда я спущусь, и мы пойдем с ним домой.
Мы с Лешей пожали друг другу руки, махнули на прощание, и я отправился к себе.
«Надо бы Шарика покормить, не забыть», - подумалось мне. На этот случай под топчаном у меня хранился ящик тушенки, подаренный кем-то с год назад. Сам я ее не ел – руки не доходили, зато Шарику она явно нравилась.
Мы дошли до вагончика, я открыл банку тушенки и вывалил ее в миску Шарику, выпил стакан воды, упал на топчан и отключился.

4.

«Вот есть у меня друг», - говорил Леша, приложившись в очередной раз к кружке со светлым пивом, - «учителем работает в школе. Ответственный такой, спасу нет. Всю жизнь живет правильно, соблюдая все необходимые требования. Чувствует себя от этого хорошо, даже очень. По мне, так незыблемость этих самих правил для него важнее жизни, по крайней мере, создается такое впечатление… Ну, да короче… Жена у него, сын растет, машина, дача, все дела. И видно, как год от года растет его самоуважение и даже какая-то незыблемость внутренняя. Словно напал человек на золотую жилу, которую искал с юных лет, а теперь разрабатывает. И это приносит ему такое чувство глубокого удовлетворения, что хоть стой, хоть падай. И все бы ничего, вот только…», - Леша помолчал, подыскивая слова, отхлебнул пива и продолжил, - «Вот только ощущение от него стало идти какое-то странное. С одной стороны, растет человек, взрослеет, солидности набирает, это понятно, это даже, можно сказать, хорошо… А с другой… такое чувство, что он как бы каменеет во всем этом. Вся эта его уверенность и солидность отдает какой-то каменной мертвечиной, именно так, че ты смеешься? В натуре, иногда сидишь с ним в кафе, смотришь на него, как он еду заказывает, солидно так, не спеша… Как ест… Как рассуждает… И кажется, что это какой-то неживой механизм перед тобой, причем, сделанный из камня. И от этого камня веет такой холодной несгибаемостью, что хочется от всего этого держаться подальше. Ну, я и держусь, по мере сил и возможности…»
«И зачем ты это мне все рассказываешь?» - спросил я, прихлебывая холодное пиво и щурясь от яркого солнышка, которое, видимо, решило залить своим золотом каждый уголок нашего северного городка, - «В чем тут суть?»
«А суть в том, дорогой Коля, что неожиданно всему этому пришел не то чтобы ****ец, но, по крайней мере, наступило явное разнообразие. Стал наш учитель разводиться. Вернее, не он стал, а его жена, - нашла себе, понимаешь, какого-то мужика, да и сбежала с ним, недолго думая, в другой район нашего города. И ребенка с собой забрала. И вот, сидит наш учитель в своей любимой школе, пытается делать вид, что все идет по плану, а сам, по-видимому, места себе не находит. Но виду не подает. Старается, из последних сил. Так, бедолага, старается, что увозят его, родимого, прямо с работы, в реанимацию с сердечным кризом. Достарался, понимаешь ли...» - Леша немного помолчал, а потом продолжил, - «Но наши славные доктора его спасли и вовремя реанимировали. И теперь лежит он на больничной койке, оживает потихоньку, соблюдает режим, кушает фрукты и читает книжки, в большом количестве. Ну, и принимает друзей, конечно, а куда ему деваться.
Про жену – ни слова. Тема запретная. Продолжает делать вид, никак не может остановиться. Ну, мы, друзья его, это понимаем и стараемся соответствовать. Вопросов не задаем, а все больше шутим и книжки ему разные в больничку носим, чтобы было, что читать. И есть у меня один писатель любимый, пишет про жизнь, во всех ее проявлениях. Герои у него замечательные: алкаши, поэты, шлюхи, музыканты, и даже учителя попадаются, одним словом, люди творческие… Да… И жизнь у них соответствующая: полная неожиданностей, невзгод, потерь и обретений. И, поскольку веет от этого какой-то легкостью и даже жизнерадостностью, решил я ему пару книжек любимого писателя подкинуть. Сказано – сделано, принес, порекомендовал и начал ждать результата. Результат последовал незамедлительно. Учитель сообщил, что роман «про шлюх» еще ничего, а вот рассказы про алкашей и преступников, которые подыхают почем зря – это выше его сил. Так и сказал: «Выше моих сил». А я ему: «Ты знаешь, а мне почему-то нравится, даже очень. Прямо прусь от них. Добавляют бодрости и оптимизма». Он на меня как-то странно так посмотрел, не то сомневаясь, не то удивляясь и говорит: «Надеюсь», - говорит, - «никогда не дойду до такой жизни, что мне начнет нравиться ТАКОЕ». Нет, Коля, ты только послушай этого учителя жизни. Он, видите ли, надеется никогда не дойти до такого ужасного состояния, чтобы с удовольствием читать ТАКОЕ. Его это, видите ли, пугает. Он, наверное, сочувствует и даже жалеет не только автора подобных строк, но и меня, который, по его мнению, уже дошел до такой жизни… Да уж… И как можно помочь такому бедолаге? Очевидно, что никак. Тут разве что жизнь чем поможет… Да… В принципе, она, эта самая жизнь, по-своему старается, устраивает, что может… Помогает… Толку от этого, правда, немного, но все равно…» - Леша замолчал и сосредоточился на пиве.
Я тоже не отставал. Мне эти разговоры и темы знакомы давно. Они бесконечны, хоть и бесполезны. В принципе, эта бесполезность мне даже нравится: напоминает игру, от которой можно получить только мимолетное удовольствие, не более того. А что еще в жизни надо? По мне, так больше ничего: мимолетное удовольствие, простая радость – от ощущения ветерка на щеке, от дыхания солнца, от поцелуя любимой… И не беда, что любимая эта появилась неожиданно и так же неожиданно исчезает… Конечно, всегда хочется хорошее поймать и не отпускать, но, слава богу, это ни у кого не получается, ибо: зачем? Пойманное мгновенно протухает и начинает немедленно отравлять тебя миазмами собственного разложения, и тут спасает одно из двух: либо вовремя просраться, либо хорошо поблевать. Это поможет. Все остальное – никак. Не работает, хоть ты тресни.
А беззаботная бесполезность исчезающего приятна и легка… Если уж продолжить физиологические аналогии, то эта исчезающая легкость жизни подобна потоку, который течет, не останавливаясь, и благодаря этому покидает организм, вместо того, чтобы, превратившись в дерьмо, грузить его своим каменным грузом. Наверное, как раз этого и не хватало герою Лешиного рассказа: этой легкой текучести, которая почему-то сменилась запором, благодаря чему его тело налилось тяжестью закаменевших фекалий. Наверное, поначалу это казалось чем-то важным и даже приятным, позволяло чувствовать себя управляющим собственной жизнью, строителем мира «таким, каким он должен быть!». А потом наступило логичное продолжение марлезонского балета: реанимация, развод и прочие сюрпризы…
«Ты знаешь», - продолжал Леша, - «я таких людей побаиваюсь не меньше, чем маньяка в подворотне. Ну, тех, кто уверен в себе, в правоте собственных истин… Они для меня выглядят как члены религиозной секты, которые явно не в своем уме. Лично мне такие люди напоминают сборище полусумасшедших придурков, преданных истинам, которые выдумали даже не они сами. Они их усвоили, но теперь почему-то принимают за свои. Это так странно и даже страшно: видеть, как человек дорожит чем-то тупым, выдуманным, каким-то порядком, который для него важнее собственной жизни, а уж тем более жизни какого-то там негодяя, - негодяя, для которого НЕТ НИЧЕГО СВЯТОГО. Под этим понимается, что святое – это то, что я думаю, то, что я считаю святым. И это маленькое недоразумение остается совершенно незаметным для членов всех сект. Этот штрих: кто-то мне сказал, что это – «святое», я в это поверил и теперь считаю святым, т.е., ЖИЗНЕННО ВАЖНЫМ для себя лично. А так ли это на самом деле, я не знаю, и знать не желаю. Потому что для меня главное – ВЕРА! Без ВЕРЫ человек – ничто! И прочий подобный бред…», - Леша опять замолчал.
Я поднялся, сходил за парой бутылок, открыл их и наполнил наши бокалы. Говорить ничего не хотелось. Хотелось молчать, пить, смотреть во все глаза на солнышко, нарядные бока лодок и кораблей, слушать Лешу и ни о чем не думать…
Леша, тем временем, продолжал: «И вот лежит этот адепт в больнице после реанимации, боится думать о том, что его ждет дома, старается все забыть и верить в то, что все хорошо, что жена вернется… Одумается и вернется… Потому что, ну, как же: ведь он такой ХОРОШИЙ. Такой ПРАВИЛЬНЫЙ. У них же – СЕМЬЯ… РЕБЕНОК… А для меня, например, его слова про ту книжку, ну, про алкашей и пьяниц – звучат примерно так: «Да я даже в страшном сне не могу себе представить, что дойду до такой жизни, когда все говно, в которое я верю и которое уже закаменело в моей заднице и заполнило все мое тело, дойдя до сердца, вдруг куда-то исчезнет и я останусь НИ С ЧЕМ!!! Даже мысль о подобном внушает мне священный ужас, и я искренне надеюсь, что сей страшный момент не наступит в моей жизни никогда. И, конечно, я знаю, что все те, кто не верит в то, во что верю я, – они либо негодяи, либо преступники, либо заблудшие овечки, нуждающиеся в твердой длани пастыря, либо сумасшедшие, место которым – в соответствующем доме. Но я – не такой. Я – такой же, как ВСЕ, я живу правильной жизнью и свято верю, что от этого мне уже хорошо, а будет – еще лучше»»…
Леша помолчал, хмуро хлебнул пива и вопросительно посмотрел на меня.
Я улыбнулся и приподнял свою кружку ему в ответ.
«Нет, ну, что ты молчишь? Думаешь, я не прав?»
«Да какая разница, Леша: прав, неправ. Ну, соглашусь я с тобой, и что это поменяет? Ты что, хочешь создать с помощью нашего согласия очередную говенную истину, которой можно швыряться в тех, кто тебе чем-то не угодил?»
«Ну, ты даешь, Коля, эк ты завернул!» - Леша помотал головой и хлебнул еще пивка, - «Даже не знаю, что ответить на твою провокацию».
«Да ничего можно не отвечать, и так все ясно: слова, слова, сплошные слова. Они нас разделяют, мы ими воюем, как гранатами. Мне показалось, что именно об этом ты и говорил. Вот в чем штука: пока мы просто играем словами, не собираясь с помощью них ничего никому доказывать, не собираясь ими ПОБЕЖДАТЬ, все ОК. Но! – как только мы начинаем строить аргументы, как только мы начинаем ОБВИНЯТЬ, тут уже, на мой взгляд, попахивает дерьмецом, - тем самым, о котором ты вел столь пламенную речь. Что скажешь, друг, разве не так?».
«Не знаю, не знаю», - задумчиво проговорил Леша, глядя куда-то в окно, - «Мне кажется, я говорил совсем о другом».
«О чем же?».
Леша повернулся ко мне: «Я говорил о том, что мне больно видеть, как живые люди превращаются в механизмы по передаче мертвых истин, как мы мучаем друг друга этими истинами, калечим и даже убиваем».
«Ну, так я о том же, друг. О том же самом», - ответил я с улыбкой, - «Ты погляди, ну чего ты на друга своего так разозлился, а? Ну, молчит он, переживает, до больницы вот допереживался, и что? Тебе бы пожалеть его, а ты злишься… Тебе не кажется это странным?»
Леша задумался и замолчал. Так мы и сидели какое-то время, попивая пиво и слушая птичек за окном. Наконец, Леша прервал наше молчание, словно в чем-то определившись: «Нет, Коля, мне не кажется это странным, и я скажу, почему».
«Давай, Леша, скажи».
«Меня злят люди, которые делают вид, что все знают, да еще свысока относятся к прочим, «незнающим». На мой взгляд, подобное отношение превращает слова в дерьмо, от которого можно задохнуться. Да, меня можно назвать злым, нетерпимым, да каким угодно, мне все равно. Что я могу поделать? Что есть, то есть. Не нравится, не ешьте».
«Да ладно, брат, чего ты? Ты же хотел мое мнение услышать, вот я тебе его и сообщил. Мне, например, жаль этого парня, хотя, если бы я познакомился с ним поближе, возможно, я бы чувствовал то же самое, что и ты. Кто знает? Может быть, он заслуживает, и того, и другого, как думаешь?»
«Ой, Коля, только не надо тут филантропию разводить, я тебя умоляю! Конечно, я ему сочувствую, и в больничку хожу, и поддерживаю, как могу. Не об этом ведь речь!»
«А о чем?»
«А о том, что, помимо сочувствия, наш учитель вызывает много других чувств, вот и все. Разве я непонятно объясняю?»
«Понятно, друг, очень даже вполне».
«Вот и славно. А то я уж и не надеялся», - попытался сыронизировать Леша, - «На самом деле, мне горько видеть, как человек, находясь на больничной койке, твердит: «Даже страшно представить, что я могу быть счастлив и радоваться жизни, освободившись от груза привычных истин. Как я без этого груза смогу жить? И смогу ли????»».
«Да пойми ты, горячий ты наш, - ему просто херово. Ни про какие там истины он знать не знает и ведать не ведает. От него жена ушла! От тебя вот жена уходила, а?»
Леша удивленно взглянул на меня, словно не ожидая такого поворота нашего разговора, а потом ответил: «Нет, я сам от нее ушел».
«Вот видишь, какой ты у нас самостоятельный!» - не удержался от сарказма я, - «Ты у нас сам уходишь, а, стало быть, не знаешь, что это такое: остаться одному, в одночасье потеряв все, что дороже жизни. Это же просто катастрофа, - к ней не подготовишься и никакими разговорами ее не победишь. Вот твой друг и справляется с ней, как может. А ты…» - я только устало махнул рукой и замолчал.
Между нами повисла напряженная пауза: словно надо было сказать что-то или сделать, дабы как-то разгладить случившееся, но никто из нас, по-видимому, не знал, что говорить или делать, и потому мы просто сидели и молчали. Даже пиво перестали пить.
Наконец, я не выдержал: «Извини, друг, если тебя чем-то обидел… Я, конечно, понимаю, и твою злость, и раздражение, это все нормально… Просто…» - Леша поднял голову и посмотрел на меня, - «Просто мне кажется, что твоему другу просто страшно. Вот и все. И его можно понять: один, в больнице, жена ушла, все, чем он защищался от жизни, куда-то делось… Это действительно страшно, и ничего поделать с этим нельзя… А тебя злит его страх, потому что тебе тоже страшно, но ты старательно делаешь вид, что это не так. Впрочем, может я и ошибаюсь…»
Леша ничего не отвечал, но напряжение как-то ослабло: словно то, что неожиданно остановилось, снова вдруг потекло, зажурчало и обрело свою свежесть…
«Мне кажется, это нормально: бояться, быть растерянным и словно чужим: для себя самого, потеряв вдруг в одночасье все удобные аргументы, которые делали твою жизнь простой и понятной. И, самое главное, управляемой». Я опять замолчал. Леша тоже ничего не говорил, его пыл вдруг угас, он задумчиво отхлебывал пиво из кружки, словно не желая со мной спорить.
«Да я и не собираюсь спорить, друг. В сущности, я говорю о том же, о чем и ты – о том, что же это такое: быть живым».
«Ну и что же это, по-твоему?» - не удержался Леша от вопроса.
«По-моему, это значит быть тем, что есть. Таким, какой есть, не пытаясь при этом ничего из себя изображать…» - я немного помолчал, подыскивая точные слова… «Знаешь, мне кажется, это самая трудная вещь на свете. И одновременно, самая легкая».
«Это как?»
«С одной стороны, мы все и так такие… А с другой, нельзя не заметить, что, мы все время что-то пытаемся сделать с тем, что есть… Как-то исправиться это или улучшить, хотя бы немного… Вся беда в том, что нам почему-то невыносимо трудно просто чувствовать то, что чувствуется, и все».
«Не понял», - заинтересованно протянул Леша, явно переваривая мои слова.
«Ну, вот, смотри», - обрадовался я вновь возникшему контакту между нами, - «Вот, взять твоего друга. Что, на мой взгляд, в нем тебя бесит? То, что он продолжает пыжиться и что-то из себя изображать. Да еще и говорит: «Я, дескать, даже представить себе не могу, что настанет такое ужасное время, когда я перестану это делать!»».
«А что», - рассмеялся Леша, - «можно и так сказать…»
«Вот я и говорю», - обрадованный таким откликом, продолжал я, - «И это тебя злит».
«Ну, да, как же это может не злить?» - опять возбудился Леша.
«Да я не против, злись на здоровье. Но…»
«Что «но»?»
«Но есть в этой злости, в этом твоем напоре что-то такое… какой-то запах…»
«Ты имеешь в виду запах дерьма?» - опять рассмеялся Леша.
«Такое впечатление, что ты злишься на друга, потому что он не такой».
«Что значит, «не такой»?»
«Не такой, какой нужно»
«И кому это нужно?»
«Вот в этом-то и весь вопрос», - обрадовался я, - «Действительно, кому это нужно, чтобы другу твоему нравилось то, что нравится тебе, и чтобы он вел себя соответствующе?»
«Эк ты загнул…» - задумчиво протянул Леша, - «Даже не знаю, что сказать…»
«Вот и я про то же. Просто быть – это одновременно самое простое и самое недоступное для нас, людей. Уж так мы устроены: все время пытаемся что-то из себя изображать… Да еще заставить всех делать то же самое…»
«Наверное, потому и бухаем», - неожиданно сказал Леша, - «Чтобы избавиться хотя бы на время от состояния закаменевшего дерьма».
Мы рассмеялись.
«Да уж, брат, это действительно приятно: это размягчение, которое наступает после первых ста грамм».
«А что», - оживился Леша, - «Похоже, так и есть».
«Вот за это и стоит выпить», - я улыбнулся и даже подмигнул, - «за мягкую податливость бытия…»
Леша улыбнулся в ответ и поднял свою кружку. Мы чокнулись и с облегчением отпили из кружек. Пиво было свежее, вкусное и холодное. Впрочем, понятие «свежее пиво» прицепилось откуда-то из далекого прошлого и теперь выскакивало на язык, явно не соответствуя реалиям текущего дня. Просто это был еще один способ сказать о том, как все-таки бывает хорошо, а такое, надо сказать, бывает не так уж и часто и длится при этом весьма ограниченное время.
От этих бесполезных раздумий меня вновь отвлек Леша: «Коля, а что у тебя происходит сейчас на личном фронте, а? Как обстоят дела с Амуром? Мечет ли он в тебя свои стрелы, или все промахивается?».
«Мечет, наверное», - рассеянно ответил я, - «Правда, я об этом пока ничего не знаю».
«Ну, друг, ты даешь… Как же ты живешь, вот так, без любви?»
«Сам не знаю, друг. Живу как-то… Не жалуюсь. Впрочем, нет, жалуюсь, конечно, но делаю вид, что нет».
Мы помолчали. Было видно, что Леше хочется еще о чем-то спросить, но он почему-то сдерживается. Я молчал, поглядывая на него, и продолжал пить пиво. Наконец, он не выдержал: «Нет, вот, ты скажи, брат, только – как на духу, т.е., честно: ты по бабе скучаешь? По живой бабе под боком, которая обнимет, к сердцу прижмет и которую самому можно обнять? Бывает у тебя такое?»
«Конечно, бывает».
«И давно ты бабу-то не обнимал?»
«Щас, погоди, подумать надо… Месяцев семь или восемь, наверное…»
«Да ты у нас прямо монах-схимник какой-то! Пора тебя уже в святые зачислять, не иначе!» - Леша явно радовался открывшейся теме, - «Необходимо срочно поставить в известность соответствующих официальных лиц! Ну, а кроме шуток, почему ты до сих пор один?».
«Да как-то не заводится никто, вот и живу один. Наверное, мне так удобнее».
«Ну, ты даешь… Я, конечно, понимаю, что одному жить действительно удобнее… Но можно же встречаться… Радовать друг друга, хотя бы изредка?»
«Для этого, дорогой друг, нужно иметь такого человека, который будет способен тебе радоваться», - ответил я с усмешкой, - «Наивный ты наш. А такого человека найти не так-то просто, тем более, мне».
«А в чем проблема? Расскажи, может, я чем помогу ее решить?»
«Да нет никакой проблемы, Леша, ну что ты заладил, чесслово… Просто я люблю… как бы это сказать… уединение, да… И потому не выхожу в свет. Ну, или почти не выхожу. Сайтами знакомств не пользуюсь, ну, откуда при таком образе жизни взяться новому человеку? Вот, ты скажи, как мы с тобой познакомились, не помнишь, поди, уже, а?»
Леша наморщил лоб, вспоминая подробности нашего знакомства: «Погоди-ка… сейчас скажу… Это было… года полтора назад. Ты только сюда работать устроился. Я увидел тебя, прогуливающегося с Шариком и окликнул, - так и познакомились».
«Вот-вот, про то я и говорю. Приблизительно также я могу познакомиться с претенденткой на сердце и другие части тела… Вот и весь сказ».
«Ну, нет», - не унимался Леша, - «А та девушка, в литературном кафе? Почему телефон у нее не взял? Почему на свидание не пригласил?».
«Почему-почему… по кочану. Санкции не было».
«Это еще что за штука такая, санкция? Откуда она должна взяться?»
«Ну, это я так называю ощущение момента, которое диктует, что и как нужно делать. Есть санкция – происходит действие, нет санкции – ничего не происходит. То же самое с результатом».
«С каким результатом?»
«С результатом любых действий. Есть санкция – будет результат, а нет – сам понимаешь».
«Да… удобная у тебя философия, Коля».
«А то! Ты думал, я тут ***м груши околачиваю? Не-е-е-т, брат, я тут серьезными вещами занимаюсь, не то, что некоторые…» - и мы опять рассмеялись.
«Ну, хорошо», - после небольшой паузы Леша вновь взялся за меня, - «А есть у тебя санкция захотеть познакомиться с приятной женщиной для совместного времяпрепровождения, а?»
«О, как ты красиво загнул, брат… Есть, пожалуй, что греха таить… Приятной женщины много не бывает».
«Тогда, дорогой друг, у меня к тебе предложение: я тебя знакомлю, а ты уж дальше смотри, как будет твоя санкция разворачиваться, идет?»
«Ну-ну, давай-давай… Поглядим, как ты это будешь делать…»
Леша удовлетворенно замолчал, видимо, обдумывая план дальнейших действий, а я закурил, глядя в никуда, потому что мне вдруг неожиданно вспомнилось, как это было… Лешины дурашливые вопросы неожиданно для меня самого разворошили спящие воспоминания, и они ожили, да так, словно я попал внутрь кинофильма о собственном недавнем прошлом.

5.

Мы познакомились на поэтическом вечере, три года назад. Народу на этом вечере было немного, человек пятнадцать: поэты, поэтессы и прочие интересующиеся. Я обратил на нее внимание не сразу, а в процессе: слушал стихи, выступления и, не торопясь, обводил взглядом собравшуюся публику, перебирая присутствующих, разглядывая, как они двигаются, какие у них при этом появляются выражения на лицах, любовался жестами, взглядами и разговорами… Мне нравится наблюдать за людьми, все равно, где: в метро, на улице или вот на таких вечерах. Такое наблюдение нравится мне своей бессмысленностью, когда взгляд скользит свободно, от одного человека к другому, подчиняясь какому-то внутреннему ритму. Самое приятное, что при этом не возникают мысли, рассуждения или оценки, а если и возникают, то никак не влияют на происходящее, исчезая так же легко, как и возникли.
Так я и скользил взглядом по людям, пока не наткнулся на нее. Не буду врать, что я «сразу почувствовал что-то необычное, словно мой взгляд притянула невидимая нить, связавшая в тот момент наши судьбы». Не было ничего такого. Просто мой взгляд остановился на блондинке приятной внешности, немного похожей на русскую Мэрилин Монро, но выросшую где-то в провинции, в Брянске или Иркутске. От этого ее облик стал только ближе и роднее, одновременно при этом сохранив свою заморскую притягательность.
Одета она была в светлую блузку с длинной юбкой, ее светлые локоны немного вились, в руках она держала чашку с кофе, а ее глаза с вниманием смотрели на импровизированную сцену, где сейчас как раз выступал один из участников шоу. Участник был бородат, растрепан, в руках держал непричесанную стопку листов со стихами собственного сочинения. Он читал что-то о любви и ненависти, что-то о невыносимости собственного существования, вот только эта невыносимость для меня выражалась в том, что все, что исходило от этого типа, было невыносимо скучным, однообразным и даже искусственным. В этом не чувствовалось живой крови, а крики и возгласы были похожими на голоса артистов погорелого театра, который сожгли сами зрители, не выдержав нудной копоти затянувшейся постановки.
Я глядел на нее и видел, как ее любопытство вдруг сменилось выражением легкого разочарования, ее взгляд покинул выступающего оратора, чашка с кофе опустилась на стол, голова ее повернулась, и глаза наши встретились. Я немедленно улыбнулся в ответ и даже приподнял ладонь в легком приветствии. На ее лице отразилось удивление, словно она пытается вспомнить, кто я такой, и не может. Я, как джентльмен, не мог не поспешить даме на помощь.
«Здравствуйте», - сказал я, подходя к ее столику, - «Наверное, вы пытаетесь вспомнить, откуда я вас знаю, и где мы познакомились?».
«Да», - ответила она чуть глуховатым глубоким голосом с едва уловимой шепелявостью, которая придавала всему ее облику еще большее очарование, - «Пытаюсь, но не могу».
«Я готов вам помочь», - ответил я, широко улыбаюсь, - «Вы позволите?».
Я присел за столик, радуясь неизвестно, чему, и ненадолго замолчал.
«Ну, и как же вы собираетесь мне помочь?» - спросила она, и в ее голосе я уловил нотки нетерпеливого раздражения. Я еще не знал, что скоро буду радоваться этим ноткам как чему-то милому и родному, как легким коготкам, которые касаются нежно меня самого где-то глубоко внутри, ласкают, щекочут и легонько почесывают.
«Вы знаете…», - я сделал паузу, словно забыв, как ее зовут, и она тут же мне подсказала: «Женя». «Вы знаете, Женя», - продолжил я, - «мы с вами познакомились прямо здесь».
«Но когда же?» - удивилась она.
«Как когда? Сегодня, вот, прямо сейчас», - я рассмеялся и представился: «Коля. Вот и познакомились».
Она широко улыбнулась и сказала: «Ну-у-у, так нечестно. Я-то думала…», - но я видел, что она на самом деле довольна таким поворотом событий, да и мне все нравилось: слова вылетали сами собой, беседа текла, я шутил, отпускал беззлобные замечания по поводу выступавших и их стихов, иногда позволяя себе вставить что-то действительно глубокое и интересное. При этом я видел, как глаза ее немного темнели, она чуть опускала голову, словно переваривая то, что услышала, потом опять ее поднимала, смотрела на меня, и я замечал, что начинаю ей по-настоящему нравиться. Это, конечно, вдохновляло меня на очередной экспромт, так мы и сидели, болтая о том, о сем, не замечая времени и, по большому счету, того, что происходило вокруг.
Вот так мы и познакомились. Обменялись телефонами, нашли друг друга в контакте и фэйсбуке, подружились и стали общаться. После первой встречи формат нашего общения стал почему-то в основном телефонно-интернетным, тем, что Женя позднее назовет long distance relationships. Назовет с иронией и с долей уже привычного мне раздражения. Как выяснилось впоследствии, это раздражение было у нее всегда наготове, располагаясь почти на поверхности, под легким слоем учтивости или интереса. Оно выскакивало наружу при малейшем поводе, а могло принимать и более существенные формы.
Я продолжал блистать умом и проницательностью, и Жене это нравилось. Как-то раз мы болтали по телефону, что-то обсуждали, я, как обычно, о чем-то рассказывал, увлекаясь подробностями и не скупясь на яркие метафоры, как вдруг, неожиданно для себя, я сказал: «Ты знаешь, что-то мы все болтаем да переписываемся, может быть, давай встретимся? Сходим в кафе, попьем кофе, поглядим друг на друга? Скажем, в пятницу, или в четверг?».
Я наивно предполагал все что угодно, только не то, что услышал в ответ. А в ответ я услышал буквально следующее. Женя слегка напряглась, сделала паузу, а потом задала мне вопрос, от которого я онемел на несколько минут: «А с какой целью ты меня приглашаешь в кафе?». Вот так-то, дорогие друзья! Вы думали, мы тут просто болтаем, обмениваемся любезностями, испытывая искренний интерес друг к другу? Вовсе нет, наивные вы мои! Все дело обстоит гораздо серьезнее!
Оторопев от такого вопроса, я помолчал, переваривая услышанное. Дело тут было даже не в словах, а в том, что эти слова выражали. Я почувствовал себя так, словно меня хотят поймать на чем-то унизительно-постыдном, уличить меня в намерениях, которые непременно должны быть осуждены, а сам я – вытащен на «чистую воду».
«Ну и ну», - невольно подумалось мне, - «Прямо как в анекдоте: ****ься хочу, аж сил нет, потому, наверное, вы хотите меня изнасиловать, негодяй! И прямо-таки слышится подспудный призыв: «Так делайте это скорее, подлец, не то ждать уже сил больше нет! Но знайте: вы будете пойманы и казнены как последний преступник, ибо: как же можно ебать живого человека?!! Это совершенно недопустимо!».
Приблизительно такой коктейль из чувств, ожиданий и эмоций был мной сосчитан за доли секунды. Я, однако, подивился такому разнообразию, которое, на мой взгляд, явно не соответствовало простоте и обыденности ситуации: говорят по телефону два человека, которые испытывают взаимную симпатию, нравятся, одним словом, друг другу, знают уже друг друга некоторое время, и почему бы им не встретиться вместе и не поговорить, глядя друг другу в глаза? Примерно так я рассуждал, наивно рассуждал, я не спорю. Но эта наивность собственных рассуждений как-то ускользала от моего внимания, а тут – гляди-ка – поставили безобразника на место и потребовали немедленного и четкого ответа.
Я попытался ответить в своем духе, дескать, то да се, надоело общаться по телефону, вот и захотелось встретиться очно. Я даже спросил, не пугает ли ее мое предложение, а если да, то что я могу сделать, чтобы хоть как-то ее успокоить?
На самом деле, всякое желание куда-то идти и встречаться у меня на тот момент уже полностью пропало. Хотелось побыстрее закруглить разговор, что я и сделал, предложив Жене подумать над моим предложением: «А я перезвоню тебе завтра, хорошо?».
«Хорошо», - сказала она, и я с облегчением повесил трубку.
Я думал, что эта линия отношений, слава богу, уже исчерпала себя. В самом деле, зачем лезть к человеку, который, как выяснилось, считает тебя чуть ли не преступником? Если уже сейчас, на этапе назначения свидания начались такие заморочки, то чего ждать дальше?
А, надо сказать, заморочек я не люблю. Они навевают на меня уныние своей беспросветностью. Не люблю я «выяснять отношения», поскольку мне кажется, что сама необходимость это делать является уже диагнозом, и, чем больше выясняешь, тем хуже становится обоим. Ну, и ладно. Поговорили и забыли.
На следующий день я, как ответственный джентльмен, конечно, позвонил, но она не взяла трубку. Не взяла и не перезвонила. И я с облегчением махнул на все рукой.
Ха-ха-ха. Или, как любит писать в своих постах Женя: хы-хы-хы. В том смысле, что не тут-то было. У жизни на нас были совсем другие планы, но выяснилось это гораздо позднее.
Сначала мы пропали друг у друга из виду, а потом – кажется, я поздравил ее с днем рождения по почте, и мы начали общаться вновь. Я тогда был вынужден на некоторое время уехать из города, и потому общения продолжалось в режиме long distance relationships, который Женю хоть и раздражал, но, по-видимому, был для нее на самом деле оптимальным. Мы часами зависали в скайпе, а однажды (я был в крепком подпитии) я даже уснул во время разговора. Видимо, пауза слишком затянулась, я о чем-то задумался, и отключился.
На следующий день мне было интересно, как на это прореагирует Женя. Она прореагировала с юмором, что, по всей видимости, свидетельствовало о развитии наших отношений.
В конце концов, Женя у меня поинтересовалась – с едва заметным раздражением, конечно – когда я, наконец, приеду и мы сможем-таки повидаться не через вот этот интернет – тут она, не удержавшись, шлепнула ладошкой по монитору – а как нормальные люди! В ответ я улыбнулся и сообщил, что приеду через десять дней.
И вы, конечно, думаете, что я приехал, мы бросились в объятия друг другу и стали жить-поживать да добра наживать? Как бы не так!
Как только я добрался до города и смог позвонить Жене, она мне сообщила, что завтра уезжает к сестре, поскольку ей (сестре) необходима ее помощь, причем, срочно. Что там случилось, она говорить не стала, но всем тоном старалась показать, что случилось нечто важное.
«И, что, мы даже с тобой не увидимся?» - только и смог разочарованно протянуть я.
«Ты можешь придти меня провожать», - с радостью сообщила мне Женя,  - «А еще было бы лучше, если бы ты отвез меня на вокзал с вещами, но ведь у тебя нет машины, да?»
Машины у меня не было, но я, как истинный джентльмен пообещал отвезти ее на вокзал на такси.
Назавтра мы встретились, погрузились и поехали. Женя о чем-то оживленно болтала, а я держал ее за руку и был счастлив, как дурак. Я даже не ожидал, что наша встреча вызовет у меня столько чувств. Эти чувства были похожи на пузырики света, поднимающиеся по телу в разных местах. Они щекотали, гладили и наполняли меня ощущением легкой бездумной радости, от которой кружилась голова, и хотелось вот так сидеть, ехать, нежно обнимать Женю, смотреть, как она весело щебечет, смеется и даже сияет.
Мы приехали на вокзал, нашли ее поезд, погрузили вещи в вагон и вышли на перрон.
«Ну, что?» - спросила меня Женя, - «давай прощаться?»
«Давай», - ответил я, не в силах поверить, что она сейчас уедет, и наша встреча закончится, едва начавшись.
«Я приеду через 10 дней. Будешь меня встречать?»
«Конечно, буду, Женечка. А как же. Буду стоять тут и ждать твоего поезда».
«Ну, хорошо. Тогда я пошла?».
«Да, конечно, иди. Уже пора».
Мы обнялись на прощание, она зашла в вагон, и поезд вскоре тронулся.
Она еще махала мне ладошкой в окно, а я шел следом, постепенно отставая.
Она приехала через две недели. Я не смог ее встретить, т.к. в это время уехал из города. Я приехал на следующий день и сразу же договорился о встрече.
Женя продиктовала адрес, объяснила, как найти дом, и я поехал.
Мы начали целоваться, едва я только ступил на порог. Видимо, сказался опыт этих самых - long distance relationships – во всяком случае, ждать больше сил просто не было. Потом, впоследствии Женя не раз вспоминала, что я на нее «набросился» и сразу полез целоваться. На что я неизменно отвечал: «Ну да, мне, конечно же, нужно было сначала поговорить о погоде, попить чаю, прочитать пару стихотворений и договорить о встрече через неделю». Женя в ответ только смеялась, а я обнимал ее и принимался целовать.
Целоваться Женя любила. Как мне кажется, среди всех приятных времяпрепровождений для нее были предпочтительны два: занятие любовью и питие вина. При этом по моим меркам, она была трезвенницей. За все время нашего знакомства я ни разу не видел, чтобы она выпила больше двух бокалов сухого. Впрочем, вру, один раз она выпила три, но это был из ряда вон выходящий случай.
Как я теперь понимаю, это объяснялось ее железной внутренней дисциплиной. Не смотря на мягкий нрав и предрасположенность к оттяжному образу жизни (Женя была фрилансером-стилистом и потому была избавлена от ранних подъемов на работу и обязательных двух-трех часов стояния в пробках ежедневно), она была способна перекрыть кран собственных желаний в случае необходимости. Таковой случай, например, представился, когда я в очередной раз сморозил какую-то глупость по поводу ее семьи.
Лично меня всегда пугали и продолжают пугать проявления подобной «железной воли». Я это воспринимаю как нечто мертвое и бесчувственное, хватающее своей хваткой нежный организм. По мне, все эти дисциплины, запреты и воздержания гроша ломаного не стоят. Я лично ничего, кроме издевательства над собой и ближними, в этом не вижу. Когда я что-то сильно хочу, я не могу этого не хотеть. Человек, который демонстрирует собственную независимость от сильных желаний, на мой взгляд, издевается сам над собой: он наступает себе на горло и одновременно напускает анестезию на весь организм, искренне радуясь, что ему при этом не больно. На мой взгляд, это просто ужасно: мучить себя и не чувствовать при этом боли.
Что забавно, одновременно делается вид, что все это происходит «просто так». На самом деле, конечно, нет. На самом деле таким способом надеются избежать неприятностей, связанных с выполнением желания. По мне, уж лучше пусть происходит то, что хочется, со всеми вытекающими из этого последствиями, чем такое самоистязание. Мне хорошо известно, что происходит с такими желаниями потом: они затаиваются до поры, до времени, чтобы накопить силы, и смести на хрен весь этот «правильный порядок», взорвать его ко всем чертям, к сожалению, зачастую вместе с различными частями тела и всеми, кто попадется под руку. Сила таких «выдержанных» желаний оказывается слишком большой, чтобы ее можно было использовать в мирных целях. Она, скорее, взрывается как бомба, и тут уж – кто не спрятался, я не виноват.
Насколько я вообще могу судить, люди умирают, не выдержав этой битвы с самим собой: радуясь поначалу собственному мастерству и власти, а потом пожиная то, что останется после взрыва раздувшейся фальшивки. Впрочем, это все лирика, а жизнь идет своим чередом.
Не смотря на всю свою нежность и искреннее желание относиться бережно ко всему живому, в особенности к тем, кого я люблю, я вынужден констатировать прискорбный факт: именно тем, кого я больше всех люблю, достается сильнее всех. Ни с того, ни с сего в меня вселяется бес, и я отчебучиваю очередную пакость, например, едкое замечание.
Реакция Жени была молниеносной: она собрала вещи и уехала к сестре. Перестала отвечать на мои звонки, всем своим видом показывая, что «с такими» она не водится.
Сначала я даже радовался такому повороту дел – и это была очередная раздувшаяся фальшивка мнимой власти над собой и тем, что происходит вокруг. К счастью, эта фальшивка лопнула буквально через неделю. Я отчаянно загрустил, начал писать осторожные смс и нежные письма.
Постепенно Женя оттаяла. Не прошло и месяца, как она собралась в обратный путь, а я, конечно, побежал ее встречать. До сих пор помню нашу встречу: как мы увидели друг друга и кинулись со всех ног. Обнялись и стояли, долго-долго, не в силах ничего сказать, ни оторваться друг от друга. Такие глупые и милые, как, впрочем, большинство людей на этой земле – сначала устраиваем себе так называемые трудности, а потом их отчаянно преодолеваем. И нет этому ни конца, ни края.
То же самое произошло и с нами. Через полтора месяца вновь состоялась долгожданная встреча с сестрой – на этот раз она приехала в Питер. Женя радовалась этому приезду, как ребенок. Рассказывала мне, как она хочет познакомить меня с Настей – самым родным человеком на земле, -  как она счастлива, что теперь у нее есть не только она, но и я – «золото» - как она меня называла. Я тоже был не прочь с ней познакомиться лично – мы уже переписывались в контакте, она мне нравилась своим веселым характером и замечательным чувством юмора. Ах, мечты, мечты, наивные мечты. Действительность оказалась совершенно другой.
Накануне приезда Насти мы с Женей опять поссорились. Все началось с разговора о наших отношениях, в частности, обо мне. Женя сказала, что больше не в силах молчать о своих чувствах, и я, конечно, предложил их высказать, дабы не мучить себя. Что она и сделала.
Она сказала, что ей со мной невыносимо тяжело. Что она устала. Что она чувствует себя какой-то супер-матерью капризного и несдержанного ребенка. Что у меня нестабильная психика. Что я ненадежен. Что мои «слабости» - в частности, любовь к горячительным напиткам, доконают любую. У нее ощущение, что она должна тащить меня на себе, а на это она не способна, в силу слабого здоровья. Она не чувствует себя защищенной, у нее нет сил на все это, и потому она не представляет себе, как мы можем жить вместе.  Разговор происходил на съемной квартире, где я в то время жил, на кухне. Как сейчас помню, мы сидели за крошечным круглым столом у окна, она все это говорила, а я слушал.
Дело было даже не в словах. Дело, как всегда, заключалось в том, что стояло за этими словами. А за ними стоял, если честно, довольно-таки неприглядный образ, ничего не имеющий общего с «золотом», «солнышком» и «счастьем моим». Это был образ отвратительного урода, который хочет поживиться за счет наивной женщины, принуждая ее обслуживать себя самым мерзким образом, да еще надеясь получить с этого какие-то дополнительные дивиденды. Надо сказать, образ получился замечательный: яркий, отталкивающий до омерзения. Пожалуй, никто в жизни, ни до, ни после, не представлял меня в столь убогом виде. Никому не удавалось так опустить меня ниже плинтуса. Это было сделано виртуозно и неожиданно, и попало точно в цель.
Я попытался сделать рекогносцировку: сдерживая волну горячего протеста против столь явного издевательства надо мной лично, я сказал: «Ну, хорошо, Женя. Вот ты выразила чувства, которые больше не могла носить в себе. Высказала все по поводу меня, что я такой, сякой, ненадежный, псих, алкаш, это все понятно…» - я сделал паузу и посмотрел на нее, - «А как ты думаешь, вернее, как ты чувствуешь, дорогая, каково мне это все сейчас от тебя слышать, а?». Я увидел на лице Жени мимолетное выражение недоумения, словно она вообще не понимает, о чем я ее спрашиваю. Видимо, лицезрение собственных чувств ее так захватило, что она вообще забыла о моем существовании. Ей было трудно оторваться от себя, чтобы допустить мысль, что и я могу что-то чувствовать. И я решил придти ей на помощь: «Как ты думаешь, каково мне это все сейчас слышать, все, что ты только что сказала? Что я сейчас чувствую – я же вот он, сижу прямо перед тобой…»
«Ну-у-у… я не знаю…» - растерянно протянула Женя, - «Я не знаю… наверное, тебе это не очень приятно…». Глаза ее беспорядочно блуждали, словно она не знала, куда направить взгляд, чтобы увидеть то, о чем я ее спрашиваю.
«Ну, я же вот он!» - почти закричал я, - «Я же здесь, прямо перед тобой, сижу, живой, и все это слушаю, про твои чувства, что тебе тяжело и так далее. А мне все это каково? Что я-то чувствую, Женя? Ты можешь это увидеть?».
Она опять замолчала, словно пытаясь разрешить неразрешимую загадку. Наверное, ей было все это странно, непонятно, я не знаю... Все эти рассуждения я придумал уже потом, а тогда мне хотелось, чтобы она хотя бы попыталась услышать меня – ведь я принял все, что она сказала, прямо открытым сердцем. Я не стал от этого защищаться, не стал спорить с ней, я услышал то, что она хотела сказать, услышал на полную катушку. И, конечно, мне захотелось, чтобы моя любимая услышала меня, почувствовала, как мне нестерпимо больно от этих слов, как они жгут меня и режут своими острыми краями, как лезвия, как точеные ножи…
Взгляд Жени метался, как пойманный в клетку заяц, стараясь зацепиться хоть за что-то, она, наконец, смогла выдавить из себя: «Да, тебе, наверное, неприятно это все слышать…».
«Неприятно!» - почти заорал я, - «Да это слишком слабое слово, Женя – «неприятно». Это слово ровным счетом ничего не выражает из того, что я ощущаю и чувствую прямо сейчас!».
«Ну-у-у, я тогда не знаю…» - она явно хотела уйти от ответа, она хотела сбежать, исчезнуть, раствориться, одним словом, прекратить это безобразие любой ценой, и я, конечно, не мог не придти ей на помощь.
Ярость вырвалась наружу и затопила меня всего, и я заорал: «Значит, ты не знаешь? Значит, не можешь даже сказать, что я чувствую, тебе это непонятно, ****ь? Тебе невозможно об этом хоть что-то сказать? Значит, «наверное, мне просто не очень приятно все это слушать»? Все, что ты тут нагородила, да? Видеть тебя  больше не могу! Уябывай отсюда на ***, чтобы глаза мои тебя больше не видели! Убирайся из моего дома! Вон!».
Я выскочил из-за стола и вышел из кухни в комнату, а Женя заметалась по квартире, собирая трусы, майки и джинсы. Наверное, она сильно испугалась, по крайней мере, она собралась в считанные минуты и выскочила наружу.
Я сел на диван. Меня всего трясло. Хотелось кричать и плакать одновременно. Еще никогда, ни одному человеку в жизни не удавалось облить меня говном с головы до ног, да так, что невозможно было отмыться. Еще никогда я себя так отвратительно не чувствовал: было ощущение, что это омерзение проникло в меня до самых костей. Я чувствовал боль обиды, я знал, что все это неправда, что я не такой омерзительно-отталкивающий кусок дерьма… Но эти слова, казалось, вошли прямо в сердце и распустились там ядовитым цветком, побежали по жилам отравленной кровью, застилая болью глаза, заливая все светом этой невыносимости, отчаянья…
Мне хотелось выть, кричать и биться… Но биться было не с кем. Женя ушла, остался только я, мое тело, в котором поселилась эта отвратительная ложь.
Прошло какое-то время, я сходил в ванную, умылся, попил воды из-под крана… Вернулся в комнату, сел на диван. Мне хотелось скрыться, исчезнуть, сделать так, чтобы меня не существовало вовсе. Но, увы, это было невозможно… Я лег на диван и долго лежал с открытыми глазами. Слушал звуки машин за окном, гудение кондиционера… Наконец, пошел дождь. Я встал, выключил кондиционер и открыл окно… Почувствовал влажный воздух, на меня пахнуло запахом лета – уютным и родным. Я стоял у окна, смотрел на мокнущие крыши домов, на косые струи ливня, слушал, как дождь барабанит по окнам и крышам, стекает потоками воды из сточных труб…
В груди поселилась сосущая пустота. Как будто вынули оттуда что-то живое, и теперь на этом месте зияет дырка. Она не болит, не давит, не доставляет никакого беспокойства… Но, вместе с тем, от нее веет чем-то безжизненным, как будто там было что-то важное и живое, то, что наполняло все тело теплыми красками ощущений, позволяло радоваться и ощущать течение жизни… А теперь… Теперь там была лишь дыра, пустая и безразличная ко всему, что движется. И оставаться один на один с этой дырой было невыносимо. Нужно было срочно заполнить ее чем угодно, только бы не чувствовать ее пустой взгляд, который словно сообщает о чем-то таком неудобном, что лучше терпеть жгучую боль и муки ада, чем этот взгляд пустоты.
Я взял телефон и набрал номер Жени. Она взяла трубку почти сразу. Я начал говорить слова извинения, что я сорвался, что я не хотел ее обидеть, что просто мне было очень больно от ее слов, и потому я так кричал. Что этот крик был криком боли и отчаянья… К моему удивлению, Женя сказала, что все хорошо, что она не обижается и все понимает. Это было просто поразительно, я не верил своим ушам. Мне думалось, что она вообще теперь не захочет со мной говорить, а тут я слышу: «Все в порядке, не волнуйся, я все понимаю, я уже к этому привыкла, к твоим взрывам, и не обижаюсь».
Мы договорились, что созвонимся завтра, и я повесил трубку. Лег на диван и лежал, долго-долго, с открытыми глазами, глядящими в никуда. Не помню, как я заснул.
На следующий день прилетала Настя. Женя сообщила, что поедет ее встречать в аэропорт одна, поскольку им нужно какое-то время побыть вдвоем. А со мной они встретятся позже.
Настя взяла с собой в поездку маленькую рыжую собачку по кличке Рекс. Это было милое создание, похожее на колобок. Не смотря на небольшие размеры, Рекс обладал широкой душой и добрым сердцем. Об этом я узнал на следующий день, когда Женя попросила меня приехать и посидеть с ним несколько часов, пока они с Настей будут ходить по делам.
Я приехал, открыл дверь… Дома никого уже не было, кроме рыжего Рекса, встречавшего меня на пороге. Он подошел ко мне и обнюхал. Я с ним поздоровался и подумал, что мы с ним, определенно, поладим.
На кухне я заварил себе чай, налил его в кружку и сел на диван, а Рекс запрыгнул ко мне и свернулся калачиком рядом. Мы сидели на диване, я пил чай, Рекс лежал рядом. Я гладил его и рассказывал ему о своих приключениях. Он слушал, иногда чуть шевеля хвостом, словно показывая, что понимает, о чем я говорю…
Потом мы с ним сходили на улицу и погуляли минут 15. Он быстро уставал и начинал дышать часто-часто, с хрипами. По-видимому, чувствовал он себя не очень, и в этом смысле нам было легко понять друг друга.
Обратно домой я нес его на руках, т.к. он, похоже, здорово устал.
Дома Рекс свернулся на пороге калачиком и уснул. А я продолжал тупо сидеть на диване, глядя в никуда. Наконец, позвонила Женя и сообщила, что я могу идти, т.к. они уже скоро вернутся. Странно, но, похоже, мы с ней вовсе не спешили увидеть друг друга. Я встал, попрощался с Рексом и вышел.
Вечером мне стало совсем плохо. Всю ночь я не спал, и в следующую тоже. Я попал в какое-то странное состояние: не то болезнь, не лихорадку… Температуры не было, но и сказать, что все в порядке, я тоже не мог. Я не мог ни о чем думать, ничем заниматься, было похоже на то, что я мучаюсь от неизвестной проблемы, которая, как заноза, сидит в теле и не дает ни работать, ни спать, ни заниматься чем-нибудь еще.
Я продолжал злиться на Женю. Мне это не нравилось, эта злость выматывала меня хуже всякой лихорадки, но я ничего не мог с ней поделать. Аппетит пропал совершенно, все, что я мог делать, это лежать на диване и тупо глядеть в потолок. Тело при этом как бы отсутствовало, но из него вытекли все силы. Сердце работало еле-еле, стуча как-то странно, с перерывами.
Женя звонила мне и звала в гости, радостным голосом сообщая, что она хочет, чтобы мы, наконец, познакомились с Настей… Я отвечал, что у меня нет сил, что мне плохо, что я не могу перестать на нее злиться и мне больно от этого, потому что я не хочу на нее злиться, ведь я ее очень люблю… Она щебетала в ответ что-то, обещала заехать, но потом перезванивала и говорила, что заедет позже.
В общем, Женя отдалялась все дальше и дальше, а вместе с ней от меня уезжала жизнь. Я совсем перестал спать. Тело стало мягким и вялым, все дни я проводил в полубредовом состоянии, то ли явь, то ли сон… О том, чтобы выйти на улицу и пойти куда-нибудь, например, в магазин, не шло даже речи. Хорошо, что хватало сил дотащиться до туалета и упасть обратно на диван. Пару раз ко мне заезжали друзья, приносили еду, сидели со мной, как с тяжело больным, потом уходили, и я снова оставался один. Это было труднее всего – оставаться одному, в этой пустоте, не наполненной никаким смыслом.
Пустота была как звенящая дыра, откуда откачали все живое, все, что может радовать или огорчать. В ней нечем было дышать, в ней не было никакого содержания, но, вместе с тем, это отсутствие причиняло нестерпимую боль. Это было очень странно, но это было так.
На шестой день мне стало совсем худо. Я лежал, оставаясь в сознании, но, в тоже время, находясь в чем-то вроде транса: минуты текли за минутами, я не понимал, что происходит, какое время суток и какая погода за окном. Пустота проглатывала часы один за другим, время исчезло, осталась только одна бесконечная минута, которая тянулась и тянулась, как жвачка, прилипшая к подошве, и не было ей ни конца, ни края.
Так я дожил до темноты. Я лежал и смотрел на блики фар от машин, высвечивающиеся на потолке, смотрел, как они появляются, вытягиваются и исчезают… Потом к ним добавились всполохи. Эти всполохи возникали вспышками, ритмично мигали, а потом пропадали опять. Я лежал, завороженный разноцветными огнями, размышляя о их таинственном происхождении. Они, то пропадали, то возникали вновь. Не знаю, сколько времени я это все наблюдал, пока вдруг до меня не дошло, что это не огни фар проезжающих автомобилей, а свет мигающего телефона, который лежал рядом со мной с выключенным звуком.
Я взял телефон и увидел входящий звонок от Жени. На часах был третий час ночи.
«Женя, что случилось?» спросил я.
«Коля, с Рексом плохо, он задыхается. Ему необходим кислород. Ты можешь приехать и привезти кислородный баллон?».
Я попытался привстать с кровати. Сердце  в груди ходило ходуном, как шар в пустой коробке: перекатывалось, ударяясь о стенки, и надолго замирало без всякого движения.
«Женя, ты знаешь, похоже, у меня ничего не выйдет», - ответил я, - «Со мной что-то случилось, я не знаю. Я с трудом передвигаюсь. Боюсь, что я не смогу сейчас выйти из дома, чтобы ехать к вам… Может, вам вызвать врача для Рекса? Или отвезти его в клинику? Вы же на машине?...»
«Так я и знала», - сказала Женя горьким голосом, - «Я так и знала, что ты нас бросишь, что ты… Я так и знала! Я не хотела тебя ни о чем просить, потому что я знала, что ты откажешься нам помогать. А мне так трудно было решиться тебе позвонить, а ты…!» - казалось, она сейчас заплачет, но она не заплакала.
«Женечка, родная, я вас не бросаю, просто из меня сейчас помощник – никакой. Я не знаю, что со мной творится. Я лежу, который день, и уже подумываю, не пора ли вызывать скорую. Просто так неохота видеть этих врачей… Но у меня реально нет сил, я по комнате с трудом передвигаюсь…»
«Да, все понятно», - сказала Женя ледяным голосом, и повесила трубку.
Я лег, положил телефон экраном вниз и уставился в потолок. На рассвете мне удалось задремать. Днем приехали друзья, привезли кефир и фрукты, и я даже вышел с ними на улицу. Собрался было поехать к Жене, но не смог. Звонил ей, но она не брала трубку.
В общем, так оно все и кончилось. Что было дальше, даже рассказывать неохота. Ничего хорошего. Боль, пустота. Мне было странно, что я даже не бухал, хотя при этом чувствовал себя, как в запое, но без моментов опьянения. Все, что я переживал, было похоже на нескончаемое похмелье, прерываемое коротким забытьем, когда мне удавалось забыться сном на пару часов. А потом все начиналось опять: безвременье, сосущая пустота, непонятные движения в теле и боль, которая возникала внезапно и захватывала все тело. Казалось, еще минута, и тело лопнет, как шина, которую накачали слишком сильно, не выдержит этого бешеного напора неведомой силы… Но проходило какое-то время, и боль исчезала так же внезапно, как и появилась, и продолжалось безвременье.
Иногда мне вдруг становилось страшно. Этот страх, то принимал конкретные очертания, то оставался бесформенным и вездесущим. Он сочился ото всюду, словно сам воздух таил в себе неясную угрозу. От него не было спасения, его можно было только ощущать. Я лежал, распластанный на этом страхе, как рыба, с которой содрали кожу и чешую, вспороли живот, вытащили внутренности, отрезали голову… Все, что осталось – это голая тушка, с которой сейчас, вот-вот, сотворят что-то ужасное… И от этого невозможно было ни защититься, ни уплыть… Оставалось только лежать на разделочном столе и ждать неизбежного.
Вот я и лежал. Ждал, вернее, не ждал, а просто лежал, безвольно пропуская через тушку все происходящее… А что мне еще оставалось делать?
Так прошло дня три. Женя, наконец, ответила по телефону и даже сообщила, что они приглашают меня с Настей на чашку чая. Я ответил, что приду, как только смогу.
Также она мне сообщила, что Рекс умер, и что они с Настей очень переживают по этому поводу. Я прослушал целую лекцию о том, какой замечательный был Рекс, как им с Настей больно оттого, что он умер, как им было его жалко, когда с ним это случилось, как они отвезли его в больницу и вынуждены были его там оставить, а на утро им позвонили и сообщили ужасную весть.
«Ты представляешь, он лежал там совсем один, такой ма-а-а-а-аленький... И умирал», - рыдала в трубку Женя, - «И никого из нас не было рядом… Только холодные стены бокса… И больше никого, понимаешь?»
«Понимаю», - отвечал я, - «я все понимаю».
«У-у-у-у-у», - рыдала в трубку Женя. Я слушал ее плач и молчал, потому что у меня не было сил ничего говорить.
«А ты бросил нас, бросил, как раз тогда, когда требовалась твоя помощь! У-у-у-у…» - продолжала рыдать Женя.
«Прости меня, так вышло», - что я мог еще сказать? У меня не было сил, чтобы оправдываться. Не было сил ни на что: ни на аргументы, ни на объяснения… Если честно, я вообще удивлялся, что сам еще живой. Это, пожалуй, было самым удивительным.
На следующий день я собрался с силами и позвонил Жене. Сказал, что приеду, она ответила, что они с Настей меня ждут. Помню, как я вышел на улицу, дотащился до метро… Доехал до нужной станции, и принялся искать цветы – я же не мог придти в гости с пустыми руками!
Подходящие цветы все не попадались. Мне было нужно что-то белое и нежное… А не эти цветастые гопники в плетеных корзинах. Я обошел пешком полрайона и уже начал подумывать, что вот-вот упаду и сдохну на этой пыльной жаре, как, наконец, - о, чудо! – я нашел то, что требовалось. Купил букет, коробку конфет и зефира, который нравится Жене, и поплелся к ее дому.
Женя мне открыла и с порога огорошила вопросом. «А это ты кому приволок?» - спросила она, указывая на букет.
«Это вам, тебе и Насте», - ответил я, попытавшись улыбнуться.
«Нет, ты посмотри», - крикнула Женя куда-то в комнаты, - «Нам еще цветы принесли», - и ушла с букетом на кухню.
«Тут еще конфеты и зефир, вы же к чаю меня пригласили», - говорил я, снимая ботинки.
Я прошел в комнату и увидел Настю. Она перебирала какие-то кофточки у раскрытого шкафа, раскладывая их по стопкам.
«Вот, сколько барахла накопилось!» - пожаловалась она мне, продолжая складывать кофточки.
«Здравствуй, Настя», - сказал я, - «Рад познакомиться!».
Настя посмотрела на меня и молча кивнула в ответ.
Женя позвала меня на кухню. Я пришел и сел напротив. Она налила мне в чашку чай и принялась рассказывать о том, что они пережили. Я сидел, слушал ее и вдруг заметил, что она говорит, говорит, глядя в точку где-то у меня за спиной. Мне даже показалось, что она не видит меня и не слышит, а разговаривает со стенкой или со шторами…
«Женя», - позвал я ее, - «Почему ты на меня даже не смотришь?»
Она замолчала, словно запнувшись о невидимое препятствие, и опустила глаза.
«Посмотри на меня, пожалуйста», - попросил я, - «Ты же позвала меня пить чай, вот я и пришел».
Она с трудом подняла на меня глаза и тут же их отвела.
«А где Настя? Она, что же, и чаю с нами не попьет?» - попытался пошутить я, но Женя сидела и молчала, не отвечая на мою шутку.
«Женя, что происходит? Ты позвала меня в гости, и даже не хочешь на меня смотреть?..» - мы помолчали, потом я опять спросил: «Ты что, хочешь разорвать со мной отношения?».
Секунд на пять воцарилась тишина.
«Ты не тот мужчина, который мне нужен», - ледяным голосом, полным ненависти, ответила Женя и наконец-то подняла на меня глаза.
От этих слов я совершенно онемел. Все движения, которые были внутри до этого, остановились. Я почувствовал пустоту и, одновременно, облегчение. Ничего не нужно было говорить, бесполезно было что-то доказывать или объяснять. Это уже не имело никакого смысла. Все уже случилось, и теперь можно было молчать и отдыхать. Я не мог ничего доказать, и мне уже не хотелось этого делать. Суд состоялся, палач сделал свое дело, а я встал и вышел в коридор. Обуваясь, я громко попрощался с Настей, но в ответ ничего не услышал. И правильно, какой толк отвечать покойнику? Живые с мертвыми не разговаривают.
Я вышел на улицу, там было пыльно и жарко. Я шел по улице к станции метро и чувствовал, как в грудь заползает ледяная рука. Она сжимала внутренности и не давала им дышать, заполняла клетку немотой, лишая тело движения и сил.
Я доплелся до метро, спустился вниз и сел в поезд. В поезде мне стало совсем плохо.
«Мужчина, мужчина, что с вами?» - я увидел перед собой озабоченное лицо женщины,- «Вы такой бледный, у вас с сердцем плохо?»,
Я разлепил немые губы: «С сердцем хорошо, а вот без сердца плохо…» - и попытался улыбнуться.
«Дышите глубже, вдыхайте, вдыхайте, сейчас, я дам вам лекарство», - перед моим носом оказалась раскрытая ладонь с белой таблеткой, - «Глотайте, жуйте и глотайте, и продолжайте дышать».
Я послушно выполнил все указания. Ледяной туман понемногу рассеивался, хватка в груди слабела… Я даже почувствовал немного тепла…
Я доехал до своей станции и вышел. Немного подумал и понял, что до дома я не доберусь. Сел на ближайшую скамью и набрал номер телефона. Позвонил друзьям, сообщил, где я и как. Они сказали, что сейчас приедут на машине и меня заберут. Я выключил телефон и попытался встать. У меня получилось. Я добрел до эскалатора, поднялся наверх и попал в объятия друзей.
Меня привезли домой, уложили в кровать, окружили заботой и вниманием. Я лежал, с благодарностью глядя на их лица, и думал, что главное – не звонить Жене, не писать ей письма и не проверять сообщения от нее. Мне нужно было придти в себя, я не мог встречаться с ее ледяной ненавистью, она бы прихлопнула меня, как муху. Прихлопнула бы и даже не заметила.
Мне нужно было лежать, пить травяной чай и ни о чем не думать. Нужно было попытаться уснуть, забыться, хотя бы на время.
Так прошло еще несколько дней. Около меня постоянно дежурил кто-то из друзей. Видимо, это меня и спасло – присутствие родного сердца рядом помогло мне выжить. Думаю, без этого я бы скопытился быстро. Впрочем, откуда мне знать.
Через несколько дней я получил смс от Насти, где она писала, что волнуется за мое здоровье и спрашивала, как я себя чувствую. Поистине, человек – противоречивое создание. Ненавидит, любит, убивает и сочувствует одновременно. Я ответил, что со мной все в порядке. Женя мне не писала. Она удалила меня из друзей и заблокировала в соцсетях. Я этому уже не удивлялся. Мне было очевидно, что этим она пыталась спасти себя от собственной ледяной ненависти. Она хотела выплюнуть ее из себя и затолкать в меня, в человека, который этого заслуживает. Запихать, законопатить и закрыть все окна и двери, отгородиться от этого, чтобы ни одна капелька злости не проникла обратно. Она хотела остаться хорошей, во что бы то ни стало. Она убивала меня, чтобы ей стало лучше.
Все мы этим занимаемся. Убийство, война – привычный способ достижения счастья. Общечеловеческий рецепт. Никто в целом мире не может в этом соперничать с людьми. Мы – абсолютные чемпионы мира по войне. Несем пальмы первенства, убивая и насилуя ради собственного блага. Увы, все это так. И я – точно такой же: я ору, когда меня убивают, и наношу ответные удары. Этому ничто не в силах помешать. Я помню, как мне было противно злиться на Женю, но я ничего не мог с этим поделать. Я злился и продолжаю злиться, потому что это естественно. Это естественная реакция – злиться и сопротивляться, когда тебя стараются убить. А убивать можно по-разному, в этом все дело.
Мы убиваем незаметно, мы тщательно маскируемся, как и подобает диверсантам, работающим на территории противника. Мы осуждаем убийства и войны, ловим преступников и вывешиваем на всеобщее обозрение фотографии главных негодяев. А потом приходим домой и с облегчением давим своих ближних. Больше всех достается детям, потому что они не могут защититься, не могут ответить нам тем же.
На любое насилие дети отвечают открытостью, они пытаются нас понять, и, в конце концов, обвиняют во всем себя сами. Они еще не знают, что человеку, для того чтобы убивать и ненавидеть, не нужны веские причины. Достаточно просто попасться ему на глаза в нужный момент – и, готово! Вы уже на прицеле, вы уже получаете свой заряд промеж глаз, и никогда не узнаете, зачем и почему.
Из изнасилованных детей вырастают прекрасные взрослые – так война передается из поколения в поколения, ведомая страхом.  Страхом остановиться и просто быть. Страхом быть самим собой. Война ведется с одной целью: с целью улучшения. Почему? - спросите вы, дорогие друзья. Потому что не улучшаться нельзя. Это страшно. Страшно оставаться таким, какой есть, ИЗ ЭТОГО НИЧЕГО ХОРОШЕГО НЕ ВЫЙДЕТ! За это меня ждет только одно: справедливое и жестокое наказание, и, чтобы его избежать, нужно срочно улучшиться. Тогда, быть может, мне удастся спастись.
И эта гонка не закончится никогда. Разве что в отдельных случаях, когда бежать дальше сил просто нет. Тогда ты останавливаешься и поворачиваешься лицом к собственному страху, и ужас накрывает тебя целиком, с головой, потрохами, руками и ногами. Но ты ничего не можешь с этим поделать. Это происходит с тобой, но не по твоей воле. Была бы воля, ты бы продолжал бежать и отстреливаться. Но, почему-то, ты уже не можешь это делать. Тебе опостылела война. Это не значит, что ты разучился ругаться и ненавидеть. Но что-то в тебе сломалось. Может быть, просто впервые в жизни ты признал свое полное и окончательное поражение?

6.

Когда я проснулся, солнце светило вовсю. Птицы заливались, а голова раскалывалась. Да, вчера мы с Лешей выпили немало… Ну, что поделаешь, это даже хорошо. Почему? А потому, что думать после вчерашнего сил не было, и можно было жить в приятном режиме естественного автоматизма. Как шутил мой друг доктор Карлос, просветление достигается просто, за три дня. Первый день совершается возлияние до состояния отруба. На второй день с утра грамотно начинаем опохмеляться и к вечеру доходим точно до такого же состояния. И вот, встаешь ты наутро третьего дня, выходишь на улицу, смотришь на людей, спешащих куда-то, и понимаешь, что тебе ВСЕ АБСОЛЮТНО ПОХУЙ. Ну, просто абсолютно. При этом ты знаешь, конечно, что сейчас ты зайдешь в кафе, возьмешь кружечку пива и не будешь никуда спешить. Потому что: просветление спешки не терпит, ею занимаются люди, далекие от него, погрязшие в омуте ежедневных бесплодных страданий. Вот такой рецепт. Хотите – верьте, хотите – нет. Я проверял, работает. Временно, конечно, но дает четкий и устойчивый эффект. А ведь это так приятно, дорогие друзья, почувствовать это «все похуй»… Это так волшебно и замечательно, что об одной мысли о подобном я замираю, по лицу моему расползается блаженная улыбка, а перед глазами разворачивается завораживающее ничто.
Кстати, знаете анекдот про буддиста? Приносят ему друзья большую коробку – подарок на день рождения. Он разворачивает, разворачивает, открывает… А там – пусто. И он с приятелями радостно ржет: «Опять это ****ое ничто!!!».
Впрочем, анекдоты анекдотами, а надо было вставать. Я встал, умылся и почистил зубы, и, подумав, я решил, что бриться мне лень, я вышел и пошел, куда глядели глаза, благо, было светло, благо, был уже день… Все происходило в точности, как в песне дорогого Майка: я вышел, покормил Шарика и отправился в город. Давненько я там не был…
Доехал до центра на автобусе и дальше отправился пешком.
Я иду через Марсово поле. Жара, солнце светит ярко. На траве сидят, лежат люди. Некоторые с детьми, или с собаками. Я останавливаюсь и гляжу на зеленую лужайку прямо перед собой, прохожу мимо двух сидящих на газетах девушек, снимаю обувь и ложусь на спину. Сумку с деньгами и ключами я кладу себе под голову. Я очень подозрительный, я не доверяю людям. Я их вообще не понимаю. Они мне кажутся неведомыми чудаками или пришельцами, источником потенциальной опасности или, по крайней мере, неприятностей. Я приподнимаюсь на локте, чтобы обдумать эту мысль. Вот два парня играют в бадминтон. Кто они такие? Понятия не имею, наверное, студенты. Две девушки пьют томатный сок. Наверняка без водки, какая глупость! Какой смысл в томатном соке, если нет водки? Никакого! Я вспоминаю свое детство. Тогда томатный сок в магазине Торгового Центра стоил 10 копеек, мы любили туда приходить с похмелья. На прилавке стоял стакан с солью и рядом еще один – с мутной от сока водой, с торчащей из нее чайной ложкой. Поясняю: сок был несоленый. Продавщица наливала его из огромного стеклянного конуса через крохотный кранчик внизу. Она наливала его в стакан. Я клал гривенник на тарелочку, брал стакан и подцеплял ложечкой щепотку соли, размешивал, клал ложечку обратно. Вода в стакане становилась немного мутнее…
Эх, детство, юность, золотая пора… Помню, я все время себя чувствовал отвратительно. Меня постоянно мучил страх, но я старался его не замечать. Изо всех сил старался, и это только добавляло мучений. Бля-я-я-я…
Я перевернулся на левый бок и начал глядеть на маму и малыша. Мама сидела на подстилке и разговаривала по телефону, одновременно наблюдая за малышом. Малыш не терял времени даром: носился вокруг, махал руками, покрикивал. Года два с половиной или три… Не разбираюсь в детях. Никогда не знаешь, сколько им лет... Ему нравилось кричать на бегу, по-видимому, он решил тщательно исследовать этот процесс. Мамаша пыталась его контролировать. Не отрываясь от телефона, раздавала распоряжения и отпускала убийственные замечания: «Ну вот, ты закашлялся, ты подавился! Не бегай с открытым ртом! Не делай больше так! Вот видишь! Ты испачкался! Подойди сюда, я тебя оботру! Что? Ты хочешь пить? Не пей так быстро, подавишься!». Малышу удавалось не обращать внимания на ее команды. Может, года через два он сломается. Я от всего сердца пожелал ему удачи: «Держись, парень! Этим сукам нужно только одно: чтобы ты сломался, стал послушным и удобным, ПРЕДСКАЗУЕМЫМ.  Не сдавайся! Бегай, кричи, кашляй, давись непроглоченным печеньем! Это все ***ня, брат! Забей на эту тухлую дуру с телефоном! Она ничего не понимает в жизни. Ты все знаешь гораздо лучше ее. Потому, не ты ее должен слушаться, а наоборот. Держись, друг, я с тобой!».
А потом они еще удивляются: «Куда девались мужчины?!!». Куда-куда? В ****у!!!! Вы засунули их себе в ****у, из соображений собственной безопасности, и теперь не можете их найти, где бы ни искали. А если, не дай бог, попадется случайно какой-то вывалившийся из гнезда или избежавший печальной участи, вы в ужасе бежите прочь с криками: «Какой кошмар! Как он смеет так вести себя СО МНОЙ!!!».
Я опять переключился на двух подружек с соком. Пытался ими заинтересоваться, но ничего не вышло. Они были смертельно скучны. Не смотря на юный возраст (не больше 25, наверное), их можно было уже укладывать в ящик. Даже говорить про них ничего не хотелось. Я опять откинулся на спину. В небо смотреть казалось гораздо интереснее. Облака… синева… Никаких ограничений… полная неопределенность, это всегда завораживает.
Сквозь тонкую ткань рубашки и брюк я начинаю чувствовать влагу: так вот зачем им нужны газеты! Я и забыл, где живу: на болоте, где земля не просыхает даже в сильную жару. Да, давно я не валялся в парках на траве. Я поднялся, отряхнулся и отправился дальше.
Подходя к Спасу на Крови, услышал звуки гитары. Звуки были неприятные. Играл парень, похожий на японца. «Им что, делать нечего?» - подумалось мне, - «кроме как приехать из Японии и играть на улице нечто настолько отвратительное, что я даже не знаю, как это можно назвать?». Это было забавно. Я представил, как, возвратившись домой, в какой-нибудь Токио, он будет рассказывать о своей жизни в качестве уличного музыканта в далекой северной стране. А его узкоглазые друзья будут пить кислое японское пиво, хохотать, поддакивать и восхищаться широтой предъявленной натуры. А что? Прикольно. Это все равно, что мне отправиться в Японию на заработки с гитарой. От такой мысли меня пробило на хохот. Я часто смеюсь на улицах. Наверное, выгляжу при этом, как дурак. Ну, да, что есть, то есть. Не буду отрицать. Когда я смотрю вокруг, мне часто хочется ржать. В городе, куда ни глянь, увидишь глупость, с вероятностью 90%.
Мой приятель опубликовал пост «Люби себя» - про то, что человеку, который любит себя, не хочется никого ругать или критиковать, и эта «грязь» не липнет к нему. Наверное, не знаю, не проверял. Не было возможности проверить. Любить себя действительно хорошо… Думаю, это самое лучшее, чем можно заниматься в жизни. Вот только любовь всегда происходит – как лето, жара или дождь. Ее невозможно исполнить, нельзя придумать или изобразить. Все эти попытки бессмысленны и ни к чему не приводят. Любовь приходит и уходит, когда ей вздумается, и ничего с этим поделать нельзя. Я сам часто замечаю, сколько во мне ненависти. Порой это меня удивляет, но я уже привык. Наверное, я просто псих. Впрочем, есть во мне и другая сторона, только не для всех. Люблю я очень избирательно, а ненавижу почти любого. Иногда мне это кажется смешным, и я смеюсь. Вот как сейчас.
Зазвонил телефон. Это была Таня – давняя знакомая, с которой мы не виделись месяцев шесть. Я удивился, но трубку взял: «Привет, сколько зим, сколько лет! Как поживаешь?»
«Ой, я поживаю хорошо, а ты как?» - и она рассмеялась.
Я задумался. В самом деле, как я поживаю? Когда как. Если есть с кем выпить и поговорить душевно – хорошо, даже отлично. Если есть в моей жизни нежные отношения – просто прекрасно. Если написал что-то стоящее, на пару часов обеспечил себе замечательное настроение. Если в очередной раз получил по морде чайником от какой-нибудь сучки или нудного мудака – вот тогда можно почувствовать себя херово. Впрочем, не всегда. Иногда это даже бодрит.
«Эй, ты куда пропал?» - от мыслей меня отвлекает бодрый танин голос, - «Ты здесь?»
«Да здесь я, здесь, куда мне деваться… Просто задумался, что ответить на твой вопрос».
«И что, придумал?»
«Ничего в голову не лезет, Тань. Болит она у меня сегодня».
«Опять вчера гулял?»
«И вчера, и позавчера, ты же знаешь. Доктор мне прописал: каждый день, как можно больше гулять», - мы опять рассмеялись.
«А сейчас ты где гуляешь, если не секрет?»
«Не секрет. На Марсовом поле».
«О, а я совсем рядом, недалеко от Казанского. Хочешь, увидимся?».
«Конечно, давай».
«Отлично, где?»
«Давай на площади Искусств, возле Пушкина».
«Хорошо, буду там через 5 минут».
«Вот и занятие нашлось», - с облегчением подумал я и бодро зашагал вдоль канала Грибоедова. Я шагал и думал: «Какая замечательная фамилия у парня: Грибоедов! Наверное, оттяжный был чувак, не иначе. А то, как бы он написал свое «Горе от ума»? Грибы, поди, хавал с утра до вечера, потому и прозвали его: Грибоедов». От таких мыслей мне стало весело, а может, я обрадовался танинному звонку и нечаянной встрече, не знаю. Но настроение мое явно улучшилось.
«Здравствуй», - Таня подошла ко мне и обняла. Выглядела она замечательно: белая юбка, ярко-красная блузка на лямочках, неброская помада, светло-русые волосы, элегантная сумочка, босоножки на высоких каблуках… И, конечно, сияющая улыбка. Мне даже стало слегка не по себе: давно мне так никто искренне не радовался.
«Ну, что, куда пойдем? Только у меня времени не очень много», - как бы извиняясь, сказало она.
«Это ничего, зато у меня времени – вагон. Кстати, могу сдавать в аренду. Недорого».
Мы пошли вкруг площади, Таня рассказывала о своем житье-бытье, о том, что недавно рассталась с любимым (она так и сказала: «с любимым»). Я обратил на это внимание, но говорить что-то по этому поводу или выяснять подробности, мне было лень. Мы шли, болтали, как вдруг Таня спросила: «А ты почему молчишь? Что у тебя в жизни происходит? Где ты, с кем? Где работаешь?».
В ответ я только рассмеялся: «Таня, я, как обычно, нигде и ни с кем. Живу потихоньку, рассказы пишу, с Лешей бухаю регулярно».
«А Леша – это кто?» - оживилась Таня. Видимо, я ее привлекал только как экстравагантный персонаж ее светской хроники, а уж никак не мужчина. Впрочем, я мог оказаться источником полезных и приятных знакомств. Я улыбнулся этим мыслям и ответил: «Леша – примерно такой же раздолбай, как и я, но с достатком».
«О! Это совсем другое дело!» - не удержалась Таня.
«Конечно», - думал я, глядя на ее сияющее лицо, - «для тебя это совсем другое дело. Достаток определяет статус мужчины не только в обществе, но, прежде всего, в глазах женщин. Мне кажется, есть что-то ущербное в этом подходе. Готовность ради этого терпеть все, что угодно, всегда меня поражала в женщинах. Определенно, сам я не такой. Деньги я люблю, всем сердцем. Но никакой достаток не заставит меня мириться с тем, что мне не нравится. Видимо, именно потому у меня их всегда не хватает».
«Ну, что же ты замолчал, на самом интересном месте!» - подбодрила меня Таня, - «Рассказывай!».
«А что тут рассказывать? Леша живет расслабленной жизнью: все лето ходит на катере по Ладоге, а зимой уезжает месяца на 4 в теплые края… На работу не ходит, что-то у него там капает, ему, по всей видимости, хватает. Квартира у него на Крестовском…»
«О! Это хорошо», - заметила Таня, - «А чем он вообще занимается, кроме отдыха?».
«Даже не знаю, по-моему, ничем. Семьи у него нет», - при этих словах я заметил, что Таня удовлетворенно кивнула, - «Увлечений, кроме катера, тоже никаких. Ну, книжки читает, музыку любит… Что еще? Даже не знаю».
«И сколько ему лет?» - спросила Таня.
«Лет сорок, наверное. Ты лучше сама у него спроси»,
«Отлично!» - оживилась она, - «Только как это осуществить?».
«Если хочешь, я вас познакомлю. Можем прямо сейчас, если он на месте. Поехали?».
«Ну-у-у-у, я не знаю», - протянула Таня, - «Сейчас, наверное, не получится. У меня встреча. Давай завтра? Ты узнай, какие у него планы и перезвони мне, хорошо?».
«Хорошо», - ответил я.
«Вот и договорились, а то мне уже пора», - Таня чмокнула меня в щеку на прощание и поспешила к машине, а я отправился дальше, в сторону Дома Кино.
Я шел и думал о Тане, о нашем разговоре, а себе, о том, сколько усилий стоит всем нам это дело: быть кем-то. Например, мужчиной. Непростое это занятие, знаете ли. Требует постоянного напряжения: ведь нужно все время доказывать – окружающим, а, главное, себе самому – что ты соответствуешь заявленному статусу. Способов и средств для этого – уйма. И невозможно избежать этого говна никому. Естественно, существуют проверенные и одобренные способы, но все равно, каждый приспосабливается, как может. Взять, например, меня. Я никак не соответствую общепринятому образу «настоящего мужчины». Я не зарабатываю больших денег, не содержу семью, не качаюсь в тренажерном зале и даже не хожу на охоту. А еще я ни черта не понимаю в футболе, хоккее, баскетболе, боксе и прочей ***не. Хорошо хоть у нас не играют в бейсбол. А то бы пришлось признаться еще и в том, что в бейсболе я тоже ничего не понимаю. Меня интересует только оттяг. Мне ненавистны любые поединки, мне лень драться. Честно признаться, драться я не умею до сих пор. Но, знаете, что я вам скажу? В принципе, я подраться не прочь. Я постоянно чувствую в себе эту ярость, которая ищет выхода. И нет для этого лучшего способа, чем драка. Но, увы, ничего не происходит. Видимо, для драки я уже слишком стар.
В детстве я старался избежать драки по одной простой причине: мне было страшно. Я отчаянно боялся, но старался не показывать виду. Думаю, проблема была как раз в этих стараниях. Я до ужаса боялся поединка, словно в нем могло произойти что-то ужасное. Что именно, я не знал. Мое воображение никогда не заходило так далеко. Сейчас мне так жаль бессмысленно прожитых лет моего детства, вы даже себе не представляете, как! Если бы сейчас я мог оказаться в своих 8-9 или более годах, я бы дрался с утра до вечера. Я бы лез на рожон, метелился бы со всеми подряд и наверняка научился бы драться. Видимо, мне этого не хватает до сих пор – этого умения выражать свою ярость простым и непосредственным образом. Я хожу и ворчу на всех, как старый пень, вместо того, чтобы вмазать кому-нибудь по роже… До этого никогда не доходит дело, увы.
 
7.

«Леша, должен тебя предупредить, что сегодня нас посетит прекрасная дама. Не возражаешь?».
Леша от удивления даже немного изменился в лице: «Шутишь?»
«Вовсе я не шучу. Даму зовут Таня, она спрашивает разрешения прибыть в расположение нашего летнего штаба в 17 часов 00 минут. Что скажешь, друг?».
«А она симпатичная?»
«Вполне. По мне, так даже очень».
«Ну, брат, тогда я согласен. Телеграфируйте, граф: « В соответствие с вышеупомянутой договоренностью подтверждаю встречу сегодня пять часов пополудни. Подпись: Князь Суворов».
«А почему Суворов?».
«Для дисциплины, Коля, для дисциплины. Какой ты наивный, право слово. Необходимо, чтобы женщина знала, кто здесь командует парадом. Понятно, дорогой?»
«Так точно, Ваше высокопревосходительство! Понятно! Разрешите идти?».
«Разрешаю, граф, идите. И возвращайтесь поскорее».
Мы рассмеялись. Я отправил Тане смс и получил ответ: «Буду». Коротко и ясно. Надо признать, у меня так получается далеко не всегда. А, может, никогда. Все-таки, есть чему мне поучиться у Леши, определенно, есть. Не знаю, как у меня это получится, но попробовать хочется, аж руки чешутся.
«Сколько на Ваших золотых, граф?».
«Четверть четвертого, князь».
«Отлично, есть время подготовиться».
«И как же мы будем готовиться, интересно мне знать?»
«Вы меня удивляете, граф! Готовиться будем, как и подобает мужчинам: выпьем и поговорим».
Леша достал бутылку,  до боли знакомые стопочки и два яблока. Нарезал, разлил, поднял стаканчик… «Где-то я уже это видел», - сказал я, - «только не могу вспомнить, где».
«Где, где – в Караганде!» - пошутил Леша, - «За победу, граф, за стремительную и неизбежную победу!».
Ну, что ж, за победу, так за победу, я не возражаю. Мы чокнулись и выпили.
«Леша, тут Таня давеча интересовалась, чем ты вообще занимаешься по жизни, а? Она спросила, а мне даже ответить нечего, я и подумал, действительно, чем?».
«Плыву по течению, дорогой мой», - ответил Леша, закусывая яблоком, - «А что?».
«Да нет, ничего… Женщины, ты же знаешь, они интересуются: где мужчина работает, сколько зарабатывает, ну и прочую фигню…»
«На все эти вопросы у меня есть короткий ответ: бизнес. Главное, как ты говоришь, а не что, понимаешь?».
«Понимаю, Леша, ой как понимаю».
«Ну, так вот… Я говорю это коротко, со значением… Как бы подразумевая, что и так уже сказал больше, чем следовало… А больше говорить не намерен. Не потому, что боюсь или мне лень, а потому, что НЕ ИМЕЮ ПРАВА. В этом подразумеваемом смысле столько значения может храниться… В общем, как правило, больше мне вопросов не задают. А если попадется настырная, говорю, что бизнес в области нано-технологий и замолкаю после этого навсегда. Очень удобный ответ. Не представляю себе, что бы я делал без этих нано-технологий… Никто не знает, что это такое, но все знают, что это что-то очень важное, а, главное, СОВРЕМЕННОЕ. На пике моды и соответствия духу времени. Вот так, брат. Женщину просто необходимо ставить на место: сразу, а потом постоянно. В том смысле, что если перестанешь это делать хоть на минуту, сразу окажешься в жопе. Или хуже того, в ****е».
Мы рассмеялись.
«Да-а-а», - продолжал Леша, - «Это, брат, наука, почище квантовой физики… Как поставить женщину на место, чтобы она была довольна, и тебе было хорошо… Они ведь, по сути, только этого и хотят, потому что – сами себя на место поставить не в состоянии. Широта женской натуры не позволяет это сделать. Или глубина… не знаю. В общем, это даже не важно, важен факт: поставил женщину на место и она – твоя. Вот у тебя, скажем, с этим делом – полный завал, как я погляжу».
«Откуда ты знаешь?»
«Да что тут знать? Это видно невооруженным глазом. Что у тебя там кончилось полгода назад? Очередные отношения? Тогда скажи мне, дорогой друг, честно скажи, поставил ли ты на место женщину в этих отношениях или нет?».
Я задумался. Признаться, с этой стороны я никогда на это дело не смотрел, и, видимо, зря. Потому что, если глянуть одним только взглядом, сразу становится ясно: ответ отрицательный. Я так и сказал: «Ответ отрицательный, князь».
«Вот то-то и оно, граф», - подыграл мне Леша, разливая виски, - «То-то и оно! А в этом – вся суть отношений между мужчиной и женщиной, ты уж поверь моему многолетнему опыту. Всем нужен результат, Коля, а все эти россказни о процессе необходимы лишь для того, чтобы наябывать наивных простаков, вроде тебя, или, в крайнем случае, они служат этим самым простакам в качестве самоутешения. Процесс, конечно, важен, куда ж без него! Но наслаждаться процессом ты можешь только благодаря результатам, которые он приносит. Мы - животные, звери, мы жаждем удовлетворения. Только оно может нас насытить и дать возможность наслаждаться процессом, в противном случае, мы будем мучиться, злиться, плакать или ждать, и все удовольствие при этом будет искусственным, а не настоящим, вот в чем дело. Человек так боится своих желаний, что готов изобразить, что он их уже удовлетворил, лишь бы не переживать собственную ничтожность, страх и отчаянье».
«Ну, Вы даете, князь. Такая пламенная речь, предлагаю немедленно выпить, как писал незабвенный Веничка Ерофеев».
«Ох, и любишь ты цитировать знаменитых алкашей, Коля. Наверное, хочется причаститься к их славе, не иначе?».
Мы выпили, закусили, и я ответил: «Не скрою, князь, Ваше настроение сегодня не является для меня тайной. Оно полно едкого сарказма, неужели это оттого, что в чем-то Вы, уважаемый, не достигли желанного удовлетворения, а? Если честно?».
Леша довольно хмыкнул, помотал головой и ответил: «Ай да Коля-Николай – на лету хватаешь, молодец! Действительно, что греха таить, есть немного».
«И что же послужило причиной столь досадного расстройства чувств?».
«Причиной послужил разговор с бывшей», - нехотя признался Леша.
«А-а-а-а, видимо, с той, которую Вам, уважаемый, не смотря на все Ваше мастерство – известное многим – не удалось поставить на место?».
«В точку зришь, граф, в самую суть», - ответил Леша и налил нам по полной.
Я молчал, наслаждаясь триумфом. Мы выпили молча, закусили, а потом Леша продолжил: «И все ей неймется, понимаешь. Все она от меня чего-то хочет, а, что бы я ни дал, она все равно недовольна».
«Налицо печальная картина: женщина, не поставленная на место», - не удержался от комментария я.
В ответ Леша только махнул рукой, одновременно соглашаясь и как бы говоря: «Да ладно тебе уже, хватит, довольно бахвалиться, не до этого сейчас…»
Я увидел, как с Леши вдруг слетел весь его напускной пафос и передо мной оказался растерянный мужик, который не скрывает, что не знает, что делать.
«Не знаю, брат, я и вправду не знаю, что делать. Кормить ее надоело, на место ставить тоже сил никаких нет… Если бы не ребенок, вообще глаза бы мои ее не видели…» Леша замолчал, мне тоже не хотелось ничего говорить. Так мы и сидели некоторое время…
«Понимаешь, я не могу бросить ребенка одного с этой бабой, которая, тем не менее, его родная мать. Сыну необходим отец, пусть даже на расстоянии. Я должен видеть, как он растет, я хочу его слышать, чувствовать. Может быть, это даже больше необходимо мне, чем ему, но это неважно. А бывшая знает все это и давит».
«Настоящий бизнес», - вставил я.
«Что? А, да, ты прав, конечно. Настоящий бизнес».
«На войне как на войне – применяй любые средства, чтобы использовать и приумножать преимущества перед противником».
«Ну, да, ну, да…» - задумчиво протянул Леша, - «Я тут получаюсь в зависимом положении, а, следовательно, на меня можно и нужно давить, зная, что никуда я не денусь с подводной лодки».
«А что тебе мешает пользоваться тем же самым?»
«В каком смысле?»
«Ну, как в каком, Леша. Вы меня удивляете, князь. Пользуясь языком Ваших рекомендаций, могу заметить, что Ваша бывшая супруга также находится в положении зависимом, а, следовательно, уязвимом. Используя этот момент, Вы вполне можете рассчитывать поставить ее на место. Памятуя о том, что любая женщина только этого и хочет, Вы вправе рассчитывать на победу, князь».
Леша сначала слушал меня с выражением непонимания на лице, словно я несу какую-то чушь, но, в конце концов, его лицо прояснилось и он вновь рассмеялся: «Ай да Коля, ай да сукин сын! Что говорить, может, ты и прав… Надо подумать над твоим предложением».
«Вот за это мы и выпьем», - сказал я, наполнив стаканчики, - «За творческих подход в решении проблем межличностных коммуникаций». Мы чокнулись и выпили, довольные собой и друг другом.
Я вдруг вспомнил далекое прошлое. Сколько же мне было?.. Лет 30, наверное, не меньше… И я уже тогда не только слышал многочисленные телеги про отношения полов, но и сам был не прочь поразглагольствовать на этот счет. Ну, надо же! Я совсем об этом забыл – слова Леши о постановке на место вдруг вылупили из глубин памяти мои слова о том же самом! Да уж… Воистину, сколь веревочки ни виться, а вьется она вокруг столба… Так и ходишь, ищешь, отчаянно рвешься к победе, пока тебя не припечатает очередной отважный порыв лбом – прямо в дерево, вокруг которого ты, как оказалось, крутился все это время. И все твои «горизонты», «открытия» и «края света», оказывается, уместились на небольшом пятачке пыльной затоптанной земли. И вот, сидишь ты, усталый, держишь в руках веревку, которая возникла неизвестно откуда и, по-видимому, была здесь все время, определяя размах и траекторию твоих метаний, и не знаешь, плакать тебе или смеяться. На всякий случай проделываешь и то, и другое, но это ничего не меняет. И ты просто машешь на все рукой…
Но тогда, в молодые годы, конечно, все было не так. Я был ретив и резок, и каждый раз, проповедуя очередную «истину», был ею настолько вдохновлен, что не замечал очевидного: эта истина только что сменила другую, которая казалась настолько же верной и однозначной, как и нынешняя.
Помню, было лето. Я, как всегда, бездельничал. Успел покинуть одну работу, но еще не успел устроиться на другую, отодвинув это ответственное мероприятие на осень. Деньги кое-какие водились, и этого было достаточно. Кажется, я провернул по весне что-то неожиданно выгодное, что позволяло мне транжирить время и наслаждаться беспечностью сладкого момента. Тогда я был женат и даже имел ребенка. Я вернулся в семью после длительного отсутствия и пытался построить все заново. Вот как раз тогда меня и обуяла страстная вера в необходимость постановки женщин «на место». Вернее, я верил даже не в это (постановка такого вопроса само по себе не вызывает никаких возражений ни у мужчин, ни у женщин), а в то, что я не только знаю, как это делается, но и обладаю всеми необходимыми для этого навыками, которые, несомненно, приведут меня и мою семью к долгожданному счастью.
В то лето я предпочитал слоняться без дела по маленькому городку на берегу залива: сосны, песок, неспешная летняя жизнь. Как правило, в этих шляниях мне встречался кто-нибудь из знакомых или совсем незнакомых людей, наши траектории пересекались случайным образом, и из этого выходило что-то новое, а если честно, то просто очередная пьянка: в ресторане, на берегу залива, в чьей-то квартире или на даче.
В один из таких дней меня окликнули на улице. Я повернулся и увидел Мишу – старого приятеля, с которым учился в университете. «Ого! Ты какими судьбами?» - обрадовался я.
Выяснилось, что Миша приехал аж с Дальнего Востока в наш городок с одной лишь целью: повидать старых друзей и оттянуться на полную катушку. Он остановился у нашего общего знакомого в общежитии и был рад неожиданной встрече.
«А Семен рассказывал о тебе», - начал он, когда мы уселись в тени на скамеечку, вооруженные двумя  бутылками холодного пива.
«И что он, интересно, тебе рассказал? Кстати, мы с Семеном тут бухали пару раз и даже ездили на рыбалку, на остров. Он тебе говорил?»
«Видимо, не успел».
«О-о-о, это было классно! Оказалось, что у него есть двухместная байдарка, уж не знаю, где он ее раздобыл. Мы взяли еды, водки, сети какие-то – ведь Сеня у нас теперь рыбак».
«В смысле?»
«В том смысле, что он, конечно, не оставил своих гениальных разработок в области квантовой физики», - тут мы с Мишей, не выдержав, расхохотались, - «Но, поскольку его выперли из института в очередной раз, а кормиться же надо, Сеня заделался рыбаком. То есть: ловит рыбу и продает ее на улице, возле магазина, а на вырученные деньги питает тело».
«У него же семья, вроде, была?»
«Была, да сплыла. Ты же знаешь, как это бывает?».
«Знаю», - задумчиво протянул Миша.
«Ну, вот, раз знаешь, так и рассказывать тут особо тебе нечего. Были и жена, и дочка, но они съехали от Сени подальше, видимо, не выдержав накала его научной жизни. А может, просто надоело безденежье. Короче, Сеня сейчас один – благодаря чему ты и пользуешься его гостеприимством. А что, он ничего тебе об этом не рассказывал?»
«Видимо, не успел. Я же только вчера приехал»,
«Ну, значит, еще поговорите. Хотя, ты же знаешь, Сеня не любитель разглагольствовать на эти темы. Вот о дивергенции вектора в переменном поле – другое дело», - и мы опять рассмеялись.
«И как вы на рыбалку съездили?» - спросил Миша.
«Взяли мы с Сеней байдарку, сети, еды немного, палатку какую-то он прихватил, водочки, конечно, и поплыли на остров. На ближайший. Хорошо так дошли, я даже удивился. Сеня мне объяснил, что это потому, что волнения не было. А на острове – лепота… Ни тебе жен, ни шума городского… Поставили сети, собрали дров на вечер и раскинули свой дастархан в тенечке, душевно так… А потом поехали – сети проверили, а там рыбы – полведра набралось. Котелка у нас не было, только ведро – в нем уху и варили. И так она у нас вечером душевно пошла… да под водочку… да под задушевную беседу… В общем, хорошо отдохнули. А что там Сеня про меня рассказывал-то, кстати?»
«Да, так, ничего особенного. Говорил, что видитесь иногда, бухаете, о жизни беседуете. Что ты, как обычно, ***м груши околачиваешь, стихи читаешь, да Лао Цзы цитируешь. Ну и по бабам, конечно, как без этого…»
«Да-а-а… всю правду выложил… Ни от кого не скрыться в нашей деревне», - шутливо пожаловался я, - «А ты, Миша, как сам-то? Как протекает твоя дальневосточная жизнь? Ты женат?».
«Женат, женат… Недавно женился, еще года не прошло…»
«И как оно?».
«Да как-то не очень, если честно», - Миша поник своей кудрявой головой и опечалился.
«Познакомились мы случайно, у каких-то знакомых. Потом цветы, свидания, любовь… Я в таком восторге был, прямо, казалось, улечу сейчас. Даже стихи писать начал… Поженились, стали жить. И началось: это не так, то не эдак… В общем, женился на одной, а оказался женатым вообще на другой женщине! Я, конечно, забухал… Она еще пуще взвилась… В общем, бардак…».
«И ты решил от этого бардака слинять куда подальше», - подумалось мне, - «И чего мы так все спешим? Зачем торопимся какое-нибудь ярмо себе на шею нацепить? Отчего было не пожить сначала, посмотреть, как это будет, а уж потом заявление подавать?..» Вслух я этого, конечно, не сказал, потому что ответ был и так ясен: мы были обречены на всю эту глупость, и никуда нам от нее было не деться. Я и сам поступил не лучше, женившись на 4-м курсе. Куда, спрашивается, спешил? Хотя, по факту, я женился позже большинства своих друзей-приятелей, которые к 4-му курсу уже успели обзавестись не только женой, но и детьми. При этом мне, например, хотелось только шляться, выпивать и бездельничать, а уж никак не быть примерным семьянином. Хотел одного, а сделал совершенно противоположное – вот тебе и весь сказ.
«И как оно у вас сейчас?» - спросил я Мишу после некоторого молчания.
«Да фиг его знает», - ответил он, - «Вот, уехал пока. Приеду, будет видно».
«Ну, тогда давай, выпьем за все хорошее. Давай устроим праздник жизни, дабы забыть о всех неприятностях, с ней связанных», - мы чокнулись бутылками и хлебнули пивка.
Весь день мы провели, пьянствуя в различных местах: в лесу, на скамейках и на пляже. Говорили мы в основном об отношениях мужчины и женщины. Если мне не изменяет память, я как раз вещал что-то о мужской роли и необходимости постановки дам «на место».
Глубокой ночью после пляжа мы очутились на террасе ресторана, где я встретил знакомых барышень, и продолжили банкет с новой силой. Миша к этому времени был уже пьян в стельку, и ходить без посторонней помощи не мог. Увидев столь плачевное положение дел, я понял, что друга нужно срочно доставить на базу, дабы он не попал в какую-нибудь неприятность. А надо сказать, что с давних пор Миша славился этой своей способностью: попадать в различные неприятности. Как говорил наш однокашник Слава: «Если с Мишей выпил, ночевать будешь в трезвяке. Да еще и дюлей впридачу огребешь». Помню, у Миши в студенчестве был близкий друг Толик, по кличке ***. Прозвище появилось якобы из-за фамилии Толика – Уймонов – а на самом деле, думаю, из-за его тяжелого и буйного нрава. Толик быстро наливался всем, что попадалось под руку, при этом его длинный чуб словно намокал какой-то мрачной тяжестью, а голова начинала крениться вниз. Из-под чуба доносились речи о гнусности и несправедливости жизни, сопровождавшиеся ударами Толикиного кулака по столу. Если он не успевал свалиться под стол в ближайшие полчаса, неприятностей было не избежать. Миша вдвоем с Хуймоновым составляли непобедимую парочку, гарантировавшую всем участникам драку, телесные увечья, битье посуды и ночевку в вытрезвителе.
На этот раз у меня в руках был один только Миша, потому я надеялся его нейтрализовать до наступления вышеупомянутых неудобств. И вы знаете, дорогие друзья, мне это почти удалось.
Увидев, как он качается на стуле и при этом пытается схватить за сиську девушку, сидящую напротив, я понял, что настала пора действовать незамедлительно.
Я вежливо попрощался с дамами, взвалил Мишу на плечи и понес его домой, благо идти было совсем рядом.
Было около 2 часов ночи. Мы обогнули здание Торгового Центра и уже увидели вдали родной дом, как из-за поворота, прямо на нас вышли два милиционера.
«О-о-о, какие красавцы идут!» - воскликнули они – «Ваши документы?».
Мы были шортах и босиком (обувь пропала на неизвестном этапе наших странствий), и документы у нас отсутствовали, о чем я и сообщил представителям органов правопорядка. Я также завел убедительную речь о том, что мы идем домой, что дом мой – вон он, и если господа-товарищи милиционеры позволят, мы можем дойти до дома и я с удовольствием предъявлю им все необходимые документы… Я видел, что под гипнозом моих речей стражи порядка начинают никнуть, склоняясь к тому, чтобы отпустить нас восвояси, как вдруг – о это коварное русское «вдруг»! –Миша проснулся на моем плече и поднял голову. Уж лучше бы он этого не делал, но! – но уж такая былая Мишина карма, да и моя в тот вечер, что он не мог упустить случая побуянить и оказаться в тюрьме. Видимо, сама эта возможность упустить долгожданный шанс выдернула его из глубокого транса, в котором он находился еще мгновение назад, его рот открылся и Миша хрипло произнес: «Менты, бля, нахуй, поганые!». После чего немедленно отрубился. Его голова упала мне обратно на плечо, ибо: говорить больше уже ничего было не нужно, поскольку эта короткая, но емкая фраза мгновенно пробудила стражей порядка от гипнотического транса и они злобно поволокли нас в свой УАЗик.
Нас запихали на заднее сиденье, стиснули с боков, и, злобно шипя, повезли в отделение. По дороге я заметил, что менты – бухие в жопу. Краткое Мишино высказывание вызвало у них небывалый приступ злости и служебного рвения. В машине они пили водку из горла и обещали нам всевозможные приключения, которыми они нас обеспечат немедленно по приезду на место. Миша этого всего не слышал, пребывая в голубооком отрубе, а я размышлял, как из всего этого нам теперь выбираться.
Нас привезли в отделение и начали составлять протокол, брать отпечатки пальцев, короче, завели свою обычную муру. Миша проснулся, и, видимо, пытался сообразить, что происходит. Я занимался все тем же: пускал в ход свой гипноз. Это было забавно наблюдать: я говорил, говорил, и это начинало сказываться, в том смысле, что мои речи, как я чувствовал, оказывали расслабляющее воздействие на души и умы стражей правопорядка, я видел, что еще немного, и нас отпустят. В самом деле, ну зачем здесь держать таких хороших и правильных парней? Ну, выпили на дне рождении, с кем не бывает, но! – порядка не нарушали, скромно шли себе домой, никого не трогая… К тому же, дома у меня – жена и ребенок, которые волнуются и не спят….
Казалось, вот-вот, еще немного, и мы свободны… Но Миша, например, начинал орать: «Да вы знаете, козлы, кто перед вами?» - он вскакивал с места и обводил пылающим взором присутствующих.
«Перед вами гений! Надежда России!» - с этими словами он больно ударял меня рукой по плечу, одновременно хватая и даже потряхивая: «Это Николай Костров, голос нашего поколения! Этому голосу суждено поднять нас с колен и повести за собой! А вы? Что вы творите, а?» - и так далее, в том же духе. Что самое смешное, на какое-то время пафос Мишиных речей захватывал аудиторию, чему я сам удивлялся несказанно. Видимо, их накал был таким искренним и ярким, к тому же, все присутствующих были к этому времени основательно выпившими, что только добавляло сюрреализма в происходящее. Но! – но это очарование длилось недолго, сменяясь неожиданными приступами гнева. В эти моменты стражи порядка впадали в неописуемую ярость, а самый маленький из них хватался за автомат. В общем, все мои старания шли прахом. Мишу скручивали и усаживали на место, вдарив пару раз по физиономии и пригрозив пристрелить, если он будет еще пикать. Я пытался делать страшные глаза и также призывал к молчанию, но Миша, похоже, был на вершине славы. Ему все это офигенно нравилось. Он расслабленно растекался по стулу, а по его лицу бродила довольная ухмылка.
Так прошло часа два. За это время я дважды пытался добиться успеха гипнотическими переговорами, но каждый раз Миша портил все дело. После второго раза его выволокли в соседнюю комнату и вернули через некоторое время изрядно присмиревшего.
«Миша, дорогой», - шептал я ему на ухо, с опаской поглядывая на рассвирепевших ментов, - «Помолчи, пожалуйста, я тебя очень прошу. Я, надежда нашего поколения», – я решил говорить на языке его бреда, дабы достичь хоть какого-то понимания – «Я лично прошу тебя об одолжении. В противном случае ничему из того, о чем ты вещаешь, не будет суждено сбыться: нас просто пришьют в этом гадюшнике. Потому, пожалуйста, молчи. Ты меня понял?»
Миша в ответ кивнул, и я продолжил: «Вот и хорошо. Молчи и предоставь мне вести переговоры, хорошо?». Миша опять кивнул. Я немного успокоился.
Через некоторое время нас опять посадили в машину и куда-то повезли. Как я понял из переговоров по рации, нас везли в вытрезвитель, поскольку в нашем не оказалось мест. Но и в других трезвяках мест тоже не было. Видимо, по случаю выходного дня. Или лета. Я не знаю.
По дороге, самый нервный мент неоднократно щелкал затвором автомата и призывал напарника остановить машину в лесу, дабы «поставить этих уродов к стенке». Я молчал, Миша, к счастью, тоже. Иногда он что-то пытался промычать, но я изо всех сил наступал ему на ногу, напоминая этим о нашей договоренности. К моей радости, Миша немедленно затухал, и мы ехали дальше. Так мы ездили еще с час. Наконец, машина остановилась посреди леса. «Выходи», - скомандовал нервный мент. «Это еще зачем?» - заартачился я, - «Мы никуда не выйдем».
«Выходи, сука, кому сказал», - и он передернул затвор.
«Везите нас в вытрезвитель, мы не выйдем из машины», - пытался сопротивляться я.
«Все, приехали!» - уже орал мент,  - «Выходи из машины, а то, сука, сами выволочем, мало не покажется!».
Мы вышли. Занимался рассвет… Птички пели… Я посмотрел вверх, на небо. Небо казалось белым сквозь ветви деревьев.
«Все, пошли отсюда», - скомандовал мент.
«В каком смысле?» - не понимая, спросил я.
«В том смысле, что марш отсюда нахуй, чтоб глаза мои вас больше не видели!» - и он опять передернул затвор.
Мы с Мишей повернулись и пошли в сторону дороги, ожидая чего угодно в спину. Но ничего не произошло: мы услышали хлопанье дверей, шум мотора и звуки отъезжающего автомобиля.
«Да-а-а-а», - сказал я, минут через 5, - «Вот это да… Кажется, пронесло…»
Миша ничего не ответил, он молча шел рядом.
Минут через сорок мы доковыляли до дома. Я нажал кнопку дверного звонка. За дверью послышался шорох, она открылась.
«Коля, где ты был? Я всю ночь не спала!» - на пороге стояла жена в домашнем халатике.
«Ни слова, Настя, помолчи, пожалуйста», - ответил я и, отодвинув жену, прошел внутрь.
«Коля, как же так? Я волнуюсь, ты являешься утром, пьяный, да еще с дружком, и я должна молчать?» - ее голос уже начинал набирать обороты, и это нужно было немедленно прекратить.
Я повернулся к ней лицом и сказал тихо, но внятно: «Если ты сейчас не захлопнешь свое хлебало, я его разъебу нахуй, ясно?» - я взял жену рукой за халат у горла и немного встряхнул. Настя мгновенно заткнулась, словно в горло ей попал плотный кляп. Миша стоял рядом молча, видимо, пораженный демонстрацией практических навыков, о которых мы беседовали накануне.
Я прошел в комнату, открыл сервант и взял деньги. Почувствовал рвущийся возглас жены, повернулся и посмотрел ей в глаза: «Ни слова Настя, иначе я за себя не отвечаю».
Она так и осталась стоять в халатике, зажав рукой ворот у горла и молча глядя нам вслед.
Мы вышли на улицу и нашли ближайший киоск. Затарились джин-тоником и отправились на пляж. Там мы лежали, дремали и опохмелялись, время от времени окунаясь в воду, смывая с себя похмельный ужас минувшей ночи. Солнце, вода и алкоголь делали свое дело. К тому же, мы были такими молодыми…
К обеду мы вернулись в городок, а потом – уже в полном составе – отправились на пляж жарить шашлыки и пить водку: я, моя жена Настя, сын Дима и притихший Миша. К вечеру мы опять набухались, но уже не так, как вчера. Миша отправился ночевать к Семену, а я наконец-то оказался дома, под бочком у любимой жены, чему она, кажется, была очень рада.

8.

Телефон зазвонил, я взял трубку и увидел входящий от Тани: «Князь, дама прибыла! Пойду встречать».
«Давай-давай, дорогой, как говорится, с богом!».
Я встал и двинулся в сторону въезда на территорию клуба: «Таня, привет! Ты уже приехала?».
«Да, Коля. Стою тут, перед шлагбаумом. Мне заезжать?»
«Погоди, я сейчас выйду, встречу тебя».
«Хорошо, жду».
Я вышел, встретил Таню, мы поставили ее машину на стоянку и отправились к «Марине» пешком.
«Ну, как вы здесь, без меня?» - спросила Таня, весело улыбаясь.
«Все в ожидании прекрасной дамы», - ответил я, - «Ждем не дождемся, пока ты приедешь».
«Да ладно», - рассмеялась Таня, - «Хорош врать-то. Сидели, поди, бухали и думать про меня забыли. Если б не позвонила, то и не вспомнили бы…»
Я в ответ только улыбнулся, показывая своим молчанием, что, может быть, она и права.
«Вот, знакомьтесь – мой друг и верный товарищ Леша. А это – Таня», - Леша остался сидеть на месте, сделав рукой широкий жест, приглашающий вновь прибывших выбирать места и присоединяться к протекающему веселью.
«Наслышан о Вашей красоте, уважаемая. Как добрались?»
«Спасибо, добралась хорошо, без пробок».
«Вот и ладушки. Выпьете с нами?» - Таня согласно кивнула, - «Что пьет дама? Виски? Или виски с водой?».
«Давайте чистое. А лед есть?»
«Конечно. У нас все есть. Ну, или почти все», - галантно улыбнулся Леша, доставая из холодильника формочку со льдом.
«За что будем пить?» - спросил он, когда виски было налито.
«Давайте выпьем за любовь», - Таня, видимо, решила взять быка за рога сразу.
«О-о-о! Любовь, это прекрасно!» - поддержал ее инициативу Леша, - «Как там поется в песне?» - он на секунду задумался, словно вспоминая что-то, а потом произнес вкрадчивым голосом: «Любовь – это ****ец». Таня засмеялась, мы чокнулись и выпили.
«И в какой это песне так поется?» - отсмеявшись, спросила она.
«В песне группировки «Ленинград»», - ответил Леша, жуя лимон, - «Солистка Юлия Коган».
«А-а-а…» - протянула Таня, - «Тогда понятно».
«Интересно, и что Вам понятно из этого, юная дама?» - не скрывая сарказма, спросил Леша.
«Понятно, почему ****ец».
«Потому что «Ленинград»?».
«Ну, да, типа того».
«То есть, если бы это был Кобзон, было бы иначе, Вы это хотите сказать?» - продолжал допытываться Леша.
«Ну-у-у, не знаю, наверное».
«Вот то-то и оно!» - назидательно промолвил Леша, подняв указательный палец, - «То-то и оно, юная барышня: любовь – это ****ец всегда, но у Кобзона она пахнет розами..»
«А у «Ленинграда» - ****ой!» - не удержался я.
Мы рассмеялись.
«Ну, да, что-то подобное я и хотел сказать», - не теряя линии, продолжал Леша, - «Весь вопрос в том, до какой глубины ты собираешься дойти в своем описании любви. Если говорить на «пионерском» уровне», - при этих словах Леша сделал строгое лицо, видимо, изображавшее пионера на параде любви к Родине, - «То любовь пахнет розами, незабудками и прочими сладкими сказками. Или даже ответственностью перед «теми, кого ты приручил»… А если ты копнешь глубже, то окажется…» - Леша на мгновение замолчал, словно подыскивая слова, но, как мне показалось, на самом деле просто для пущего эффекта, - «Окажется, что любовь – это действительно ****ец. ****ец всему: налаженной жизни, привычным радостям и печалям, удобному существованию, о котором ты договорился с миром, а, главное, с самим собой».
Леша улыбнулся и замолчал, любуясь произведенным эффектом. Таня немного задумалась, словно переваривая его маленький спич, а Леша немедленно пошел в атаку, дабы закрепить результат и продвинуться дальше на территорию противника: «Ну, что это мы все говорим, да говорим: давайте лучше выпьем – за прекрасных дам, без которых любовь, это чудо жизни – невозможна!» - и Леша опять наполнил бокалы и поднял свой, глядя Тане прямо в глаза.
Я сидел и наблюдал за их дуэтом. Это было забавно и, может быть, даже поучительно. Но, в основном, забавно. Я словно отодвинулся за кадр и превратился в фигуру, безмолвную, но что-то собой олицетворяющую, и, по-видимому, пока еще нужную здесь в качестве символа задушевной компании. Если мне не изменяет память, такие фигуры были непременным атрибутом древнегреческого театра: молчаливые, неподвижные, но совершенно необходимые для выражения всей глубины происходящего действа.
Насколько я мог судить, дело двигалось стремительным образом к тому, что дуэт в присутствии молчаливой фигуры должен был вскоре перейти в интимный разговор двух тел. Было очевидно, что оба участника дуэта это знают и ждут, но не спешат. Спешить было не в их духе, они наслаждались игрой, всеми ее изгибами и поворотами, не отдавая предпочтения финалу или даже эротической кульминации перед нюансами увертюры, интермедии и прочих арий.
«Вот мы сидим тут с Колей иногда», - продолжал тем временем Леша, - «и рассуждаем. О том, о сем, обо всем понемногу. Ты знаешь (они уже перешли к этому времени на «ты»), мне кажется порой, что наши разговоры неплохо бы снимать на видео и потом выпускать в эфир, вместо этих прилизанных телепередач, отрепетированных шоу и заученных шуток мастеров юмора и прикола. Я это говорю не в том смысле, что считаю одно лучше другого, а в том смысле, что такой живой разговор двух – неглупых! – людей может быть не менее интересен людям. Как ты считаешь?»
«Считаю, что может, даже вполне», - ответила Таня, - «А что тянуть? Давайте снимем, у меня и оператор есть. Вот только надо это как-то обставить, чтобы съемка не помешала творческому процессу и никак его не повредила».
«В корень зришь, мать», - одобрительно ответил Леша, - «В самый, что ни на есть, корень. Нужно снимать это все скрытой камерой, иначе получится фигня. Потом, конечно, можно нарезать, что нужно… Но, главное, что необходимо сохранить – спонтанность происходящего… эту живую нить непридуманного разговора и всего, что в нем происходит».
Леша с довольным видом откинулся на стуле и обвел взглядом аудиторию. Видимо, он уже представил себя в эфире, перед миллионной армией слушателей, внимающих его пьяным откровениям. Ему это явно нравилось, а вот я сильно сомневался в какой-либо ценности такого материала. Если бы все было так на самом деле, литература или кино немедленно перестала быть профессией, родом индивидуального творчества. Чтобы получилось что-то хорошее, нужен автор. В противном случае вас ждет мутная ***ня, размазанная по тарелке. Есть это никто не захочет, и правильно сделает.
Спонтанность творчества никто не отменял. Более того, на мой взгляд, именно спонтанность и составляет его суть. Как говорил Моцарт? «То, что вы видите», - говорил он, показывая ноты собственных сочинений, - «это не Моцарт. Это все туфта, подделка, зафиксированное ничто. Моцарт – это…» - с этими словами он садился за рояль и играл свободно, не думая о том, что играет, импровизируя, позволяя звукам и мелодиям течь, как им вздумается, позволяя им схватить свое тело, всего себя, и мучить, пытать, нести и лететь, изливая на клавиши вздыбленного рояля нечто, что невозможно обозначить никак, - то замирая, то взрываясь громом в небеса, то журча, словно маленькая речка, текущая из середины сердца… Он играл, и время исчезало… Исчезало все – и Моцарт, и слушатели, и даже сам рояль… Когда звуки стихали, все еще некоторое время не могли прийти в себя… Тишина, казалось, продолжала звучать, звучать по-особому, так, как не может звучать ни один звук… Он вставал, словно очнувшись от сладкого плена, хлопал крышкой и говорил: «Вот это – Моцарт!» - и всем было понятно, о чем идет речь.
«Так что», - думал я, наблюдая за развитием событий у Леши с Таней и не забывая прихлебывать виски, - «Во всем нужен автор, художник, ****ь! Как говорится, режиссер должен быть один, а исполнителей – сколько угодно. Весь вопрос в том, кто командует парадом, и кто потом делает монтаж, все остальное – неважно. Тут Леша, пожалуй, прав. Форма может быть любой. Благо, для этого сейчас все есть: техника, как говорится, на грани фантастики».
«Леша», - тем временем говорила Таня, - «должен же быть в этом какой-то смысл? Иначе зачем тогда жить?»
«Смысл?» - отвечал он с гомерическим хохотом, - «Кто спрашивает о смысле, а? Кого это интересует смысл?»
«Меня интересует», - ответила наивная Таня.
«А кому ты на *** нужна со своим смыслом, а? Кроме тебя самой?»
Таня, видимо, попыталась обидеться, но потом одумалась и сделала вид, что ей все нипочем: «Как кому? Мне!»
«Ну, это понятно», - снисходительно вещал Леша, - «А еще кому?»
«Людям, которым я небезразлична!»
«И много таких людей?»
Таня замолчала, видимо, перебирая всех заинтересованных и оценивая их возможный вклад в общее дело.
«Человек 20, наверное, наберется».
«Итого, стало быть, очко!» - с довольным видом констатировал Леша.
«В каком смысле, очко?» - переспросила сбитая с толку Таня.
«В смысле количества заинтересованных лиц: двадцать одно. Очко. Стало быть, этот смысл существует в головах этого очка», - Леша говорил, не скрывая удовольствия от подвернувшейся под руку метафоры, - «и то, какое-то ограниченное время, так?»
«Ну, да, так» - ответила Таня.
«Во-о-от. Стало быть, смысл нужен только этому очку. Ну, ладно, хорошо, пускай, мне не жалко. Но я хочу спросить: а это очко, оно что-то решает, в жизни? Ну, хоть какую-то малость, а? Что это очко может? Что от него зависит? Может быть, оно управляет движением планет и солнца, ну, хотя бы в масштабах нашей солнечной системы? Или, ладно, опустимся на землю: может, это очко отвечает за погоду в нашей северной столице? И я могу, если конечно, меня допустят! – я могу попросить у очка что-нибудь для себя лично? Скажем, недельку или две солнечных дней и тихого моря, когда пойду через Ладогу? Может твое очко это мне обеспечить? Две недели ясной и тихой погоды в заданное время, а? Мы за ценой не постоим! Правильно, Коля?» - я с готовностью кивнул, продолжая смотреть на Таню. Мне, если честно, было ее немного жалко. Было видно, что она не собирается сдаваться, не смотря на яростный огонь из всех орудий, который учинил тут Леша. Но, похоже, дела ее были швах. Видимо, она и сама это понимала, потому и молчала, лихорадочно ища прореху в заслоне огня. Но прореха не находилась. Всем присутствующим было ясно, что очко не способно ровным счетом ни на что, кроме пердежа и выдачи очередной порции говна – т.е. того, чем оно временно располагает. Но даже эта выдача происходит случайным образом: не будет санкции свыше, и очко не посрет, а будет лишь бесплодно давиться, мучаясь от запора.
«Каковы будут соображения по изложенному материалу, уважаемая?» - Леша, наконец, решил снизойти с пьедестала к поверженному противнику, дабы одарить ее милостями победителя.
«А все равно, мне нужен этот смысл!» - не сдавалась Таня, - «Мне с этим смыслом лучше живется!».
«Ну, что ж», - великодушно развел руки Леша, - «нужен, так дадим, пожалуйста. Вам какой смысл, девушка? Сладкий и приятный да?»
«Да», - соглашаясь на его игру, ответила Таня.
«Тогда вот он, смысл, готов, и лежит на поверхности: это… любовь! Что может быть лучше, не так ли?» - Леша улыбнулся, как кот при виде аппетитной мыши, мне даже показалось, что он чуть ли не замурлыкал на последних словах.
«А можно вопрос?» - вдруг нарушил обет молчания я, и, не дожидаясь разрешения, продолжил, - «А что такое любовь? Что ****ец, это я уже слышал, а нельзя ли поподробнее, господа?»
«Можно и поподробнее», - немедленно кинулся в атаку Леша, - «Любовь – это чувство, которое падает, откуда, я не знаю, и полностью захватывает человека, подчиняя его своему ритму и интересам. И человеку в этом смысле приходит ****ец: приходит ****ец его планам, привычкам и предпочтениям. Они – т.е. планы, привычки и предпочтения – больше не руководят поведением его тела, а руководит этим всем любовь. Вот такой мой сказ», - Леша улыбнулся и замолчал с довольным видом.
Мне тоже не хотелось ничего говорить. Может быть, я уже устал от словесных поединков, а, может быть, мне хотелось помолчать потому, что эти слова ничего нового мне не сообщили, впрочем, как и предыдущие рассуждения Леши. Биться с ним я не имел никакого желания (ох уж эта моя привычка избегать ненужных терзаний), а его ответы, на мой взгляд, имели чисто боевое назначение и цель. Видимо, присутствие Тани в корне изменило атмосферу происходящего, исчезла непринужденная беседа, которая у нас случается с Лешей вдвоем, и во время которой происходят неожиданные откровения и даже открытия. Участвовать же в битве, по крайней мере, сегодня, у меня никакого настроения не было.
«Знаете, друзья, устал я что-то. Пойду, пожалуй, прогуляюсь. Заодно исполню служебный долг».
«Давай, Коля, иди. Если что – мы тут будем», - ответил Леша.
Я поднялся, вышел на палубу и закурил. Небо медленно темнело, но звезд не было. Теперь их не будет до августа. Я постоял немного, спустился вниз и отправился  домой.

9.

Таня сладко стонала, обнимая Лешу одной рукой, а другую откинув в сторону. Леша интенсивно трудился, совершая резкие толчки с большой амплитудой. Дело происходило в классической позиции «он сверху». Таня раскинула свои ноги широко, словно собиралась сделать поперечный шпагат, видимо, следуя подсознательному желанию принять в себя Лешин член как можно глубже. Корабельная койка поскрипывала, но не сдавалась: и то правда, делали ее на совесть, с расчетом на сильный шторм. Видимо, сегодняшняя качка для нее была, что слону дробина.
Темп Лешиной скачки нарастал, а потом вдруг сменился плавными движениями с подкручиванием. От этого Таня застонала еще громче, видимо, головка Лешиного члена, упираясь в свод танинного естества, нащупала то, что надо, и давила, гладила, терла, выжимая соки, унося двоих, а, вернее, некое мифическое существо с двумя спинами, четырьмя ногами и руками, в неведомую глубину, в черную дыру Вселенной, где, воистину, нет ничего, о чем можно бы было сказать или поведать. Но тем и привлекательна эта темная бездна: этим сладостным исчезновением, похожим на контролируемую смерть.
Леша вновь вернулся к обратно-поступательной тактике, но существенно снизил темп: он двигался неровно, с паузами, с оттягом, меняя глубину проникновения. Он дразнил Таню осторожным заглядыванием внутрь: войдет, не спеша, и тут же выйдет обратно. Серия из таких дразнилок неожиданно сменялась резким толчком на всю глубину, что вызывало немедленный громкий отклик с ее стороны. Леша словно держал Таню на грани взрыва, на грани падения в манящую пропасть: отдаляя этот момент неспешной игрой, продлевая, растягивая кажущееся острым мгновение, превращая точку в тянущуюся линию, сладкую и острую одновременно, как затянувшееся качание на лезвии ножа.
Наконец, видимо, не выдержав, он совершил серию глубоких толчков, которые вызвали нарастающий стон. Этот стон все длился и длился, становясь похожим на крик, а Леша разгонял этот звук неспешными и мощными движениями на всю глубину…
Наконец, все кончилось, и они замерли. Было слышно только дыхание. Тишина падала, обнимая обмякшую парочку, откуда-то сверху, как сама ночь, шелестела воздухом, который проникал в приоткрытую дверь и вытекал через окошко на палубу.
Леша сделал движение, чтобы слезть с Тани, но она вдруг сказала: «Подожди, не выходи. Давай полежим так немножко».
«А тебе не тяжело?» - спросил Леша.
«Нет», - с улыбкой ответила Таня.
Леша замер и словно растекся. Тела, казалось, утратили свою обычную твердость, а наличие двух в этой комнате стало вопросом чисто теоретическим: налицо было сплавленное нечто, растекающееся своей мягкостью по кровати и сливающееся с пространством ночи, шорохом звезд, течением воды и далеким шумом города.
Наконец, Леша осторожно передвинулся вбок и откинулся на спину. Таня глубоко вздохнула.
Леша полежал секунду, потом встал и вышел наверх, на палубу, в туалет. Пожурчал там, умылся, вернулся в рубку, нашарил на столике стакан.
«Тебе налить что-нибудь?»
«Водички с лимоном и льда положи, пожалуйста».
Леша вернулся вниз, держа в руках наполненные стаканы. Отдал один Тане и прилег, подоткнув подушки под спину. Было приятно лежать, вот так, касаясь Тани ногой, прихлебывая холодный виски, ощущая прохладу стакана животом.
«Эх, хорошо…» - невольно вырвалось у Леши.
Таня негромко засмеялась, поставила свой стакан и, повернувшись на бок, положила голову Леше на плечо.
«Мне тоже», - сказал она. Таня лежала, задумчиво перебирая рукой Лешины волосы, вдыхая запах разгоряченных тел, который смешивался с запахом ночи и реки.
«А о чем ты мечтал в детстве?» - вдруг спросила она.
«В детстве?» - переспросил Леша, - «Ну, это смотря, в каком. В четыре года, например, я ни о чем таком особо не мечтал, скорее, это были не мечты, а сладкие фантазии. Мне хотелось, чтобы все женщины мира заботились только обо мне и принадлежали мне одному»,
«Ого!» - Таня даже приподняла голову с его плеча, - «Ничего себе, мечты ребенка. Какой смышленый мальчик ты был в четыре года, однако! Просто вундеркинд какой-то!».
«Да, я даже придумал простой способ, как этого добиться: нужно организовать или попасть в такой мир, где все это получится само собой, безо всякой борьбы и прочей конкуренции».
«И что это за мир такой?»
«Это мир, где, кроме меня, нет никаких мужиков. Только женщины и я – в единственном экземпляре, главный и непобедимый, потому что один, причем, на всех. От этого, как мне думалось, меня ждут только дивиденды, за которые, к тому же, не надо будет бороться, т.к. им не угрожает ничего в принципе». Леша немного помолчал, словно вспоминая былые грезы.
«И как?» - прервала его мысли Таня.
«Что как?»
«Получилось так, как мечтал в детстве?»
«Ах, ты, хитрая какая!» - Леша засмеялся, отставил стакан на полку, повернулся на бок и обнял Таню. Приблизившись к ее глазам, он заглянул в них и тихо спросил: «А ты сама-то, как думаешь?».
Таня немного замешкалась, словно пытаясь сказать «я не знаю», но вместо этого промолчала. Оба упали в короткую паузу между слов, зависли там, как в мягком пространстве – пустом, но приятном, - время исчезло без звука и предупреждения. Оба попали под странное очарование этой неожиданности: замерли, почти не мигая, исчезли, как во время оргазма, но без всяких стараний и подготовки. Видимо, это был самый удобный способ для Тани сказать Леше «да».

10.
 
На меня напала хандра. Это случалось и раньше, я хорошо знаю это состояние: ничего не хочется делать, жизнь мучительна и беспросветна, хочется только одного: закрыть глаза и нечего не видеть, не чувствовать, не ощущать, но, увы, это невозможно. Эта невозможность как раз и составляет ядро хандры, неотступно мучая, словно зубная боль. Конечно, за годы жизни я разработал и проверил на практике самые разнообразные способы ухода от необходимости переживать эту ***ню. Одно только могу сказать точно: ни один из этих способов не работает, а если и получается что-то, то лишь на время. Впрочем, я и не жду никаких абсолютных побед и несокрушимых результатов. Мне вполне достаточно хотя бы немного отвлечься от потока пищевых отходов, текущих мутной струей через душу.
Помню, я путешествовал по Индии, и хандра накрыла меня с головой. В тот раз она поразила меня своей независимостью от фактов и впечатлений, словно существуя отдельно от всего, что происходит. Ее существование получалось незыблемым и ярким, а остальные события воспринимались как бледный фон где-то на заднем плане. Куда бы я ни шел, что бы я ни делал, мне было ***во. Эта хуевость была всеобъемлюща и неопределима: вроде бы, для нее не существовало точной причины. Ну, расстался я с девушкой, и что? Вокруг ходит масса других, возможно, ничем не хуже той, с кем расстался… Но не было никаких сил это проверить. Эта хандра являлась следствием осознания удивительного факта: невидимая пленка отделяет меня от людей, событий, приятных и не очень. Это даже не пленка, а что-то вроде отталкивающего поля, которое действует, как магнит: подносишь к нему тот же полюс, и он отодвигается.
Что бы ни происходило, я не мог дотянуться до этого. Между нами всегда оставался зазор. Это как во сне: бежишь, бежишь, а желанная цель не приближается…
Восприятие и реакции тела оказались в плену отталкивающего поля: когда можно было подойти и взять то, что само шло в руки, мне тут же приходила в голову мысль, которая неожиданно разворачивала тело на 180;, и я уходил, горюя и печалясь о том, от чего только что отвернулся. Разумеется, я это смог разглядеть все это лишь многие месяцы спустя, а тогда просто жил, подчиняясь неведомой силе, правящей телом и умом.
В общем, многолетний опыт хандры научил меня одному: поделать с этим ничего нельзя, не смотря на неистребимые попытки это сделать. В результате, я приспособился не бороться ни с тем, ни с другим, по мере сил, конечно. Я всегда рад любой возможности отвлечься от тошнотворности переживаемого момента, а если таковая не случается, вполне можно жить и так. Собственное бессилие, которое является неизменным результатом всех этих бесплодных битв, нравится мне больше всего. Его можно выразить словом «похуй», которое произносится на выдохе, больше похожим на последний выдох умирающего.
Вот и сейчас: я проснулся, и сразу же отметил все признаки наступившей хандры: вялость души, желание закрыть глаза немедленно вслед за тем, как они только открылись, и щемящее чувство где-то в глубине груди.
Обычно в такие моменты люди пьют – я имею в виду мужчин, конечно. Что делают женщины, я не знаю. А мужики с радостью и даже энтузиазмом закупают спиртные напитки и начинают их уничтожать. При этом, естественно, текут задушевные разговоры, изливается все, что накипело, а теперь лежит и давит мертвым грузом на живую плоть. Я сам проделывал это неоднократно. Потом надоело. Несколько лет жизни я потратил на самоистязания в форме различных практик, после чего вернулся к любимой водочке. Потом это опять надоело: я обнаружил прелесть падения в пропасть боли, которая перемалывает твои косточки и остальные твердые места – это перемалывание, несомненно, очень болезненное, но есть все-таки в нем одно притягательное свойство, а именно: ничего не нужно делать, ни с кем не приходится бороться, все это происходит и так, как бы само собой.
В результате такого «падения» ты становишься на выходе мягеньким, как текучая струйка воды, а воде, ей ведь все равно, что с ней делают. Ей не больно. Как писал дорогой Лао Цзы, «любой может ее потеснить, но никто не может ее одолеть».
Потом выяснилась неприятная вещь: боль, оказывается, при этом никуда не девается. Победа через абсолютное поражение оказалась очередной выдумкой хитрого ума, подделкой, за которой скрывается не что иное, как желание выиграть у жизни матч любой ценой.
В результате, на сегодняшний день, я не знаю, что и как буду делать в том или ином случае. Я не знаю рецептов. По мне, их попросту нет, а те, которые предлагаются - бессмысленный набор слов, чушь, которая ничего не стоит. Вся сила этих рекомендаций возникает за счет веры тех, кто ими доволен. Я же остаюсь недовольным любым из существующих предложений. Стоит мне это опробовать на деле, как выясняется, что и этот сосуд – дырявый. Он тоже течет, да и хрен с ним. Неизвестность, которая возникает благодаря вынужденному незнанию, полна тонкого очарования. Она мне нравится, вот в чем дело!
Я могу валяться на топчане целый день, пытаясь переварить нахлынувшую хандру. Могу пить водку или коньяк, закусывая лишь парой помидоров. Могу до отупения, часами играть с ноутбуком в карты, раскладывая бесконечные «косынки» пасьянсов. Могу смотреть сериалы и боевики с нехитрым сюжетом, демонстрирующие чудеса ловкости и отваги «настоящих мужчин». Могу беспорядочно шляться по городу, болтать часами с друзьями по телефону или скайпу, писать рассказы, перебирать струны гитары… Я выбираю любое действие на вкус, позволяя случаться всему, что уже случается: все это ничего не меняет в любом случае, и потому – какая разница? Какая разница, что делать, если с этой хандрой ничего невозможно поделать в принципе? Она уйдет, когда ей это будет нужно. Затихнет на время, позволит веселиться и радоваться, «чувствовать себя счастливым», чтобы потом, неожиданно, нагрянуть вновь.
Впрочем, про счастье – это я, конечно, загнул. Лично для меня никакого счастья не существует в принципе. Существует лишь временное отвлечение от несчастья, которое может длиться какое-то время и сопровождаться массой приятных переживаний. Я всему этому радуюсь, конечно, но… Но, по большому счету, в глубине души я знаю, что все это – лишь на время. Что эта радость не имеет никакого веса и готова исчезнуть по мановению неизвестно чего. Кстати, эта невесомость происходящего как раз мне по душе. Эти три вещи: неожиданность, непонятность и невесомость – они и есть три жемчужины, которые оказались на дне сосуда, из которого вытекает все подряд. Они такие красивые, если честно… Такие… необычные… Их так приятно гладить и ласкать… Они притягивают взгляд и ничего не обещают в ответ. Это полное отсутствие каких-либо обещаний и делает их по-настоящему прекрасными. Ибо: что такое обещание? Это не что иное, как бизнес, сделка, где каждому предложению соответствует своя цена. Конечно, это необходимо для физического выживания, я не спорю. Но если только этим ограничиваться в жизни, она станет нестерпимо скучной и обыденной. Из нее исчезнет волшебство, дарующее настоящую радость. Исчезнет разнообразие, все наполнится тяжеловесным камнем надежных истин, воняющим, как протухшее дерьмо.
Как раз эта готовность поверить – во что угодно, лишь бы это казалось чем-то действительно надежным – делает людей невыносимо скучными для меня. Впрочем, могу заметить, что любой человек – загадка, прежде всего, для него самого. Мы думаем, что все уже знаем, но жизнь полна сюрпризов. Чаще всего, люди не любят сюрпризов, потому что они – неожиданные, непонятные и полны неизвестности. Вот так и выходит, что меня с детства учат бороться с самим собой – с собственной неожиданностью, непонятностью и невесомой текучестью. Меня учат запирать себя в тесную клетку определенности, чтобы потом я в ней гнил до самой смерти.
Как я написал лет пятнадцать назад в одном из стихотворений:
«…Я хочу сказать ветру спасибо,
что не дал дураком мне остаться,
тугодумным, тупым идиотом,
тяжко видящим смутные сны…»
Хорошо сказано, даже удивительно, как эти слова выходят – уж я-то точно к этому никакого отношения не имею, да и не желаю иметь. Красота происходит сама собой, у нее один автор – жизнь. А то, что имеет конкретное авторство, по виду, запаху и сути является, сами догадываетесь, чем.
Но, уважаемые дамы и господа, жизнь прекрасна тем, что она движет всем, и потому, провалявшись в хандре на топчане какое-то время, все равно приходится вставать и идти – туда, не знаю, куда, чтобы найти или сделать то, не знаю, что.
Вот и я отправился – для начала в туалет, а потом на улицу, поглядеть, что там поделывает Шарик. Шарик был на месте. При виде меня он вскочил и завилял хвостом. «И почему я не собака?» - подумалось мне, - «Так смешно видеть, как люди обзывают друг друга этим словом, по-видимому, будучи уверенными в том, что человеком-то быть ГОРАЗДО ЛУЧШЕ. Господи! До какой степени тупости и слепоты нужно дойти, чтобы верить в ТАКОЕ!!! Вы только посмотрите, как мы живем, дорогие мои: все, что мы сотворяем, идет в основном на то, чтобы увеличивать собственные страдания – начиная от дорожных пробок и заканчивая мыслями, которые крутятся в голове, не давая уснуть, расслабиться и какое-то время ПРОСТО ПОБЫТЬ ТЕМ, ЧТО УЖЕ ЕСТЬ. То ли дело – Шарик. Живет себе, радуется, или печалится, когда как, избавленный от необходимости все усложнять. Простота – это ведь так приятно, не так ли?».
Я подошел к Шарику и начал чесать его за ухом, присев на корточки. Он с радостью ткнулся носом мне в грудь и замер, наслаждаясь лаской. Было очевидно, что его хандра, если она и случается, происходит гораздо легче, чем у меня – его «хозяина». При мысли о фиктивной сути этого понятия, я рассмеялся. В самом деле, наверное, то, что грузит нас, людей, больше всего – это идея собственного «хозяйства». Мы считаем себя владельцами имущества, собак, других людей, собственной жизни, да что там скромничать, дорогие друзья? – ВСЕГО МИРА! Этот груз обладания придавливает нас к земле с каждым годом – все ниже, ниже, ниже, пока не уложит в гроб. Младенец ведь ничем не владеет – потому и является воплощением счастья. Он – ЖИВОЙ, в отличие от анимированных трупов, которыми является подавляющее большинство взрослых. Мы все время хотим себя расшевелить: бухаем, воюем, мучаем друг друга… Но все без толку – «хозяйство» мешает. А все почему? А все потому, что я боюсь – боюсь до усрачки. Я трясусь над своим выдуманным богатством, над своей «прелестью», страшась ее «потерять». Как будто я хоть что-то имею! Все, что я имею – это идея о том, что я «имею», и, фактически, я боюсь потерять именно ее. Но все это слова, которые не имеют никакого значения. Я это прекрасно знаю. Эти слова ничего не меняют, потому что когда приходит очередная ПОТЕРЯ – того, чего я на самом деле и не имел – тело наполняется мутной болью, мозг выедают мысли, а в груди поселяется целая стая невидимых грызунов, которые терзают день и ночь, не давая ни роздыха, ни сна. Не так ли, дорогие друзья? Конечно, это так. И никакие слова, никакие «мудрости», ****ь их в жопу, не смогут это ни остановить, ни отменить.
 «Ну, что, брат Шарик, пойдем, пройдемся?» - спросил я, потрепав его по загривку. Я поднялся с корточек, отстегнул Шарика, и мы с ним отправились на утренний обход.
Мы шли вдоль рядов катеров и лодок, Шарик с довольным видом трусил рядом, я брел, сунув руки в карманы джинсов, поглядывая по сторонам, на небо, на блики воды в лучах горячего солнца… Хандра немного отодвинулась, словно не выдержав напора всего этого: бездумного настроения Шарика, буйства красок разгорающегося лета… На какое-то время мне даже стало хорошо. Ну, по крайней мере, не так хреново, как часом раньше.
«Все течет, все изменяется», - подумал я, - «А я все пытаюсь зацепить, удержать, одним словом, изобразить – хотя бы чуточку, на мгновение, но, главное, чтобы все в это поверили – КТО ЗДЕСЬ ХОЗЯИН». Я усмехнулся в ответ собственным мыслям.
Шарик подбежал ко мне и задрал морду вверх. Его глаза словно говорили мне: «Да забей ты на это, Коля! Все это фигня, пойдем лучше, поиграем!».
Я потрепал его по густой шерсти, он довольно гавкнул в ответ, и мы отправились дальше.

11.

«Ваше предыдущее место работы?... Так… «Завод вычислительной техники имени Гурова»… Должность – оператор. Хорошо. А образование у вас какое?»
«Высшее. Физмат».
«Очень хорошо… Вот, заполните, пожалуйста, анкету».
Она выдала мне несколько листков, скрепленных степлером. Там были вопросы, много вопросов. Один их вид навевал скуку. Ну, что делать, я взял.
«Вон там, за столом, Вы можете сесть и заполнить», - она любезно указала мне рукой в угол помещения, где уже корпели над бумагами мои предшественники.
«Следующий!».
Я сел за стол. «Какими лидерскими качествами Вы обладаете? Приведите примеры… Ваши профессиональные навыки и умения… Опишите ваши достижения… В чем Вы потерпели неудачу? Приведите примеры…»
«Господи, какая муть», - подумал я, - «И зачем я сюда приперся?»
Впрочем, вопросы эти были излишни. И так понятно, зачем: дабы снискать хлеб насущный в еще большем количестве, чем он уже есть. Дабы возвыситься над бездной, куда норовит упасть мое ленивое тело. Дабы… Дабы развеять скуку, познакомиться с людьми поближе и развлечься. Вот этот довод, пожалуй, меня устраивал. Я быстро заполнил анкету, написав, что в голову взбредет (кто будет проверять этот бред?) и отнес ее обратно даме.
«Вот, пожалуйста», - сообщил я ей, протягивая заполненные листки.
«Хорошо, Ваши контакты у нас есть, мы Вам позвоним. Следующий!».
Я вышел из помещения на улицу. Здесь дышалось все-таки лучше. Небо висело, серея над крышами домов. Я закурил, втягивая вместе с дымом сырой питерский воздух. «Куда бы пойти?» - обратно домой не хотелось, а дел пока не было никаких, хоть ты тресни. Я повернул налево и зашагал не спеша, разглядывая вывески, прохожих и девушек, благо наступило лето. Зимой девушек разглядывать не так интересно, зато сейчас – одно загляденье: юбочки, кофточки, голые ножки… Эх, хорошо…
Я усмехнулся собственным мыслям.
«Устроюсь на работу», - размышлял я в такт ходьбе, - «сниму нормальную квартиру, съеду из надоевшего вагончика с беспросветной пьянкой, вынужденным бездельем и ощущением невидимой, но прочной тюрьмы, в которую я сам себя посадил».
Думать о таком было приятно…
«Познакомлюсь с нормальными людьми, которые ходят каждый день на работу, воспитывают детей, занимаются хозяйством и с нетерпением ждут выходных, праздников и отпуска летом».
Я даже покрутил головой, словно не веря таким перспективам. Слишком давно я жил своей, отдельной жизнью, ничего общего не имеющей с жизнью 90% моих сограждан.
Я всегда чувствовал себя посторонним, не знаю, почему. С одной стороны – был в гуще жизни, жил, как все, даже лучше или ярче многих… Мне все удавалось, за что бы я ни брался: и знакомство с девушками, и игра на гитаре, и сочинение первых песен на английском языке. Неожиданно я вспомнил, как меня выбрали королем весеннего бала – вместе с моей подругой. Она была королевой. Избрание было, к нашему удивлению, единогласным. Нас водрузили на «трон», надели на голову бумажные короны, подняли и понесли под музыку, вокруг спортзала, где проводилось все мероприятие. Все кричали «ура», что-то бросали вверх, звучала музыка, а мы с Катей сидели, улыбались и принимали воздаваемые почести.
Странно, я это сейчас рассказываю, словно о ком-то другом. Такое впечатление, что я все это выдумал или где-то услышал, а теперь рассказываю, как о себе. Я ничего этого не помню. Словно все детство и юность прошли в какой-то анестезии: на заре жизни мне вкололи обезболивающее, которое заморозило душу, и я перестал что-либо чувствовать по-настоящему. Это было странно, поскольку я заметил это только сейчас. Видимо, когда живешь замороженной жизнью, тебе кажется, что все ОК. В самом деле – сравнивать-то не с чем! Ты что-то видишь, чувствуешь, переживаешь, думаешь и планируешь. Каждый день происходит одно и то же: ты просыпаешься, встаешь, и уже куда-то нужно идти. Моменты, когда тебя никто не трогает, настолько редки, что ты их попросту не замечаешь. А если выдается вдруг крохотный островок безделья посреди насыщенных требованиями будней, ты немедленно начинаешь маяться. В результате, бежишь к друзьям, чтобы они отвлекли тебя от этой невыносимой обязанности просто быть – наедине с самим собой. Ты жаждешь впечатлений, музыки, опьянения, секса… Словно пытаешься заполнить этим сосущую пустоту замороженного пространства тела.
Вот, например, взять меня: немолодого мужчину, немного усталого от жизни в целом и от бесплодных попыток добиться «успеха» в частности… Так вот, если бы сейчас меня, такого, вроде бы, циничного и невозмутимого, вдруг подняли бы на руки, одели на голову корону, посадили бы рядом красивую королеву и понесли бы под музыку по кругу, - это бы вызвало массу переживаний и чувств. Если честно, я даже себе этого представить не могу. Это было бы настоящим чудом – легким и простым, как игра. А тогда… Я даже не знаю, что я чувствовал тогда. Пожалуй, главным было ощущение неудобства, словно вместо меня на этом троне должен быть кто-то другой: я это знал, знали и все остальные, но почему-то разыгрывали эту нелепую комедию. Может быть, этот другой, настоящий король, задержался где-то, и потому, чтобы не сорвать церемонию, на его место посадили дублера, то есть, меня? И вот, сижу я на этом дурацком троне, и все, что мне хочется, так это то, чтобы эта глупость побыстрее закончилась, меня бы опустили вниз, я смог бы пойти в мужской туалет, прикурить сигарету от бычка товарища и пить долгими глотками портвейн из горлышка, желая смыть им неприятный осадок с души – напоминание о том, что я занимаю чужое место. Скоро об этом все вспомнят и выгонят меня с позором прочь. Вот в этом я, пожалуй, никогда не сомневался.

12.

Странно, но они позвонили. Я пришел в назначенное время, оформил бумаги, и вот – я уже принят на испытательный срок на работу в должности менеджера по работе с клиентами. Работа нехитрая: принимать звонки, заявки, претензии и просьбы, а также самому звонить, спрашивать, предлагать, рассылать, агитировать и убеждать всех, что наша вода – «Родимый край» - самая вкусная, полезная и питательная. Конечно, это было утомительно. Как я на это подписался, ума не приложу. Видимо, мне действительно стало все по фигу, раз уж я оказался на этом месте. Но, делать нечего, надо работать.
«Здравствуйте, компания «Родимый край», чем могу Вам помочь?» - говорю я дежурную фразу, отвечая на входящий звонок.
Я сижу за столом, отделенным невысокой перегородкой от четырех соседних. Итого, нас в комнате пятеро: Катя – невысокая девушка восточной внешности с длинными глазами и аккуратненькой попкой, Сергей – парень лет 30-ти, с насупленно-сосредоточенным видом, вечно глядящий в свои записи, Валя – женщина лет 40-ка, полноватая, с немного виноватой улыбкой, и Яна – звезда коллектива, с ярко-рыжими волосами, ниспадающими на плечи красивыми прядями, ртом, горящим красным, напористая и агрессивная, но не теряющая при этом веселого расположения духа. И, конечно, ваш покорный слуга, который, по большому счету, не хочет никому служить, рассматривая человечество как одно большое мутное пятно, вечный источник беспокойства и смуты, от которого, тем не менее, зависит жизнь и благополучие, во всех подробностях. И потому, хоть и не хочется иметь дело с людьми, а приходится, исключительно в целях выживания.
Я отрываю файл «Потенциальные клиенты» и набираю номер телефона: «Здравствуйте, компания «Родимый край» приготовила для вас подарок: 100 литров родниковой воды бесплатно!». Мне приходится повторять этот бред много раз подряд, следуя полученной инструкции. В ней все подробно расписано: что говорить и как. Нужно строго соблюдать последовательность, а также манеру изложения. Речь должна быть одновременно располагающей и напористой, такой, чтобы от нее невозможно было сразу отвязаться. Прилагался список вопросов, а также ответов, который подразумевал поведение цепкого клеща: используя любую складочку в словах собеседника, нужно было вцепляться в нее всеми челюстями, дабы продолжить эту, несомненно, важную и ВЫГОДНУЮ для него работу. Как сказали мне на первичном инструктаже: «Для этого все средства хороши!».
Я с сомнением выслушал этот лозунг, но говорить ничего не стал, впрочем, от меня этого и не ждали. От меня ждали служебного рвения и повышения объема продаж. «А для этого вы должны верить в то, что говорите нашим клиентам!» - восклицал корпоративный тренер, гуру технологий продаж, - «Вы обязаны впитать в себя то, что хотите продать другим людям! Искренность – вот что ценится в мире, сейчас, как никогда! Вы должны ЧУВСТВОВАТЬ: то, что вы предлагаете – не только полезно, выгодно и необходимо, но – самое главное!» - на этих словах Владислав Маркович поднимал вверх указательный палец и делал секундную паузу, - «Самое главное меняет жизнь к ЛУЧШЕМУ! Не так ли, дорогие друзья?» - тут он улыбался лучезарной улыбкой, словно демонстрируя то, о чем только что говорил. Его лицо расплывалось, а тело на мгновение теряло железный вектор устремленности, словно демонстрируя кайф улучшения, словленный всеми клеточками и фибрами существа.
Если честно, меня от всего этого просто тошнило. Это было даже приятно: словно внешняя тошнота уравновешивала собой внутреннюю, делая существование вполне терпимым.
За день нужно было сделать много звонков: чем больше, тем лучше: 30, 50, 100… «Постоянное улучшение – ядро прогресса, залог вашего успеха!» - вещал Владислав Маркович, потрясая дланями. Судя по его стараниям, ему хорошо платили. Наверное, он был доволен этой ролью, может быть, он ощущал власть или даже величие, я не знаю, поскольку с трудом могу представить себя на его месте: вколачивать в головы людям фальшивые истины, блестящие искусственным светом. Странно, что бизнес строится на обмане: как будто нельзя продать человеку что-то действительно нужное и полезное, а обязательно нужно его при этом наебать.
Я вспоминаю свое отношение к торговцам на рынках: каждый раз, когда я там что-то покупаю, я чувствую это липкое внимание и фальшивую радость. Они хотят показать, что относятся ко мне хорошо, а на самом деле хотят не меня, а содержимое моего кошелька. При этом мне кажется, что я слышу, как работает счетчик у них внутри: они мгновенно оценивают, можно ли мне подсунуть подгнивший товар, или обвесить, или обсчитать… Эта деятельность по наебке ближнего происходит незаметно и естественно, как дыхание. Я вижу, как многие – преимущественно, женщины в возрасте – ведут яростную борьбу против этого, борьбу бесполезную, на мой взгляд, заранее обреченную на полный провал. Наверное, это только я так думаю, может быть, это во мне говорит неудачник со стажем, я не знаю. Было время, мною владел энтузиазм: я старался все замечать, ругаться, гневно отстаивая свои граммы, копейки и прочую фигню, воображая, что этим я отстаиваю СЕБЯ, СВОЮ ЖИЗНЬ, СВОЕ СЧАСТЬЕ.
Обхохотаться можно, - это я говорю в том смысле, что счастье не может сопровождаться такой натугой. На мой взгляд, счастье – пускай временное и преходящее – это полный оттяг, нежданный островок прохлады рая посреди адского пламени. Я не могу сотворить счастье своими руками по определению: наоборот, это счастье стирает меня, захватывая все существо своими мягкими непобедимыми объятиями, в которых тонет вся боль, все усилия, надежды и планы. Все они пропадают, хотя бы на время. Это и есть счастье – нечто противоположное постоянной борьбе, к которой призывают многочисленные гуру бизнеса или духовности.
И мне плевать, что там кто может сказать по этому поводу, или даже подумать. Мне плевать, если торговец не доложил ягод или колбасы, или дал на 20 копеек меньше. У меня не осталось сил на борьбу с его неистребимым желанием заработать как можно больше, выжать еще капельку из бедного котика под названием «жизнь». Если для него естественно выжимать, для меня естественно махать на это рукой. И пусть при этом его именуют «успешным», а меня – «неудачником», мне без разницы. Неудачник? – и хер с ним! Это все, что я могу вам сказать. Мне нравится быть тем, кто я есть, а как вы это называете, мне уже все равно. Охуеть, как это приятно, вы даже себе не представляете.
Кстати, заходим мы как-то с одной знакомой в магазин: маленький такой магазинчик, в нем пахнет ароматическими палочками, повсюду висят колокольчики, ловцы сновидений, разноцветные тряпочки, на полках стоят фигурки святых, лежат экзотические украшения… Название у магазинчика соответствующее, «Экзотическая Индия» или что-то вроде того.
Мы рассматривает все это разноцветие, я дергаю за ниточки всех колокольчиков подряд, несу какую-то чушь, все, что в голову взбредет. Знакомая роется в кольцах и браслетах, а потом натыкается на сидящего Будду. Это фигурка, сантиметров 30 в высоту, вытесанная из какого-то темного камня. Ее приятно гладить и трогать пальцами: камень одновременно шероховатый и прохладный. Тем не менее, от него исходят какое-то приятное тепло.
«Какой классный», - говорит она, поглаживая его рукой.
«Еще бы!» - подхватываю я, - «Великий Мастер облома».
«В каком смысле?»
«Ну, как, в каком: в самом, что ни на есть, прямом. Все, что ни пробовал, закончилось полным обломом. Он и так старался, и эдак, один хрен».
«Впервые слышу такое изложение учения Будды», - задумчиво сказала она, - «А как же просветление и все дела?».
«Так я о том и говорю», - с радостью ухватился я за предложенную тему, - «Старался он, старался, а потом видит – ни хера не получается, сел под дерево и загрустил. Грустил-грустил и вдруг увидел: да на фига это мне надо? Не получается, и хер с ним! И так ему стало весело, что наступило полное и окончательное просветление, суть которого заключается в следующем: никому ничего на самом деле не надо. А если что и случается, то и хер с ним, это ничего не меняет. А если не получается что-то – тем более, хер с ним! Потому что, за фига стараться, раз это ничего не меняет? И столько было легкой радости в этом «хер с ним», что встал Будда и отправился проповедовать, дабы поделиться своей находкой с другими людьми, страдающими от бесплодных, а, самое главное, никому не нужных попыток что-то там себе раздобыть, для полного счастья. Так он и ходил по всей стране, люди задавали ему вопросы, делились проблемами, а он им отвечал. Например, спрашивает крестьянин, что ему делать, как избавиться от постоянной нужды, а Будда ему и отвечает: «Не можешь избавиться от нужды?». «Да, о, Учитель! Никак не могу!». «Не получается, и хер с ним!» - отвечал ему Будда, и крестьянин уходил, просветленный. И так всем людям нравилось это «хер с ним», что вскоре за Учителем ходили уже тысячные толпы последователей, которые, каждый на свой лад, повторяли знаменитые слова. Увидел это Учитель и рассмеялся: «Повторяете? И хер с ним, все равно, это ничего не даст!». «Как же так?» - возопили ученики, - «Мы тоже хотим достичь просветления!». «Поздняк метаться», - весело ответил Будда, - «Все равно, ни фига у вас не выйдет!». «О-о-о!» - в горе возопили ученики, - «Но как же нам снискать ЭТО? Поведай, Учитель?». «Да никак!» - был ответ, - «Нечего искать». «Но мы же ищем, Учитель! Ищем, и не можем найти!». «Ищете?» - переспросил Учитель. «О, да!» - ответили ученики. «Ищете и не можете найти?» - уточнил Он. «Да, да, Учитель!». «Не можете, и хер с ним!» - подвел итог Будда и рассмеялся.
Ученики, конечно, ничего не поняли, но пытались, тем не менее, следовать указаниям, насколько могли. И так продолжалось много лет. Продолжалось до тех пор, пока вся компания ни пришла в одно место, где какой-то парень накормил Учителя грибами, да так, что он стал помирать.
«О, горе нам!» - возопили ученики, - «Учитель, ты умираешь!».
«А как вы хотели?» - спросил Будда, улыбаясь устало, - «Давно уже пора».
«Мы хотим наказать этого человека, что отравил Тебя!» - вскричали ученики.
«Это еще зачем?» - спросил Учитель, - «Дай бог ему здоровья и благополучия! Отравил, и хер с ним!» - и с этими словами радостно испустил дух».
Пока длилась эта неожиданная импровизация, мы продолжали бродить по магазинчику, трогая, нюхая и рассматривая вывешенные на продажу штучки. А вместе с нами ходили двое продавцов – парень и девушка. Они держали в руках кружки с каким-то напитком – может быть, чаем? – попивали его, слушали мои веселые разглагольствования, но ничего не говорили. Наверное, как истинные буддисты, они рассуждали: «Болтает? И хер с ним!» - и потому молчали, дабы не загружать свою карму лишними словами.

13.

Я кладу трубку телефона и решаю выйти покурить. Думаю, я это уже заслужил. В курилке я встречаю Яну – звезду коллектива. Яна курит молча, явно не настроенная на задушевные разговоры. И то правда, разговоров у нас и так хватает. Я достаю сигарету, прикуриваю, выпускаю дым… Мне приятно молчать, курить, смотреть в потолок, в открытое окно, из которого можно видеть листву деревьев и узкий двор, ограниченный решетчатым забором. Вдоль забора стоят машины. За ним – низкий берег, поросший травой, дальше – вода. В нашем городе много воды, иногда даже чересчур. Это порой достает, особенно в зимнее время года: идешь по улице, - холодно, слякоть, да еще пронзительный ветер… «Ну и мерзость», - думаешь, кутаясь поглубже в одежду. Зато теперь, когда стоит лето, запах воды напоминает мне о детстве, когда мы целыми днями пропадали на пляже, играя в свои нехитрые игры. Помню, главным удовольствием было плавание на корягах. По весне к пляжу прибивало штормами целую кучу всяких бревен, самых разных форм и размеров. Когда наступало лето, мы их жгли в кострах, а также катались на них, как на кораблях, которые были одновременно живыми, чем-то вроде водяных драконов. Мы устраивали между собой сражения, сталкивались, пытаясь опрокинуть в воду противника, выбить его из седла. При этом мы, конечно, размахивали оружием в виде палок, короче, веселились вовсю.
«Ты новенький?» - янин вопрос неожиданно прервал мои воспоминания, я даже вздрогнул слегка.
«Что?» - автоматически переспросил я и тут же ответил, - «А, да, только что устроился. А что?»
«Да так, ничего… Не похож ты что-то на менеджера по продажам», - Яна усмехнулась и затушила сигарету.
«Ну, что поделаешь», - ответил я, - «Что есть, то есть».
«Ладно, пошла работать», - подвела итог Яна, - «Удачи, новичок, еще увидимся».
«Удачи», - ответил я.
Я стоял, смотрел, как удаляется ее изящная попка, как подрагивают пряди рыжих волос от походки, и думал о том, что, конечно, было бы странно, если б я походил на мастера продаж. Услышь я подобное замечание лет 6 назад, оно бы меня сильно задело. А сейчас – ну, да, пожалуй… Какой из меня мастер продаж? Пока – никакой. А там, поживем – увидим.
Раньше я старался уйти от переживания неприятностей всеми доступными способами, усиленно культивируя образ собственного величия, тщательно избегая любой критики «сверху». Все эти усилия, конечно, приводили к обратному результату, но я в упор этого не замечал. Зато теперь мне стало очевидным: то, за чем ты гоняешься, убегает от тебя со всех ног. И, наоборот: если ты чего-то хочешь избежать, это преследует тебя по пятам, дышит в спину и регулярно настигает, обрушиваясь, как снег на голову.
Раньше мне почему-то казалось, что существует такой уровень жизненных достижений, при котором все неприятности остаются где-то далеко позади. Только потом я понял, что в жизни все в точности, да наоборот: чем дальше в лес, тем толще партизаны. Все досадное, от которого ты хочешь убежать в этот самый лес, настигает тебя вопреки всем усилиям и доставляет массу хлопот. Мне же всегда хотелось жить весело и беззаботно. В принципе, сколько себя помню, я всегда так и делал,– но при этом тяжко страдал. Меня снедала тревога, неотступная, как комары на болоте: внешне я пил, гулял и веселился, а внутри мои внутренности грыз дикий страх. Обстоятельства безалаберной жизни, конечно, весьма этому способствовали: большую часть времени я жил как бродяга, без рода, без племени, перебиваясь случайными заработками и меняя жилье как полотенца.
Во мне словно уживались одновременно два человека. Один – беззаботный пьяница, которому море по колено, а другой – трясущийся от страха заяц, потерявший норку, умирающий от ужаса перед надвигающейся тьмой зимней ночи. Самое смешное, что окончательно полегчало мне только тогда, когда зайчик вырвался на свободу. Вернее, не так: сначала вырвался на свободу ужас, который тряс его день и ночь, а уж потом показался зайчик. Зайчик попытался было сразу же умереть, но ничего не вышло. Пришлось жить, трясясь от страха и забыв про веселье. Поначалу это было невыносимо. Но деваться было некуда, и постепенно выяснилось, что и с этим можно жить. А когда живешь месяцами в круглосуточном страхе, бояться становится нечего.
Неожиданно я обнаружил, что счастье – это не кайф длиной в вечность, а пофигизм, который возникает под неотступным давлением невыносимости. Эта невыносимость похожа на жрущую пасть, которая перемалывает нежные косточки страдальца, измельчая его желания, веру и надежду на будущее, превращая радужную перспективу в кошмар, которому нет ни конца, ни края. При этом хочется надо всем миром повесить огромный плакат: «Жизнь – это ад. Оставь надежду, всяк сюда входящий». От этой картины становится весело: как выясняется, облегчение связано не с надеждой на грядущее освобождение, а с переживанием ****еца, который был, есть и пребудет вовеки.
На какое-то время страдалец исчезает, сгорая в пламени открывшейся правды, а потом, как ни в чем, ни бывало, возрождается вновь. Вновь возникают попытки убежать от всего ужаса куда-нибудь подальше. Ты бежишь, но без всякого результата: ад перемещается вместе с тобой, меняя города, но не меняя своей гнетущей сути.
Ты пытаешься спрятаться от вдруг открывшихся ощущений с помощью других – приятных и полезных. С тем же результатом: тошнотворная смесь заполняет собой все блюда, перебивая вкус и настойчиво тычась в морду, как преданная собака, соскучившаяся по хозяину.
Чем сильнее я старался чувствовать себя лучше, тем тошнотворнее становилось переживание окружающей меня действительности. Каждая попытка убежать или отвлечься приводила лишь к потере сил, после чего я мог только лежать, свернувшись калачиком на кровати, задернув шторы и не включая свет, таращась в сумрак окружающего пространства и ждать, ждать, ждать, неизвестно, чего, трясясь от страха и отвращения. Эти два чувства были самым ярким содержанием открывшегося блюда. Неожиданно я обнаружил, что мне невыносимо страшно просто БЫТЬ. Ничего не происходило. Никто на меня не нападал, никто не преследовал, не обвинял и даже не спорил. Но я часами трясся от ужаса, словно кролик на разделочном столе, над которым уже занесли острый нож. Ужас усугублялся своей беспредметностью и отсутствием видимых причин. Я не знал, что мне угрожает, и за что. Это было отвратительно. Меня выворачивало наизнанку, словно сам воздух превратился в яд, и каждый вдох лишь добавлял мучений.
И так – каждый день. Иногда, конечно, выпадали неожиданные просветления: на какое-то время меня отпускало. Я просто ел, ходил, не давясь ежеминутно новой порцией каши. Так проходил день, другой, потом все обрушивалось снова. Центрифуга переживаний мотала меня – то по часовой стрелке, то против – и меня тошнило, тошнило, тошнило, как в детстве, когда мы играли в космонавтов.
Мы сбежали с урока труда, пошли на улицу, попинали консервную банку, покурили возле трансформаторной будки, завернули к хоккейной коробке и вдруг увидели ее – железный остов, круглый барабан, весь в дырках. Это была выброшенная на свалку огромная центрифуга стиральной машины. Барабан еще оставался в корпусе и мог вращаться, чем мы не преминули воспользоваться. Внутрь помещалось скрюченное тело товарища, а остальные принимались крутить его, что есть силы. Мы засекали время – кто сколько продержится. Конечно, мне нужно было победить, любой ценой. Не помню, сколько я продержался, зато хорошо помню, что было дальше. Прозвенел звонок, и мы отправились в школу. Следующий урок был урок русского языка. Мы сидели за партой с моим другом Пашей. Наши портфели лежали в специальных ящичках внутри парты, сразу под крышкой стола. Мне было явно херово: меня мутило, но я об этом не знал. Голова кружилась, я все никак не мог придти в себя после испытания космосом. Я крепился из последних сил. Учительница что-то диктовала, мы писали. Я думал, что, наверное, мне нужно попроситься в туалет. Но, поскольку пИсать я не хотел, а хотел просто выйти, найти ближайшую форточку и приникнуть к ее открытому стеклу, вдыхая живительную свежесть, я медлил, не решаясь поднять руку. Так продолжалось еще минут пятнадцать. Наконец, голова моя поплыла, я обернулся к товарищу, что-то произнес, а потом быстро наклонил голову под парту. Меня стошнило прямо в пашкин портфель. Он потом долго на меня матерился – довольно беззлобно, поскольку парень был добродушный – как это я умудрился наблевать ему прямо ВНУТРЬ. Его это и возмущало, и веселило одновременно. Пашка сразу же вскочил, мгновенно оказавшись от меня на безопасном расстоянии. Я тоже встал и побежал к выходу из класса. Тут меня настигла вторая волна блевотины, и я испустил из себя длинную струю, полив обильно проход между партами. В классе воцарилась суматоха, но мне это уже было по барабану. Я выбежал из класса и двинулся по коридору в сторону ближайшего туалета, закрывая ладонью рот, сдерживая очередной позыв. Кажется, я успел добежать до унитаза, где меня вырвало еще раз… Потом я долго отмывался, пил холодную воду из-под крана и переводил дух. Возвращаться в класс не хотелось… Я спустился по лестнице и вышел в вестибюль на первом этаже… Мне было херово, даже очень, но деваться от этого было некуда.
То, что происходит сейчас, по сути, ничем не отличается от этой детской невыносимости, вот только спрятаться от нее совсем некуда, потому что нет никакой причины для того, чтобы чувствовать ТАКОЕ. Я никого не облевал, никуда не высунулся, никого не обидел и даже не побеспокоил. Более того, оказалось, что меня вообще нет – какие тогда проблемы, спрашивается? Меня нет, а проблем – выше крыши. Это, конечно, порою смешит, но чаще всего хочется блевать, что я и делаю с тем или иным успехом.
 …
«Алло, здравствуйте! Вас приветствует компания «Родимый край»! У нас есть для вас подарок».
«Спасибо, не надо».
Если честно, меня не очень удивляет столь быстрая реакция на мое предложение. Я вспоминаю наставления Владислава Марковича и пытаюсь продолжить: «Наша вода рекомендована Минздравом, имеет отличные вкусовые качества, которые Вы можете оценить, воспользовавшись нашим бесплатным предложением».
«Бесплатным?» - в трубке слышится недоверие.
«Конечно!», - с готовностью отвечаю я, - «Мы дарим Вам и Вашим сотрудникам 100 литров родниковой воды совершенно бесплатно. Пробуйте и делайте выводы! Как мне к Вам обращаться?» - я не теряю времени, расширяя свой плацдарм.
«Мария».
«Мария, мы можем оформить заказ прямо сейчас, по телефону, и уже к вечеру Вы и Ваши коллеги смогут наслаждаться вкусом чистой родниковой воды! Вы знаете, что вкус любого напитка определяется водой, на основе которой его готовят?»
«Да, читала где-то», - неохотно соглашается со мной Мария.
«Вы совершенно правы!» - радостно подхватываю я, - «Это действительно так! Вкус кофе, чая, морса или какао зависит в первую очередь не от того, что Вы кладете в воду, а от самой воды, от ее свойств, и, прежде всего, чистоты! Напитки, приготовленные из воды «Родимый край» отличаются мягким вкусом и полезны для здоровья!».
«А что, другая вода для здоровья вредна?» - Мария, видимо, решила не скрывать своего скептического настроя.
«Что Вы, что Вы! Я этого не берусь утверждать. Я говорю только о том, что наша вода имеет все соответствующие сертификаты, но, что самое главное – ее поддерживает потребитель. Ведь главное – не бумажки, главное – это удовольствие, не так ли?»
«Это да», - с готовностью соглашается Мария. Мне даже показалось, с едва заметным вздохом.
«Вот я и говорю!» - поддакиваю я, - «Именно потому мы предлагаем ощутить разницу, попробовать нашу воду на вкус, а уж затем делать выводы».
«Ну, я не знаю…» - задумчиво отвечает Мария, - «У нас ведь есть уже поставщик, который привозит воду к нам в офис…»
«Вот и замечательно!» - подхватываю инициативу я, - «Тем лучше! Вы сможете сравнить все на деле – вкус воды «Родимый край» и той, что у вас уже есть. Все просто: каждый достоин лучшего, не так ли? К тому же, у нас – гибкая система скидок и предложений».
«А сколько стоит поставка вашей воды?» - Мария переходит уже к цифрам, и я мысленно хлопаю в ладоши. Похоже, разговор у нас состоялся, нужно только дожать клиента – и дело с концом.
«Я готов сам приехать с документами к вам в офис, чтобы объяснить все детали», - мне неожиданно захотелось увидеть, как выглядит Мария. Уж так она вздыхала по телефону, видимо, это меня взволновало чрезвычайно. Кто знает? Может, так даже лучше – приехать с документами, и дожать на подписание контракта. Как там учил Владислав Маркович? – «Куй железо, не отходя от кассы», - так, кажется. Вот я и кую.
Мария продиктовала мне адрес и время, и мы договорились встретиться завтра.
«Готово!» - говорю я диспетчеру, - «Заказ в фирму «Стройкомплект». Наш обычный «подарок», 100 литров. Договор я распечатаю. Когда сможете им привезти?»
«До которого часу у них офис работает?»
«До 19-00».
«Успеем. Значит, сегодня».
«Отлично, договорились», - и я возвращаюсь к своему столу.
Звонок мобильника отрывает меня от дел.
«Алло!»
«Колян, друг, ты куда пропал?» - оказывается, это Леша, - «Я тебя уже весь обыскался. Ты где?»
«Где-где… В Караганде!» - пошутил я, - «Работаю, друг, в поте лица».
«Да ты что? И над чем же ты трудишься? Уж не над прекрасной ли незнакомкой, а?»
«Ну, можно сказать и так», - загадочно отвечаю я, - «Но, на самом деле, скорее пытаюсь продать незнакомкам живительную влагу. Это не то, что ты подумал, друг. Речь идет о воде».
«Ого! Так ты водой теперь торгуешь?»
«Типа того. Работаю в компании «Родимый край». 100 литров воды в подарок! Гибкая система скидок! Подарки от нашей компании! Ну и так далее».
«Да уж, не ожидал. А я на Ладогу собираюсь. Вот, позвонил, чтобы попрощаться, вернее, сказать «до свидания». Может, увидимся перед отходом?»
«Конечно!» - тут же ответил я, - «Обязательно увидимся! Ты когда собрался?»
«Завтра, как проснусь».
«Значит, сегодня вечером?»
«Ага».
«А дамы будут?»
«Ой, не знаю… Может быть. А может и не быть».
«Мне понятен Ваш настрой, князь. Тогда – до вечера».
«Увидимся, граф, рад был слышать», - и Леша отключился.
…
До вечера я еще звонил, курил, болтая с коллегами, о том, о сем, потом опять возвращался к своему столу, отмечал в файле проделанную работу, делал заметки на завтра, пил чай, опять курил, говорил по телефону нужные слова, улыбался, льстил и подкатывал, шутил, снабжал полезной информацией… Потом ко мне подошел Сергей.
«Ну, как прошел первый рабочий день?» - спросил он, присаживаясь на край стола.
«Да, так, для начала неплохо», - ответил я, - «А что?»
«А то, что надо бы отметить твои начинания… Чтобы они лучше продолжались…»
«Нужно придать им требуемый импульс?» - уточнил я.
«Ага», - улыбнулся Сережа, - «Вроде того».
«Как говорится, смазать колеса, дабы они мягче катились?»
«Точно», - расплылся Сергей.
«Осталось определить время, место и участников?»
«А что тут определять: ты, да я, да мы с тобой. Может, еще Катя к нам присоединится…»
«Ну, нет, я так не согласен! Отмечать, так всем коллективом. Приглашение беру на себя. А куда пойдем?»
«Да тут, неподалеку, есть небольшой бар. Пиво там разное, на любой вкус».
«Вот и хорошо! Сейчас, доделаю дела и приглашу дам».
«Удачи», - пожелал мне Сергей и отошел от стола.
Я дописал начатое и пошел в народ. Прием, которым я воспользовался, был не нов, но, тем не менее, сработал: каждой из приглашенных я сообщил, что мы идем все вместе в бар «посидеть недолго, отметить мое вливание в славный коллектив». Словно мимоходом, я говорил, что все уже дали свое согласие, осталось дело только за ней, а без нее – как известно! – и праздник – не праздник, потому ее присутствие совершенно необходимо и даже обязательно. В результате, через каких-нибудь полчаса мы – в полном составе, а именно: Катя, Валя, Яна, Сережа и ваш покорный слуга – вышли из офиса в направлении бара. Мы шли, болтая, я курил, Сережа рассказывал какой-то анекдот, девушки смеялись, одна лишь Яна улыбалась уголками губ, словно еще не решила, смешной это анекдот или так, не очень.
В баре было шумно, работали большие телевизионные панели, по которым показывали очередной футбол, за столами сидели компании, а из дальнего угла уже доносились громкие восклицания – там, то ли кого-то поздравляли с днем рождения, то ли отмечали победу в матче.
Мы сели за большой стол и заказали пиво. Я заказал себе темный эль. Мне нравится его вкус: мягкий и глубокий, с маленькой горчинкой внутри.
«Ну, рассказывай, как ты дошел до жизни такой», - сказал Сережа, поднимая кружку.
«В смысле?» - спросил я, - «Ты хочешь услышать рассказ о моем жизненном пути?»
«Ни в коем случае!» - рассмеялся он, - «Просто расскажи, как ты к нам попал?»
«Думаю, случайно, как это обычно бывает. Да и какая, в сущности, разница? Давайте лучше выпьем за все хорошее: чтобы пиво было вкусное, работа денежная, любовь сладкая, а сон глубоким!».
«Отличный тост!» - поддержала Яна, и мы подняли свои кружки во взаимном приветствии.
«Кстати, где это ты так гладко говорить научился?» - поинтересовалась она, глядя на меня поверх своего бокала.
«С детства имел талант к речам и публичным выступлениям. И никогда не упускал шанс повыпендриваться, привлекая всеобщее внимание».
«Это видно», - протянула Яна и достала сигареты. «А что», - продолжала она, выпустив струйку дыма, - «Это полезно для нашей работы, даже очень, правда, ребята?»
Ребята с готовностью согласились. У Кати зазвонил телефон, она взяла трубку и принялась объяснять собеседнику, где она и чем сейчас занимается.
Валя сидела молча, покручивая свой бокал, Яна курила, а Сережа с интересом глядел на экран телевизора у нас над головами.
«Лучше вы расскажите, как вам здесь работается. Вы давно уже тут?»
«Кто как», - отозвался Сережа, - «Я с год работаю, Валя с Катей – года два, а Яна у нас сторожил».
«Опытный товарищ?» - сыронизировал я
«Что-то вроде того», - поддержал Сергей, - «В общем, работаем потихоньку».
«И как тебе это?»
«По мне, нормально. В принципе, я всем доволен. Если не загорать, вполне можно свои 80 штук в месяц иметь. Главное, вовремя дожать клиента, как говорит наш Владислав Маркович».
«О! Уж он-то знает», - подхватила Катя, закончившая говорить по телефону.
Мы посидели еще с час, выпили по паре пива и разошлись, а я отправился домой, вернее, к ожидавшему меня Леше.
…
«О! Какие люди!» - Леша встал мне навстречу со стаканчиком виски в руках. Как обычно, сидели в каюте, где кроме него находились еще Таня и какой-то парень в светлой футболке и джинсах.
«Приветствую честную компанию!» - отсалютировал я и уселся на предложенный стул. «Как вы тут, без меня, соскучились?».
«Конечно», - шутя, ответила Таня, - «Места себе не находили, все думали: где наш Коля, где наш Коля, почему не идет? И где же ты был, интересно? Какие дела тебя задержали?»
«Отмечал свое назначение на должность в кругу коллег».
«Да, Коля у нас теперь поставщик родниковой воды», - вставил Леша, - «Как она называется? «Пей, не хочу»?»
«Вода называется «Родимый край», нечего издеваться. Нормальная вода: жидкая и прозрачная, что еще надо?».
«Ладно, ладно, я пошутил. Давай, по маленькой, в честь твоего прибытия», - и мы дружно выпили.
«Вот, знакомься, это Слава, мой давний друг-приятель. А это – Коля, о котором я тебе неоднократно рассказывал».
«Коля», - я протянул ладонь, и Слава ее крепко пожал.
«Какова программа нашего вечера?» - спросил я у Леши.
«Программа свободная: беседы, напитки, остальное – по желанию».
«И о чем вы тут беседовали, пока я не появился?»
«Мы говорили о литературе», - откликнулась Таня.
«Ого!» - удивился я, - «Какая неожиданная тема!».
«О том, что пишут, и что интересно читать».
«Ну-ка, ну-ка», - оживился я, - «Давайте, послушаем. Хочется, как обычно, подробностей».
«Вот Слава, к примеру, художественных книжек не читает вообще. Говорит, что ему не интересны чужие истории, своих хватает».
«И что ж ты читаешь Слава? Газеты?» - спросил я.
«Нет, зачем? Духовную литературу читаю, а большей частью смотрю кино».
«И о чем там пишут, в этой самой духовной литературе? Что тебя в ней привлекает?»
«Ну, как, о разном пишут… О йоге, практиках различных, строении человека, много чего. Там столько полезной информации, что в двух словах и не скажешь».
«А если попробовать?» - настаивал я.
«Что попробовать?»
«Ну, попробовать в двух словах объяснить свой интерес. Что там такого ты получаешь? Зачем тебе это нужно?».
«Как бы тебе сказать…» - задумчиво протянул Слава, - «Вот, скажем, живешь ты обычной жизнью… Какие-то вещи с тобой происходят… Одни тебе нравятся, другие – не очень… Конечно, тебе бы хотелось только хорошего, приятного и полезного, а получается всякое. И вот, в некоторых книгах описывается, почему в жизни у человека происходит то или иное. Закономерности всякие даются, «законы Вселенского бытия» - если уж говорить высоким слогом».
«Ого!» - отозвался я, - «И что же сообщают эти законы? Есть ли жизнь на Марсе?».
«Насчет Марса не знаю, а вот по поводу человека много чего написано».
«Например?».
«Например, о том, почему в жизни дерьмо случается».
«Очень интересно! И почему же?».
«Потому что внутри дерьма много, вот оно наружу и выходит регулярно», - Слава заметно оживился. Видимо, ему нравился интерес публики. «Узнаю брата Колю», - подумал я, - «Каждый любит побыть в центре внимания… Ну, что ж, мне это понятно, очень даже вполне».
А Слава тем временем продолжал: «В теле человека есть множество каналов, по которым течет энергия. На физиологическом уровне им соответствуют сосуды, нервы, мышечные ткани… Так вот, если взять обычного человека, который не занимается никакими практиками, то все его каналы забиты, и энергия по ним не течет, а пробивается сквозь бесчисленные завалы из щебня и мусора… И тело у него  соответствующее: негнущееся, как бы… не совсем живое, закаменевшее слегка».
«Ну, это мы знаем, правда, Коля?» - с радостью подхватил Леша, - «Про закаменевшие тела нам тоже кое-что известно, ага?».
Я кивнул Леше, продолжая слушать то, что говорил Слава: «И человек, например, даже ходит в спортзал, занимается там чем-то… Старается… А толку – нету. В том смысле, что он тренирует мышцы, а каналы – как были забиты, так и остались. И потому, по большому счету, в его жизни ничего не меняется. А могло бы…»
«Это как?» - не удержался от вопроса я.
«Да очень просто. Нужно начать видеть, что происходит, в том числе в твоем теле. Нужно начать осознавать», - Слава выделил это слово интонацией, из чего стало ясно, что оно имеет особое значение.
«И что это значит: осознавать? Мы и так все осознаем».
«Все, да не все. Если бы все всё осознавали, никакие бы завалы в теле, да и в жизни не образовывались бы. Все бы текло гладко да ровно, без особых эксцессов…»
«Как в раю?» - не удержался от иронии я.
«Да, как в раю», - спокойно подтвердил Слава, - «Потому что эти блоки и есть те кирпичики, из которых строится ад, - как индивидуальный, так и коллективный, для всех».
«Так надо же всем рассказать про это самое осознавание – всем людям, и будет нам счастье?»
«Это все не так-то просто. Я же вот вам рассказываю, а что толку?»
«Да, толку пока не видать, потому – давайте выпьем, авось хоть из этого будет какой-то толк», - предложил Леша и взял в руки бутылку.
Мы выпили, а Леша неожиданно повернулся к Тане, которая последние 15 минут сидела молча, словно думая о чем-то своем: «А каково мнение дамы на этот счет?»
«Ты о чем, Лешенька?» - Таня ласково посмотрела на него, запустив руку себе в волосы. Было ясно, что мыслями она сейчас где-то далеко.
«Я интересуюсь спросить, что думает дама по поводу осознавания плачевного положения дел человеческих?»
«А что, дела как дела… Ничего особенного… Живем, как можем, хотим счастья и любви… А насчет осознавания, я согласна: чем больше видишь, тем интереснее. Больше оттенков и вкусов появляется».
«То есть, дама одобряет осознавание и тому подобные штуки, как нечто, имеющее практический смысл?»
«Ну, конечно… Я вот тоже люблю медитировать… Осознавать, что там у меня происходит… Это помогает… Успокаивает…»
«И о какой же медитации идет речь, уважаемая?» - спросил Слава.
«Мне нравится просто наблюдать за всем, что есть: ощущения, мысли, чувства. Есть такая буддийская практика – випассана называется».
«А-а-а-а», - протянул Слава, - «понятно». Было видно, что по поводу випассаны у него имеется свое мнение, которое он оглашать не собирается.
«В принципе, полезная вещь», - снисходительно одобрил Слава, - «но я говорю немного о другом».
«О чем же?».
«Я предлагаю смотреть на все шире. В принципе, какой именно практикой ты занимаешься, не важно, важен целостный подход».
«Я, кажется, догадываюсь, о чем ты», - перебил его я, - «Ты хочешь сказать, что к уборке дерьма нужно подходить комплексно: не ковыряться в одном углу, а чистить все помещение разом, со всех концов, так?».
«Ну, да, что-то типа того», - улыбнулся Слава.
«И тело, и дух, все нужно осознавать и тренировать?»
«Да, ты прав: комплексный подход – это главное».
«И к какому результату ты идешь? Что при этом получается, можно узнать?»
«Конечно, можно, вот только рассказать об этом сложно. А еще сложнее – понять».
«Ну, а ты попробуй, авось что-нибудь у нас и получится», - я уже не скрывал своей иронии. Если честно, меня одновременно забавлял и даже злил его самоуверенный тон – тон человека, который знает НЕЧТО. При этом подразумевалось, это ты это НЕЧТО не узнаешь никогда, по крайней мере, в ближайшем будущем. И потому, - чего с тобой разговаривать? Все равно, что с котом – говоришь ему о высоком, а тот только в миску смотрит…
«Занимаясь целостными практиками, человек меняется на всех уровнях: и физическом, и духовном. Он становится спокойнее внешне, а внутри его жизнь наполняется особой интенсивностью, обретает новый смысл».
«Звучит, конечно, красиво…» - перебил его я, - «Вот только эти слова так и остаются словами: красивыми, но пустыми… Хотелось бы какого-то содержания. Чего-то более конкретного».
«Хорошо», - согласился, к моему удивлению, Слава, - «Будет тебе конкретное содержание. Вот, приходит ко мне человек и начинает заниматься. Упражнения выполнять различные, техники дыхательные… И через год у него кое-что начинает меняться  – от состояния здоровья до ситуации в личной жизни».
«Прямо лепота!» - воскликнул я, - «Даже не верится!»
«А ты попробуй», - парировал Слава, - «Сам увидишь!»
«Ты знаешь», - я посмотрел Славе прямо в глаза, - «Неохота даже пробовать. Напробовался уже, по самое «не хочу»».
«Что так?»
«Да вот так. На мой взгляд, все эти практики ради «очищения» - духовного и физического – имеют опасную тенденцию…»
«Какую же?» - не удержался Слава.
«Да очень простую: превращаться в то самое говно, от которого призваны очистить».
Слава скорчил гримасу и ничего не ответил. По-видимому, отвечать на подобное для него было излишним.
«Против упражнений, как таковых, я ничего не имею», - спокойно продолжал я, - «Они действительно работают: позвоночник растягивают, делают тело гибким и так далее. Для меня они – то же самое, что чистка зубов или утреннее опорожнение кишечника: то, что может происходить естественно и просто, к чему не нужно стремиться».
«Что ты имеешь в виду?» - не вытерпел Слава.
«Сейчас объясню. Для меня дерьмо возникает и начинает плодиться тогда, когда появляется план, преследующий цель. Например: «очиститься от дерьма и стать чистым, не таким грязным, как раньше». Желание улучшиться – вот в чем проблема, на мой взгляд. Если это желание движет твоими действиями, все, пиши пропало – количество дерьма будет только возрастать».
«Никогда ничего подобного не слышал!» - возмущенно бросил Слава, - «Чушь какая! Ты сам послушай, что говоришь!».
«Я знаю, о чем говорю, Слава. Меня даже не удивляет твоя реакция. Извини, что тебе это не понравилось, я не хотел тебя обидеть».
«Да ты меня и не обидел, вот еще! Просто, на мой взгляд, ты играешь словами, плетешь какую-то игру, а о чем она, непонятно».
«Ты же сам говорил, что говорить об этом трудно, а понять – еще труднее, разве не так?»
Слава нехотя кивнул.
«Попробую пояснить: представь, что ты утром не просто посрать идешь, журнальчик полистать, а с ОСОБОЙ ЦЕЛЬЮ: очиститься от скверны и стать ДРУГИМ!».
Леша не выдержал и захохотал, Таня тоже улыбнулась.
«Вот – видишь, что людьми происходит! Это же смешно, если не сказать, глупо, не так ли? Для меня все эти практики «с дальним прицелом», «ради великой цели» выглядят так же смешно и приводят к такой глупости, что хоть стой, хоть падай!».
Славе явно не понравилось такое сравнение, он даже насупился и, видимо, собрался мне ответить залпом из всех йогических орудий, как в дело вмешался Леша: «Мужики, мужики, ну что вы, в самом деле! Развели тут свою бодягу, а о главном совсем забыли!»
«Ты это о чем?»
«Как о чем? Вернее, о ком! Забыли про общество прекрасной дамы, которая, наверное, уже заскучала от ваших бесед о высоком, а, Таня, что скажешь? Отдаем свои заблудшие головы на твой праведный суд!»
«Да все нормально, Леша, зачем ты так? Мне было интересно слушать, о чем они говорят. Мне кажется, это вовсе не абстрактные беседы, а вполне жизненные. В общем, они имеют практический смысл».
«О, великодушная!» - театрально воскликнул Леша, - «Радуйтесь, мы прощены!».
«За это надо выпить», - улыбнулся я.
«А мы не возражаем!» - подхватил Леша.
Мы дружно выпили. После минутной паузы Слава спросил: «А что такого интересного во всем этом для тебя?»
«Мне интересно, как вы спорите. В споре, говорят, рождается истина. Не знаю, конечно, ни разу не видела, но все же… Что-то такое в вашем разговоре есть. Если не истина, то хотя бы намеки в ее сторону…»
Слава хотел было что-то сказать, но Таня его опередила: «Вот, например, мысль о том, что старания по очистке от дерьма только его добавляют, мне явно понравилась. Есть тут что-то… С чем не поспоришь», - Таня негромко засмеялась.
Слава замолчал, и было видно, что все это ему не нравится, но вступать в битву он считает ниже своего достоинства.
«Ну, Слава, ну, правда же, есть в этом что-то забавное?» - не унималась Таня, продолжая смеяться.
«Так можно что угодно обосрать», - не удержался Слава, - «Все эти обвинения гроша ломаного не стоят. Люди всегда готовы обвинять что угодно: практики, погоду, других людей, - лишь бы найти виноватого в том, что им хреново. А сказать: «Да, это я довел себя до такой жизни, самостоятельно, и никто меня при этом не заставлял», - на это у них язык не поворачивается. Как говорится, слабО!».
«Да ведь и я о том же», - сквозь смех отвечала Таня, - «Я ведь о том же говорю, потому и смеюсь, видя, как собственные попытки «сделать лучше» приводят к обратному результату! Кого уж тут винить, больше некого!».
Слава замолчал и тоже не удержался от улыбки.
«Вот и славно!» - вмешался Леша, - «Вот это я люблю: когда улыбаются. В самом деле, ну что нам спорить, друзья. Как мы в детстве говорили? «Кто спорит, тот говна не стоит!»» - и мы захохотали, теперь уже все вместе.
Отсмеявшись, Слава опять взял слово: «И все равно, не могу с вами согласиться, что практики – это дерьмо!».
«Да никто этого и не говорил», - откликнулся я.
«Как это, не говорил? А что я слышал 10 минут назад? Разве не это?»
«Вовсе нет, Слава! Я говорил и готов повторить это 100 раз: ничего не имею против самих практик. Меня забавляет практикующий».
«И что же в нем такого забавного?»
«Как что? Забавно это стремление с помощью практик очистить себя до состояния прозрачного небытия, - вот что меня забавляет, даже очень!».
«При чем тут небытие?»
«Ну, как причем! Ты сам посуди: почему практикующий желает очиститься? Вернее, даже не так: от чего он чиститься собирается? Что для него является грязью?»
«Для каждого, Коля, по-разному: привычки всякие вредные, например, привычка наводить тень на плетень и обзывать дерьмом все, что под руку попадется».
«Понимаю, к чему ты клонишь, дорогой! Хорошо, допустим, я бы мог загрузиться от твоих слов, почувствовать себя виноватым, увидеть то, что я делаю, как «грязь» и захотеть от этого избавиться, раз и навсегда! И что бы у меня вышло?»
«Результат зависит от твоих усилий, Коля, как же я могу сказать заранее, что у тебя выйдет?»
«Хорошо, согласен. А скажи мне, Слава, от чего зависят мои усилия?»
«Как от чего? Ну, ты даешь… От тебя, конечно!»
«Это как? Объясни, пожалуйста, как я могу определить, какие усилия буду прилагать в том или ином случае?»
«Ох, и любишь ты все-таки тень на плетень наводить, Коля! Все бы тебе плести что-то, сети раскидывать, прикидываясь, что хочешь открыть некую истину, а на самом-то деле, просто водишь людей за нос!».
«Слава, ты, давай, говори конкретно, что имеешь в виду. Не надо нам лапшу на уши вешать в форме обобщений. Если ты чем-то недоволен, скажи, чем конкретно. Я лично никого за нос водить не собираюсь, скорее, наоборот: мне интересно понять, о чем ты говоришь и что имеешь в виду. Вот я и расспрашиваю тебя подробно. Но ты не ответил на мой последний вопрос, а он, честно говоря, меня весьма занимает. Мне интересно, как ты на него ответишь: кто и как определяет усилия, которые я буду прилагать? Скажи, как ты это видишь?»
«Ну, хорошо, отвечаю тебе, Коля: эти усилия определяешь ты сам, и больше никто. Все зависит от тебя: если человек захочет, он горы может своротить, а если будет лежать на диване и лясы точить – ни хрена у него не выйдет. И всегда в этом будет виноват кто-то другой».
«А в чем разница между этими людьми – один горы сворачивает, а другой на диване лежит? Почему они так отличаются?»
«Потому что один лентяй и лоботряс, а другой – парень с характером, вот почему, Коля!».
«Прекрасно! А как же так получилось, Слава? Как вышло, что один такой молодец-удалец, а другой прямо вылитый Мальчиш-Плохиш? Неужели это они сами себя так определили?».
«Ну, конечно, а кто же еще?»
«Хорошо, тогда давай зайдем с другого бока. Как в этих людях созрели такие разные определения себя? Откуда это получилось?»
Слава на минуту замолчал и уставился на меня, словно желая спросить: «Долго ты еще нам тут головы морочить будешь?». Взгляд его был решительным и даже гневным, впрочем, я уже пожалел, что развел такую бодягу. «Кому и что я опять хочу доказать?.. Да пускай каждый остается при своем мнении, мне-то – какая разница? Очевидно, что Славу совершенно не интересует не только то, что я говорю, но и сам предмет разговора. Для него важнее собственные мысли, чем то, что они выражают. Ему явно больше нравится вещать, чем разговаривать, ну и ладно… Мне-то что до этого? Что я к человеку пристал? Еще подраться нам не хватало из-за расхождений во взглядах на природу человеческой воли». У меня пропала охота продолжать этот разговор, и потому я просто сидел и смотрел молча на Славу, а он глядел на меня. Леша откровенно забавлялся, поглядывая, то на одного, то на другого: видимо, он ждал, чем дело кончится. Таня рассеянно крутила стакан, мыслями гуляя где-то далеко.
«Ну, и чего ты на меня уставился», - наконец спросил я, - «Хочешь что-то разглядеть?»
«Да, нет, просто жду, что ты еще скажешь».
«Да неохота мне больше ничего говорить. Неохота доказывать. Мне интересно беседовать, а не спорить, а беседы у нас что-то не сложилось. Ну и ладно, давайте лучше выпьем, а? Леша, есть у нас там, что налить?»
«А как же!» - с готовностью откликнулся Леша и разлил виски по стаканчикам.
«У меня тост», - продолжил он, закончив разливать, - «Давайте выпьем за мирное небо в наших сердцах. Не возражаете?»
«Я не возражаю», - ответил я, поднимая стопку.
Мы чокнулись и выпили.
«Ты прости, Слава, если я чем-то тебя обидел. Я не хотел».
«Да, ладно, чего там».
«Нет, правда. Не люблю я на личности переходить. И доказывать ничего не люблю. А если мои высказывания кажутся туманными, я не специально. Я действительно не знаю, что и как определяет мои желания, усилия и прочую жизнедеятельность. Для меня это – всегда неожиданность, чудо, которое я контролировать не в состоянии. Я это только открываю – по мере того, как это случается со мной. Как я могу управлять тем, что со мной случается? Понятия не имею. Для меня такой вопрос даже не стоит – все равно как для щепки, которую несет река, не стоит вопрос об управлении течением воды».
«Но у щепки нет рук и ног, а у тебя же есть! И голова на плечах вдобавок!»
«Хорошо, Слава, я понял твою позицию. Ничего против не имею. Извини, но твои аргументы не для меня. Не могу я с ними согласиться, а спорить тоже не хочу. Может, поговорим о чем-нибудь другом? Что скажете, друзья?».
«Давайте спросим даму», - отозвался Леша, - «Таня, о чем желает дама говорить?».
«Дама желает говорить о любви, оболтусы!».
«О-о-о!» - протянул Леша, - «Как же я сразу не догадался! Ну, конечно, о чем же еще!»
«Тогда, давай, Таня, ты и начинай», - предложил я.
«Хорошо. Я начну с вопроса: «Что вы знаете о любви? Кто первый?»»
Ненадолго воцарилось молчание, потом Леша хитро подмигнул: «Что же, раз вы молчите, придется мне, как председателю нашего собрания, назначать оратора. Слава, друг, скажи нам что-нибудь о любви. Пожалуйста…»
«Любовь – это сила», - задумчиво ответил Слава, - «Она есть все время. Люди, которые жалуются на недостаток любви, просто ее не видят, не чувствуют, но это не значит, что ее в это время нет. Просто она скрывается от их глаз, а, может, они просто смотрят не туда. Сама суть жизни – это любовь».
«А что ты скажешь про любовь мужчины и женщины?», - спросила Таня.
«Что скажу? Скажу, что это редкость».
«Это как?»
«Очень просто: само слово любовь настолько затерто постоянным использованием, что под него подсовывают все, что ни попадя: страх, надежду, разочарование… До любви нужно дорасти. Не всякий человек умеет любить, вот почему я говорю, что любовь – это редкость».
«А ты?» - спросила Таня, - «Ты умеешь любить? Как считаешь?»
«Это нужно спрашивать у тех, кого я люблю, а не у меня», - ответил Слава, - «Если честно, сейчас меня больше занимает любовь к Богу, чем любовь в человеческом смысле этого слова».
«Ну, это нечестно», - вмешался Леша, - «»Любовь к Богу» – это просто слова, за которыми может скрываться все, что угодно. Что они означают в твоем случае, Слава?».
«Это значит учиться любить то, что есть… А это не всегда легко, если честно».
«А зачем тебе нужно любить то, что есть?» - встрял я, - «На фига это надо?»
Слава посмотрел на меня с некоторым раздражением: «Что ты, Коля, имеешь в виду?».
«По-моему, я выражаюсь достаточно ясно. Вот ты говоришь, что для тебя сейчас важна любовь к Богу, что это значит любить то, что есть, что этому надо учиться… Я так понимаю, это требует каких-то усилий, а не получается само собой, так?».
«Да, это так».
«Вот я и спрашиваю: а на фига так стараться-то, Слава? Какая в этом необходимость?».
«А такая, Коля, что без любви к тому, что есть, все другие любови – фальшивка, вранье, прикрывающее твой корыстный интерес».
«А любовь к Богу, как я понимаю, бескорыстна?».
Слава промолчал.
«И никакой личной цели такая любовь не подразумевает?»
«Цель, конечно, есть», - нехотя ответил Слава, - «Но, боюсь, она тебе будет непонятна».
«Ну, а ты попробуй, авось что-нибудь и пойму».
«Цель проста: быть человеком, а не зверем, жаждущим добычи и крови».
Я вновь потерял интерес к нашей беседе, уж больно нудной она становилась. Это больше походило на баталию, вкус к которым я утратил давно. Так всегда: одни люди считают, что старания – необходимая основа жизни, и потому стараются – так или иначе. При этом чувствуют себя правыми, а свою жизнь – наполненной. Другие – такие рас****яи, как я, - ведут расслабленную жизнь и ненавидят любые усилия, которые не случаются сами собой. Мне кажется, разница между этими двумя категориями граждан заключается в том, что усилия, которые для меня искусственны и скучны, для Славы – естественны и необходимы. Например, для меня очевидно, что эти усилия берут начало в голове, в привычных убеждениях, в словах, которые Слава услышал от кого-то еще. А для него это – истина, существующая объективно. И не дай бог мне это поставить под сомнение, я тут же получу справедливый отпор, как агрессор, покусившийся на СВЯТОЕ. И говорить тут, получается, не о чем: я должен либо со всем соглашаться, либо воевать. А воевать мне со Славой неохота, да и зачем? На его истины я не претендую, а живем мы с ним, слава богу, в разных местах, и потому он меня не может ими мучить. Можно спокойно держаться от всего этого подальше.
«Мне кажется, господа, мы несколько отклонились от темы», - вмешался Леша, - «Уж больно высоко воспарили, давайте спустимся пониже, к земле. Все-таки дама, если мне не изменяет память, интересовалась как раз таки любовью в земном смысле этого слова, не так ли, уважаемая?».
«Так, Леша, так. Но мне было интересно слушать и про любовь к Богу. А что? Женщине приятно, когда к ней относятся, как к богине», - и Таня рассмеялась.
Мы с Лешей переглянулись и рассмеялись в ответ.
«Что скажешь, Коля? Когда с тобой случалось нечто подобное?»
«Ну, не знаю… Для меня это немного отдает пафосом: богиня… И даже холодком… Все-таки лучше иметь дело с теплой женщиной, чем с какой-то там «богиней»».
«Ну-у-у, какие вы скучные, мужчины! Нет в вас ни капли романтики!».
«Да на хрена такая романтика сдалась, а, Таня? Что в ней такого привлекательного? В этих картинках, выдуманных, неизвестно, кем?».
«Эх, Коля, Коля… Ничего ты в женщинах не понимаешь… Все судишь по себе… А женщины, они ведь устроены немножко по-другому… Мягко говоря».
«Это как же?»
«Да очень просто. Женщина любит то, что вы, мужчины, даже не замечаете. Она любит приятные мелочи: цветы, внимание, восхищение, любовь. Когда я говорю про богиню, я не имею в виду слепое поклонение или приношение жертв. Я говорю о восхищении, о желании близости, о ценности меня, наконец, - как единственной и неповторимой. А вы, мужики, сразу все переворачиваете вверх дном. И все это – от страха».
«Ого!» - воскликнул Леша, - «И чего же мы, по-твоему, боимся?»
«Вы боитесь взять на себя слишком много. Боитесь попасть в кабалу, в зависимость. Дескать, сделаю ей приятное, а потом придется это приятное делать каждый день до конца света! Как будто над вами кто-то с ножом стоит. Вы приносите в мир близких отношений борьбу, без которой, видимо, не мыслите уже ничего. И везде вам мерещатся конкуренты, интриги и замыслы, направленные против вас. А вы должны все это предусмотреть и уберечься. И вот вы слышите, например, эти слова о богине, и тут же включается счетчик: «Ага, выходит, я ей все время подношения делать должен? Она, значит, богиня, а я – простой смертный? Получается, она – главнее меня?» И тому подобный бред. А все гораздо проще, глупенькие: женщина живет чувствами, эмоциями, а не борьбой. Для нее важнее быть желанной, чем разбираться, кто тут главный. Мужчина, который искренне выражает восхищение, для нее ценнее всех ваших побед, статусов и достижений».
«А как же материальная сторона дела?» - поинтересовался я, - «Неужели, женщины ею совсем не интересуются?»
«Конечно, интересуются, а как же. Только вы борьбе за материальные статусы придаете такое значение, которое нам, женщинам, и не снилось. Конечно, у каждой из нас есть определенные запросы, определенный минимум, который необходимо обеспечить. Но при этом нам важны не масштабы ваших владений, а то, насколько щедро вы можете делиться тем, что у вас есть. Скупость и мелочность – самое отвратительное, что может быть в мужчине».
«А склонность к растратам и мотовство, стало быть, принимаются с радостью?» - не удержался от иронии я.
«Ну, зачем же? Конечно, во всем должна быть мера. А без меры, куда?»
«Без меры – никуда!» - подхватил Леша и поднял свою стопку, - «Вот за это и предлагаю выпить: за чувство меры, без которого нам – никуда!».
Этот тост не вызвал ни у кого возражений. Даже Слава и тот, кажется, был им доволен. Мы выпили.
«Слава, можно тебе вопрос задать, про любовь?» - неожиданно спросил я.
«Ну, задавай, коли есть такой вопрос», - ответил Слава с улыбкой.
«Как давно ты влюблялся по-настоящему?».
Слава помолчал некоторое время, словно собираясь с мыслями: «Ну, Коля, и вопросики у тебя…»
«А что? Вопрос, как вопрос. Несколько прямолинейный, конечно, но, если не хочешь – не отвечай».
«Даже не знаю… Неохота, если честно, мне говорить на эту тему, но уж если ты так  настаиваешь, то скажу… Лет, наверное, пять назад».
«И как же ты живешь все эти пять лет, без любви?».
«Кто сказал, что без любви?».
«А, конечно, про любовь к Богу я позабыл».
«Любовь к Богу тут ни при чем. Я сказал, что влюблялся лет пять назад. Это не значит, что все это время я живу без любви. Любовь и влюбленность, Коля, - это разные вещи».
«Ну, хорошо, не возражаю. Но все-таки, скажи, Слава, не скучно тебе жилось эти пять лет?».
«Совершенно не скучно. На мой взгляд, сильная влюбленность доставляет больше хлопот, чем радости. По мне, так это – особая форма сумасшествия, когда вдруг, ни с того, ни с сего, весь мир для тебя схлопывается до одного-единственного человека. И ты не можешь ни есть, ни спать спокойно, все равно как наркоман без дозы. Как-то это утомительно, ты знаешь, Коля, - жить и чувствовать себя так или иначе в зависимости от того, где этот человек и как он к тебе относится».
«А как же счастье быть вдвоем?» - не удержался от иронии я.
«Для меня счастье быть одному дороже счастья быть еще с кем-то», - ответил Слава.
«Мужчины, ну какие же вы скучные!» - воскликнула Таня, - «Я протестую! Занимайтесь любовью, а не войной!».
«В смысле?» - спросил Леша.
«В смысле, что надоели ваши баталии, хочу тост и песню! В крайнем случае, стихи!».
«Желание дамы – закон, господа!» - оживился Леша, разливая виски, - «Какую песню будем петь?».
«Красивую!» - потребовала Таня.
Мы выпили и посмотрели друг на друга, словно спрашивая, кто будет выполнять заказ.
«Только не «Ой, мороз, мороз!»» - попросила Таня, - «Что-нибудь душевное, пожалуйста, мальчики».
«Давай, Коля, по душевному - ты у нас специалист».
Я задумался: «Что бы такого спеть?». После всех бурных событий сегодняшнего дня мне и самому уже хотелось чего-то простого и бездумного. Такого, чтобы текло, не спеша, размягчая душу, не требуя ничего взамен…
Я еще помолчал, а потом, неожиданно для себя самого, запел:
«За меня невеста
Отрыдает честно…
За меня ребята
Отдадут долги.
За меня другие
Допоют все песни…
И, быть может, выпьют
За меня враги…»
Я пел негромко, безо всякого надрыва, как поет парень, неожиданно оказавшийся в тюрьме: гитару отобрали, интересных книжек не дают, заперли и не выпускают. Куда ни пойдешь, всюду натыкаешься на стены: и слева, и справа… И только сны остаются незапертыми, а снится все время одно и то же: родные люди, песни, солнышко, воля…
«Сны про то, как выйду,
Как замок мой снимут,
Как мою гитару отдадут…
Кто меня там встретит,
Как меня обнимут,
И какие песни мне споют»
Я пел и чувствовал горечь человека, которого поймали и заперли. И нет теперь воли, а, может, никогда и не было. Я видел, как отдают долги «ребята», подкарауливая должников темной ночью, я видел тесную камеру, серый камень стен, узкое окно, в которое не видать ни солнца, ни луны, только краешек неба, - далекого и безразличного ко всем делам человеческим.

14.

Утро выдалось хмурое. Голова была как чугунная, тело ватным, к горлу подкатывала тошнота. Я встал и первым делом проблевался. Немного полегчало. Выпил кофе и поехал на работу.
На работе суета отвлекла меня от похмельных переживаний: обзвонить вчерашних клиентов и отвезти документы в «Стройкомплект». «О, Господи!» - подумалось мне, - «Теперь нужно тащиться через весь город, да еще разговаривать… Ну и работку я себе выбрал, антипохмельную, чесслово».
Мысленно чертыхаясь, я собрал все необходимые бумаги и потащился к метро. Идти было минут 20. Я шел, курил и вспоминал вчерашний вечер. Как писал Довлатов: «До чего же нелепо складывается жизнь!». Это да… Нелепей некуда, но мне это нравилось. Мне нравилась явная бессмысленность происходящего. На мой взгляд, было бы хуже, если б я занимался чем-то «серьезным», ощущая собственную значимость, а также важность всего, чем занимаюсь. Я невольно улыбнулся подобной мысли. Мне было легче просирать жизнь, время, и деньги в бессмысленной болтовне, пустопорожнем шлянии и безделье. Конечно, при этом я стремился получать как можно больше удовольствия, а как же! Но не удивлялся, если удовольствия выходило совсем мало. Это было не удивительным, а, скорее, закономерным. Путь наименьшего сопротивления превратностям судьбы меня вполне устраивал. Мне было противно любое рвение, кроме того, что неожиданно возникало само собой. Я почти наслаждался тошнотворным похмельем, бессилием, неожиданными приступами слабости и липкого пота, когда сердце задыхается, как пойманная птица в груди, трепещет крыльями, а взлететь не может. И нужно останавливаться, облокачиваться на подвернувшееся дерево, стоять, переводя дыхание, с отвращением отбросив недокуренную сигарету.
Я постоял, отдышался и пошел дальше, попивая «Родимый край», налитый в пластиковую поллитровку.

В «Стройкомплекте» я поднялся на второй этаж и нашел нужный мне кабинет.
«Вам кого?» - спросила у меня дама за столом слева от входа.
«Я ищу Марию Сперанскую», - ответил я, заглянув в бумаги.
«А, Машу», - улыбнулась женщина, - «она вон там, за столом справа у окна.
Я проследил за ее рукой и увидел девушку с длинными рыжими волосами, которая стучала пальцами по клавиатуре, сосредоточенно глядя в экран монитора.
Я подошел ближе и остановился, глядя на нее. Она смешно морщила нос, когда о чем-то задумывалась, печатая. Нос у нее был аккуратный, а пальцы, бегающие по клавиатуре – длинные и тонкие, похожие на изящные линии, которыми она вылепляла себя. Мне захотелось увидеть ее глаза.
«Здравствуйте!» - сказал я, подойдя к ее столу, - «Я из «Родимого края». Привез бумаги на поставку воды. Мы с Вами говорили по телефону», - напомнил я, - «Меня зовут Николай Костров».
Глаза у нее были зелено-голубые, прячущие где-то в глубине искорку тепла или смеха. Я залюбовался, глядя в них, даже на мгновение забыл, кто я и зачем сюда пришел. Видимо, сказывалось похмельное состояние: меня легко уносило прочь, и я с удовольствием терял свою связь с реальностью.
«Да-да-да», - ответила она, - «Я помню». Тут Маша улыбнулась. Улыбка мне ее понравилась еще больше.
«Вот бумаги, я там все подготовил, осталось только подписать с вашей стороны».
«Да», - ответила Маша, - «Я передам Виктору Михайловичу».
«Когда будет готов ответ?».
«Думаю, завтра, или сегодня к вечеру».
«Отлично», - оживился я, - «Тогда я Вам позвоню сегодня вечером, чтобы все уточнить, договорились?».
«Договорились», - вновь улыбнулась Маша.
«Хорошо тут у вас, просторно», - сказал я, оторвав, наконец, свой взгляд от ее глаз и обводя им помещение с высокими потолками.
«Да, не жалуемся», - ответила Маша, а в глазах ее так и заплясали веселые огоньки, словно она понимала, каких усилий мне это стоило.
«Ну, хорошо, не буду Вас отвлекать, Мария, вечером я Вам позвоню. В 18 часов Вас устроит?».
«Вполне». – улыбнулась она опять.
Я повернулся и пошел к выходу.
«Да-а-а-а, похоже, наконец тебе кто-то понравился, друг», - мысленно говорил я сам себе, спускаясь по лестнице. Выйдя из здания, я достал сигареты и закурил.
Похмельная муть в затылке постепенно растекалась, а в теле явно слышалось забытое ощущение радостного предчувствия. Я посмотрел в небо, улыбнулся этому предчувствию и зашагал по направлению к метро.
День прошел, как обычно: телефонные разговоры, бланки и договора. Без пяти минут шесть я уже набирал заветный номер.
«Компания «Стройкомплект», слушаю Вас», - ответил на том конце женский голос.
«Будьте добры, Марию Сперанскую, пригласите, пожалуйста», - проговорил я дежурную фразу и замолчал.
«Одну минуту», - ответили мне,  в трубке раздалось шуршание, далекий голос позвал Машу к телефону.
«Да, слушаю Вас», - раздался ее теплый, чуть воркующий голос.
«Добрый вечер, Мария, это Николай Костров, компания «Родимый край». Звоню, как мы с Вами договаривались».
«Бумаги готовы, Виктор Михайлович все подписал», - ответила она.
«Отлично!» - искренне обрадовался я, - «Первую партию воды мы привезем завтра утром».
«Хорошо», - ответила Маша.
«В знак благодарности и с целью отметить начало нашего сотрудничества, я приглашаю Вас поужинать со мной, Мария, что Вы на это скажете?».
«О-о! Это Вы каждый раз так говорите?» - засмеялась Маша.
«Нет, что Вы, это эксклюзивное предложение – только для Вас, Мария. Только для Вас!».
« К сожалению, я сегодня не могу».
«Тогда, может быть, завтра?»
«Завтра можно», - ответила Маша, и я мысленно увидел, как она улыбается.
«Тогда завтра я буду Вас ждать ровно в шесть внизу, у выхода».
«Хорошо».
«Всего доброго, Мария, до завтра».
«До завтра, до свидания», - ответила она и повесила трубку.

Я вышел из офиса и закурил. Настроение было хорошее. Вроде, ничего такого особенного не произошло, но похмельная хмарь, мучившая утром, куда-то исчезла. Даже пива не хотелось, что было странно. «Наверное, все дело в Маше», - подумал я и улыбнулся.
Ну, конечно, все дело было в этом: в завтрашнем свидании, в том, что я чувствовал сейчас, в этом ощущении чего-то нового. Было в этом всем какое-то обещание. И хотя жизнь меня научила, что лучше не верить никаким обещаниям, чтобы потом не было мучительно больно, я не мог противиться его очарованию.
Я шел по набережной, курил, подставляя лицо теплому ветерку, и бессмысленно улыбался.

На другой день мы встретились ровно в шесть. На Маше была светлая блузка с каким-то летящим узором и юбка чуть ниже колен. Ее рыжие волосы тут же подхватил ветер, едва она только открыла дверь на улицу.
«Ну, вот, всю прическу растрепал», - сказала Маша и улыбнулась.
«Это ничего, тебе идет… Ничего, если мы будем на ты?»
«Конечно», - ответила Маша.
«Вот и славно. А то не люблю я всякие условности».
«В каком смысле?»
«В том, что есть условности, которые удобны, например, отстраненные разговоры о погоде на званом приеме. А есть неудобные условности, которые только мешают».
«И чему же они мешают?», - Маше явно нравилось играть в эту игру.
«Мешают легкости и приятности», - вывернулся я и засмеялся. Маша улыбнулась в ответ.
«Ну, и куда мы пойдем?» - спросила она.
«Куда глаза глядят. Мои глаза, кстати, выглядели тут неподалеку один ресторанчик. Не помню, как называется. Впрочем, вот он».
«А, знаю. Каждый день мимо него на работу хожу».
«А теперь предлагаю пройти не мимо, а внутрь. Поглядим, чем там нас удивят».
Мы выбрали столик у окна, заказали еду и бутылку вина. «Предлагаю выпить за наше знакомство», - сказал я, поднимая бокал.
«Вы знаете, Маша, мне почему-то легко с Вами. Не нужно думать, что говорить. Все получается будто само собой».
«Вы опять перешли на «вы»?»
«О, я даже и не заметил. Я же говорю, что все получается как-то само собой. Давайте за это и выпьем. За легкую прелесть жизни, слава богу, что она есть!»
Мы чокнулись и выпили.
«Ты так говоришь о легкой прелести жизни, словно она что-то редкое».
«К сожалению, Маша, к сожалению. Легкая прелесть не происходит постоянно. Часто она сменяется тяжестью, которая сваливается, неизвестно, откуда. Впрочем, это совсем неинтересно».
«Ну, почему же?»
«Да потому, что слова пусты, как и наши бокалы, кстати. И потому – давай я их наполню, а ты скажешь тост».
Я разлил вино и поднял бокал.
«Даже не знаю, что сказать…» - задумчиво протянула Маша.
«Тогда у меня есть идея!» - Маша вопросительно посмотрела на меня.
«Давай выпьем за встречу. Не каждый день происходит что-то хорошее».
Маша рассмеялась, мы чокнулись и выпили.
«Ты так говоришь, словно наша встреча – что-то значительное. Мне даже неловко».
«Не то, чтобы значительное, скорее, приятное. Или радостное. Я ценю такие вещи».
«И какие же?»
«Те, что случаются легко и приносят радость».
«Ну, с этим трудно не согласиться»
«Вот и я о том же».
Так мы сидели, болтали, выпивая и закусывая. Маша рассказывала о том, как приехала в Питер, как устроилась на работу. Я говорил о Ладоге и островах, как там хорошо жить летом. О своих путешествиях в горы, о том, как мы жарили лепешки с коноплей, собранной своими руками, и как неопытный участник нашего мероприятия съел 6 штук, в результате чего пропал до утра, а когда вернулся на следующий день и проспался, сообщил, что видел «как все устроено». Я вспоминал, как мы радовались его прозрению, купались в водопаде среди солнечных брызг и радуги…
Время текло незаметно, на улице уже наступили белые сумерки. Мы вышли из ресторанчика, я обнял Машу за плечи, и мы пошли вдоль набережной.

«Вот мой дом», - сказала Маша, - «Я здесь живу».
«Хорошо у вас тут, деревьев много», - сказал я, оглядываясь по сторонам.
Тополя шумели листвой, черно-серой в темнеющих сумерках.
«Маша, спасибо тебе за чудесный вечер…» - я чуть помедлил, подыскивая слова, - «И за то, что ты такая чудесная. За это – отдельное и самое большое спасибо».
Маша в ответ улыбнулась и словно стала чуть-чуть ближе.
«Маша, можно я тебе поцелую на прощание? Уж очень хочется…»
«Можно», - ответила Маша и закрыла глаза.
Мы поцеловались долгим и нежным поцелуем. Он был глубоким, как стакан вина, который все никак не кончается. У меня даже голова закружилась.
«Спокойной ночи, Маша. Я тебе завтра позвоню».
«Спокойной ночи, Коля», - ответила она, повернулась и скрылась в подъезде.
Я вышел дворами на проспект и поймал такси. Вернувшись домой, я лег на свой родимый топчан и сразу же отключился.

15.

Из журнала мне пришло письмо. Это уже было что-то. Чаще всего я не дожидался никакого ответа. Может быть, рукопись затерялась, а, может быть, им было лень тратить время и бумагу?
На этот раз мне не только ответили, но еще и сообщили, что мой рассказ будет напечатан в следующем номере.
Я не верил своим глазам. «Ну и ну», - подумал я, - «Так и до Нобелевской премии недалеко».
Впрочем, на этот счет у меня не было опасений: уж если мою прозу и напечатают, то премии раздавать вряд ли будут. «Дать мне литературную премию, все равно, что бомжа объявить секс символом года», - подумал я и горько усмехнулся. Я всегда чувствовал себя неким изгоем. И не потому, что боялся людей. Я их не понимал.
Я не мог восхищаться тем, чем принято восхищаться. Я пытался, но у меня ничего не выходило. К примеру, я не мог найти для себя ничего увлекательного в Пушкине, как ни старался. Пишет он, конечно, мастерски, легко и красиво. Это так. Проблема только в том, что я не могу это читать. Мне это совершенно неинтересно. Все, о чем он пишет, нагоняет тоску: какие-то картинки, красивые, изящные, почти живые. Вот именно, что: «почти». Все его стихи говорят о понятном. Видимо, это и навевает на меня скуку. В них есть красота, есть мысли, ощущения. А тайны нет.
То же самое касается и многого другого: работы, карьеры, политики, воспитания детей…  Люди живут, вдохновленные понятными истинами. А меня они почему-то не вдохновляют. Меня интересует только настоящее, хотя словами, пожалуй, это труднее всего определить. Но я попытаюсь.
Настоящее – это то, что не скрывает за собой далеко идущие планы. Это то, что происходит невзначай, захватывает человека целиком и полностью. Заставляет его кричать, плакать, смеяться или петь. Толкает на поступки, которые бы он нипочем не сделал, если б не это НАСТОЯЩЕЕ. Это может быть страшно и даже отвратительно. Этим может двигать любовь, страх, отчаянье, ярость… Все, что угодно, кроме холодного расчета.
Мне кажется, все эти фильмы-катастрофы, взять хотя бы сиквел про Терминатора, где люди борются против машин, рассказывают о том, что уже происходит, причем, давно. Когда человеком движет холодный расчет, это уже не человек, а машина. И превращение происходит незаметно: сначала тебе нравится играть в игры «придумал-сделал-получил», а потом результат игры для тебя становится самым важным на свете. Как говорили старые китайские мастера чань-буддизма: «Охотящийся за оленем не видит горы». Что поделаешь, на гору жизни нам всем некогда смотреть, потому что охотиться надо!
Эта озабоченность охотой, эта выдуманная необходимость добыть то, что задумано, и есть программа, следование которой превращает всех нас в роботов. Живыми остаются только дети, да отдельные взрослые, «выпавшие из гнезда». И не поможет здесь никакое движение сопротивления. Фильм «Матрица» захлебывается в собственном продолжении, которое оказывается скучным и лишенным тайны, ибо движение против Матрицы – это Матрица, играющая с собой. Потому, нет никакой разницы, кто победит: агент Смит или Нео. И тот, и другой – фальшивка.
Вот почему, те, в ком победила жизнь, не высовываются. Сидят себе тихо и пишут, к примеру, рассказы. А потом эти рассказы вдруг берут и публикуют. До чего же приятно, елки зеленые!
Я поднял голову от бумаг и огляделся. Коллеги напряженно работали. Яна сидела, сосредоточенно глядя в монитор, и быстро печатала всеми десятью пальцами. Сережа говорил по телефону. Катя вертела пальцами ручку, уставившись в ежедневник. Валя распрямилась, провела ладонями по бедрам, встала и куда-то пошла. Может быть, покурить, а может, за кофе.
Мною овладело бездумье пополам с тихой радостью. Я сидел и смотрел вокруг, ни о чем не думая и не соображая. Словно выключилась внутри какая-то дурацкая машинка, которая все время говорит и щелкает на счетах. Первая бутылка пива, кстати, действует примерно так же. А когда это происходит неожиданно, это вдвойне приятно. Впрочем, это понимаешь уже потом, когда все закончилось.
Мой телефон звякнул: пришла смс. «Наверное, это Маша», - подумал я. Мы договорились сегодня встретиться опять, чтобы гулять по крышам. Есть такое славное занятие в Петербурге, благо крыш много и они это позволяют.
«Освобожусь в 7», - гласил текст. Я ответил: «Буду ждать тебя у метро». И повесил смайлик. Надо же было как-то показать, как я всему этому рад: Маше, неожиданной публикации, а самое главное, себе, - такому, какой есть. Это чувство было похоже на нежный цветок, распустившийся где-то в середине груди, среди зарослей привычных мыслей и забот. Казалось, он только-только набирает цвет, но его аромат уже слышен. Тонкий, пронизывающий остальные запахи и даже звуки: аромат беззаботного лета, которое наконец-то пришло.

На крыше было солнечно и ветрено.
«Ух, ты!» - воскликнула Маша, когда мы забрались, -«Никогда не бывала на крыше».
«Правда?» - удивился я, - «а я все детство туда лазил. Для этого мы облюбовали новую девятиэтажку: во-первых, крыша у нее была плоская и даже с полуметровыми бетонными бортиками с краю. А, во-вторых, это было самое высокое здание в округе: с него было видно все окрестные дома, деревья между домами и далекий лес у моря».
«Море?» - спросила Маша, - «оказывается, ты вырос на море?».
«Ну, да, так все его называли. На самом деле это было водохранилище, образовавшееся от постройки ГЭС. Но мы звали его «море». По-моему, так красивее».
«И что же вы там делали, на крыше?»
«О, много чего. Весной там было теплее, чем внизу. Можно было играть в карты, пить портвейн, курить и целоваться с девчонками».
«Вот это да!» - воскликнула Маша, - «Даже завидно».
«Ну, это легко исправить», - улыбнувшись, сказал я, обнял Машу и приблизил лицо, глядя ей прямо в глаза.
«Мне так нравится смотреть на тебя», - признался я, - «А еще, мне нравится, как ты пахнешь».
Маша рассмеялась: «Ну, такого я еще не слышала».
«Ничего», - отозвался я, - «как видишь, я, оригинал».
Мы поцеловались. Я достал пластиковые стаканчики и открыл бутылку вина.
«Маша, я хочу выпить за тебя. За солнце твоего сердца и сияние твоих глаз», - я поднял стаканчик, мы чокнулись и выпили.
«М-м-м-м, какое вкусное… Сладенькое и пахнет ягодками».
«Это мой любимый марочный портвейн. Красный. Сладкий, как ты. Ну, почти, как ты», - мы рассмеялись.
«Как ты щедр на комплименты, Коля. Но очень приятно, спасибо».
«Да какие комплименты, Маша! Я просто говорю, что есть. Что есть, то и говорю».
Я смотрел, как солнечный свет, проникая сквозь рыжие волосы, становился золотым, это было очень красиво на фоне голубого неба, красно-коричневых крыш и редких пушистых облаков.
«Мне даже хочется прочесть стихи, представляешь?»
«Представляю», - рассмеялась Маша, - «Раз хочется, давай!».
«Я только пока еще не знаю, что. Не могу сообразить… Сейчас… одну минутку…»
«Коля, тебя никто не торопит. Н-и-к-т-о!» - произнесла Маша нараспев.
Я поглядел вдаль, на серебрящуюся полоску Невы, и мне вдруг вспомнилось стихотворение, которое я написал года три назад:

они встретятся на изгибе февраля
или в проталинах марта
расковыряют ладошкой серый занозистый снег
не думая о чем-то высоком и чистом как кварта
выбросят в урну очередной свой обет
будут нелепыми грустными даже смешными
перестанут дуться и ждать то чего нет
распахнутся словно форточки после зимы впервые открыли
будут дышать этим небом прозрачным и синим как свет
хохотать невпопад или падать в намокший сугроб
мудрость пыльную сунут куда-нибудь в гроб
и очнутся однажды прижатые клеточка к клетке
и дыша одним воздухом словно пушинки на ветке
задыхаясь от нежности глядя в проталины глаз
уж не вспомнят о вымыслах смыслах печалях
не вернутся на землю оставив плэйлист на начале
выпив пряную влагу текущую в жилах у нас

«Красиво», - сказала Маша, когда я замолчал, - «А как называется?»
«Ангелы А».
«Какое подходящее название».
«В самом деле?»
«Ну, конечно. Как будто это о чем-то простом и, одновременно, волшебном, прямо, как в том фильме».
«Спасибо, Маша. Мне приятно, что тебе нравится. Эти стихи посвящены одному очень хорошему человеку, кстати, сказать, поэту».
«Ангелу?»
«Это уж наверняка. Смотрит, поди, сейчас на нас с облака и радуется».
«И как же его зовут?»
«Звали. Макс Батурин. Прекрасный поэт. Чудесно писал о любви, и не только. Он знал в этом толк».
«В чем?»
«В волшебстве жизни, которое случается просто так».
«За это надо выпить!» - предложила Маша.
«А мы не возражаем!» - поддержал я, разливая вино по стаканчикам.

Мы сидели на теплой крыше, птицы летали совсем близко. Где-то далеко внизу гудели машины, люди шли сплошным потоком по делам, а здесь, наверху, было небо, изнанка домов, солнце, ветер, Маша и я.
«Я хочу посмотреть, что там, за трубой», - сказала Маша и поднялась.
«Давай, смотри, а я буду смотреть на тебя. Но, если что, я тебя спасу».
«Хорошо. Спасайте меня, рыцарь! Обязательно спасайте!»
«Непременно» - пообещал я и отсалютовал бутылкой.
Я сидел и смотрел на Машу, которая шла, пританцовывая, вдоль конька, потягивал терпкое вино и ощущал, что мне сейчас ничего не хочется… Словно все желания вдруг исполнились и наступило долгожданное затишье. Эта тишина была похожа на разрыв, неожиданную паузу, возникшую среди грохота и суеты. Можно было расправить плечи, поднять голову вверх и смотреть во все глаза на солнце, небо, на растрепанные нежные облака, удивляясь этой способности быть, не смотря ни на что, прихлебывая вино, наполняя рот до краев густой пряной жижей, смеяться, глядя на Машу, обнимать ее за плечи, идти, балансируя по самому коньку, выделывая ногами неожиданные па, останавливаться невзначай, хохотать, целоваться и чувствовать мягкость открывшегося неба у нас над головами, мирного неба во время войны.