Благодать Шекспира и трудности перевода

I

- Не пора ли нам, товарищи, замахнуться на Вильяма, понимаете... нашего... Шекспира?

(из блистательного эпизода Евгения Евстигнеева в фильме "Берегись Автомобиля")

23 апреля - 400 лет со дня Ухода Шекспира.
Дата, прошедшая в культурном пространстве России практически незамеченной.

Писать о гении в чистом виде - неблагодарное занятие: слишком многое уже сказано (и заслуженно).
Поэтому, единственный смысл стучать по клавиатуре - поделиться с читателем "своим Шекспиром".

Интересно - насколько объективно все расставляют по местам столетия.
Что мы знаем (если не являемся историками, специализирующимися на средневековье) о жестоких владыках и тиранах, доблестных рыцарях и прекрасных дамах той эпохи?

Практически ничего.
А классик, нередко презираемый т.н. "высшим светом" за "недостаток богатства" и происхождение, встречающий Неизвестность каждый день - жив и поныне - даже, невзирая на то, что уцелели лишь незначительные фрагменты его собственной биографии.
Нам доподлинно неизвестны многие точные даты, та "смуглая леди" и тот "лучший друг", коим Шекспир посвящал свои Сонеты; мы даже не знаем их точные хронологию и порядок написания.

И все это - совершенно неважно в сравнении с тем непреложным фактом, что...
Не совсем верно будет сказать, что британская поэзия (в лучших образцах) разговаривает на языке Шекспира, или он является неким "эталоном".

Суть в том, что Шекспир (подобно Пушкину) сам сотворил эту "музыку языка", вдохнул в нее Божию Искру, раскрасив в тончайшие оттенки многосложной человеческой души.
Это - не "учитель", или "ориентир", - а первопроходец, Логос британской и мировой Литературы.

Столь высокие слова произносить просто: само Время подтверждает их правоту, равно как и жизнь Шекспира.
Я приведу лишь одно обоснование: Шекспир обладал - и даром, и крестом - выражать самого себя и созвучие миллионам душ - как в прозе, так и в поэзии.
Подавляющее большинство людей даже один из этих даров (увы!) - способен раздавить на двух разных полюсах человеческих слабостей - от чрезмерно серьезного отношения к себе самому до напыщенного самолюбования.

Чтобы осознать тот факт, что Шекспир при жизни так и не ступил на сей ложный путь искушений талантами своей личности, мне достаточно обратиться к его творчеству: большего и не требуется...



II

Отдельно коснусь темы, которая трогает меня с филолого - гуманитарных позиций и касается известной проблемы "трудностей перевода" Cонетов классика.

Первые попытки поэтической адаптации Сонетов Шекспира к русскому языку были предприняты в начале XIX века (Мамун, Аверкиев) - а в 1880 году Гербель впервые перевел все 154 Сонета классика.
В 1904 году вышло в свет полное собрание сочинений Шекспира под редакцией С.Венгерова, включавшее полный перевод Сонетов, выполненный русскими поэтами-переводчиками, в том числе Н.Гербелем, А.Федоровым, Ив.Мамуной, В.Лихачевым, Ф.Червинским, Н.Холодковским, К.Случевским.
Наконец, в 1914 году был издан новый перевод М.Чайковского.

Однако, как отмечал в своих исследованиях лингвист Сергей Степанов, "в итоге получилось то, что принято называть "лоскутным  одеялом",  т.е. полный разнобой в эстетическом понимании и техническом исполнении".

А в 1948 году Самуил Маршак сотворил переводы, ныне считающиеся "каноничными" - невзирая на то, что вынужденно пожертвовал не только дословностью некоторых строк, но и смысловой точностью; в итоге, как иронизировали критики Маршака, вышел перевод не только с языка на язык, но и со стиля на стиль.

Мне думается, ставить вопрос - "имел ли право Маршак на такое" - не совсем верно.
Более точная постановка - а был ли у него иной выход?
Ведь все предыдущие адаптации Шекспира на русский язык, более внимательные к первоисточнику, неизменно страдали поэтической косностью.
Разорвать данный круг - объективно невозможно: например, как отобразить в родном языке игру слов Шекспира (сокращенное имя поэта "Will" от "William" - "Уильям" пишется и звучит так же, как слова, означающее волю, желание и модальный глагол будущего времени английского языка - Сонет № 136 - примеч.)

Маршак прекрасно осознавал, что единственный путь - попытаться передать Дух Сонетов Шекспира, не претендуя на точность Буквы.

Насколько ему это удалось?
Мой ответ - положительный, но ниже я приведу избранные сонеты как в переводах Маршака, так и в оригинале.
Я же, со всеядным удовольствием благодарного читателя, воспринимаю оба варианта :)



III

Говоря о Духе переводов Маршака, я подразумеваю вовсе не какие - то "заоблачные истины".

Шекспир, личность слишком живая и мыслящая для мрачноватого средневековья, усугубленного тысячей религиозных, культурных и светских предрассудков, не был "дитя своего времени" - хотя бы потому, что прошел самый честный путь с огромным личным крестом - путь поисков, сомнений, разочарований и страданий без брони книжных истин, или ложного всезнайства.

Его Сонеты (даже в большей степени, чем классические произведения) - нечто вроде Дневников Души: он влюбляется и восторгается, плачет и негодует, философствует о Вечном и выносит приговоры, смиряется и пророчествует - и нет, вероятно, более убедительного литературного свидетельства всем глубинам человеческих Души и Духа со всеми их полюсами.

Может быть, в этом - та часть разгадки, что можно сформулировать словами.
Например, Сонеты Томаса Уотсона (который старше Шекспира!) некоторые критики  - в плане техники Слога и Стиля - ставят выше, но... кто сегодня вспомнит даже имя, не говоря уж о произведениях?
Вероятно, потому, что Уотсон так и не смог передать ту Благодать Шекспира, выстраданную личными - и путем, и крестом.

Другой наиважнейший момент подчеркнул в своей статье на Правмире иеромонах Димитрий Першин.
Он касается страшного искажения всякой Веры:

... либо быть со Христом, но без души. Либо с душой, но без Христа. И многие разрывают с Христианством, чтобы остаться людьми...
А ведь главная задача Культуры – воспитание чувств. Различение добра и зла.
Именно этого просит душа и ребенка, и подростка, и, случается, взрослого, не утратившего память о том, что и он – человек.
... Христианство проецирует Небо на землю: Бог дарует нам – Себя. Призывает всех войти в Его славу. Но прежде, чем обрести подобие по благодати, мы должны явить подобие в своей свободе, научившись любить.
По мысли апостола Павла, прежде должно быть душевное, а лишь после этого духовное. 
Преподобный Макарий Египетский формулировал это так: «Прежде чем становиться богом, стань человеком»...

- ДИМИТРИЙ ПЕРШИН

Для меня удивительно то, что Шекспир безошибочно - интуитивно ощущал ложь и не умность всякого противопоставления человечности с подлинным Христианством, невзирая на католические агрессию, нетерпимость и фундаментализм, коим он являлся современником и вряд ли мог найти столь глубокого собеседника, как Димитрий Першин.

Сейчас поменялся лишь контекст, но не суть: на смену холодно - чопорному средневековью пришло наше, развязно - равнодушное время...

Вот в этом интуитивном знании - еще один знак Благодати Творчества Шекспира, не нуждающийся в сложных литературных доказательствах.

Что же касается Сонетов, то я отбирал их по нескольким принципам - как наиболее удачные литературные переводы Маршака, - так и те, что максимально полно отображают всю гамму личности Шекспира.
Хорошо известна классификация Сонетов, принятая в шекспирологии.

Сонеты, посвящённые другу: 1—126
Воспевание друга: 1—26
Испытания дружбы: 27—99
Горечь разлуки: 27—32
Первое разочарование в друге: 33—42
Тоска и опасения: 43—55
Растущее отчуждение и меланхолия: 56—75
Соперничество и ревность к другим поэтам: 76—96
Зима разлуки: 97—99
Торжество возобновлённой дружбы: 100—126
Сонеты, посвящённые "смуглой возлюбленной": 127—152
Заключение — радость и красота любви: 153—154

До сих пор не утихают споры о степени автобиографичности Сонетов и даже поле "лучшего друга" Шекспира - хотя, установить историко - объективную истину уже не представляется возможным.
Пожалуй, для более глубокого понимания (особенно, при чтении оригинала) важно отметить, что в эпоху поэта слова «любовь» (love) и «возлюбленный» (lover) лексически имели значение дружбы в современном английском языке.



IV


8

Ты - музыка, но звукам музыкальным
Ты внемлешь с непонятною тоской.
Зачем же любишь то, что так печально,
Встречаешь муку радостью такой?

Где тайная причина этой муки?
Не потому ли грустью ты объят,
Что стройно согласованные звуки
Упреком одиночеству звучат?

Прислушайся, как дружественно струны
Вступают в строй и голос подают, -
Как будто мать, отец и отрок юный
В счастливом единении поют.

Нам говорит согласье струн в концерте,
Что одинокий путь подобен смерти...



Music to hear, why hear'st thou music sadly?
Sweets with sweets war not, joy delights in joy:
Why lov'st thou that which thou receiv'st not gladly,
Or else receiv'st with pleasure thine annoy?

If the true concord of well-tuned sounds,
By unions married, do offend thine ear,
They do but sweetly chide thee, who confounds
In singleness the parts that thou shouldst bear.

Mark how one string, sweet husband to another,
Strikes each in each by mutual ordering;
Resembling sire and child and happy mother,
Who, all in one, one pleasing note do sing:

Whose speechless song being many, seeming one,
Sings this to thee: Thou single wilt prove none.



24

Мой глаз гравером стал и образ твой
Запечатлел в моей груди правдиво.
С тех пор служу я рамою живой,
А лучшее в Искусстве - перспектива.

Сквозь мастера смотри на мастерство,
Чтоб свой портрет увидеть в этой раме.
Та мастерская, что хранит его,
Застеклена любимыми глазами.

Мои глаза с твоими так дружны,
Моими я тебя в душе рисую.
Через твои с небесной вышины
Заглядывает солнце в мастерскую.

Увы, моим глазам через окно
Твое увидеть сердце не дано...



Mine eye hath play'd the painter and hath steel'd,
Thy beauty's form in table of my heart;
My body is the frame wherein 'tis held,
And perspective it is best painter's art.

For through the painter must you see his skill,
To find where your true image pictur'd lies,
Which in my bosom's shop is hanging still,
That hath his windows glazed with thine eyes.

Now see what good turns eyes for eyes have done:
Mine eyes have drawn thy shape, and thine for me
Are windows to my breast, where-through the sun
Delights to peep, to gaze therein on thee;

Yet eyes this cunning want to grace their art,
They draw but what they see, know not the heart.



36

Признаюсь я, что двое мы с тобой,
Хотя в любви мы существо одно.
Я не хочу, чтоб мой порок любой
На честь твою ложился, как пятно.

Пусть нас в любви одна связует нить,
Но в жизни горечь разная у нас.
Она любовь не может изменить,
Но у любви крадет за часом час.

Как осужденный, права я лишен
Тебя при всех открыто узнавать,
И ты принять не можешь мой поклон,
Чтоб не легла на честь твою печать.

Ну что ж, пускай! Я так тебя люблю.
Что весь я твой и честь твою делю!



Let me confess that we two must be twain,
Although our undivided loves are one:
So shall those blots that do with me remain,
Without thy help, by me be borne alone.

In our two loves there is but one respect,
Though in our lives a separable spite,
Which though it alter not love's sole effect,
Yet doth it steal sweet hours from love's delight.

I may not evermore acknowledge thee,
Lest my bewailed guilt should do thee shame,
Nor thou with public kindness honour me,
Unless thou take that honour from thy name:

But do not so, I love thee in such sort,
As thou being mine, mine is thy good report.



66

Зову я смерть. Мне видеть невтерпеж
Достоинство, что просит подаянья,
Над простотой глумящуюся ложь,
Ничтожество в роскошном одеянье,

И совершенству ложный приговор,
И девственность, поруганную грубо,
И неуместной почести позор,
И мощь в плену у немощи беззубой,

И прямоту, что глупостью слывет,
И глупость в маске мудреца, пророка,
И вдохновения зажатый рот,
И праведность на службе у порока.

Все мерзостно, что вижу я вокруг...
Но как тебя покинуть, милый друг!



Tired with all these, for restful death I cry,
As to behold desert a beggar born,
And needy nothing trimm'd in jollity,
And purest faith unhappily forsworn,

And gilded honour shamefully misplac'd,
And maiden virtue rudely strumpeted,
And right perfection wrongfully disgrac'd,
And strength by limping sway disabled

And art made tongue-tied by authority,
And folly, doctor-like, controlling skill,
And simple truth miscall'd simplicity,
And captive good attending captain ill:

Tir'd with all these, from these would I be gone,
Save that, to die, I leave my love alone...



72

Чтобы не мог тебя заставить свет
Рассказывать, что ты во мне любила, -
Забудь меня, когда на склоне лет
Иль до того возьмет меня могила.

Так мало ты хорошего найдешь,
Перебирая все мои заслуги,
Что поневоле, говоря о друге,
Придумаешь спасительную ложь.

Чтоб истинной любви не запятнать
Каким-нибудь воспоминаньем ложным,
Меня скорей из памяти изгладь, -
Иль дважды мне ответ придется дать:
За то, что был при жизни столь ничтожным
И что потом тебя заставил лгать!



O! lest the world should task you to recite
What merit lived in me, that you should love
After my death,--dear love, forget me quite,
For you in me can nothing worthy prove.

Unless you would devise some virtuous lie,
To do more for me than mine own desert,
And hang more praise upon deceased I
Than niggard truth would willingly impart:

O! lest your true love may seem false in this
That you for love speak well of me untrue,
My name be buried where my body is,
And live no more to shame nor me nor you.
For I am shamed by that which I bring forth,
And so should you, to love things nothing worth...



74

Когда меня отправят под арест
Без выкупа, залога и отсрочки,
Не глыба камня, не могильный крест -
Мне памятником будут эти строчки.

Ты вновь и вновь найдешь в моих стихах
Все, что во мне тебе принадлежало.
Пускай земле достанется мой прах, -
Ты, потеряв меня, утратишь мало.

С тобою будет лучшее во мне.
А смерть возьмет от жизни быстротечно
Осадок, остающийся на дне,
То, что похитить мог бродяга встречный,

Ей - черепки разбитого ковша,
Тебе - мое вино, моя душа...



But be contented when that fell arrest
Without all bail shall carry me away,
My life hath in this line some interest,
Which for memorial still with thee shall stay.

When thou reviewest this, thou dost review
The very part was consecrate to thee:
The earth can have but earth, which is his due;
My spirit is thine, the better part of me:

So then thou hast but lost the dregs of life,
The prey of worms, my body being dead;
The coward conquest of a wretch's knife,
Too base of thee to be remembered.

The worth of that is that which it contains,
And that is this, and this with thee remains...



78

Тебя я музой называл своею
Так часто, что теперь наперебой
Поэты, переняв мою затею,
Свои стихи украсили тобой.

Глаза, что петь немого научили,
Заставили невежество летать, -
Искусству тонкому придали крылья,
Изяществу - величия печать.

И все же горд своим я приношеньем,
Хоть мне такие крылья не даны.
Стихам других ты служишь украшеньем,
Мои стихи тобою рождены.

Поэзия - в тебе. Простые чувства
Ты возвышать умеешь до Искусства.



So oft have I invoked thee for my Muse,
And found such fair assistance in my verse
As every alien pen hath got my use
And under thee their poesy disperse.

Thine eyes, that taught the dumb on high to sing
And heavy ignorance aloft to fly,
Have added feathers to the learned's wing
And given grace a double majesty.

Yet be most proud of that which I compile,
Whose influence is thine, and born of thee:
In others' works thou dost but mend the style,
And arts with thy sweet graces graced be;

But thou art all my art, and dost advance
As high as learning my rude ignorance.



81

Тебе ль меня придется хоронить
Иль мне тебя, - не знаю, друг мой милый.
Но пусть судьбы твоей прервется нить,
Твой образ не исчезнет за могилой.

Ты сохранишь и жизнь и красоту,
А от меня ничто не сохранится.
На кладбище покой я обрету,
А твой приют - открытая гробница.

Твой памятник - восторженный мой стих.
Кто не рожден еще, его услышит.
И мир повторит повесть дней твоих,
Когда умрут все те, кто ныне дышит.

Ты будешь жить, земной покинув прах,
Там, где живет дыханье, - на устах!



Or I shall live your epitaph to make,
Or you survive when I in earth am rotten,
From hence your memory death cannot take,
Although in me each part will be forgotten.

Your name from hence immortal life shall have,
Though I, once gone, to all the world must die:
The earth can yield me but a common grave,
When you entombed in men's eyes shall lie.

Your monument shall be my gentle verse,
Which eyes not yet created shall o'er-read;
And tongues to be, your being shall rehearse,
When all the breathers of this world are dead;

You still shall live, such virtue hath my pen,
Where breath most breathes, even in the mouths of men...



87

Прощай! Тебя удерживать не смею.
Я дорого ценю любовь твою.
Мне не по средствам то, чем я владею,
И я залог покорно отдаю.

Я, как подарком, пользуюсь любовью.
Заслугами не куплена она.
И значит, добровольное условье
По прихоти нарушить ты вольна.

Дарила ты, цены не зная кладу
Или не зная, может быть, меня.
И не по праву взятую награду
Я сохранял до нынешнего дня.

Был королем я только в сновиденье.
Меня лишило трона пробужденье...



Farewell! thou art too dear for my possessing,
And like enough thou know'st thy estimate,
The charter of thy worth gives thee releasing;
My bonds in thee are all determinate.

For how do I hold thee but by thy granting?
And for that riches where is my deserving?
The cause of this fair gift in me is wanting,
And so my patent back again is swerving.

Thy self thou gavest, thy own worth then not knowing,
Or me to whom thou gav'st it else mistaking;
So thy great gift, upon misprision growing,
Comes home again, on better judgement making.

Thus have I had thee, as a dream doth flatter,
In sleep a king, but waking no such matter...



88

Когда захочешь, охладев ко мне,
Предать меня насмешке и презренью,
Я на твоей останусь стороне
И честь твою не опорочу тенью.

Отлично зная каждый свой порок,
Я рассказать могу такую повесть,
Что навсегда сниму с тебя упрек,
Запятнанную оправдаю совесть.

И буду благодарен я судьбе:
Пускай в борьбе терплю я неудачу,
Но честь победы приношу тебе
И дважды обретаю все, что трачу.

Готов я жертвой быть неправоты,
Чтоб только правой оказалась ты...



When thou shalt be dispos'd to set me light,
And place my merit in the eye of scorn,
Upon thy side, against myself I'll fight,
And prove thee virtuous, though thou art forsworn.

With mine own weakness being best acquainted,
Upon thy part I can set down a story
Of faults concealed, wherein I am attainted;
That thou in losing me shalt win much glory:

And I by this will be a gainer too;
For bending all my loving thoughts on thee,
The injuries that to myself I do,
Doing thee vantage, double-vantage me.

Such is my love, to thee I so belong,
That for thy right, myself will bear all wrong...




95

Ты украшать умеешь свой позор.
Но, как в саду незримый червячок
На розах чертит гибельный узор, -
Так и тебя пятнает твой порок.

Молва толкует про твои дела,
Догадки щедро прибавляя к ним.
Но похвалой становится хула.
Порок оправдан именем твоим!

В каком великолепнейшем дворце
Соблазнам низким ты даешь приют!
Под маскою прекрасной на лице,
В наряде пышном их не узнают.

Но красоту в пороках не сберечь.
Ржавея, остроту теряет меч...



How sweet and lovely dost thou make the shame
Which, like a canker in the fragrant rose,
Doth spot the beauty of thy budding name!
O! in what sweets dost thou thy sins enclose.

That tongue that tells the story of thy days,
Making lascivious comments on thy sport,
Cannot dispraise, but in a kind of praise;
Naming thy name blesses an ill report.

O! what a mansion have those vices got
Which for their habitation chose out thee,
Where beauty's veil doth cover every blot
And all things turns to fair that eyes can see!

Take heed, dear heart, of this large privilege;
The hardest knife ill-used doth lose his edge...



141

Мои глаза в тебя не влюблены, -
Они твои пороки видят ясно.
А сердце ни одной твоей вины
Не видит и с глазами не согласно.

Ушей твоя не услаждает речь.
Твой голос, взор и рук твоих касанье,
Прельщая, не могли меня увлечь
На праздник слуха, зренья, осязанья.

И все же внешним чувствам не дано -
Ни всем пяти, ни каждому отдельно -
Уверить сердце бедное одно,
Что это рабство для него смертельно.

В своем несчастье одному я рад,
Что ты - мой грех и ты - мой вечный ад...



In faith, I do not love thee with mine eyes,
For they in thee a thousand errors note;
But 'tis my heart that loves what they despise,
Who in despite of view is pleased to dote;

Nor are mine ears with thy tongue's tune delighted,
Nor tender feeling, to base touches prone,
Nor taste, nor smell, desire to be invited
To any sensual feast with thee alone:

But my five wits nor my five senses can
Dissuade one foolish heart from serving thee,
Who leaves unsway'd the likeness of a man,
Thy proud hearts slave and vassal wretch to be:

Only my plague thus far I count my gain,
That she that makes me sin awards me pain...



142

Любовь - мой грех, и гнев твой справедлив.
Ты не прощаешь моего порока.
Но, наши преступления сравнив,
Моей любви не бросишь ты упрека.

Или поймешь, что не твои уста
Изобличать меня имеют право.
Осквернена давно их красота
Изменой, ложью, клятвою лукавой.

Грешнее ли моя любовь твоей?
Пусть я люблю тебя, а ты - другого,
Но ты меня в несчастье пожалей,
Чтоб свет тебя не осудил сурово.

А если жалость спит в твоей груди,
То и сама ты жалости не жди!



Love is my sin and thy dear virtue hate,
Hate of my sin, grounded on sinful loving:
O, but with mine compare thou thine own state,
And thou shalt find it merits not reproving;

Or, if it do, not from those lips of thine,
That have profaned their scarlet ornaments
And seal'd false bonds of love as oft as mine,
Robb'd others' beds' revenues of their rents.

Be it lawful I love thee, as thou lovest those
Whom thine eyes woo as mine importune thee:
Root pity in thy heart, that when it grows
Thy pity may deserve to pitied be.

If thou dost seek to have what thou dost hide,
By self-example mayst thou be denied!




146

Моя душа, ядро земли греховной,
Мятежным силам отдаваясь в плен,
Ты изнываешь от нужды духовной
И тратишься на роспись внешних стен.

Недолгий гость, зачем такие средства
Расходуешь на свой наемный дом,
Чтобы слепым червям отдать в наследство
Имущество, добытое трудом?

Расти, душа, и насыщайся вволю,
Копи свой клад за счет бегущих дней
И, лучшую приобретая долю,
Живи богаче, внешне победней.

Над смертью властвуй в жизни быстротечной,
И смерть умрет, а ты пребудешь вечно...



Poor soul, the centre of my sinful earth,
these rebel powers that thee array;
Why dost thou pine within and suffer dearth,
Painting thy outward walls so costly gay?

Why so large cost, having so short a lease,
Dost thou upon thy fading mansion spend?
Shall worms, inheritors of this excess,
Eat up thy charge? is this thy body's end?

Then soul, live thou upon thy servant's loss,
And let that pine to aggravate thy store;
Buy terms divine in selling hours of dross;
Within be fed, without be rich no more:

So shalt thou feed on Death, that feeds on men,
And Death once dead, there's no more dying then...


- WILLIAM SHAKESPEARE