Возмездье стратега или в когтях у ведьмы. 47 глава

47

     Ожидал Пифодор ночи, сидя как раз на том камне, на котором в самом начале нашего повествования сидел, дожидаясь своих друзей, злополучный Астиох.
     И вот на почерневшем небе замерцали россыпи звезд, и взошла сияющая луна. Пора было идти на кладбище. Наш герой встал, чувствуя сильное волнение. Ему очень хотелось вернуться обратно. Он посмотрел туда, вправо, где стояли потемневшие городские стены и башни, а за ними возвышался колоссальных размеров и тоже ставший темным холм, несколько туманный, со смягченными очертаниями. На его вершине виднелись, слегка светлея на фоне черного звездного неба, строения Акрокоринфа. Между городскими укреплениями и ближайшими загородными усадьбами лежал пустырь, шириною в пол-стадия, где запрещалось кому-либо селиться и возделывать землю – закон, продиктованный соображениями предосторожности: ничто не должно было помешать страже на стенах и башнях вовремя заметить приближение вражеских воинов. Впрочем, как показала история, мера эта не всегда выручала коринфян.
      Теперь Пифодор смотрел влево, в сторону ближайших усадеб. Там чернели группами невысокие с пышной листвою деревья, проглядывали сквозь мрак более светлые, чем они, хозяйственные и жилые строения. Пифодор посмотрел еще левее, где видны были одни только густо растущие деревья. Он знал, что за ними начинается кладбище.
     Надо было идти туда, но Пифодор замер в нерешительности. Страх все более овладевал им. Он несколько успокоился и приободрился как только положил руку на эфес висевшего на правом боку меча.
     Пифодор пошел, преодолевая страх, словно идя в бой. Вот он приблизился к темной роще. Набегающие освежающие порывы северо-западного ветра колыхали деревья. Ветви раскачивались и, казалось, что это какие-то великаны, угрожающе размахивают руками. Угрожающе шумела листва.
     Пифодор вступил в зловеще-таинственный мрак рощи и пошел по ней, с замиранием сердца прислушиваясь к каждому шороху и всматриваясь в пятна темноты, чернеющие среди темно-серых корявых стволов и серых лапчатых ветвей, выступающих из мрака. Снова набежал порыв ветра, и листва снова угрожающе зашумела. Чего только не чудилось Пифодору в этом шуме. Наконец он не выдержал и обнажил меч. Теперь идти было не так страшно.
     Вскоре впереди показались просветы. С каждым шагом они делались все больше, и все виднее становились кладбищенские постройки, заметно светлевшие между черными силуэтами стволов. По мере того, как Пифодор выходил из темной рощи, он испытывал все большее облегчение, хотя и подходил к тому месту, которое его до этого особенно страшило. И вот его взгляду открылось все кладбище, предназначенное для захоронения людей, бывших при жизни свободными, – большое множество теснящихся на широком пространстве всевозможных каменных пямятников, хорошо освещенных голубовато-мертвенным лунным светом. После темной рощи все это было хорошо видно, почти как днем.
     Ночное кладбище не показалось Пифодору страшным. Он вложил меч в ножны. Идя среди надгробий, украшенных стелами, скульптурами, барельефами, маленькими изображениями храмов, Пифодор испытывал те же чувства, какие испытывал, бывая здесь и днем, – смиренное благоговение и желание поскорее покинуть это место, как только будет возможно, но никакой боязни. Надо заметить, что стремление поскорее уйти с кладбища было в обычае древних греков.
     Дойдя до обширного места захоронений рабов, Пифодор окинул его взглядом, ожидая увидеть костер Кидиллы, но не увидел. «Обманула старая ведьма!» – разочарованно подумал он, но тут снова подул ветер, зешелестел и закачался кустарник, росший чуть левее от Пифодора. В листеве запрыгали искорки. Наш герой понял, что заметил огонек костра. От движения веток и листьев он казался дробящимся и мелькающим. Пифодор обошел кустарник и увидел в стадиях полутора от себя светящийся во мраке костер, почти в конце кладбища, ограниченного густой рощей, чернеющей силуэтом изгороди под звездным небом.
     «Молодец Гипподамия – не обманула все-таки!» – обрадовался Пифодор и направился к костру. Пройдя шагов пятьдесят, он, зная какая хорошая слышимость в ночной тишине, пошел дальше осторожно, крадучись, словно охотник на ловле, – тихо, мягко ступая между могильными холмами и по ним, пробираясь через кусты, которых, как говорилось в начале нашего повествования, было здесь много. Вдруг раздался громкий несколько раз повторившийся металлический стук. Пифодор стал как вкопанный. Он так напугался, что почувствовал, как все в нем оледенело. Дыхание замерло в груди. Холодный пот выступил сразу по всему телу. Пифодору хотелось выхватить меч из ножен, но он опасался сделать даже это движение. «Что   это?! – подумал он, с ужасом вглядываясь туда, откуда раздался металлический стук, но ничего не видел там необычного, а тем более угрожающего ему. Мало-помалу приходя в себя, он наконец пошевелился, перевел дыхание и огляделся по сторонам и тоже ничего подозрительного не заметил. Пифодор обнажил меч.
     Стук больше не повторялся. «Что ж это было?!» – продолжал удивляться наш герой. Набравшись храбрости, стал осторожно, боязливо ходить между могилами и кустами, стараясь обнаружить причину так напугавшего его звука. Но никакую видимую причину найти не смог. Оставалось сделать лишь единственный вывод – металлический стук раздался из-под земли. От этой догадки Пифодор пришел в еще больший ужас. Бежеть скоре отсюда, бежать, сломя голову, обратно в город – никакого другого желания сейчас он не испытывал.
     Но недаром наш герой был доблестный воин, настоящий стратег. Он не привык покидать поле боя побежденным. На войне Пифодор, попав в сложные обстоятельства, всегда старался прогнать страх, по возможности успокоиться и, проанализировав ситуацию, найти выход из нее. Так он поступил и сейчас. Пифодор рассудил: да, звук раздался из-под земли – видно у покойников и подземных демонов какие-то свои дела. Но почему нужно обязательно считать, что это имеет отношение к Кидилле? Тем более, что она находится отсюда еще довольно далеко. Нет, Кидилла шарлатанка, потусторонними силами она управлять не может. Если б могла, то уже давно расправилась бы с ним, не прибегая к помощи Евкратиса.
     Пифодор вложил меч в ножны и, истово помолившись подземным богам, прося их не гневаться на него за ночное посещение кладбища, снова пошел к костру. Надо сказать, что если бы он знал об истинной причине происхождения неожиданно услышанного странного звука, это бы значительно облегчило его участь.
     Вот он уже приблизился к огню на столько, что до него осталось шагов сорок. Осторожно раздвинул ветви и увидел костер и в свете его раскопанную могилу, лежавшее рядом обнаженное недвижимое мужское тело, – Пифодор сразу понял, что это мертвец, – и склонившуюся над ним Кидиллу в каком-то странном долгополом белом балахоне с несуразной прической из множества длинных фестонов, напоминающих щупальца медузы. В следующий момент Пифодор разглядел большое черное пятно на животе трупа и нож в руке Кидиллы. Она погружала его в это пятно, двигала ножом, делая режущие движения. Наш герой догадался, что ведьма потрошит мертвеца. Голова покойника была лучше освещена, и Пифодор увидел, что у нее нет носа и на обращенной к нему стороне –  уха.
     «Вот она что делает, мразь! Отрезает то, что ей нужно для ее мерзких нечестивых ритуалов и снадобий, – сразу догадался Пифодор. – Слышал я о таком.  Но нет! Все! Больше ты не будешь этого делать! Конец тебе и твоим злодействам!»
     Пифодор переместился немного левее, желая подойти к колдунье незаметно сзади. Передвигаясь, он старался не произвести ни малейшего звука, но ему не удалось это сделать без шороха. Пифодору показалось, что шорох прозвучал довольно громко, что Кидилла сейчас обернется, что он обнаружил себя. Но ведьма продолжала сосредоточенно заниматься своим делом: треск горящего хвороста заглушил звук, испугавший Пифодора. Тот облегченно вздохнул и продолжил движение.
     И вот он, беззвучно обнажив меч, неслышно подкрался к Кидилле и остановился, глядя на нее сверху.
     – Ну, что, гадкая сволочь, опять творишь свои мерзкие обряды?! Но нет! Все, пришел тебе конец и делам твоим безбожным! – произнес Пифодор твердым, высоким и несколько торжественным голосом.
     Кидилла испуганно вскочила и обернулась к нему. Он тут же схватил за запястье ее руку, держащую нож и так сжал, что она выронила его.
     – Ты? Опять ты? – удивленно с ужасом пролепетала Кидилла и сразу задрожала всем телом. Ее поразительное умение сохранять самообладание в любых ситуациях на сей раз изменило ей.
     – Это,… это,... конечно, Гипподамия тебе сказала, что я здесь сегодня. Ну, подлая стерва!
     – Что, думала, покончено со мною, да? Думала, так и не постигнет тебя справедливая кара? Нет, за все твои чародейские мерзости и злодейства ты наконец распластишься сейчас. Жаль нет возможности тебя палачам отдать, чтоб они казнили тебя, как ты заслуживаешь того.
     К немалому удивлению Пифодора Кидилла совершенно успокоилась и уже с презрением и насмешливо сказала ему:
     – Это не мне, а тебе конец, дурень. Два раза ты спасался из такого положения, из которого невозможно было спастись. Просто какие-то божества помогали тебе. Это да. Но есть боги, которые и ко мне благоволят!
     Она расхохоталась, и в тот же миг Пифодор получил сзади страшный удар по голове и потерял сознание.
     Когда он очнулся, то ощутил себя крепко-накрепко связанным по рукам и ногам, а во рту противный на вкус кляп из плотно скомканной травы. Пифодор увидел над собой Кидиллу и какого-то коренастого очень широкоплечего старика. Тот был такой мускулистый, что его телосложению могли бы позавидовать многие молодые мужчины.
     «Это еще кто?! Вот он-то и ударил меня, собака!» – подумал наш герой, с ужасом осознавая в какое положение попал.
     Этот старик был Демодок. Он по-прежнему верно служил своей благодетельнице, продолжал быть надежным защитником и хорошим помощником Кидилле во время ее ночных посещений кладбища. Впрочем, эти обязанности ему приходилось исполнять не так уж часто – ведьма приходила на кладбище ночью для совершения магических обрядов и пополнения запасов, необходимых для приготовления колдовских зелий, не чаще, чем раз в два месяца.
     Сегодня, как всегда в таких случаях, он заранее, пока та в его хижине заканчивала подготовку к ритуальным действиям, пошел на кладбище, раскопал свежую могилу, достал мертвеца, используя для этого две веревки, одной из которых был сейчас связан Пифодор. Покуда Кидилла выполняла обряды у раскопанной могилы и занималась вырезанием органов у трупа, Демодок, как бывало ни раз, пошел к хижине, чтобы закрепить расшатавшуюся лопату на черенке. Когда он вбивал в черенок гвоздь, молоток, ударяясь по нему и по медной лопате, произвел металлический стук, который напугал Пифодора. Хорошо известно какая поразительная в ночной тишине слышимость: порой человек хорошо слышит разговор людей, находящихся за километра три от него, и бывает уверен, что они говорят поблизости. Неудивительно поэтому, что Пифодору показалось, будто металлический стук раздался совсем рядом.
     Возвращаясь, Демодок увидел, как какой-то незнакомец собирается убить его благодетельницу. Он поспешил ей на помощь. Та стала говорить с Пифодором заносчиво как победительница именно потому, что заметила приближение Демодока. Треск сгорающих сучьев в костре помешал нашему герою расслышать шаги сзади. Демодок нанес ему по голове удар лопатой.
     – Эх, кабы знала я, что боги мне пошлют сегодня этого на расправу, что я смогу у придурка этого вырезать то, что мне нужно, не стала бы я мертвеца безобразить… Давай, Демодок, верни его обратно. Только не закапывай пока. Придется ему потесниться малость. Впрочем, в обиде он вряд ли останется – вдвоем-то веселее лежать будет. Когда этого прикончим, тогда и закопаешь обоих.
     Демодок подтащил труп к могиле и сбросил в ее черные недра. Затем поднял лопату и, беря ее так, как удобнее нанести удар сверху вниз, подошел к Пифодору, зло пихнул его ногой и произнес с негодованием в голосе:
     – Ух,  сволочь! Как посмел ты напасть на нее?! Сейчас отсеку башку твою глупую.
     Сказав это, он обратился к колдунье:
     – Дозволь, владычица!
     – Погоди, погоди, Демодок! Неужели ты хочешь лишить меня удовольствия самой это сделать, а, главное, хорошенько помучить его прежде, чем убью? – ответила она. – Нет для меня ничего приятнее, чем потрошить кого-нибудь живьем. Спасибо вам, боги, что послали мне такой подарочек. Вот уж позабавлюсь сейчас!
     Она села рядом с Пифодором на колени, поводила перед его лицом ножом и, рассмеявшись злорадно, сказала:
     – Что, казнить меня пришел, да? Говоришь, что жалеешь, что палачам не можешь отдать меня, да?.. Ну, а получилось так, что не ты меня, а я тебя казню. Только я ничуть не жалею, что палачам не могу тебя отдать – с удовольствием обойдусь без их помощи. Ведь я же никому, даже самому искусному экзекутору, не уступлю в мастерстве. Сейчас ты в этом убедишься. Да, представляю, как ты жалеешь сейчас, что связался со мною. Да. Ну, если ты такой дурак, то надо было других людей послушать. Наверняка же слышал, что говорят обо мне – что шутки со мною плохи, что я с любым расправлюсь. Нет такой силы, которая могла бы остановить меня. Потому, что я великая искусница черной магии. Такая, какой нигде нет и никогда не было. Ты третий раз в руки мои попадаешь. Причем сам, по собственной воле. Правда два раза тебе удалось все-таки спастись. Каким-то чудом. Но сейчас-то уж тебе точно конец. Эх ты, дурак, дурак: надо послушать людей-то было, поверить в то, что они говорят обо мне – жив бы остался. Так что сам виноват. Просто какое-то божество посмеялось над тобой. Ты думаешь,  оно  тебе помогает, а оно лишь играло тобой – два раза дало спастись, чтобы привести тебя на кладбище и погубить тебя здесь моими руками, здесь, где самое подходящее для тебя место. Причем не на хорошем кладбище, а на рабском. Так и будешь теперь с трупом раба веки вечные лежать. Самое подходящее для тебя соседство.
     Ты, конечно, горишь желанием узнать, что я с тобой сделаю, – продолжала колдунья доверительным тоном, говоря злорадно-вкрадчиво и при этом надменно посмеиваясь. – Ну так узнай же. Я тебе с удовольствием расскажу. Пусть это будет прелюдией к той ужасной казни, которой я сейчас подвергну тебя. Слушай. Вначале я тебе выколю глаз. Можно было бы два. Но один все-таки оставлю, чтобы ты мог увидеть, как я потом вырежу у тебя селезенку, печень, желудок. Конечно, не забуду и про твое мужское достоинство. Хотя, если честно, мне противно будет до него дотрагиваться. Но без него не обойтись: в приворотном зелье отвар из него играет чуть ли не главную роль. Да. Чуть не забыла – уши, нос, губы, я тоже отрежу. Пожалуй, с этого начну как раз. А уж потом глаз выколю. И ты будешь живой еще, когда я тебя сброшу в могилу на мертвеца. И Демодок закапает тебя еще живого. Так что готовься испытать все это. Ну, как? Страшно, да? Ну что ж, на себя пеняй – я тебя сюда не звала.
     Возможно ли описать состояние, в котором находился сейчас наш герой. Видя, что вот-вот будет подвергнут изуверской казни, он пришел в такой страх, который не сравнить ни с чем. Хотя Пифодор был испытанный ратник, умеющий даже в тяжелейших, опаснейших ситуациях сохранять мужество, воинское достоинство, теперь потерял всякое самобладание и, обезумев от ужаса, принялся молить о пощаде. Но, плотно набитый травою рот его издал лишь неистовое надрывное мычание. Впрочем, колдунья, конечно поняла, что силится и не может сказать обреченный. Но умолить такую злодейку было попыткой совершенно бесполезной. Это лишь позабавило ее и прибавило ей удовольствия: чувство жалости было неведомо Кидилле.
     Она оседлала нашего героя и занесла над ним нож, собираясь приступить к экзекуции. Пифодор так стал извиваться и дергаться, что мгновенно сбросил ее с себя.
     – Эге, да он силен как Геракл! – воскликнула Кидилла. – А ну-ка, давай, Демодок, подержи-ка его. Куда мне удержать его, такого быка, хоть ты и знаешь какая я сильная.
     Пифодор начал переворачиваться с бока на бок, спасаясь от ножа, и это было его последним бессмысленным порывом отчаяния и ужаса, подобым попытке человека, стремящегося залезть на непреодолимую отвесную стену, около которой настигнут убийцей. Демодок сильными, злыми ударами ног остановил и вернул его на прежнее место.
     – Давай, держи, держи покрепче, – велела колдунья.
     Демодок вдавил ногою Пифодора сильно в землю и сказал:
     – Постой, погоди, погоди, владычица! Давай, прикончим его вначале, а потом уж резать его будешь.
     – Ну, еще не хватало, чтобы ты меня учил как это делать.
     – Нет, постой, владычица! Не по нутру мне все это. Не могу я, ты же знаешь.
     – Что не можешь?!
     – Не могу видеть, как живых кромсают. Я же не прошу его пощадить. Конечно, убить надо этого гада. Да я бы сам его своими руками… Я просто не понимаю, как это можно – прямо живого?!... Я не смогу это видеть… Да еще держать его… Не смогу я. Прости, владычица.
     – Ах, вот оно что. Да как же я забыла, что ты нежный такой. Нежный отрок. Как же я забыла, как ты прятался от страха, когда я тех двух сорванцов резала, которые подсматривали за нами! Помнишь? Давно еще. Стратоника жива еще была.
     – Давай, владычица, я его к этому вот дереву привяжу и делай с ним что хочешь… А я смотреть на это не буду… Думаешь, всем приятно что тебе приятно? Не все смотреть на такое могут.
     – О, Демодок, да ты неплохо придумал! Как же мне самой не пришло это в голову. Очень хорошее предложение, клянусь Аидом! Так давай и сделаем, Демодок. Мне куда удобнее будет его потрошить. Тогда я и без тебя обойдусь.
     Демодок поднял с земли вторую веревку, которую использовал для вытаскивания трупа из могилы, подошел к росшему совсем рядом дереву, небольшому, но молодому и крепкому, и положил около него веревку. Затем Пифодор почувствовал как сильные руки схватили его, подтащили к этому дереву и усадили к нему спиной. С большим трудом при помощи Кидиллы, преодолевая сопротивление обреченного, Демодок привязал того к стволу, привязал очень крепко, в то же время так, чтобы веревки не мешали колдунье вырезать те органы, которые она собиралась вырезать.
     – Ну все, теперь хорошо, просто замечательно. Не хуже, чем в пыточной, – довольно сказала колдунья. – Ну, теперь можешь идти, прятаться. Потом придешь – закопаешь. Я его сама в могилу скину, пока он еще живой будет – ты ведь не сможешь это сделать. А уж там, в темной яме ты его видеть не будешь. Так что, думаю, не побоишься закопать. Не побоишься, а, Демодок?
     – Нет, не побоюсь, – буркнул старик и стал удаляться в темноту.
     Возможно, читатель помнит, что, когда, в начале нашего повествования, Кидилла убивала на кладбище мальчиков Гиллипа и Астиоха, Демодок устранился от обязанности их держать и даже отошел в сторону, чтобы не видеть казни: смотреть на убийство детей он не мог. Пифодор не был ребенком, к тому же явно совершил попытку убить благодетельницу Демодока. Поэтому никакой жалости у того не вызывал. Но по натуре добрый и впечатлительный, он не желал видеть пытки. Когда-то давно его, как и других невольников, трудившихся в поместье фесалийского богача, заставили посмотреть на особо жестокую показательную расправу над беглым пойманным рабом. Ни одна порка, а их Демодок повидал немало, не шла ни в какое сравнение с тем, что вытворял палач, издевавшийся над несчастным человеком, прожившим полную унижений и непосильного труда жизнь, которая заканчивалась ужасной смертью. У видевших ее невольников все мечты о побеге надолго забылись. Впечатления, полученного от казни, хватило Демодоку, как говорится, на всю жизнь. Никогда он не хотел еще раз увидеть такое. Страшился увидеть это. Вот почему Демодок поспешил сейчас удалиться на шагов пятьдесят в темноту. Он сел на бугорок, наверное, чью-то могилу, и сидел, отдыхая, стараясь не думать о том, что происходит поблизости. Вокруг темнели высокие, густые кусты, стояла привычная, всегда успокаивающая его кладбищенская тишина. Вдруг сзади послышалось мычание. Он понял, что казнь началась, что слышен приглушенный кляпом крик истязаемого. Старик встал и отошел на шагов тридцать подальше, где сел на такой же холмик среди кустарника.
     Демодок не ошибался – он действительно слышал крик сквозь кляп, правда, пока не крик боли, а крик ужаса. Видя приближающееся лезвие ножа, зловеще поблескивающее слегка во мраке ночи, Пифодор рвался вправо, влево. Совершая неимоверные отчаянные усилия. Однако путы были по-прежнему неумолимо крепки. Если бы он мог схватиться за веревку руками, то, обладая огромной силой, сразу бы порвал ее, но руки его, связанные, находились за спиной. Впрочем, даже если бы веревка порвалась, у нашего героя не было шансов спастись – слишком близко нависло над ним смертоносное лезвие: колдунья все равно успела бы вонзить нож.
     Костер горел за спиной Кидиллы. Поэтому лицо ее было сильно затемнено. Если бы Пифодор мог разглядеть выражение лица колдуньи, то увидел бы сладострастно-жестокий хищный взгляд, который она переводила с одной части его тела на другую, как бы раздумывая с какой начать потрошить свою жертву.
     Когда казалось, она вот-вот начнет кромсать тело обреченного, Кидилла неожиданно остановила свою руку с ножом, а ладонью другой хлопнула себя по лбу, воскликнув:
     – Да как же, как же я чуть не забыла! Совсем с ума сошла!
     Она отпрянула от Пифодора и, стоя на четвереньках, глядя в землю, сказала испуганно-благоговейным и умоляюще-виноватым тоном:
     – О, боги, простите, простите меня! О, боги подземные, простите меня за то, что я чуть не приступила к закланию без совершения положенного обряда! Совсем голову потеряла от радости. Просто себя не помню, когда мне кто-то живой в руки попадает – так хочется поскорее начать потрошить его. Но я сейчас же сделаю что положено!
     Кидилла отошла к раскопанной могиле и принялась истово выполнять те ритуальные действия, которые по правилам черной магии полагалось совершить перед ритуальной казнью человека, – молилась подземным богам, произносила заклинания, упав на четвереньки, выла как волки на луну, ела землю и т. п.
     Пока она это делала, Пифодор находился в полуобморочном состоянии от ужаса. Он понимал, что получил лишь непродолжительную отсрочку от страшной смерти. Он проклинал себя в душе за то, что пришел на кладбище, что не верил в возможности черной магии. О, как он жалел, что дерзнул вступить в борьбу с человеком, молва превозносит которого как величайшего мастера колдовского ремесла. Значит, лгут жрецы, утверждая, что занятия черной магией богопротивные и бессмысленные занятия. Ведь боги явно на стороне Кидиллы: кто как не они спасли ее сейчас из совершенно безвыходного положения и отдали ей его, Пифодора, на расправу. Эти мысли словно вспыхивали, обжигая сознание обреченного нашего героя.
     Пифодору было мучительно и жутко смотреть на то, что делала колдунья, но все равно он смотрел, потому что не мог не смотреть, поскольку ожидал, что она вот-вот закончит обрядовые действия, повернется и пойдет к нему и тогда начнется тот кошмар, который страшил так, что даже смерть казалась желанной, быстрая смерть.
     Вдруг сбоку перед ним появилась какая-то тень. Блеснуло в свете луны лезвие ножа и в следующий миг Пифодор почувствовал это лезвие телом. Он подумал, что вернулся Демодок, который пожалел его и решил умертвить вопреки воли колдуньи, пока та не приступила к изуверской казни.
     Но силуэт был гораздо меньше, чем Демодок. Кроме того, вслед за ним появилась другая фигура, ростом не больше первой. Пифодор ощутил, как нож стал двигаться вверх-вниз, но боли не ощутил и тут вдруг к несказанной своей радости понял, что его не убивают, а разрезают на нем веревку. Он вгляделся в своих спасителей. Кто они?!Откуда?!  Нетрудно было догадаться, что это какие-то мальчики. Но почему они здесь, на кладбище, в такое время?
     По всей видимости, они понимали, что необходимо стараться не привлечь внимание злодейки. Поэтому все делали совершенно безмолвно и быстро.
     Пифодор вскочил на ноги и энергично тряхнул телом. Обвивавшие его разрезанные путы упали на землю. Еще мгновение – и была разрезана веревка, связывающая руки.
     Едва освободившись, Пифодор сразу бросился к ведьме. Она в этот момент стояла у раскопанной могилы и то ли молилась, то ли творила заклинания. Услышав за спиной шаги, кодунья повернулась к Пифодору. Рыжеватый свет костра осветил ее удивленное, испуганное лицо. Она хотела позвать на помощь своего верного слугу, но только успела крикнуть:
     – Демодок!..
     Страшный удар кулака Пифодора сбил ее в могилу, где она упала на мертвеца и застыла, оглушенная.
     Наш герой не воспользовался возможностью убить Кидиллу, а заодно и Демодока, которого счел таким же колдуном-убийцей, не зная о том, какую именно роль играл он в ее страшных деяниях, что он никогда не убивал людей, а его, Пифодора, хотел убить только потому, что тот покушался на жизнь человека, которого он боготворил. Расправиться с ними не составляло сейчас большого труда. Колдунья находилась в глубоком нокауте. Нож ее лежал у ног Пифодора. Старик тоже был безоружен – лопата торчала здесь, воткнутая в землю. Однако Пифодор поскорее поднял свой меч, который увидел в нескольких шагах от себя на траве рядом с ремнем и ножнами, снятыми с него, связанного, поднял и ремень с ножнами и быстро пошел прочь отсюда. Он слишком страшился темных потусторонних сил, которые, как ему теперь казалось, явно на стороне Кидиллы, и обязательно что-то подстроят, чтобы спасти ее, а его погубить. Не желая больше искушать судьбу, он поспешил покинуть это ужасное место, где едва не погиб в страшных мучениях.
     Рядом с ним шли спасшие его мальчики. Пока они еще находились в свете костра, он успел рассмотреть их. То были подростки лет двенадцати, худые, в одних набедренных повязках, должно быть, дети бедняков или рабов.
     Пифодор собирался заговорить с ними, поблагодарить за спасение, расспросить кто они, но в этот момент один из них, обернувшись, вдруг остановился и удивленно-испуганно произнес приглушенно, очевидно, боясь еще говорить в полной голос, хотя они отошли от костра уже на шагов сто:
     – Глядите, что он делает.
     Пифодор тоже остановился, повернулся и застыл, пораженный. В свете костра он увидел Демодока, который, энергично работая лопатой, кидает и сгребает в раскопанную могилу землю из куч по ее краям.
     – Зачем он это делает? – произнес изумленно один из мальчиков, но ответить на этот вопрос не мог ни его друг, ни Пифодор.
     Позже наш герой догадался о причине такого слишком странного поступка Демодока, который быстро живьем закопал Кидиллу, хотя незадолго до этого спас ей жизнь, а затем рьяно, искренне порывался расправиться с ее обидчиком. «Она же успела только его имя крикнуть. Он решил, что Кидилла зовет закопать меня. Вышел к костру – глядь, нету ее. Может, решил, что ушла. Он и стал закапывать», – подумал Пифодор.
     Так в действительности и было. Услышав свое имя, Демодок ничего другого подумать не мог, кроме того, что Кидилла, закончив экзекуцию и сбросив изуродованное тело своей жертвы в могилу, что, как он помнил, сама собиралась сделать, зовет закопать мертвецов. Обязанность эта, хоть была и привычна ему, но не из приятных. Он вставал с бугорка, нехотя, не торопясь. Когда, идя к раскопанной могиле, он смог достаточно хорошо разглядеть сквозь кустарник освещенное место, наш герой и его юные спасители уже скрылись в темноте, поскольку, как мы знаем, торопились уйти. Правда, перед этим старик успел заметить силуэт шедшего слева направо Пифодора, причем только его верхнюю часть, – нижнюю, также, как и низкорослые фигуры мальчиков, скрыли от взора ветви кустов, внизу гораздо более густые. Из-за плохой видимости Демодок принял Пифодора за Кидиллу, а поскольку тот шел в сторону его хижины, то ничего другого он не мог подумать, кроме того, что Кидилла, закончив свое черное дело, возвращается туда, где обычно проводит остаток ночи после своих обрядов на кладбище. У Демодока не осталось в этом никаких сомнений, когда он вышел к костру и никого не увидел. Да и мог ли он не ошибиться, если всегда было так – колдунья уходила раньше, а он задерживался на кладбище, чтобы закопать обезображенный труп. Поэтому Демодок сразу взялся за работу. Поскольку она была ему, как мы заметили выше, хоть и привычна, но неприятна, то, чтобы поскорее закончить ее, орудовал лопатой очень усиленно и быстро.
     Кидилла скоро пришла в себя, но было уже поздно: она не могла ни крикнуть, ни самостоятельно выбраться из-под земли. Густая темнота в могильной яме не позволила Демодоку заметить, что земля шевелится в ней, и он продолжал энергично работать лопатой. Колдунье пришлось осознать весь ужас своего безвыходного положения и принять мучительную смерть, лежа на мертвеце и захлебываясь сырой землею.
     Некоторое время Пифодор стоял, оцепенело-изумленный, словно завороженно глядя на то, как усердно трудится Демодок, заживо погребая любительницу злодейских казней, знаменитую искусницу черной магии. Когда убедился, что ведьма не сможет выбраться из могилы, он повернулся и снова быстро зашагал с кладбища. Уходил не в ту сторону, с которой пришел сюда, а в противоположную. Мальчики шли за ним.
     Скоро они вошли в темную рощу, окружавшую кладбище. Идя по ней, Пифодор уже не ощущал страха, какой овладел им, когда он вошел в нее с другой стороны. Напротив, оставив за спиной кладбище, наш герой испытал огромное облегчение.
     Он принялся горячо, от всего сердца благодарить своих спасителей, обещая хорошо вознаградить их, насколько позволит его нынешний достаток.
     От ребят наш герой узнал, что они нередко приходили на кладбище и, скрываясь в кустах, наблюдали за ритуалами колдуньи, что это им очень интересно, но особенно было интересно сейчас, когда своими глазами увидели, как он подверг величайшую нечестивицу справедливой каре.
     – Ну, не без вашей помощи, – заметил Пифодор и спросил, как их зовут.
     – Квентипор.
     – Коттал, – ответили те и в свою очередь спросили:
     – А тебя как?
     – Пентакион.       
     – Пентакион? – воскликнул Квентипор и толкнул Коттала локтем. – Вот видишь! А я что говорил?! Я тебе сразу сказал, что это Пентакион. Я сразу, как он вышел на свет, узнал его.
     – Как же вас родители отпустили ночью на кладбище? – спросил Пифодор.
     – А что, обязательно им говорить что ли? – ответил Коттал.
     – Если б знали куда идем, то, конечно, не отпустили бы, – сказал Квентипор. И был совершенно прав: если бы родители этих сорванцов узнали, что дети их отправляются не на обычный свой промысел – воровство, а на ночное кладбище, да еще для того, чтобы подглядеть, как знаменитая чародейка выполняет свои страшные обряды, то, конечно же, не отпустили бы их.